Между прочим

Поезд тронулся. Покатились и мои мысли. В голове мелькали разные предметы и образы так, что невозможно было остановить свое внимание на чем-нибудь определенном.

Мысли попросту выскальзывали и, как мне казалось с минуту, смеялись надо мной. Однако попыток приручить моих странников разума я не оставлял. На долю секунды мне показалось, что я взялся за что-то. Как рыбалка! Я вытягивал мысль, напрягая некоторым образом свой уставший разум. Он не хотел преследовать мысль, и потому эта задача оказалась не такой простой, как я расчитывал. Однако с каждой секундой я чувствовал, что приближаюсь к блаженному заключению раздумий.

Поезд дернулся, и я, вскакивая со своего места, завопил:

-А-а-а-а-а-а!
Я кричал что есть силы, руками прижимая свою майку к месту, на которое секунду назад мне была вылита половина стакана кипяченой воды.

-Простите, ради Бога, простите! Ой, что же это такое! Извините меня!- водицей обдала меня молодая девушка, лет двадцати пяти. На лице ее был ужас, перемешанный с искренним сожалением и тревогой.

Я хотел было выложиться матом, но что-то меня вдруг удержало. Кто-то принес "Снежок". Я приложил его к ноге, которая уже успела покрыться ужасно красным оттенком.
-Да что же это такое!- обронил я, прижимаясь к стенке,- Неужели нельзя аккуратнее?! Неужели нельзя?!
-Простите,- продолжала умоляюще девушка,- пожалуйста, простите. Я правда не хотела, я очень сожалею, простите, простите меня...
Место ожога начало неприятно ныть, болеть и зудеть одновременно. Это, конечно, мне не нравилось.

Но я больше ничего не стал говорить. За окном был вечер.
Поезд продолжал свое движение и стук колес, успокаивающий своей периодичностью, ослаблял накал обстановки. "Снежок" действовал. И боль постепенно начала отступать. Тишина, вызванная внезапным происшествием, стала сменяться привычными разговорами. За стенкой играли в карты.

Где-то звонко визжал ребенок. Кто-то пытался уснуть, ведь на часах было уже около двенадцати.
-Больно?- спросила вновь своим виноватым голосом девушка и посмотрела отчего-то мне в глаза. Глаза ее были до ужаса красивыми! Такие глаза сегодня редко встретишь! Все прячут их. Носят очки, замазывают косметикой, надевают шляпы с большими козырьками. Сейчас вообще глаз-то увидишь навряд ли...
Я смотрел. Я утопал в этих наполненных истиной, бескрайней жалостью и сожалением бездонных очах.

За стенкой послышался смех. Окончательно возобновились громкие разговоры. Прошла пара секунд, а люди уже совсем забыли, что произошло. Боль моя окончательно отступила, но зуд все еще оказывал некоторое воздействие. Со временем и он перестал беспокоить, хотя скорее это я перестал его замечать. Я и автор моего ожога сидели молча. Поезд дернулся снова. Зловещий полупустой стакан, стоящий уже на столе, вновь выплеснул некоторое количество воды. Она, наверное, была уже прохладнее или гораздо холоднее, но мне в этом не было разницы. Через несколько минут подошла проводница:

- С вами все в порядке? Помощь не нужна?

-Нет, все хорошо,- сказал я,- хотя, конечно, я был уверен, что и боль, и зуд дадут еще о себе знать.

За окном проносились фонари, едва освещавшие мрачное пространство. Я прильнул к стеклу и растворился в загадочной ночной тишине. Отчего-то мне стало хорошо. Как-то спокойно что ли... Ожог совсем уже отошел на второй план, а я вернулся к попыткам ухватиться за какую-нибудь мысль. Но это опять-таки мне не удавалось.Таким образом прошло, наверное, еще часа два. За стенкой начали слышаться крики и мат. Кричали женщины, были слышны звуки ударов.

Двое пьяных пронеслись мимо. На лицах обоих была ненависть. И оба, казалось, хотели друг друга убить. Трудно было сказать , что именно они не поделили, только никто теперь остановить их не мог, да и не пытался. Проводница отчаянно попыталась решить конфликт, но после полученной пощечины упала и больше уже не могла встать. Женщины кричали, рыдали и хватали всех,  кого только видели. Вагон опять погрузился в смятение, вызванное новым происшествием.

Я встал и, рассталкивая женщин и сумки, отправился к тамбуру, находившемуся по другую сторону от убивающих друг друга пьяниц. На полу было стекло, на столе виднелись капли крови, но я проходил, не обращая на это особого внимания.
Доносились обрывки странных фраз. Хотя смысл как темы разговора, так и мнения были понятны. Понятны ровно потому,  что были примитивными и банальными. Кто-то жаловался на политику, кто-то на зарплату, но среди всех этих обывательских высказываний не было ни капли чего-то  действительно достойного внимания. Дверь тамбура распахнулась, а затем захлопнула за собой всю ничтожность человеческой натуры, весь идиотизм разума и разврат сердца.

Прохладный воздух, спертый четырьмя дверями,  был каким-то странным спасением. Он был чем-то необычайно облегчающим горечь бытия и существование в целом. Колеса поезда по-прежнему отстукивали свой ритм, тоже успокаивающий, но предрасполагающий к необъяснимой сосредоточенности. Поезд так же разрезал темноту светом головного вагона и маленькой лампочкой у пьяниц. Но в душе становилось тошно. Ужасно тошно.

На этой мысли мне, наконец, удалось себя поймать, и я, обрадованный успехом своей длительной работы, принялся ее развивать. Трудно сказать, к какому умозаключению я пришел. Но сорванный стоп-кран уже останавливал несущийся сквозь ночную тьму поезд. Колеса скрипели, не желая останавливаться, а из вагона снова, после крика удивления, послышалась тишина. Я сошел со ступенек. И прыгнул на землю. Поезд остановился прямо перед мостом.
Какая прекрасная картина!

Темное ночное небо, усыпанное тысячами звезд,  гордо темнело своим величием над головой. Горизонт был плотно усажен лесом, и , чтобы попасть в начало этого лесного массива, мне оставалось только спуститься на несколько шагов от поезда. Я осторожно подвинул левую ногу на полшага , а затем аккуратно перенес на нее вес тела. Потом то же повторил с правой ногой. Так странно вступать в неизвестность!

Ночь укутывала своим черным одеялом грешную землю, поезд, просвистев трижды, тронулся и канул в туман, а я остался один среди всего мрака прошлого, настоящего и будущего...