Летнее путешествие на Мургаб

                Аннотация
    Время и место действия рассказа “Летнее путешествие на Мургаб” - 29-30 мая 1970 года, город Байрам-Али, Туркменистан. Четверо друзей-девятиклассников, Жорик, Генка, Игорь и Виктор совершают пятидесятикилометровое путешествие на велосипедах из города до реки Мургаб, проходящее по пустыне Каракумы.
 
    Они даже не подозревают, с какими яркими впечатлениями и огромными  трудностями им придётся столкнуться во время их путешествия. Это и утомительная поездка, и восприятие своеобразной природы Каракумов, и пыльная буря в пустыне, едва не закончившаяся  для них катастрофой, и тяжёлое возвращение домой, когда проходит настоящую проверку чувство дружбы и коллективизма между друзьями.

    Здесь же, в затерянном посёлке в центре пустыни Каракумы,  автор повествования Виктор, впервые в жизни необычайно остро и болезненно переживает любовь к девушке-призраку, яркие впечатления от которой он проносит впоследствии через всю жизнь.

    Сложное возвращение домой оканчивается счастливой встречей друзей в доме родителей Виктора.


              Л ЕТ Н Е Е        П У Т Е Ш Е С Т В И Е

                Н А          М У Р Г А Б   


                Друзьям моей далёкой юности
                и самой этой юности
                посвящаю...


               

               
                Не нужно ни цветов мне, ни подарков,
                И славословий тоже не люблю.
                От этого всего - ни холодно, ни жарко.
                Вернуть бы лучше молодость мою.



               
               
    Летом утро в Туркменистане наступает стремительно. Еще каких-нибудь пару
минут назад сонную ночную землю окутывала сплошная тьма.  Только низкие гирлянды звезд, щедро развешенных по небу, да жирный, маслянистого цвета, кусок луны скрашивали эту унылую картину.
 
    И вдруг, будто электрический фонарик какого-то озорника, прошил землю один яркий луч, другой, придавая ей новые очертания. А вслед за тем из-за горизонта выкатилось румяное красно-оранжевое солнце. Мгновенно окружающий мир начал наполняться новыми красками и звуками. Пока солнце неспешно устраивается на небосклоне, все живое в пустыне Каракумы спешит, старается запастись впрок провиантом, наесться, напиться, чтобы потом спрятаться, зарыться в песок, уйти на дно речек, каналов и болот, затаиться в камышах, опустить листья. Горе тому, кто этого не успеет сделать. Пройдет всего лишь пара часов, и небесное светило из ласковой матери, каждое утро дающее свет и согревающее землю, превращается в безжалостного убийцу, монстра, сжигающего все вокруг себя. А вечером, словно изнемогший от трудов неправедных палач, оно устало скатывается за горизонт. И такой порядок неизменно повторяется каждый день, каждый год, века и тысячелетия.
 
    Было двадцать девятое мая. Мы мчались на велосипедах по шоссе и смотрели на восходящее солнце. Впереди ехал Жорик, плотный, даже полноватый, невысокий коренастый парень, одетый в брезентовые брюки, выцветшую, старую военную гимнастерку, босоножки и фуражку на голове. Вел группу потому, что был самым сильным среди нас. Кроме того, он знал дорогу.

    Следом за ним, на полугоночном велосипеде, крутил педали я,  неисправимый дохляк и рохля, с которого родители чуть ли не пылинки ежедневно сдували. И не то, что в путешествие, в город боялись одного отпускать. В раннем детстве, чуть только вечерело, папа сразу выходил на улицу и громко звал своего единственного и обожаемого отпрыска: “Витя-я! Витя-я!”. А позже, уже в старших классах, если с наступлением темноты меня еще не было дома, он, в своих поисках, просто ходил по квартирам моих товарищей, навлекая на себя их насмешки и мое озлобление и презрение.
 
    Я был одет в легкий спортивный костюм, кеды и бейсболку. Круглый отличник, любитель и знаток художественной литературы и музыки, эстет и краснобай, сам пописывающий рассиропчато-приторные, юношеские неумелые стишки, в обыденной жизни я был полный слабак и неумеха. Такой себе, ученый муж, которому, для полноты картины, только очков и профессорской ермолки на голове не хватало.
            
    Но, несмотря на такой очевидный изъян, ребята меня любили и относились к моим слабостям снисходительно. Во-первых, я их часто выручал в учебе. А во-вторых, понимали мои проблемы, и относились к подобной родительской опеке, как к неизбежному злу и даже искренне жалели меня.
 
    Вторым меня в группе поставили специально как самого слабого участника путешествия, для того, чтобы я постоянно тянулся за сильным ведущим. А сзади меня подпирали остальные участники велопробега, не давая ни на минуту расслабиться и отстать.

    За мной ехал Генка, белобрысый, среднего роста, флегматичный увалень – мой самый близкий, закадычный друг еще с детсадовских времен. На нем была надета рубашка в красную клетку с длинными рукавами, поверх нее – легкая куртка, серые сатиновые брюки, перехваченные внизу прищепкой, чтобы не были затянуты в велосипедную цепь, и летние растоптанные туфли. На большой, круглой голове его свободно возлежала огромная серая кепка. Она была настолько объемна, что когда Генка, бывало, шутливо напяливал ее на мою голову, она скрывала меня всего, как маска, до самого подбородка.

    И в классе Генка сидел со мной за одной партой. Несмотря на свои немалые школьные успехи, в характере моем был один существенный изъян: по натуре я не был синтезатором, для меня представляло большие сложности  собрать отдельные элементы предмета в одно целое. Это создавало определенные трудности в овладении геометрией. И Генка в таких случаях всегда приходил мне на помощь. Ну, а я, по мере сил, отплачивал ему тем же по другим предметам.

    Замыкал нашу небольшую колонну Игорь, долговязый, молчаливый, скрытный и угрюмый субъект, единственный курец среди нас. Он прибился к нашей компании совсем недавно. Но близко ни с кем из нас так и не сошелся. Одет он был в футболку, песочного цвета куртку, брюки и сандалии. На голове – национальная украинская широкополая соломенная шляпа-брыль. На шее висел маленький транзисторный приемник “Кварц”. Игорь был какой-то весь дерганный и не до конца понятный нам, словно киплинговская кошка, гулявшая сама по себе.
 
    Такие же были у него и успехи в школе. Он мог прекрасно выучить и блестяще ответить по любому предмету. А мог по нескольку дней вообще ничего не учить, демонстративно отказываясь отвечать у доски, или вообще не приходить в школу.

    Тема путешествия возникла у нас месяц назад, когда вся страна торжественно отмечала столетний юбилей со дня рождения своего вождя Владимира Ильича Ленина. В этот день, двадцать второго апреля, нас, десяток ребят-старшеклассников, освободили на целый день от занятий в школе для выполнения важного задания, довольно странного для понимания нашими современниками в настоящее время. Городские власти поручили нам нести торжественную вахту. Мы переезжали от одного памятника Ленину к другому и стояли возле каждого из них по часу в почетном карауле с незаряженными автоматами. А на закуску, уже вечером, еще отстояли такую же вахту у бюста вождя в красном уголке своей родной школы. Вот тогда, расходясь по домам с чувством исполненного долга, Игорь предложил.
    - Пацаны, а что если нам на Мургаб как-нибудь рвануть с ночевкой?

    Жорик тут же ухватился за это предложение.
    - А че, хорошая идея, я – за. Гена, ты как? 
    - Ну, и я поеду, - прогудел тот. – А ты, Витька?

    Я с завистью слушал своих товарищей. Никаких проблем с передвижением! А тут отец недавно полугоночный велосипед подарил. И теперь чуть ли не каждый день контролирует, чтобы дальше нашего района никуда не ездил.

    - Да я бы с удовольствием, - безнадежно вырвалось у меня, - но вы же сами отлично знаете моих родителей.
    - Не, ты прямо скажи, согласен ехать или нет!? – нетерпеливо перебил Генка.
    - Согласен.
    - Вот это молоток! Тогда отстоим. Правда, Жорик?
    - Ну, да, конечно, отстоим.

    На том тогда и порешили. А уже через несколько дней все трое моих приятелей хором убеждали отца отпустить меня с ними. Они клялись, что ничего серьезного в путешествии со мной просто не может произойти, обещали, что не отпустят меня в поездке от себя ни на шаг, что будут все тщательно мыть руки и продукты перед едой и пить исключительно кипяченую воду.
 
    Дату поездки выбрали позднее. По какой-то одному ему известной причине Игорь из всей нашей компании почему-то выделял меня и нередко приезжал ко мне домой. Он был радиохулиганом. В те годы многие мои сверстники увлекались радиообменом. Они монтировали самодельные примитивные радиостанции и, придумав себе название и выходя в эфир, засоряли частоты на ультракоротких волнах, прокручивая записанную на магнитофоны музыку, а также переговаривались друг с другом. Милиция одно время пыталась с ними бороться, но потом бросила это дело. Видимо, это было самым правильным решением властей, так как через непродолжительное время мода на радиохулиганство сошла на нет, и они сами собой исчезли как класс.

    Игорь приезжал ко мне на велосипеде, включал на полную мощность нашу радиолу “Люкс”, настраивался на волну своей радиостанции под названием “Черный кот” и, сидя на диване, молча и внимательно слушал музыку до тех пор, пока у него дома не заканчивалась запись на магнитофонной кассете.
   
    Точно так же он сидел у меня и в тот день, когда пришли Жорик с Генкой.

    - Ну, че, пацаны, когда едем? – напомнил Жорик о нашем договоре.
    - Сегодня двадцать второе, вот в следующую субботу, двадцать девятого, и рванем, - предложил Генка.
    - Только в воскресенье к футболу обязательно вернуться надо, - добавил я.
    - К какому футболу?
    - Так тридцатого же чемпионат мира по футболу в Мексике начинается, - напомнил я. – Вы че, забыли? И в самом первом матче наша сборная с хозяевами, мексиканцами, играет.
    - Да иди ты со своим футболом, знаешь куда? – обозлился Игорь.
    - Не, пацаны, тут Витька прав, к футболу, правда, надо успеть, - поддержал меня Жорик, игравший основным вратарем в юношеской футбольной сборной нашего города. – Можешь не волноваться, я этот вопрос буду держать на контроле.
    - Тогда заметано, - подытожил Генка. – Предлагаю выехать в четыре часа утра, чтобы до жары проскочить большую часть маршрута, все-таки ехать почти пятьдесят километров, не шутка.

    Сам предложил, и сам же подвел всю компанию. Ни в четыре, ни через полчаса Генка так и не появился. Когда в пять часов утра я дернул дверь его дома, она оказалась не заперта. Пройдя прямиком в его комнату, я увидел Генку, безмятежно дрыхнувшего на кровати.

    - Ты, гад такой! Мы все давно собрались, пацаны тебя уже целый час на дороге дожидаются! Сам же предложил выехать в четыре часа!
    - Да я, честно, поставил будильник на полчетвертого, - оправдывался Генка, бестолково тыкаясь спросонья во все стороны в поисках одежды. – А когда он зазвонил, я его, видать, автоматически под матрас засунул, чтобы спать не мешал.
      
    И вот мы уже второй час упорно крутили педали, пытаясь наверстать упущенное время. Впереди показался небольшой туркменский поселок.

    - Внимание! – крикнул Жорик. – По моей команде ускоряемся! Сейчас начнутся гонки с преследованием!

    Опасность не заставила себя ждать. Из-за проплывающих мимо домов выбежало несколько алабаев. Вначале лениво, но постепенно ускоряя бег, они бросились за нами.
    - Давай! – крикнул Жорик, резко увеличивая темп.

    Я быстро переключил цепь велосипеда на самую маленькую звездочку и с силой нажал на педали. Велик благодарно отозвался мгновенным ускорением и летел вперед, как на крыльях. За мной во все лопатки поспешали Генка с Игорем.

    - Не бзди! – крикнул Генка мне в спину, видя, что я постоянно оглядываюсь назад. – Они всегда на последнего нападают!

    И точно. Вся собачья стая постепенно замедлила бег, отстала и остановилась. Но один, особенно упорный, крупный белый пес со светло-желтыми подпалинами, все-таки догнал Игоря и попытался вцепиться в ногу. Но тот, виляя рулем, ловко уворачивался от собачьих зубов, отбивался брылем и одновременно пинал пса ногой.

    Когда поселок закончился и собака, наконец, отстала, Жорик замедлил темп, а, подъехав к протекающему недалеко от  дороги арыку, вообще остановился.

    - Все, привал, и отдых на пятнадцать минут. Третья часть пути пройдена за час. Неплохо идем.

    Я слез с велосипеда, отцепил фляжку с пояса, отвинтил крышку и жадно начал глотать прохладную воду.

    Генка заметил.
    - Эй, чувак, ты не очень-то загружайся. И не напьешься, зато быстро ослабеешь. Лучше просто прополощи горло и выплюнь воду.

    Мы дружно попадали на глинистую землю возле арыка, в тени одинокого дерева. Под голову положили рюкзаки с провиантом и замерли, отдыхая.

    Слева от меня лежал Жорик, сын учителя физики, не только нашего классного руководителя и самого любимого учителя, но и выдающегося преподавателя в границах всего Туркменистана. Его ученики ежегодно занимали призовые места на всесоюзных олимпиадах. Жорик учился в нашем классе три года и сразу влился в нашу с Генкой компанию, увеличив ее до трех человек.

    Жорик был непроходимым двоечником. Но отнюдь не из-за лени. Он не был дураком. Во всех остальных, кроме учебы, аспектах жизни Жорик проявлял необходимую смекалку, упорство и, в конце концов, достигал поставленной цели. Но знания отскакивали от него, как горох от стенки. И сколько ни объяснял ему я, сколько ни билась с ним его пассия Верка Бабочкина, больших успехов так и не достигли. Видимо, на свете существуют люди, практики в чистом виде, которым не доступны никакие науки. Поэтому Верка открыто подсказывала ему во время устных ответов, исправляла ошибки в контрольных работах. А я просто написал за него сочинение по русской литературе на переводном экзамене. По большинству предметов преподаватели, из уважения к знаменитому отцу, а также из корпоративных соображений, откровенно натягивали тройки, чтобы перевести в очередной класс.

    Зато силищей он обладал необыкновенной, и с видимым удовольствием демонстрировал ее окружающим. Он легко рвал веревки, гнул пальцами монеты, мог поднять полтора десятка сложенных стопкой книг, взявшись двумя пальцами за переплет самой нижней из них. Здороваясь за руку, я всегда напоминал Жорику об осторожности, иначе, забывшись, при рукопожатии он мог нанести травму. А от его легкого, дружеского похлопывания по плечу, я отлетал в сторону, как теннисный мячик. Но практическая сметка у него была в полном ажуре. Он мог починить любой прибор. А на уроках трудового воспитания, в отличие от меня, вообще ходил в передовиках.

    В личных отношениях он был очень простодушен, не способен был соврать, зато самого его обмануть было самым простым делом. И Верку свою, с которой сидел за одной партой, Жорик монополизировал, любил безыскусно, как первобытный человек. Целый день в школе не отрывал от нее восхищенного взгляда, не отпускал от себя на переменах, провожая даже в туалет. А на уроках постоянно щупал ее коленки под партой. Горе было тому, в ком он подозревал соперника – мог запросто искалечить. Поэтому с ним ребята предпочитали не связываться и близко к Верке не подходили. Однако та не испытывала от этого никаких неудобств и крутила Жориком, как хотела, разве что на передних лапках не заставляла ходить. А он только с обожанием смотрел на нее и исполнял любые,  даже самые абсурдные желания. По поводу их интимных отношений у нас даже сомнений не возникало.

    - Наверное, дает ему периодически за исполнение приказаний, как дрессировщик ученой собачке, - иронически усмехаясь, говорил Генка.

    Впрочем, с самим Жориком мы на такие темы вести разговоры опасались.

    Справа от меня, широко разметав ноги и надвинув на глаза кепку, лежал Генка. Помнил его я еще с детского сада. Но особенно сильно мы с ним сдружились где-то класса с четвертого. Он мне запомнился тем, что после окончания четвертого класса от школы до самого своего дома ногами футболил по земле свою несчастную кожаную папку для учебников, объявив, что его отец, в честь перехода в пятый класс, пообещал купить новую. Каково же было мое удивление, когда Генка на занятия первого сентября принес ту же самую папку. Более того, так и проходил потом с ней, несчастной, до самого окончания школы.

    Мы с ним были самыми близкими друзьями, как говорится, не разлей вода. Сидели за одной партой, и жили недалеко друг от друга. Часто вместе готовили уроки. В свободное время играли в альчики, в лянги, гоняли на велосипедах. Позже, в старших классах, также вместе ходили в баскетбольную секцию.
 
    Генка был тайно влюблен в Галку, также девчонку из нашего класса. Тайно, потому что никому не говорил о своей любви и открыто не показывал чувства. Внешне уравновешенный, он все время подкалывал Галку, задирался к ней, вызывая ее обиду и недоумение подруг. Но я-то знал, что это было такое своеобразное ухаживание.

    А вообще в обыденной жизни Генка был прирожденным комиком. Он мог легко рассмешить любую компанию, при этом даже не улыбнувшись.

    Чуть поодаль, несколько отстраненно от нас, лежал Игорь и, прищурившись, курил сигарету. Потом сел, вытянул ногу.
    - Вот, сука, прокусила все-таки штанину, вон, лоскут торчит. И за ногу хотела укусить, да я ей по морде съездил.

    Он подтянул к себе и раскрыл рюкзак.
    - Пацаны, а я две бутылки Сюйдже и две – Геоктепинского с собой прихватил. Все же путешествие, романтика, ночь – отметить надо.

    Мы часто брали на традиционные праздничные сборы класса эти приторно-сладкие виноградные туркменские вина, отличавшиеся дешевизной и низким качеством.

    - Ништяк! – одобрил Жорик. – Молоток, Игорь, что догадался. Самое то, что надо, - по бутылке на брата.
    - Надо было одно какое-нибудь брать, - логично добавил Генка. – Все равно у них только цены отличаются, а вкус одинаковый.
    - Подъем, чуваки! – скомандовал Жорик. – По коням! Надо ехать дальше.
 
    Второй раз мы сделали привал, доехав еще до одного арыка. Вправо и влево от дороги расстилались одинаковые зацветающие хлопковые поля.

    - Так, пацаны, отдыхаем пятнадцать минут. И потом – последний рывок. Есть будем уже на месте.
    - Есть – да, а вот подкрепиться – не грех и сейчас в самый раз, - произнес рассудительный Генка, протягивая каждому по медовому прянику.

    Немного отдохнув, поправив крепления на спальных мешках, притороченных к багажникам велосипедов, и закинув за плечи рюкзаки, мы продолжили путешествие.
 
    Путника, впервые попавшего в эту бедную растительностью местность, быстро утомила бы однообразная, не радующая глаз картина. И действительно, на что здесь смотреть? Сплошные хлопковые поля, сменяющиеся голой песчаной пустыней. На желтом раскаленном песке – ни одного деревца. Куда ни глянь – только желто-зеленая верблюжья колючка, низкий гребенчук да саксаул, одиноко и печально раскинувший в стороны свои сухие сучья. Кажется, все живое должно быть сожжено безжалостным солнцем. Но, приглядевшись, можно заметить ящерицу, не успевшую утром скрыться в земле и теперь пережидающую дневной зной в жидкой тени саксаула. Тут же  по горячему песку бегут, быстро перебирая лапками, по какой-то надобности муравьи. Подстегиваемые жарким, забивающим дыхание ветром, перекатываются по пустыне безродные шары перекати-поля. И больше – ни одного зверя вокруг, ни одного звука птицы. До самого горизонта все замерло, попряталось до спасительной вечерней прохлады.

    Но меня, аборигена пустыни, радовала эта картина так же, как радует чукчу на Крайнем Севере вид бесконечной ледовой глади, а якута – холодная неприветливая тундра. Это была моя малая родина.

    Приближался полдень. Соленый, едкий пот заливал глаза, и одежда наша была насквозь мокрая. Но мы упорно крутили педали и продвигались вперед до тех пор, пока впереди не показались аккуратные домики немецкого поселка. Над ними одиноким печальным пальцем смотрела в небо кирха с колоколом наверху.
 
    - Ф-фу, блин, кажется, приехали! – устало выдохнул Жорик и замедлил ход велосипеда. – Это все из-за тебя, Гена, - обернулся он назад, - так бы уже давно на месте были.

    Мы остановились у въезда в поселок, внешний вид которого являл собой резкий контраст с окружающей действительностью. Возле каждого любовно побеленного домика разбит палисадник. Здесь же росли необычные для пустыни фруктовые деревья. За домами были видны обработанные огороды. Возле многих домов стояли водяные колонки, питающие поселок артезианской водой.

    - Одно слово – немцы, - констатировал Генка. – Не то, что наши зачуханные туркмены. Куда их ни засели, везде нормальную жизнь себе смогут организовать.
 
    Поселок этот в нашем районе образовался давно, еще в годы Великой Отечественной войны. Тогда, по приказу Сталина и решению Совнаркома, были массово выселены со своих мест, как враги народа, немцы Поволжья, поселившиеся там еще в восемнадцатом веке, во времена царствования императрицы Екатерины второй. Причем, семьи разделили. Мужчин отправили на принудительные работы в лагеря, а их семьи – на поселение в Северный Казахстан и Туркменистан. Впоследствии, после смерти Сталина, к женам приехали освобожденные из лагерей мужья. Так и образовался в центре пустыни Каракумы этот поселок. А в наших классах полным полно было мальчишек и девчонок с немецкими фамилиями.

    - Сразу за поселком протекает Мургаб, - пояснил Жорик. – Если проехать насквозь весь поселок, то за ним, чуть дальше по течению реки, стоит одинокий старый заброшенный дом. В нем иногда ночуют рыбаки из города, когда не успевают засветло уехать. Будем надеяться, что сегодня там никого нет. Ну, а если место будет занято, что ж, тогда придется на свежем воздухе переночевать.
 
    - А не опасно? – подал я голос. – Ночью всякая живность на поверхность вылезти норовит. Еще змея какая-нибудь в спальник заползет.
    - Ага, - засмеялся Генка, - стройная, ласковая и с женским лицом. Эти змеи только и ждут, чтобы Витька со своим спальником сюда приканал. А еще кабаны, говорят, тут бродят.

    - А что? – ответил я. – Помню, отец рассказывал, как их однажды ночь в пустыне застала. Пришлось ночевать прямо на песке в спальных мешках. А перед самым отбоем один туркмен рассказал, что тут нередко змеи и дикие животные появляются. Потому что ночью в пустыне холодно, вот они к человеку и льнут погреться. Среди ночи отец проснулся оттого, что чье-то тело плотно прижалось к нему, – он ощущал его через спальный мешок. Под впечатлением рассказа и от ужаса перед открывающейся воображению картиной нападения хищника, до самого утра он не сомкнул глаз и лежал, не двигаясь, ни жив, ни мертв. А когда рассвело, отец осмелился расстегнуть спальник и осторожно выглянул наружу. Оказалось, что тот самый туркмен, который рассказал эту историю, ночью, во сне, непроизвольно подкатился к отцу под бок и лежал рядом. А отец думал, что это ядовитая змея об его бок греется.

    Нам повезло. Ветхий дом, словно древняя, согнутая годами старуха, равнодушно взирал на нас пустыми оконными проемами. Дверь также была открыта. Внутри никого не было. Дом был старый, весь в трещинах и какой-то осевший, будто постепенно уходил под землю.

    Внутри дома оказался маленький коридорчик, который, видимо, одновременно служил бывшим хозяевам также и кухней. Он переходил в одну большую комнату. Игорь потрогал стены.

    - Вроде, еще крепкий дом. А снаружи посмотреть – труха трухой, того и гляди, что развалится.
    - Да, немцы – строители те еще! Это тебе не туркмены, - поддержал его Генка. – Я знаю, когда кто-нибудь из немцев выезжает из города насовсем, сразу местные жители, претенденты на его дом, чуть ли не в очередь выстраиваются, ценятся эти дома у них.

    Мы с удовольствием скинули и сложили в угол рюкзаки, расправили затекшие плечи, отцепили от велосипедов спальные мешки и разложили их  в один ряд на глиняном полу.

    - Так, пацаны, первым делом идем купаться. Все остальное – потом, - скомандовал Жорик и, подавая пример остальным, сразу начал сбрасывать с себя просоленную потом одежду.

    Уже через пять минут мы босиком, в одних плавках гурьбой наперегонки мчались к воде. Да по-другому и нельзя было – раскаленный песок просто сжигал подошвы.

    Мургаб протекал всего в каких-нибудь ста метрах от дома. В переводе с таджикского слово “мургаб” означает “река, протекающая по пастбищам”. Она берет свое начало в горах Афганистана за счет таяния снегов. Но основная часть реки протекает по территории Туркменистана, где за счет нее создана целая широко развернутая система оросительных каналов в пустыне Каракумы.
    В немом восхищении мы на минуту застыли перед открывшимся нам Мургабом с его стремительным, бурным течением и мутной водой. Глинистый берег реки почти сразу уходил из-под ног в глубину. Из меня был пловец неважнецкий. Поэтому я предпочитал не отплывать далеко от берега и с удовольствием плескался в теплой, как парное молоко, воде. Генка с Игорем одолели больше половины реки. Но быстрое течение стало относить их дальше, туда, где река делала плавный поворот. Они повернули назад, но вышли на берег уже в густых камышах, метрах в двадцати от меня. Ноги по колено были вымазаны жидкой грязью, и ребята тут же полезли отмываться в воду.

    - Вот, черт, течение такое сильное, что чуть не унесло, на фиг, совсем! – устало произнес Генка. - Да я еще ногу о камыш занозил! – склонился он над стопой, отыскивая занозу.

    Один только Жорик мощными гребками упорно продвигался вперед. Мургаб в этом месте не был особенно широк, всего метров тридцать пять-сорок, но силу течения быстрой реки мог преодолеть далеко не каждый. Создавалось впечатление, что набранную в горах скорость она нисколько не потеряла. Наконец, Жорик достиг противоположного берега, отдохнул, отдышался немного и потом тем же путем вернулся назад.

    - Ф-фу, еле доплыл! – задыхаясь, произнес он, в изнеможении падая животом на песок. – Вот, гад, такое течение сильное, прямо дыхание сбивает!
               
    Я сидел в тени маклюры и любовался природой.
    - Да, там, где вода, - думалось мне, - сразу появляется жизнь. Не даром говорят старики-туркмены, что была бы только вода, и в нашей плодородной пустыне даже воткнутая в землю палка пустит корни и превратится в дерево.
    Возле реки, в отличие от остальной пустыни, даже днем не утихала жизнь. У берега, в грязи, в камышах, вели свой многоголосый хор лягушки. По поверхности воды легко бежал жук-плавунец. Изгибаясь и лихо передвигаясь против течения, пересекал реку уж. Несмотря на полуденный зной, у воды жара не чувствовалась. Даже приятно было сидеть в тени дерева с закрытыми глазами и ощущать на лице легкое дуновение пустынного ветра.

    - Ну, так что, может, хватит купаться, и пойдем, наконец, похаваем!? – полувопросительно проворчал Генка и, не ожидая наших ответов, первым поднялся, отряхивая песок со своего поросшего густой рыжей растительностью подсыхающего тела.

    Отправляясь в поход, мы не рассчитывали, что будем тратить время на приготовление пищи, разве что только на ее подогрев. Так что взяли с собой банку тушенки, свежие овощи и кое-какую консервацию. Генка достал пол-литровую банку моего любимого меда, смешанного со сливочным маслом, который чрезвычайно вкусно делала его мать.

    Пока мы готовили еду, Жорик насобирал и наколол топориком дров, разжег возле дома костер, соорудил над ним треногу, набрал в котелок воды прямо из Мургаба и повесил кипятить. Когда вода закипела, он бросил в нее картошку, лук, помидоры и куурму (кусочки бараньего мяса, залитые жиром – авт.). Вскоре в котелке аппетитно булькала первоклассная шурпа.

    Наконец, Жорик внес в дом дымящийся котелок с бьющим в нос опьяняющим ароматом. Мы встретили его появление ликующими возгласами. На одеяле, покрытом газетами и расстеленном прямо на глиняном полу, были врассыпную разложены наши яства – свежие помидоры, огурцы, редис, зеленый лук, вареные яйца. Я, благодаря своему отцу, обладал большими, нежели остальные, возможностями, и выложил на импровизированный стол большой кусок твердого сыра, палку копченой колбасы и баночку черной икры.

    - Обалдеть! – восхищенно выдохнул Генка, сглатывая голодную слюну. – Живут же люди! А вот послушайте, чуваки, какая занятная логическая цепочка получается. Допустим, нашей родной коммунистической партии сейчас легко доступна вот эта черная икорка…

    Он взял кусочек хлеба, намазал его маслом, сверху положил немного черной икры, откусил, закрыв глаза, немного посмаковал недоступный простым смертным деликатес, потом продолжил.

   -…Все мы знаем, учили Маяковского, ну, разве что Жорик мог подзабыть, - улыбнувшись, критически взглянул он на приятеля, - что партия и Ленин – близнецы – братья. Так? В то же время мы сплошь и рядом читаем лозунги, что партия и народ – едины. Таким образом, что у нас, в результате, получается? – обвел он всех нас хитрым взглядом. – А вот что. Отсюда мы можем сделать вывод, что у незабвенного Владимира Ильича на обеденном столе икорка бывала неоднократно. Поэтому и нашему народу-победителю она, стало быть, тоже должна быть доступна по мере  необходимости! – под смех присутствующих заключил он и начал ложкой смело накладывать икру на новый кусок хлеба с маслом. Потом любовно осмотрел получившееся в результате произведение кулинарного искусства, опять процитировал Маяковского – “величественнейшее слово – партия!”, после чего, будто священнодействуя, начал медленно пережевывать бутерброд, аппетитно причмокивая.
 
    Друзья давно знали один мой трюк. В младших классах школы родители каждый день давали мне с собой по паре двойных бутербродов с черной икрой.
    - Она крайне необходима, так как повышает гемоглобин, - внушал мне папа. – Поэтому ты просто обязан есть ее каждый день.

    От частого употребления икра уже не лезла в меня, но, чтобы не огорчать родителей, я продолжал безропотно класть бутерброды в свой ранец. На большой перемене очередь из пацанов ждала моего выхода из класса не менее жадно, чем выхода на арену клоунов таджикского цирка, ежегодно гастролировавшего в нашем городе. Наконец, я появлялся во дворе школы и, как библейский Моисей, накормивший свою паству манной небесной, милостиво протягивал ребятам любовно приготовленные моей наивной мамой бутерброды, которые счастливчики уничтожали буквально за пару минут. А взамен одноклассники давали мне пятикопеечные жесткие коржики, которым мы дали название “обломи зуб”, или жареные пирожки с различными начинками – я их очень любил.

    Тем временем, Игорь достал из рюкзака бутылку вина Сюйдже и щелкнул пальцем по горлышку.

    - Может, тяпнем для бодрости и за удачное начало путешествия юз (сто – туркм.) грамм?
    - Че это юз? – откликнулся Жорик. – Юз элли! (сто пятьдесят – туркм.).
    И начал составлять в центре одеяла наши металлические походные кружки.

    От исключительно приторного, теплого, дешевого двадцатиградусного напитка, а также голода и жары мы быстро захмелели. Так что через какие-то пятнадцать-двадцать минут уже горланили вразнобой.
                Бабы – дуры, бабы – дуры,
                Бабы – бешеный народ:
                Как увидят помидоры,
                Сразу лезут в огород!

    - А все-таки мы правильно сделали, что баб с собой не взяли, - прекратив петь, вдруг мрачно констатировал Игорь.

    В наших первоначальных планах эта идея возникала и остро дискутировалась. Но мы ее пресекли в зародыше. Открытым голосованием, почти единогласно, при одном воздержавшемся, Жорике, постановлено было девушкам в путешествии отказать. Не хотелось смешивать радость от поездки, чувство единения с природой и ощущение абсолютной свободы с любовными томлениями и попарными уединениями. Этого добра нам хватало и в городе.

    Я вспомнил, мне под страшным секретом рассказала Томка, лучшая подруга Галки, Генкиной пассии, как Игорь, изрядно выпив, вдруг заявился недавно к Галке домой. Просто перелез ночью через забор и начал стучать в окно ее дома. Яркий фонарь над входной дверью освещал его крупную фигуру. Как назло, родителей в ту ночь дома не было. От громкого стука Галка проснулась, увидела Игоря и вышла к нему во двор прямо в ночной рубашке и накинутом поверх нее шерстяном платке. Он стоял перед ней, высокий, немного пошатываясь от выпитого спиртного, с глупой, пьяной улыбкой, дыша перегаром.
 
    - Ну, чего тебе!? Чего ты приперся среди ночи, и людям спать мешаешь!? – напустилась на него Галка.
    - А у тебя че, дома нет никого? Ты одна что ли? – вместо ответа поинтересовался Игорь, пытаясь заглянуть через ее плечо в приоткрытую дверь.
    - Тебе какое дело!? – окончательно вышла из себя Галка. – Говори, чего пришел, алкаш ненормальный!?

    Неожиданно Игорь выхватил из кармана нож, рванул на себе рубаху и уперся острием себе под левый сосок.

    - Галочка, выслушай меня, пожалуйста, только не уходи! Я тебя давно люблю. Сразу влюбился, как только пришел в ваш класс! И всю жизнь любить тебя буду, клянусь! Пойдем сейчас к тебе, все равно ведь дома никого нет!

    От волнения голос его срывался, рука с ножом дрожала.
    - Уйди, пьяный дурак! – зашептала рассерженная Галка. – Уйди по-хорошему, а то я буду кричать и позову соседей! Чем к девушке приставать, лучше пойди, проспись!

    - Подожди, Галя, постой еще только одну минуту! Не уходи, прошу тебя! – улыбка сошла с побледневших губ Игоря. – Если ты мне откажешь, я убью себя, прямо сейчас, сию минуту, у тебя на глазах!

    Галка стояла молча, не двигаясь, с расширенными от страха глазами. Тогда он слегка надавил острием ножа в межреберье – на коже выступила капля крови.

    - Ну, хоть поцелуй меня тогда! – истерично выкрикнул Игорь.
    - Так и быть, - всерьез опасаясь за жизнь пьяного кавалера, ответила Галка.- Только ты должен пообещать мне, что сразу после этого уйдешь домой! Договорились?
               
    Он молча кивнул и судорожно сглотнул слюну. Тогда Галка быстро шагнула к нему, приподнялась на цыпочки и звонко чмокнула в щеку. Неожиданно Игорь, выронив нож, обхватил ее, прижал к себе, стал лапать груди, ягодицы, полез рукой под рубашку. А губами лихорадочно тыкался в лицо, пытаясь найти Галкины губы. Та, не произнося ни звука, начала отбиваться. Она молотила кулаками Игоря в грудь. Потом, выбрав удобный момент и изловчившись, что есть силы, ударила ему коленкой между ног. А напоследок, когда несчастный любовник мгновенно отпустил ее и согнулся от боли, издав громкий, долгий выдох, отвесила ему звонкую пощечину и исчезла в доме, заперев за собой дверь и расплакавшись от обиды и пережитого страха.

    - Небось, до сих пор яйца болят, - взглянув на Игоря, подумал я, усмехнувшись про себя. – А по виду и не скажешь, что у него может быть столько экспрессии. Сидит себе, молчит да, знай себе, сигаретку посасывает. И никаких эмоций! Интересно, как бы отреагировал на все эти известия Генка, если б узнал?

    А тот будто только и ждал, чтобы о нем вспомнили: приподнялся на локте и громко продекламировал в полной тишине.
                Хорошо в деревне летом –
                Пристает говно к штиблетам.
                Выйдешь в поле, сядешь срать,
                Далеко-о тебя видать!
                В жопу колет одуванчик.
                Ах, какая благодать!

    Когда вся наша компания дружно отсмеялась Генкиному необычному поэтическому вдохновению, Жорик объявил.

    - Так, пацаны, объявляется сон-час! Сейчас часок-другой покемарим – и опять купаться пойдем. А к ночи на реке закидушки поставим. Рыбаки рассказывали, тут издавна знатная рыба ловилась. Ухи мургабской попробовать хочется!

    С этими словами он улегся поверх своего спального мешка и тут же заснул. Мы тоже последовали его примеру.

    Когда вся компания проснулась, уже начало вечереть. Правда, шел всего лишь пятый час. Но в пустыне темнеет рано. Летом всего каких-то семь часов вечера, а землю уже окутала ночная мгла. Все предусмотрела природа – иначе невозможно было бы выжить на этой раскаленной сковородке. После захода солнца все живое сразу выходит из земли, нор, дупел деревьев, просто из-под кустов и камней. За два-три часа, отпущенных природой до начала ночного сна, нужно успеть насытиться, утолить жажду и снова спрятаться назад в свои убежища, кому от опасности, кому от ночной стужи. Дело в том, что климат в Каракумах -  резко континентальный. И если днем в пустыне можно умереть от жары, зноя и жажды, то ночью – запросто от переохлаждения, и не выжить без теплой одежды.

    Мы опять побежали купаться. Нагревшаяся за день вода стала еще теплее. Совершенно не ощущалось температурного перехода между воздухом и водой в реке. Даже неприятно стало купаться, вода не охлаждала тело. Зато лежать на песке стало намного приятнее, он уже не жег кожу, как днем. Только мешал ветерок, который поднимал пыль перед лицом – приходилось закрывать глаза.
 
    Мы купались около часа. Потом Генка с Жориком пошли в дом, чтобы принести закидушки и поставить их на ночь. У Генки отец был заядлым рыбаком. И не один раз у него в гостях меня потчевали великолепным жареным сазаном, а то и сомом.

    Мы с Игорем остались на берегу реки дожидаться товарищей. Но постепенно лежать становилось некомфортно. Все больше мешал усиливающийся ветер, который поднимал с земли фонтанчики песка и закручивал их в маленькие воронки.

    С закидушками в руках Генка с Жориком снова подошли к нам.
    - Слышь, Гена, - озабоченно произнес Жорик, всматриваясь куда-то вдаль, в пески, - боюсь, как бы у нас с рыбалкой полный облом не получился.
    - Почему?
    - Да и вообще, вероятно, нам придется сматываться отсюда по-быстрому. Вон, посмотрите туда.

    И он ткнул пальцем в сторону заходящего солнца. Мы тоже устремили взоры в том же направлении и сразу оценили всю грозящую нам опасность. Солнце вместо обычного во время заката красного цвета сейчас приобрело странное матовое белое сияние, будто заслоненное невидимыми тучами. На него даже можно было смотреть невооруженным глазом. Но это были не тучи, а страшный каракумский песок. Небо приобрело красновато-серый цвет.

    Все мы были хорошо знакомы с этим явлением, которое называется песчаной бурей, а у нас в городе – туркменским дождем. Это бедствие случалось не часто, но регулярно, где-то один-два раза в год, в основном, поздней весной или летом, и заранее предугадать его возникновение было невозможно. Туркменский дождь приносил с собой обычно большие неприятности – выворачивал с корнями деревья, валил столбы и рвал линии электропередач, надолго оставляя без света города и поселки, засыпал песком дома, шоссейные дороги, а иногда даже участки железнодорожных путей. Особенно тяжело приходилось в древности караванам, пересекавшим пустыню, так как песчаная буря засыпала песком караванные тропы, а иногда даже и сами эти караваны в полном составе. Что уж говорить тогда об одиноком путнике, внезапно застигнутым туркменским дождем! В борьбе со стихией у него не было абсолютно никаких шансов выжить. Повторяю, мы все хорошо были знакомы с песчаной бурей в городе, но никто из нас никогда не переживал ее в пустыне.

    - Да нет, не успеем, - сокрушенно покачал я головой. – Не позднее, чем через час буря будет здесь.
 
    - А чего нам так уж переживать? Все равно так и так не сносить головы, - засмеялся никогда не унывающий Генка. – Тут нас буря накроет. А если с этим что-нибудь, не дай бог, случится, - он ткнул в меня пальцем, - тогда дома кердык придет. Его отец нас всех по стенке размажет, мало не покажется. Поэтому я предлагаю встретить опасность здесь с гордо поднятой головой. Все-таки, какой-никакой дом всегда лучше, чем открытая местность. Авось, и повезет нам. Как говорится, бог не выдаст, свинья не съест! И лучше всего, не теряя времени понапрасну,  подготовиться к буре заранее.
   
    У дома было всего два окна, и оба они смотрели в пустыню. Значит, придется сдерживать летящий в окна песок. Мы сложили все свои вещи в один угол, а велосипеды перенесли в тамбур. Затем выбежали на улицу и начали искать хоть что-нибудь, что помогло бы нам ослабить напор стихии. В остатках разрушенного старого сарая за домом нашли лопату с обломанным черенком, несколько ржавых погнутых гвоздей-соток и несколько кусков старой, выцветшей, но еще довольно крепкой материи.

    - Эх, пару дрынов бы приличных срубить, чтобы подпереть хату изнутри, - произнес Жорик, в замешательстве вертя в руках походный топорик, - да не успею уже. Таким орудием целый день рубить придется.

    Пока он распрямлял гвозди и прибивал ими материю снаружи окон, мы еще успели сбегать к реке и наломать камыш. Потом поместили его в оконных проемах, а Жорик точно так же прибил остатки материи изнутри комнаты.

    - Ну, вот, теперь получилась хоть какая-то защитная прослойка на окнах, - удовлетворенно оценил он результаты нашей работы. – Она должна немного сдерживать ветер и песок. А мы изнутри тоже будем защищаться от стихии, если понадобится, еще и спальниками заложим окна. И, главное, не забудьте, чтобы у всех фонарики были наготове! – скомандовал он.

    Но мы и без команды уже держали их в руках, так как в комнате стало темно, будто наступила ночь.

    Окончив приготовления, мы вышли на улицу. Ветер уже достиг нешуточной силы, но еще продолжал набирать мощь. Приходилось прилично напрягать голосовые связки, чтобы преодолеть его свист. Все небо до западного горизонта было темно-красного цвета, будто где-то вдалеке пылал пожар. Пространство потеряло свои привычные очертания. Да и смотреть в сторону реки было невозможно – песок моментально забивался в глаза.
    - Итак, пацаны, буря началась! – крикнул Жорик. – Все быстро в дом!

    Мы вбежали внутрь и плотно закрыли за собой дверь. За стенами дома слышался безостановочный, противный, оглушительный свист ветра, словно невидимый соловей-разбойник насылал беду на нашу бедную лачугу. Изредка свист ненадолго ослабевал, как будто этот сказочный персонаж переводил дыхание, чтобы набрать в легкие новую порцию воздуха. И тогда было слышно, как буря швыряет в окна охапки песка. Несмотря на то, что мы, насколько возможно, защитились от прямого его попадания, песок просачивался во все щели, проникал, казалось, даже сквозь стены. Было даже странно, что дом, в котором мы держали тяжелую оборону, еще до сих пор не снесен этим неимоверным разгулом дикой стихии. Он стонал, как раненый человек, но, держался.

    Наши уши, глаза, рот, волосы, тело под рубашкой – все было в песке. Он хрустел на зубах, запорошил глаза. Мельчайшая песочная пыль витала в воздухе в таком количестве, что невозможно было дышать.

    В конце концов, после очередного особенно мощного порыва ветра, ветхая материя сразу на обоих окнах не выдержала напора и лопнула с громким треском. Горячий песок вперемежку с ошметками камыша с громким свистом ворвался в комнату, ударил меня в лицо и грудь, повалил на землю и начал осыпать, добивать мириадами мельчайших, острых, как осколки от гранаты, песчинок. Мои друзья тоже попадали на пол. Первым опомнился Жорик.

    - Пацаны! – отплевываясь, хриплым голосом от забивающего рот песка прокричал он. – Быстро хватайте спальники и закрывайте ими окна!  Вы втроем, Гена, Игорь и Витя, удерживайте ими одно окно, а я постараюсь закрыть другое!
 
    Барахтаясь в ежеминутно увеличивающихся на полу кучах песка, мы бросились в угол, схватили спальные мешки, сложили их один на другой и, с трудом преодолевая бешеное сопротивление ураганного ветра, навалились втроем на правое окно. У левого окна вел борьбу с напором стихии Жорик. Как античный исполин, в одиночку борясь с ураганом, стоял он на широко расставленных ногах, словно прирос к земле, и только кряхтел и громко матерно ругался, подбадривая себя. Казалось, не было такой силы, которая могла бы сдвинуть его с этого места.

    Окружающее пространство потеряло для нас реальность. Время перестало интересовать. Проходили одна за другой минуты, может быть, часы. А мы, напрягая все силы, продолжали держать тяжелую глухую оборону.

    Когда казалось, что ураган не закончится никогда, еще немного, и он окончательно захлестнет нас своей все сметающей на пути лавиной, порывы ветра неожиданно начали ослабевать. С каждой минутой толчки снаружи в наши несчастные спальные мешки становились все менее ощутимыми. А давящий на барабанные перепонки и изводящий душу свист изменился на громкое шипение, будто из лопнувшей гигантской футбольной камеры вдруг начал выходить воздух.
 
    Наконец, ветер окончательно прекратился. На несколько мгновений в воздухе воцарилась тяжелая, подозрительная тишина, вслед за которой мы услыхали вначале тихое, но с каждой минутой все больше усиливающееся шуршание. Это начался спасительный дождь, который возвестил о том, что пыльная буря улеглась.

    Мы оторвали спальные мешки от окон, бросили их на кучи нанесенного бурей песка и в изнеможении попадали на них, разминая затекшие руки, тяжело дыша и отплевываясь от забившегося в рот песка.

    Жорик поднялся первым. Он высунул голову в оконный проем, повертел ею из стороны в сторону и заорал во всю силу легких.
    - Пацаны! А-а-а! Победа! Мы живы! Все! Конец! Дождь! Айда на улицу!

    Ощущение своей силы, молодости, радость от счастливого спасения, новые надежды – все было в этом крике.

    Вслед за ним повыпрыгивали из окон на улицу и мы. Как сумасшедшие, стали выплескивать накопившиеся за время борьбы со стихией и так долго сдерживаемые эмоции, радуясь чудесному спасению. Раздевшись догола, мы дурачились, как глупые трехмесячные щенки, прыгали, орали что-то нечленораздельное, толкали друг друга и хлопали по спинам, купаясь в шуршащих теплых струях летнего дождя, смывающих, словно скверну, песок с наших разгоряченных молодых тел.
 
    Вконец обессиленные, мокрые до нитки, но совершенно счастливые, что выжили, выиграли эту нелегкую партию у природы, возвратились мы назад в дом. Открыть входную дверь было невозможно – она была наполовину завалена нанесенной грудой песка. К тому же, дождь превратил песок в жидкую, плотную грязь. Так что попали в дом мы тем же путем, что и вышли из него – через окна.

     - Ничего, - успокоил Жорик, - завтра утром выглянет солнышко, высушит песок, тогда откопаем и откроем дверь. Так бы ничего, можно до отъезда и через окна на улицу лазить, но наши велосипеды в окна не пролезут.

    - Чуваки, уже девять часов, - рассудительно произнес Генка, посветив фонариком на циферблат своих часов. – Самое время заняться ужином.

    - И заодно отметить наше спасение, - добавил Игорь, выразительно потрясая своим рюкзаком, благодарно отозвавшимся звоном  бутылок.

    - Только придется в сухомятку, сейчас сухих дров не найти. Да и костер не разжечь, дождь на улице, - констатировал хозяйственный Жорик.

    Мы отряхнули и повыбивали наши вещи от песка, расстелили на пол одеяло и разложили на нем оставшиеся от обеда продукты. Жорик критически осмотрел стол, сокрушенно покачал головой.

    - Эх, жалко только рыбки так и не придется нам попробовать. Сейчас уже поздно закидушки ставить, да и дождь на дворе. А завтра не успеем. Ладно, может, в другой раз когда-нибудь сподобимся.

    - Я полагаю, мы вполне заслужили сегодня двойную дозу, - произнес Игорь, доставая сразу две бутылки Геоктепинского. – Еще одну, последнюю, Сюйдже, оставим на завтра, на отъезд.

    Он открыл одну бутылку и разлил вино по кружкам. Мы разом соединили их в центре, над импровизированным столом.

    - Предлагаю выпить за дружбу! - восторженно выкрикнул я. – За то, что она помогла нам выдержать это нелегкое испытание и победить!

    Мы чокнулись и одновременно выпили терпко-приторное, густое виноградное вино.
    - Поэт! – произнес Генка, крякнув, и одобрительно похлопав меня по спине. – Оперы любит!

    И вдруг залился смехом.
    - А вы не подумали, пацаны, что, выпив Геоктепинского, мы вскоре сами в шизиков превратимся!? Как Шурик! – давясь одновременно смехом и бутербродом, добавил он.

    Мы все в те годы пребывали под впечатлением серии кинофильмов Леонида Гайдая о приключениях Шурика, не один раз смотрели их в кинотеатрах и давно разобрали на цитаты. А в поселке Геок-Тепе, недалеко от Ашхабада, находилась известная всем жителям Туркменистана республиканская психиатрическая больница, одно упоминание о которой вызывало у нас такие же ассоциации, как, например, Канатчикова дача у жителей Москвы.

    Вслед за Генкой вся наша компания тоже начала хохотать, повалились на спины, стучала руками и ногами в безудержном весельи. Мы были молоды, здоровы и счастливы от того, что осталось позади, как страшный сон, пережитое потрясение. Да и алкоголь быстро прибирал нас в свои крепкие тенета.

    Отсмеявшись и держась за животы от боли, мы сели и опять придвинулись к столу. Игорь разлил по кружкам содержимое второй бутылки.

    - А теперь надо выпить за любовь, - прогудел он без улыбки. – За любовь и удачу. Представляете, уже на следующий год окончим школу и разлетимся в разные стороны. Че ты тут, Жорик, базлал про какой-нибудь другой раз? Брехня это все и враки! И вы сами не хуже меня это понимаете! А я честно вам скажу, что абсолютно точно знаю, мы больше никогда не будем сидеть вот именно в такой компании! Так выпьем же за то, чтоб нам в этой жизни всегда везло!
    - И чтоб она была долгой! – громко выкрикнул я заплетающимся языком.
 
    Мы опять дружно осушили наши импровизированные бокалы, еще немного поели, а потом устало отодвинулись от стола.

    - Все, братва, - проговорил Жорик, отпив напоследок несколько глотков воды из фляжки и вытирая губы. – Теперь спать! Намучились все сегодня здорово, но вообще все молодцы. Что будем делать завтра, решим, когда проснемся. Как говорится, утро вечера мудренее.

    С этими словами он полез укладываться в спальный мешок.
    - Перво-наперво нужно песок от двери отгрести, - уже засыпая, добавил он.
 
    Я проснулся среди ночи внезапно, будто кто-то толкнул меня в бок. С минуту полежал неподвижно, приходя в себя, соображая, где нахожусь. В голове немного шумело от выпитого спиртного. Во рту было сухо от набившегося в десны и между зубами песка. Сильно хотелось пить.

    Я расстегнул молнию на спальном мешке, сел и окинул взглядом своих спящих товарищей. Вот лежит Жорик, выпростав во сне из спальника и широко раскинув руки. Вон Генка, спит, повернувшись на бок, зачем-то натянув на голову лежавшее рядом с ним одеяло, и что-то бормочет во сне. Игорь лежал на спине поверх своего спального мешка прямо в верхней одежде и издавал при каждом выдохе протяжный, монотонный храп.

    Я вылез через окно наружу и осветил фонариком  свое левое запястье – часы показывали два тридцать. Осмотрелся вокруг. Природа, уставшая от дневного зноя и тяжелой песчаной бури, расслабленно отдыхала. Только болтливые лягушки в камышах да ночные цикады своим стрекотанием нарушали тишину. В воздухе не ощущалось ни малейшего дуновения ветра. На темном, безоблачном небе ярко и отрешенно сверкали крупные, бездушные звезды. Из-за печной трубы хитро выглядывала жизнерадостная мордочка луны. Создавалось впечатление, будто небосвод опустился, навис надо мной и заключил меня в некое зацикленное пространство, отгороженное от остального мира. От земли, щедро политой дождем, исходила непривычная для пустыни, приятная прохлада.
 
    Ноги привели меня к реке, к тому месту, где мы купались днем перед началом песчаной бури. Течение было бесшумным. Только дрожала и колебалась лунная дорожка в быстрой воде Мургаба. Душа моя была очарована открывшейся картиной.

    В те годы я был очень начитанным, романтически настроенным и глубоко одиноким мальчиком. Занятия и забавы сверстников и друзей не интересовали меня. Кто-то из них, продлевая детство, продолжал играть в войну или детские подвижные игры. Кто-то, незаметно повзрослев, стал вовсю приударять за девчонками. Иные, ощутив в себе техническое призвание, осваивали бытовые электроприборы и автомобили. А некоторые вообще, безвозвратно покинув наше детское общество, пошли помогать родителям, устроились работать на заводы и в учреждения.

    Все свободное от школы время я был предоставлен самому себе. В семье был единственным, поздним и обожаемым ребенком. Высокопоставленные родители целыми днями пропадали на работе. А чтобы я не скучал, заваливали подарками и выполняли любую мою просьбу. Иногда мое времяпрепровождение скрашивали приходившие в гости друзья. Бывало, и я также ходил к ним.
 
    Но чаще всего приходилось сидеть дома в одиночестве. Вначале, чтобы убить время, играл сам с собой в какие-то глупые, самим придуманные игры. Но моей взрослеющей душе постепенно стало скучно и тесно в этом искусственном мирке. И, не рассчитывая на чью-либо помощь, я начал самостоятельно раздвигать его границы – стал много читать и размышлять над прочитанным. В результате, в голове моей стали слагаться стихи, а в душе зазвучала музыка, которую я перекладывал на ноты.

    К шестнадцати годам я превратился в типичного книжного романтичного мальчика. Такого же, как барышни девятнадцатого века, начитавшиеся любовных произведений. Только я был мальчиком, проштудировавшим все приключенческие романы, в великом множестве стоявшие на полках книжных шкафов в нашей квартире.
 
    Я пребывал в плену рыцарских турниров и героических подвигов во имя прекрасной дамы, дальних рискованных морских странствий, долгих блужданий и приключений в знойной и опасной тропической сельве и необыкновенных открытий на Дальнем Севере. Я страстно желал спасти прекрасную волоокую незнакомку от напасти коварного злодея или, рискуя своей жизнью, вырвать гордую креолку из лап страшных индейцев-людоедов.

    Я был до самых краев души переполнен любовью. Еще ни разу в жизни даже не поцеловав ни одной девочки, я был страстно и безответно влюблен. Но не в кого-то конкретно, а в неясный романтический образ, то вдруг появлявшийся передо мной в чьем-то привлекшем внимание лице, то опять исчезающий в колеблющейся, отдаленной дымке. Это непроходящее чувство заставляло оборачиваться, осматриваться по сторонам, пока мой постоянно ищущий, алчный взор не находил себе новый предмет обожания.

    Я влюблялся напропалую во встречных незнакомых девушек, и в последующие дни подолгу бродил по улицам города, надеясь еще раз встретить предмет своего мимолетного интереса. Влюблялся в героинь книжных романов, в тишине и одиночестве проливая реки слез от невозможности встречи с ними наяву. Влюблялся в героинь кинофильмов. И тогда снова и снова тянул в кино ничего не понимавших своих родителей, друзей и знакомых, пересматривая фильм десятки раз ради одного крохотного эпизода, одного взгляда или жеста героини с экрана, который, представлял я, был предназначен именно мне.

    Все окружающее пространство – небо, река, раскинувшаяся до горизонта безмолвная пустыня – а также теплая южная ночь и принятый алкоголь накрыли меня глубокой печалью. Мне вдруг представилось, что вижу всю эту красоту в последний раз. Я экзальтированно любовался всем и одновременно прощался с миром. По щекам моим текли слезы.

    И тут передо мной явилась она. Метрах в двадцати от того места, где стоял я, в зарослях камыша был сделан еще один проход к реке. И из воды на берег неожиданно вышла наяда.

    Освещенная лунным светом и звездами, словно специально дразня мое воображение, она выходила из воды медленно и свободно. Вначале показался торс, потом ноги, наконец, вся она вышла на берег. Не замечая меня, незнакомка остановилась на песке, нагнулась, отжала волосы, попрыгала на месте, сделала несколько согревающих упражнений руками. Затем встала и томно потянулась.

    Все это было немыслимо, сказочно. Я стоял молча, как вкопанный, пожирая глазами открывшееся передо мною виденье. За исключением желтовато-молочного лунного света, немного расцветившего ночную картину, все остальное пространство представляло собой сплошное черно-белое, графическое изображение. И темный, будто точеный, маленький силуэт в таком же темном купальнике, свободно меняющий свои очертания в лунном свете, приводил меня в трепет.
 
    Наконец, девушка, видно, почувствовала на себе мой взгляд. Она прекратила свои упражнения, затем резко обернулась, увидела меня, но не убежала. Наоборот, она несколько секунд молча смотрела в мою сторону. А потом вдруг вытянула в моем направлении обе руки и призывно поманила меня к себе.

    И я, как кролик к удаву, как змея за дудочкой факира, не отрывая взгляда, медленно и послушно пошел к ней. Я боялся ускорить шаги, опасаясь, что это прекрасное виденье сейчас исчезнет. Но, к моей великой радости, этого не произошло. Когда я приблизился, девушка по-прежнему стояла неподвижно с вытянутыми руками. Я дотронулся до ее плеча, не веря в реальность происходящего. Маленького роста, стройная, темноволосая, она молча улыбалась мне. И зубы ее матово блестели в лунном свете. А на щеках проступили маленькие симпатичные ямочки.
 
    Так мы простояли друг против друга какое-то время, и я любовался прекрасной незнакомкой. Сердце мое замирало от одной только мысли, что  это может быть всего лишь сон, и после пробуждения девушка исчезнет.
 
    - Кто ты? – сделав над собой усилие, наконец, вымолвил я.
    - Неважно, - прошептала она, по-прежнему не отрывая взгляда от меня и продолжая улыбаться.

    - А все же? – я тоже перешел на шепот, словно в этой безмолвной ночи нас кто-нибудь мог подслушать.
    - Меня зовут Любочка, Люба. А мама зовет меня Любхен.

    - Ты здесь живешь?
    - Да, вон там, на другом конце поселка. А тебя как зовут?

    - Я – Виктор, можно просто Витя. Мы с друзьями приехали отдохнуть на Мургаб, да вот буря помешала. Они сейчас спят вон в том старом заброшенном доме.
    - А ты почему не спишь?

    - А ты?
    - Я люблю приходить сюда ночью и купаться в Мургабе. Вода – теплее парного молока. Обычно после дневной жары так приятно освежиться!

    - А мне просто что-то не спится. Да и грех спать в это время, пропуская такую красоту. Я здесь впервые, но не могу глаз отвести от этого чуда природы.

    - Да, вот это буря сегодня была! – немного помолчав и перестав улыбаться, произнесла Люба. – И как только вы ее с друзьями пережили в таком ветхом доме? Я сколько здесь живу, никогда ничего подобного не видела, хотя туркменский дождь проходит у нас каждый год.

    - Да, и я тоже. У нас в городе они тоже регулярно бывают, но не такие сильные. Но ничего. Это даже хорошо, что нам выпало такое испытание. И мы выдержали его. А теперь друзья отдыхают.

    - Да, вы сильные и смелые ребята, - опять улыбнулась Любочка и, снова протянув руку, дотронулась до моей верхней губы, над которой начали пробиваться первые мягкие усики.

    Я непроизвольно схватил эту руку, прижал к губам и поцеловал мягкую, пухлую ладошку.

    - Подожди, - тихо произнесла она, сдерживая смех, и высвободила руку. – Вы все учитесь в школе?
    - Да, в девятом классе и в одной школе. А ты?
    - И я тоже в девятом.

    Я не знал, как дальше поддержать разговор, только молча смотрел на нее. Она была в купальнике с широким вырезом на спине и резиновых шлепанцах. Легкий цветной халатик был перекинут у нее через плечо. Люба отвернулась от меня и стояла лицом к реке, глядя куда-то вдаль.

    Я подошел сзади и осторожно дотронулся до ее открытой спины. Люба обернулась, окинула меня всего долгим, внимательным взглядом. Потом сделала шаг в сторону и пошла вдоль камышей, время от времени оглядываясь и маня меня рукой. Испугавшись, что она сейчас исчезнет, растворится в ночи, я поспешил за ней.

    Так мы прошли метров сто. Вдруг Люба внезапно остановилась, подождала, пока я приближусь, и, пристально посмотрев в глаза, положила мне руки на плечи. А я стоял, как истукан, отвернув голову в сторону от смущения и не зная, куда девать сделавшиеся неожиданно большими и лишними руки. Люба подождала несколько секунд моей реакции, потом произнесла.

    - Ну, что ты?
    - А что? – отчего-то смутился я.
    - Чего, говорю, такой несмелый?

    Я продолжал стоять, готовый провалиться сквозь землю. Во рту у меня пересохло от волнения. Она издала короткий смешок, но тут же подавила его и удивленно спросила.
    - Ты никогда не был с девушкой?

    Я судорожно сглотнул слюну и отрицательно помотал головой.
    - И что, даже ни разу не целовался!? Просто не могу поверить, неужели у тебя ее никогда не было!?

    Я молчал и не сводил с нее глаз. Люба улыбнулась, легко провела ладошкой по моему лицу, прошептала.

    - Какой смешной мальчик, совсем молоденький. И совсем ничего не умеет. Как странно и интересно. Надо же, я думала, что сейчас уже не бывает таких.
         
    Не зная, что в таких случаях нужно делать и говорить, я просто стоял и пожирал ее глазами. Все ситуации, известные мне по кинофильмам и книгам, все возможные варианты ответов и ведения светской беседы с дамой вылетели из головы.

    - Иди сюда, - продолжала завлекать меня девушка, - иди скорее ко мне, милый мальчик. Я научу тебя любви, всему научу.

    Она легонько потянула меня за руку, и я сделал шаг ей навстречу. Теперь мы почти касались друг друга молодыми разгоряченными телами. Люба взяла мои руки в свои и положила себе на талию. Затем привстала на цыпочки, так, что оказалась одного роста со мной. Я ощущал легкое дыхание, исходившее из ее раскрытых мне навстречу губ. А она обхватила меня за шею и притянула мои губы к своим.

    И тут, будто какой-то невидимый заслон рухнул между нами. Я впился в эти пухлые мягкие губы, всосал в себя ее язык. Задохнувшись, вынырнул на поверхность, только на один вдох оторвавшись от нее, а затем сжал девушку в своих объятиях и стал неистово целовать все, что попадалось навстречу губам – глаза, нос, щеки, грудь. А руки сами заскользили ниже талии.

    - Любочка, я люблю тебя! – кричал я шепотом, задыхаясь, упиваясь смыслом этих много раз прочитанных и услышанных от других, но таких необычных в собственном произношении слов, и продолжал неумело тыкаться в нее губами.

    - Ух, какой сильный, какой темпераментный и настойчивый мальчик! – шептала она, глубоко дыша и заражаясь моим темпераментом. – Вот это тихоня! О-о, не спеши! – вдруг повысила она голос, пытаясь вырваться из моих объятий. – Постой, кому говорят, медведь какой! Да подожди же ты, наконец!

    Ей удалость отскочить назад. И теперь она стояла в двух шагах от меня, тяжело дыша, глядя на меня исподлобья и улыбаясь. А я озирался вокруг в полном недоумении, потеряв ориентацию во времени и пространстве, всякую способность соображать, и словно ожидая чьей-то подсказки, что мне делать дальше.
 
    - Тихо, Витенька, не безобразничай, - произнесла она, когда мы оба немного успокоились и отдышались. – Так нельзя. Так не поступают с порядочными девушками.

    - Но я же люблю тебя, Любочка! – опять, как попугай, повторил я, не зная, что еще сказать и сделать.
 
    Она снова подошла ко мне вплотную, взяла за руки, опасаясь, как бы я опять не начал подминать ее под себя, потом провела ладонью по моему лицу, печально улыбнулась.

    - Какой милый и неиспорченный мальчик! Люди – не животные, Витенька. Любовь – это совсем не то, что ты сейчас себе вообразил и произнес. Нет, настоящую любовь надо выстрадать. Поухаживать за понравившейся девушкой, дарить ей цветы, подарки, делиться с ней своими мыслями, всем тем, что тебя волнует, и слушать в ответ ее. Ты должен хорошенько подумать и разобраться в себе, в своих чувствах, твоя ли это муза. И если так, то упорно добиваться ее, страдать, сомневаться и бороться за свою любовь. Вообщем, много всего нужно совершить и прочувствовать, чтобы понять – вот она, твоя единственная.
 
    Потом, немного помолчав, тихо и грустно добавила.
    - И даже при всем при этом все равно возможны ошибки.

    Я, затаив дыхание, слушал ее, понимая умом, но не ощущая сердцем. И страдал одновременно, чувствуя, что скоро все кончится, как волшебный сон. Девушка взяла в ладони мое лицо.

    - Не переживай, у тебя все это еще будет в жизни, Витенька. Ты – хороший и умный мальчик. Я верю, что ты будешь счастлив, обязательно будешь! А теперь прощай.

    Она привстала на цыпочки и запечатлела на моих губах легкий поцелуй. Я хотел удержать ее, но она выскользнула из моих рук и медленно пошла по песку, то и дело оглядываясь и постепенно ускоряя шаг. А меня какая-то непонятная сила продолжала удерживать на месте.

    - Любочка, подожди! – в отчаянии крикнул я. – Скажи хотя бы, кто ты?
    Она остановилась и обернулась ко мне. Будто ветром прошелестел ее ответ.
    - Я – любовь твоя, Витенька, будущая любовь!

    Никогда еще мне не было так горько. Девушка вновь начала удаляться, а я стоял, пригвожденный к месту и, как ни пытался, не мог оторвать ног от земли. И тогда я в отчаянии снова закричал.

    - Прошу тебя, ответь еще только на один вопрос: где искать тебя, Любхен?
    - Меня не нужно искать! – донеслось до меня издалека, словно эхо, так как саму девушку я уже не мог различить в темноте. – Я найду тебя сама и приду тогда, когда ты меня совсем не будешь ожидать. Но ты должен всегда быть наготове к возможной встрече со мной. Как с той сказочной жар-птицей, которая может осчастливить на всю жизнь. Ну, а если проворонишь, пеняй на себя, тогда останешься несчастным навеки. И, наконец, запомни главное, не ошибись в своем выборе, Витенька!

    Голос девушки затих вдали. И в ту же минуту первые лучи восходящего солнца ласково тронули землю. Ночь начала сдавать свои права.
 
    Словно в бреду, дошел я до нашего временного пристанища, влез в окно и, едва коснувшись щекой спального мешка, заснул, как убитый.
 
    Проснулся я позже остальных своих товарищей от того, что Генка расталкивал меня.

    - Вставай, лежебока, солнце уже давно над головой! Ты так крепко спал, что мы не стали тебя будить, прибрали все тут сами без тебя. Пока в порядок хату приводили, ты даже не шелохнулся. Как можно так долго и, главное, так крепко спать!?

    Вошел Жорик, держа в руках сломанную лопату, отдуваясь и вытирая пот со лба.   

    - Ф-фу-у! Еле отгреб песок от двери. Наверное, с полтонны перекидал. Для такой каторжной работы да еще такой говеный инструмент – запросто сдохнуть можно!

    Он остановил взгляд на мне.
    - Ну, что, орел, выспался, наконец? Ладно, хрен с тобой, живи, лентяй! Твое драгоценное здоровье нам сейчас гораздо важнее, чем твой скромный труд. Игорь, где ты там!? Давай, доставай по-быстрому последнюю бутылку, сейчас опохмеляться будем!

    Мы быстро собрали остатки еды в центре расстеленного одеяла. Игорь разлил вино по кружкам.

    - Так, пацаны, первоначально выработанная диспозиция несколько изменилась, - прежде, чем произнести тост, констатировал Жорик. – В своих планах мы кое-чего не рассчитали, а кое-чего не учли. Еды у нас осталось ровно на один раз. Рыбу по объективным причинам мы не поймали. А вчера к тому же еще и устали, как черти. И здесь надолго оставаться нам теперь ни к чему. Поэтому сейчас завтракаем, потом собираем вещи, окупнемся по-быстрому – и в обратный путь. Причем, чем раньше выедем, тем лучше. Успеем до дома доехать, пока есть силы и солнце не так жарит. Ну, а теперь, - он первым поднял кружку, мы – за ним, - выпьем за удачное возвращение, друзья!

    Мы дружно чокнулись, разом выпили содержимое кружек, затем доели все оставшиеся со вчерашнего дня остатки снеди. И тут, когда хмель снова начал приятно туманить голову, я опять вспомнил ночное происшествие и Любхен.

    - Ты куда!? – удивленно вскрикнул Генка, увидев, что я перелезаю через окно на улицу. – Мы же еще вещи сложить должны, а только потом купаться. Да и дверь уже открыть можно.

    Но я, не отвечая ему, опрометью бросился к реке, к тому месту, где мы целовались с Любочкой. Но нигде даже намека не было на наши следы. Вокруг меня лежал девственно чистый песок, будто его только что тщательно подмели веником.

    - Пацаны, пока я спал, здесь девушка, Любхен, не проходила!? – кинулся я назад к своим товарищам.

    - Какая еще Херхен!? – засмеялся Генка. – Ты че, Витька, совсем спятил от жары или вина перебрал? Хоть поселок и далековато от реки, но мы вообще два дня никого не видим, будто вымерли все его жители. А ему, видите ли, девушки в галлюцинациях представляются! Ну-ка, давай, лучше поскорее собирай свои вещи, и идем купаться.

    Уже через полчаса мы дружно плескались в мутной и теплой воде Мургаба. Но я никак не мог успокоиться: несколько раз выбегал на берег и с надеждой пристально вглядывался в белые домики видневшегося вдалеке немецкого поселка.
 
    Наконец, Жорик вышел из воды и скомандовал.
    - Так, все! Сейчас отдых двадцать минут – загораем, обсыхаем, отряхиваемся. Потом одеваемся, складываемся, грузимся – и по велосипедам! 

    Время подбиралось к одиннадцати часам дня, когда мы были готовы к отъезду.

    - Вообще-то подзадержались. На пару, а то и на три часа раньше надо было выезжать, - сокрушенно произнес Жорик, обвел критическим взглядом всю свою команду, а потом посмотрел на небо, с которого обжигало нас безжалостное солнце. – Но ничего не поделаешь. Других вариантов все равно у нас нет. Надо ехать.

    Но так просто сразу отправиться в путь не удалось – несчастья продолжали преследовать нас. Когда я навьючил на багажник велосипеда спальный мешок и одел на плечи опустевший за время путешествия рюкзак, оказалось, что оба колеса моей боевой машины безнадежно спущены.

    - И у меня тоже спущено заднее колесо, - уныло произнес Игорь.
    - Вот мы бараны! – зло выругался Жорик. – Ну, чего бы нам не догадаться с утра велики в хату завезти!? Они же на солнце почти полдня пролежали! Вот стыки, наверное, на камерах и расклеились. А разбирать сейчас колеса уже некогда, только время зря потеряем. Все равно их нечем клеить.

    Я растерянно топтался возле велосипеда, не зная, что предпринять.

    - Так, Гена, ты берешь шефство над ним, - распорядился, указывая на меня пальцем, Жорик. – Давай, перегружай его спальник себе на багажник, пока Витька будет колеса накачивать. А я точно так же буду Игоря опекать.
    - Так они же скоро опять спустят, - осмелился подать я свой голос.
    - Спустят, значит, снова накачивать будешь, грамотей нашелся! – зло отозвался Жорик. – Так и будем ехать и накачивать, накачивать и ехать, пока до дома не доедем!

    Накачав колеса и перераспределив поклажу, мы, наконец, тронулись в дорогу. Уже наступил полдень. Обратный путь обещал быть намного более сложным и долгим, чем поездка накануне. Мы с Игорем что есть мочи крутили педали, чтобы успеть проехать максимальное расстояние, пока бедные наши колеса опять не окажутся на ободах. Потом останавливались и быстро их накачивали, пока Жорик с Генкой на нагруженных под завязку велосипедах не подъезжали к нам. Доехав до нас, они спешивались и отдыхали, а мы снова мчались вперед на облегченных велосипедах.

    Так мы проехали примерно треть пути, а время перевалило уже за два часа дня. Первым, как обычно, начал сдавать я. Но и работы, справедливости ради, на мою долю выпало больше, чем остальным. В то время как Жорик с Генкой по ходу движения устраивали себе короткие передышки, мы с Игорем работали без отдыха – то, напрягая мышцы ног, неслись вперед, то изо всех сил качали колеса. Но если Игорь накачивал одно колесо, то мне приходилось работать вдвойне. Кроме того, такая беспрерывная работа требовала постоянного пополнения энергии, а еды у нас с собой совсем не осталось. К тому же нещадно палило солнце, а неукротимая жажда забирала последние силы.

    Я давно уже осушил свою флягу с водой и равнодушно крутил педали, не замечая, что уже опять еду на ободах. К нашему счастью, впереди показался небольшой поселок, а у дороги – водопроводная колонка.

    Еле удерживая руль дрожащими руками, я подъехал к ней, бросил велосипед на землю и, в полном изнеможении, опустившись на корточки, пустил прямо себе на голову тугую струю холодной воды.

    - Ты че делаешь, дурак что ли!? – закричал Генка.- Этим ты не поможешь себе! А капли воды – они, как линзы, еще сильнее будут притягивать к тебе солнечные лучи. Обгоришь и солнечный удар получишь! Давай-ка, лучше колеса накачивай!
 
    Я нашел в себе силы оторваться от колонки, подняться и накачать одно колесо.

    - Все, больше не могу. Сил нет, - заявил я и принялся пить и набирать во фляжку воду из колонки. 
    - Ну-ка, отойди! – крикнул Жорик. – Таким питьем только последние силы уничтожишь!
    - А че? –
 засмеялся Генка. – Я где-то, не помню, читал, что в тонне воды содержится один грамм жира. Пусть себе пьет, заодно и голод утолит.
    - Заткнись ты, умник! – рассердился Жорик. – Лучше иди, накачай Витьке другое колесо! А то мы так до самой ночи не доедем.

    Немного отдохнув, мы опять тронулись в путь. Но убийственно палящее солнце, голод, жажда и непомерные перегрузки делали мое положение безвыходным. Я останавливался все чаще и отдыхал все дольше. Однако силы не только не восстанавливались, но убывали с катастрофической быстротой.

    Мы находились в пути уже четыре часа. За это время вчера мы преодолели весь путь. А сегодня нам оставалось проехать до города еще километров десять.

    Остальные ребята тоже выбились из сил. На очередной остановке Жорик предложил.

    - Так, чуваки, меняем программу, а то, боюсь, не доедем. Гена, давай нам еще один спальник. Мы с Игорем возьмем каждый по мешку на плечи. Еще один он навьючит на свой велосипед, сам пересядет ко мне на багажник, а свой велик будет держать за руль и катить сбоку, как на буксире. И мы поедем быстрее вас без остановок. Ты, Гена, до самого города будешь сопровождать Витьку и помогать ему накачивать колеса. Видишь, он совсем сдох. И сейчас его задача – только бы добраться до дома. Ну, а я, после того, как доставлю Игоря, если останутся еще силы, поеду к вам навстречу.

    Наши товарищи уехали, и мы остались с Генкой вдвоем. Еще немного посидели, набираясь сил. Я не удержался и в очередной раз приложился к фляжке.

    - Давай, поднимайся, доходяга, - устало произнес мой напарник, - разомнись немного, а я пока тебе колеса подкачаю.

    Вскоре мы тронулись в путь. Воздух из колес моего велосипеда выходил все быстрее, и время между движением и подкачками все более сокращалось. Когда колеса окончательно садились на обода, мы останавливались, и Генка безропотно прикладывался к насосу. А потом долго восстанавливал дыхание, не вставая с корточек.

    Прошло еще часа полтора. Солнце уже приготовлялось к вечеру, ощутимо продвинувшись на запад. Голодные спазмы хватали меня за желудок. Даже воду уже было противно пить.

    До города оставалось еще километра два, когда мы опять остановились. Я сразу бросил велосипед на обочину дороги и уселся рядом с ним. Генка, тяжело дыша, взял насос, чтобы в очередной раз накачивать мои колеса. Но неожиданно остановился, возвратился к своему железному коню и пощупал колеса.
    - Е-мое, у меня тоже спустило заднее колесо! Блин, что теперь делать!?

    Он со злости изо всей силы пнул ни в чем не повинный велосипед и в растерянности навис надо мной. А я вдруг почувствовал необыкновенный покой и умиротворение. Улыбнувшись сухими, потрескавшимися губами, я взглянул на своего друга и ободряюще похлопал его по ноге.

    - Делать нечего, Гена. Надо теперь и нам с тобой тоже разделиться. Давай, подкачай сейчас свой велосипед и поезжай домой. А я еще немного отдохну тут и как-нибудь доберусь до дома сам, тут уже недалеко осталось. Только оставь мне свою фляжку с водой, а то здесь негде набрать.
 
    Генка молча отцепил фляжку от пояса и передал мне. Потом накачал заднее колесо, оседлал велосипед, обернулся ко мне.

    - Витя, ты точно сам сможешь добраться до дома?
    - Да доеду я, доеду, не переживай! – попытался подбодрить я друга.

    Генка уехал, а у меня не осталось даже сил сидеть. Я улегся на обочину дороги возле велосипеда, прямо в теплую и мягкую, как перина, пыль, лицом вверх и стал смотреть на вечереющее небо, одинокую маклюру с уныло повисшими листьями, ожидающими ночной прохлады, проезжающие мимо легковые и грузовые машины. Страшная усталость и апатия сковала все тело, и я почувствовал, что засыпаю.

    - Вот так, наверное, наступает смерть, - проступила в сознании мысль. – Хорошо, спокойно, только обидно немного.

    Неожиданный сильный удар в бок вывел меня из дремотного состояния. Я открыл глаза и повернул голову – рядом со мной валялся расколовшийся от удара маленький арбуз. И в следующую секунду раздался дружный громкий хохот из кузова удаляющегося грузовика.

    Я с трудом поднялся и сел, опираясь на руль лежащего велосипеда. Меня внезапно накрыла густая волна ненависти.

    - Что, умереть!? А вот это не хочешь!? – заорал я и показал кукиш грузовику. – Нет, не дождетесь того, чтобы каждая собака безнаказанно задирала надо мной ногу! Хрен, вы возьмете меня!

    Я подобрал арбуз, выгреб из него рукой сладкую, липкую, сочную мякоть, прямо с косточками засунул себе в рот и с наслаждением начал жевать, давясь сладким соком, который тек по рукам и подбородку. Затем сделал из Генкиной фляжки пару глотков воды, ополоснул лицо и руки. Потом, с трудом подняв и оседлав велосипед, прямо на ободах, без подкачки, на которую уже не осталось сил, поехал по краю дороги, еле удерживая равновесие и виляя рулем, словно впервые держал его в руках.

    Я поставил себе задачу проехать без отдыха половину дистанции и преодолел ее. Уже совсем рядом виднелись крайние дома нашего города. А еще через две улицы стоял мой дом.

    Но сил больше ни на что не осталось. И я, непроизвольно крутанув рулем, свалился на обочину, больно ободрав себе бок о гравий.

    Стекло ручных часов разбилось, но сами они работали. Было ровно шесть часов. Вечерело. Постепенно зной начал спадать, и воздух стал как бы загустевать. Через час солнце скроется за горизонтом, и вскоре будет совсем темно. Я по-прежнему лежал у дороги, но дал себе команду встать ровно через пятнадцать минут. Отдых не прибавил мне сил, и я понимал, что смогу совершить всего лишь одну попытку.

    Ровно в восемнадцать пятнадцать я с огромным трудом поднялся. Но тут оказалось, что ноги не повинуются мне. Сделав несколько безуспешных попыток взобраться на велосипед, я, в конце концов, поставил его под углом для опоры и пешком начал преодолевать последний отрезок дистанции. Так мы медленно двигались по дороге, поддерживая один другого.

    У ближайших городских домов меня, грязного и оборванного, поджидала ватага всегда голодных до зрелищ мальчишек. Когда я проходил мимо них, они что-то начали кричать мне вслед по-туркменски, а потом стали швырять в меня камнями. Я слышал звуки попадания их в меня и велосипед, но до крайности утомленное тело уже было нечувствительно к боли. Мечтал только об одном, чтобы не попали в голову и чтобы не потерять сознание.

    Наконец, я добрался до своего дома. Когда с трудом открыл калитку и завел во двор велосипед, смог произнести только бросившимся ко мне родителям.
    - Мама, я хочу есть и спать.

    После этого силы окончательно оставили меня. И я, выпустив руль верного велосипеда, рухнул на руки подхватившего меня испуганного отца.
 
    Проспал я до следующего вечера, окончательно пришел в себя еще через сутки, а занятия в школе начал посещать вообще только через неделю. И в один из тех “постельных” дней, когда я лежал в кровати, перебинтованный и обмазанный жирной противоожоговой мазью, вдруг открылась дверь, и мама впустила ко мне в спальню всех троих моих напарников по несчастью. Они осторожно уселись в ряд напротив кровати на стулья и какое-то время просто испуганно смотрели на меня, не зная, о чем можно говорить со мной. Потом Жорик осмелился сказать.

    - Привет. Ну, ты как вообще, Витя?

    В ответ я кивнул головой, изобразил подобие улыбки и поднял вверх большой палец правой руки.
 
    - А знаешь, - продолжил он, - когда я доставил Игоря домой, оказалось, что у меня тоже спустило одно колесо. Поэтому я к вам уже не смог поехать навстречу.

    - А я, - заговорил следом Генка, - как только домой приехал, мать меня сразу всего сметаной обмазала. И я потом всю ночь не спал, ругал себя за то, что поддался на твои уговоры, и страшно боялся, вдруг ты уже умер там на дороге.

    Ребята опять замолчали, опасаясь сделать или сказать что-нибудь лишнее. А мне вдруг сделалось необыкновенно комфортно и весело. Я подскочил на кровати и громко крикнул во всю силу своих легких.
    - Ничего со мной не сделается! Вот фигу вам всем! 
 
    Они удивленно посмотрели на меня и вдруг все разом начали безудержно хохотать. Смеялись долго, до слез. А я переводил взгляд с одного лица на другое и счастливо улыбался, радуясь своей молодости, летнему солнечному дню, воспоминаниям о недавнем путешествии, безоговорочной крупной победе нашей сборной над бельгийцами на чемпионате мира по футболу в Мексике, верным друзьям, которые есть у меня.
 
    Вот сидит возле моих ног и гортанно гогочет Игорь. После окончания школы он поступит в высшее милицейское училище на Украине и станет милиционером. А впоследствии, уже в период независимости, возглавит банду из своих коллег, которая будет совершать заказные похищения людей и убийства. Когда банду арестуют и заведут на ее членов уголовные дела, Игорь найдет возможность и, возвращаясь с допроса в тюремную камеру, выбросится в лестничный пролет с третьего этажа и погибнет на месте.

    Вот Жорик, обнажив золотые коронки зубов, хохочет характерным для него крякающим звуком. После школы он окончит электротехникум, поначалу будет работать электриком на заводе, рано женится. Но потом найдет себя в бизнесе. А когда окончательно развалится Советский Союз, отчаянно отбиваясь от конкурентов, кредиторов и налоговой службы, эмигрирует в Иран, где впоследствии и затеряются его следы.

    А вот, у самого моего изголовья, тонким голосом, икая и повизгивая, видимо, от недавних воспоминаний, хохочет мой закадычный друг Генка. Сейчас он живет в одном из областных центров России, имеет достаточно большую, разветвленную  и вместе живущую семью из детей и внуков, для которых отстроил большой трехэтажный дом. Работает главным инженером крупного авиационного завода. Я у него иногда бываю в гостях. И тогда, уютно расположившись вдвоем на огромной кухне, за бутылочкой водки и традиционным, специально к моему приезду приготовленным фирменным Генкиным шашлыком, мы целую ночь с удовольствием вспоминаем все перипетии нашей юности и, обязательно, то давнее путешествие на Мургаб…

    …Через месяц, когда у нас окончились занятия в школе, и мы ушли на последние в нашей жизни летние школьные каникулы, мне удалось упросить своего отца дать мне на один день свою служебную машину, чтобы еще раз съездить на место нашего недавнего отдыха. Мне не давало покоя и не выходило из памяти то удивительное ночное приключение.

    Когда отцовский водитель Никита привез меня в немецкий поселок, я долго и упорно ходил от дома к дому и пытался выяснить у местных жителей, где живет девочка Люба, старшеклассница, которую ее мама еще называет Любхен, описывал ее словесный портрет. Но все мои усилия были тщетны.

    - Такая не живет у нас, молодой человек, мы ее не знаем, - вежливо отвечали мне люди. – Да и вообще у нас в поселке нет девочки с подобным именем.

    Правда, одна древняя старушка из самого крайнего дома неожиданно вспомнила, что однажды, не так давно, к ней попросилась на ночлег одна женщина с взрослой дочерью. Но она не запомнила, откуда они приехали и куда подевались на следующий день. Впрочем, позже выяснилось, что она запамятовала и сам день этого ночлега. То ли это было с месяц назад, то ли вообще в прошлом году. А возможно, что никакая это была не незнакомка, а дочка с внучкой к ней в гости из Германии приезжали.

    В полной растерянности и совершенном отчаянии бродил я в тот день до самого вечера между домами поселка, напрасно уминая горячий песок своими сандалиями и пытаясь найти хоть какие-то следы пребывания девушки. Уже понимая, что все мои усилия напрасны, я сквозь наворачивающиеся слезы обиды шептал.

    - Где ты, таинственная незнакомка с ласковым именем Любхен? Кем ты была для меня? Счастливым мигом, промелькнувшим в моей жизни? Или фантомом, призраком? А может быть, просто чудесным сном? Или вообще только плодом моего юношеского, затуманенного алкоголем и усиленного усталостью, воображения?
 
    Так и не удалось мне узнать в тот раз, существовала ли в действительности Любхен, целовала ли меня теплой звездной ночью на берегу Мургаба, волнуя плоть и обдавая жаром своего молодого, гибкого тела. Но все это будет потом…

    А в то раннее утро 29 мая 1970 года над пустыней Каракумы восходило  румяное и еще не жаркое солнце. И мы, четверо друзей-одноклассников, катили на велосипедах в путешествие на Мургаб, с каждой минутой все дальше углубляясь в царство пустыни.

    Будто сейчас наяву снова вижу эту картину. Коренастый Жорик в гимнастерке и фуражке, белобрысый Генка в клетчатой рубашке и огромной кепке-аэродроме, долговязый, угрюмый Игорь с сигаретой во рту, в куртке из плащевой ткани и шляпе-брыле на голове, и я, пишущий сейчас эти строки.



                К О Н Е Ц