Правда жизни

1
Поезд Вена-Варшава. Август.  На перроне полный аншлаг людей самой разной породы: здесь находились и русские, и поляки, и австрийцы. Состав собирался трогаться минут через 15. Уличная торговля не прекращалась, стоял невыносимый гам, евреи разносили свой товар. И сквозь толпу проходил человек лет сорока, одетый в очень дорогой парижский костюм синего цвета с розой в петлице, чёрные брюки, лакированные ботинки. В руках у него была дорожная сумка, хотя с таким видом ему полагался собственный слуга. Человек явно нервничал, даже во время его энергичного шага было видно, что у него дёргалось лицо, а глаза были переполнены тупой яростью.
   «Наконец-то я нашёл этот несчастный варшавский поезд. Я даже не верю, что я сегодня покину Австрию. Марина же в Г…, вот только в телеграмме она написала, что горячо меня ждёт», - подумал этот человек. Он взобрался в вагон, в своё купе первого класса. Поезд тронулся с места прочь из австрийской столицы в Варшаву.
- Наконец-то я в поезде, – сказал он вслух, - всего через пару дней я уже буду в Москве, потом в Петербурге, а оттуда уже до Г… рукой подать. Что же ей от меня надо? Спустя столько лет….
   Этим человеком являлся Василевский Антон Степанович, богатый аптекарь, большой делец на просторе Европы. Он всю жизнь занимался продажей лекарств, ведь «не зря он оканчивал институт». Свою карьеру он начал помощником дяди-аптекаря в Казани, где получил место сразу после окончания университета. Василевский был человеком очень трудолюбивым и целеустремлённым, поэтому он всего за два года смог собрать собственный капитал, одному Богу известно, каким образом он его собрал, и открыл свою первую аптеку в Казани. Вскоре дела пошли в гору, и к концу столетия он открыл вторую аптеку там же. Он уже имел собственное имение в пятидесяти верстах. Капиталу скопилось прилично. Он решил открыть аптеку в другом городе, так сказать, попытать удачу. Он снял помещение в Петербурге на Выборгской стороне, и там аптека начала приносить прибыль. Антон Степанович был бы на седьмом небе от счастья от такого накопленного капитала, который не мог даже присниться его отцу, титулярному советнику Степану Сидоровичу, работавшему в Г… . Однако у Антона Степановича была одна кровоточащая рана в самом сердце, она известна каждому, кому приходилось оставлять свою любимую в родном городе, а самому уехать из-за обстоятельств в другой город на обучение. Хотя… В жизни так много путей, что и не сосчитать их никогда. Эту любовь звали Марина Андреевна Копыловская, подруга детства и юности Василевского. Они с самого младеченства знали друг друга, так как их семьи дружили (Степан Сидорович Василевский и Андрей Георгиевич Копыловский были сослуживцами в одном учреждении). Парочка была одногодок, а потому в один год была окончена гимназия. Обстоятельства сложились таким образом, что Антону Степановичу пришлось уехать поступать в Казань, а Марине Андреевне – в консерваторию.  Оба чрезвычайно страдали поначалу, что долгое время друг друга не увидят, и накануне отъезда Василевского у них состоялся разговор в парке.
- Mon cher, je vais souffrir. Que vais je fairе? – спросила Копыловская по-французски будущего аптекаря
-Vivre, ma charmante, - старался спокойным голосом ответить ей Антон Степанович, хотя сам не переносил мысли, что придётся расстаться.
И вот так они весь вечер проговорили на французском языке, который они так любили и который считали лучшим языком влюблённых. На следующий день обе семьи поехали провожать Василевского-младшего на поезд до Казани в Петербург. Влюблённые оба плакали, не могли снести момента разлуки. Лишь на прощание Василевский выглянул из окна поезда и сказал Копыловской:
-Je te ne vais pas oublier! Au revoir, charmante.
И поезд понёс его в неведомую даль к дяде в Казань. 
   Они очень долгое время переписывались между собой, чуть ли не каждый день отправляли друг другу письма. Для обоих это стало привычкой, а скорее даже потребностью, как вода для рыбы или воздух для человека. Разумеется, все письма были на языке влюблённых, с редкими русскими вставками. Друг другу они писали «Моя любовь», «Моя душа», «Моя судьба» и так далее. Слова в письмах были сладки как липовый мёд, а смысла ровно столько, сколько им самим надо было. Зачастую спрашивали друг у друга обстоятельства их жизни. Василевский поведал, как его однокурсник Иванчихин нахватался морфия из лаборатории университета, какой это скандал был, а Копыловская отвечала ему, что в консерваторию к ним поступила девушка, которая понятия не имеет об октавах, ни малейшего. Нот она так же не знает. В общем, дурачились, ведь любви и расстояние не помеха!
   Длилось бы это всё и дальше, но судьба распорядилась иначе. Спустя два года разлуки (Василевский был не в состоянии выехать из Казани из-за исследовательской работы) переписка резко оборвалась весной. Хочу привести два коротких письма, которые стали последними в переписке. Итак, начну с письма Василевского, дам его русский перевод: «15 марта 188. года.  Казань, С-ая улица, дом …
   Марина! Я весь день был так занят, так занят. Каюсь, каюсь. Я три дня не мог подойти к письменному столу, чтобы тебе написать: всё работа, работа, работа. Прости, меня, прости. Сейчас успокоюсь и изложу тебе всё, что произошло за эти три дня.
   В общем, дорогая, мне задали исследовать действие одного препарата, проверить, как на него будут реагировать мыши. Бедные мыши! Разве они заслужили такого отношения, чтобы на них ставили опыты? Я заявил это профессору, заявил также, что не буду ставить опыты на мышах. За это я получил выговор и требование срочно начать работу. Терпеть его  не могу! Ну да ладно. Переживу, милая, переживу. Завтра уж приступаю. Эх…
   Машенька, как же у тебя дела, моё солнышко? Какую же пьеску очередную ты разбираешь? Я представляю, как ты играешь, жаль, что не слышу, не вижу воочию. Свидимся ещё, я уверен в этом. Чем живёт наш Петербург? Несколько писем тебя не спрашивал уже об этом. Наверно, город за два года с лишним сильно изменился. Наверняка, похорошел. Машутка, а как твои родители? Мой отец сказал, что твой pere выслужился наконец-то до надворного советника. Мои личные поздравления!
    Ой. Заставляют тушить свечи, а я даже предметы не подготовил! Всё, я тебя целую, судьба моя. Напишу через пару дней, если переживу введение мышам препаратов. Как жаль!
С любовью, вечно твой, Антоша»
   А теперь ответ Копыловской через три дня:
«18 марта 188. года. С-Петербург, К-ая Набережная…
   Antoin, ты знаешь, я всегда рада тебе и твоим письмам. У меня всё великолепно. Не переживай за меня. Я вижу, что у тебя тоже всё замечательно. Правда, я рада. Я уверена, свидимся. С Петербургом всё хорошо. Да, папа перешёл в надворные советники. У мамы тоже всё хорошо, только голова побаливает.
   У меня скоро экзамены, так что может быть, что я пару дней не напишу: мне готовиться надо.
Марина»
   Это письмо не на шутку взбудоражило Василевского. Почему, спросите вы. А ответ будет прост. Все предыдущие письма Копыловской были как минимум в два раза больше последнего письма Василевского. И, самое главное, оно было написано по-русски, что несказанно озадачило Антона Степановича.  «Она никогда раньше не писала мне по-русски,- подумал он,- Боже, что же случилось? Надеюсь, это из-за экзаменов….»
Двадцатого, двадцать второго, двадцать пятого и тридцатого марта он отправил ей несколько писем, но ни на одно из них ответа так и не дождался. Он просто оказался в дурацком положении. Он решил на дядины деньги телеграфировать в Г… своим родителям, которые должны были быть в курсе дел, ну или хотя бы узнать, в чём дело. Ответ через пару дней был получен. Родители сообщали, что пару дней назад всё семейство Копыловских переехало в Петербург на постоянное место жительства; ничего плохого про Василевского не сказали, и что они сами ничего об этом не знают.
   Это ещё больше озадачило будущего аптекаря. Он написал ещё несколько писем, на которые также не получил ответа. Он появлялся в университете несказанно бледный, выглядел так, будто у него в жизни случилось ужасное горе. И никто, даже друзья, не могли помочь ему.
   Впоследствии в следующем году он смог выбраться из Казани и на поезде доехать до родных мест. Там он узнал, что Марина Андреевна бросила занятия в консерватории, повстречалась с каким-то итальянцем и уехала с ним в Геную, не получив благословения отца. Вернувшись в Казань, Василевский узнал, что его ждало письмо. Его ему передал здешний почтальон прямо в руки. Антон Степанов взял письмо. Прочитав, он осел наземь, как пригвождённый.
«Genova, R-a Via….
Антон, у меня всё хорошо. Да, произошло одно обстоятельство, столь приятное, сколько и досадное. Я влюбилась в одного итальянского графа, который приезжал к нам в консерваторию. Его назначили нашим учителем пения. Он такой душка, ты не представляешь. Высокий, статный, голубоглазый брюнет, что я нахожу шикарным. А также…
Ох, что-то я серьёзно не туда ушла, mon cher, ведь я не сказала о досаде. Мы столько лет друг друга любили, а тут такая непредвиденная оказия. Антоша, я тебя умоляю, не сердись же ты на меня. И ты поймёшь, что ошибался, что не тот путь в жизни ищешь. Не надо жить тебе вчерашним днём, живи будущим!
И ещё. Ответ не пиши. Джованни очень ревнив, сам охраняет меня от посягательств.
Некогда твоя, Марина»

2

 Судьба вообще обожает преподносить нам удивительные подарки, которые нас часто не устраивают. Но от подарка невозможно отказаться и приходится терпеть это. Представьте сами, вам хотелось бы жить в мире, где нет никаких проблем и забот, где все здоровы, живут сладостным настоящим и приторным будущем? Вы бы хотели жить такой жизнью, когда вы точно уверены, что завтра всё будет хорошо? Наверное, сразу прочитав это, вы со мной не согласитесь. Но, подумайте сами: вам нравится жизнь ваших кроликов, хомяков или хорьков? Так они и живут таким образом. Они сидят в клетке, они точно уверены, что каждое утро будут напоены, морковкой накормленные. Они точно знают, что раз в неделю у них будут убрано. Счастливая жизнь? Разумеется, если вы безмолвный и бесперспективный кролик. Но у вас же есть амбиции, страсти, желания? А теперь подумайте ещё раз, вам нужна жизнь, где вам не понадобятся ни амбиции, ни страсти, ни желания, потому что морковка вас будет ждать каждое утро, хотя вы ничего не сделали, чтоб её заработать. В общем, моё мнение, что жизнь без такой специи, как проблема, ведёт сначала к скуке, а потом постепенно и к деградации. Без проблем мы рискуем упасть на уровень развития кроликов. А нам нужна такая жизнь?
   После получения последнего письма Василевский стал тенью самого себя. Говорят, не ел, не пил, даже с учителями и профессором не припирался, хотя это было его любимейшим занятием. Говорят, он мог уйти ночью втайне от коменданта и вернуться где-то под утро. С друзьями он стал неразговорчив. В конце года он съехал из съёмных квартир к дяде, который решился его приютить, так как апатия племянника превратилась в неясный и необузданный гнев, который он изливал на бывших товарищей. Человек погибал медленно, но верно. Однажды зимой он даже ушёл ночью, но не вернулся к одиннадцати, как обещал дяде. Тот пошёл его искать по Казани, пока не увидел, что его племянник заснул в сугробе. Дядя вытащил его немедленно из снега, разбудил его, отряхнул.
-Ты?! Антон, я тебя спрашиваю, что ты делаешь здесь? Зачем уснул в снегу? Ты же мог замёрзнуть, ей-богу! – кричал, пытаясь казаться суровым, дядя, но у самого слёзы наворачивались, - вставай, вставай. Идём домой, Антоша.
-Дядя, - начал отвечать Василевский неуверенно и тихо,- снег – лучшее средство от боли.
-От какой ещё боли?! Ты мог замёрзнуть, у тебя бы началась гангрена!
-Ты знаешь, что я это понимаю, но ничего не могу поделать с собой, - несвязно сказал Василевский дяде.
-Ты, дитя моё, горе луковое.
   К этому времени они уже подошли к дому Сергея Бенедиктовича Юрьева, дяди Василевского, брата мамы, аптекаря, по чьим стопам пошёл Антон Степанович. Этот дом был достаточно большим, в два этажа и с мезонином. На первом этаже располагалась аптека, владельцем которой и был Сергей Бенедиктович, на втором он жил сам. Жена его умерла несколько лет назад, детей у них не было, а потому Юрьев жил один. Он приглашал своего племянника жить у него дома, но тот отказался, сказав, что хочет вести взрослую и самостоятельную жизнь. Дядя это принял, не обидевшись, и жизнь далее пошла своим чередом. Торговля лекарствами, временами и закупки новых, когда он ездил в Петербург за европейскими средствами. Он также сам составлял свои рецепты травяных настоев, мазей и тому подобного. Примерно раз в месяц Василевский его навещал, спрашивал о ходе аптекарских дел. Сергей Бенедиктович отвечал ему, что всё идёт замечательно, хотя могло бы и лучше, а также, что эта аптека перейдёт к Василевскому, когда он с отличием окончит университет. Собственно, сам Юрьев был весьма интересным человеком. Это был слегка полный, но высокий человек сорока пяти лет, ещё не до конца поседевший, носящий немецкие очки, дома ходивший в халате и тапочках, а в аптеке, разумеется, в медицинском халате. Он обладал невероятно красивым и приятным голосом, как и его отец, бывший искусным оратором на рынке. Про отца Сергея Юрьева говорили, что не зря его стали величать Бенедиктом, ведь по-латыни это значит «Хорошо сказано». Красноречье и отцовская мудрость вся перешла этому человеку. У него было много хороших знакомых, но не было явных друзей и врагов. Жил он спокойно, как сказал потом Василевский, слишком спокойно. Но это уже не имеет отношения к повествованию.
  Они вошли, дядя, поддерживая племянника, поднял его вверх по лестнице, усадил его на диване, после чего пошёл заваривать чай, предварительно послав Василевского принять горячую ванну. После водных процедур, дядя его стал осматривать, не было ли где обморожения. Но Василевский прервал его, сказав, что он сам без пяти минут врач, сам посмотрел и пришёл к выводу, что всё обошлось.
-Всё, да не всё,- с печалью ответил ему дядя,- это сейчас с тобой ничего ещё не случилось. Кто знает, может, ты потом сиганёшь в Волгу или повесишься, или застрелишься. За тобой нужен глаз да глаз, Антоша, хотя тебе уж двадцать второй год идёт. Эх… Поведай мне свои печали, племянничек. Расскажи, что так тебе плохо. Авось, легче станет.
-Дядя! Как будто бы ты не понимаешь, - нервно и быстро отчеканил Василевский, чуть не задыхаясь,- она меня бросила, понимаешь, бросила! И это прошло всё очень просто с её стороны, просто любовь угасла. Всё! Она как животное пошла за инстинктом, не подумав обо мне…
Последние слова Василевский сказал, плача. Он держал в руке кружку чая, которую чуть не опрокинул.
Антон продолжал:
-Вот скажи мне, почему, почему она обошлась со мной так жестоко? Что я ей сделал такого, что она меня разлюбила?
Сергей Бенедиктович сидел молча, ничего не ответив. Так они просидели минут пять. «Да… Дела его очень плохи. Если так пойдёт и дальше, то мне не на кого будет оставить аптеку. Что ж делать? Как успокоить этого племянника? Думай, Бенедиктович, думай. А! А что, если…? Придумал!»
-Сиди здесь, я сейчас вернусь, - сказал Юрьев Василевскому.
   Не прошло и трёх минут, как Юрьев возвращался откуда-то из коридора, неся в руке какую-то бумагу. Как только Василевский заметил её, он тут же вскочил навстречу дяде.
-Что?! Как ты посмел! Откуда, откуда, чёрт возьми! – налетел на дядю Василевский, - откуда ты знаешь? Зачем тебе это письмо?
-Успокойся, - сказал властным тоном Сергей Бенедиктович, - сядь. Найти это письмо было нетрудно, ведь ты все письма от неё хранишь в шкатулке на подоконнике, а именно это, известное дело, под подушкой.
Это было последнее письмо Копыловской из Генуи. Антон успокоился, сел. Рассудок начал подсказывать ему, что дядя никогда не желал ему плохого, а значит, наверно, имел веское основание копаться в его личных вещах. 
-Дядя, - начал тихо, но твёрдо Антон,- зачем ты принёс эту бумагу, ты же знаешь, что этот клочок причиняет мне страшную боль.
-Тем не менее, ты его перечитываешь каждый вечер перед сном и хранишь под периной. Логично, - ответил с некоторой иронией Юрьев, - а принёс я это бумагу с одной целью, чтобы ты кое-что для себя уяснил. Держи, прочитай вслух, громко и чётко.
Василевский прочитал. Дядя спросил, понял ли что-нибудь новое он из этого письма. Антон ответил отрицательно. Дядя заставил прочитать письмо сызнова, потом ещё. У Василевского стало кончаться терпение.  Он сказал:
-Дядя! Зачем мне перечитывать это письмо столько раз? Да, я понял, что она полюбила итальянца Джованни, учителя музыки, уехала с ним в Геную, а так что он очень ревнивый голубоглазый брюнет. А ещё…
-Замолчи, - прервал его дядя, - Антон, ты ничего не уяснил для себя. Ровным счётом ничего. Ты должен уметь читать zwischen den Zeilen, между строк, а иначе ты не поймёшь истинной сути. Маринка дала тебе замечательный совет, а ты его не замечаешь.
-Какой она совет мне дала ещё? – совсем уж по-детски спросил Василевский.
-«И ты поймёшь, что ошибался, что не тот путь в жизни ищешь. Не надо жить тебе вчерашним днём, живи будущим!» Вот какой тебе дали совет, а ты как ослеп. Это абсолютно верно сказано, nota bene на этот совет. Любви больше нет, она сгорела! Считай, что твоя любимая умерла, её больше нет. Ты бы знал, мою печаль, когда жена померла, я думал, кончу с собой. Но холодный разум аптекаря взял вверх над чувствами, что жизнь не окончена, хотя я мотаю уж пятый десяток лет.
-Но тебя не бросили, от тебя не ушли, - ответил Василевский,- у меня совсем иная ситуация.
-Ничуть. В обоих случаях человек уходит из твоей жизни. Надо просто с этим смириться. И всё. Антоша, иди поспи хорошенько. Завтра можешь рано не вставать, я в университет схожу, отпрошу тебя, меня ведь знают. А завтра, надеюсь, ты обдумаешь всё, о чём мы с тобой говорили. Лады? – спросил у племянника Сергей Бенедиктович, улыбаясь своей добродушной и лучезарной улыбкой.
-Лады, - ответил, едва улыбнувшись, Василевский, - мне действительно надо выспаться, спасибо тебе, дядя.
-Иди. Горничная уже постелила. Доброй ночи.

3
      Когда Василевский проснулся, было уже около десяти утра. Он чувствовал себя бодрым, чего с ним долгое время не случалось. Он оделся, вышел из комнаты. Заходя в столовую, он увидел сидящего за столом дядю, читающего свежий номер «Ведомостей». Отодвинув газету, он спросил племянника, вынув изо рта трубку:
- Ну, Антон Степаныч, очнулся? Как твоё здравие?
- Да, пожалуй, дядя, ты был прав. Мне сегодня лучше, - ответил ему Василевский, - я давно так хорошо не спал.
- Садись, завтрак уж остыл. Люба (это горничная) постаралась на славу. Угощайся!
   Василевский принялся за завтрак с необычайным аппетитом. Ему даже показалось, что он не ел неделями, а сейчас навёрстывает упущенное. На столе стояли блины с мёдом и творогом, в графинах был налит клюквенный морс, в тарелках лежали ещё тёплые перепела, с французским соусом. Съев абсолютно всё, что лежало на столе, Антон Степанович почувствовал удовлетворение.
- Спасибо тебе, дядя. Я давно так не ел, чувствую, что вернулся с необитаемого острова, - поблагодарил Василевский Сергея Бенедиктовича.
- А так и было, можно сказать, - отшутился Юрьев, - племянник, я тебе вот что рекомендую. Иди прогуляйся, коли сегодня свободен. Ввечеру всё подготовишь, а пока иди ты на Волгу, походи по берегу Казанки и не забудь погулять у Кремля, он так хорош нынче. Волга замёрзла, такой лёд, метров два толщиной, если не больше. Пейзажи красивые здесь… Ты же по-человечески всё это не видел, лишь учёба…
- И то верно, - согласился Василевский, встал из-за стола и пошёл приводить себя в порядок. Через полчаса он уже готов был к выходу, попрощался с Юрьевым и отправился на прогулку по зимней Казани.
  Любой зимний город должен наводить на радостные мысли. Ведь всё кругом белым бело, морозно, а мороз очищает мысли, сгоняет тучи печали с лица. Зимой начинаешь задумываться, о каких-то светлых планах, которые можно будет реализовать следующим летом, зима противопоставляется осени, во время которой у нас начинается хандра, мы впадаем в глубокие размышления, часто доводящие нас до депрессии, потому что мы неожиданно понимаем, как мы стали плохи. Не зря сказано, что многие знания – многие печали, преумножающий знания, преумножает скорбь.
   А зимой у нас нет времени задумываться о чём-то внутреннем, так как хочется скорее душой вырваться наружу, даже из дому, даже выйти из себя, в хорошем понятии. Зимой надоедает находиться внутри и дома, и себя. Так и тянет покинуть всё знакомое, но в это время года это бывает проблематично. И мы начинаем думать о чём-то внешнем, о всяких разных радостях, которые мы доставим себе весной и летом, на печаль у нас не остаётся желания. 
   Вот так и Василевский неожиданно похорошел. Он как заново родился. Он шёл по направлению к Кремлю, было холодно, а он улыбался, впервые за многие месяцы он искренне и тепло улыбался, одаряя прохожих внутренней своей весной, где душа его цвела, отошедши от заморозков расколотой любви. Всё у Антона Степановича было замечательно, он был бодр и свеж, свинцовые мысли больше не тяготили его, ну мутили и разум. Он только и делал, что всматривался сейчас на шпиль Сююмбике и наслаждался городским пейзажем. «Какая красивая же эта башня, - подумал Василевский, - а я и не замечал раньше. Будто пелена занятий и чего-то ещё более тяжкого спала с моих глаз. О, Господи, как же я рад всему этому!»
   Вернувшись вечером домой, Василевский, пока Сергей Бенедиктович ещё работал в аптеке (сегодня он начал гораздо позднее обычного), достал вязанку писем, не забыв и последнее, и кинул всё это в пламя камина, предавая забвению всё, что его тяготило. После чего радостно спустился в аптеку посмотреть, как идут дела дяди.
   На следующий день он пошёл в университет. Все заметили, как Василевский стал улыбаться, стал добрее и перестал быть замкнутым. Всё у него теперь пошло своим чередом, как по маслу.
   И так он проучился ещё несколько лет, окончил с отличием университет и занялся помощью своему дяде с лекарствами в аптеке.  Через какое-то время он предложил Юрьеву продавать зельтерскую воду, тем самым подняв престиж «аптечного заведения».  Постепенно всю полноту власти в аптеке получил Василевский, а Сергей Бенедиктович, как он сам выразился, «ушёл в отставку». Прибыль стала такой огромной, что Антон Степанович перестал сам работать в аптеке, наняв сотрудников, а также открыл ещё одно отделение в другом районе Казани. Следующей его покупкой стали дом по соседству с дядей и имение в пятидесяти верстах от города. Он стал отсылать деньги своим родителям в таком размере, что его отец наконец-то согласился уйти на пенсию со своей неблагодарной и малооплачиваемой работы. 
   Отправив всех родственников на заслуженный отдых, Василевский перебрался в Петербург, открыв на Выборгской стороне аптеку. Теперь он стал всерьёз обдумывать возможность ввоз лекарств из Европы и в 1899 году он это заявил всем своим аптекарям и родственникам, сказав также, что у него намечается договор с какой-то швейцарской компанией и, что он вскоре отправляется самолично в Цюрих, чтобы присмотреть препараты.
   Он выехал в Швейцарию уже в следующем столетии. В Цюрихе он поселился в самом дорогом отеле, но он так и не смог отдохнуть. Но это его никогда не смущало. Он был человеком чуть за тридцать, но его состояние было уже до боли велико, так как он умел переводить свои знания в звонкую монету. И он остался романтиком, каким был всегда. Он всё видел в свете интереса и любопытства, а не с точки зрения прибыли, так как по его мнению, «побежав за деньгами, рискуешь их не получить, а последовав за любопытством – куш».
   И так он постоянно ездил в командировки, отправлял своих родителей и дядю на лечение и в Баден-Баден, и в Сан-Ремо. За первое десятилетие двадцатого века он был везде: во Франции, в Германии, в Швейцарии, успел посетить даже Австрию и Швецию. Путешествовал всегда сам, никем не сопровождаемый.
   Однажды, когда он был по делам фирмы в Польше, он приметил небольшое имение в трёх верстах от границы с Германией. Оно находилось в полуразрушенном состоянии, но некогда поражало людей тонкостью и изящностью колон и высотой потолков. Ему сказали, что усадьба принадлежала когда-то шляхтичам очень известного рода. Это подзадорило Василевского, и он купил себе эту усадьбу и тотчас начал в ней ремонт.
   1910 год. Лето. Вена. Антон Степанович Василевский договаривался с австрийцами о покупке новой партии лекарств для аптек, сеть которых раскинулась по всей России. После совершения сделки он отправился в свой отель, чтобы отдохнуть от тяжёлого дня. Солнце светило ярко, где-то пролетела стая птиц. Город как обычно суетился, весь был в движении, жизнь кипела. Войдя в отель, Василевский, улыбаясь, подошёл к портье, чтобы узнать, есть ли письма или телеграммы на его имя.
-Да, - ответил портье, - на ваше имя, Herr Wasilewski, поступила телеграмма. Вот возьмите.
Антон Степанович взял из рук портье телеграмму, стал её читать, и тут же вся улыбка смылась с его лица, а губы искривились в ярости. 
- Ещё приказания будут? – учтиво осведомился портье.
Что-то взорвалось у Василевского внутри. Ему показалось, что потолки роскошного отеля сейчас упадут прямо на него. Если они не смогут убить его, то это дело завершит небо, расколотое на куски. Аптекарь чуть не потерял опору под ногами, голова закружилась, в неё ударила кровь. Он перестал что-либо соображать, гнев подступил к горлу.
- Кретин! – заорал Василевский, - помесь тупоголовая, отстань от меня! Австрияк несчастный, чтоб тебя чёрт побрал!
Благо, Антон Степанович, начал браниться по-русски, а то бы портье стал бы обороняться. Но громкая и лающая русская речь произвела на портье уничтожающее действие, отчего он ретировался.
   Поднявшись к себе в номер, аптекарь разорвал телеграмму в клочья, с ненавистью произнесся:
-Она. Боже, как же мне тошно.

4
   Антон Степанович спустился вниз и вышел из отеля. Он шёл, резко опечалившись, от гнева не осталось и следа. Черты лица смягчились, в глазах, не то что полный штиль, но дождь. Погода начала портиться и в Вене, ясное небо заволокло тучами, подул прохладный ветер. Город не производил на Василевского больше никакого впечатления. Для него всё стало одинаково серо и безрадостно. В его голове происходила тяжёлая работа: совершался процесс разделения мыслей, отделения зёрен от плевел. Он никак не мог прийти в себя оттого, что ему пришла эта телеграмма.
«Как? Почему она меня вспомнила? – думал Василевский, - Это было очень давно. Практически двадцать лет назад. У неё уже должны быть взрослые дети уже, как-никак ей тоже уже сорок. Да она и гражданка Италии ко всему.  И по-моему, она стала знаменитой русской пианисткой в Генуе. Нет-нет. Что-то здесь не так…»
Вдруг Антон Степанович перебил себя собственной новой мыслью, блеснувшей, словно только что грянувшая над ним молния.
«Она… Да она решила надо мной поглумиться, насмеяться надо мной! Она думает, что я ещё мальчишка, готовый ринуться по её первому зову в Петербург. Ха-ха, ни на того напала, женщина!»
   В этот момент Василевский оскалился так, что напугал проходившую мимо женщину, которой случайно посчастливилось взглянуть на него. В глазах его засверкали молнии ненависти и презрения. Он зашагал быстрым шагом к Дунаю, решив, что река, её воды успокоят его. 
   Оказавшись на набережной, Антон Степанович стал идти вдоль течения реки, пытаясь себя хоть как-то расслабить мыслями о соглашениях с австрийцами. Лицо приняло спокойное выражение, но голубизна его глаз напоминала море перед бурей.
«А ведь когда-то мы с ней катались вдвоём по Неве. И даже по Мойке, помнится», - думал про себя аптекарь, как вдруг он сам себя дёрнул за пиджак, резко развернулся на месте и пошёл по дороге к собору Штефансдом.
«Сил моих нет видеть реки. Они напоминают о ней. Да что там говорить, даже воздух навевает какие-то мысли, что же, не дышать мне?»
   И вот таким образом Василевский терзался весь день, пытаясь занять какую-нибудь определённую позицию. Но он так и не смог привести себя в порядок. Мысли в голове спутались, думать о деле было невозможно. Он спустился в бар, где выпил несколько рюмок водки, хотя в принципе не имел привычки выпивать. Но эта проблема была абсолютно иного рода, она напоминало ему его состояние двадцать лет назад, когда он получил прощальное письмо от Марины Андреевны Копыловской. Её новая телеграмма открыла старые раны, о которых Василевский думал, что излечил их. Но нет. Бывает, что некогда горячая и страстная, а потом разбитая любовь, ещё может о себе напомнить, спустя многие годы.  Любовь представляет собой очень странное, необъяснимое, но повсеместное явление, от которого никто ещё не ушёл. Люди очень часто влюбляются часто без видимой даже для самих себя причины. Любовь сводит воедино разных как по характерам и мировоззрениям людей, так и по материальному положению. Она вспыхивает между двумя людьми, словно искра, которая в состоянии разгореться в пылкую страсть. Но даже если пламя гаснет, то его приятное тепло может сохраняться на долгие-долгие годы в тишине и спокойствии. Часто бывает, огонь тухнет, совсем не оставляя после себя тепла, но стоит поворошить кочергой золу, как можно обнаружить, что под слоем поташа и остатка угля ещё что-то тлеет, что-то такое, что при желании можно раздуть в новое пламя.
   Антон Степанович был напрочь лишён своих сил за этот день, он чрезвычайно устал из-за внезапно выпавших на его долю эмоциональных потрясений. Он принял ванну и лёг спать в десятом часу вечера.
   Ночью ему снилась Копыловская.  Он видел её такой, какой застал двадцать лет назад в Петербурге. Он вспоминал её русые волосы, её лучезарный и добродушный взгляд, её спокойный и упоительно нежный голос, который на людях всегда был достаточно жёстким; ему не могло не вспомниться во сне, как он её обнимал на Дворцовой набережной, как они шли по Невскому, держась за руки, как у него дома в Г… они читали друг другу свои любимые книги, делились своими впечатлениями, обсуждали последние новости….
   Василевский проснулся где-то в 3 часа ночи. Он был весь в холодном поту, осознавая, что так продолжаться больше не может. Он включил электрическую лампу на письменном столе, взял бумагу. Он хотел что-то написать, но совершенно не представлял что. Голова была занята какими-то мыслями, которых Василевский не разобрал, да не имел особого желания. Но что-то начало вести его рукой по бумаге. Трудился он минут десять, получилось это:
Любовь – прекрасное же это слово.
Оно старо как мир, но людям оно ново.
Любовь для нас – жизни испытание,
Она же наслажденье, она же наказанье.

Любовь – обоюдоострый нож
Опасный, но на тесак он не похож.
Он очень нежный, судьбоносный,
При отказе – смертоносный.

Любовь… Она имеет срок,
Хотя и говорят, что время - не порок…

И Василевский, подумав, приписал:
Сорок лет от сердца отрыва
Хватало, чтобы ей повредило.

Закончив работу, Антон Степанович просиял и успокоился. Душа у него была абсолютно спокойна. Он лёг обратно в постель с мыслью: «Завтра куплю билеты до Петербурга, дабы вразумить ей, что здесь искать ей нечего. Всё-таки столько лет уже прошло…» И уснул глубоким сном.
   Утром он пошёл на Венский вокзал,  взял на завтрашний день билет до Варшавы, где он должен был между поездами встретиться с управляющим своего имения в Польше. Далее он пересаживался на поезд в Москву, где должен был расплатиться с банковской конторой, а потом прямым рейсом до Петербурга, где у него было ещё по вопросам фирмы. Сразу же после этого он прямиком собирался направиться в дом к Копыловским, в котором они уж двадцать лет живут на набережной Фонтанки, а он там не был никогда.
   На следующий день он надел свой лучший парижский костюм синего цвета с розой в петлице, чёрные брюки, лакированные ботинки. Он нёс свой чемодан сам, никогда не имея при себе прислуги, говоря, что он человек самодостаточный. Почему-то Василевский нервничал; он даже толком не знал, зачем он надел на себя свой любимый костюм, хотя он собирался ехать пока только до Варшавы. Но он ощущал, что есть необходимость, хотя сам не мог объяснить, какая именно. Он так спешил на поезд, что совершенно забыл о своём намерении телеграфировать в Петербург.
   Вот поезд тронулся с места прочь из австрийской столицы в Варшаву.
- Наконец-то я в поезде, – сказал Антон Степанович вслух, - всего через пару дней я уже буду в Москве, потом в Петербурге, а оттуда уже до Г… рукой подать. Что же ей от меня надо? Спустя столько лет….

   И поезд повёз его навстречу судьбе.

5
   Через несколько дней Василевский прибыл в Петербург, из поезда он вышел всё в том же парижском костюме, заменив старую розу свежей. Антон Степанович решил, что ему абсолютно незачем ехать по делам аптеки на Выборгскую сторону пока ещё.
-Решено, - сказал он сам себе, - прямиком к Копыловским. Пусть Маришка узнает, что между нами всё кончено, так как продолжать эти отношения в сорок лет – бессмыслица!
На экипаже он очень быстро добрался до набережной Фонтанки, подъехал к заветному дому. Это был дом в несколько этажей, второй был занят Копыловскими, Антон Степанович знал это по сообщениям родителей много лет назад. Сам особняк был очень наряден, построен в стиле эклектика, который особенно нравился Василевскому. Он собрался с духом и вошёл в дом. Поднявшись на второй этаж, Василевский обратил внимание на то, что лестничная клетка прилично убрана.
   Он постучался в дверь. Дверь отворил приличный молодой лакей в зелёной ливрее.
-Добрый день, вашскородие, – протараторил лакей, - чем могу быть вам полезен?
-Здравствуйте, юноша. Я пришёл к вашей хозяйке, к Марине Андреевне. Она дома?
-Марина Андреевна дома-с, - сказал, начиная улыбаться, лакей, - как вас представить?
-Василевский Антон Степанович, - ответил, крепко держась, аптекарь.
Лакей ушёл сообщить хозяйке о его прибытии. Эта минута показалась ему вечностью, ведь он был так занят, а он ждал здесь какого-то невиданного события.
   И тут все его мысли были прерваны появлением Марины Андреевны собственной персоной. Весь скептический настрой Василевского испарился. Он почувствовал, что ему как будто снова двадцать, на него тёплой волной нахлынули все воспоминания, связанные с ней. Он перестал понимать, как он смог вообще прожить без неё, ведь его желания были лишь тенью её желаний, мысли – отражениями её мыслей. Улыбка тронула его губы, он не мог да и не хотел сдерживать улыбку.
-Привет, Маша…. Это я, Antoin…. Помнишь меня?
Копыловская практически не изменилась за двадцать лет, лишь лицо слегка оказалось тронутым небольшими морщинами. Русые волосы продолжали виться как прежде, глаза по-прежнему излучали добро и ласку. Спина её сохранила гордую стать, сохранилась привычка держать руки на груди. Своими глазами Копыловская посмотрела на Василевского и сказала:
-Конечно… Я уже не надеялась, что ты приедешь… Я потеряла всякую надежду встретить тебя, Antoin, снова. Я очень рада, правда. Ну что мы стоим на пороге? Проходи, как раз готов обед, - произнесла Марина Андреевна нежно, протяжно и неуверенно.
   Её голос показался Василевскому лучшей музыкой, которую он когда-либо слышал. Ему больше ничего не хотелось, ему казалось, что стены, украшающие дом Копыловской картинами и вазами, уходят куда-то далеко. Антон Степанович словно провалился в никуда, он опьянел от тумана, застилающего ему глаза. Он ничего не видел перед собой кроме Марины Андреевны, которая виделась ему путеводной нитью в этом мире. Он готов был раствориться в её мире, исчезнуть. Вдруг в реальность его вернул тот же голос:
-Антуан, как же я рада тебя видеть. Присаживайся. Давай поговорим о минувших двадцати годах.
И Василевский словоохотливо приступил к рассказу о своей жизни, стараясь не упустить ничего важного, ведь это всё по праву принадлежит ей, как и он сам. По окончании повести Василевского Копыловская спросила, были ли у него женщины. Антон Степанович честно ответил, что после их разрыва женщины ему вообще были противны, его женой была его работа, как он сам говорил. Теперь же настал черёд Копыловской говорить о своей жизни.
-Что я могу сказать? Антуан, я пять лет прожила с Джованни в Генуе, после чего развелась с ним, так как его ничего не интересовало кроме его собственного престижа. Вообще, у нас было семейное дело, так сказать, работали вместе в сфере музыки. Мы много гастролировали по Италии, где я только там не побывала. Я была в Милане, Риме, Венеции, Неаполе, Бриндизи и Сиракузах. С Венецией, может, слышал, особый случай, но это отдельно. После развода я на свои деньги уехала в путешествие на Балканы, сама. Я была в Белграде, замечательный город, их Калемегдан просто свёл меня с ума. Я посетила Софию, Афины, Стамбул и ещё с десяток маленьких городков. У меня остались огромные впечатления от тамошних нравов.
-Извини, - перебил её Василевский, - а ты когда была в Белграде?
-Я жила там весь 1906 год. За год приобщилась к сербскому, прИ;ятель, - ответила она спокойно.
-Какое интересное совпадение! Я там был по поводу открытия своей аптеки там, правда, не вышло.
-Очень интересно, - ответила она, - так вот. После Балкан я решила вернуться в Россию, но желание путешествовать не угасало. Из Белграда я тронулась в Бухарест, а оттуда уже попала в Одессу. Я так рада была снова оказаться на родной земле спустя столько лет. Я уж думала, что начну забывать родную речь. (Как Василевский отметил, у Копыловской был лёгкий акцент, придающий ей шарм, не то итальянский, не то сербский). Потом я поехала в Ростов. И Одессой, и Ростовом я осталась довольна, такие хорошие гостиницы, например «Сан-Ремо» в Ростове. Я даже не знала, что казаки способны на такое. После этого я отправилась в Астрахань и вверх по Волге до Саратова. Когда я жила там, я почему-то начала грустить, хотя раньше этого дурного настроения у меня не было. Я бродила по Немецкой улице, как увидела юношу, выходящего из здания их новой горделивой консерватории. Ох, Антуан, как же он был похож на тебя! Я никак не могла убедить себя, что этот мальчик не может являться тобой, так как ты не мог быть…. столь юным. Я так ушла в свои размышления, что меня чуть не сбил трамвай, я еле успела отскочить. Я на следующий день продолжила плыть вверх по Волге, но в себя по-человечески прийти не могла. Когда мы достигли Казани, и я сошла на землю, то просто разрыдалась оттого, что я поняла всю неправильность своего поступка много лет назад. Я поняла, какой я была дурой, как могла позволить себя окольцевать какому-то итальянцу.  Неожиданно я вспомнила, что в Казани должен ещё жить твой дядя, даже вспомнила его фамилию, Юрьев. Я начала справляться у прохожих о нём, и некоторые даже сказали мне, где находится его дом. Спустя час поисков я нашла его. Это был всё такой же дом, каким ты мне его описывал, когда говорил, что никогда не будешь там жить. На первом этаже аптека. Я испугалась, думая, что вдруг ты работаешь сейчас именно там, ведь я…. совершенно…. как тебе сказать…. не справлялась о тебе за эти годы ни разу. Я ведь не знала о ходе твоих дел….
   Василевский сидел и мрачно её слушал. Он чувствовал, что скоро потеряет опору и не сможет сидеть даже на стуле. Поначалу он был опьянён ею, а теперь, когда протрезвел взгляд, начал что-то понимать. Но что именно, он не понял. С одной стороны он понимал, что она была счастлива все эти годы и без него. Она путешествовала, разбрасывалась деньгами по свету, селилась в роскошные гостиницы и явно жила припеваючи. С другой же стороны она вспомнила о нём в Саратове, а в Казани, по её словам, вообще расплакалась. Антон Степанович стал запутываться в лабиринте женской логики, ему казалось, что он начал уходить всё глубже и глубже в какую-то пучину, из которой выбраться не представлялось ему возможным. И тут он услышал о своём дяде. Он спросил вслух:
-Ты нашла Сергея Бенедиктовича?
-Я постучалась в дверь, он и открыл её, старичок около семидесяти, правда, ещё очень бодрый, но я тогда ещё не поняла, что это он. У нас состоялся примерно такой разговор:
«-Здравствуйте, милая дама! Какую я имею честь, что вы пришли ко мне, к старому аптекарю? Вряд ли вам нужны лекарства, но не дай Бог вашей матушке или вашему отцу стало плохо. Я рад буду вам помочь, - начал старичок.
-Здравствуйте, - ответствовала я, - вы – Юрьев Сергей Бенедиктович?
-Да-с, собственной персоной, мадемуазель, - улыбнулся твой дядя, - что же вы тут стоите? Давайте зайдём в дом, там всё и обсудим».
   Мы поднялись на второй этаж его дома, его служанка хотела принять у меня вещи, но я не стала отдавать свой ридикюль, прекрасно понимая, что разговор может быть не долгим. Мы прошли в гостиную, и Сергей Бенедиктович указал мне на кресло.
«-Покорнейше прошу, садитесь. Я вас очень внимательно слушаю. Как вас зовут для начала? – спросил он, всё так же улыбаясь мне.
-Я – Марина Копыловская».
   Я ожидала, что на его лице начнут метаться гром и молнии, даже приготовилась к тому, что он меня вышвырнет на улицу. Но вместо этого он улыбнулся ещё шире, а в глазах появился блеск, ну совсем такой, как у тебя. Мы молчали секунд тридцать, после чего он заговорил:
«-Ааа, так это вы, сеньора Затерре? Не ожидал, не ожидал, что вы появитесь в моих чертогах. А я уже и забыл, как вы выглядите, ведь это так давно было. Что-то около двадцати пяти лет назад, когда я ещё был в Петербурге, кажется, - и тут Юрьев улыбнулся ещё шире и сказал приторным голосом, - чем могу быть вам полезен? 
-Забудьте эту фамилию, прошу вас. Я опять Копыловская. Откуда вы это узнали? – спросила я, ошеломлённая его заявлениями.
-Откуда я это знаю? Разве это так важно? Главное, зачем лично вы здесь. А вообще, мы ваши слуги, ведь вы так спокойно кидаете вашу любовь, что так может поступать только истинная хозяйка мира, а иначе я просто не вижу поводов.
-Я пришла к вам, чтобы поговорить об Антоне, Сергей Бенедиктович, - сказала я, пытаясь придать своему голосу холодность.
-Вот оно что, правильно я понял это, значит. Что же вы хотите узнать о моём племяннике? Только помните, это сугубо личное, я могу и не сказать, если не посчитаю, что это вам необходимо.
-Я хочу узнать, как обстоят его дела,  и кем он теперь работает.
-Хахахаха, милочка, - расхохотался Сергей Бенедиктович так, что мне аж стало неуютно, - Антон Степаныч – видный человек, держит множество аптек по стране и миру! Он работал всё это время, ничуть о вас не заботясь. У него всё наладилось с той поры, как вы сбежали от своего счастья в Италию. Он поначалу, около недели, жаловался, что вы поступили с ним нечестно. Он даже умудрился настрочить вам тогда, кажется, несколько писем. Но я смог его переубедить, что вы не стоите его печали. Вскоре вы исчезли из его мыслей, как исчезают мелькающие за окном поезда деревья.   
-То есть, вы хотите сказать, что…, - начала я.
-Да, именно это, милочка, я вам и хочу сказать. У него столько женщин было, что вы и представить себе не можете! Он меняет вас, баб, как перчатки, что вы ему? – проговорил, смеясь, твой довольный дядя. Я была готова поклясться, что он никогда не мог так выражаться. Я совершенно не помнила, что его лицо могло исказиться таким оскалом.
-Как?! – сказала я, чуть дыша,- неужели у него были женщины? Неужели он всё-таки смог найти своё счастье? Я верила в него, он молодец!
-Дамочка, что вы несёте? Такое ощущение, будто вы его учительница в гимназии. Не будьте такой противной, держите себя в соответствии со статусом итальянской графини, - ответил мне понизившимся голосом Сергей Бенедиктович.
-Где он? Я должна его найти, - сказала я, встав со стула.
-Вы никому ничего не должны, графиня, - Сергей Бенедиктович встал со стула. Его улыбка исчезла. Он посмотрел мне в глаза, а я ему. В его глазах загорелось пламя ненависти ко мне, я это ясно видела. Я уверена, что он кинул бы что-нибудь в меня в этот момент, но его интеллигентное воспитание и нежелание связываться с полицией остановили его. Он произнёс лишь:
- Графиня Затерре-Копыловская. Покиньте этот дом, пожалуйста. При всём моём уважении к вашему сану и к вашим регалиям, вам необходимо соизволить уйти. Моя кошка вам не рада, боюсь, она может ненароком выцарапать вам глаза».
   Тон был таким зловещим, ведь он говорил, практически шепча это, что мне стало понятно: задержись я ещё хоть на минутку, то мне несдобровать. Я ушла, а он моментально захлопнул за мной дверь. После этого я вернулась в Петербург через неделю, въехала сюда и начала твои поиски. У меня есть много знакомых среди дипломатов. Вот так я тебя и нашла, мой милый Антуан.
   Антон Степанович сидел, уставившись вниз. Внутри него поднималась ненависть. Во всём виноват был только один человек, только этот человек разрушил его счастье. Это был Юрьев, так посчитал Василевский. Именно его дядя уничтожил его семью, которую он так и не смог создать, возненавидя всех женщин. Вот он виновник всех его несчастий. Аптекарь встал и посмотрел на Копыловскую. А потом моментально рухнул ниц перед ней.
-Мариша, прошу тебя, не откажи мне. Давай жить вместе! Je t`aime! – сказал ей Василевский, не принадлежа больше себе.
-Je suis d`accord, mon amour, je suis d`accord….,  - сказала Копыловская нежно и очень тепло.



6
   
   Их обоих начинало нервировать, что управляющий начал им мешать погружаться в себя и рассуждать о законах бытия и последних сплетнях. Но флегматичный поляк сделал вид, что этого не заметил, и невозмутимо  продолжал:
-Тем не менее, панове, несмотря на то, что такое бывало и раньше...
 Прошло с этого события вот уж три года.
 Антон Степанович и Марина Андреевна жили в польском имении на самом краю страны, не зная никаких бед. Они постоянно были в совместных делах, всегда друг друга поддерживая. Они вместе много путешествовали, побывали даже там, куда обычно не ступала нога русского путешественника. Они побывали в Лондоне, Эдинбурге, Дублине, они посетили Лиссабон и Мадрид, а также – Азорские острова. У них были планы посетить Америку и Канаду через какое-то время.
   Сергей Бенедиктович умер незадолго до описанных событий. На похоронах была половина Казани, а также из многих других городов к нему приезжали. Но Антон Степанович не пожелал присутствовать там. Он затаил страшную обиду нас своего дядю, который, по его мнению, испортил всю его жизнь. Сергей Бенедиктович приезжал в Петербург, пытался поговорить с Василевским, но тот лишь выгнал его из дому и сказал, что никогда к нему более не подойдёт. После того дня Юрьев так и не увидел более никогда своего племянника.
   Был дождливый день. Дождь был очень сильный, маленькие ручьи стали выходить из берегов. Имение Василевского стояло на отшибе среди лесов. Здание после ремонта было великолепно обновлено. Двухэтажное здание, покрытое белым мрамором, было обставлено колоннами с коринфскими капителями, здание сверху было увенчано фронтонами по обеим сторонам, а сам фронтон был украшен барельефами цветов и львов. Интерьер не уступал фасаду. Всё было роскошно. Всё выглядело так, словно само поместье готово было соответствовать настрою своих хозяев. В этот день Антон Степанович и Марина Андреевна сидели на веранде, попивая чай и наслаждаясь ударами каплей дождя. Они любили вдвоём предаваться размышлениям, поговорить об искусстве или даже о политике, ведь время стало неспокойным.
-Маришь, мне кажется, что кайзер Вильгельм будет достаточно благоразумным, чтобы не делать ошибки во внешней политике. Ну что он и его армия представляют из себя? Говорят, что кайзер мнит, будто наши войска никуда не годны. Если он будет верить собственным словам, то скоро он предстанет с извинениями перед самим Николаем Александровичем, а наше поместье перестанет находиться на окраине страны, - заметил Василевский, отхлёбывая чай из кружки,- и вообще, к чёрту эту политику. Она начинает мне надоедать.
-Антуан, я поддерживаю тебя в любом начинании. А политика, и правда, начинает меня выводить из себя. Кстати, ты слышал последние новости из Варшавы? – осведомилась Копыловская.
-Нет, что за новости? – заинтересовался Антон Степанович.
-В Варшаву привезли какую-то новую коллекцию одежды из Парижа, - улыбнулась она, - не дурно, а?
-Дорогая, намёк, безусловно, мной понят. Как только заканчивается дождь, мы прямиком летим на всех парах в Варшаву, - улыбнулся Василевский ей в ответ.
   После этого они замолчали и стали наслаждаться звоном дождя на улице. Дождь полил ещё сильнее, сверкнула вдали молния, гром раздался по округе. Подул шквалистый ветер, разнося со свистом какую-то нехорошую новость. Аптекарь и Копыловская заварили себе по новой чашке чая. Вдруг по ступеням в столовую чинно входит управляющий имением пан Катчиньски, весь мокрый до нитки.
-Панове, у нас большая беда, - сказал Катчиньски, - они связаны с дождём.
-Анджей, ну какие у нас могут быть проблемы? – спросил Василевский, не отрываясь от окна, - ты же знаешь, такая погода не может отбить мне настроение. Или ты всё не можешь привыкнуть к великорусскому владельцу усадьбы?
-Нет, пан, не в этом дело, - ответил равнодушно, ничуть не меняясь в своём голосе, Катчиньски, - просто реки вышли из берегов…
-Ну и что с этого? – задала вопрос Марина Андреевна, - такое уже не первый год, ты знаешь.
-Мост через реку, который идёт на Ченстохову, рухнул в реку.
-Что? – подпрыгнул со стула Василевский, - что мост сделал?
-Рухнул.
-Только этого ещё мне не хватало! Почему, Анджей, что случилось? – казалось, Василевский был вне себя от растерянности, ведь ему совсем не хотелось оставаться здесь взаперти.
-Оползень, Антон Степаныч, да и мост давно не ремонтировали, вы и капиталу-то не вложили в него, - разумно ответил Катчиньски.
-Во-во, именно про этот несчастный мост я и забыл, Анджей… Эх, что же делать? Нам с Мариной Андреевной надо было уехать в Варшаву… по делам фирмы, - проговорил Антон Степанович.
-Пан, я разве сказал, что вы никуда не сможете отправиться? – удивился Катчиньски, - завтра же я подготовлю для вас с паночкой лодку, вы без проблем переплывёте на ту сторону реки. И разумеется, доберётесь до Варшавы. Можете быть покойны.
-Успокоил, Анджей, - ответил Василевский, - ступай, спасибо тебе за помощь.
-Если понадоблюсь, то я во флигеле, - ответил управляющий и ушёл вниз.
   Василевский подождал, пока шаги управляющего стихнут.
-Маришка, вот видишь, как весело живём, можно сказать, в своём тесном мирке, - сыронизировал Антон Степанович, - теперь мы даже не сможем добраться до Ченстоховы.
-Антуан, - улыбнулась лишь в ответ ему Копыловская, - а мне нравится. Представь себе, что мы здесь заперты, нас никто не побеспокоит, ведь со дня на день должны были прибыть твои, извиняюсь, наши партнёры и пробыть тут не меньше суток. Их бы пришлось кормить, терпеть и убирать за ними. А вот сейчас – тишина. Тишина и ничего, кроме тишины… Я устала немного, пойду в библиотеку, только есть просьба: принеси, пожалуйста, мне томик Толстого, который я забыла у себя в спальне.
-Хорошо, Маришь, я тогда сейчас буду, - сказал Василевский, вставая из-за стола, - иди.
   Василевский направился в спальню Копыловской. Вообще-то, они жили в разных комнатах, и лишь изредка кто-то из них приходил к другому. Аптекарь открыл дверь и вошёл в спальню Марины Андреевны, начав разыскивать этот её излюбленный томик графа Толстого. На первый взгляд, книги нигде не было. Василевский не обнаружил её на комоде, не было её и на письменном столе, где лежали её альбомные принадлежности и книги итальянских писателей. Он уже захотел выйти и сказать ей, что книги нигде нет, как подумал, что она, скорее всего, лежит в верхнем ящике комода. Ни мало не церемонясь, Антон Степанович открыл ящик и увидел там эту книгу.
-Нашёл, - сказал тихо сам себе Василевский, улыбаясь.
   Он взял томик, хотел закрыть ящик, как ему в глаза бросился голубой конверт, прикрытый сверху эскизами Копыловской. Василевский аккуратно извлёк его и, одернув себя, посмотрел за спину. Марины Андреевны или кого-нибудь ещё там не оказалось. Василевский внимательно посмотрел на распечатанный конверт, на котором не было никаких надписей.
«Странно, - подумал Антон Степанович, - я не помню среди нашей почты этого конверта. Да его и не могли отправить, на нём же ничего нет. Боже, а что если?.. Нет, я не могу вскрыть и прочесть так нагло, положу, пожалуй, на место», - с этими словами Василевский вложил конверт обратно и пошёл на выход из комнаты, как вдруг он на месте развернулся, открыл комод, достал письмо и стремглав вышел из спальни.
   -Любимый, где ты так долго был? Я уже думала идти помочь тебе найти Толстого, а то уже пять минут прошло, если не более, - сказала Копыловская Василевскому, когда он вошёл в библиотеку. Надо сказать, что Василевский постарался на славу, когда решил устроить у себя библиотеку. Она занимала половину этажа и была площадью больше некоторых квартир в целом. Здесь были многочисленные издания классиков русской и зарубежной литературы, настоящие средневековые книги на латыни и польском (оба языка Антон Степанович знал бесподобно наравне с русским, французским и немецким), здесь находились книги по химии, биографии известных учёных, которыми Василевский восхищался и многое другое. В библиотеке было полным полно карт и атласов, например, на столе лежали развёрнутые карты Верхней Амазонии, куда так хотел попасть, начиная с юности, Василевский. Там же рядом лежали книги на португальском, который Антон Степанович начал изучать с последней поездки на Азорские острова в Атлантике.
На вопрос Копыловской, Василевский ответил, что долго не мог найти её книгу, так как она не лежала нигде на видном месте.
-А где же ты её тогда нашёл? – почему-то вкрадчиво, как показалось Василевскому, спросила Копыловская.
-Она лежала в верхнем ящике комода, Маришь.
Василевскому в этот момент показалось, что её лицо стало белым, но лишь на одно мгновение. Обычным тоном она его спросила:
-Антуан, ты, быть может, хотел что-то спросить меня?
-Нет, Маришь, - улыбнулся аптекарь, - отдыхай, а мне всё-таки надо подготовить все документы. Если что, я в своём кабинете.
Они друг другу улыбнулись, и Василевский вышел в коридор.
   Антон Степанович заметил, что она чего-то испугалась, когда он упомянул ящик. Василевский вынул из кармана голубой конверт и достал оттуда такого же цвета бумагу, развернул её, снедаемый приступом ревности. Это было письмо. На итальянском, смог понять Василевский. Но сам этот язык он не знал, хотя и мог бы провести какую-нибудь аналогию с французским. Он лишь смог прочитать имя Marinette, «Мариночка», что начало нагнетать в нём гнев. Он был в ярости, что не понимает, о чём тут шла речь, когда вдруг сообразил, что всё-таки есть в этом поместье человек, который кроме Маришки знает итальянский. Катчиньски.
   Василевский быстрым шагом направился к нему во флигель и застал его в комнате.
-Kaczynski, mozna wprowadzic? (Катчиньски, можно войти?), - спросил Василевский на польском управляющего.
Катчиньски знал, если Антон Степанович переходит на польский, то у него есть секретные, особо важные дела для него.
-Oczywiscie. Ban, cos sie stalo? Jak, przeciwnicy nie sa? (Конечно. Пан, что-то случилось? Противники?), - спросил несколько удивлённый управляющий.
-Nie da sie ukryc. Wiesz wlosku? (А как же. Знаешь итальянский?)  - ответил вопросом на вопрос Василевский.
-A jak! Coz, nawet mowie. Pamietam jeszcze, jak…(А как же! Конечно, знаю. Помню ещё, как…), - начал Катчиньски вспоминать свою юность.
-Poczekaj, nie mam na to czasu. Potrzebuje twojej pomocy (Погоди, нет времени. Мне нужна твоя помощь), - сказал ему Антон Степанович.
-Dobrze. Czego chcesz(Хорошо. Чего хочешь) ? – по-заговорщицки склонился поляк к Василевскому, - Co; niebezpiecznego?
-Znalazlem list od Marina. To jest w jezyku wloskim. Musze wiedziec, co to jest(Я нашел письмо от Марины, оно написано на итальянском, мне нужно знать, о чём оно), - ответил ему Василевский и добавил, - Natychmiast (Сейчас же)!
-Хорошо, - сказал по-русски Катчиньски,- дайте мне эту бумагу.
   Василевский достал из кармана конверт, вынул письмо и протянул его управляющему. Тот раскрыл бумагу и стал читать. Читал долго, временами морщась, временами что-то шепча самому себе не то на польском, не то на итальянском или русском. Через пять минут он прочёл всю бумагу, которая была исписана с одной стороны.
-Пан, прости, что долго, просто вспоминал итальянский.
-Что там? – спросил Василевский, начиная терять терпение.
-Антон Степаныч, - начал отвечать Катчиньски, - я думаю, тебе не понравится, что написано здесь.
-Что? Что ты там прочитал? – Василевский явно начинал нервничать, - говори немедленно, Анджей.
-Ладно, скажу. Это письмо от некоего Джованни Затерре, ты его знаешь?
   Василевского чуть не хватил удар, когда он услышал это имя. Он знал, кто этот Затерре, потому что Юрьев специально когда-то для него эту информацию узнал. Сейчас его ударил озноб, но он попросил Катчиньски перевести дальше.
-Это его ответ на какое-то письмо твоей паночки. Судя по всему, он пишет о своей радости, что она о нём ещё не забыла. Далее он широко описывает свои финансовые дела. Судя по всему, итальянец открыл какую-то фирму.
-Что-то ещё?- спросил, начиная терять терпение Василевский.
-Дальше, вроде как, ничего, - ответил Анджей.
-Дорогой мой, - сказал Василевский, обнажив такой оскал, что Катчиньски невольно поёжился, - если ничего дальше нет, то чего ты так переживать стал, а? Я не психолог, но за километр видно твоё лицо, которое чего-то испугалось и насторожилось. Что в этом письме далее?
-Антон, тебе это не понравится… - хотел сказать управляющий, как вдруг Василевский неистово рявкнул:
-Что в этом несчастном письме?! Natychmiast!
-Хорошо, хорошо, тише только, прошу тебя, - промолвил Катчиньски, пытаясь отойти от звона в ушах, - она… как бы сказать мягче? Она…
-Она что?
-Передала этому влоху какие-то бумаги твоей фирмы, Антон Степаныч. Какие-то рекомендательные письма в Швейцарию….
   Далее Василевский уже не слушал. Он выхватил письмо из рук управляющего и помчался в свой кабинет. Поднимаясь по лестнице, Василевский чуть было не споткнулся об ступеньку, но, упав на руки, снова встал и побежал дальше. Он миновал двери в библиотеку и вошёл в следующую дверь, свой кабинет. В просторном его кабинете стоял дубовый стол, на котором в полном порядке находились все его бумаги. Он отодвинул ящик в столе и вынул оттуда шкатулку, где хранилась вся его деловая переписка с партнёрами. Василевский никогда не перебирал шкатулку заново, а обычно, просто клал в неё очередное письмо после прочтения, никогда к нему не возвращаясь. Антон Степанович вынул все письма и быстро все их просмотрел. Все конверты, а именно двенадцать штук, лежали на месте. Василевский уже было вздохнул с облегчением, как открыл один из конвертов. Он оказался пустым. Глаза аптекаря по своей форме стали стремиться к идеальной окружности. Он проверил ещё несколько конвертов. Три из них оказались пусты. Три из них содержали его персональные новые разработки в области медицины, на которые он потратил большое состоянии, в разработке которых участвовал лично. Василевский чуть не сел мимо стула. Его стали подводить ноги. Антон Степанович не чувствовал больше ничего, кроме одного: разочарования. Разочарование в себе самом. За то, что он был таким легковерным, за то, что он легко вверял свою жизнь другим людям. Это событие отсекло у него все желания, ему не хотелось даже держать зла или кричать. Он понял, что это конец счастливой и беззаботной жизни. Из-за вложений в научные исследования его дело вошло в состояние кризиса, которое с лихвой скомпенсировалось бы новыми лекарствами, ведь его аптеки стали бы продавать это первыми, это был бы его патент, его, Антона Степановича Василевского. А теперь всё пропало, хотя многое стало на свои места. Он начал понимать, что хотел донести до него дядя в свой последний визит. Юрьев, очевидно, знал, что происходит, а Василевский не пустил его к своему дому на пушечный выстрел. Такова была плата за мнимую беззаботность и счастье. Антон Степанович понял, как много он ошибок в этой жизни совершил, идя по этому пути. Он сел, уперев лицо в ладони.
   В этот момент дверь отворяется, и в кабинет вплывает Копыловская.
-Антуан, Толстой такой интересный писатель, но я в твоей библиотеке нашла Чехова, рассказы. Прочитала «Ионыча», комедия высшей пробы. Антон Павлович явно замечательно разбирался в этой жизни, царство ему небесное… Антуан, да что с тобой? На тебе лица нет!
В этот момент её взгляд упал на раскрытую шкатулку и рядом лежащие конверты, включая голубой, взятый из её комнаты.
-Узнала, Маришь? – спросил Василевский, хищно улыбнувшись Копыловской.
-Узнала… Антоша, - произнесла вниз Марина Андреевна. Как вдруг она обратила свой взор на Антона Степановича, и стало понятно, что в дикости её глаза его не уступали. В них появился враждебный блеск, и Василевский заметил насмешку в лице, - да, именно так. Ты всё знаешь, потому что я случайно оставила книгу в ящике с письмом. Да будут пытать меня силы небесные за мою глупость.
-Марина! Как ты могла?! – аптекарь не выдержал, - Я тебя простил, мне сорок лет, а ты заставила меня играть в эти детские игры! Ты… ты, разорила нас!
-Только тебя, Василевский. Со мной всё уже решено. Жаль, что ты не послушал своего дядю, он определённо узнал, что брак так и не был разорван.
-Не был разорван? – Василевский осел, перестал повышать голос. Ему всё уже было всё равно. Но он хотел нынче покоя. Что-то внутри него потухло. Внутреннюю вечную весну погубили ужасные заморозки. Все его знания в голове перемешались, ткань жизни для него перестала нести смысл. Антон Степанович перестал быть человеком, утратив веру в других людей и в себя самого. Он доверил всего себя Копыловской, а она разбила всё своим поступком. Василевский посмотрел на Копыловскую отсутствующим и безразличным взглядом, в котором ничего не отражалось. Такой пустой взгляд появляется у людей, которым уже нечего терять. У живых мертвецов.
-Иди вон, - сказал Василевский тихо, практически шепча.
-Что? – переспросила Марина Андреевна высокомерно.
-Иди вон, - повторил Василевский всё так же негромко.
-Никуда я сегодня не пойду. Там дождь и нет моста. И вообще, будь аккуратен с дамой, Антуан, - надменно произнесла Копыловская.
-Ты идёшь вон, - повторил ещё раз Антон Степанович и двинулся в сторону Копыловской. Одним движением руки он схватил её за плечи, раскрыл дверь и вывел её из комнаты. Копыловская начинала вырываться и кричать, даже пыталась его схватить, но руки Василевского были словно дубовыми: они просто не сгибались. Из флигеля вышел Катчиньски, молча наблюдая эту картину. Копыловская стала отчаянно звать на помощь, но управляющий даже веком не повёл.
-Анджей, - отсутствующим тоном куда-то в стену сказал Василевский, - собери её вещи. Именно её. Пана Затерре больше здесь не живёт. И она спешит, очень спешит.
-Слушаю, пан, - сказал Катчиньски, про себя улыбнувшись. Ему никогда не нравилась Марина Андреевна, уж больно высокомерной она ему казалась.
   Антон Степанович вывел Копыловскую на крыльцо и оттолкнул её с такой силой, что та только и успела схватиться за перила, чтобы не упасть в грязь.
-Ты! Ты не имеешь права так со мной поступать! Я женщина, я жена известного итальянского предпринимателя Джованни Затерре, который побогаче тебя будет, Антуан! Да он тебя смешает с грязью, - истошно закричала Копыловская.
-Да-да, конечно, сеньора Затерре, - сказал Василевский, безразлично на неё глядя, - пожалуйста, пусть ваш муж делает со мной всё, что посчитает нужным. Мне глубоко теперь это всё безразлично. Но вы немедленно покинете мой дом, потому что я не могу принимать столь важных персон, а вот вы нашли не самое лучшее время, чтобы я вас вывел на прогулку. Но я уважаю ваш выбор. Сейчас мой управляющий, Анджей Лукас Катчиньски, вынесет ваши вещи и переправит вас на лодке до дороги на Ченстохову.
   В этот момент из-за дверей появился Катчиньски, который выносил несколько саквояжей с вещами и одеждой Копыловской.
-Сударыня, весь ваш скарб собран, милуйте, - сказал управляющий, ехидно делая ударение на слове «сударыня», которое он никогда не произносил ввиду собственных соображений, - я вам покажу станцию, на которой вы сможете нанять транспорт до Ченстоховы.
-Спасибо, Анджей, - процедила сквозь зубы Копыловская, - я не забуду вашей… доброты.
   И они оба ушли в сторону пристани, растворившись в тумане.
 А время текло бесповоротно, безжалостно отстукивал свой ритм метроном. Ушло время чести и благородства, пришло время целесообразности и деловитости. Канул в Лету старый век, и наступил 1913 год…



Эпилог
    Харьков. Осень 1924 года. По набережной реки Лопань шла учительница музыки с мальчишкой лет десяти. Она рассказывала этому пареньку о гаммах, мальчик уже даже что-то понимал в музыке, брал уроки, так сказать.
-Антон, когда-нибудь ты поймёшь всю прелесть игры на пианино. Ведь это такой нежный инструмент. Как будет громко, скажи, кстати?
-Форте, - ответил мальчик.
-Правильно, а как будет тихо?
-Пиано.
Молодец, а как будет умеренно громко?
В этот момент мальчик запнулся и виновато посмотрел на женщину.
-Мама, я забыл. Там есть форте и ещё что-то, - обронил Антон.
Женщина улыбнулась и обратилась к сыну:
-Ничего страшного, Антоша. Но запомни, это меццо форте.
-Хорошо, ма, - сказал мальчик с улыбкой, - а можно мне с ребятами поиграть? Вон, я Сашку вижу. Можно?
Учительница по музыке посмотрела в сторону, куда указывал её сын.
-Антоша, а может, не надо? Домой пойдём, в шахматы сыграем.
-Ну, мама, пожалуйста. Отпусти, отпусти, ма! – жалобно попросил мальчик маму.
-Ну, хорошо. Беги, - уступила женщина, - но будь к четырём дома!
Последние слова она сказала ему уже вдогонку.
   Она пошла вдоль реки, а сама думала о минувших годах. Вспоминала своё нелёгкое прошлое пятидесятилетняя учительница музыки. Она так глубоко задумалась, что случайно натолкнулась на своих же учеников, не заметив их.
- Ну что же вы так, Марина Андреевна? Осторожнее, пожалуйста, - сказал один старшеклассник, с которым она встретилась.
-Прости, Серёжа, я задумалась о своём. Старая женщина я, - сказала Марина Андреевна.
-Вы так про себя не говорите, хорошо? А вот сумки я ваши помогу вам дотащить до дому, Марина Андреевна.
-Спасибо, это так любезно с твоей стороны, Серёжа.
   И они пошли вдвоём по улице. Шли молча. Как вдруг старшеклассник решил прервать паузу:
-Марина Андреевна, можно задать вам вопрос? – спросил он неуверенно.
-Думаю, ты вряд ли задашь мне курьёзный вопрос, слушаю, - ответила учительница.
-Кем вы были раньше?
Ничуть не растерявшись, Марина Андреевна сказала:
-Страшной дурочкой я была, Серёжа. Отвратительной. Я не знаю, почему Господь ещё не прибрал меня к себе. Может, он забирает к себе лучших. Но тогда я не прохожу по этому критерию.
-Я уверен, что это было не так.
-Невинное дитя, ты даже не представляешь, как ты ошибаешься. Скажи, ты бы простил, если бы тебе изменили?
-Никак нет, Марина Андреевна. Я бы никогда не простил этого.
-А мне простили. А я предала дважды. Серёжа, я редкая тварь, правда. Я и не должна так выражаться, но это правда, её ничем не прикроешь.
-Что было, то было, Марина Андреевна. Оставим это. А как вы сюда попали?
-Выслали из Петербурга после революции. Отобрали дом и направили сюда учительницей музыки, так как я закончила консерваторию.
-У вас есть интересный акцент, мне показалось. Такой забавный, - улыбнулся Сергей.
-Это правда. Я долго жила в Италии.
Ученик встал на месте как вкопанный.
-Вы были в Италии? – спросил он удивлённо, как будто речь шла о Рае.
-Да, я жила там несколько лет, давала концерты. Но это всё в далёком прошлом, Серёжа. Я больше десяти лет живу в своей стране, если, конечно, СССР можно назвать своей…
-Осторожнее со словами, Марина Андреевна. Вы же знаете, и у стен есть уши.
-Ах, да. Я всегда про это забываю. Теперь не забуду.
-Простите за такой вопрос, но я видел вашего сына. Он такой смышленый и красивый. Весь в вас.
-Нет, Серёжа. К счастью, нет. Он весь идёт в своего отца, тоже Антона. Он далеко пойдёт, я в этом уверена.
-Простите, а где…? Ну, ваш… - начал Сергей.
-Не знаю. Честно говорю, понятия не имею. Когда началась война, он был в Польше, на самой границе с Германией. Надежды крайне мало, и… Я очень жалею, что не была рядом с ним в тот момент. Мы очень сильно поссорились из-за меня, из-за моей любви к деньгам и славе. Я, Сергей, любила двух мужчин сразу, но одного принесла в жертву другому. Я так думала, а оказалось, что себя лишь распяла.
-Что? – вспыхнул Сергей, - Марина Андреевна, как можно…?
Но она снова его перебила:
-Вот так. Можно. Я тоже так думала, потому и дура, Серёж. Я считала, что такова моя судьба, что я должна помогать обоим ради одного, но долгое время не могла выбрать из них кого-то. Я пошла ва-банк и отвернулась от Антона в тот момент, когда ему нужна была моя поддержка, чтобы выйти за итальянца.
-За итальянца?! Я не нахожу слов… - сказал Сергей.
-Оказалось, он меня использовал ради корыстных целей. Он не был во мне заинтересован, да к тому же оказалось, что я беременна. Всё было кончено, я вернулась в Петербург ни с чем, - сказала Копыловская, смотря то в землю, то на ученика.
-Извините меня, Марина Андреевна. Я понятия не имел, что всё так тяжело. Простите, пожалуйста, я не хотел…
-Всё хорошо, Серёженька. Наоборот, ты стал моим болеутоляющим. Я столько лет об этом никому не говорила, но часто думала. Ты мне помог, это я должна быть тебе благодарна. Позволишь, я тебе дам жизненный совет?
-Всё что угодно, Марина Андреевна, - был ответ.
-Я всю жизнь пространствовала от одного уголка планеты к другому. Я посетила уйму городов и разных народов. Мне казалось, что я начала понимать жизнь. Но нет, я глубоко обманулась, а поняла это очень поздно. Я металась от двух крайностей, как между двумя городами на поезде, не имея возможности долго стоять на перроне. Я всё стремилась ехать от пункта А до пункта Б, я скиталась по Римам боли, Лондонам сладострастия, Парижам самообмана. Я не понимала, как мне дорог дом и место рядом с любимым человеком, ведь я хотела всё. Всё и сразу. И лишь потеряв возможность перемещаться по миру, я начала понимать всё чудо спокойной жизни. Нельзя застаиваться, это опасно, но нельзя и неконтролируемо бежать сломя голову. Теперь я заперта в Харькове, Харькове позднего и не счастливого покоя. Я сама обрекла себя на это, но сын не пойдёт по стопам матери, я за это ручаюсь. У меня – диминуэндо моей жизни, закат. Я всё поставила на многократное повторение, репризу, которая мне всё испортила. А у Антошки – крещендо. И я клянусь, он будёт самым лучшим человеком на этой Земле. И ты меня, Сергей, услышь. Ты тоже достоин большего, не ведись на страсть, она погубит тебя. Я знаю, о чём говорю.
  Она замолчала. Последние тридцать метров они прошли в гробовой тишине. Наконец, они подошли к дому Копыловской. 
-Марина Андреевна, вот ваша дверь. Держите сумку. Я всё отчётливо понял, вы мне тоже раскрыли глаза на некоторые вещи. Обещаю, музыка моей жизни будет звучать ладно, без фальши. Вы удивительный человек, честное слово.
Копыловская улыбнулась, взяла сумку и скрылась в темноте подъезда.