Шарлатан. Исповедь Господа Бога. часть вторая, про

     Когда мне исполнилось восемь лет, родители переехали на новое место.
В шести остановках от Погодинской, примыкал к Зубовской площади коротенький, длиной в один двор, Дашков переулок. За чугунной изгородью расположились два старинных особняка, принадлежащих когда-то графам Воронцовым-Дашковым.
В одном из них, прежде чем обосноваться в Кремле, устроил свою резиденцию антихрист Буонапарте. Особняки стояли на печах и имели четырехметровые потолки. Зал для танцев и приемов, ещё в двадцатых годах, разделили перегородками и устроили коммуналку. В новой комнате, большей, чем прежняя, имелись антресоли с крутой лестницей. Там был устроен папин кабинет.
     Из новых соседей мне запомнилась только Марья Абрамовна, да её сын дядя Виля – огромный, пропитой шоферюга. Была, впрочем, еще одна семья: отец и муж Николай Сергеевич, жена его, тетя Нюра и сын, старшеклассник Артем. Когда мы переехали он учился в десятом. Николай Сергеевич работал машинистом на Московской железной дороге, тетя Нюра – домохозяйкой. Отец и сын – крепкие, самостоятельные, ни с кем в нашей коммуналке не общались, только здоровались. Окончив школу, Артем пошел по стопам отца: сначала железнодорожный техникум, затем институт, потом обзавелся семьей и переехал к жене.
     В 1965 году наш коммунальный особняк приглянулся районному ГАИ. Когда высокий, респектабельный полковник с седыми висками и орлиным профилем  явился осматривать дом, наших кухонных домохозяек хватил кондратий, настолько он был, по-видимому, хорош собой.
- А что это они все так обалдели - задал я вопрос.
– Их спроси – хмыкнув себе под нос сказал отец, и, поднимаясь  на антресоли, отчетливо пробурчал – бабье чертово, так бы все и улеглись прямо на кухне – заразы. Еще нас стыдят. Да мы им в подметки не годимся.         
     Дом полковника удовлетворил и нас в течение полугода расселили по отдельным квартирам.
     Двухкомнатная жилплощадь была крохотной – двадцать четыре квадратных метра, но с большой, в восемь квадратов, кухней. Дом блочный, девятиэтажный - в двухстах метрах от общежитий МГУ. То еще соседство, но мне нравилось. Почти все приезжие. В основном женского пола, и все осесть в Москве мечтают, замуж то есть – лафа!
     В этот дом, переехал и Николай Сергеевич с тетей Нюрой. Сталкивались мы очень редко и всегда только «здрасьте».
     Как то после армии, будучи на втором курсе, возвращался я непролазной, осклизлой осенью бог его знает откуда. Природа в эту пору вконец остолбенела. Вторую неделю стояла отчаянная мертвецкая тишина. Ни ветерка, ни шепота. Отсырелая, снулая морось – этакая молекулярная взвесь, молчаливо ниспадала с нависших грязно-серых лохмотьев, методично захлебывая и так уже в конец упившуюся почву. Видать, кто-то там наверху, из наших, взгрустнул немного, засмотрелся, вспомнил прошлое, всплакнул, они ведь тоже люди, удалил свой взор в эпоху канувших в небытие перворожденных вселенных, ну и забыл на время про эту убогую планетку. 
     У самого подъезда, стылой расплывшейся тенью сидел на раскладном стульчике Николай Сергеевич – старый, старый и такой безнадежный – аж до слез. Ну я, как всегда - здрасьте.
- Здравствуйте – говорит – редко вас вижу.
- Да так как то – отвечаю – дела все.
- А я вот один остался. Артем умер, туберкулез у него. Нюра за ним – мать все-таки…. Не пережила…. Быть может и к лучшему…. Нет ничего горестнее и мучительнее, чем каждый день видеть, как стареет твоя любимая женщина. Мужик он что - он и есть мужик, а женщинам зачем стареть? За что им это? За яблока кусок? Эх - да что там….  Внука не привозят. Дома без нужды сидеть. А так -  все не один – люди ходят. Вот стихи пишу – и показал мятую школьную тетрадь – Всю жизнь работал, работал…. - губы у него задрожали – а что после меня? Может стихи остануться…. найдет кто….
     Больше я его не видел. Слышал, что ранней зимой Николая Сергеевича не стало. Не знал и не мог знать Николай Сергеевич, что покойный сын его совсем малыш был. Он прожил на земле всего вторую жизнь. Первый раз родился в конце 19 века в семье железнодорожного рабочего. В пятнадцать лет стал чернорабочим-коновозчиком, потом учеником слесаря. Служил в войсках морской крепости Петра Великого в Ревеле. Там же стал большевиком, активнейшим революционером и остался им до самого конца своего первого на земле воплощения. В гражданку партизанил, проявил незаурядные оргспособности и быстро продвинулся вверх по чекистской лестнице. Подавлял восстания крестьян в Восточной Сибири и на Урале, там же руководил ревтрибуналом и Губкомиссией ВЧК, а после ГПУ, а после НКВД – много чего натворил от сердца чистого и убежденного. Там же надорвался и, заработав третью стадию туберкулеза, был отправлен на пенсию. Вскоре после его смерти дочь Нюра родила сына Артема, то бишь Артема Николаевича. Откуда могла знать Нюра, что совсем недавно, всего полтора года назад, еще не родившийся сын ее Артем был отцом Нюры, Павлом Петровичем Марцевым. Человек с тяжелой кармой быстро назад возвращается. Карму отрабатывать надо, да постараться еще новую не заработать.
     « Жизнь идет вперед и все по голове», любит повторять Моня Мокрицкий. За кучей молодых и глупых дел, эта самая жизнь  мало заметна, как говориться «… суета – сует и затеи ветреные».
     Последний взгляд Николая Сергеевича мне пришлось вспомнить через несколько лет. Папа сидел на диване и смотрел через окно вдаль. Не в даль даже – в никуда. Быть может и не в прошлое, а еще дальше. В его глазах не было  будущего. Этим глазам были одинаково безразличны и сочувствие друга и ненависть врага. Тоже самое застыло в его взгляде, когда через десять дней он скончался.
     В конце сентября погода совсем спятила. Несколько дней подряд - то град, то дождь, то снег. Температура металась в течении суток от плюс десяти, до минус пяти градусов. Вся эта вакханалия доконала папино сердце.
     Утром я, как всегда, уходил на работу.
- Осторожней через дорогу – сказал отец.
 – Иди ты к черту – ответил я уже в дверях – говоришь всегда под руку.
     По понедельникам, в девять утра, собирался худсовет. Минут через десять в дверь постучала секретарша. Глаза у нее были расширенные и жалкие. 
- Мама вас – срочно.
     Быть может отец еще и пожил бы, но к гражданам СССР старше шестидесяти, бесполезным для государства, скорая помощь, как правило, не торопилась.
     Шесть лет я не мог прикоснуться к папиным бумагам, когда же, наконец, открыл секретер, то первое, что мне попалось на глаза, была затертая записная книжка. Отец скрупулезно записывал, по числам и по часам все слова, все эпитеты, которыми я его награждал. Как же беззащитны перед детьми  родители из-за своей любви. Оценить и понять это можно только после того, как родишь детей своих и сам получишь от них свою порцию оскорблений.
     В мой новый мир, точнее мирок я вписался достаточно легко. Стайки дворовой послевоенной шпаны, в пятидесятых годах прошлого века обретались в каждом Московском закоулке. На крымском мосту, мы – мелкота, темными вечерами, отбирали у одиноких прохожих и влюбленных парочек, шапки, коньки, деньги. Короче - что могли, то и отбирали. Весь улов отдавали старшим ребятам. У них были клички: Бен, Квадрат, Султан, Ленин. Они оставляли нам мелочь на наши «дурацкие» расходы.
     Жизнь у меня была двойная: на улице - указанная выше, а дома – дома я тоже делал не то. Родители за мной не следили, а потому вместо Жюль Верна, Гайдара и Луи Бусенара, я таскал из папиной библиотеки и зачитывал до дыр Оскара Уайльда, Анатоля Франса, Мопассана, Золя, Бодлера и прочих французов, коих во многих местах детям до восемнадцати хорошо бы не читать. Многое я просто заучивал наизусть, особенно афоризмы - «Добродетель никогда не красила хорошеньких женщин, она подстать только дурнушкам», «Женщина без груди все равно, что постель без подушки», и вставлял их по поводу и без, заставляя одноклассниц скромно опускать глазки и застенчиво хихикать. С пятого класса я начал ухлестывать, а потом и встречаться с девчонками из восьмого. Что с них взять – с пятиклассниц…. Их лапать то не за что…. Деньжата у меня водились – не все же мы отдавали старшим, кое-что утаивали, а посему угостить подружку мороженным, купить цветы, сводить в кино, и т.д. и т.п. я мог почти всегда. Особенным шиком было купить билеты в последний ряд кинотеатра, так чтоб никого за спиной, и лезть целоваться.
     Они мне снились – пачками, штабелями, рядами и колоннами. Что я творил с ними! Господи! Мои фантазии усиленные прочитанным и рассказами старших были безграничны. Когда в реальности, девяносто девять процентов моих фантазий оказались просто невозможны физически, я был крайне разочарован.
     А дело было так: ничего большего, окромя разовых поцелуев и примитивного лапанья в темных кинозалах, я от своих восьмиклассниц так и не добился. Старшие пацаны, для которых мои поползновения не остались тайной, решили меня образовать, для чего договорившись с некой многоопытной девицей, послали к ней с каким-то пустяшным делом.
     Средней пышности брюнетка, увидев меня, кривенько ухмыльнулась. 
- А платить кто будет? 
- За что? – спросил я. 
– Так ты, милый, не в курсе – ну, идем… 
     Боже, что с ней было! Гомерический хохот просто цветочки – она ржала, ржала так, что звенели стекла.
- О-о-о-хо-хо-хох, о-о-хх-хох… где… ты… этого…  набрался… кто… тебя… о-о-о-ххо-о-о -  её просто конвульсии сотрясали – это же не-воз-мож-но… ни ка-а-а-к а-а-хха-а-а-а….
     Минут через пятнадцать она затихла, только тихонько постанывала. 
- Это… это лучше любого оргазма. Ты знаешь что такое оргазм?
– Знаю – сказал я – читал.
     Её снова согнуло и она запала еще минут на двадцать…
- Все – сказала она продышавшись – не могу больше. Ты меня изнасиловал. Чаю хочешь?
    Пока я пил чай и уписывал чудесные плюшки, макая их в вишневое варенье,  она с материнским любопытством на меня смотрела, потом, как бы подводя итог сказала.
– Ты, милый, из тех, кому надо все и сразу. Всякие есть и такие тоже. Не боись – научу.
 
     Я поднялся на монастырский вал. Глубоко под ним, в темной озёрной чаше, все так же покоилась Вселенная, отражая в себе великую православную святыню, один из символов христианства – парафраз другой, более древней религии.  Промигнул легкий ветерок – зарябила и сколыхнулась Вселенная. Чуть успокоилась рябь – и вот она уже не та, а новая совсем; еще чудесней, и так раз за разом – волшебное слияние красоты и смерти.
     Вдруг я услышал - далеко-далеко, так далеко, что даль эта только для Бога – родился звук: родился и полетел, разрастаясь, обретая голос, раскалывая чудовищное, уже не  безмолвное пространство. Звук все приближался, и я узнал его: это был гимн, древняя боевая песня –
                «Славьте Бога, и расточайте себя над землями!
                Славьте Бога, и не щадите себя над морями!
                Не Сионом зовется то царство, которое  вам  обещал Я!
                Имя ему Вселенная».
     Этой песней, альтернативой баю-баюшки-баю, мой дед – бывший кантор варшавской синагоги, безуспешно пытался угомонить меня в колыбели. Думаю, что дед лукавил: музыка подобного рода могла только взбаламутить. Скорее всего, ему было важно с младенческих лет вложить в меня то, во что он безоговорочно верил – не верил – ЗНАЛ.
     Была в этом, долетевшем до меня звуке и другая песня. В противовес деду, мама, отпрыск целой плеяды  православных наставников и профессоров Санкт-Петербургской духовной академии, усыпляла меня несравнимо эффективней:
                « Ох и спи-ко по ноцам, а вставай-ко по зарям,
                Да расти-ко по цасам…»
                «Бог тебя дал, Христос даровал,
                Пресвятая Похвала  в окошечко подала…»
                «Баю баю баю бай я спою тебе про рай
                Там ни горя нет, ни слез, там живет Иисус Христос»
     Предки имели весьма различные взгляды на мое «очеловечивание», причем весьма эгоистические. Каждый хотел вырастить во мне что-то свое – святое, а в результате на всю жизнь усадили промеж двух стульев….
     Интересно - которую жисть я тут процветаю? Счет потерял…. Жил при Аврааме, при Моисее, жил в языческой и православной Руси. Теперь в СССР сослали…. Не ровен час в следующем воплощении мусульманином сделают….
А предки мои - по каким мирам шастают? Снова на земле околачиваются? Кем родились: иудеями, православными, мусульманами? Кто знает…. Кто нас спрашивает…. Там не спрашивают, там посылают….
- Не всех, не всех – Аинка  Шешковская как из под земли выросла - некоторые, которые почище-с, сами решают….  Тебе твои мысли в штанах не жмут? 
     «Аинка! Вот зараза! Выследила! Охотница за черепами! Точнее за пенисами. Она что, меня прямо под куполами трахнуть хочет?! Ну все! Достала! Сейчас я ей устрою!». Вдруг, сквозь все раздражение, до меня дошел смысл того, что она сказала; «Не всех, не всех… некоторые, которые почище-с, сами решают…»
- Как ты…!
- Что как? Как я здесь оказалась? Как я тебя нашла? Каким образом я, шлюха, клаССная дама, знаю о чем ты думаешь? Спрячь мозги – изумленный, не мучайся, не один ты с тридцатым градусом ходишь. Умник нашелся!
     « Та-а-к…. Доигрался…. Не зря меня сексот с нимбом доставал…».
- Откуда ты?!
- Я же сказала - спрячь мозги, мыслитель. Как чужих девок на Патриарших прудах лапать, так он без мозгов горазд!
- Следила, значит?
- А хоть бы и так! Тебе что за дело?
- Ну, ты даешь….
 - Я никому ничего не даю. Если надо беру сама – мужиков в том числе.
- Ну-ну – Венера в Овне, Луна в Скорпионе.
- Чего-чего?
- Того-того… Мужиком тебе надо было родиться.
- С какой такой стати? - глаза Аинки влажно и властно, на мгновение затмили луну, насмешливая агрессия сменилась грудным воркованьем. - Мне и так хорошо - даже очень. А что такое Венера в Овне?
- Не в Овне, а в Овне. Тебе лекцию прочесть?
- Без лекций обойдусь – сосунок. Первый раз - за столько-то воплощений тридцатый градус заслужил, а мнишь себя чуть ли не богом. Мой статус выше твоего раз в сорок, я свободна и, в отличие от тебя, сама решаю, где мне жить и кем родиться.
- Кончай величаться! Зачем пришла?
- Тебя, дурака, умом-разумом насобачить. Место подходящее, намоленное, почти как у стены плача, опять же сегодня полнолуние.
- Так что с того?
- Вот я и говорю – сосунок. В таком месте стоишь, а крохи собираешь….
- Да пошла ты….
    Последние три буквы так и застряли в моей глотке. Глаза Аинки сверкнули, я вспорхнул, кувыркнулся, отлетел метра на два и взбороздил рогами жирную осоку….
    Вообще-то драться мне приходилось. И я бил, и меня били, но что б вот так – безо всякого рукоприкладства! Как это, черт возьми, у нее получается…. Пока я шарился в осоке и вошкался мыслями, раздался её голос.
- Получил? Мозгляк! Ещё хочешь? Могу добавить. Спасибо скажи, что я с тобой спала - у меня к тебе нежность, другой бы только к утру очухался.
- Ты что - совсем спятила!? И – как, как ты это сделала?!
- Отряхнись - чудило. Отряхнись и слушай.
- Да ведь ты меня чуть не убила!
- Если не хочешь чтоб  убила – заткнись.
- Да как же…
      Её зрачки снова вспыхнули и рядом с моей задницей загорелась осока.
- Последний раз - прошу. Я могу тебя сжечь, распылить,  кое за что  подвесить - в воздухе. Кое за что хочешь?
      Воображением Бог меня не обидел, представить себя в подобной позе не составило труда, да и она, кажется, не шутила.
- Лучше сожги.
- Ага – стало быть тебе твои прибамбасы дороже жизни. Мне их тоже, знаешь ли, будет не хватать. Пожалуй, я тебя  сожгу, а прибамбасы оставлю – засушу на память, то-то гербарий получиться.
- Дура!
- Ну, слава богу. Ты уже вменяем. Услышь меня. Пожалей свои будущие жизни – не только эту, которую так бесталанно и безжизненно проживаешь.
     Твою сущность поместили в материальное тело всего лишь на триста лет раньше Авраама. Я - не только старше - древнее. Здесь, в отличие от тебя, я работала, а не прохлаждалась, еще в эпоху льва – двенадцать тысяч лет назад. Тебе многое доверили знать. Многое, но далеко не все. Понятия о карме примитивны. Закона причин, и следствий толком не понимаешь, а это основной закон нашей вселенной. Какие законы в других даже моё начальство не знает. Знают те, кто учредил Совет Вселенных. Мне до них еще дальше, чем тебе до меня. Ты получил возможность видеть прошлые и будущие жизни – чужие жизни. Это знание дано тебе под отчет - авансом, а ты радуешься как мальчишка, мол такой вот я особенный и болтаешь, болтаешь, болтаешь. Думай не только, что  говоришь, думай о том, что думаешь. Неозвученные мысли страшное оружие – держи их при себе. Подумал – раз-бол-тал. Впрочем – тебе решать. Хочу напомнить универсальный закон, который даже ты, при всей своей убогости, прекрасно знаешь – на все твоя свободная воля….
      Все люди, рожденные  на этой, с позволения сказать, планетке, объединены в кармические группы. Они связаны энергетически, несут на земле определенную функциональную задачу, могут жить в разных концах земли и ничего друг о друге не знать. У каждой группы есть свой кармический лидер,остальные, все время его подпитывают. Лидер рождается по отношению к остальным членам группы в конкретном месте. Умирает он всегда последним. Догадайся с трех раз, кто лидер в твоей компашке?
      К тому времени я уже поднялся, почистился, стряхнул с башки осоку, нащупал на новехонькой рубашке пару прожженных дырок и обозлился. 
- Конечно ты! Кто ж ещё!
- Ответ неверный – не я, а ты, потому и дан тебе пресловутый тридцатый градус. Что касается меня, то у любой группы есть независимый от неё куратор, который знает карму каждого, следит за ее исполнением, не позволяет, путем внушения определенного образа мыслей, отклоняться в сторону. Куратор вашей группы я. 
- Ты…!? И каким местом, дозволь спросить, ты внушаешь подследственным определенный образ мыслей?
- Будешь хамить, я тебе не только в рубашке  дырок понаделаю - голым домой пойдешь. Это, во-первых, а во-вторых, сотрудникам моего ранга позволена, в определенных рамках, некоторая свобода. Знал бы ты, какая скука десятки лет иметь дело с одним единственным мужчиной. Муж чудесный - любовник пресный. Накушалась … Должна я иметь хоть какую-то компенсацию за, мягко говоря, не очень приятные обязанности? Ну и - видишь ли, мальчик, если женщина тебя соблазнила – это её падение или твоё?
- Так то женщина!
- А я кто по твоему?
- А бог тебя знает. Нормальные женщины такое не вытворяют.
- Нормальные  вытворяют и похуже. Нахлебаешься – позже, гарантирую.
- Тебе-то откуда знать?
- Мне-то как раз знать. Тебе – нет. Про всех – да, про себя - нет. Все твои рассуждения о собственных прошлых жизнях всего-навсего смутные, детские догадки, этакое радостное недомыслие.
- Что так?
- Не дорос еще. Через парочку воплощений – возможно, если в настоящем не сломаешься.
- А что могу?
- Еще как можешь!
- Фу ты ну ты ножки гнуты! Так, кажется, любит говорить Моня? Давай, выкладывай, что вы там на меня взвалить собираетесь!
- Я ничего не собираюсь. Без меня взвалили. Мое дело контроль.
- Кто тогда? Кому морду бить?
- Хочешь знать?- В глазах Аинки  появилась такая бездонная, такая нечеловеческая жалость - аж  под ложечкой засосало, так засосало, что будь у меня более семнадцати тысяч трехсот пятнадцати ложечек – так бы подо всеми и засосало. - Точно хочешь?
- Может не надо? – заскулил в моей башке сексот – рано тебе еще, ох как рано.
- Заткнись – сказал я – твой номер шестнадцатый, ты же видишь, меня  занесло.
- Как бы вообще не разнесло – проныл сексот – мое дело предупредить.
- Твое предупредить, её контролировать, а отвечать я буду!?
- А ты как хотел? – сексот перешел на менторский тон – ты тут живешь, тебе и ответ держать. Как проживешь, так и ответишь.
- Все – решили. Может  я, действительно, не все понимаю - потому и знать хочу. Я тоже, знаешь ли, не пальцем деланный. Давай Аинка - выкладывай.
- Ну что ж – на все твоя свободная воля – тебя предупреждали.
     В нашей вселенной, подчеркиваю, в нашей вселенной, поскольку есть неисчислимое множество других, существуют иные миры – прекрасней, изумрудней, счастливей, на тысячу порядков счастливей, чем эта помойка, а точнее гадючник, а еще точнее сборище преступников и отбросов, со всей Вселенной сваленных в одну зловонную кучу грехи отрабатывать! От вас, почти ото всех, за тысячи световых лет, так смердит - нос зажимать приходиться!
- А ты противогаз напяль, могу подарить, а лучше всего оставьте нас в покое. Валите! Дайте нам самим, в нашей помойке барахтаться.
- Ох, милай! Добарахтались уже! Так разбарахтались – не знаем что делать с вашей барахолкой. Будь наша воля - но мы не хозяева, не родители, мы, если хочешь – старшие братья, воспитатели.
- Ах вот оно как! Здорово! Сеструха! Что ж ты меня в приют, в детский дом сдала? Постой, постой…. Это как же так получается, мы с тобой, сеструха, инцест сотворили?
- Ну, если иметь в виду Адама и Еву, то все вы тут инцест творите. Впрочем, повторюсь, на все твоя свободная воля. Я ставлю тебе парочку блоков, ты все забываешь и становишься как все. Хочешь?
- Не имеешь права! Не ты мне их снимала, не тебе и ставить! Ишь чего захотела!
- Вот то-то и оно! Все вы тут друг перед другом выхлёстываетесь! Каждый желает быть первее самых первых! Славы хотим!!! Славы! Все ради славы! Всех сделаю - съем, предам, зарою! А знаешь ли ты, чем за нее расплатитесь?! Ну - ты-то кое-что знаешь, и то в расчет не берешь. Права я, видите ли, не имею! Еще как имею! Ну хватит лясы точить. Хотел знать, так слушай.
     Земля, в силу крайне тяжелых по сравнению с другими планетами условий существования, служит не только для исправления отбросов Вселенной. Некоторые души, по нашему «Монады», обладают особыми качествами -  неистребимой тягой к справедливости и способностью к величайшим самопожертвованиям. Их немного на земле - сейчас всего десять. Они тут не исправляются, а проходят закалку. Создавая этим монадам искусственную карму - особые, тяжелые судьбы, им прививают, иммунитет к страданиям, к физическим и душевным мукам в течение многих воплощений. Подготовка по земным меркам почти вечная – несколько тысячелетий. Для справки могу сказать – воплощение Монады Христа  было решено более чем за тысячу ваших лет до его фактического рождения. Одна из таких Монад в твоем теле. В процессе подготовки, восемьдесят процентов, а может быть все сто отсеются - тогда все будем начинать заново.
- И много таких было?
- Уточни вопрос.
- Ну - кто отсеялся, кто нет. Назвать можешь?
- Без проблем – вот некоторые из тех, кто прошел испытание и тебе известен: в России – патриарх Филипп, которого замучил ваш Грозный Ивашка. Друзья детства были. В Европе монахи  – Ян Гус и Джордано Бруно. Их, как ты знаешь из школьного курса, сожгли. Гус имел серьезные внутрицерковные разногласия и был просто фанатично справедлив, а Бруно много знал о настоящем положении вещей, у него было снято большинство блоков. Он имел феноменальную память и талант ясно и точно переводить высшие откровения на земной язык. Еще одна великая Монада прошедшая закалку – Гипатия,  математик и астроном, времен заката Римской империи растерзанная ранними христианами. Монада Гипатии имела еще одно воплощение - через тысячу с лишним лет - Иоганн Кеплер.
     Из тех, кто не прошел закалку могу назвать Галилея и Достоевского – до сих пор из стороны в сторону мечутся. Первый - хоть с кем, хоть с Сатаной – лишь бы наукой заниматься. Сейчас живет в штатах. В прошлом году отошел от дел. Скоро умрет от рака. Не догадался еще? – Вернер фон Браун.
- Иди ты! Ну, дела! А Достоевский?
- Его, пока, не пускаем. Слишком убедителен. Многих не в ту сторону обратить может.
- А что – есть другая сторона?
- Тебе мало? Ты хочешь все?
- Да все?
- Ну что ж, как любит говорить твой дебильный  Моня, «Хозяин – барин, а мертвые сраму не имут».
     Тебе, конечно, известна расхожая истинка – «Что вверху, то и внизу» - так вот это не истинка, а истина в последней инстанции. Все, что происходит у вас здесь – всего лишь бледное отражение того, что происходит у нас там, а у нас там – война за ваши души, которые мы, согласно карме, размещаем в физические тела.
- То есть ты хочешь сказать…
- Совершенно верно. Я хочу сказать, что без Монад, ваши тела, не жизнеспособны в принципе.
- То есть, по-твоему мы….
- Совершенно верно – био-ро-бо-ты. Вы – биороботы.
- А вы, стало быть, нет?
- Мы нет. Мы – чистая энергия, полноценные Монады, ставшие свободными в результате такого же отбора, который сейчас проходишь ты и такие как ты.  «Были когда-то и мы рысаками», так, кажется, любит говорить твой Моня?
- Мокрицкий не мой, да и не трогай ты его, Моне недолго шевелиться осталось.
- Я знаю - каждому свое.
- Могу я задать кое-какие вопросы?
- Валяй.
- Чего в тебе больше – земного, или…  как вы там себя называете?
- Другого больше, хотя, кое-кто из начальства считает, что я слишком заземлилась и меня пора отзывать, но я справляюсь, опытные сотрудники в дефиците, мне трудно найти замену. Ну - хватит на сегодня. Сейчас начнётся…. Луна точно над куполами…. Раздевайся….

Продолжение следует….