Жизнь Чуни

                Аннотация

Время и место действия повести “Жизнь Чуни” – Туркменистан, маленький городок Байрам-Али, оазис в центре пустыни Каракумы, 60-е – 70-е годы двадцатого века. Читателям представляется вся короткая жизнь маленькой дворняжки собачки Чуни от момента рождения и до её смерти. Повествование ведётся как бы от имени самой Чуни, лишь временами корректируемое и поясняющее её “собачьи мысли” и поступки автором повести.

Перед читателем последовательно проходит её детство, вхождение в новую человеческую семью, взаимоотношения с людьми, животными, остальным окружающим миром. Отношение Чуни ко всему, с чем ей приходится сталкиваться в процессе жизни, отличается от человеческого восприятия, для которого характерны различные сложные мыслительные комбинации, планы, стремление к приобретению чего-то материального и достижению успеха. Ей непонятны многие человеческие слова и поступки. Чунино сознание и восприятие окружающей действительности в высшей степени прямолинейно, наивно и лишено сложных умозаключений, словно сознание маленького ребёнка. И отличается от него всего лишь отсутствием человеческой речи. Зато бескорыстная, искренняя  преданность собаки, честность в подходе к любым жизненным ситуациям и огромная доброта вызывают глубокую любовь к ней, а нередко даже смущение от того, как далеко и безвозвратно отходит биологический вид человек в своих корыстных мыслительных комбинациях и  потребительском чувстве к природе от естественных отношений с окружающим миром.

    У Чуни вызывают удивление различные аспекты жизни людей – их неискренность, беспричинная жестокость, многие другие привычные для нас поступки, которые мы даже не замечаем. Она не понимает шуток. Даже отличная от собачьей человеческая любовь кажется ей странной из-за излишней  сложности ухаживания парня за девушкой. Но она не задаётся разгадкой причин этого, ведь она привыкла мыслить максимально просто. Чуня снисходительна к людям, относится к ним с пониманием и легко прощает им их, по её мнению, пороки и недостатки. Поэтому не осознаёт, что от людей часто исходит не только добро, но и потенциальная опасность. Подобная излишняя доверчивость приводит её жизнь к трагической развязке.       
 



                Я хотел посвятить повесть ее         
                памяти, но сама эта повесть   
                есть наилучшая память о ней
                Автор

                -1-

    Вначале не было ничего.  Мир существовал уже многие миллиарды лет, возникали новые периоды, новые биологические классы и виды. Он и дальше должен был так же равнодушно катиться, не имея до нее никакого дела, до тех пор, пока не прекратит свое существование все живое на земле.

    Но вдруг что-то произошло, был преодолен какой-то рубеж, и она, недавно еще просто собачий эмбрион, неожиданно шевельнулась, потом еще раз, а вскоре уже почувствовала о свое тело первый толчок. С течением времени эти толчки слева и справа стали все учащаться и усиливаться. Вокруг нее точно так же, как и она, росли и развивались еще несколько зародышей, таких же будущих щенят. Но она этого, конечно, не только не помнила, но и просто не могла знать. Это я вам об этом сообщаю.

    Однажды ей вдруг стало очень тесно. И остальные ее собратья, видно, стали испытывать то же самое. Ее начали толкать со всех сторон, и она, в свою очередь, стала толкаться в ответ. Так она продолжала толкаться до тех пор, пока что-то очень сильное, но мягкое сжало ее, подержало какое-то время, а потом мощным толчком выбросило наружу. Так произошло ее рождение.

    Если бы глаза ее к моменту рождения не были закрыты, то, очевидно, яркий дневной свет их просто спалил. От неожиданности перемены привычной обстановки она замерла. Страха не было, потому что она еще не знала, что это такое. Но вскоре почувствовала, как что-то мягкое, приятное, ласковое и мокрое начало гладить ее тело и услышала первые в своей жизни звуки.

    - Я твоя мама, а ты моя дочка. Рядом с тобой тоже лежат твои братья и сестры. Их много, они точно такие же, как и ты, и я всех вас буду одинаково сильно любить, кормить, опекать и учить всему тому, что знаю сама.
 
    Вслед за этим ей в рот попало что-то очень удобное и из него полилось что-то очень вкусное. И она сразу зачмокала от удовольствия, заскребла лапками вокруг маминой груди и стала быстро глотать молоко. Ей было так приятно, что она думала, это будет продолжаться всегда. Но вскоре она устала, и ее сморил сон.

    Она быстро привыкла к такому нехитрому распорядку дня, и он ей был по душе, но однажды она вдруг не почувствовала, а увидела маму, небольшую сучку черного цвета с белыми пятнами, и мама ей чрезвычайно понравилась.
 
    - Люди нас зовут собаками, - объяснила мама. – Мы не возражаем, привыкай и ты к этому слову. А имени пока у тебя нет, тебе его тоже дадут люди, но несколько позже, когда ты немного подрастешь, маленьким щенятам, к которым ты пока еще относишься, не положено иметь собственного имени.

    - А кто такие люди? – пропищала она.
    - Люди – это люди, - философски отвечала мама. – Так они сами себя называют. Они всегда ходят на двух задних лапах, видно, кто-то их этому научил, и им почему-то так ходить понравилось, хотя любой, самый паршивый щенок тебе скажет, что удобнее ходить на четырех лапах. Нас, собак, конечно, тоже можно заставить делать это, но только после длительного обучения и только за лакомство. Вообще, у людей есть все, и если кто-нибудь из нас им понравится, они будут за нами ухаживать, кормить. За это мы им отрабатываем, сторожим их дома и отпугиваем чужаков. Но люди бывают разными, поэтому надо быть с ними очень осторожными, некоторые из них сильно бьют задними лапами, а передними умудряются схватить камень и потом бросают его в нас. Так что ты, на всякий случай, вначале всегда убегай от них, присмотрись хорошенько, и если они покажутся тебе добрыми, тогда уж подходи и виляй хвостом в знак доброжелательного к ним отношения.
    - Нам, всем собакам нашего города, очень повезло, - в другой раз поучала ее мама. – В том месте, где мы с тобой живем, почти всегда тепло, и только зимой иногда бывает холодно. Но это ненадолго. Люди говорят, это происходит потому, что со всех сторон нас окружает пустыня. А вот собаки, приезжавшие к нам из других городов, рассказывали, какой холодной бывает зима в других городах, где пустыни нет.

    Чем больше мама рассказывала об окружающем мире, тем больше возникало вопросов, но она не спешила их задавать, потому что не знала, как их сформулировать. Однако она уже научилась мыслить и справедливо решила, что все необходимое мама разъяснит сама, а без остального она пока сумеет обойтись.

    Вскоре мама перестала кормить их одним только своим молоком и стала щедро делиться всем тем, что ей давали люди. А она оказалась очень любопытной собакой, с интересом осматривалась по сторонам, запоминала свой двор и ощущала огромное количество самых разнообразных запахов, которые почему-то волновали, возбуждали воображение, обещали что-то непонятное и звали куда-то вдаль. Но она хорошо усвоила мамины наставления и далеко от своей подстилки старалась не удаляться даже в своем родном дворе.
 
    Она часто любовалась своей мамой – черная среднего роста дворняжка на крепких, стройных и упругих лапах и гордо поднятой гладкой мордой с маленьким черным носиком и такими же маленькими черными безбровыми глазками. Правда, ее фигуру немного портила отвисшая грудь оттого, что ее непрерывно сосали восемь постоянно голодных щенят. Но мама пояснила, что когда они вырастут, ее грудь перестанет отвисать и примет первоначальную форму. И тогда она из кормящей матери опять превратится в барышню, благосклонности которой будут упорно добиваться самые блестящие кавалеры их улицы.

    Хоть и говорят, что мамы всех своих детей любят одинаково, но она чувствовала, что была маминой любимицей. Остальные ее братья и сестры были разноцветными или, как называли их люди, разномастными – черными, пегими. Одна она была белого цвета.

     Нужно было откровенно и самокритично признать, что в сравнении с мамой экстерьер ее явно проигрывал. Шкуру портило большое светло-желтое пятно на боку. И морда, прямо скажем, тоже явно подкачала – мокрый, крупный, черный нос, большие карие глаза почти полностью закрывали жесткие белые брови и обильно свисающая со лба шерсть. В отличие от остальных братьев и сестер, шерсть у нее продолжала расти, и со временем стала местами закручиваться. Да еще эта борода, обильно растущая вокруг пасти и свисающая вниз, как у огромного старого дворового пса дедушки Полкана, который жил в будке и был главным охранником их большого двора. Правда, благодаря этой самой шерсти мама уделяла ей гораздо больше внимания, чем остальным щенятам, постоянно вылизывая и очищая ее.
 
    К их конуре часто подходили мамины многочисленные подружки. Но, по сравнению с мамой, они были просто глупыми, брехливыми и завистливыми собачонками. Нисколько не стесняясь мамы, они откровенно вслух обсуждали ее детей и, что самое обидное, открыто злорадствовали по поводу ее, как они называли, белого заморыша.
 
    - Говорили мы тебе, Дамка (это маму так звали), что не доведет тебя до добра этот чванливый циркач - иностранец. Так и вышло! Куда ты теперь пристроишь свою уродину? Вырастет – и от голода и холода сдохнет никому на свете не нужная!
 
    Но мама не слушала их глупый лай. Она молча уводила ее в свою конуру и делилась воспоминаниями.
    - Ах, если бы ты только знала, какой блестящий кавалер был твой отец! – сладко зевнув и потянувшись, вспоминала она, тщательно облизывая свою кудлатую дочку. – Как грациозно держал он свою тщательно ухоженную кудрявую голову с большим голубым бантом на шее! Как важно вышагивал по улице, цокая по тротуару постриженными и специально обработанными когтями, когда его по утрам выводил гулять дрессировщик! От него глаз невозможно было оторвать! Весь он был серебристо-белого цвета, тщательно вымытый  и постриженный, с аккуратно ухоженной и даже завитой шерстью на голове. В те дни как раз стояла особенно сильная  жара, для охлаждения и, наверное, чтобы подчеркнуть его породистость, дрессировщик выбрил наголо его заднюю часть тела. Он стал походить на маленького льва, а его мужское достоинство привлекало и приводило в сильное возбуждение всех окружающих сучек. Он даже заднюю лапу приподнимал как-то по-особенному, когда метил территорию, сразу было понятно – иностранец. Подойдет, бывало, к дереву, демонстративно не спеша обнюхает его и так выразительно вытянет заднюю лапу назад и в сторону. А сам смотрит вокруг, как бы невзначай, наблюдает, какое впечатление производит на окружающих. Гордый был очень и страшный чистюля. После каждого туалета тщательно чистил о землю свои лапы, так что только пыль во все стороны летела.

    - Мама, а кто такие дрессировщик и иностранец? – вопрошала она.
    - Дрессировщик – это хозяин Цезаря, так звали этого кавалера. А иностранец, потому что он сам себя так называл, рассказывал, что родился очень далеко от наших мест, совсем в другой стране. И порода у него была какая-то чудная – мальтийский болон. Он приехал в наш город вместе с цирком – шапито. Это такой большой шатер, внутри которого приезжие люди по вечерам развлекают местных людей. Я однажды случайно забежала внутрь и была свидетельницей выступления Цезаря. Если бы ты видела, чего он только ни вытворял – настоящий артист! Он ходил перед собравшейся публикой на задних, а потом даже на передних лапах, перескакивал через скакалку, носил какие-то таблички в зубах, громко считал по команде дрессировщика и возил передними лапами повозку с безобразной обезьяной, которая нагло развалилась в ней и скалилась на Цезаря. А напоследок делал сальто, то есть переворачивался в воздухе. Зрители после этого устроили ему овацию. Дрессировщик вначале думал, что аплодисменты предназначены ему, но потом понял свою оплошность, и ему пришлось сходить за Цезарем  за кулисы, так как он, скромняга, стеснялся сам выйти на поклон. Но, несмотря на такую сложную работу, могу поклясться, что он заметил меня и во время своего триумфального выступления даже подмигнул мне. Когда я возвратилась в свой двор, и рассказала обо всем, что видела, своим подружкам, они все чуть не подохли от зависти. Это сейчас эти суки злорадствуют, а тогда они свои хвосты-то поджали. На следующий день, во время ежедневной утренней прогулки Цезаря, мы всей сворой выбежали со двора и столпились у ворот. Цезарь шел, как обычно, грациозно и демонстративно не обращал внимания на злобный лай местных кобелей и откровенно призывные взгляды следивших за ним многочисленных сучек. И лишь поравнявшись со мной, неожиданно остановился, помахал мне хвостом и, чтобы иметь причину задержаться и отпустить мне комплимент, подбежал к ближайшему дереву и, как всегда, неповторимым жестом задрал вверх  заднюю лапу, окончательно сразив на повал всех этих злобных шавок. Он сообщил мне тогда, что я ему очень понравилась, чтобы я его ждала, а он обязательно выберет возможность и найдет меня, во что бы то ни стало. Не прошло и двух дней, как ранним утром я почувствовала ни с чем не сравнимый, сводящий с ума запах любимого. Я тут же выскочила из будки. Он стоял передо мной, не такой ухоженный, как обычно, но от того не менее обаятельный. Однако радость узнавания не могла отменить обязательных собачьих приличий. Поэтому Цезарь не преминул обнюхать меня, а я сделала вид, что засмущалась, после чего мы призывно помахали друг другу хвостами. А потом…, - мама остановила поток слов и, от избытка чувств и нахлынувших воспоминаний, сладко зевнула. – Если б ты только могла представить себе, какой это был страстный любовник! Как он любил меня, как он был нежен и ласков со мной! Какими жаркими были его объятия! Своими передними лапами он крепко обхватил меня сзади за талию и, что есть силы, любил. А я стонала и извивалась от счастья и наслаждения от его мужских действий, ласок и объятий. В тот раз он любил меня необыкновенно долго, мне показалось, целую вечность. Но когда он закончил, я все равно не хотела его отпускать от себя, будто чувствовала, что это было наше первое и последнее подобное свидание. Так и стояли мы с ним возле нашего дома, на виду у всего двора. Он сзади продолжал нежно обнимать меня за талию, а я, без всякого стеснения, открыто демонстрировала этим местным сучкам, что я нисколько не боюсь уронить свое достоинство из-за открытой любви этого знатного кавалера. Они все тогда только зубы скалили из своих будок от зависти. Наконец, я отпустила его. Но он даже не успел, как следует, со мной попрощаться. За ним уже бежал его встревоженный дрессировщик. Оказалось, что Цезарь смог обмануть его и сорвался с поводка, чтобы прибежать ко мне на свидание. С этого дня дрессировщик больше не водил гулять Цезаря по нашей улице. И увидеться нам с моим возлюбленным после этого удалось всего лишь один раз, когда цирк – шапито закончил свои выступления в нашем городе и уже грузился на машины. Мы тогда всей гурьбой пришли проводить своих знаменитых гостей. Ну, а я пришла с надеждой еще раз увидеть любимого. Цезарь, словно хищный лютый зверь, сидел в железной клетке. Но, увидев меня, громко гавкнул.

    - Прощай, любимая! Может, когда-нибудь увидимся снова! – и печально помахал мне хвостом.
    - А потом появилась ты, - опять сладко зевнула мама и лизнула ее прямо в мокрый нос.

                -2-


    Шло время, и ее маленькие разношерстные братья и сестры постепенно превратились из беззащитных, немощных кутят в лобастых, неуклюжих бутузов, которые бегали за матерью на толстых подгибающихся от собственного веса лапах и, подражая взрослым собакам, пытались ставить свой голос, который из щенячьего визга уже начал переходить в подростковый дисконт.
               
    Лишь одна она почти не росла, а только все сильнее покрывалась обильной жесткой шерстью, напоминавшей свиную щетину.

    Время от времени к хозяевам приходили их приятели. Те подводили их к Дамке, и люди, перебрав всех, забирали одного щенка и безвозвратно уносили со двора. Дамка не протестовала – дети уже достаточно подросли, нужно было устраивать их жизнь, пристраивать к работе и заводить себе новых. Она была только рада этому. Увы, такова собачья жизнь.

    Наконец, настало время, и рядом с Дамкой осталась только одна она. Никому она была не интересна, сколько хозяин ни предлагал ее различным своим знакомым. Но те только смотрели, трогали, во все стороны переворачивали ее и с недовольным видом отходили прочь, при этом отрицательно качали головами, цокали языками и говорили.

    - У-у, маленькая какая! Такая и воров не отпугнет, да еще какая-то страшненькая, мохнатая, бородатая и к тому же сука!

    Так проходили день за днем, и все печальнее и безнадежнее становился взгляд Дамки, все чаще надолго исчезала она из дома. А дочку ее временами охватывала глубокая тоска и чувство своей полнейшей ненужности и одиночества. Подружек во дворе у нее так и не завелось – другие собаки презирали ее за невзрачность. За долгие дни одинокого сидения и лежания на подстилке возле хозяйского дома она хорошо научилась понимать язык людей. Вот только у самой, кроме лая, почему-то никаких слов не получалось, как она ни пыталась их воспроизводить.

    Постепенно пристальное наблюдение за жизнью людей привило ей философский взгляд на многие вещи. Она поняла, что не надо горевать, если что-то идет не так в настоящем. Просто надо немного подождать – и ситуация обязательно изменится, в конечном итоге всегда побеждает тот, кто умеет терпеть и ждать. Так произошло и с ней.

    Однажды к дочери хозяев Гозельке пришла в гости ее подружка Зинка. Она была чем-то неуловимым похожа на Дамку и сразу понравилась ей. Такая же невысокая, с крепкими ногами и черной копной волос. На глазах у нее были темные солнцезащитные очки, на ногах – белые босоножки на высоких тонких шпильках, в руках – маленькая с яркими блестками дамская сумочка. Уже покидая подругу, Зинка машинально заглянула в собачью будку, откуда ей навстречу неожиданно выкатился маленький мохнатый комочек.
 
    - О-о, а это еще что такое!? – удивленно произнесла Зинка и громко засмеялась, потрепав ее по загривку.
 
    Дамка сразу начала увиваться вокруг девушки, приседая и сбивая пыль хвостом с Зинкиных босоножек, а взглядом умоляя забрать дочку с собой.
 
    - Да это Дамкин щенок, - произнесла Гозелька. – Она недавно ощенилась, сразу восемь щенят принесла, но всех остальных уже разобрали. Одна эта осталась, сучка, да еще маленькая какая-то, настоящий заморыш, вот никто и не хочет брать.

    Зинка слыла в городе известной проституткой. Но среди множества отрицательных качеств, у нее ярко выделялась одна положительная черта: она всегда старалась пожалеть и пристроить бездомных животных, считая их судьбы в чем-то похожими на свою собственную. Гозелька взяла щенка двумя руками, подняла до уровня глаз.
    - Смотри, какая она смешная, может, возьмешь?

    Зинка потрепала собачку по загривку, потом открыла сумочку и в нерешительности произнесла.
    - Куда мне ее? Разве что сюда?

   С этими словами она взяла щенка и впихнула в сумочку рядом с помадой, дамским зеркальцем и тушью для век.

    Из закрытой сумочки она, притихшая, сбитая с толку такой неожиданной переменой участи, слышала, как громким лаем провожала со двора ее мать. Дамка прощалась с ней навсегда, как поступала не раз со всеми своими остальными детьми. В эти последние минуты перед окончательным расставанием Дамка, как и всякая мать, наказывала дочери не забывать все то, чему научила ее, все прежние советы и предостережения, а также желала ей счастья. И только теперь она, наконец, осознала, что с этого момента для нее начинается новая жизнь.

                -3-

    А Зинка несла ее своей тетке, в семье которой когда-то жила, но из-за своего крайне скандального, вздорного характера и порочащего репутацию семьи поведения ушла от них и в настоящий момент была с ними в ссоре. Однако делать было нечего – пришлось наведаться на старую квартиру. На ее счастье, дома был только один двоюродный брат, пришедший из школы после окончания занятий.

    - Привет! А где все остальные?  - поинтересовалась Зинка, уверенно входя в квартиру.
    - Мама и папа еще на работе. А чего тебе надо? – недружелюбно произнес кузен.  Он был младше ее на пять лет, и они раньше терпеть не могли друг друга.
    - Я только на одну минуту, - ответила Зинка. – Вот, подарок тебе принесла. На, владей!

    С этими словами она открыла сумочку, достала из нее крохотный пушистый, будто слежавшийся, комочек и опустила на землю.
    - Ну, я пошла, передавай привет родителям, - махнула Зинка на прощание рукой - и была такова.

    А мальчик, открыв от изумления рот, некоторое время стоял молча, разглядывая притихшую, помятую, перегревшуюся в духоте дамской сумочки и почти задохнувшуюся от недостатка в ней кислорода собачку, потом присел на корточки, осторожно взял ее на руки и начал бережно гладить по голове и спине, покачивая ее, как грудного ребенка, и тихонько напевая при этом какую-то мелодию.

    Он давно мечтал о собаке, долго и тщетно просил об этом своих родителей. И вот судьба, похоже, смилостивилась над ним, и его давняя мечта так неожиданно осуществилась. Он  поклялся себе, что, если родители не согласятся оставить собачку, тогда он сам уйдет из дома вместе с ней. Потом мальчик прижал собачку к своему лицу, поцеловал ее в крупный мокрый нос, заглянул в блестевшие из-под шерсти глаза и счастливо шепнул ей на ухо.
    - Будешь Чуней!

    Так она обрела, наконец, свое имя.
    Тем же вечером участь Чуни была окончательно решена. Вся семья в едином порыве дружно одобрила появление среди них нового жильца. Чуня оказалась на редкость умной и смышленой собачкой. Как уже здесь упоминалось, она еще в родительском доме научилась хорошо понимать человеческий язык и в последствии могла не выполнить обращенных  к ней просьб или команд не потому, что не знала их, но из вредности, просто не хотела их выполнять, делая вид, что не понимает. Ну, может же, в конце концов, собака позволить себе такую блажь, у нее ведь тоже бывает плохое настроение. К чести Чуни, нужно сказать, что такое состояние накатывало на нее исключительно редко – она была доброй и оптимистичной собакой, которая, наоборот, всегда старалась улучшать настроение окружающим.

    С течением времени у Чуни постепенно обозначились две основные черты характера – любознательность и трусость. Причем, любознательность шла лапа об лапу с удивлением. Ее в жизни интересовало буквально все, и она постоянно удивлялась всему увиденному.

    В первые же дни пребывания в новом доме Чуня с удивлением обнаружила, что все ее дефекты внешности, на которые постоянно обращали внимание в родительском доме мамины подруги-сучки, здесь неожиданно превратились в достоинства. И новые ее хозяева, и многочисленные их гости, которые почти ежедневно посещали этот гостеприимный дом, лишь только увидев ее, сразу восклицали.

    - Ой, какая хорошенькая собачка! Как ее зовут? Чуня? Какое смешное и оригинальное имя! А какая она красивая, мохнатая и потешная, даже глаз не видать! И надо же, как смешно у нее торчит борода! – и обязательно угощали ее при этом чем-нибудь вкусным. Впоследствии гости, зная о существовании, взяли себе за правило, заранее прихватывать для нее какое-нибудь лакомство.
 
   Почувствовав себя полноправным членом семьи, Чуня, прежде всего, разобралась со своими хозяевами, правда, от огромной благодарности и большой любви к ним, она относилась к хозяевам, как к самым близким родственникам.
 
    Вожаком стаи, она это поняла сразу, был маленький шумный человек, с длинным носом и голой, как тыква, головой. Он громко разговаривал, много смеялся и постоянно с большой скоростью перемещался по дому. И хотя был небольшого роста, но казалось, заполнял собой весь дом, создавая эффект одновременного присутствия во всех его помещениях. Его все люди звали Виктором.

    Любимую, но почему-то единственную самку Виктора звали Наташей, своей смуглой кожей и черными волосами напоминавшую Чуне маму Дамку. Она заметила, с какой любовью относился Виктор к Наташе. Чуня знала о любви только из рассказов мамы. Но, видя отношение в этой семье вожака к самке, и вспоминая рассказы мамы, она сделала для себя вывод, что это и есть настоящая любовь. У Виктора с Наташей был свой щенок, они звали его Глебик, а он называл их папа и мама. Чуня решила про себя называть их точно так же, так как это легко запомнить.

    Вначале Чуню сильно удивляло, что щенок в семье только один. Ведь у нее самой было много братьев и сестер. Но потом сообразила, что у папы с мамой остальных, видимо, разобрали другие люди еще до того, как она попала в этот дом. А вот почему не забирают Глебика, Чуня долго не могла сообразить. В отличие от нее самой, у этого человеческого щенка она не заметила никаких изъянов. У него были светло-русые волосы, голубые глаза, белая шкура без всяких пятен и достаточно добрый характер. Но пожив немного в семье, Чуня окончательно поняла, что этого щенка папа с мамой очень любят, почти, как ее, и поэтому решили оставить в своей собственной семье. В этом не было ничего необычного, так как в ее родном дворе некоторые хозяева также оставляли иногда особенно приглянувшегося им щенка вместе с матерью. Хотя любопытно было бы взглянуть, какие еще человеческие щенки бывают, и почему папа с мамой оставили себе именно этого.
 
    Совершенно непонятной оказалась для Чуни иерархия в этой стае. Вроде бы все ее члены должны были подчиняться вожаку. Но, кроме Чуни, ему, похоже, никто особенно не подчинялся. Даже наоборот, нередко мама указывала, как следует поступать папе, и тот безропотно соглашался. А щенок Глебик, хотя папа и строжился на него, не только не падал на спину в знак подчинения младшего старшему, но, кажется, тоже воображал себя вожаком, хотя до взрослого кобеля ему было еще далековато. В конце концов, Чуне надоело ломать голову над этой явно не ее проблемой, и она справедливо решила: пусть они сами разбираются в своей человеческой системе отношений, у нее и своих забот хватает. Главное, что ее все любят и хорошо кормят. А она также отвечала им огромной любовью. И чтобы показать, что она не зря ест свой хлеб и тоже имеет определенные обязанности, она решила сторожить хозяйский дом, как и другие собаки в городе, тем более что голос у нее неожиданно оказался очень громким и не соответствовал ее росту, так что с улицы казалось, будто в доме заливается лаем большой пес.
 
    Сам дом был большой. В нем находилось три просторных конуры. И еще одна, при входе с улицы, которую все называли заковыристым словом веранда. На веранде люди снимали свои верхние шкуры, обувь, а мама в углу готовила еду. Здесь же Чуню кормили и мыли ей лапы после прогулки во дворе. И только после этого запускали в главную конуру. Но Чуня не обижалась, так как прежние хозяева не пускали ее в дом даже с чистыми лапами.

    Вначале Чуня от изобилия жилплощади растерялась, а потом решила жить поочередно в каждой конуре. Однако папа этому почему-то категорически воспротивился, заявил, что нечего собакам болтаться по всей квартире и, постелив в большой ящик на кухне теплую подстилку, указал на него Чуне.

    - Вот твое место, теперь ты будешь здесь спать. А в комнаты тебе ходить нельзя, иначе все они провоняют псиной, понятно?

    Ну, конечно, понятно, она же не дура какая-нибудь последняя, в конце-то концов, сообразила с первого раза. Тем более что ее новая постель уютно разместилась между диваном и печкой. Только было немного обидно за претензии со стороны папы в отношении ее запаха. Чем он ему так не понравился? Уж на что у Чуни чувствительный нос, а никакой вони в квартире она не ощущает.

    - Наверное, у него проблемы с носом, даром, что такой большой, - посочувствовала папе собака. – Ну, ничего, с такими претензиями можно мириться, у других собак бывает ситуация и похуже. На кухне, так на кухне.

    Вскоре Чуня так привыкла к своему месту, что даже и не хотела его менять, если бы ей это предложили. На диване любили сидеть люди. А когда дома не было мамы с папой, Глебик хлопал по дивану ладошкой – и Чуня сразу понимала сигнал: прыгала на диван и ложилась рядом с родительским щенком. Долгое время она не знала, для чего предназначена печка, но решила, что и в этом вопросе не надо спешить, всему свое время. А пока ей очень нравился у печки такой же, как ее шерсть, белый цвет.

                -4-

    Вскоре Чуне пришлось вспомнить мамино предупреждение, что в жизни никогда нельзя полностью расслабляться, так как вокруг может быть полно  различных опасностей. Поэтому нужно спать вполглаза, держать ухо востро, вообщем, всегда быть настороже.

    Оказалось, что в доме и во дворе ее окружают не только друзья, но и полно самых разнообразных врагов. В самом доме жил еще один интересный и так и не понятый Чуней до конца зверь под названием кошка. Вообще-то их было много этих кошек и в том дворе, в котором Чуня родилась. Она с первых дней своей сознательной жизни раз и навсегда запомнила их непередаваемо зловонный запах. Как же они отвратительно пахли – просто омерзительно воняли! Хотя чувствительный Чунин нос с легкостью различал сотни запахов, но этот перебивал все остальные. Мама учила ее, что кошки – никчемные твари, бездельники, воры и попрошайки. Непонятно, за что их только любят люди? Они никогда не работают, но втираются к людям в доверие, подлизываются к ним, ласково мурчат, усердно трутся об их ноги. А те кормят зачем-то этих бездельников. Кошки буквально садятся людям на шею и не только предпочитают жить в доме, но постепенно доходят до того, что начинают чувствовать там себя полноправными хозяевами, даже более чем люди, которые пустили их жить к себе. А любимым занятием этих наглых и неблагодарных тварей всегда было злить собак, особенно бездомных, тех, кому выпало жить просто на улице под открытым небом.
   
    Впрочем, Чуня была доброй собачкой, у нее ни к кому не было беспричинного зла. И она ничего не имела против кошки в доме, у которой было смешное имя Пишик, что в переводе с туркменского языка так и переводится как кошка.
 
    Так бы и жить им да поживать дружно и мирно впятером. Но полосатая, с большими зелеными глазами, устрашающе светящимися в темноте, Пишик обладала чрезвычайно зловредным характером. Она с первого знакомства люто возненавидела Чуню, видно, приревновала нового жильца к хозяевам. И когда Чуня, как учила ее мама, попыталась вежливо познакомиться, придвинув вплотную к кошке свою мохнатую мордашку, Пишик вдруг изогнулась дугой, страшно зашипела, зафырчала, издала резкий пронзительный крик и затем без замаха пребольно ударила Чуню лапой по носу. От неожиданности та отскочила, забилась под тумбочку и тихонько заскулила от боли, обиды и несправедливости. За всю жизнь ее еще никто никогда не бил, тем более, без всякой причины. Хорошо, что вся семья была рядом и все видела. Папа затопал на дручунью ногами, закричал, и в наказание выгнал Пишик на улицу. А Чуню Глебик ласково позвал из-под тумбочки, начал жалеть и гладить по голове. Вслед за этим папа достал из холодильника кусочек мяса и дал ей. Видимо, всем членам семьи было неловко перед Чуней, и они пытались таким образом загладить вину за хулиганское поведение кошки.

    Вторым врагом Чуни оказался Ларин, сосед, который жил в этом же дворе, в смежной квартире. Чуня помнила, как в ее родном дворе часто ссорились люди. Но Ларин даже на фоне тех людей казался Чуне несравненно более отвратительным и злым человеком. Он постоянно ссорился с папой, а всем остальным членам его семьи старался изподтишка делать всевозможные гадости. От него исходил почти такой же неприятный запах, как и от кошек, мама называла его перегаром. Ларин был выше папы, худой, морда у него чаще всего была красная, а волосы на голове всегда стояли торчком, как у дедушки Полкана во дворе ее родительского дома, когда тот злился и лаял на кого-то.

    Когда Ларин впервые увидел, как Глебик знакомил Чуню с двором, он очень удивился, потом рассердился и произнес.
    - Предупреждаю, пусть ваша собака не заходит на мою территорию, а то я ее прибью. 
      
    У него были две свои собаки, мама и сын. Звали их Крупа и Тарзан. Ростом они были немного выше Чуни, оба черные, постоянно сидели на цепи и были такие же злые, как их хозяин. Чуня после Пишик даже не решилась подойти к ним, чтобы познакомиться поближе и традиционно обнюхаться. Она сразу поняла, что ей разрешено гулять только на хозяйской половине двора.

    Но Ларин оказался коварнее, чем думала Чуня. Через несколько дней, когда она спокойно гуляла во дворе на своей половине, он подгадал момент, когда никого рядом не было, схватил палку, подбежал к Чуне, заорал на нее и замахнулся.

    От ужаса она закричала, совсем как человек, пронзительным тоненьким голосом “ай-яй-яй!”. В следующую секунду она сорвалась с места и продолжала непрерывно вопить, удирая от Ларина. Но странное дело, чем быстрее она убегала, тем скорее оказывалась перед ним, снова замахивающегося на нее страшной палкой. У Чуни от усталости и страха уже подкашивались лапы. Но, к счастью, на отчаянные вопли выскочил из дома Глебик, схватил ее на руки и спас от рук злодея. Потом Глебик долго смеялся над ней. Оказалось, что Чуня, ничего не соображая от страха, просто бегала по одному и тому же маршруту вокруг виноградника.

    А еще у мамы имелись куры, такие же птицы, с такими же крыльями, как и хорошо знакомые Чуне по прошлой жизни со своей собственной мамой голуби и воробьи. Только почему-то они махали ими, но не летали, видимо, потому, решила она, что мама сильно перекармливала их, и они были слишком толстые для полетов. Помнится, мама Дамка о птицах рассказывала, что их не стоит бояться, так как на собак они не нападают. Но вот еду у них украсть вполне могут. Поэтому, если ты что-то долго ешь или грызешь, надежнее будет улечься и держать еду передними лапами. Так вот эти самые куры жили в стайке, которая находилась в самом дальнем углу двора. Чуня несколько раз сопровождала туда маму, но, как всегда, опасаясь чего-то нового, не решалась войти внутрь и ожидала маму во дворе, спрятавшись в траве от грозного Ларина.

    Впоследствии она только похвалила себя за подобную предусмотрительность. Дело в том, что среди всех кур выделялась одна особенно большая курица под названием петух. Чуня догадалась, что это и есть вожак стаи, куриный самец, наподобие Цезаря. Вот он-то и представлял, как  оказалось, главную угрозу. Петух отличался от всех остальных кур большим ростом, силой и цветом, ходил по стайке все время чем-то недовольный, как Ларин, и с такой же красной бородой, как его морда, только от него не исходило ларинского противного запаха. Он постоянно был чем-то озабочен, целыми днями рыл землю, зачем-то подзывал к себе кур. А когда те подбегали к нему, почему-то отходил в сторону, оставляя их в полнейшем недоумении, видно, просто обманывал и морочил им голову. И любил он их тоже как-то странно, не так нежно, как любил маму Дамку Цезарь. Петух был настоящим садистом и на полном серьезе измывался над курами. Он вначале подстерегал свою жертву, делая вид, что курица ему глубоко безразлична, потом гнался за нею, догонял, с разгону запрыгивал ей сзади на спину и начинал что есть силы мять и топтать ее своими острыми, как нож, шпорами, еще и выщипывая у нее при этом перья, так что бедная курица долго потом отряхивалась и приводила себя в порядок. Ну, скажите, пожалуйста, кому понравится такая любовь? И Чуня искренне сочувствовала несчастным курам и ни за что бы не согласилась поменяться с ними местами.

    Вообщем, петух был довольно неприятный тип, настоящий разбойник какой-то. Но однажды этот бандит доставил Чуне истинное удовольствие. Как-то раз за мамой в стайку увязалась Пишик. Здесь нужно справедливо заметить, что ловкие они, эти твари, кошки, абсолютно ничего не боятся – по деревьям лазят, по заборам, без малейшего страха, причем, делают это очень быстро, и бегают со скоростью стрелы. А Чуня, из-за своего малого роста и упитанности, даже на диван с трудом запрыгнуть могла. Так вот мама в тот раз, как обычно, понесла в стайку курам еду. Но пока  выпускала  их из запертого сарая, Пишик прошмыгнула к корыту и начала доставать из него лучшие куски. Она до того обнаглела, что даже не подпускала к корыту кур, только грозно смотрела на них своими блестящими зелеными глазами, а те от страха жались в углу. Но тут из сарая медленно, с важным видом вышел петух, осмотрел территорию, заметил это безобразие и смело ринулся в атаку. У него от негодования поднялись на загривке перья, он замахал крыльями, высоко подпрыгнул и свалился на кошку, словно коршун на цыпленка, тяжелый, грозный, сильный, начал молотить ее шпорами, долбить клювом голову и ослеплять крыльями. Пишик заорала и в панике еле унесла из стайки ноги, запрыгнув на забор.

    Чуня была довольна – петух отомстил за нее. Кроме того, она поняла, что с Пишик можно бороться, если не бояться ее, вот только следовало подрасти еще немного.

    Недавно Чуня впервые увидела свое отражение в зеркале. Когда не было дома родителей, Глебик позвал ее в комнату и показал трюмо. В центре трюмо находилось зеркало. К своему удивлению, она увидела в нем другую собаку. Она была вся белая, обросшая и бородатая. Чуня увидела в этом укор себе оттого, что чужая собака каким-то образом попала в дом, а она даже запаха ее не почувствовала. Чтобы скрыть свое смущение, она стала громко лаять, делая недвусмысленные выпады вперед, и приседать от злости. Глебик начал смеяться.
    - Чунька, ты что делаешь!? Посмотри, это же ты, дуреха!

    Он поднял ее за передние лапы и подвел к зеркалу.
    - На, потрогай, это всего лишь зеркало. А в нем – твое отражение. Это же ты сама и есть!

    Чуня перестала лаять и внимательно всмотрелась в изображение. В первую минуту она себе не понравилась. Но по мере дальнейшего разглядывания стала находить себя все более привлекательной. Вскоре, пережив этот конфуз, она потеряла интерес к зеркалу и вышла из комнаты.

    - Зеркало, ну, и зеркало! – говорил весь ее внешний вид, - подумаешь, ничего особенного. Мало ли чего нового еще придется узнать в этой жизни! Так что же теперь, из-за каждой неожиданности прикажете в обморок падать!?

    С каждым новым прожитым днем она узнавала об окружающем ее мире все больше и больше. Так, недавно она узнала, как называют себя взрослые люди при встрече, не просто папа или мама, а по имени-отчеству. Например, хозяина все называют Виктором Ивановичем, хозяйку – Натальей Яковлевной, глупо, конечно, по мнению Чуни, но ничего не поделаешь, надо привыкать, порядки у них такие.
 
    - А как же будут именовать меня, когда я стану совсем взрослой? – подумалось ей.

    И она, улучив момент, когда никого не было в доме, вновь забежала в комнату посмотреться в зеркало.

    - Чуня Цезаревна, вот кто я буду! А что, звучит совсем неплохо! – с этими словами, помахав напоследок хвостом своему отражению, она удовлетворенно выбежала из комнаты.

                -5-

    В этом доме многое удивляло Чуню. Но больше всего интересовало, откуда мама берет еду. Вообще-то еду исправно добывал вожак стаи папа. Но он просто приносил домой добычу, а исключительно вкусной делала ее именно мама. И они вчетвером постоянно собирались вокруг стола и ели то, что она приготовила. Правда, Чуню, видимо, из-за ее малого роста за стол не сажали, а накладывали еду в отдельную миску, которая стояла не полу в углу кухни. Она всегда считала папу с мамой на редкость  вежливыми и деликатными людьми, они явно щадили ее самолюбие. Но Чуня все понимала и была не в обиде на них за то, что они объясняли отдельное принятие пищи не ее малым ростом, а тем, что от нее якобы бы пахнет псиной.

    На кухне находились две интересные вещи – холодильник и газовая плита. Предназначение холодильника Чуня поняла практически сразу. В него мама складывала лишнюю еду, которую семья не могла съесть за один присест. Примерно так делала и мама Дамка, только она закапывала еду в землю. Делалось это, конечно же, исключительно из-за коварной Пишик, которая только и подкарауливала тот момент, когда все отвлекутся. Чуня даже мысли не могла допустить, что родители опасались и ее, ведь она, хотя еще только-только стала взрослой, была очень вежливой и воспитанной собакой и не позволяла себе без спроса лезть туда, куда не разрешают. Переучивать бессовестную Пишик было бесполезно, поэтому Чуня взяла на себя защиту не только холодильника, но и всей кухни. И если видела, что кошка осторожно прокрадывается на кухню, припадает к полу и начинает двигать из стороны в сторону своим толстым задом, готовясь к прыжку, Чуня начинала громко лаять, спасая хозяйские припасы от вора, одновременно навлекая на себя этим злость Пишик.

    Но вот для чего людям в доме понадобилась газовая плита, она так и не поняла. Объясните, пожалуйста, непонятливой собаке, если можете, зачем нужно еду вначале подогревать, чтобы потом остужать? Любая собака от таких действий только покрутит лапой у виска. Что касается Чуни, то она вообще предпочитала все есть холодным.

    Однажды, оставшись в доме одна, мама с папой ушли на работу, а Глебик – в школу, Чуня, положив голову на передние лапы, стала размышлять, кого из хозяев она любит больше всего. Глебик – хороший, веселый, можно сказать, почти ее ровесник, к нему часто приходят такие же, как и он, веселые друзья. И тогда они все вместе играют во дворе, и Чуню принимают в свои игры. Она бегает, понарошку кусает их за ноги, прыгает, становится на задние лапы. А они дергают ее за хвост, заставляя вертеться волчком. Чуня иногда выходила с ними на улицу. Но там ей не понравилось. Много было всего – людей, собак, машин, все куда-то спешили, кричали, гудели, лаяли. Кроме того, Глебик вел ее на поводке, не давал остановиться, принюхаться. И большинство самых интересных и загадочных запахов остались ею не исследованы.

    Папа – вожак стаи. Но с ним обычно не так интересно. Вожака нужно просто уважать и подчиняться его приказам и командам, учила ее мама Дамка, так Чуня и делала. Папа, конечно же, ценил ее за верную службу, частенько доставал из холодильника кусочки мяса и давал Чуне. Правда, за это ему иногда попадало от мамы.

    - Виктор, зачем ты перекармливаешь собаку!? – недовольно выговаривала она ему. – Чуню я уже покормила, и она не голодная.

     Чуня понимала суть ее претензий, так как справедливо считала себя низшим членом стаи. Она не имела права претендовать на лучшие куски, которые по закону должны были доставаться вожаку и щенку. Но, с другой стороны, она же не просила есть - папа сам ей предлагал. Тем более что  замечание мамы было не по делу. Хоть она и покормила уже Чуню, та всегда могла вместить в себя лишний кусочек, так как покушать любила.

    Но больше всех ей все-таки нравилась мама. Она вела себя, как настоящий вожак стаи, - всегда была очень уверенной в себе, говорила четко, ясно, всем давала очень понятные, конкретные указания, которые легко и удобно было исполнять. Она была очень умной и опытной, возможно, даже более опытной, чем мама Дамка. Кроме того, она щедро делилась своим опытом с остальными, как мама Дамка со своими щенками. Да и вообще, Чуня чувствовала, что любит их обоих одинаково, так, будто у нее теперь было сразу две мамы. И они обе никогда не били, не кричали и не обижали ее.

    И Чуня окончательно решила, что будет отныне больше всех любить маму и защищать ее от всех опасностей, чего бы ей это ни стоило, даже ценой собственной жизни. Причем, она не видела в этом ничего героического, ведь это правило каждой собаке известно – кого по-настоящему любишь, за того не зазорно и жизнь свою отдать.
 
    Вскоре свой постулат Чуне довелось применить на практике, правда, в тренировочном режиме. Однажды папа пришел домой и вдруг ни с того, ни с сего набросился на маму сзади. Он стал толкать ее, наклонять в стороны, так что мама чуть не упала на пол. Конечно, папа делал все это понарошку, просто шутил, чтобы посмотреть, как на это будет реагировать собака. Но Чуня от рождения категорически не способна была понимать шутки, ей все в этом мире представлялось серьезным. В первую минуту она опешила: в действия вожака она не имела права вмешиваться, так внушила ей мама Дамка. Но папа напал не на кого-нибудь, а на маму, которую Чуня поклялась защищать. И она, превозмогая страх от предстоящего возмездия, набросилась на папу. Она начала громко лаять, прыгать вокруг него, дергать зубами за штаны, отвлекая от мамы. Она знала, что папа сейчас или накинется на нее, отпустив маму, или выгонит из дома за нарушение закона стаи. Но ей было все равно, главное, что она спасет свою хозяйку. Однако дальнейшие события приняли совершенно неожиданный оборот. Папа отпустил маму, начал громко хохотать и хвалить Чуню. И мама тоже присоединилась к нему.

    - Ах, ты моя умница, моя защитница! – воскликнула она и стала гладить Чуню по голове. – Такая маленькая, а не побоялась вступиться на меня!

    А папа вместо того, чтобы накричать и наказать ее, даже растрогался, открыл холодильник, достал из него кусочек мяса и дал Чуне. Для нее этот случай стал тоже уроком. Она поняла, что у людей свои законы, и еще больше уверилась в том, что решение защищать маму было правильным.  Своими  действиями она, видимо, перевоспитала папу и убедила его относиться к маме по-доброму, во всяком случае, она ни разу больше не замечала, чтобы папа нападал на маму.
   
    Впрочем, критический Чунин глаз даже у мамы выделил два, по ее мнению, очень серьезных недостатка – неукоснительное соблюдение в доме чистоты и порядка. Нет, Чуня в абстрактном смысле тоже ничего против этого не имела. Она была чрезвычайно аккуратной собачкой. В туалет она ходила исключительно во дворе, причем, подальше от дорожки, по которой ходили люди. Если находилась в доме, то вежливо и неназойливо просилась наружу – скреблась лапами и молча показывала всем своим видом на необходимость своего выхода. А когда не было такой возможности и люди были заняты, упорно терпела, ожидая, пока на нее обратят внимание и выпустят. Видно, по наследству от папы Цезаря ей передалась привычка чистить лапы после туалета, и она, по окончании процедуры, поднимала вокруг себя тучи пыли, разбрасывая комья земли во дворе. Кроме того, она постоянно, а после еды обязательно, тщательно чистилась, вытаскивала из шерсти колючки, гоняла по шкуре и выкусывала блох.

    Но мама понимала чистоту и порядок как-то своеобразно. Куда ни шло, Чуня бы уж как-нибудь смирилась с маминым мнением, но когда дело касалось лично ее, это вызывало у нее неподдельное возмущение и страх. Она всегда боялась воды, предпочитая, кроме утоления жажды, больше с ней дел не иметь. Этот страх пошел у нее еще с тех давних младенческих времен, когда мама Дамка рассказала ей о плохих людях, которые избавляются от щенят – они просто топят их еще слепыми. И Чуню при виде большого  количества воды всегда охватывало оцепенение. Она очень хорошо понимала кур, которые тоже боялись воды и в стайке, подходя к большому тазу с водой, не влезали в него лапами, а осторожно опускали в воду клювы и медленно пили. Даже Пишик, до чего уж оторва, и та боялась воды, а ее мнение в данном случае значило для Чуни много.

    Но мама к кошке почему-то претензий не имела, а вот за перевоспитание Чуни взялась серьезно. Однажды она набрала в большой таз воды, взбила в нем мыльную пену и позвала на подмогу своего щенка Глебика, который принес еще одну кастрюлю  с водой. А потом мама произнесла магические слова, которые Чуня запомнила на всю жизнь, и от которых в последствии автоматически возникавший страх каждый раз заставлял подгибаться ее лапы.
    - Сейчас мы Чуню будем купать!

    Во дворе было очень жарко. Таз с водой стоял на топчане. Глебик обхватил двумя руками Чунин плотненький животик, единственное место, на котором не росла шерсть, поднял ее и понес к топчану.

    Когда Чуня увидела под собой таз, до краев наполненный водой, ее охватил неописуемый ужас. Она решила, что ее сейчас будут топить, как несчастных щенков. От страха даже визг застрял у нее в горле. Она просто растопырила лапы, зажмурила глаза и открыла рот, чтобы сразу не задохнуться под водой.
 
    Но мама поставила Чуню на задние лапы, осторожно смочила теплой водой вначале живот, задние лапы и хвост, потом поставила ее в таз  на четыре лапы и стала умывать и тереть спинку губкой с мылом, а Глебик поливал чистой водой из ковша. Ничего не оставалось делать, Чуня покорилась судьбе и, с выскакивающим от страха сердцем, стояла в тазу внешне совершенно спокойно. Но когда после окончания процедуры ее вытерли полотенцем, вымытая белая шерсть непривычно заблестела на солнце и Чуню, наконец, отпустили, она начала выписывать вокруг виноградника такие замысловатые кругали, будто за ней снова гнался с палкой грозный сосед Ларин. Набегавшись, она стала кататься и вытираться о траву до тех пор, пока ее высохшая белоснежная шерсть вновь не приняла грязно-матовый оттенок.

    - Вот, глупая! – смеялась мама. – Вы только посмотрите на нее! Все собаки любят воду, из речки их на берег не вытянешь в жаркий день, а эта дурочка боится воды, как огня, словно бешеная.

    - Не нужно судить об окружающих так опрометчиво, - с огорчением думала Чуня, стараясь даже в мыслях не оскорбить маму. – И совсем я не дурочка, и не глупая, а просто осторожная, вы же сами говорили при мне пословицы, что береженого бог бережет, и умный в гору не пойдет, умный гору обойдет, - на отсутствие памяти и логического мышления она никогда не жаловалась.

    Говорят, что великий русский физиолог и первый русский нобелевский лауреат Иван Петрович Павлов, подарив человечеству понятие об условном рефлексе, долго бился с собакой, чтобы не только выделить, но и продемонстрировать этот рефлекс ученому сообществу. Чуня была исключительно сообразительной собачкой. К великому сожалению, у Павлова, видимо, не оказалось под рукой подобных особей, иначе, свое открытие он сделал бы намного раньше.

    У Чуни стойкий, на всю жизнь, условный рефлекс выработался уже после первого опыта. Как только мама произносила магические слова, а Глебик дотрагивался до рокового таза, Чуня вначале замирала на месте, как вкопанная, потом лапы ее рефлекторно подгибались, она падала на живот и, точно боец на войне, по-пластунски заползала в первую попавшуюся щель, вытащить из которой ее было чрезвычайно трудным делом. Поэтому у мамы с Глебиком тоже выработался свой условный рефлекс. Они вначале брали Чуню на руки и только потом обещали ее выкупать.

    А Чуня, как ни старалась преодолеть свой страх, как ни уговаривала себя, ничего не могла с собой сделать. Разумом она понимала, что ее все любят и никто ей не желает зла. Но ведь недаром И.П.Павлову присудили Нобелевскую премию. Условный рефлекс – великое открытие. Подавляя все логические доводы, в сознании Чуни слово “купать” было синонимом слова “топить”. Она пыталась уговаривать себя не бояться воды, но каждый раз этот жуткий страх, парализующий все ее маленькое тело, как муху от укуса паука, при одном лишь виде таза и воды возвращался снова.

    Но, как оказалось впоследствии, это были только цветочки, а ягодки ожидали Чуню впереди. Однажды за папой утром пришла машина, которую он называл Газиком. Папа загрузил в нее своего щенка и других щенков, друзей Глебика. Вначале Чуня забеспокоилась и подумала, что их повезут раздавать другим людям. Но когда Глебик предложил также взять с собой и Чуню, она успокоилась, ее-то ведь не нужно было никому отдавать, так как она уже пристроена к хозяевам. Не насторожило ее и слово “купаться”, которое постоянно проскакивало в разговоре людей, так как оно не было обращено конкретно к ней, тем более, никто из присутствующих не трогал руками этот противный таз, стоявший на эмалированном желтом, как у Чуни, боку в углу двора.

    Усевшись всей дружной компанией в Газик, они куда-то поехали. Чуня впервые в жизни ехала в машине. Ей все было в диковинку, все интересно. Она сидела на переднем сидении на руках у Глебика и посматривала в окно. Газик катил так быстро, как не может бежать даже самая быстрая собака. Мимо окон машины проплывали дома, люди, из одного двора выскочил и увязался, было, за ними с яростным лаем огромный злой пес алабай, но быстро отстал, не по силе ему оказалась скорость машины.

    Вначале они долго ехали  по твердой дороге, а потом куда-то свернули – и пошла совсем уж непонятная местность: какие-то деревья, кустарники, колючка, пески. Сильно забивал нос противный запах, исходящий от самого Газика. Но Чуня все равно ощутила бы другие, если бы они были. Однако, кроме пыли, больше ничего не нюхалось. Между тем машина пошла медленнее, надсадно урча и тяжело переваливаясь на ухабах. От жары и долгой нудной дороги Чуню укачало, и она уснула. Проснулась от резкого толчка – машина встала. Люди открыли все двери и вышли из нее. Чуня, всегда отличавшаяся осторожностью, вышла последней. Когда она выпрыгнула из машины, то сразу провалилась в мягкий, как шерсть мамы Дамки, пух. Это был песок. Он лежал везде, куда только проникал взгляд, и монотонную картину скрашивали лишь жиденькие кустики колючки да какой-то невзрачный кустарник.

    - Зачем они сюда приехали и меня с собой захватили? – недоумевала Чуня. – Лучше бы я куда-нибудь спряталась и осталась дома. Надо же, куда нас занесло, тут даже не пахнет ничем!

    Солнце палило нещадно. У Чуни начало припекать лапы. Она отбежала в тень кустарника и открыла пасть, вывалив наружу длинный красный язык, чтобы немного охладиться. Чуня догадалась, наконец, куда они приехали. Это и была та самая пустыня, о которой так много в детстве ей рассказывала мама Дамка.
 
    Хозяин Газика, открыв заднюю дверь, начал доставать из машины всякие вещи, и Чунин чуткий нос вскоре ухватил возбуждающий аппетитный запах мяса и хлеба. Она уже решила про себя потихоньку придвигаться к продуктам питания, все равно ей здесь никто никакого задания не дал. Но тут папа крикнул.
    - Вначале все идут купаться! Чуня, купаться!

    Магические слова были произнесены и мгновенно вогнали ее в ступор. Она на секунду замерла, как бы примеряясь к принятию нелегкого решения, а потом припустила во все лопатки прочь от этого проклятого места, от этой машины по имени Газик, от всех людей. Парализующий сознание страх лишил ее обычной способности логически мыслить и поселил панику в душе. Чуня мчалась вперед, не разбирая дороги, перескакивая с колючки на кустик, с кустика на песок, при этом удаляясь все дальше в пустыню. Она слышала отчаянный крик Глебика.
    - Чу-уня! Вернись назад! Ко мне!

    Но смысл призыва не доходил до ее сознания. Однако силы оказались не беспредельны. Постепенно навалилась усталость, лапы все глубже зарывались в песок и все тяжелее их было потом вытаскивать из него. Наконец, она окончательно выдохлась, без сил упала на какой-то хилый кустик, торчащий из песка, и в полном изнеможении вывалила язык, бока ее тяжело и часто вздувались.

    Оказалось, что Чуня отбежала недалеко, всего на какие-нибудь метров двадцать. И Глебик, бросившийся вслед за своей любимицей, без труда догнал ее. Он взял Чуню на руки и понес назад, приговаривая.

    - Чунька, ну, чего ты такая глупенькая и трусливая? Никто же тебя не хочет обидеть, мы все тебя очень любим. Я просто хотел проверить, умеешь ли ты плавать или нет.
 
    Чуня тоже этого не знала. Но ей было очень стыдно за то, что она причинила столько хлопот Глебику, щенок-то он, безусловно, хороший, так же, как и все остальные. И в благодарность за то, что он не сердится на нее, лизнула его в щеку своим мокрым языком.
 
    Глебик поднес притихшую Чуню к машине, а потом вся компания двинулась к реке. Но когда она увидела огромное зеркало воды, ее охватил ни с чем не сравнимый ужас, который все же не лишил ее на этот раз способности логически размышлять.

    - Не может быть! Неужели люди могут быть так коварны!? И даже лучшие из них, такие, как мои хозяева!? Вот, наконец, я и увидела то место, где злые люди топят маленьких слепых щенков! Но зачем тогда они так долго мучили меня, скрывали свои истинные планы и действия!?

    Чуня заставила себя еще раз взглянуть на реку и увидела, что там уже кричат, барахтаются и хлопают по воде лапами несколько человеческих щенков, пытающихся лишний раз вдохнуть воздух и продержаться на поверхности воды еще какое-то время. И ей вдруг стало очень грустно от неизбежности скорой смерти. Она отвернулась и опустила уши и хвост, чтобы не быть свидетельницей чужой кончины.

    Тем временем, Глебик опустил Чуню на влажную глинистую землю рядом с водой, хотел уже бежать купаться, но потом передумал, вернулся и приказал.
    - Пошли, Чуня, купаться! Чего ты боишься? Вперед, кому я сказал!? – и легонько подтолкнул ее сзади прямо в хвостик, который она со страху засунула между задних лап. Но собака уперлась всеми четырьмя лапами в мягкую глину и замотала головой. 
   
    - Что, самой добровольно идти топиться!? – возмутилась вся ее маленькая душа. – Такого изысканного издевательства со стороны людей я даже от мамы Дамки не слыхала! Вот уж не думала-не гадала, что мои хваленые хозяева окажутся не только извергами, но и садистами. Нет уж, если хотите лишить жизни, тогда топите сами! А от меня помощи не дождетесь!

    Но привезшие ее убивать бандиты в образе порядочных людей начали громко смеяться, а Глебик взял ее двумя руками за бока и пошел вместе с ней в воду.
 
    - Ну, вот, и пришел, наконец, мой смертный час! – мысленно попрощалась со всеми Чуня.

    Она вспомнила маму, хороший она человек, жалко только, что физически слабый. Не даром она осталась дома, видно, не хотела смотреть на казнь собачки. Но чем, какими своими действиями она провинилась перед ними!? Хотя бы сказали вначале, а то сразу топить!
 
    Чуня закрыла глаза и приготовилась к смерти. Однако шло время, она висела-висела над водой, а смерть все не приходила и не приходила. Наконец, Чуня осторожно открыла один глаз и осмотрелась. Оказалось, что она висит над водой, ее по-прежнему держит Глебик, а лапы сами собой совершают в воздухе какие-то странные движения, двумя левыми, а потом двумя правыми по очереди, как будто она бежит. В этот самый момент несносный человеческий щенок осторожно опустил ее в воду, движения лапами продолжились – и произошло невероятное: Чуня не утонула, а совершенно неожиданно для себя поплыла. Доплыв до кромки воды, она выскочила на берег, и ее охватила дьявольская лихорадка. Она выпучила глаза, широко открыла рот и начала глубоко с шумом дышать, а сама стала носиться по берегу и отряхиваться, сначала тело, а потом хвост. Затем принялась падать то на спину, то на бока, кататься по земле и обтирать о песок шерсть. В конце концов, вывозилась, как черт. Папа махнул рукой.
    - Оставьте ее в покое, пусть высохнет, и тогда песок сам осыплется с нее.

   Так и произошло, после чего Чуня отошла от водоема подальше и демонстративно улеглась в тени Газика задом к реке, показывая всем своим видом, что с нее довольно, и входить в воду она больше категорически не желает. В дальнейшем Чуню купаться на речку брать не рисковали.

    Вызывало удивление странное отношение мамы к порядку. Чуня и сама была его приверженцем – беспрекословно позволяла мыть себе лапы после прогулки, поправляла от складок подстилку, на которой спала, содержала в опрятности свою шерсть. Но мама, по ее мнению, слишком много сил и времени тратила на ненужные действия, лучше бы приготовлением еды почаще занималась. А мама вместо этого начинала елозить по своим подстилкам, называемым коврами, какой-то противно жужжащей штуковиной со щеткой. Потом набирала в ведро воды, мочила тряпку и начинала возить ею по полу и гоняться за Чуней со шваброй, так что той приходилось скрываться от нее то под кроватью, то под стульями, то под креслом. В отличие от игры с Глебиком, у мамы это не было похоже на игру, она все делала серьезно. А называлось все это действо уборкой квартиры.
 
    Нет, Чуню не проведешь, видимо, мама в свой выходной день просто  тренировала ее, чтобы она не залеживалась. Но ведь Чуня прекрасно знала истинное предназначение швабры. На самом деле она служила папе грозным оружием. По вечерам, особенно ранней весной, ее и папу сильно нервировало поведение многочисленных котов, ухажеров Пишик. Чуня не понимала такого влечения к этой наглой и невоспитанной дуре. Правда, и сами  коты были такими же наглыми и невоспитанными – всю ночь напролет орали где-то на крыше противными гнусавыми голосами, запрыгивали на подоконник и без всякого стеснения мочились на виду у всей семьи прямо на окно, так что от их вони было потом не продохнуть. От собственного бессилия Чуня носилась по кухне, прыгала, рычала и скулила. А папа хватал швабру, открывал дверь во двор и громко командовал.
    - Чуня, кошки!

    Ей не нужно было повторять дважды, слишком много она натерпелась от Пишик. Чуня бесстрашно неслась в бой, а папа бежал следом, бросал швабру в неприятеля, кричал, шипел и топал ногами.

    К сожалению, однажды он так неудачно бросил швабру, что она сломалась. Мама потом несправедливо выговаривала папе за поломку инструмента, а Чуня, наоборот, жалела его. Подумаешь, не повозит разок мама шваброй об пол, только спокойней в доме будет. Но чем теперь он будет гонять кошек? Однако постепенно все утряслось, папа купил маме новую швабру, в семье опять восстановился мир, и они с папой продолжали гонять кошек, только более осторожно. А Чуне это происшествие даже на пользу пошло. Мама целую неделю не убиралась в квартире и не мешала Чуне спокойно отдыхать и размышлять о жизни на своей подстилке.

    Еще очень не нравилось Чуне, когда мама принималась за ее стрижку. Правда, она помнила рассказы мамы Дамки, и ей очень хотелось походить на своего отца-циркача. Люди говорили, что мама очень хороший врач, но вот стрижка собак у нее не очень получалась.

    Обычно мама стригла Чуню в самую сильную жару. Вначале она брала большой жесткий гребень и начинала ее вычесывать. С одной стороны, это было приятно, так как очень беспокоило блох, которые в жару сильно досаждали Чуне, но с другой – больно, так как гребень сильно скреб шкуру. Однако Чуня терпела, потому что мама ей объясняла.
    - Из твоей шерсти мы свяжем потом теплые носочки для Глебика.
 
    Ну, что ж, надо так надо. И Чуня согласна была терпеть, ведь у человеческого щенка имелся большой дефект – на его шкуре совершенно не было шерсти. Конечно, в холодное время года он будет мерзнуть. И Чуне было даже приятно, что ее шерсть станет согревать Глебика.

    Но вот сама процедура стрижки ей категорически не нравилась. Мало того, что большими ножницами, которые приносил маме Глебик, она иногда пребольно ранила кожу, и тогда Чуня даже взвизгивала от боли. Но после стрижки задней части тела она совсем не становилась похожей на льва, как ее отец.

   Когда она однажды после стрижки украдкой пробралась в комнату и посмотрела на себя в зеркало, даже слезы выступили на глазах от обиды, так ей стало жалко себя. На спине и боках так и осталась короткая шерсть, причем, шла она как-то волнами и делала ее больше похожей не на льва, а на упитанного поросенка. Правда, Чуня, благодаря своему философскому складу ума, скоро утешилась – до замужества ей было далеко, и шерсть еще десять раз успеет отрасти.

    - На льва я, конечно, не похожа, - утешала она себя, - но за овцу вполне сойду, да и действительно стало не так жарко после стрижки.

                -6-

    Дни пролетали за днями, месяцы за месяцами. Чуня взрослела. Подрос и Глебик и превратился в Глеба. С возрастом Чуня почувствовала свою силу, тем более что в совместных атаках на кошек папа придал ей уверенность в своих силах. И, наконец, настал день, когда Чуня решила проучить Пишик и дать ей достойный отпор, чтобы раз и навсегда положить конец побоям и издевательствам с ее стороны.
 
    Вначале осторожная Чуня, как всегда, провела рекогносцировку и проанализировала исходную ситуацию. Конечно, ей в обычной обстановке было не по силам тягаться в скорости  с кошкой, так же, как в остроте зрения и слуха. Но она уже набрала вес, и в силе, по крайней мере, не уступала Пишик. Кроме того, у нее был несравненный нюх, и Чуня всегда могла заранее почувствовать кошку, опередив ее в действиях.

    И вот как-то Пишик в очередной раз зашипела на Чуню и попыталась достать ее своей когтистой лапой. Та увернулась, но перечить кошке не стала и спокойно вышла во двор, вроде бы, погулять, а сама спряталась и замерла за углом дома.

    Наступил вечер, постепенно стемнело, и Пишик, поужинав, решила удалиться, пора было идти на крышу на очередное свидание со своими ухажерами. Она привычно, по-хозяйски отворила лапой дверь и, не спеша, спустилась со ступенек, намереваясь выйти на улицу. Но тут сбоку, точно петух в стайке, ей на спину запрыгнула Чуня. Она обхватила кошкино тело всеми четырьмя лапами и стала что было силы молотить своей мордой ей по загривку. Пишик в первую секунду пригнулась от неожиданности, потом оглушительно заорала, сильным рывком вырвалась из объятий собаки и запрыгнула на забор.

    С того дня Чуня перестала считаться самым слабым членом семьи. Но перевоспитание кошки она не оставила и, если предоставлялась возможность, раз за разом повторяла свои неожиданные нападения на нее из-за угла.

    Когда Чуня еще немного повзрослела, Глеб постановил.
    - Нужно Чуню учить.

    По поводу его слов она потом размышляла весь следующий день, пока оставалась одна в доме. Раньше Чуня полагала, что обучают только щенков, а взрослые собаки и люди всего лишь приобретают опыт. Вот взять, например, хотя бы маму с папой. Когда они были щенками, их родители, наверное, учили их, а теперь они сами работают и передают свой опыт другим. Или мама Дамка. Она щедро делилась с Чуней своим опытом, и, спасибо ей, Чуня от нее многое почерпнула, до сих пор помнит многие ее советы. А вот Глеб пока еще сам щенок, хотя и высокий, поэтому он ходит в человеческую школу и учится, а потом еще занимается дома, это ему  в школе домашнее задание задают. Так смешно бывает. Сидит он вечером за столом, вроде бы учит уроки. Серьезная мама рядом сидит, следит, чтобы он не отвлекался. А Глеб одной рукой накручивает свою шерсть на голове, видно, хочет, чтобы на собачью была похожа, а другой умудряется еще с ней поиграть, бьет ее шутливо по морде, а Чуня понарошку рычит и покусывает его руку. Правда, потом от мамы попадает им обоим. Чуне становится немножко обидно, ведь не она первая  это затеяла. Но взяла себе за правило, никогда не перечить маме – и поделом, не надо было поддаваться на провокацию.

    Но после заявления Глеба ее очень заинтересовало, чему же такому необычному может научить ее хозяйский щенок, если он сам еще учится? Это все равно, если бы ее родной брат, когда  они еще оба сосали маму Дамку, начал бы учить ее уму-разуму. Кроме того, она уже и так выполняет достаточно домашней работы – стережет дом, гоняет с папой во дворе кошек. И, крайне озадаченная и заинтригованная, Чуня принялась ждать.

    В этот день, придя со школы, Глеб не пошел, как обычно, гулять на улицу, не уселся на диван с книгой в руках, чтобы открыть ее и зачем-то долго смотреть в нее и время от времени переворачивать листы, будто что-то потерял. Он взял конфету и подошел к Чуне. А говорят еще, что собаки не любят сладкое. Чуня с самого раннего детства обожала конфеты и сахар. Глеб отломил кусочек конфеты.
    - Чуня, хочешь конфетку?

    Она радостно подбежала к нему, начала прыгать вокруг и усердно вилять хвостом. Глеб произнес.
    - Чуня, сидеть!

    Но она не могла сразу отделаться от радостного возбуждения, поэтому не обратила внимания на его слова. Все ее мысли сейчас были заняты конфетой.

    Глеб начал выходить из себя, нервничать, сердито притопывать ногой, прижимать ее зад к полу и все время повторял.
    - Чуня, сидеть, кому я сказал!

    Наконец, она поняла, чего от нее хотят. Но неприятность заключалась в другом. Если она сейчас не подчинится, то не видать ей этой конфеты, как своих собственных ушей.

    - Вот ведь, какой противный, - думала Чуня, - и, главное, упрямый какой! Выполняй его указания – и все тут! Как будто он вожак стаи! И зачем, скажите, пожалуйста, ему все это нужно!? Наверное, от вредности. Не даром мама его иногда эгоистом называет. Ну, ладно, на этот  раз перетерпим, сделаем вид, что подчинились, зато из-за такой мизерной уступки ей сразу дадут вкусную конфету.

    И после очередной команды Глеба, когда он в нетерпении притопнул ногой и перевернутой ладонью как бы дополнил команду, Чуня покорно села, отвела хвост назад, подняла морду и открыла пасть, будто улыбнулась.

    - Ура!  Заработало! Получилось! – обрадовался Глеб и засунул ей в рот конфету.

    - А ну-ка, давай теперь повторим еще раз! – и он повторил команду, после чего наградил ее очередным кусочком конфеты.
 
    - Да пожалуйста, сколько угодно буду сидеть за конфету, - между тем размышляла она, - Только чего же ты раньше меня ею не награждал? Я за целый день множество раз могу посидеть. Нет, все же странные иногда бывают эти люди.

    Когда она постепенно съела всю конфету, Глеб принес новую.
    - А теперь будем учиться здороваться, потому что нужно быть вежливой собачкой.
    - Хм, будто я невежливая, - даже фыркнула про себя Чуня. – Уж в недостатке вежливости даже мама не может меня упрекнуть. Она еще только встанет затемно с постели вам с папой завтрак готовить, а я уже тут как тут, хвостиком ей виляю, первая здороваюсь.

    Но у людей на все вещи существуют свои понятия. Так сложно бывает иной раз понять бедным собакам логику их действий! Глеб отломил кусочек конфеты, опустился на колени и протянул руку.
    - Чуня, дай лапу!

    Та в полном недоумении уставилась на него.
    - Я же не дура какая-нибудь последняя, - взглядом пыталась донести она свои мысли до собеседника, - ты знаешь, я собака понятливая. Только объясни мне, пожалуйста, логику своих действий. Зачем тебе вдруг так срочно понадобилась моя лапа? И какое отношение все это имеет к вежливости?

    Но Глеб не успокоился и стал методично, как заведенный, повторять и требовать от нее одно и то же, да еще начал по передним лапам похлопывать.
 
    - Может, он хочет постричь мне когти, как когда-то делал дрессировщик папе Цезарю? – недоумевала Чуня. – Но при чем тут тогда конфета? А, кроме того, для чего мне их стричь? Я ведь не цирковая собака, мне и так хорошо. Ну, ладно, - пошла на уступки собака, - дам я тебе лапу, только, пожалуйста, успокойся и дай же мне, наконец, конфету, изверг этакий, а то я уже изнемогла вся в ожидании угощения.

    С этими мыслями она протянула своему наставнику левую переднюю лапу. Но Глеб, вначале обрадовавшись и потрепав ее по голове, против  ожидания, оказался не полностью удовлетворенным и произнес.
 
    - Молодец, но не ту лапу дала, теперь дай правую! – и легонько стукнул ее по правой лапе.

    - Может, он решил научить меня есть лапами? – предположила Чуня и саркастически посмотрела на человеческого щенка. – Но для чего ему понадобилось переучивать меня уже во взрослом возрасте? Как мама Дамка научила есть в детстве, так я и ем, причем, точно так же, как и все остальные собаки. Я же не пытаюсь переучить тебя есть по-собачьи. Тем более, если хочешь знать, я вообще левша от рождения, лапу ему правую подавай! А принимать пищу мне так удобно. Подойдешь, бывало, к миске, вытащишь зубами самые вкусные куски побыстрее, чтобы Пишик на утащила, и съешь, а потом уже остальное спокойно долакаешь. Чем не красота, что еще собаке нужно!?

    Она непередаваемо тоскливым взглядом посмотрела на своего учителя.
    - Никакой ты не учитель, а настоящий мучитель! Сам еще только вчера щенком был, а изображает из себя черт знает что! На тебе мою лапу, хоть подавись, только дразнит конфетой, изверг! – и обреченно протянула правую лапу.

    Нет, хоть имя у него стало коротким и мужественным, более подходящим для будущего вожака стаи, все же он по своему мышлению оставался еще щенком. Такому действию Чуни Глеб чрезвычайно обрадовался, потряс ее лапу, погладил по голове и дал, наконец, ей вожделенную конфету. Потом они, во взаимное удовольствие, несколько раз повторили это упражнение. В результате Глеб с хорошим настроением  уселся делать школьное домашнее задание, а Чуня получила еще одну вкусную конфету.
 
    Вечером, когда возвратились с работы родители, Глеб продемонстрировал им результаты Чуниной учебы. Совершенно неожиданно они почему-то стали хвалить не Чуню, а своего щенка, ей даже немного обидно стало от такой вопиющей несправедливости. Но тут к ней подошел Глеб и, спасибо ему, расставил все акценты по своим местам.

    - Нет, - сказал он, - я-то что, это Чуня у нас молодец, очень смышленая собачка!

    С этими словами он одобряюще потрепал ее по загривку. А она, сразу забыв все обиды, лизнула его в лицо и весело завиляла хвостом.

    Ночью, когда все члены стаи уже спали, Чуня никак не могла уснуть и,  ворочаясь с боку на бок на своей родной подстилке, подробно анализировала прошедший день. Как же она устала! Но усталость на этот раз была какая-то особенная – ноги не болели, не ломило тело, только голова была какая-то тяжелая.

    - Да, видно, трудное это дело, учеба, - в конце концов, сделала она вывод, после чего уснула с легким сердцем и чувством исполненного долга.
 
    Несколько дней после этого Глеб ее почти не трогал, только закреплял полученные навыки – подавал команды “сидеть” и “дай лапу” и угощал за это конфетами. Чуня даже решила, что ее учеба на этом закончилась. Но вскоре Глеб снова взялся за нее.

    Придя со школы, он опять взял конфету и подошел к ней. Чуня по привычке сразу подала ему правую лапу.

    - Ах, ты моя умница! – засмеялся он. – Но ты, Чуня, как я погляжу, тот еще хитер-бобер! Однако меня не проведешь! Эти команды мы с тобой уже проходили, и ты их хорошо освоила. Теперь будем учить другие.

     Глеб поднял ее за передние лапы, и та сразу радостно лизнула его в лицо.
    - Чунька, хулиганка, не отвлекайся! – сделал он ей замечание. – Сейчас я буду учить тебя стоять на задних лапах.

    - Вот еще невидаль! – подумала она. – Чего же тут сложного!? Я и так встаю на задние лапы, даже прыгаю на них от нетерпения, когда мама готовится меня кормить, или когда ты мне даешь конфету, - и начала прыгать на задних лапах перед ним, демонстрируя навык.
    - Нет, не так, - остановил ее Глеб и опустился на корточки.
 
    Он поставил ее в угол, так что пришлось присесть, передние лапы приспособил перед грудью, а хвост вообще некуда было деть, потому что он в углу не умещался. Потом Глеб выпрямился, поднял вверх указательный палец и подал команду.
    - Чуня, сидеть! Не двигайся!

    Видит собачий бог, она очень старалась. Но хвост никуда не умещался и постоянно мешал сохранять равновесие. Чуня попыталась убрать его вначале назад, потом в сторону, но, потеряв равновесие, свалилась на бок. Глеб несколько раз повторил упражнение, однако, с прежним результатом. Главное, Чуня опять не могла сообразить, зачем ему это понадобилось. Какая разница, прыгает ли она на задних лапах или стоит смирно? Только из врожденной вредности этот эгоист над ней издевается.

    - Конфету-то хоть отдай, изверг! – мысленно изнемогала она. - На что она тебе!? У тебя их и так много! Не видишь, что ли, как бедная собака для тебя старается!? Уже все бока себе оббила от падений!
 
    Она раскрыла пасть, высунула язык и стала преданно смотреть в глаза своему непрошеному наставнику, стараясь развести его на жалость. Глеб опустился на колени, приподнял Чуню в очередной раз и сказал.

    - Давай, еще раз попробуем? Ну, как ты не можешь понять, что для сохранения равновесия нужно не болтать хвостом во все стороны, а пропустить его понизу между ног. Ты даже симпатичнее выглядишь при этом, на столбик становишься похожей, - засмеялся он, - или на пугало, если тебе еще шляпу соответствующую подобрать.

    - Так вот для чего он меня дрессирует! – ахнула Чуня. – Вот, оказывается, какую мне работу подобрал этот молодой мучитель! Теперь меня поставят в огороде, я там в шляпе буду стоять, отгонять воробьев и голубей, а они будут садиться на меня, клевать и сверху гадить прямо на голову!? А страшный Ларин станет измываться надо мной и швырять в меня камни!? А Пишик приведет посмотреть на меня своих хвостатых ухажеров, и они начнут смеяться надо мной!? Вот какую тяжелую участь приготовили мне! И за что!? За всю мою любовь и преданность им!? О, люди, как вы коварны и несправедливы к тем, кто искренне любит вас!

    Чуня в очередной раз свалилась на пол, но от невеселых мыслей не  хотелось даже вставать, а на глаза навернулись слезы.

    - Ну, что ты, маленькая, обиделась, что ли? – Глеб будто прочитал ее мысли. – Неужели ты думаешь, что я кому-нибудь дам тебя в обиду? Я же пошутил. Давай, скорее сделай то, что я тебя прошу. Потом я дам тебе очень вкусную конфету, и ты пойдешь гулять.

    Она, как всегда, тут же забыла все свои обиды, покорно встала, а потом присела на задние лапы, пропустила, как учил ее Глеб, хвост между задними лапами, красиво сложила передние лапы перед собой и, вдобавок, начала еще призывно помахивать ими, пытаясь показать, что она с нетерпением  ждет вожделенную, обещанную ей конфету. Глеб обрадовался.

    - Ай, ты моя умница! Моя славная собачка! Какая же ты молодец! Я ведь даже не учил тебя этому!

    Вечером он опять продемонстрировал родителям результаты своей дрессуры, и те тоже пришли в неописуемый восторг.

    - Теперь я ее буду учить стоять на передних лапах, а потом еще что-нибудь придумаю! – в возбуждении кричал Глеб.

    - Здорово! – восхищался папа. – Я смотрю, ты у нас растешь настоящим дрессировщиком. Вот вырастешь, отдадим вас с Чуней в цирк, выступать вместе будете, - и  засмеялся, довольный своей шуткой.

    Чуня даже присела от неожиданности. Так вот куда, оказывается, планируют родители пристроить своего щенка вместе с ней. Их готовят к цирковой, вечно кочевой жизни, к успеху, к ярким огням рампы и шумным аплодисментам зрителей, ко всему тому, о чем так много рассказывала ей в детстве мама Дамка. Тогда на шею ей обязательно повяжут большой розовый бант, она будет делать все, что прикажет ей на арене Глеб, который сам будет одет в красивые и яркие одежды. Он будет после их триумфального выступления с улыбкой собирать брошенные на арену цветы, посылать публике многочисленные воздушные поцелуи, а Чуню угощать конфетами. Постепенно она станет такой же знаменитой, как ее папа Цезарь, возможно даже, он, уже старый, отправленный на пенсию, как-нибудь посетит цирк,  увидит выдающееся выступление своей талантливой дочери  и, вместе со всеми зрителями, будет аплодировать ей и вытирать счастливые слезы, непроизвольно катящиеся из глаз. А важный, толстый конферансье в черном блестящем фраке, под аккомпанемент оркестра, будет каждый раз торжественно объявлять перед началом их выступления.

    - Следующим номером нашей программы выступает всемирно известный дрессировщик хищных зверей, лауреат международных конкурсов, заслуженный артист страны Глеб со своей всемирно известной дрессированной собачкой Чуней Цезаревной!

    От этих мыслей у Чуни даже закружилась голова, и она улеглась на подстилку. Но позже, ночью, размышляя обо всем этом в спокойной обстановке, Чуня изменила свое первоначальное мнение. Действительно, если хорошенько подумать, зачем ей нужна вся эта богемная жизнь? Ее, как говорили в одном мультфильме, который она смотрела по телевизору вместе с Глебом, и тут неплохо кормят. У нее есть все: еда, кров, крыша над головой, тепло, ее все любят. Ну, а что касается повседневных маленьких неприятностей, то у кого их не бывает? А что ее ждет в цирке, если отключиться от мыслей о гипотетическом будущем успехе? Постоянные разъезды, нерегулярное питание, лишний кусочек не съешь, форму держать надо, а то на передние лапы не встанешь. И главное, постоянные, ежедневные тренировки и учеба. Нет, она далеко не глупая собака, поэтому не променяет многочисленные выгоды ее нынешней жизни на сиюминутный и проходящий успех, от которого никто еще сытым не становился. Лучше она пресечет эту идею на корню и сделает вид, что больше ни одной новой команды не понимает.

    Впоследствии Глеб больше ничего с Чуней не добился. Она выполняла только команды “сидеть”, “дай лапу” и еще стояла на двух лапах, упорно отказываясь обучиться еще чему-нибудь новому.

    - Ну, и ладно, - сказал, наконец, Глеб. – Пускай она глупая и неспособная к учебе, зато во всем остальном очень сообразительная собака, и я ее все равно люблю, так как она – лучшая собака в мире.

    - Сам ты глупый, - снисходительно мысленно отвечала ему Чуня. – К твоему сведению, собаки бывают или полные дуры, или талантливы во всем, промежуточной категории среди нас не бывает. Но я на тебя не в обиде и тоже тебя очень люблю, человеческий щенок.

                -7-

    Однажды, когда Чуня, по обыкновению, гуляла на свежем воздухе, во двор, как всегда, стремительно ворвался папа. Чуня тут же поприветствовала его хвостом. В руках папа держал большую хозяйственную сумку, которая раздувалась изнутри. Чуня не придала этому значения, так как ни сама сумка, ни ее содержимое своим запахом ее не заинтересовали. Папа вскоре снова ушел на работу, а Чуня, нагулявшись вволю, и почувствовав голод, направилась домой, тем более что в открытое окно веранды она заметила маму, которая занималась приготовлением еды, и из окна доносился возбуждающий аппетит запах.

    Мама впустила  Чуню в дом, а сама зашла в комнату по какой-то своей надобности. Чуня по-хозяйски прошла от входной двери к газовой плите, стоявшей у противоположной стены, чтобы насладиться запахом свежеприготовленной пищи. Но в следующую секунду замерла на месте от неожиданности. Она сразу поняла, что с этого дня у них в доме поселился еще один диковинный зверь. Его, видно, принес в дом папа в сумке. Сейчас он лежал на кухонном столе, стоявшем возле плиты и, казалось, тоже с интересом наблюдал за Чуней. Он был весь полосатый, круглый и такой толстый, что не видно было его лап и глаз. Зато сзади у него, как у всех известных Чуне приличных животных, торчал тонкий, как у поросенка, хвост. Зверь был похож на мяч, которым любил играть во дворе Глеб, только был значительно больше него в размерах.

    Вообще-то мячей Чуня не то чтобы не любила, но относилась к ним с известной долей осторожности. Они были такими же быстрыми и прыгучими, как Пишик. Глеб любил бить по ним задними лапами. Тогда они быстро летели и нередко больно ударяли Чуню в бок или сзади под хвост, если она не успевала увернуться. Поэтому, как только Глеб выносил из дома мяч во двор, Чуня предпочитала спрятаться под топчан, стоявший во дворе, или вообще отбежать подальше на безопасное расстояние и улечься на приятную влажную землю в тени высоких кустов смородины.

    Но зверь, конечно же, не мог быть мячом. С высоты своего положения он явно готовил атаку на Чуню. Та, не спуская со зверя настороженного взгляда, в испуге молча отступила назад.
 
    - А вдруг это враг? – подумалось ей. – Вдруг это не папа его принес, а он сам обманным путем проник в их дом и теперь ждет, чтобы на кухню вернулась мама?! Он же может ее обидеть или, того хуже, вообще съесть! Вон он, какой большой и страшный! Наверное, ни одна собака уже покоится у него в животе! А мама, конечно же, даже не знает о грозящей ей опасности. Сейчас она, ничего не подозревая, вернется на веранду, чтобы покормить Чуню, а этот хвостатый хищник набросится на нее и съест. Но для чего же тогда в доме существует она, Чуня!? Она же поклялась верно нести службу и защищать этот дом, и прежде всего маму, от врагов! И пусть враг силен и коварен! Но она тоже может постоять за себя. А если придется, то, без всякого промедления, отдаст за маму свою жизнь.

    Чуня решительно тряхнула головой, отгоняя всякие сомнения, напряглась, готовясь принять бой и не отдать врагу больше ни пяди родного дома, вытянула голову, оскалилась и, для начала, предупредительно зарычала.
 
    Зверь явно недооценил противника. Он продолжал молча наблюдать за ней, и Чуне даже показалось, что он издевательски махнул в ее сторону хвостом.
 
    Это было для Чуни верхом нарушения всех норм приличия - забрался в дом и еще имеет наглость издевательски махать хвостом на хозяев. Любая собака знает, что новый зверь, поселившись в доме, всегда первым приходит знакомиться и ведет себя скромно и подобающим образом.

   И Чуня, не долго думая, приступила к осаде противника. Вначале она осторожно гавкнула. Но, видя, что зверь предпочитает пока выжидать, осмелела и ринулась в атаку. Она отдавалась ей самозабвенно – громко лаяла, делала прыжки вперед и отступала назад, рычала, становилась на задние лапы и колотила ими по ножке стола, пытаясь дотянуться зубами до противника. В своем порыве, она даже не заметила, как из комнаты вышли мама с Глебом и теперь стояли за ее спиной и громко смеялись.
 
    - Вот, дуреха! – сказала мама. – Это она арбуз первый раз в жизни увидела.

    - Чунька, ну, ты даешь, глупая! – хохотал Глеб. – Это же арбуз! Его можно есть! Смотри, он же не живой!

    Глеб схватил арбуз со стола, положил на пол и покатил его по направлению к собаке. Но, как вы помните, главной ее чертой всегда была осторожность. Поэтому Чуня не сразу отошла от злобы, вначале, на всякий случай, отскочила от него и несколько раз еще гавкнула ему вдогонку. И только после того, как он остановился, осторожно поднесла к нему свой нос и тщательно обнюхала его. А потом, как не раз уже поступала, чтобы скрыть очередной конфуз, демонстративно безразлично отошла в сторону, потеряв к нему всякий интерес.
   
    - Ваш продукт, вот вы с ним сами и разбирайтесь, - говорил весь ее оскорбленный вид. – А для меня главное, чтобы враг в дом не пробрался. И запах этого арбуза мне совсем не нравится.
 
    Когда папа вечером положил кусочек арбуза в ее миску, она его даже и пробовать не стала.

    - Чуня, он же вкусный и сладкий, как конфета, - тщетно уговаривал ее Глеб.

   Но в этом вопросе собака была непреклонна, впрочем, как и в любом другом, по которому приняла окончательное и глубоко продуманное решение.

    Прошло еще немного времени, и Чуне разонравилось выходить гулять во двор. Листья с деревьев облетели, и они стояли голые, как шкуры людей. Холодный, противный ветер все чаще прокрадывался во двор и дул так сильно, что с ним невозможно было справиться и некуда укрыться. Он швырял ей в морду мелкий колючий песок, от острых песчинок которого не спасала даже густая шерсть. Лапы ощутимо пробирала ставшая холодной земля. Поэтому Чуня предпочитала выскакивать во двор ненадолго и исключительно по физиологической надобности, поскорее сделать свои дела и тут же начинала проситься назад в дом. Она даже завела привычку периодически бегать во дворе на трех лапах, поднимая и согревая в воздухе четвертую. Только Пишик все было нипочем. Она с самого раннего утра и до позднего вечера продолжала гулять по крышам со своими ухажерами, заявляясь домой только перед самым ночным сном. Чуня недавно узнала причину подобной ситуации. Она сама слышала, как мама говорила, стало холодно потому, что на кого-то наступает какая-то зима.

    Наконец-то Чуня узнала  и предназначение печи, возле которой стоял ее ящик с подстилкой. Папа, приходя с работы, приносил и закладывал в печную дыру разные палки, бумагу, а потом  поджигал их. Когда огонь разгорался, папа засыпал туда еще какие-то черные, как Чунин нос, камни. И печь после этого начинала вначале потрескивать, потом петь тонким голосом, а затем гудеть. И во всем доме становилось тепло. А белый и блестящий печкин бок так нагревался, что до него невозможно было дотронуться. Поэтому Чуня выбиралась из ящика, отходила подальше от печки и ложилась прямо на голый пол. Вначале, пока не согреется, она нос утыкала в хвост, так и засыпала. Но потом, по мере согревания, от жары разворачивалась и лежала вначале на боку, а позже и вовсе переворачивалась во сне на спину, принимая самую любимую свою позу. И, если ее не трогали, могла проспать так всю ночь. Уютно ворчала печь, приятное тепло овевало Чунин голый животик, умиротворяющее урчал сытый ее желудок. Мама, наблюдая за ней, смеялась.

    - Чуня у нас совсем, как человек. И в животе у нее так же урчит, как у людей, и храпит почти так же громко, как наш папа, и даже по-человечески воздух в комнате портит.

    А Глеб подходил и чесал ей брюшко. И тогда, не открывая глаз, Чуня от удовольствия начинала дрыгать в такт почесыванию задней ногой.
 
    И даже Пишик, как ни странно, со временем стала присоединяться к их компании. Возвратившись с гулянок и поужинав, она вначале приводила себя в порядок, облизывала всю от шеи до кончика хвоста. А потом, привалившись спиной к теплому боку печки и изогнувшись в три погибели, принималась сама у себя сосать грудь, причмокивая и перебирая при этом лапами по своему животу, как настоящий котенок. Так и засыпала, а потом во сне, потеряв равновесие, падала на бок. С Чуней зимой они не ссорились.

                -8-

    Чуне запомнился этот день еще и потому, что вся семья была дома. Такой день выдавался довольно редко, и люди его называли воскресеньем. Еще с вечера теплая печка уютно грела шкуру. Все хозяева спали, даже мама, которая в обычные дни вставала затемно, чтобы успеть приготовить еду остальным до ухода на работу. И вежливая Чуня, хотя ей уже давно хотелось в туалет, мужественно ждала их пробуждения, решив еще немного потерпеть и не подавать голос, чтобы дать людям выспаться. Наконец, встала мама, а вскоре вслед за ней потянулись во двор в туалет и папа с Глебом.
 
    - Пора и мне подниматься, - решила Чуня, сладко зевнула и поднялась со своей подстилки, выгибая спину и потягиваясь.

    А потом потрусила на веранду – состояние организма требовало немедленного ускорения.

    В дверях она чуть не столкнулась с Глебом. Он был какой-то раскрасневшийся, в выпачканных обо что-то ботинках.

    - Мама, - закричал он, - ну-ка, иди скорей сюда! Давай посмотрим, как Чунька будет со снегом знакомиться.

    Вслед за этим он открыл дверь. Чуня совсем было приготовилась стремглав лететь под куст. Но то, что она увидела, повергло ее в ужас и поразило так, что она даже забыла, зачем спешила на улицу. Весь двор, от самого порога дома и куда только мог проникнуть ее взгляд, даже забор и входная калитка, были покрыты чем-то белым, пушистым и рыхлым. Создавалось впечатление, будто мама размазала по всему двору манную кашу, которую Чуня терпеть не могла, так как ее невозможно было ни жевать, ни лакать. Кстати, Глеб тоже не любил манную кашу, называя ее сомовьей едой, потому что ее можно было не жевать, а сосать, как сом засасывает ил. Правда, папа уже успел освободить ступеньки от этой каши, и Чуня осторожно спустилась вниз. Она была в полном недоумении и не знала, как ей поступать дальше, не утонет ли она в  этом самом снегу, а люди не спешили помочь и объяснить необычную для нее ситуацию.

    Чуня осторожно тронула снег передней лапой. Он оказался очень легким, даже каким-то невесомым, пушистым и очень  холодным, так что лапа сразу закоченела. Снег был такой белый, что Чунина шерсть на фоне его казалась желто-грязного цвета.

    Она, как обычно, при знакомстве с чем-то неизвестным, решила его обнюхать и сунула в него свой нос. Снег ничем не пах, а в том месте, куда Чуня засунула нос, образовалась небольшая ямка. Тогда она решила попробовать его на вкус. Но во рту ничего не осталось, а вместо вкуса, у нее заломило зубы и на бороде образовались капельки воды. Она ничего не могла понять и стояла в полном замешательстве до тех пор, пока не услышала за своей спиной громкий хохот Глеба. Опять этот противный человеческий щенок подсиропил ей какую-то каверзу! Но над ней смеялись и папа с мамой. 

    - Чунька, смешная и глупая ты собака, это же снег! – закричал сквозь смех Глеб. – Мама, она же его никогда в жизни не видела, вот и осторожничает по своей привычке! Чуня, не обижайся, - он взял ее на руки и вытер тряпкой лапы. – Это снег. У нас он выпадает очень редко и всегда зимой. Его есть нельзя. Он скоро растает и превратится в воду. Давай, беги скорей по своим делам и быстро возвращайся назад, а то ноги заморозишь или простынешь.
 
    Чуня не собиралась показывать, что она опять попала впросак по своей неопытности. Она с независимым видом соскочила с рук Глеба и, демонстративно не спеша, потрусила под куст, хотя от холодного снега у нее очень замерзли лапы. Но Чуня была гордой собачкой.

    Впоследствии, когда она немного привыкла к снегу, он ей даже стал нравиться, по крайней мере, лучше, чем дождь, от которого все тело становится мокрым и противно дрожит. И ей потом приходится долго стряхивать с себя капельки воды, одновременно стараясь согреться. А еще после дождя  приходится вынужденно терпеть, когда ей вымоют лапы и вытрут тряпкой шерсть – пренеприятное ощущение.

    То ли дело снег! Мягкий, пушистый. А то, что лапы от него мерзнут, так это сущая ерунда, к этому Чуня уже привыкла. Зато как интересно гулять по нему, сколько новых и необычных следов и запахов можно унюхать! В Чуне в подобных случаях инстиктивно просыпался охотник. Эти запахи  захватывали ее своей таинственностью и непредсказуемостью, как  приключенческие романы Майн Рида, которые Глеб любил читать ей вслух по вечерам. Вот тут под снегом недавно пробегала мышь, а следом  за ней видны следы и ощущается острый запах Пишик. Это она на мышь, видно, охоту устроила и, скорее всего, поймала ее. Очень уж досаждают эти маленькие, юркие твари родителям. Чуня не обладает подобной ловкостью, а то бы давно их всех истребила. Мыши грызут человеческие припасы. И потом маме приходится их выбрасывать. По правде сказать, Чуне-то как раз хорошо, все ей достается. Но за родителей обидно. Папа не пытается этих мышей ловить, брезгует, что ли, а может, считает выше своего достоинства вожака обращать на них свое внимание. А мама с Глебом безуспешно гоняются за ними с башмаками. Ну, а Пишик научилась ловко ловить мышей. Ляжет, бывало, и замрет, как вкопанная, это она, значит, мышь почуяла. Она может бесконечно долго в таком положении находиться, только ушами беззвучно шевелит, звуки мышиные слушает. В конце концов, мышь расслабится, бдительность потеряет, а Пишик – тут как тут. Когда поймает, любит вначале с ней поиграть, резвится, как малый котенок, подбрасывает мышь вверх, сама подпрыгивает, лапой ее поддает. В какой-то миг замрет, будто забыла о своей жертве. Мышь тогда пытается удрать, но Пишик ее хладнокровно подгребает к себе лапой, ни минуты не сомневаясь в своей ловкости. А как надоест играть, тогда она эту мышь съедает. Вот тут кошка молодец, ничего не скажешь! И папа ее за это хвалит. Только все равно Чуня эту мышь есть бы не стала ни за какие коврижки, как ее ни уговаривай. У нее к ним стойкое отвращение, даже тошнота иной раз подступает, как о них подумает. А Пишик – как с гуся вода, уплетает за обе щеки так, что за ушами трещит, поедает всю ее целиком без остатка, с шерстью и даже хвост.

    А вон там, видно, афганские дрозды пировали - много их следов и ягоды валяются. Все затоптано, но Чуня хорошо различает запах воробьев, они после дроздов их объедки подбирали. Да и вообще снег оказался не таким уж страшным, каким казался вначале, а наоборот, даже очень интересным.

                -9-

    Однажды вся семья куда-то уехала на машине, а возвратилась еще с одним, теперь уже по-настоящему новым членом семьи, так ей сразу объяснили.
    - Это тетя Феня, она теперь будет у нас жить.

    Вначале Чуня хотела обидеться – неужели ее одной недостаточно для защиты дома, ей не доверяют и поэтому взяли еще одного охранника? Но потом даже обругала себя за такие глупые и несправедливые по отношению к хозяевам мысли.
 
    Во-первых, тетя Феня была вся маленькая и сморщенная, то есть старая, значит, у нее должно было быть много опыта. И хозяева взяли ее не для охраны дома, а чтобы перенять дополнительный опыт.
 
    А во-вторых, от тети Фени всегда так вкусно пахло, что Чуня при знакомстве даже забыла гавкнуть на нее хотя бы для приличия. Как только она вошла в дом, Чунин хвост непроизвольно начал вилять и бить об пол, а сама она  вдруг закрутилась волчком, радостно приветствуя всех.
 
    И обращалась с ней тетя Феня по-особенному. Впервые увидев Чуню, она засмеялась и сказала.

    - Ах, ты, маленькая засранка! Вишь, как юлит, как задом вертит! Хоть и зверь, а чувствует, псина, кто ее теперь кормить будет.
 
   И правда, она взяла на себя приготовление еды. Раньше Чуня думала, что лучше мамы никто не может готовить. Но когда она попробовала стряпню тети Фени, она чуть язык не проглотила. При тете Фене Чуне все время хотелось есть. Это чувство нельзя было назвать голодом, просто у нее никогда не пропадал аппетит. Даже мама заметила это и сказала.

    - Феня, вы с Виктором совсем раскормили Чуню, вон, смотри, она уже раздобрела, как боров, так она скоро и бегать перестанет.

    Кто такой боров, Чуня не знала, поняла только, что та сказала что-то обидное для нее. Ну, ничего, она молча проглотит оскорбление, ведь это сказала мама, а на нее обижаться нельзя, табу. Хотя, что бы ни значило это слово, замечание мамы Чуня считала не соответствующим действительности – и кушала она хорошо, и ноги ее носили исправно, во всяком случае, если пуститься на перегонки, то маме ее не догнать.

    Вскоре Чуня сообразила, что у тети Фени, видно, постоянно болели лапы, потому что далеко ходить ей было трудно. Да Чуне это было как раз и не нужно, даже веселей стало оставаться на целый день вдвоем. Это же не Пишик, за которой все время надо следить, чтобы где-нибудь не нашкодила. Тетя Феня подолгу сидела на кровати, но переворачивать листы у книг, как делали мама и Глеб, она не очень любила. Ей больше нравилось ремонтировать, она называла это штопать, старые вещи. Кроме того, тетя  Феня часто садилась за стол, брала в передние лапы тонкую палочку и начинала водить ею по тонкому листу бумаги, оставляя на нем следы. Зачем она делает это, Чуня так и не поняла, но вскоре заметила, что так делают и все остальные члены семьи.

    Каждый день Чуня ждала, когда тетя Феня начнет готовить еду или стряпать, как она говорила. Тогда для собаки наступали упоительные минуты. Вокруг нее витали, сталкиваясь и снова разлетаясь в стороны, всевозможные вкусные запахи, один восхитительнее другого. Она крутилась вокруг тети Фени волчком, старалась показать, что сильно любит старушку и всегда готова ей услужить, только не знает как. Да и вообще, неплохо бы поделиться едой, а то у Чуни уже давно слюнки текут и живот что-то разбурчался.

    - Куды ты под ноги бросаисси, егоза! – шутливо строжилась тетя Феня. – В тебя все, как в прорву, падает! Скоро уже в дверь не пролезешь! На, так и быть, но больше не проси, все равно не дам!

    Но Чуня не обращала внимания на ворчание. Она знала, что тетя Феня – очень добрая и бурчит просто так, для приличия. Ничего, она стерпит оскорбления, не впервой, пусть, как хочет, обзывает, только бы не забывала при этом подкармливать. Чуня не только не пробовала, но даже не слышала раньше таких названий блюд, которые готовила тетя Феня. Впрочем, с запоминанием названий у нее всегда было неважно, они сразу выветривались из головы. Другое дело – их запах и вкус! У нее все они мысленно были разложены по полочкам и равных ей в этом не было, вот тут она могла сто очков вперед дать любому сопернику.

    Впоследствии оказалось, что тетя Феня не собиралась жить в их гостеприимном доме постоянно. Это больше всего удивляло Чуню. Ну, в самом деле, чего ей здесь не хватает? Ее все любят, не гонят, живи себе – и радуйся!

    - Возможно, ей хочется где-нибудь выступать, как мне раньше пророчили карьеру циркача? – предположила Чуня. - А что, тетя Феня вполне могла бы прямо на арене цирка угощать зрителей разными вкусными блюдами.
 
    Но, по правде сказать, если бы она спросила об этом совета у Чуни, та ей не посоветовала этого делать. Куда ей с такими больными лапами с цирком переезжать!? Однако, тете Фене, видно, этого очень хотелось.

    По тете  Фене можно было погоду сверять. Если она приезжала, значит, тепло больше уже не вернется, и скоро наступит зима. А как только наступало тепло, распускались листья на деревьях, начинали летать ласточки и летучие мыши, тетя Феня опять собиралась в дорогу и уезжала, наверное, сильно скучала по цирку. И тогда Чуня, лежа в траве и, отбиваясь хвостом и зубами от назойливых мух и комаров, с удовольствием предавалась воспоминаниям о том, как они с тетей Феней уютно проводили время вдвоем: за окном дул холодный ветер, наметал на окна снег. А они в это время дружно лежали, каждая на своем месте, и с удовольствием грелись у теплой печи. А потом она помогала тете Фене в приготовлении пищи, в благодарность  за это та Чуню подкармливала. Правда, она никак не могла вспомнить, в чем конкретно заключалась ее помощь, лишь только в своих воспоминаниях Чуня доходила до этого места, ее всегда одолевал сон.      

                -10-

    Чем старше становилась Чуня, тем с большим интересом она относилась к жизни.
 
    - Учить меня, я надеюсь, больше не будут, с меня хватит. Я уже достаточно обученная собака. Такой меня и любят, так что по этому поводу можно не беспокоиться, не выгонят и кормят вполне прилично. А интересно мне жить потому, что, видимо, я приобретаю опыт, - философски размышляла собачка.

    Так как она почти никогда не бывала на улице и дальше своего двора никуда не ходила, то опыт свой она приобретала и пополняла в том же дворе, вместе с запахами. Вот, например, папа пахнет машиной и пылью, мама – едой и лекарствами. Как в одном человеке могут уживаться такие противоположные запахи, она не могла понять. Еду Чуня обожала, а лекарства терпеть не могла, они пахли даже хуже, чем Пишик. Однажды, когда она чем-то отравилась, мама ей пыталась засунуть в рот таблетку. Но Чуня тогда отказалась наотрез – таблетка была такая горькая и противная, что лучше уж было сразу умереть. Чуня категорически мотала головой, крепко стиснув зубы и изо всех сил вырываясь из рук. Пришлось маме обманывать Чуню, раскрошить таблетку и смешать ее с мясом. Тут уж Чуне ничего не оставалось делать – пришлось съесть, не пропадать же такому продукту.

    А когда ей делали прививку, Чуня чуть не задохнулась от возмущения. Вокруг сидело огромное количество больших и серьезных собак, все вели себя очень спокойно, достойно, интеллигентно и чего-то ожидали вместе со своими хозяевами, временами зевая и чинно посматривая по сторонам. И вдруг, ни с того, ни с сего, мама взяла Чуню и поднесла к какому-то страшному, большому человеку в очках, белом халате и колпаке, отвратительно пахнущему лекарствами, точно доктор Айболит, сказку о котором ей недавно читал Глеб. Тот достал откуда-то шприц с иглой, схватил Чуню за ногу и, к ее ужасу, воткнул ей в зад эту самую иглу. Ну, что, скажите, пожалуйста, она такого сделала, в чем провинилась перед хозяевами, чтобы так наказывать ее? От возмущения, незаслуженной обиды и позора, который она испытала на глазах у всех остальных собак, Чуня даже взвизгнула. Маме в тот раз с огромным трудом удалось ее успокоить, окончательно заглушив обиду кусочком сахара.

    Глеб – тот вообще, пахнет, как букет, каждый раз приносит новые запахи, еле успевай, изучай и различай.

    Очень неприятно пахнет Пишик – ее ухажерами-котами, от запаха которых у Чуни сама собой поднимается шерсть на загривке и обнажаются клыки.

    Ну, Ларин – собака примитивная. Он вечно злится на всех, как цепной пес, и отвратительно воняет самогоном и табаком. А вот его самка, Тамара Яковлевна, работающая на складе, почему-то пахнет нафталином и молью. Иногда к Лариным приходило много других  людей. Они все сидели вместе на своей половине двора, куда Чуне вход был категорически запрещен под страхом лютой смерти, и хором, как стая голодных собак, горланили одну и ту же песню. 
    - По Дону гуляет, по Дону гуляет, по Дону гуляет казак молодой!

    Чуня, хоть и хорошо понимала человеческий язык, никак не могла разобрать смысл этих слов.

    - Почему по дону, а не по дну, как говорят обычно все остальные люди? – размышляла она. – И зачем они это неправильное слово все время повторяют? Видимо, от выпитого самогона они никак не могут правильно его выговорить, - наконец, догадалась она.

    А запах от этого самого самогона с соседской половины двора шел такой сильный и ядовитый, что Чуне приходилось уходить со двора в дом, сворачиваться на своей подстилке калачиком и прятать нос в хвост.
 
    - О, загуляли, запели, - обычно в таких случаях говорила мама, - значит, завтра Лорин опять со своим геморроем припрется лечиться.

    В таких случаях мама никогда не ошибалась. Но, верно угадывая причину визита, мама никогда не угадывала количество посетителей. На следующий день Ларин действительно заявлялся к ним в дом, хмурый, неприветливый, отвратительно пахнущий, но всегда один, без своего знакомого Геморроя. О нем так часто упоминала мама, что Чуне даже захотелось посмотреть на этого таинственного гостя, она осторожно тянула голову и принюхивалась к соседской половине, пытаясь его угадать. Но ей так и не удалось с ним познакомиться.

    Но однажды Чунин нос ощутил сразу множество запахов. В дом начали входить и выходить из  него какие-то люди и стали выносить абсолютно все, даже Чунин ящик с подстилкой, а вносить какие-то странные рулоны бумаги, доски, бидоны, ведра. И были эти люди все заляпаны краской. Чуня так растерялась, что не посмела даже залаять на них и решила пока переждать это событие в кустах смородины во дворе. Наконец, из дома во двор вышел папа и громко объявил.

    - Начинается ремонт! Наташа, Глеб, забирайте с собой все самое необходимое – и мы уезжаем, приедем только через две недели. И, главное, Чуню не забудьте.

    Ей стало приятно, что вожак прежде всего подумал о ней, не забывает и беспокоится, хотя, по правде говоря, она и так уже на всех парах мчалась к нему, боясь отстать от своих хозяев. Еще мама Дамка внушала ей, что каждая порядочная собака должна четко придерживаться своей стаи. И, конечно же, Чуня старалась быть всегда возле своей семьи и не оставаться одна.
   
    - А как же Пишик? – мелькнуло у нее в голове, когда она увидела кошку, которая, в ответ на призыв папы, прыгнула на забор и теперь саркастически посматривала сверху на всю эту людскую кутерьму. Но папа будто прочитал Чунины мысли.

    - Ну, и ладно, - сказал он. – Если не хочет, пускай сидит там, уговаривать некогда, оставляем  Пишик здесь одну. Собака всегда привыкает к хозяину, а кошка – к дому. Ничего, я буду регулярно сюда наведываться и подкармливать ее. Да она и  сама не пропадет, мышей или голубей ловить будет, найдет, что поесть, чтобы с голоду не подохнуть до нашего возвращения.

    Чуню посадили в машину и вместе со всеми отвезли в другой дом под названием гостиница. Там они все вместе и жили, пока в их доме не закончился ремонт. Конечно, в гостинице Чуне было любопытно – множество новых запахов, незнакомых предметов.

    Но вскоре ей это надоело. Все уходили с утра по своим делам, а она, оставаясь одна, целыми днями лежала на своей родной подстилке в коридоре и не спускала грустных глаз с входной двери, ожидая хозяев, кого с работы, кого с учебы. Двора возле гостиницы не было, незнакомой улицы она боялась и выходила наружу только под вечер, когда ее выгуливали возвратившиеся хозяева.

    А квартира после ремонта привела Чуню в восхищение. Все вокруг пахло по-новому, пол блестел, на стенах были нарисованы красивые рисунки, на потолке висела большая разлапистая люстра. В большой комнате стояла новая мягкая мебель, на которую  Чуне строго-настрого мама запретила забираться. Ну, ничего, хоть и немного обидно за недоверие. Того, кого выбрал, нужно любить бескорыстно всю жизнь, не взирая на его недостатки. Так Чуня всегда и поступала. А она уже привыкла к своему ящику с подстилкой возле печки,  и лично ей больше ничего не было нужно.  Перед сном она подняла голову с подстилки, еще раз осмотрелась в квартире, потом закрыла глаза и удовлетворенно глубоко вздохнула: как приятно снова оказаться дома!

                -11-

    Кроме радостных событий, в жизни Чуни случались и огорчения. Особенно ее всегда приводили в уныние болезни хозяев. Странно, но за всю свою жизнь Чуня не болела ни разу. Возможно, тому был причиной хороший уход за нею. Кормили ее только дома и строго внушали, чтобы она не подбирала на улице всякую дрянь, как говорил папа. Ладно, коли  приказывают, она будет послушной и не станет обращать внимание на предметы, которые в другой ситуации можно было бы обнюхать и попробовать на зуб.
 
    - Чуня, - внушал ей папа, - будь очень осторожной, иначе Ларин подсунет тебе отраву, ты попробуешь и сразу умрешь.

    Она в полной мере сознавала грозящую ей от несносного соседа опасность и позволяла себе во дворе все только обнюхивать, но ни в коем случае не брать в рот. А когда ей этого сильно хотелось, внушала себе – не трогай, лучше пойди и попроси у мамы. Она так и поступала, и мама ей никогда не отказывала.

    Но вот остальные члены семьи периодически болели, и каждый такой случай приводил Чуню в уныние. Если бы она была врачом, то сама всех их лечила. Но вот мама – доктор, причем, папа всем рассказывает, что очень хороший, даже самый лучший доктор из всех докторов. И что из этого? Все равно они все болеют. И в чем тут дело, Чуня никак ни могла разобраться.

    Особенно ее приводило в уныние, когда заболевал Глеб. Вместе с ней сильно переживал и папа. Ну, это ей было понятно – всегда щенков жалеют больше всего, потому что они маленькие и беззащитные. Правда, Глеб   по росту уже догнал вожака стаи, но это ровным счетом ничего не значило. Вот, например, у алабаев щенки, едва успеют глаза открыть, а ростом уже больше Чуни. Но умом-то с ней они никак не сравнятся. Точно так же и у людей происходит.
 
    Одна мама не терялась во время болезни Глеба. Она сразу становилась чрезвычайно деятельной, заставляла глотать его противные  таблетки, колола шприцом, мочила водой и прикладывала к его шкуре какие-то отвратительно, до рези в глазах, пахнущие маленькие желтые листочки бумаги – вообщем, лечила и выгоняла из Глеба болезнь.

    Чуня вполне одобряла действия мамы. Вот и мама Дамка, помнится, также с ними возилась, вылизывала их, согревала своим теплом.
 
    Но Чуне очень хотелось не только смотреть, но и поучаствовать в лечении человеческого щенка. Правда, она не умела лечить людей, однако знала, что если собака поранит лапу, нужно долго лизать ее, и лапа заживет. Она упорно размышляла над этой проблемой и, наконец, решила, что если уж она не умеет лечить, то хотя бы постарается обеспечить полноценный домашний уход и улучшить настроение больного. Правда, мама не разрешала ей подходить к кровати Глеба, объясняя это тем, что Чуня может принести с собой какую-то инфекцию. Чуня просто недоумевала: отчего маме вздумалось такое? Чуня этой самой инфекции даже в глаза не видела, как же она может ее принести? Вот блохи – это другое дело, досаждают ей изрядно, или же мухи с комарами, она только успевает щелкать зубами, отлавливая их. Но мама о них не упоминала, а вот инфекции у Чуни не было, и она решила, что мама просто перестраховывается, так часто поступают люди.

    Но кто может запретить Чуне ухаживать за больным, если мамы нет дома? И вот, когда мама уходила на работу, предварительно наказав Глебу пить лекарства и учить домашнее задание, а ей – тихонько лежать на своей подстилке и не подходить к кровати, Чуня, на всякий случай немного выждав, принималась за дело.
 
    Вначале она, стараясь не очень громко цокать когтями по полу, осторожно заглядывала в комнату. Если Глеб спал, она так же тихо отправлялась восвояси. Если – нет, тогда Чуня тактично укладывалась на пороге, положив голову на передние лапы, и лежала так до тех пор, пока не обращала на себя внимание. Рано или поздно, Глеб замечал ее.
    - Чунька! – кричал он. – Ты не заболела или просто скучаешь?

    Тогда она медленно подходила к кровати, осторожно помахивая хвостом, и печально смотрела на больного, как бы извиняясь за свое неумение лечить, и напоминая, что мама сейчас их общение не одобрила бы.

    - Чуня, ну, что ты!? – Глеб отбрасывал в сторону учебники и одеяло и протягивал к ней руки. – Иди сюда скорей, и давай с тобой поиграем!

    Собака только этого и ждала. Она вскакивала, подбегала к Глебу, начинала прыгать вокруг кровати, вставала на задние лапы, пытаясь языком дотянуться до его лица. Она даже без команды подавала правую лапу, пытаясь улучшить его настроение. Иногда, в нарушение всех правил приличия, Чуня запрыгивала на постель. И тогда они с Глебом, сбивая простыню, кувыркались и боролись друг с другом.

    Правда, к приходу родителей они уже чинно лежали каждый на своем месте. Но родители все равно каким-то образом узнавали об их проделках. Папа, как настоящий вожак стаи, обладал отменным нюхом и зрением, не хуже, чем у Пишик, потому что перед глазами носил очки. Приходя домой, он грозно поводил носом и вопрошал.

    - А что это у нас в комнате опять псиной воняет!? И шерсть собачья на ковре и кровати! Глеб, опять ты с собакой в комнате возился!? Сколько раз тебе нужно делать замечания!?

    Но Глеб нагло врал, что он весь день лежал в кровати и занимался, вставая разве что в туалет и пообедать, и с Чуней не играл. А Чуня, чтобы не расколоться, так как она не умела врать, вставала со своей подстилки и, опустив голову, виновато ретировалась под кровать, где и укладывалась, положив голову на лапы.

                -12-

    К Глебу часто приходили друзья, такие же щенки, как и он, с такими же светлыми и голыми шкурами. И тогда они усаживались, разговаривали друг с другом, иногда начинали играть, толкались, смеялись. Родители тоже были им всегда рады, ну, и Чуня, конечно. Они никогда не отказывали ей в общении, вполне серьезно здоровались с ней за лапу, иногда угощали конфетой. Родители часто усаживали приятелей Глеба вместе с ним за стол и кормили. А так как Чуня обязательно крутилась среди них, то и ей обязательно перепадало что-нибудь вкусненькое. Кроме того, от друзей после еды оставалось много косточек – любимое Чунино лакомство. Она совершенно не могла понять, почему люди не едят кости. Правда, папа иногда пытался это делать, точно, как она, крутил головой, вгрызался в мосол, но мама всегда делала ему замечание, и ему приходилось отдавать кости Чуне.
 
    Когда она уставала от игр с друзьями, то незаметно уходила, ложилась в тени кустов смородины во дворе и предавалась мечтам о том, как друзья наиграются и уйдут, а мама позовет Чуню и вывалит ей в миску целую гору вкусных сахарных косточек. И Чуня потом долго будет их смаковать. Вначале она выберет косточку потолще, отойдет от миски, но недалеко, чтобы не подкралась к ней Пишик, нечего ей чужую еду таскать, у нее своя имеется. А не хватит, пусть мышей ловит, чтобы зря хозяйский хлеб не есть. Чуня была очень добродушной собакой. Но какая же собака стерпит, если кто-нибудь нагло, без спроса, залезет в ее миску!? Она даже Глебу не позволяла этого делать. И если он протягивал к миске руку в тот момент, когда Чуня ела, та начинала глухо ворчать на него, хотя, конечно же, укусить бы никогда не посмела. Так вот, значит, вытащит она косточку потолще, уляжется, возьмет, как учила мама Дамка, косточку передними лапами  и начнет не спеша, смачно обгладывать, щурясь от удовольствия. Что может быть приятнее этого момента для собаки!? Даже если есть не хочется, и то от подобных воспоминаний слюнки потекут! Вернул ее с небес на землю голос папы.

    - А ну, хлопцы, давайте все во двор, сейчас я вас фотографировать буду. А то выросли уже, скоро разъедетесь кто куда, нужно что-нибудь на память себе оставить. Потом, лет через сорок, будете пересматривать фотографии и вспоминать родные места и прошедшее детство.

    Ребята потянулись во двор. Папа вынес фотоаппарат.   
    - А как же Чуня? – вспомнил Глеб.
    - Ну, конечно, и Чуню в свою компанию обязательно берите! – засмеялся папа. – Как же такое важное дело может проходить без нее? Она наша главная фотомодель.
    - Чуня, ко мне! Иди сюда! – позвал Глеб.

    Но ей не нужно было ничего объяснять или упрашивать, она и так уже бежала к ребятам.

    - Внимание, всем смотреть сюда! – приказал папа и навел на всех большой черный глаз, который и назывался фотоаппаратом. – Сейчас вылетит птичка!

    Глеб присел на корточки, приподнял Чуню за передние лапы мордой к папе, остальные ребята встали за ними.

    - На что мне сдалась эта птичка? – недоумевала Чуня. – Я же не Пишик, птиц не ем. Если папа хочет поймать эту птичку для кошки, так пусть она сама ее и ловит. Чего это ради нее столько людей стараться будут?

    - Все готовы? – спросил папа. – Внимание! Не моргать! Чуня, лови птичку!
 
    Она перестала размышлять, так как получила конкретный приказ вожака. Надо не думать, а птицу ловить. Для того и держит ее Глеб, чтобы она сосредоточилась и бросилась вперед. Чуня даже пасть открыла, чтобы не терять времени даром, и выпучила глаза.

    Папа нажал на кнопку, и фотоаппарат затрещал. Но птицу Чуня так и не заметила и даже не почувствовала ее запах. Что за странная птица попалась? Воробьев и голубей Чуня обычно издалека чувствовала, а тут – ни вида, ни запаха.

    - Так, ребята, не расходитесь, давайте, для верности, я вас сфотографирую еще раз, - опять подал команду папа.

    Все опять встали в прежнем порядке, только Чуня бегала вокруг них  и не подчинялась. Она начала догадываться, что эти хитрые люди, похоже, ее опять надули, и потом сами же будут смеяться над ней.

     - Чуня, ко мне! – рассердился Глеб, догнал ее и опять приподнял за передние лапы. – Давай, папа, снимай!

    - Да идите вы с вашим фотоаппаратом  и вашей птичкой! – в ответ тоже рассердилась Чуня. – Вначале приказывают непонятно что делать, а потом начинают издеваться. Все! Можете меня хоть резать, но вашу птичку я больше караулить не буду! Лучше бы животик мне почесали, если  других, более важных дел нету. Вот возьму – и не встану, пока не почешете! А что, у собак тоже своя гордость имеется!
 
    Она вырвала свои лапы из рук Глеба и демонстративно упала на спину, подогнув передние лапы и выставив вверх свое голое розовое брюшко. А сама, будто улыбаясь, открыла пасть и бесстрашно посмотрела на папу, как бы говоря.
 
    - Вот вам всем! Я даже тебя не боюсь! Не встану – и все тут!
    - Папа, снимай! – услышала она крик Глеба. – Давай скорее, пока я ей буду брюшко чесать, классный кадр получится! 

                -13-

    У всех друзей Глеба были такие же низкие, как у него и у папы голоса, совсем не похожие на голос мамы. Чуня уже догадалась, что все они – будущие вожаки стаи. Но однажды к Глебу пришло так много друзей, что они заполнили всю самую большую комнату в доме. Перед этим событием папа принес в эту же комнату большое, пушистое и, главное, зеленое дерево, хотя стояла зима, и листья с деревьев давно облетели.

    - Это елка! – сообщил он Чуне, которая крутилась у него под ногами. – Скоро Новый год, и мы будем вешать на нее игрушки.

    Чуне захотелось даже облаять непрошеную гостью. Но она уже была взрослой, культурной и воспитанной собакой, вспомнила свой конфуз с арбузом и благоразумно воздержалась от публичного выражения своего отношения к елке.

    Необычным сегодня было то, что среди друзей Глеба были ребята с такими же, как у мамы, тонкими голосами. Родители накрыли для гостей стол, поставили на него много еды, и Чуня снова начала предвкушать, что ей достанется полная миска косточек. Но неожиданно одно событие заинтересовало ее так, что даже отвлекло от еды.

    - Это вон та девочка нравится Глебу? – услышала она негромкий голос папы.
    - Да, ее Таней зовут, - ответила мама.

    Чуня сразу навострила уши. Вообще, у всех людей, по мнению Чуни, был один общий недостаток. Когда они собираются вместе, то сразу начинают разговаривать, причем, по любому поводу. Собаки, в отличие от них, вначале едят, иначе, какие же могут быть дела на пустой желудок, а потом все больше молчат и размышляют, лаять же начинают исключительно по делу.

    Когда гости вышли из-за стола, Чуня потихоньку подобралась к Глебу и стала наблюдать за ним. Действительно, при ближайшем рассмотрении, он явно выделял Таню среди остальных гостей – пытался заговорить, шутил с ней, оказывал всевозможные знаки внимания.

    - Да, повзрослел человеческий щенок, - философски заключила Чуня, - таким же, как и я, стал взрослым. Вот уже, наверное, готовится свою стаю создавать.
 
    Она вспомнила, как мама Дамка рассказывала об этом упоительном времени ухаживания, как принимался тереться о ее бока будущий папа Цезарь. К сожалению, на любовь им было отпущено слишком мало времени, и ухаживания закончились быстро. Но почему Глеб тянет так долго? Если тебе кто-то нравится, быстро бери ее и пытайся вытолкать на улицу подальше от других конкурентов. А он, странный какой-то, опять отошел  и делает вид, что Таня его совсем не интересует, хотя, глядя на них, любая собака скажет, что это не так. Нет, у этих людей, сколько ни живи на свете и ни изучай их, все равно ничего не поймешь. И высокие они какие, не в пример собакам, и взрослеют долго, и ухаживают за дамами, видно, столько лет, сколько Чуня живет на свете.

    - Ну, ладно, - по окончании долгого и глубокого размышления заключила она, - не будем ломать понапрасну голову над этой проблемой, а лучше понаблюдаем за Таней и познакомимся с ней поближе. Я же не Глеб, мне это ничего не стоит.
 
    Она подошла к девочке, сидевшей на диване, села напротив и пристально уставилась ей в лицо своими большими, карими, блестящими глазами.
    
    - Ой, какая хорошая и смешная собачка! – произнесла Таня приятным, похожим на мамин, голосом. – Какая красивая! Как тебя зовут?
    - Хм, она что же, думает, что я ей прямо так и отвечу человеческим языком, как собачка Элли, о которой недавно читал Глеб в какой-то книжке? - саркастически осклабилась Чуня.

    Но тут сразу подбежал Глеб и ответил за нее.
    - Чуней ее зовут. Она ученая у меня. Ну-ка, Чуня, поздоровайся с гостьей!

    Она поняла, что от ее поведения сейчас будет многое зависеть и вежливо, как учил ее Глеб, подала правую лапу.

    - Ух-ты, какая умница! – восхитилась девочка, с довольным видом подала в ответ свою и легонько пожала протянутую Чунину лапу.

    - Подумаешь, невидаль, - критически оценила свои действия Чуня, - ты бы моего папу Цезаря видела, вот это, говорят, был талант! Ну, ничего, я ради Глеба тоже постараюсь.
    - Чуня, сидеть! – между тем опять скомандовал Глеб.
 
    Она сразу послушно встала на задние лапы и присела, пропустив хвост между ними, сложила перед собой передние лапы, призывно помахала ими, требуя приз, и, будто улыбаясь, открыла пасть. Глеб бросил ей заранее приготовленную конфету, та ловко щелкнула зубами – и конфета мгновенно исчезла в пасти.

    - Смотри, молодец, какая! – опять восхитилась и следом засмеялась Таня. – Я тоже хочу ее чем-нибудь угостить за такие успехи.

    Она протянула ей конфету, и Чуня вежливо, стараясь не укусить, одними губами взяла конфету из ее рук – они пахли очень приятно. Таня ласково потрепала ее по загривку, и Чуня тут же упала на спину, требуя почесать живот.

    - Вот это да! – изумилась Таня, удовлетворяя желание Чуни. – Можно, я еще с ней немного поиграю?

    Чуня взглянула на Глеба – тот прямо весь светился от счастья и благодарно кивал Чуне головой, подняв вверх большой палец.

    Когда гости после того, как насытились, стали играть в разные подвижные игры, Чуня устроилась в углу, положила голову на передние лапы, как делала всегда, если нужно было обдумать что-то конкретное, и начала незаметно изучать Таню. И чем внимательнее она за ней наблюдала, чем пристальнее смотрела на нее, тем больше она ей нравилась.
 
    - Если хорошенько разобраться, - думала собака, - то Таня сильно похожа на меня. У нее такая же светлая шкура и такая же светлая шерсть на голове, маленький рост, большие, как у меня глаза, полненькие, крепкие лапы, даже голос похож на мой, не такой тоненький, какой бывает у большинства малорослых собак, а приятный такой, грудной. И смеется она, пасть открывает, тоже точно, как я, когда выражаю радость. 

    Пользуясь тем, что все люди были заняты, Чуня тихонько прокралась в спальню, подошла к трюмо и оценивающе посмотрела в зеркало.

    - Да, - удовлетворенно констатировала она, - конечно, не как сестры одного помета, но во многом мы с нею сильно похожи. Вот только шерсти по всей шкуре маловато и хвоста, как у всех приличных собак, не хватает. Ну, что ж, тут уж ничего не поделаешь, люди все такие бесхвостые. А вообще, молодец Глеб, хорошую себе самочку присмотрел.

    Продолжавшийся праздник перестал интересовать Чуню. Она была сыта, от игр, беготни и танцев уже устала, а до косточек в миске, по всей видимости, было еще далеко.

    Чуня ушла на кухню, улеглась на свою родную подстилку возле теплой печки, зарылась носом в хвост, прикрыла веки и стала мечтать. Ей представлялось, как Глеб ухаживает за Таней, - упорно бегает за ней по улице, прямо прохода не дает, толкает в бок головой, трогает лапой. А Таня, будто смущаясь и отказываясь от ухаживания, отскакивает, отворачивается, иногда покусывает своего галантного и настойчивого ухажера, но так, понарошку, для виду, чтобы потомить его и попортить нервы. Но сама не убегает далеко и дает надежду на продолжение связи. И вот уже Таня, наконец, согласилась. Глеб – кавалер видный, он облизывает свою избранницу, жарко обнимает своими крепкими передними лапами Танину спину.…Или у людей опять все не так, как у собак, происходит? Она никогда не видела их любовных отношений.

    Незаметно мечтания  у Чуни перешли в сон. Ей снилась уже ее собственная любовь, та, которая у нее когда-нибудь может возникнуть. Вот к ней однажды подойдет блестящий кавалер, стройный, кудрявый, изысканный, может быть, даже из цирковой семьи, как папа Цезарь. Для начала, в порядке знакомства, он протянет ей свою переднюю лапу, не ожидая в ответ от провинциальной барышни чего-нибудь подобного. Но она совершенно неожиданно для него снисходительно протянет свою, чем поразит его в самое сердце. А потом Чуня окончательно добьет этого гордяка тем, что сядет на задние лапы, откроет пасть, передние лапы прилежно уложит перед собой, показывая, что она очень скромна и к тому же девушка. Да он тогда даже забудет о своем цирке! Они будут целый день бегать по двору и наслаждаться друг другом. А хозяева, эти душевные люди, совсем не будут им мешать, как цирковой хозяин папы Цезаря, и их любовь будет продолжаться очень долго.
 
    Увы, досмотреть до конца этот чудесный сон Чуне так и не удалось. Гости стали прощаться и расходиться по домам. Чуня тоже бегала вокруг них, но особенно тепло она прощалась с Таней – подошла к ней, выразительно посмотрела в ее большие глаза, будто напоминая ей о некоей тайне, известной только им двоим, а на прощание протянула гостье правую лапу.

    Чуня предполагала, что посещения Тани теперь станут регулярными и, в конце концов, она тоже поселится в их большой и счастливой конуре. Потом они с Глебом заведут своих щенят, а Чуня будет вылизывать, охранять и заботиться о них, как о своих собственных.

    Однако, к удивлению и великому огорчению Чуни, Таня появилась за все время до отъезда Глеба только два раза и тоже в те дни, когда в их доме стояла елка.

    - Может быть, Таню увел какой-нибудь другой, более ловкий и удачливый кобель? – недоумевала она.

    От этих постоянных невеселых мыслей у Чуни иногда непроизвольно скалились зубы на неизвестного ей конкурента. Но сделать что-либо она была бессильна. Кроме того, с ней никто из семьи этой проблемой не делился и совета не спрашивал.

    - Но о каком отъезде Глеба идет речь в этом повествовании? – спросите вы и будете совершенно правы.

    - Да-да, - отвечу вам я. – Как сказала бы Чуня, щенок уже вырос, превратился во взрослого пса, и ему предстояло начинать самостоятельную жизнь, заводить свою стаю, приобретать собственный опыт и передавать его потом по наследству следующим поколениям. 

                -14-

    На первый взгляд, внешне вокруг Чуни не изменилось ничего. Прошла очередная зима, наступила весна, набухшие почки на деревьях превратились в листья, выросла новая трава, и весь двор покрылся желтыми цветками будущих одуванчиков, которые вскоре превратились в белые, как Чунина шерсть, кудрявые головки. А потом подул ветер и мелкие, летящие парашютики одуванчиков заполнили весь двор. Подхваченные порывами ветра они поднимались, опускались, кружились. Их было так много, что они забивали Чуне нос, заставляли закрывать веки, так что, в конце концов, она убежала под виноградник, чтобы пересидеть там это неожиданное неудобство. Крупные листья, распустившиеся на виноградных лозах, сотворили естественную беседку, которая гасила солнечные лучи, и под которой приятно было отдыхать даже в самую сильную жару.

    Но постепенно Чуня начала ощущать в доме какое-то неясное изменение атмосферы. Как будто окружающий ее воздух сгустился и стал плотнее. Она понимала, что вокруг нее что-то должно было измениться. Нет, это не было предчувствием надвигающейся беды, все крупные и мелкие неприятности Чуня очень хорошо чувствовала заранее и, по мере сил, старалась облегчить хозяевам жизнь. Так что никакой беды не предвиделось. Но все равно все окружающие ее родные люди стали какими-то другими, в чем-то неуловимо изменились, но вот в чем именно, Чуня никак не могла понять. И папа, и мама, и даже Глеб все чаще приходили домой чем-то озабоченные, все реже обращали внимание на Чуню. И даже обычно жизнерадостный Глеб теперь редко играл с ней.

    С течением времени чуткие Чунины уши стали выхватывать из человеческой речи новые, непонятные ей слова – экзамены, поступление в институт, отъезд. Папа теперь вечерами сидел за столом и пачкал тонкой палочкой чистые листы бумаги, точно так же, как делала это раньше тетя Феня, каждый вечер он дребезжал и разговаривал с маленьким ящичком, до того целыми днями лежавшим неподвижно в углу на маленьком столике.

    Мама озабоченно перебирала вещи в сундуке. И тогда оттуда поднимался запах моли и нафталина, который Чуня запомнила по соседке, Тамаре Яковлевне. Кроме того, мама много стряпала, словно тетя Феня. И тогда Чуне тоже перепадали очень мягкие и сладкие шанежки и пирожки с разными начинками.

    Глеб, казалось, совсем забыл о гулянии и даже перестал ходить в школу. Он целыми днями сидел за столом в кухне рядом с Чуней и, как заведенный, переворачивал в книгах туда и обратно листы бумаги, но, по-видимому, ничего в них не находил. Друзья тоже перестали приходить к нему в гости.

    Слишком много самой разнообразной и незнакомой информации сразу свалилось на маленькую головку бедной Чуни. Поэтому, по своей давней и почти никогда не подводившей ее привычке, чтобы разобраться в необычной ситуации, она улеглась в ящик на свою родную подстилку, положила голову на передние лапы и стала размышлять.

    Так, в раздумьях Чуня провела целый день и даже не притронулась к пище, которую оставила ей, уходя на работу, заботливая мама. И только вечером, после ужина, снова лежа на подстилке, тщательно проанализировав всю известную ей информацию и еще раз послушав, о чем говорят папа и мама, Чуня, наконец, догадалась, что речь идет о скором отъезде Глеба.
               
    - Вот это да! – ахнула она. – Значит, хозяева его все же решились кому-то отдать, и он будет теперь служить другой семье, как и я? А меня, выходит, забудет?

    - Но ведь и тебя тоже когда-то отдали, - успокаивал ее внутренний голос. – И ты постепенно привыкла, значит, сможет привыкнуть и он.

    Но все равно Чуне стало очень печально. Она с неподдельной грустью посмотрела на маму и от жалости лизнула ее ладонь. Как же маме тяжело расставаться со своим щенком!

    - Ну, что за жизнь?! – мысленно восклицала она. – Мы все рождены для любви. И вот она приходит, от нее у нас родятся щенки. Мы страстно мечтаем о них, надеемся, что они скрасят наше существование. Но  наступает пора, щенки вырастают и покидают свой родной дом, принося массу огорчений и слез своим родителям. Так зачем же тогда мы так мечтаем о щенках? Ведь в конечном итоге они приносят нам одни только горести и утраты! Мы хотим передать им свои лучшие черты, несбывшиеся надежды. А они приносят нам одни огорчения! И все же в целом свете нет ничего и никого лучше них! Чудеса, да и только! Получается, что мы всю жизнь стремимся сделать себе хуже, но нет ничего важнее этой мечты! И сколько бы поколений ни миновало, в стремлениях насекомых, птиц, животных и людей ничего не меняется. Но понимаем мы все это не сразу, а только приобретя жизненный опыт. 

    Теперь она очень хорошо понимала маму Дамку, почему она одновременно так радовалась и расстраивалась при их расставании. Конечно, она была довольна, что устроила жизнь дочери. Но одновременно огорчалась, представляя дальнейшее свое существование. Вот так родишь, потом воспитываешь щенков, учишь их всему, что знаешь сама. А потом заберет кто-нибудь в неизвестные дальние края, и некому будет за самой ухаживать в старости.

    - И все же, как хочется и себе щенка заиметь! – мечтала в одиночестве Чуня. – Я уже достаточно опытная собака, много знаю, понимаю язык людей, даже книг много понаслушалась, которые мне Глеб читал вслух. Так что уверена, мои бы щенки были очень образованными и гармонично развитыми собаками, не в пример многим необразованным соплеменникам, пусть даже с прекрасной родословной. Породистых собак всегда заводят высокопоставленные особы или известные политики. Но они зачастую – недалекие люди. Какие знания они могут дать своим питомцам? Выгуливают их домработницы, а вечером со своими хозяевами они только сериалы любовные смотрят, да собрания всякие, которые по большому ящику показывают, где все друг с другом дерутся и ругаются. Разве такие хозяева могут чему-нибудь путному научить? 
 
    Накануне отъезда вся семья не спала. Вначале папа гладил утюгом брюки, потом принялась гладить мама – рубашки папе и Глебу. Затем они вдвоем стали собирать чемоданы. Глеба в этот вечер дома не было.
    - Видно, с друзьями пошел попрощаться, - догадалась Чуня.

    На следующее утро к дому подъехала машина. Незнакомый человек начал выносить вещи.
    - Надо посидеть на дорожку, - сказала мама.

    Все уселись на кухне и  немного посидели молча. Когда отъезжающие собрались уходить, Глеб подошел к Чуне и сказал.
    - Чунька, до свидания! Видишь, я уезжаю, не скучай тут без меня! Будь умненькой и благоразумненькой, как Буратино, и слушайся маму.
 
    Он опустился на корточки, поднял Чуню за передние лапы и, улыбнувшись, поцеловал прямо во влажный нос. А она в ответ умудрилась тут же лизнуть его в лицо.

    Потом хозяева уехали, а когда вновь возле дома остановилась машина, из нее, к изумлению Чуни,  вышла одна мама.

    - Вот, Чуня, уехал наш Глебушка, - печально произнесла она, проходя в дом.
    - А как же папа? – удивилась Чуня. – Он-то куда подевался? Неужели решил оставить свою стаю!? Но так собаки не поступают.

    Опять она столкнулась с непонятным поведением людей. Чуне уже исполнилось четыре года. Она была совсем взрослой собакой, причем, на редкость сообразительной. Но за всю свою жизнь и до, и после этого момента, она так и не смогла полностью понять людей, всегда у них находились незнакомые вещи, непонятные дела, необъяснимые правила поведения, свои привычки. И Чуня только потом, по своему обыкновению, долго размышляя, переворачивая очередную проблему в своей голове, доходила до истинной логики происходивших событий. Но только лишь затем, чтобы очередная проблема вновь поставила перед ней новые вопросы.

    В этот раз Чуня из деликатности на стала подходить и тревожить маму, мало ли что могло произойти, неподвластное пока ее разумению. И только к вечеру, когда мама немного успокоилась,  Чуня отважилась осторожно подойти, завиляла хвостом и лизнула руку.
 
    Но самое странное произошло позже. Через некоторое время один за другим возвратились домой сначала папа, а потом Глеб.

    - Видно, Глеб не подошел другой семье, и его выгнали из чужого дома на улицу, - вначале подумала Чуня. – А папа, наверное, цирку не подошел, в котором намеревался устроиться на работу.

    Но вся семья, снова соединившись, была такая счастливая  и кричала только одно слово “поступил, поступил!”, что Чуня решила не ломать больше голову над этой проблемой. Поступил куда-то – и ладно! Главное, все окружающие ее родные люди довольны, значит, будет довольна и она. Теперь снова заживут они все вместе дружной семьей еще лучше прежнего! Чуня окончательно успокоилась и улеглась на подстилку, думая, что эта проблема окончательно решена и безвозвратно ушла в прошлое.

    Но она опять ошиблась. Прошло еще несколько дней, и Глеба опять стали собирать в дорогу. В доме снова начались прежние хлопоты. Но в этот раз Глеб уезжал из дома один.

    - Да, с цирком у папы, похоже, окончательно не сложилось, - решила Чуня. – А вот Глеба, наверное, новые хозяева согласились-таки забрать назад.

    Она тоже считала, что Глеб – очень хорошее приобретение, и те, неизвестные ей хозяева, вначале допустили большую глупость, отказываясь от такого прекрасного сторожа. Ну, а папа, что ж, откровенно говоря, и строго между нами, уже немного староват для цирка. Во всяком случае, Чуня не могла его представить себе прыгающим через препятствия или бегущим по арене цирка на передних лапах под команду дрессировщика.

    Перед отъездом Глеб снова, как и в прошлый раз, подошел к ней, поднял за передние лапы, чмокнул в нос и произнес.

    - Ну, прощай, Чунька! В этот раз уезжаю надолго и приеду домой нескоро, но приеду обязательно. Так что ты слушайся тут всех, веди себя прилично и жди меня.

    Глеб уехал, а сбитая его последними словами с толку, собака опять ничего не поняла.

    - Как это он, интересно, представляет себе, что может приехать? Разве так поступают? Вот, взять хотя бы меня, например. Как забрали от мамы Дамки, так и живу здесь постоянно без всякого перерыва. Где это видано, чтобы хозяева отпускали собаку погостить у своей мамы!? Мои так боятся меня даже на улицу выпускать. Да и не найду я уже за столько лет отсутствия родительский дом, элементарно забыла, и даже запах родной выветрился. А тут на тебе, заявление – буду приезжать!

    Чуня подумала, что вокруг нее постоянно происходят события и процессы, о которых если сразу их не поймешь, лучше вообще не думать – так и для собственного здоровья лучше будет и собачье самолюбие не пострадает.

    Этот вывод тоже стал Чуне наукой на будущее. Скучать по Глебу она постепенно перестала, но окончательно его не забыла. Время от времени вспоминала о нем, как он ее в молодости дрессировал, как весело они проводили время и играли вместе с ним и его друзьями.

    Но самое удивительное оказалось в том, что Глеб сдержал свое обещание – и вернулся домой. А потом опять уехал.

    Впоследствии так и повелось. Он приезжал каждый год – в самое холодное время года, зимой, и в самое жаркое – летом. Поживет немного – и опять куда-то уезжает. Чуня даже постепенно привыкла к этому. И когда наступали дни перед его приездом, всегда их чувствовала, ждала, вела себя беспокойно и сильно нервничала. Но, тем не менее, подобные действия людей были недоступны ее сознанию, странными какими-то казались ей новые хозяева Глеба.

                -15-

    Прошло какое-то время, и в жизни Чуни произошло еще одно очень важное событие. Однажды папа сообщил маме.

     - Наташа, я Чуне жениха подыскал, завтра поедем знакомиться.
    - Давай, - засмеялась мама, - уже давно пора, а то наша домоседка так и останется навсегда в девках, и будет называться старой девой. А жених-то хоть симпатичный?
    - Да, симпатичный, - ответил папа. – Правда, я его сегодня только издали видел, но, по-моему, вполне приличный жених, чуть покрупнее нашей Чуни будет.
    - А порода какая?
    - Говорят, болонка, точнее, хозяин сказал, что его порода называется  мальтийский болон. И кличка красивая у него, Ричардом зовут. А нас с тобой заодно хозяева на чай приглашают, пока наши питомцы женихаться будут.
    - Ладно, съездим, - согласилась мама. – Хорошая порода, мне нравится. И потом, годы идут, а у Чуни еще ни разу щенят не было. Интересно посмотреть, как она с ними возиться будет и воспитывать их.

    Чуня, конечно же, все слышала, и эта новость привела в смятение и не на шутку растревожило ее маленькое девичье сердце. Как, неужели она дождалась этого чудесного момента, о котором мама Дамка поведала, как о самом главном и прекрасном событии в жизни!? У нее, наконец-то, тоже появится жених и, кажется, тоже такой же болон, как и папа Цезарь, и даже имя у него не хуже папиного. Неужели это произойдет уже завтра!? И он, как и папа Цезарь, будет таким же стройным, красивым, постриженным и похожим на льва? И, несомненно, покажет себя в общении таким же галантным кавалером.

    Как ни старалась успокоиться бедная собачка, но от такого неординарного события ее воображение обгоняло действительность. Она уже представляла себе, как Ричард, с красивым и нарочито небрежно повязанным голубым бантом на шее, гордо подходит к ней, грациозно подает лапу, потом осторожно обнюхивает. А она, вдруг застеснявшись, смущенно присядет и опустит глаза. А потом он шутливо боднет ее головой в бок. И она несмело ответит и побежит от него. Ричард, поотстав немного, будет легонько трогать ее то головой, то лапой, а она – шутливо покусывать его, отскакивая в сторону, и тем самым еще сильнее завлекая. В конце концов, они убегут от всех посторонних взглядов и будут обниматься и любить друг друга. Впрочем, Чуня была совершенно неопытна в любовных отношениях, ни разу не видела, как это делают ее соплеменники, и представляла себе весь этот любовный процесс очень абстрактно и в каком-то туманном розовом цвете.

    Стоит ли говорить, что Чуня всю ночь промаялась без сна на своей подстилке, беспокойно ворочаясь с боку на бок, и короткий сон сморил ее только под утро. Во сне ей почему-то снились кошки. Она упорно гонялась за ними по всему двору, но никак не могла догнать. А они, во главе с Пишик, дразнили ее, ловко уворачивались от ее зубов, запрыгивали на забор, нагло пялились сверху своими блестящими зелеными глазами и орали изо всех сил на весь двор так громко, что перекрывали Чунин отчаянный лай.
 
    - Смотри, наверное, Чуня какой-то страшный сон видит, - засмеялась мама, заметив, что та перебирает лапами во сне, будто бежит, вздрагивает и тихонько гавкает.

    И в этот самый момент Чуня проснулась. За окном стояло прекрасное теплое утро, на небе – ни облачка. На подоконнике, со стороны двора, сидел голубь-сикас и, повернув голову набок, внимательно смотрел на нее сквозь стекло.

    - Чуня, давай собираться, - произнесла мама и повязала ей на шею  большой розовый шелковый бант.
    
    Вскоре к дому подъехала машина, и они втроем поехали в гости. Ехать было совсем недалеко. Но когда машина остановилась у чужого дома, Чуня уже не чувствовала себя такой же уверенной, как до поездки сюда, да и не мудрено, ведь такой ответственный и волнующий момент она переживала впервые в жизни.

    Радушные хозяева их уже ждали и сразу пригласили всех во двор. В беседке под виноградником был накрыт стол, стояли чайник с пиалами, угощения, сладости. Хозяин дома придирчиво осмотрел Чуню и  удовлетворенно закивал головой.
             
    - Хорошая у вас собачка, красивая, наверное, у нее в роду тоже болонки были.
    - Да еще какие! – мысленно продолжила диалог с хозяином Чуня. – Если бы ты только знал в лицо моего папашу-циркача и хоть раз увидел его выступление, то умер бы от зависти вместе со своим хваленым питомцем Ричардом.
    - Давайте, мы с вами тут в тенечке чайку попьем, - улыбнулся хозяин, - а наши собачки пусть пока познакомятся.

    Папа взял Чуню на руки и понес в дом. В коридоре он опустил ее на пол, вышел на улицу, закрыл за собой дверь и ушел к остальным людям. А Чуня осталась одна. На нее снизошло какое-то странное спокойствие. Так как никаких команд ни от кого не поступало, она начала обнюхивать новое место пребывания.
 
    Вдруг у дальней двери откинулась в сторону матерчатая занавеска, и ей навстречу лихо вылетел такой же белый, как она, кудлатый пес. Он остановился, открыл пасть и завилял хвостом, видимо, предлагая познакомиться поближе. Чуня тоже подняла голову и напряглась. Пес в ответ громко и резко гавкнул и прыгнул к ней как-то боком, предлагая поиграть.

    - И это называется вежливым обращением!? А где же галантные манеры!? – возмутилась Чуня. – Тебя разве не учили, как надо здороваться с девушкой?

    В ответ она вначале оскалила зубы, а потом щелкнула ими перед носом Ричарда, отгоняя от себя грубияна. Тот вначале не понял, подумаешь, сколько дамочек он уже охмурил на своем веку, а эта замухрышка имеет к нему какие-то претензии и строит из себя черт знает что, хотя должна быть только благодарна за его снисходительное к ней отношение. Он повторил попытку. Но Чуня опять дала ему отпор, дополнив свои претензии к воспитанию Ричарда громким лаем. Нет, не таким воображала Чуня свой первый выход в свет. Она всю ночь представляла себе папу Цезаря, а тут выскочил какой-то невоспитанный лохматый блондин, невежда по кличке Ричард и с пылу, с жару начал приставать. И на льва, между прочим, он нисколечко не похож, больше даже на барана, к тому же, и умом, видать, недалеко от этого рогатого ушел. Эх, везет же некоторым сучкам с кобелями! А еще болоном называется.

    Чуня решила не поддаваться на грубость Ричарда и попробовала продолжить знакомство с квартирой, но этот нахал не давал сосредоточиться и продолжал преследовать ее по всем комнатам.

    Тогда Чуня решила вообще не обращать на него внимания. Конечно, иные собаки, испытывая отвращение к кавалеру, могли просто грубо отшить его или нанести ему травму. Но не забывайте, Чуня была воспитанной и  интеллигентной собакой – кстати, очень редкий тип характера даже среди людей. Она просто отошла в угол и, чтобы скоротать время до отъезда домой, намеревалась предаться мечтам о прекрасном. Но, на свою беду, Ричард воспринял ее действия превратно, считая ее поведение обыкновенным набиванием цены за себя, и решил перейти к решительному штурму неприступной цитадели. Он прижал Чуню в углу так, что  та стукнулась головой о стену, запрыгнул на нее сверху, обхватил ее чистенькое тельце своими немытыми передними лапами и начал больно скрести бока когтями. В результате, аккуратно выглаженный мамой розовый бант съехал на  бок и развязался. Одновременно Ричард стал зачем-то пропихивать ей в зад что-то твердое и неприятное.

    Такого оскорбления собственного достоинства Чуня стерпеть уже не могла. Она извернулась и со всей силы укусила Ричарда за заднюю лапу. Тот даже взвизгнул от неожиданности. Помощи Чуне ждать было неоткуда, и она решила сама постоять за себя и примерно наказать наглеца. Не дав ему времени опомниться, она стала нападать на него, грозно рыча и щелкая зубами, преследовать по всем комнатам до тех пор, пока бедный Ричард, до крайней степени испуганный и полностью нравственно уничтоженный, не нырнул в спальне под хозяйскую кровать, забился там в ящик с детскими игрушками хозяйского сына и затих.

    В таком положении и застали собак люди, когда пришли проверить, как подружились их питомцы.

    Видно, чего-то не учли мама с папой.  Может быть, нужно было наоборот, Ричарда с хозяевами в гости позвать, может быть, просто был не сезон для совершения собачьих свадеб, а может, еще какая-то другая неучтенная и неожиданная причина. Но после этого неудачного сватовства мама с папой больше не решались искать Чуне кавалера. А она, окончательно разочарованная во всей этой свадебной кутерьме, решила для себя – как отрезала.

    - Все, с меня хватит! Больше никакой семейной жизни! Чем иметь дело с подобными нахалами, лучше всю жизнь одной оставаться. В самом деле, что мне еще нужно? Хозяева меня  любят и в обиду не дадут. А мне и одной совсем не плохо.

                -16-

    Прошли еще годы, и Чуне исполнилось восемь лет. К этому сроку она окончательно утвердилась в мысли о том, чтобы всю оставшуюся жизнь посвятить исключительно своей семье. С возрастом она заметно раздобрела и стала походить на аппетитную сардельку, которую только что отварили, только с хвостом и лапами. Все дни для нее постепенно слились в одно мерно и беспроблемно продолжающееся течение жизни.

    И этот день не предвещал ничего особенного. Даже более того, было воскресенье. Папа с мамой в этот день обычно не ходили на работу и оставались дома. Мама возилась не веранде, что предвещало скорое угощение. Чуню выпустили во двор. Она подбежала к калитке, чтобы, по привычке, взглянуть на жизнь улицы через отверстие от выбитой кем-то как раз на уровне ее роста дощечки. Но, к ее удивлению, калитка не была, как обычно, закрыта на щеколду и оказалась открытой.

    Чуня вначале подавила в себе любопытство и протрусила мимо. Во дворе и так было много всего интересного и познавательного. Но ее уже начал разъедать изнутри червь любопытства, который за все годы существования жизни на земле погубил уже не один миллион душ. И, не в силах справиться с искушением, Чуня решила хоть ненадолго выглянуть на улицу.
 
    Давно известно, что все несчастья и беды происходят только тогда, когда необъяснимым образом совпадает масса самых разнообразных, случайных событий. Они обязательно должны сойтись в одной точке, именно в эту секунду, каким-то мистическим притяжением всех участвующих в событии субъектов. Не совпади хотя бы один из многих десятков, а иногда и сотен факторов – и несчастья удалось бы избежать. Поэтому, рассматривая прошедшую ситуацию post factum, аналитики часто делают ошибочные выводы, что рукой случая правил бог. Увы, цепь случайностей иной раз бывает такой убедительной, что принимается многими за закономерность, хотя от этого она ни в коей мере не перестает быть случайностью. Так произошло и в нашем случае.
 
    Чуня  подошла к выходу, осторожно вытянула морду, напряженно задвигала ноздрями – и разнообразие окружающего мира поразило ее. Совершенно другая жизнь во всем своем многообразии развернулась перед нею. И хотя она была не способна различать цвета, принимая, как и всякая собака, весь мир в графическом варианте, зато отсутствие цветоощущения Чуне заменяло совершеннейшее обоняние, и каждый предмет для нее пах по-разному, сообщая массу всевозможной информации. Вот проехала мимо по дороге отвратительно воняющая бензином черная машина, невдалеке шмыгнула стрелой полосатая кошка, переполошив белую курицу, сосредоточенно разрывавшую землю когтистой лапой. По тротуару толпой шли люди, как всегда, болтая между собой. А вот бегло простучал копытами по асфальту, таща за собою тяжелую арбу, бедняга ишак. Внезапно он остановился, повел своими длинными ушами, закинул вверх голову, обнажил десна с крупными зубами и самозабвенно огласил всю улицу истошным заикающимся воплем, орал долго, с чувством, видно, где-то заметил даму, потом умолк, обреченно всхрапнул и огорченно потрусил себе дальше.
 
    Потрясенная Чуня еле успевала поворачивать голову и поводить чувствительным носом. Как же она раньше не замечала этой красоты!? Почему она никогда не интересовалась ею!? Сколько лет потеряно зря, практически, вся жизнь! А ведь Глеб не раз предлагал ей прогуляться по улице. Да, никогда не надо отказываться от возможности узнать что-то новое, и делать это нужно сразу, не откладывая на потом, иногда даже преодолевая страх и неуверенность в своих силах.

    Она улеглась в проеме калитки. Букет из самых разнообразных запахов кружил ей голову. Пригревшись на ярком солнце, неограниченно царствующем на безоблачном небе, Чуня, похоже, на какое-то время отключилась и задремала, так как события перестали идти для нее непрерывной плавной чередой, и наступил некий провал в ощущениях.
 
    Открыв глаза, она увидела, что солнце уже начало ощутимо клониться к закату. Людей и машин на улице стало значительно меньше – все разбрелись по своим домам, даже курица ушла спать на насест, а кошка, наверное, на крышу.

    Чуню внезапно охватило чувство полнейшего одиночества.
    - Вот отвезли бы меня в пустыню, - подумала она, - бросили бы одну, голодную, без капли воды, на съедение страшным диким зверям. Что бы я тогда делала? И не зовут меня домой, хотя уже наступил вечер и время ужина, - взгрустнулось ей. - И никому-то я не нужна, даже щенят у меня нет.
               
    Ей неожиданно и беспричинно стало жалко себя. Чуня уже хотела возвращаться в свой родной двор. Но вдруг увидела идущего по тротуару  одинокого человека. Она не заметила, откуда он появился. Странный человек был одет явно не по сезону – в брезентовой шляпе, плаще и сапогах, за спиной – что-то непонятное, длинное, бесформенное, мешок не мешок, сумка не сумка. И запах от него исходил какой-то странный, чрезвычайно неприятный, Чуня еще никогда в жизни не ощущала подобного запаха.

    Увидев собаку, маленьким комочком белеющую на фоне погружающегося в ночь пространства, незнакомец остановился, снял со спины свою сумку, расстегнул и вытащил из нее  непонятный длинный предмет. Чуня тоже заинтересовалась им. Присущая ей всегда осторожность необъяснимым образом в этот раз изменила ей, и она не убежала и не спряталась во дворе, как делала это обычно в непонятных ситуациях, а наоборот, встала, сделала несколько шагов по направлению к незнакомцу, вытянула морду и стала напряженно принюхиваться к нему. Ей не давал покоя этот странный, приводящий в оцепенение и проникающий, казалось, в каждую клеточку тела запах, исходящий от него. Запах завораживал, приковывал к месту, многократно утяжеляя лапы и вызывая дрожь во всем теле.

    Тем временем, человек широко расставил ноги в стороны и направил по направлению к собаке свой странный длинный предмет.

    - Наверное, фотоаппарат, - успела подумать Чуня, - как у папы, только очень длинный. Значит, сейчас опять надо будет ловить птичку. Но чем это от него так странно и ужасно воняет?

    Она напрасно теряла драгоценное время, и вместо того, чтобы стремглав бежать прочь, тщетно пыталась вспомнить происхождение этого запаха. Чуня и не должна была его помнить, потому что и сам незнакомец, и предмет, который он протягивал к ней, пахли смертью. В следующую секунду прогремел выстрел.

    Последнее, что успела почувствовать Чуня, был громкий хлопок, и тут же огромный огненный шар быстро покатился по направлению к ней. Она попыталась убежать, но шар был намного быстрее, он догнал собаку, дотронулся до ее головы и оглушительно лопнул, разбрасывая мириады искр во все стороны.

    Чуня упала, но не ощутила боли. Она ничего не могла понять, только почувствовала, как что-то липкое, соленое и противное течет по ее голове, залепляет глаза, заползает в уши и пасть. Она попыталась ползти домой, там свои, помогут. Но вслед за этим провалилась в темноту. Чуня падала долго, медленно, казалось, целую вечность, но дна так и не достигла.

    Солнце окончательно упало за горизонт, стало совсем темно, и мама забеспокоилась.

    - Что-то Чуни долго нет. Зову-зову ее, а она не идет и не откликается. Виктор, сходи, поищи собаку.

    Папа вышел во двор, увидел открытую калитку, позвал Чуню, но она не отозвалась. Тогда он отправился на улицу, намереваясь поискать ее там, и тут же наткнулся на неподвижное маленькое тельце. Вся голова Чуни была залита кровью. Папа бегом бросился назад в дом, позвал маму, и она тут же начала применять все свое мастерство.

    Чуне повезло, что ее хозяйка было первоклассным хирургом и травматологом. Она профессионально обработала рану, засыпала ее стрептоцидом, перевязала бинтом и положила собаку на подстилку. Чуня теперь была похожа на раненого солдата, сотни которых спасла мама во время Великой Отечественной войны.
 
    Я не стану здесь вдаваться в подробности Чуниного лечения. Скажу только, что мама ежедневно меняла ей повязку, засыпала рану различными лекарственными препаратами и делала уколы.

    Несколько дней Чуня была без сознания. Но вот однажды мама вернулась с работы, открыла дверь в кухню и хотела, как обычно, начать делать перевязку. Но вдруг увидела, что Чуня лежит на полу с открытыми глазами, смотрит на нее, а под ней растекается огромная лужа мочи.

    Заметив маму, Чуня с трудом подползла к ней, опустила голову и начала виновато бить хвостом об пол. Из глаз ее катились крупные, как бусинки, слезы. Чуня впервые за свою жизнь, хоть и непроизвольно, позволила себе помочиться в доме. Она чувствовала себя бесконечно виноватой перед хозяевами и готова была провалиться сквозь землю от стыда и принять за свою бестактность любую кару.

    Мама обтерла Чуню, осторожно прижала к себе, погладила по спине. Потом принялась за очередную перевязку. Она поняла, что кризис миновал, и теперь Чунино здоровье пойдет на поправку.

                -17-

    Вскоре Чуня полностью выздоровела. Но ранение не прошло бесследно. Что-то с ней все же произошло, будто надломился какой-то внутренний стержень, поддерживающий обычный ритм ее жизни. Нет, Чуня по-прежнему любила своих хозяев, бесконечно была предана им, радовалась их приходу с работы, так же, как и раньше, любила покушать. Но от нее больше не исходили лучики оптимизма, она не гонялась за кошками, не совершала кругали вокруг виноградника. Зато, если выходила во двор, то не гуляла, а чаще лежала в тени кустов или в высокой траве. А большую часть времени вообще проводила дома на кухне, на своей подстилке, выходя во двор только по надобности. Создавалось впечатление, что она потеряла веру в людей и цель в жизни.

    Впрочем, к лету она все же оклемалась, и вся семья стала дожидаться Глеба, который должен был приехать на последние летние каникулы перед окончанием института.

    Глеб, приехав домой, хорошо понимал, какую тяжелую травму перенесла Чуня. Он больше не прыгал, не бегал с ней, как в прошлые годы, по двору, а старался угостить ее чем-нибудь вкусненьким. Теперь они часто лежали вдвоем  во дворе, Глеб - на раскладушке, она – на земле животом вверх, и он, к взаимному удовольствию, чесал ей брюшко.

    Однако вскоре воздух вокруг Чуни снова начал сгущаться. По своему опыту она уже знала, отчего это происходит, значит, надвигается какое-то важное событие – или чей-то отъезд, или в семье ждали гостей. На этот раз оказалось второе.

    Как-то Глеб, лежа на раскладушке в темных очках и, по-обыкновению, почесывая Чуне брюшко, сообщил.
    - Чуня, знаешь, а к нам скоро приезжает Таня! Ты помнишь ее?

    Она даже возмутилась от такого вопроса. Он что же, думает, если ее ранили в голову, то и память напрочь отшибли? Как же она может забыть эту славную девочку, так похожую на нее? Да, эта новость по-настоящему радостная. Но где же Глеб ее отыскал? Может быть, она долго скиталась и осталась без своей конуры? А может, ее прежний кавалер выгнал из дома? Но как бы ни складывались обстоятельства предыдущей Таниной жизни, Чуня была очень довольна, она даже не надеялась, что Таня когда-нибудь отыщется и навсегда поселится в их доме.
 
    Однако, к великому изумлению Чуни, Таня, приехав в их город, сразу ушла жить в другую конуру к своей подруге.

    - Ну, как же так, почему у людей всегда все так сложно? – в очередной раз недоумевала собака. – Она что, теперь опять только раз в год на новогоднюю елку будет к нам приходить? Если ты ее упорно искал и с таким трудом нашел, веди ее в свою конуру, живите с ней вместе и заводите и воспитывайте щенят. Я бы, во всяком случае, именно так и поступила, да, вот беда, с кавалером в этой жизни мне не повезло. А может, Глеб ее чем-то обидел, как ее когда-то Ричард? Но не похоже. Глеба с Ричардом даже близко нельзя поставить. Он спокойный, вежливый, интеллигентный. Ну, что ж, тогда, как всегда, наберемся терпения, будем ждать и наблюдать за дальнейшим развитием событий, - философски заключила она.

    Таня приходила теперь к ним домой в гости каждый день, к удовольствию Чуни, обязательно угощала ее чем-нибудь вкусненьким, играла с ней, чесала брюшко. С Глебом они в эти дни почти не расставались, только, к огорчению Чуни, ночевать расходились по разным конурам. А когда уходили на улицу гулять, обязательно крепко держали друг друга за передние лапы.

    - Видимо, у людей так ухаживание происходит, - размышляла Чуня. – Вообще-то собачьи ухаживания мне нравятся намного больше, у нас все происходит намного быстрее и искреннее. Но тут уж ничего не попишешь, у каждой породы свои привычки. Да и жизнь собачья тоже намного короче человеческой, наверное, поэтому у людей много времени уходит впустую. Ну, ничего, чует мое сердце, скоро Глеб окончательно уговорит Таню поселиться в нашей большой конуре навсегда. И вот тогда сбудется, наконец, моя мечта понянчить щенят своего любимчика.

    Но, как это часто бывало, Чуня опять ошиблась в своих расчетах. Не только Таня, но и Глеб вскоре уехал, и опять для нее наступило размеренное течение жизни: сон – пробуждение – еда – ожидание хозяев – опять еда – отдых – ужин - и снова сон. Между этими  занятиями Чуня еще выходила ненадолго во двор погулять.

    Правда, утешало одно: когда Глеб с Таней разъезжались, они пообещали друг другу непременно вернуться.

    - Чуня, - Глеб, как обычно, перед отъездом опустился перед ней на корточки, поднял за передние лапы и поцеловал в нос, а она, тоже по традиции, лизнула его в щеку, у них уже ритуал прощания такой за многие годы установился, - ты нас жди, только смотри, не болей, держись тут без меня. Мы с Таней следующим летом обязательно приедем сюда, и тогда уже всегда будем жить вместе.

    И Чуня упорно ждала, она привыкла верить хозяевам, и в частности, Глебу, он ее за всю жизнь не обманул и не подвел ни разу.

    Но с ней в последнее время происходило что-то странное. Ну, ладно, с зимой все понятно. На дворе было холодно, шли попеременно то дождь, то снег, дул сильный холодный ветер. Но весной-то у нее всегда улучшалось настроение, появлялась жажда жизни. Однако сейчас Чуню не радовал теплый весенний ветерок, быстро осушавший землю от влаги, молодая зеленая трава, смело вылезающая из земли и вытесняющая старую, прошлогоднюю, сухую и желтую. Не приносило обычного наслаждения ни ласковое солнышко, под лучами которого так любила в прошлом она нежиться и греть свое голое розовое брюшко, ни молодые листочки на деревьях, еще не опаленные летней жарой и не запыленные песком, который, вместе со зноем, приносил ветер с пустыни. Даже на кошек Чуня  взирала  равнодушно. Не выскакивала, как бывало прежде, во двор, не напрягала лапы и не мчалась в стремительную атаку на них по зову папы. Теперь с видимым усилием она только поднимала голову, поводила ушами и смотрела в их сторону своими большими, все понимающими, почти еврейскими, печальными глазами. Чуня уже не строжилась, как раньше, на Пишик, не подкарауливала ее за углом. И если бы кошка не помнила уроки, которые преподала ей когда-то Чуня, и, преодолев рефлекторный страх кошки перед собакой, попыталась подойти к ее миске с едой, Чуня, скорее всего, не прореагировала бы даже на такое неслыханное нарушение субординации.
 
    И мамина стряпня Чуню больше не возбуждала. Она уже не прыгала, как прежде, вокруг стола, не становилась в нетерпении на задние лапы, выпрашивая лишний кусочек. Нет, конечно, Чуня не отказывалась от угощения, она же была воспитанной собакой. Когда мама ее кормила, Чуня по-прежнему демонстрировала знаки вежливости – благодарно наклоняла голову, стучала хвостом по полу, заставляла себя поесть. Но именно заставляла через силу, потому что даже еда теперь не приносила ей прежнего удовлетворения.

    Чуня, как всегда, постоянно анализировала свое состояние, однако  ничего не могла понять. Может, она заболела? Но о такой болезни она раньше никогда не слышала. Она знала, как собаки лечат сами себя, зализывая раны, видела, как мама лечит папу и Глеба, всегда дает им таблетки и делает уколы, даже вспоминала, как мама лечила ее, когда у нее была рана на голове. Но от чего ее лечить сейчас Чуня не знала. Все люди и вещи, собаки, кошки и птицы, солнце, облака, небо – весь окружающий мир сейчас перестал волновать, как прежде, и был ей глубоко безразличен. Чуня потеряла радость жизни.

    - А может, вся проблема заключается в том, что я просто постарела? – размышляла она.

    Но нет, Чуня знала многих собак, живущих намного дольше прожитых ею девяти лет, да вот хотя бы соседские Крупка и Тарзан или кошка Пишик, которые были старше нее. Но что же тогда с нею происходило? Мама тоже заметила изменения в поведении Чуни.

    - Однако Чуня у нас заболела, что ли? – обеспокоено делилась она своими мыслями с папой. – Плохо ест, сильно разнесло ее, синяя вся какая-то стала.
 
    Мама была прекрасным хирургом, но, к сожалению, внутренние болезни, а тем более, собачьи, она знала плохо и лечить не умела. А у Чуни возникла и с каждым днем нарастала хроническая сердечная недостаточность. Возможно, тому виной был ее обычный малоподвижный образ жизни, обильное питание, которым ее обеспечивали хозяева. Несомненно, на ее состояние в значительной мере повлияло перенесенное  тяжелое ранение. Но как бы то ни было, налицо были все признаки поражения сердца. Людям в ее состоянии обычно требуется срочная госпитализация и длительное лечение в терапевтическом или кардиологическом отделении, не излечивающее человека окончательно, но на какое-то время продлевающее ему жизнь. К сожалению, в том маленьком азиатском городке, в котором она жила, затерянном в пустыне Каракумы, не было надлежащих условий для лечения подобных тяжелых заболеваний не только у собак, но, зачастую, и у людей. Таким образом, Чуня была обречена.

    С течением времени состояние ее здоровья продолжало ухудшаться. Чуню разнесло, отекли лапы, совершенно пропал аппетит, постоянно хотелось только пить. Но выпитая вода не утоляла жажду. Вся пасть, язык и даже веки стали синюшного цвета, и она теперь целыми днями лежала во дворе в тени кустов смородины и тяжело, одышливо дышала. А сильная летняя жара, дополнительно усиливая жажду, только ухудшала ее состояние.

    Однажды ночью Чуня внезапно проснулась и подняла голову. Рядом на раскладушке спала мама. Чуня, стараясь не потревожить хозяйку, тихонько встала, вышла из беседки, уселась на траву и стала печально смотреть на луну. Она не знала, что точно так же поступали многие сотни и тысячи лет назад ее далекие сородичи волки, она даже не знала самих волков, потому что никогда о них не слышала и не видела даже на картинках. Но в эту минуту зов предков каким-то непостижимым образом передался ей. Внезапно Чуня совершенно отчетливо поняла, что скоро умрет. Как это произойдет на самом деле, она не представляла, но совершенно точно знала, что смерть наступит очень скоро. Она осмотрелась вокруг. Неужели пройдет совсем немного времени, и она больше никогда не увидит эту луну, превращающуюся то в круглый мяч, который так любил в детстве пинать Глеб, то в кусок любимого ею сыра, которым, скрывая от мамы, потихоньку подкармливал ее папа? Она не увидит эти звезды, словно навозные мухи, нависающие над ней, так что хочется дотянуться  и громко клацнуть их зубами? Точно также она навсегда потеряет деревья, стайку, свой дом, маму с папой, Глеба, наконец? А ведь он просил, и она обещала  дождаться его приезда. Неужели все это скоро и безвозвратно исчезнет, и она сама тоже!? Чуня вновь взглянула на луну, подняла голову вверх и тихонько завыла, из глаз ее непроизвольно катились слезы. А как же Глеб? Как же его приказ – обязательно дождаться его и Тани? Нет, она не имеет права умирать, пока они не приедут! Глеб приказал ей, и она обещала ему сделать это! Еще ни разу за свою жизнь она не нарушила данного кому-либо обещания, даже если выполнить его бывало чрезвычайно трудно. Постепенно Чуня справилась с минутной слабостью, взяла себя в лапы, заставила успокоиться, как всегда, философски заключив, будь, что будет, а от судьбы не убежишь. Она вновь подошла к маме и тихонько улеглась рядом с ней возле раскладушки.

    Состояние Чуни изо дня в день продолжало ухудшаться. Она уже почти не вставала, заставляя себя только немного поесть и попить воду. Единственное, что еще удерживало ее на этом свете, было обещание дождаться Глеба.
 
    И вот, наконец, хозяева, как всегда, начали суетиться, готовиться, и мама произнесла заветные слова специально для Чуни, чтобы хоть немного поддержать ее, мама знала, с каким нетерпением ожидает она приезда Глеба.

   - На днях приезжает Глеб, а вслед за ним вскоре приедет и Таня. И у них будет свадьба.

    Глеб приехал через три дня. Он как-то незаметно повзрослел, возмужал, вытянулся.

    - Да, вот сейчас он уже готов стать настоящим вожаком стаи, - грустно подумала Чуня.

    Она уже еле переставляла лапы, но нашла в себе силы, услышав звук подъехавшего автомобиля и почувствовав знакомый запах Глеба, с трудом проковылять из дома во двор и встретить его у калитки, как делала это всегда. Она преданно смотрела ему в глаза и виляла хвостом, как бы извиняясь за то, что не может радостно запрыгать вокруг него, подать, как обычно, правую лапу для приветствия и лизнуть в лицо. А у Глеба, при виде  тяжелого состояния своей любимицы, сжалось сердце от жалости и на глаза навернулись слезы.

    - Мы не хотели тебе говорить, - сказала мама, - Чуня в последнее время сильно болеет и, наверное, скоро умрет.

    Больные кошки, как правило, заранее чувствуют свою смерть и куда-то уходят. Собаки всегда умирают дома. Глеб присел возле Чуни, погладил ее по голове и произнес.
 
    - Держись, Чунька, ты всякие невзгоды преодолевала, такую тяжелую травму перенесла – и выжила. Через несколько дней приедет Таня, она тоже хотела тебя повидать.

    Чуня в ответ завиляла хвостом, лизнула его руку и пошла отдыхать в виноградную беседку.

    Наступил очередной теплый июльский вечер. Дневной зной спал, появились комары, которых ловили стремительные летучие мыши. В доме зажгли свет, мама начала готовить ужин. Она позвала Чуню, но из-за сильной слабости ей вставать не хотелось. Тогда мама вынесла миску во двор, положила в нее еду, потом подошла к Чуне и погладила ее по голове.

    - Бедная ты моя, бедная собачка, - печально произнесла она и снова ушла в дом.

    К ночи под беседку вынесли еще одну кровать – Глеб тоже решил спать на свежем воздухе. А Чуне подстилка была не нужна – так приятно было лежать на теплой, остывающей от дневных  солнечных лучей земле. Сейчас она была необычайно горда собой – она сдержала обещание и все-таки сумела дождаться Глеба. Вот так-то, пообещала – и дождалась!

    В эту ночь, последнюю ночь своей земной жизни, Чуне не спалось. Она лежала с открытыми глазами, с любовью смотрела на спящих возле нее маму и Глеба. Чуня вспоминала свою жизнь – маму Дамку, Пишик, своего несостоявшегося жениха мальтийского болона Ричарда, различные интересные случаи, которые происходили с ней в жизни. Вконец износившееся, неповоротливое сердце тяжело бухало в груди. Казалось, с каждым следующим ударом оно все более увеличивалось, будто намереваясь, в конце концов, выскочить наружу.

    Чуня лежала в ночи среди своей семьи, семьи человеческой, но ставшей ей роднее своих соплеменников. И в то же время сейчас она чувствовала себя бесконечно одинокой, смотрела не неугомонных летучих мышей, слушала стрекотание цикад во дворе и неумолкающие всю ночь кошачьи рулады на крыше. Ей вдруг захотелось пожаловаться на свое состояние, но все спали. Даже луны, на которую можно повыть, сегодня почему-то не было на небе. А звезды, равнодушно мерцающие в ночи, она не признавала, с ними не поговоришь.
 
    - А вот Таню мне, пожалуй, уже не дождаться, - печально подумала она.

    Так Чуня лежала, размышляла, вспоминала до тех пор, пока вдалеке, на другом конце двора, над стайкой небо не стало сереть. Еще чуть-чуть - и оттуда покажется солнце.
 
    - Может, я еще выдюжу? – вдруг подумалось ей. - Вот если солнышка сегодня дождусь, то доживу до приезда Тани, - загадала она.

    Внезапно у Чуни заурчало, закрутило в животе. Одновременно накатила сильная слабость, Чуне страшно не хотелось вставать. Но она же была воспитанной и чистоплотной собакой и не могла позволить себе напачкать там, где спят люди. Чуня из последних сил поднялась и проковыляла подальше от спящих в высокую траву, потом возвратилась к маминой раскладушке и тяжело повалилась на бок.
   
    А потом Чуня умерла. Она всего несколько минут не дожила до того момента, когда над стайкой, как всегда, выкатилось румяное веселое солнышко. Уже не слышала, как встала мама, потрогала бездыханное тельце  и пошла будить Глеба.
 
   - Я сам похороню ее, - лаконично произнес он.

    Глеб нашел ящик, положил в него Чуню, пошел в стайку, вырыл посреди нее яму, опустил туда ящик и засыпал землей.

    - Прощай, Чунька! Спи спокойно, и царствие тебе небесное! Ты была лучшей собакой в мире, а для меня – больше, чем просто друг. Я любил тебя, и всегда буду помнить! – произнес он вслух и заплакал. Еще в далеком детсадовском детстве он дал себе клятву – никогда не плакать, но сейчас нарушил ее и не стыдился своих слез.

    Три дня не дожила Чуня до приезда Тани, пять дней – до своего юбилея, десятилетия, и шесть дней – до свадьбы Глеба и Тани.

    А мир продолжал равнодушно существовать дальше и не заметил ее кончины. Точно так же, как и до нее, равномерно катилась жизнь – дни сменяли ночи, зима – лето, рождались и умирали кошки, собаки, люди, начинались и прекращались войны, разрушались одни страны и на их руинах возникали новые.

    Пройдет время – и канут в небытие все те, кто когда-то помнил эту милую, маленькую, веселую собачку Чуню. Но те лучики оптимизма и света, которые всегда исходили от этого крошечного существа, то тепло, которое она щедро дарила всем, кого любила, и кто любил ее, незаметно изменяли их самих. Люди после общения с нею становились мягче и добрее. И уже одно только это сделало краткое пребывание Чуни на земле не напрасным.