Горохов Андрей Юрьевич. Дорога в рай

Залив глубоко врезался в сушу, струился извилистой лентой между отвесных скал и упирался в каменистую осыпь, плавно стекавшую вниз сквозь редкозубье мшистых утесов. Дом стоял чуть поодаль, недоступный для приливов, покоясь на фундаменте из древних валунов, надежно укрытый от ветров, увенчанный островерхой крышей. Когда с севера налетала буря, скалы и залив превращались в единый сгусток черной мглы, обволакивавшей дом, а наверху, ощеряясь молниями, светлела серповидная прогалина неба.
Скрип гнущихся елей и сосен сливался в прерывистый протяжный стон, надрывную песню под музыку ветра и барабанные шлепки волн, и в такие минуты сердце мальчика прыгало в груди с ветки на ветку потревоженной белкой, пока, наконец, не успокаивалось, забившись в сухое и теплое дупло постели.
В погожие дни отец работал с утра до вечера, валил сосны, распиливал стволы, перетаскивал лошадьми на берег бревна, делал из них доски и складывал их для просушки на настил под навесом. Когда начинался дождь, он почти не выходил из сарая, стучал молотком, закрепляя доски в пазах сколоченного остова, конопатил и смолил, изготавливал уключины и весла. Мальчик помогал ему, сначала – собирая хворост для костров, потом, немного повзрослев, обрубая сучья со стволов, потом он научился шить паруса и в шестнадцать лет сделал свою первую лодку.
Раз в две недели из города, в котором мальчик никогда не был, приезжала повозка, возница с рябым лицом выгружал у порога провизию, гвозди, паклю и инструменты, перебрасывался с отцом парой слов, затем они проходили в дом, а спустя четверть часа рябой вновь возникал на пороге, вспрыгивал на повозку и уезжал.
В доме было несколько десятков книг. Иные остались лодкоделу от деда, а тому – от  его деда, другие принесли с собой те, кто приходил сюда. Вечерами отец учил мальчика читать и иногда рассказывал ему о далеких землях, о которых знал лишь понаслышке, о знойных пустынях, в которых не бывает зимы и нет ничего, кроме песка, о высоких, до самого неба, горах, вершины которых сделаны изо льда, о многолюдных городах с прекрасными дворцами, где жизнь наполнена неутихающим шумом, а люди веселы, беззаботны и счастливы.
- Зачем же тогда они идут сюда? – спрашивал мальчик, но этот вопрос до поры оставался без ответа – отец лишь усмехался, и усмешка терялась в его густой бороде.
А люди все шли, и лохматый пес, завидев вдалеке чужаков, встречал их заливистым лаем. Иногда никто не появлялся несколько месяцев, но потом они начинали приходить один за другим, с промежутком в два-три дня. Их лица выражали только одно – нетерпение, в глазах, устремленных в морскую даль, горел тусклый огонь, пальцы рук непроизвольно сжимались в ожидании соприкосновения с веслом. Почти никто из них не говорил на местном наречии, но то, что было им нужно, они вполне могли объяснить. А нужно им было только одно. Они бросали у порога свои мешки и, встретившись взглядом с отцом, стряхивали с иссохших губ все то же слово:
- Лодку.
Они были разные: мужчины и женщины, иногда с диковинным цветом кожи, случалось – совсем молодые, чаще зрелые, такие, как отец, с пробивающейся сединой в волосах, бывало – и пожилые, согнувшиеся под тяжелой ношей прожитых лет. Однажды четверо крепких мужчин принесли носилки с совсем немощным стариком, который не мог не только грести, но даже ходить, и в челн с ним сел один из провожатых. Месяц за месяцем, год за годом, мальчик слышал:
- Лодку.
- Лодку!
- Лодку!!
Некоторым из них приходилось по нескольку дней проводить в доме, дожидаясь, пока не утихнет шторм, или когда будет готова новая лодка, потому что все имевшиеся в наличии уже успели уплыть до их прихода. Они никогда не пытались заговорить с отцом и с мальчиком. Они смотрели на пламя в печи, мерили шагами берег, поднимались на утесы и часами стояли там, глядя сквозь узкую горловину залива на горизонт, где серая гряда облаков сплеталась с седыми гривами волн. Они отдавали отцу все, что приносили с собой, получая взамен лишь лодку, ночлег и еду на то время, на которое им пришлось здесь задержаться.
Когда, наконец, наступал час отплытия, отец складывал в лодку запас провизии и воды и пытался объяснить им, куда нужно держать путь.
- Плыть надо все время на север, - говорил он, указывая направление. – Плыть три дня и три ночи. Может быть, больше: пять дней, неделю. Плыть, пока не найдете то, что ищете. Даже когда не останется сил – грести.
Люди, казалось, не слышали его, душой и мыслями отлетев прочь от этой земли в прозрачное утреннее небо, где в неярком свечении солнца терялся холодный блеск бесконечно далеких звезд. Отец заходил в воду по пояс и, взявшись за корму, сильным толчком посылал лодку вперед, и она, поначалу с трудом переваливаясь через невысокие волны, повинуясь гребкам, набирала ход. Потом они с сыном поднимались к дому, а иногда забирались на вершину дальней скалы и оттуда смотрели, как исчезает, растворяясь в голубой дымке, темная точка.
- Куда они плывут? – спрашивал мальчик.
Отец по привычке усмехался и молчал, но год от года усмешка его становилась все грустнее.
- Куда они плывут? – не унимался мальчик, но никогда не получал ответа.
 Годы шли, зимы сменялись веснами, и однажды, взглянув на сына, отец понял, что тот уже превратился из мальчика в юношу. Они, как обычно при отплытии очередного пришельца, стояли на скале, провожая глазами лодку, уже приближавшуюся к устью залива и готовую выпорхнуть на морской простор и пересечь белую полосу берегового прибоя.
- Куда они плывут? – вновь задал свой вопрос мальчик, и по тому, как он произнес эти слова, отцу стало ясно, что настало время дать на них первый ответ.
- Они плывут в рай, - сказал он, помедлив, зная, что за этим вопросом последует много других, включая и те, ответов на которые у него не было.
- Что такое рай? – следующий вопрос не замедлил себя ждать.
Ответ на него отец знал, но говорить не спешил, поглаживая бороду.
- Рай – это место, где не существует желаний, - наконец вымолвил он.
- Разве это хорошо – не иметь желаний?
- Там настолько прекрасно, что желания становятся не нужны.
- И поэтому они не возвращаются? – В глазах сына стремительной чайкой мелькнуло сомнение.
- Зачем же возвращаться оттуда, где нечего больше желать?
- А может быть... – юноша задумался. – Может быть, они не возвращаются, потому что море забирает их?
И на этот вопрос отец знал, что ответить.
- Нет, - сказал он. – Если бы это было так, тогда кому-нибудь обязательно удалось бы спастись.
- И что же, никто, совсем никто так и не вернулся?
- Никто, - коротко ответил отец и сделал юноше знак спускаться.
Он сказал ему неправду. Очень давно, когда мальчик только начал ходить, и еще жива была его мать, море вынесло на берег лодку, уплывшую на север восемь дней назад. Человек, сидевший в ней, совсем обессилел, но лицо его светилось улыбкой. Ему дали воды, и он пил, не отрываясь, пока не выпил половину ведра. Его накормили рыбным бульоном с раскрошенными сухарями, од доковылял до лежанки и спал мертвым сном двое суток подряд. Проснувшись, он снова поел и, поблагодарив хозяев, двинулся в обратный путь по дороге, которая привела его сюда. Лодкодел догнал его, схватил за плечо и заглянул в глаза.
- Ты … видел? – спросил он.
- Да, - ответил тот, не переставая улыбаться. – Я видел. Теперь я знаю, что такое рай.
Он убрал чужую руку со своего плеча и двинулся дальше, и лодкодел не решился остановить его. Он так и не смог понять, чего больше было в этой улыбке: счастья или безумия. Сейчас он не решился рассказать сыну об этом.
Наступала осень. Северный ветер гнал в залив воды никогда не замерзающего моря, и тем, кто появлялся в это время, приходилось долго ждать, пока холодный воздушный поток не сменит направление. Пирамидальные верхушки елей и похожие на облака шапки сосен, раскачиваясь, касались друг друга, и по ночам над домом был слышен болезненный хруст ломающихся ветвей. Отец часто просыпался и лежал молча, не шевелясь, прислушиваясь к подступающей изнутри тревоге.
В один из дней, отложив в сторону рубанок, сын вновь спросил его:
- Что приводит их сюда? Как они находят дорогу? Ведь многие приходят из-за дальних морей, с берегов, где никогда не бывает снега.
 Отец сделал вид, что задумался.
- Они слышат зов. Он ведет их и указывает путь.
- Почему этот зов слышат только они, а не все остальные?
- Не знаю, - впервые признался отец. – Наверное, лишь они заслужили его. Должно быть, они очень много страдали.
- А кто… кто посылает им этот зов?
Отец вдруг почувствовал, что в глубине сердца шевельнулась колючая сосновая ветка.
- Наверное, тот, кто сотворил этот мир.
- А может быть, - юноша посмотрел куда-то в сторону, - тот, кто хочет его разрушить?
- Нет, - твердо сказал отец, - это было бы слишком несправедливо.
Потом он внимательно посмотрел на сына.
- А почему ты решил, что кому-нибудь нужно его разрушать?
- Так написано в книгах, - ответил юноша, снова берясь за рубанок.
Зима сменяла осень незаметно, сначала покрывая траву утренней сединой инея, потом – набрасывая на малахитовые плечи елей узорчатую снежную пелену. Днем снег таял, капли воды срывались вниз, неспешно сползали по стволам, земля погружалась в дрему, замедляя влажное дыхание. Северные ветры утихли, и дни стали совсем короткими. Лес все так же шумел и стонал, и в этом неторопливом гуле сквозила неизбывная тысячелетняя печаль.
Люди все приходили, обычно – по двое за неделю, отогревали у очага замерзшие руки, успев перед этим отрывисто бросить привычное:
- Лодку!
Однажды, совсем под вечер, появился человек в изодранном плаще, с глазами, полными предрассветной тьмой. Он подошел к сараю, где отец с сыном смолили челн и бросив у порога тяжелый мешок, сказал, указав пальцем на лодку:
- Сейчас!
Отец откинул со лба седеющие волосы, вытер руки тряпьем и ответил ему:
- Надвигается буря. Сегодня плыть нельзя. Надо ждать. Может быть, день. Может, и все три.
Видно было, что путник понял лишь то, что ему предстоит столкнуться с опасностью, и это только раззадорило его.
- Нет, - повторил он. – Сейчас!
- Нельзя, - еще раз сказал отец. – Лодка даст течь. А потом… Волна все равно накроет ее, как только она выйдет из залива. Ты погибнешь.
Пришедший распахнул плащ и потянул из ножен короткий клинок. Голубая сталь блеснула холодным светом, в глубине леса отрывисто каркнул ворон.
- Сейчас!
Отец кивнул сыну, и они начали спускать лодку с помоста на бревна, чтобы перекатить ее к морю. Когда весла были вставлены в уключины, и челн закачался на воде, пришелец с разбегу сам погнал его вперед, перевалился через борт и, выровняв нос, двумя могучими гребками одолел набежавший пенистый вал. Несколько минут отец с сыном еще могли видеть лодку, карабкавшуюся на водяные холмы, а потом она исчезла из виду, растворившись в наступивших сумерках.
- Почему они так спешат? – спросил сын.
- Наверное, они боятся опоздать, - сказал отец. – Наверное, каждому положен свой час, чтобы прибыть в рай.
- И так было всегда? И всегда кто-то делал для них лодки?
Юноша искоса смотрел на отца, который все еще всматривался вдаль, словно стараясь что-то подсказать гребцу.
- Да, - спустя полминуты ответил тот. – Так было всегда. Мой дед делал лодки. И его дед. И дед его деда. Так заведено.
- А что станет с тобой? – голос юноши едва заметно задрожал. Отец перевел взгляд себе под ноги, на шипящую воду.
- Настанет день, и я тоже сяду в лодку и уплыву туда же, куда плывут они. Возможно, я тоже попаду в рай.
- А я… Я буду продолжать делать лодки? Всю жизнь? только лодки – и все?
- Да. Скоро, совсем скоро, ты отправишься в город. Там ты найдешь себе жену и приведешь ее сюда. Она родит тебе сына, который будет делать лодки после тебя.
- А как я узнаю ее, свою будущую жену?
- Ты узнаешь ее, - в глазах отца на мгновение вспыхнул теплый огонь, - а она узнает тебя. Ты не ошибешься. Никто из нас еще не ошибался. Так было всегда.
- А если я… - сын искал нужные слова, стискивая пальцы до боли в суставах. – Если я… не встречу ее? Или просто не захочу? Если я уеду отсюда навсегда и отправлюсь в те дальние страны, откуда они приходят?
- Ты не сделаешь этого, - спокойно сказал отец. – Ты не сможешь обмануть судьбу, как не сможешь остановить солнце и укротить шум моря. Мир вечен и неизменен. У тебя не получится.
- А если я погибну? Если сорвусь со скалы или утону в море? Что будет тогда?
- Тогда, - сказал отец, поворачиваясь к нему спиной, - тогда лодки будет делать кто-то другой.
Он пошел к дому, и мокрые камни громко хрустели под каблуками его сапог.
- Да есть ли он, этот рай? – крикнул ему вслед юноша, и вместо ответа увидел, как тяжело приподнялись и опустились ссутулившиеся плечи отца.
Тот повернул голову и бросил через плечо:
- В твои годы я тоже спрашивал об этом твоего деда.
…Зима выдалась затяжной и суровой, такие зимы выпадали не чаще, чем раз в десять лет. Холодные северные ветры сменились таким же холодным, пронизывающим до костей южным тягуном, от которого в душу вползала зябкая тоска, а сердце ныло от уколов ледяных игл. Тягун гнал воду из залива, обнажая каменный настил дна, иссеченный, как шрамами, глубокими уродливыми промоинами. Снег завалил перевал, проходы и тропы, отрезав дом от города и всего мира, и за три месяца никто не нарушил их одиночества, ни разу не раздался знакомый настойчивый стук в дверь, и ничей дрожащий от нетерпения голос не произнес привычные слова.
Отец по-прежнему трудился в сарае, наращивая дощатую плоть на скелеты будущих челнов, работал допоздна, при свете факелов, изо всех сил пытаясь успокоить растревоженный змеиный клубок мыслей. Сын, как всегда, был рядом с ним, но все чаще он без видимой причины бросал работу, выходил за порог и долго смотрел в серую даль, по которой ленивыми стадами ходили бледные барашки волн.
По ночам он часто просыпался, отгоняя смутные обрывки снов, в ушах раздавался неразборчивый шепот, перед глазами всплывал неясный, клубящийся сгусток, протягивая к лицу извилистые щупальца, словно стремясь оторвать его от постели, поднять над вершинами елей и указать, наконец, –  он был уверен, что это так – ту точку на горизонте, те невидимые врата, за которыми начинается рай.
Весна ударила внезапно, солнце, прорвавшееся из-за тяжелого покрова туч, в три дня растопило снега; лес, очнувшись от долгой дремы, ожил, зазвенел редкими пока еще птичьими вскриками, шумными вздохами распрямляющихся ветвей, скрипом стволов, разминающих скрытые под огрубевшей корой упругие мышцы. Море вновь задышало пряным запахом рыбы и водорослей, цвет воды начал меняться с серого на бледно-зеленый, чтобы уже совсем скоро обрести привычную голубизну.
За несколько дней пришло около двух десятков человек. Они разобрали все лодки, сделанные за зиму, и отцу с сыном пришлось утроить усилия, чтобы успеть сделать новые челны для тех, кто вот-вот должен был подойти. Отец с опаской вглядывался в каждый силуэт, возникавший на вершине холма, и облегченно вздыхал лишь тогда, когда очередная лодка покидала залив. Зимой в его сердце поселилась тревога, и весенние лучи солнца не смогли растопить ее. Вскоре она превратилась в страх, такой же размытый и бесформенный, как клубы тумана над вечерней водой. Страх в одно мгновение обрел очертания, когда появилась девушка.
Ранним утром, когда отец с сыном вышли из дома, она уже сидела рядом на валуне и смотрела на открывающуюся дверь. Пес и не думал лаять, свернувшись клубком у ее ног. Можно было только гадать, как она добралась сюда ночью по скользким камням – обычно никто не появлялся на берегу залива раньше полудня. Льняные волосы струились по ее щекам, а в бездонных глазах отражалась бесконечная усталость и тоска пустынных ледяных полей.
- Могу я попросить у вас лодку? – сказала она, и в голосе ее не было обычной требовательности, к которой отец и сын уже привыкли за многие годы. Она, видимо, была из недальних мест, речь ее была гладкой и понятной.
- Только, - добавила она, улыбнувшись смущенной улыбкой, - взамен я могу дать вам лишь это.
Она извлекла из складок одежды обернутый в полотно предмет и, развернув, протянула отцу. Это было серебряное зеркало, украшенное драгоценными камнями, чуть ниже отполированного металлического овала по яшмовой пластине шли короткие ряды замысловатых знаков.
- Что здесь написано? – спросил лодкодел.
- Этого никто не знает, - сказала она, но отец уже опустил зеркало в карман и с тоской взглянул на раскрытые двери пустого сарая.
- Два дня! – отчеканил он. – Через два дня у тебя будет лодка. Будь я проклят, если не сделаю этого.
Он повел девушку в дом, а сын застыл на месте, уставившись в темнеющий дверной проем, и стоял так, пока отец вновь не появился на пороге.
- Пойдем, - сказал тот. – Надо поторапливаться.
 Отец взялся за работу столь рьяно, словно судьба стояла за его спиной, наблюдая за ним с лукавой усмешкой. Юноша, напротив, работал вяло, то и дело поворачиваясь к окну, ловя взглядом фигуру девушки, которая скользила вдоль берега, останавливаясь то в одном месте, то в другом, и застывала, сливаясь с валунами, под светло-голубым, очистившимся от облаков небом.
Наконец он отложил в сторону долото и молоток.
- Прости, - сказал он, вставая, - но сегодня тебе придется поработать одному.
Отец хотел было что-то крикнуть, остановить, но не успел: дверь бесшумно закрылась, а судьба, коснувшись его щеки холодными пальцами, прошла мимо тихими шагами и исчезла в полумраке. Несколько минут он стоял молча, потом снова взялся за инструменты, пытаясь заглушить нахлынувшую изнутри боль отрывистыми всхлипами рубанка и надрывным визгом пилы.
Из окна ему было видно, как сын и девушка шли вдоль узкой полосы озорного прибоя, и шуршащие волны, набегая, откатывались назад, не успевая коснуться их ног. Они разговаривали. Сначала говорила она, глядя на нее сбоку, и пес шел рядом с ними, заглядывая девушке в глаза. Потом говорил он, указывая рукой на море, горы и лес, а она слушала, и отец подумал, что за всю свою жизнь вряд ли произнес столько слов, сколько за эти несколько часов.
Когда сгустились сумерки, он позвал их в дом и накормил ужином: они ели, уткнувшись в оловянные тарелки, за все это время не проронив ни слова. Ночью отец лежал с открытыми глазами и слышал, как в соседней комнате без сна ворочается на кровати сын, а пес, которого он сегодня пустил на ночь в дом, жалобно поскуливает, не в силах отделаться от своих грустных собачьих дум.
Утром сын и не подумал заглянуть в сарай, отец видел, как они с девушкой поднялись на ту самую скалу, с которой они с сыном обычно смотрели на исчезающие в море челны, и долго стояли там. Расстояние было слишком большим, чтобы разглядеть их лица, но отцу показалось, что он видит, как шевелятся их губы, произнося слова, которые он сам уже успел позабыть. Он трудился изо всех сил, работая за двоих, не давая себе передышки, но когда солнце начало скатываться в море за западной грядой, стало ясно, что раньше полудня следующего дня ему не управиться. Сын появился, когда уже совсем стемнело, прикрыл за собой дверь, застыл у входа и долго молчал, прежде чем смог выдохнуть:
- Отец…
- Ты уговорил ее остаться? – перебил его лодкодел, и в его голосе была слышна умирающая надежда.
- Нет, - глухо прозвучал голос сына. – Она не останется.
- Значит, ты поплывешь вместе с ней?
- Да, - твердо ответил юноша. – Я поплыву вместе с ней.
В тусклом факельном свете его лицо казалось серым куском известняка, из которого вода и ветер вырезали глаза, губы и нос.
 Отец взял его за руку, как в детстве, когда тот был еще совсем малышом.
- Пойдем.
- Куда? – Хрупкая твердость в голосе юноши сменилась удивлением.
- Пойдем, - повторил отец.
Они вышли из сарая и вошли в дом, где отец зажег большую свечу и открыл ключом дверь, ведущую в подвал. Внизу, подойдя к задней стене, он надавил на один из камней, и плита сдвинулась, открывая проход в узкую камору, где стоял длинный и высокий, окованный железом сундук. Отец откинул крышку.
- Смотри. Это принесли они, те, кто так хотел попасть в рай.
В глаза ударил неяркий переливчатый блеск монет, белых, красных, синих, зеленых камней, золотых диадем и цепей, браслетов и перстней. Сундук был заполнен на две трети, но сразу можно было понять, что для того, чтобы просто пересчитать сокровища, потребуется не один день.
- Эти богатства собирал мой отец и дед моего отца, и его дед, и те, кто жил до них. Им много сотен лет. Никто не знал, как ими следует распорядиться. Теперь я знаю. Ты можешь купить своей жене все, что она пожелает. Ты можешь купить замок, город, половину страны. Только сделай так, чтобы она осталась. Ведь кто-то должен строить лодки.
- Отец… - юноша попытался улыбнуться, но улыбка вышла смущенной и жалкой. – Я всю жизнь прожил в этом доме. Этот тайник я обнаружил давно, но боялся признаться тебе в этом. Сегодня я показал его ей.
Он тяжело вздохнул, и от этого вздоха пламя свечи задрожало, и тени в быстрой пляске пронеслись по сводам подвала.
- Ей не нужно золото. Ей нужен рай.
- Значит, - пробормотал отец, - значит… убеждать бесполезно. Тогда я скажу тебе то, о чем ты не можешь знать.
Он наклонился и зашептал сыну в самое ухо, как будто кто-нибудь мог их подслушать.
- Никакого рая нет. Не знаю, кто его выдумал, но его нет. В твои годы я был еще более любопытным, чем ты. Когда мой отец умер, а я еще не успел встретить в городе твою мать, я построил большую лодку под парусом. Те, кто уплывают отсюда, не пройдут на веслах и двух дней. Я плыл на ней пятнадцать дней: пять дней на запад, пять дней на север и пять дней на восток. Там нет ничего – ни островка, ни скалы, ни отмели. И уж рая там точно нет. Только угрюмые серые волны и холодный ветер. На шестнадцатый день разразилась буря, мачта сломалась, и лодку, по счастью, понесло на юг. Она разбилась о скалы в двух дневных переходах отсюда. Я спасся чудом. Наверное, для того, чтобы кто-то знал правду.
- Тогда почему?..
- Почему я продолжаю делать лодки? Почему я ничего не говорю им? А что бы я мог им сказать? Что того, к чему они шли через пустыни и горы, не существует? Что их прошлая жизнь, оказывается, не имела смысла? Поверили бы они мне? А если бы поверили, то не убил бы меня первый из них в ту же минуту? Но даже если бы они не тронули меня, то не всадил бы каждый из них себе кинжал в сердце, услышав мои слова? Или… они поплелись бы назад, по чужим равнинам, через чужие города, туда, где их никто не ждет, к жизни, в которой не осталось надежды. Нет, пусть лучше они с радостью плывут навстречу смерти – не мне отнимать у них это право.
Он отступил на шаг, и голос его зазвучал громче, отражаясь от сводов, на которых продолжали плясать безумные тени.
- Пойми: даже если рай существует, в него нельзя просто приплыть. Это было бы слишком просто и несправедливо. Его нужно заслужить и выстрадать всей жизнью. Ты должен это знать. И поэтому ты должен остаться.
Сын думал недолго. Смятение исчезло с его лица, и оно обрело прежний покой.
- Теперь послушай, что скажу тебе я, - произнес он. – Когда-то ты сказал мне, что однажды я встречу свою жену, и сразу узнаю ее, а она узнает меня. Это случилось. Теперь мы всегда будем вместе, и в жизни, и в смерти. А рай.… Не может быть, чтобы его не было. Просто, думается мне, он и вправду открывается лишь тем, кто достоин его и очень хочет в него попасть. Ни я, ни она не успели никому сделать зла. И я верю, что тот, кто сотворил этот мир, знает это и укажет нам дорогу. Завтра мы уплывем, отец.
Юноша взглянул в глаза отцу и впервые увидел в них растерянность и отчаяние.
- А как же я? И кто будет делать лодки после меня?
Сын улыбнулся, и улыбка юноши осветилась спокойной мудростью старика.
- Ты еще не стар. Ты отправишься в город. Там ты встретишь свою жену. Ты сразу узнаешь ее, а она узнает тебя. Она родит тебе не одного, а нескольких сыновей. И они станут делать лодки. Ведь с каждым годом их потребуется все больше, правда? так будет, я знаю. И не нужно печалиться, отец. Мы обязательно встретимся. В раю.
Он повернулся и начал подниматься по ступеням, тени на стенах прервали свой стремительный круговой бег и утомленно застыли, прижавшись к полу.
Этой ночью отец не входил в дом, оставив его сыну и девушке. Он работал в сарае, не чувствуя усталости, боль сверлила сердце, но лишь прибавляла сил. К утру лодка была готова, и он спустил ее на воду.
Они вышли из дома: впереди сын с небольшим узлом на плечах, позади девушка, укутанная теплым шерстяным одеялом. Пес прыгал вокруг нее, ластясь и повизгивая, и она гладила его, запуская тонкие пальцы в густую шерсть. Подойдя к отцу, она наклонилась и поцеловала ему руку, взглянула на него коротким, умоляющим взглядом и спрятала глаза в землю. Сын сразу же подхватил ее на руки и перенес в лодку. Потом вернулся и крепко обнял отца. Они посмотрели друг на друга, не сказав ни слова, потому что слова стали уже не нужны. Юноша шагнул назад, развернулся, с силой толкнул лодку вперед и, перекинув тело через борт, сел на скамью и взялся за весла. Пес, зайдя по грудь в воду, протяжно завыл, но в этом вое звучала не смертельная тоска утраты, а терпкая горечь расставания.
Отец поднялся на скалу и поймал взглядом стремительно удаляющийся челн. Из-за лесистого гребня показался дрожащий диск солнца, и в его смутных лучах он еще успел разглядеть лицо сына и движения его губ. Отсюда, конечно, нельзя было услышать, что он говорил девушке, и что она отвечала ему, но отец почему-то был уверен, что она улыбалась. Пес лежал рядом с ним, успокоившись, дышал размеренно, чуть приоткрыв пасть, и смотрел умными глазами на море, небо и разбросанные по нему редкие комья облаков.
Он сунул руку в карман полушубка, непривычную тяжесть в котором ощущал уже давно, и достал оттуда подаренное девушкой зеркало, о котором за два прошедших дня успел забыть. На мутноватой серебряной поверхности отражалось его лицо. Оно дрожало, подобно утреннему солнцу, и он смог различить лишь блеск одиноких слез в глазах. Вертикальные ряды диковинных знаков стояли перед ним, но даже если бы он смог прочитать их, смысл написанного вряд ли бы стал понятен ему.

Гляжу на чаек
И печальный островок вдали
И не пойму –
Среди вздымающихся волн
Всплывают или тонут?