Григорьянц

 - Ну что, куда пойдем? – спросил меня Григорьянц.
- Пока не знаю, но сначала же нужно купить. 
- Купим, и куда?
- В подворотне где-нибудь и выпьем.   
- У вас тут  так принято?
- Ну не то, чтобы принято, но по-другому все равно не получается.   
     Мы Григорьянцем собирались на школьную дискотеку. И перед
дискотекой обязательно хотели  выпить.
- У нас вот на улице никогда не пьют, - сказала мой новый друг брезгливо. -   Либо дома, либо в кафе.
- Здесь мы дальше продвинулись на светлом пути к коммунизму. Мы пьем,
и дома, и в кафе, и на улице. Согласись, все, то же самое что и у вас,
просто есть еще  одно место. Улица.          
     Григорьянц  учился в нашем классе. Он приехал из Ташкента, чтобы
закончить московскую школу и поступить в МГУ. На физический факультет.  Почему он оказался в нашем гуманитарном классе – никто объяснить не мог. Но зато он оказался единственным человеком из всех моих знакомых, кто   ставил себе цель в жизни. Большую и серьезную цель. Может именно поэтому, мне так нравилось с ним общаться.
- Ты знаешь, Конст, когда я впервые попал в Москву, примерно пару лет назад, мы шли с отцом, кажется, по Проспекту Вернадского, я просто поразился, сколько здесь у вас пьяных.  У нас  такого нет.
     Григорьянц приехал из Ташкента и уже гулял по проспекту Вернадского. Я – коренной москвич впервые услышал название этой улицы. 
- Да, наверное, в какой-нибудь праздник вы попали. Ты не заметил у пьяных
мужиков  в руках гвоздики?
- Нет, а что?
- Да, перед 8 марта  все мужики поздравляют женщин на работе, там всегда
выпивон,  а потом идут домой, шатаясь,  поздравлять своих жен. Разве у вас
не так? 
- Нет, не так, да и это точно не в марте случилось, и гвоздик я не помню, пьяных помню, некоторых штормило. Просто в жопу.
- Да чего ты переживаешь, ты сейчас точно таким же станешь. Главное, чтобы в школе не засекли.
- Иди на фиг. Я вообще не пьянею.
- Зачем тогда пить?
- Трудный вопрос ты задаешь. Не знаю. Наверное,  так принято.
- Здесь так, а у вас нет.
- Это способ стать друзьями.   
-  Наверное, единственный способ.  Да какая разница? Решили, значит идем.
     В 33 гастрономе в винный отдел стояла длиннющая очередь.  Совсем уж без очереди не обходилась ни одна покупка, в тот раз, особенно много народу решило выпить.
- Слушай, Жень, (Григорьянца звали Женей),  а не хочешь прогуляться?
Поехали на Арбат. Там Смоленский гастроном, там 2 винных отдела, очередь
наверняка меньше. Да и до дискотеки  еще 3 часа.
- Это далеко?
- Да вот на троллейбусе остановок 5, может и меньше. Вон 39.  Побежали!    
     Почти на ходу мы вскочили в троллейбус, и он повез нас к Смоленской
Площади. Григорьяц стал рыться в карманах, чтобы заплатить за проезд. 
- Брось ты, у тебя, что денег очень много?
- А поймают?
- Не поймают.
- А если поймают?
- Пошлем в жопу.  Да не ходят на этом маршруте контролеры.
     Я давно заметил, стоит мне высказать уверенность в чем-либо,  жизнь тут
же  обязательно даст  щелчок по носу. Видно, чтобы «не задавался».  Так
ровно оно и вышло на этот раз. Мы уже почти доехали до Смоленской
площади, как я услышал: «Ваши билетики». Контролер  зашел в переднюю
дверь. Я бы успел еще бросить монеты, но просто из упрямства я не хотел этого делать.
- Приготовься катапультироваться! – прошептал я Григорьнянцу. – Главное
чтобы мы остановились, до того, как котроллер нас настигнет.    
- Ты идиот! Что трудно заплатить?
- Не бзди.
- Молодые люди, ваши билеты?
- Что?
- Билеты  предъявите, будьте добры!
     В этот момент, троллейбус остановился, и двери открылись. 
Я молча  рванулся к дверям, водитель видно заметил это в зеркало, закрыл
двери, но я уже находился между ними.  Мне хватило сил, чтобы их держать
полуоткрытыми.  Григорьянц  выбежал вслед за мной.
- Ну и дурак же ты, Мельников, на фига это нужно, чтобы убегать?  Всего то
4 копейки.   
-  Я иногда тоже задаю себе этот вопрос.    
-  И что?
-  Не могу  найти ответ. Ладно,  пойдем. Вот Смоленский.
     Народу, как всегда много, и в оба винных отела стояла очередь. Но все же меньше, чем в нашем родном 33.   
- Ну и чего мы сюда приперлись? – спросил Григорьянц.
- Увидишь. Пойдем по Арбату пройдемся. Тут очень красиво.
     Порывшись в карманах, мы нашли, 2 рубля 63 копейки.
- Нужно оставить, что-нибудь, чтобы доехать потом до школы. – сказал
Григортьянц. - Я больше зайцем не поеду.
- Да ты прав. Ну ладно, давай деньги, я  куплю.
     Григорьянц решил не становится в очередь, состоящую, как всем казалось,
сплошь из алкоголиков. Очередь двигалась быстро, в ней стояли одни
мужчины, и каждый точно знал, что собирается купить. Портвейн «Агдам»
 – 2 рубля 20 копеек. То, что нам нужно, еще остается на плавленый сырок
«Дружба», и чтобы доехать до школы на троллейбусе. Я спрятал бутылку
под куртку, мы вышли на улицу. 
      Середина октября, такие чудесные дни, когда ночью первые заморозки, утром – холодно, а вот днем – тепло, почти, как летом. Листья уже совсем желтые, облетают от любого, самого легкого дуновения ветерка, и ложатся под ноги пестрым ковром. Последнее дыхание остатков осеннего тепла перед долгой и нудной зимой. Из магазина мы вышли в тот час, когда солнечные лучи начинали слабеть.  Еще совсем светло, но уже чувствуется приближающийся вечер, прохладный, сумеречный, с приглушенными гудками автомобилей, с отдаленными голосами прохожих.  Мы шли по Арбату по направлению к центру, прошли шашлычную «Риони», откуда вкусно пахло жаренным на углях мясом, прошли кафе Буратино, где в витрине белка крутилась в колесе. 
- Ну что? Где мы ее откроем? – спросил Григорьянц.
- Ну, как то, нужно место подходящее искать. Может подъезд?
- Нет, нет,  я не могу. В подъезде я никогда не пил.   И не собираюсь.
- Пора, пора, брат, попробовать. Большой уже. Взрослый.      
     Я почему-то уже и не хотел пить вино, спрятанное у меня под курткой.  Видно, я получал удовольствие всего лишь от покупки бутылки.
- Ладно, пойдем, еще пройдемся, - продолжал я. -  К Гоголевскому бульвару.  Ты знаешь, ведь я здесь родился вот там, если вперед еще пройти роддом Грауэрмана, помнишь, куда Высоцкий ходил с Шараповым ребенка забирать?
- Ты там родился? Ладно,  врать то. Я вообще считал, что это все
придумано.
- Ну ясен пень, все остальное придумано, а роддом нет. Не придуман.  Существовал он еще до революции.  Главный московский. Сейчас, кажется, уже не работает.
- Тебе вообще здесь нравится? – спросил Григорьянц. 
- Где?
- Ну все вот это. Москва, троллейбусы, шум?
- Шум? Какой шум?
- Холод?
- Какой холод? Тепло же.
- Сейчас тепло. Но что зимой то?  Я когда приехал в Москву в первый раз
я просто офигел. Такой дубак!  Невозможно на улицу выйти. У нас в
Ташкенте, почти вся жизнь на улице, как ушел утром, так только  ночью и
вернулся.
- Что поделать?  Зато мы по-настоящему радуемся теплу, весне, солнцу.  Вы так радоваться не умеете, ведь у вас зимы то нет. Начиная с марта, когда   снег начинает таять, мне все время хочется куда-то бежать, спешить, мне кажется, что я куда-то все время не успеваю.
- Хотя здесь на Арбате приятно. 
- Смысл Арбата не в самом Арбате. А в переулках.  Сверни с него в сторону,
ты никогда не знаешь, где окажешься.
- Как это?
-  У кого-то может это и не так, а у меня именно так. Это мое ощущение.
Кажется, в прошлый раз здесь находился переулок, и там красный двухэтажный дом. Сейчас сворачиваю туда же, а дом другой.  Совсем другой.
Пятиэтажный белый.  Сверни еще  куда-то, окажешься совсем не там, где
ожидаешь. Главное - машин тут нет никаких. В переулках. Ни троллейбусов и автобусов. Да и людей мало.  Заблудиться это ведь еще и интересно.  Попадаешь в такое место, которого не существовало еще минуту назад, а через минуту оно исчезнет.
- Не может так быть. Чушь ты несешь полнейшую.
- Может.  Тут часто теряешь направление. Идешь,  идешь.  Кажется,   вот
сейчас выйдешь к «Кропоткинской», а выходишь к «Смоленке».  Но в любом случае, выходишь к метро. Так что совсем не потеряешься.
- В Ташкенте я всегда точно знаю куда иду и куда выйду. А какой у нас
базар!  Мельников, какие запахи, ты никогда такого не попробуешь.
- Я жил летом в Тегеране, там базар - целый отдельный город.
- Наверное,  похож на наш.  А дыни у нас - пальцы проглотишь! Таких
вообще нигде нет. Запах трав, специй.    
- Там точно потеряешься, еще быстрей,  чем в Москве.
- Я не об этом. Какие там фрукты!  Таких тут нет. Виноград. 40 видов или
больше, ходишь,  пробуешь у всех. У всех очень сладкий.  Ты бы купил сразу
у первого же бабая.  В их глазах тот полный лох, кто покупает у первого. А
уж если ты не торгуешься, то на тебя просто плюют.
- У кого? Купил?  У кого? 
- Бабая. Ну … узбека. Мы  их так называем. Если ты нормальный человек,
никогда не покупай у первого, не поймут. Уважать перестанут. Подумают –
лох, москвич.   Пробовать нужно у всех. И обязательно торговаться. 
- Знаю я. В Тегеране также.
- А бабаи они вечно в ватных халатах. Ты прикинь. Плюс 45, а такой вот
 бабай сидит в халате, в тюбетейке и горячий чай пьет. Это уссаться.
- Прикольно.
- Как-то видел. Идут американские туристы все в шортах, в сланцах.
- В чем?
- Сланцах. Не знаешь, что это?  Ну...тапки такие, резиновые через палец….
- А вьетнамки.
- Да хрен с ними. В общем,  идут американцы, плюс 45  и видят бабая в
ватном халате с дымящимся чаем, и начинают по-английски галдеть и его
фотографировать. Бабай как заорет, и на них  с палкой. Они еле убежали, я
просто угорал.
- Прикол. Я бы сам удивился. Как им не жарко?
- Бабаи, что с них взять.         
     Минут через десять мы  дошли до бульвара, подошли к памятнику
Гоголю. 
- Смотри  52 год – сказал Григорьянц. Сталин еще не умер.
- Да, памятник поставили, кажется к столетию со дня смерти Гоголя. Тогда
почему-то любили отмечать даты со дня смерти.   
    Гоголь  - открыточный русский классик в ниспадающем плаще и с книгой
в правой руке смотрел на нас с высоты своего пьедестала,
покровительственно и благосклонно. «От  советского правительства  -
мастеру русского слова.» -  написано на постаменте. 
- Слушай, Жень, а ты знаешь, до 52 года здесь стоял совсем другой
памятник?            
- Ему же?
- Гоголю конечно.
- И что? 
- Говорят,  Сталину он не нравился, и ясное дело.
- Что взорвали?
- Да нет, перенесли. Слушай, я  придумал! Отличная мысль. Там и выпьем.
- Где? 
- Пойдем. Я знаю, где старый памятник. Это рядом совсем.
- Там что можно пить?
- Нужно.  В том то и дело, что там все как раз и пьют.  Специальное место.
Пойдем.
     О переносе памятника и о том, где он теперь стоит, я знал от своего отца,
который очень любил и прекрасно знал историю Москвы.  Историю,
не написанную в учебниках, и когда мы с ним гуляли, он показывал мне необычные места, рассказывал интересные случаи, с ними связанные. Например, я  знал о том, что на месте бассейна «Москва» когда-то
стоял Храм Христа Спасителя. Красивейший храм,  чье изображение  я часто
разглядывал  у нас дома на старинных, еще дореволюционных открытках. Его построили на народные деньги в честь победы над Наполеоном. Но в
30-е годы храм взорвали.   Разрушили, правда , не до конца. Часть барельефов с изображением поворотных моментов истории России каким-то чудом сохранились. Говорят, кто-то очень смелый их спрятал в Донском
монастыре.  И в наше время они стояли внутри монастыря возле стены.
Отец водил меня туда, и я с упоением рассматривал колечки на кольчугах
древних воинов, искусно выдолбленных в камне.  Гоголь, точнее его
памятник тоже одна из историй, рассказанных моим отцом. Мы перешли на
другую сторону Калининского проспекта, прошли  немного вдоль бульвара и
свернули во двор старинного особняка: 
- Вот он, смотри. 
     Согбенная фигура великого писателя совсем не походила на
открыточный образ, который мы видели несколько минут назад на бульваре.
- Это Гоголь?  – недоверчиво  спросил Григорьянц.
- Гоголь. А сам не видишь?  Вон   на постаменте, и Городничий, и 
Тяпкин-Ляпкин и все, все его герои.
- Да, но Гоголь? 
- Мне кажется, - он таким и был на самом деле. Настоящий Гоголь. Это же памятник к 100-летию со дня его рождения. Скульптор видно знал, что делал.   
     Гротескный, непропорционально крупный нос, костлявая рука, как будто
иссушенная болезнью,  почти вся худосочная фигура писателя - спрятана под
просторным  плащом.  Поникшая голова, грустно смотрящая  вниз.
- Слушай, может ты перепутал, этот памятник ко дню смерти, а тот
наоборот?
- Брось, посмотри на дату, и сверь с учебником. Все  станет ясно. Да не
важно это.  Здесь нам никто не помешает.
     Памятник стоял во дворе старинного дома, кажется, именно в нем Гоголь
прожил  последние годы жизни.   Это очень тихий и даже запущенный
дворик в самом центре Москвы по соседству с шумным Калининским
проспектом. Кроме нас – никого. Мы уселись на лавочку возле памятника,   я
достал бутылку, передал  ее Григорьянцу.
- Блин, знал бы мой отец, что я это пью, убил бы, – сказал мой друг,
внимательно рассмотрев этикетку:   
- Мой бы,  наверное,  тоже. 
- Да я не об этом. Вот смотри. «Азербайджанский портвейн».
- Да, какая разница?
- Мой отец ненавидит азербайджанцев. И никогда  не покупает ничего
азербайджанского.
-За что?
- Ну,  это древняя вражда между армянами и азербайджанцами, особенно мой
отец ненавидит турок. Слава богу, что  портвейн не турецкий.
- Ладно,  хватит болтать. Я не знал об этой вражде,  иначе бы не купил. Давай
открою.
     Я взял  бутылку,  достал спички,  чтобы подпалить пластмассовую
пробку. Так мы обычно открывали портвейн. Пробка зажглась маленьким
синим огоньком,  некоторое время горела,  а потом сама потухла,  испустив
клубочек черного дыма.  Мягкая   пластмасса легко слетела с горлышка.
- Держи. Я протянул бутылку своему приятелю.
- Да,  хоть и азербайджанский, пить можно.
     Григорьянц передал бутылку мне. Я сделал несколько  глотков. Привычное тепло стало разливаться сначала по пищеводу, и от него по всему телу.
- Табак, -  я протянул пачку «Уинстона» Григорьянцу.   Обычно он не курил, но здесь взял сигарету. Мы закурили.  Так алкоголь действовал быстрее. Трезвая скованность начала улетучиваться, окружающий мир постепенно становился ярче, мысли яснее, и вообще как-то настроение улучшилось. Уже  и на дискотеку не хотелось.
- Слушай, а менты нас тут не повинтят? – спросил Григорьянц. Он никак не мог привыкнуть к тому, что в Москве пьянство происходит вот так открыто, можно сказать у всех на виду.   
- За что?
- За распитие.
- Да нет. Здесь точно не повинтят. Это место хипповое, тут  каждый день
кто-нибудь да пьет, вот смотри, сколько пробок валяется.   
     Действительно, вокруг нашей лавочки валялось,  по меньшей мере,  штук
20 таких же обуглившихся пластмассовых пробок, куча окурков, и ни одной
бутылки.  Оно и понятно, бутылки стоили денег, их сдавали.   
Я достал из кармана плавленый сырок «Дружба»,  развернул фольгу,
разломил на две половинки: 
- Закусывать будешь?
- После первой не закусываю.
- Тогда по второй.
     Опять по несколько глотков прямо из бутылки .  Опять тепло по горлу,
уже по накатанной, уже привычно.  Тут во дворик зашли еще двое. Сначала
казалось, что это две девушки, или молодые женщины, потому как волосы у
обеих спускались намного ниже плеч.   Приглядевшись,  я понял - один из
них парень. Это хиппи, самые настоящие, во всей Москве за много лет я их встречал всего пару раз и только здесь – у «настоящего» памятника Гоголю.  Оба - в широченных джинсовых клешах, в просторных грубо-вязаных   шерстяных свитерах, головы - повязаны красными платками. У парня - гитара в чехле.  У девушки через плечо болталась самодельная сумка, сшитая из старых, заношенных до дыр джинсов.  Дырки скрывались под мощными
заплатками,  сделанными  из более темной джинсовой ткани.  На сумке
красовались  десятки старых советских значков – с гербами городов
«Золотого кольца России», октябрятских, комсомольских и всяких других.
Еще я разглядел  Большой пацифистский знак, нарисованный черным
фломастером. 
- Можно тут плейсануться? – спросил парень.
- В смысле?
- Я тут с герлой  плейсануться хочу.
- Дак, да, можно, пожалуйста. – сказал я, хотя не понял, чего он этот парень
от меня хотел. 
     Григорьянц посмотрел на меня вопросительно. Я пожал в ответ плечами.    
Парочка села на нашу лавку только совсем сбоку.  Из джинсовой сумки
они   достали бутылку, похожую на нашу. Парень поджег пробку, открыл.
Все, как у нас.  Как и мы, после первых глотков они закурили.  На улице уже начало темнеть, самое время, чтобы завязать новое знакомство. Но я не решался заговорить с ними первым. 
- Дринчить будете? – обратился к нам парень.
     Тут до меня дошло, что они используют английские слова.  Я слышал
раньше, что у хиппанов такой жаргон, но сам никогда с ним  не сталкивался.
Ну вот теперь понятно, чего он от нас хотел. 
-  Мы и так дричним.  У  нас есть. «Агдам».  Целый  батл.
-  У нас Кавказ.  Кайфовый  дринк. Давайте чендчь устроим. Закайфуем. 
-   Чендчь - так чендчь, - принял я их игру. От нашего стола – вашему .
     Я передал нашу бутылку той парочке и взял их «Кавказ».
- Держи,  - протянул  я бутылку Григорьянцу, это уже не азербайджанский,
можешь смело пить, отец тебе и слова не скажет.
-  Спасибо, -  поблагодарил я хиппана. - Вы нас спасли, а то мой френд, армянин, не может пить «Агдам», а то его отец выгонит из дому за, то что он выпил хоть что-то азербайджанское. Выгонит,  даже  если просто в руки брал.
-  Вайн, как вайн !  По башке вставляет – так значит гуд.  Родного чайлда  за
батл дринка   с флэта гнать к факу – заподло, - говорил парень. - Нам пофиг – хотите берите весь наш дринк, а мы ваш. 
- Хиппуете? – спросил Григорьянц  наших  новых знакомых.      
- Это наш лайф.  – сказал парень. -  Перемещаемся. Когда я здесь, я
здесь, завтра -  может где-то еще.  Может в Питере  или Таллинне.   Куда
волна  прибьет.    
-  Как?  Пешком?
-  Хич хайкерим.  Мани  на это  не нужны.   Бывает, проводница возьмет
в трейн.    
- На что живете? 
- Играем на дансах. 
- В прошлый саммер,   вообще было  ништяк, - поддержала парня
девушка. -   Целый месяц песнячили. Она рукой махнула в сторону гитары.
– в Судаке на дансах.   
-  Капусты хватало, и на дринк, и на хавчик. 
- Да  и потом  на трейн до Москвы   –  сказала  девушка.               
-  В СВ ехали, простых тикетов – ни одного. – продолжал ее приятель. -  Вот в СВ полно. Хоть весь вагон набей.  Как всегда, проводнице сунул дичку рублз «сверху» и но проблемз.   
- Что играете? – спросил я.
- Все. Давайте задринчим еще, я спеснячу. 
- Хотите, у нас еще сырок остался, – предложил Григорьянц.
     Мы разделили сырок, выпили еще, закурили, парень расчехлил гитару, и
начал ее настраивать.  Металлический,  довольно таки противный звон
натягивающихся струн   пронизал осенний воздух.   
 - Вот это кайф. Полный кайф. -  сказала девушка. -  Из всего гнилого
гитарного плея, я люблю именно настройку.  Все остальное -  полнейший
шыт.
      Парень  не обратил  на колкость никакого внимания, видно, эта шутка
звучала не первый раз. Он взял первый аккорд, и девушка запела.
               
                «Лето!
                Я изжарен, как котлета.
                Время есть, а денег нету,
                Но мне на это наплевать (а-а-а)»

    Второй куплет уже затянул парень, а девушка после каждой строфы
добавляла АА…
 
                «Лето!  (АА)
                Я купил себе газету.(АА) 
                Газета есть, а пива нету.
                И я иду его искать.»
 
     Странные прибабахнутые стихи  здорово ложились на всю эту обстановку,
На сгорбленного  Гоголя с высохшей рукой,   карикатурных персонажей его
бессмертных книг, с начинающим холодеть осенним  ветром,  шуршащими
листьями, и главное, с портвейном.  Мы уже   изрядно опьянели, и новые
знакомые с гитарой делали это опьянение каким-то  естественным,
органичным состоянием.       
             
                «Лето!
                Сегодня сейшен в Ленсовета.
                Там будет то, и будет это.
                А не сходить ли мне туда?»
 
     Несложные аккорды этой песни звучали очень профессионально, дуэт – вполне слаженный, и даже мы с Григорьянцем пытались подпеть и иногда
попадали в ноты:

                «Лето!
               Все хулиганы при кастетах,
             У них, наверное, вендетта,
          Но, впрочем, это ерунда... Да-да-да...»
 
     Мы допили портвейн,   оказалось, что как раз подошло время
отправляться на школьную дискотеку. Мы добились того состояния, которого хотели. Попрощались с нашими новыми весьма коротко,
по-хиповски.
- Пока.
-  Гуд Бай.
       И все. А вот Григорьянц с того самого дня стал моим новым закадычным другом.         
   


Что мы тогда пили.               

     Вопреки нашим представлениям, дистанция между первым бокалом
советского шампанского и первой  бутылкой водки,  оказалась весьма
короткой.  Как это произошло? Я не знаю. Помню, что очень быстро. Помню,
что скоро вкус  перестал нас  совершенно интересовать,  а ценить мы стали
«кайф» -  действие напитка в сочетании с его ценой. Чем дешевле напиток, и чем больше кайфа за его цену можно получить, тем лучше.  Выглядели мы, судя по всему, достаточно взрослыми, чтобы покупать вино.  По крайней мере, я не   помню ни одного случая, чтобы нам его не продали.  Удивительно, но Маслин, такой твердый и неприступный во время
нашей первой  «дегустации» шампанского,  вскоре,  полюбил,  и шампанское,
и гораздо более крепкие  напитки.  Полюбил их, как говорится, «всей
душой». Видно, все-таки, его бабушка оказалась права.  «Не стоило пробовать.»
      Вот примерный список алкогольных напитков, которые мы тогда
 употребляли. Привожу его в соответствии  с порядком, в котором мы их
начинали пить. 
     Салют – шипучее вино, напоминавшее советское шампанское, с тем
отличием, что «Салют» - красного цвета. Такая же  пузатая бутылка,
точно такая же пробка,  открывалась точно также.  Важное отличие еще и в
том, что цена ровно в 2 раза ниже, а кайф в 2 раза сильнее. 2-50 против 5 рулей. То есть Салют ровно в четыре раза лучше Шампанского.  Кайф от «Салюта» молниеносный, резкий, забирающий, медленно проходящий.  Из достоинств можно назвать то, что закусывать его было вовсе не обязательно.  «Салют»  -
вполне пригоден  для употребления  на  улице  где-нибудь у реки на
«Запретке», или в другом месте на отрытом воздухе, неважно, где, лишь бы
не  бросаться в глаза прохожим. Из минусов – требует стаканов.   Из-за того,
что сильно газирован - не подходит для употребления «из горлА»,  то есть
прямо из бутылки.         
     Портвейн – под этим названием продавалось  огромное количество
напитков.  Советские алкоголики придумали ему множество ласковых кличек: Портвешок, Порваген, Порвейнский.  Теперь уже трудно вспомнить все марки.  Самые знаменитые: Кавказ, Агдам, Крымский Розовый, 777. Их всех объединяла низкая цена – в районе 3 рублей, и сильнейшее действие, которое они оказывали. Пробки – чаще всего, пластмассовые.  Способ их откупоривания описан в предыдущей главе. Портвейн вполне пригоден для употребления из горлА, но часто требует закуски в виде плавленого сырка.  Без закуски способен вызвать рвотные позывы, и весьма серьезные.  Кайф от портвейна глубокий, сильный, тяжелый, долго не проходящий.  Когда проходит, характеризуется сильной головной болью.  Пить можно где угодно. В подъезде, на лавочке, в подворотне, под кустиком, и в особенных случаях, даже дома.
     Водка – напиток, который мы долго не хотели пробовать, потому, как в
нашем представлении,  его пили одни лишь алкоголики из киножурналов о
вреде алкоголизма.   Но однажды, кто-то из старших товарищей подарил нам
полбутылки водки  на какой-то вечеринке.  Водка  нам очень понравилась,
благодаря, прежде всего, действию, которое она оказывала.  Кайф от водки
сильный, но не слишком, стабильный, остающийся надолго, при этом,
последствия в виде головной боли от такого кайфа минимальны.  Цена
водки варьировалась от 5-30 за «Русскую», и кажется до 6 рублей за
 «Пшеничную», что недорого, принимая во внимание ее крепость. Из
минусов можно назвать то, что водка не годилась для употребления на улице,
потому что требовала стаканов и серьезной закуски.   Ее пили либо дома,
когда родители уезжали на дачу, либо в пельменной «через проспект -
напротив 26 дома».  Бутылку прятали под стол, заказывали по порции
пельменей и  по стакану компота. Компот выпивался первым делом, а потом
уже в стаканы наливалась водка. Ее закусывали пельменями.  Продавец за
прилавком,  конечно же, видел, что мы пьем водку из под стола, но никогда
не делал нам никаких замечаний. Так, как мы, поступали очень многие.
Главное - заказать пельмени.               
     Пиво –   напиток, который я полюбил  в  последнюю очередь.  Я очень
долго не мог понять, в чем его кайф. Меня удивляли мои родители, которые
радовались как дети, если отцу удавалось купить несколько бутылок
настоящего чешского пива.  Как-то раз я отхлебнул из открытой  бутылки,
когда родители ушли с на кухни, и пришел в ужас от ужасной горечи. И какой же вообще может быть в этом кайф?  Да никакого. Как вообще можно это пить и, тем более, восторгаться?  Но через некоторое время, когда я немного повзрослел, я вдруг все понял.  Я полюбил пиво в один момент совершенно неожиданно для себя и окружающих.  Меня вдруг осенило. Я как-то прочувствовал и полюбил его горький вкус, его пенную прохладу, и ни с чем не сравнимый кайф. Случилось это… даже и не вспомню, как случилось. Видно в один из жарких летних дней. Кайф от пива легкий, медленный, спокойный, добрый, расслабляющий. Смысл пива – в самом пиве. В неспешности, если хотите, в размеренности, и даже в какой-то мере в созерцательности.  Поэтому то пиво нельзя пить быстро и в большом количестве. И упаси вас бог смешивать с пивом другие алкогольные напитки!   Если вы это сделаете, кайф будет жестоким, а последствия чрезвычайными.    Многие это знали, но пренебрегали таким мудрым и простым правилом. Точнее сказать, они сознательно нарушали его, смешивая пиво с водкой и даже иногда, (не вздумайте это делать) с портвейном!  Таким образом, они пытались достичь сильного кайфа, но достигали состояния, когда их «рвало на родину», да так сильно, что вместе в потребленными напитками из желудка извергалась также и съеденные за день продукты, а вместе с ними и некоторое количество желудочного сока.  Состояние, достигнутое такой добровольной процедурой, я бы не стал ни в коем случае называть кайфом.   Как раз наоборот, это состояние омерзительное, препротивное, которого нужно избегать любыми способами.   
     Если же пиво пить правильно, не смешивая – на вас снизойдет ни с чем
несравнимый пивной кайф.   Большой плюс  пива  -  оно с легкостью пьется,
как из бутылки, так и  из кружки.  Оно не  требует обязательной закуски,  но
и закуска к нему не окажется лишней. Процесс употребления пива - неспешен и размерен.   Когда лето, когда времени много, когда можно
спокойно разлечься где-нибудь на полянке.  И если в запасе у вас
бутылочек по 6 на человека, а если есть еще и вобла к пиву, так это просто
чудо.  Рыбу разделывали на расстеленной газете «Правда»,   либо
«Комсомольская правда», в зависимости от того, какую газету предпочитали
читать родители.  У разных людей существовали свои предпочтения, касаемо    разных частей этой самой воблы. Кто-то любил обсасывать ребрышки, кто-то хвост, я вот любил мясистую часть спины. Я знавал любителей «воздушного пузыря», к которому подносили зажженную спичку, он раздувался, потом лопался. Его тоже ели, и предпочитали именно в лопнутом виде. Вобла
считалась лучшим дополнением к пиву, но продавалась она крайне редко. Даже не могу теперь вспомнить, где ее брали.  Уж точно не в магазине.  Поэтому, чаще к пиву покупали жаренную картошку в пакете, наподобие современных чипсов. Она стоила 10 копеек. Пиво же, самое популярное «Жигулевское» - 45 копеек, причем 20 копеек это цена бутылки.
     Покупка пива в те годы требовала особого умения, при значительной доле везения.  Пиво варили из хмеля и солода, это я точно знаю, так как сам видел вагоны, наполненные ячменным зерном, которое возили на Бадаевский завод. Консерванты не добавляли.  Хранился такой напиток максимум 3 дня, по истечении которых пиво следовало вылить в унитаз. Чтобы приобрести хорошее пиво, опытный покупатель всегда внимательно рассматривал бутылочную крышечку, на которой указывалась дата «розлива». Если вы видите завтрашнюю дату, не удивляйтесь, а знайте, пиво сварено сегодня. Оно самое свежее, только что поступившее в продажу.  За таким пивом охотились. Если сегодняшнее число – нормальное пиво, его можно пить, оно вкусное и образует при наливе в стакан хорошую пену. Если вчерашнее, то скорее всего, оно уже, увы, без пены, с хлопьями на дне бутылки, в общем, старое и невкусное. Знайте, вам нынче не повезло.   Но что делать? В условиях дефицита и сильной жажды, покупали и такое. И в унитаз никогда не выливали.

Что мы тогда курили. 

     Выкурив весь отцовский «Rothmans», я решил не переходить на советские
сигареты, тем более что иностранные, как ни удивительно, в то время продавались практически повсеместно. Их закупили в Финляндии специально к «Олимпиаде -80». И еще несколько лет после они спокойно лежали на прилавках. Считалось чистым пижонством курить финские сигареты, они стоили в 2 или 3 раза дороже советских. Но это же: Marlboro, Camel, Kent, Winston – те самые сигареты, которые мы все видели в американских фильмах. Пижонство стоило таких денег. Я начал с украденного у отца Rothmans, потом перешел на   Camel, так как их курил обаятельный Шеленберг, а потом стал курить Winston. Мне очень нравилась реклама в американских журналах, которые читал мой отец в Тегеране. Там загорелый усатый мужчина прикуривал костра сигарету Winston.

     Бары.   

     Пивные бары того времени столь необычны, что их описание
требует отдельной главы. Итак.  Попить пивка ходили в заведения, которые
делились на собственно бары (сейчас бы их назвали ресторанами), и на
автопоилки. При входе в бар (ресторан) стоял швейцар, пальто и куртки зимой сдавали в гардероб, туда приходили компаниями, с женами, с
девушками.  Вы садились за столик, брали меню, выбирали закуски
и блюда,   к вам подходил официант, вы делали заказ,  через некоторое время
вам приносили еду и пиво, которое чаще всего подавалось в красивом
стеклянном кувшине.  Когда вы расплачивались с официантом,  хорошим
тоном считалось оставить ему на чай (копеек 50, а то и рубль), а также дать
(копеек 30) швейцару в гардеробе, который подаст вам пальто. В бары никогда не ходили поодиночке.  Всегда - либо вдвоем, либо большой
развеселой компанией.  Другими словами,   бар – место цивильное,
приличное, и всякая шпана его не посещала.  И платить за удовольствие приходилось естественно больше, чем в автопоилках. 
     Наверное, самый знаменитый   пивной бар времен «застоя» - «Жигули» в самом начале Калининского проспекта. Кстати, он и сейчас существует на прежнем месте, правда в обновленном виде.  В годы, которые я описываю, перед его входом всегда стояла очередь. В «Жигули» приезжали люди со всей Москвы, да и те, кто оказывался в столице в гостях или в командировке, непременно пытались посетить этот бар.  Кто похитрей, и пообеспеченней умудрялись попасть в него без очереди. Для этого они протискивались к
двери, и раскрытой ладонью прижимали к стеклу 3 или 5 рублевую купюру.  Делалось это обязательно так, чтобы швейцар увидел деньги, а очередь ни в коем случае их не заметила. Тогда швейцар делал вид, что он вас знает, давно ждет, он вам откроет дверь, но очень быстро и только на то расстояние, чтобы ваша компания могла протиснуться, оставив страждущих позади себя, проникнутых острым чувством самой настоящей ненависти. Швейцар же молниеносным движением руки хватал вашу трешку или пятерку, и вы попадали в храм пьянства и обжорства.      
       Автопоилки же, или «автостояки» (так их прозвали за то, что там не
Существовало сидячих мест) посещала совсем другая публика.   При входе тоже стояла очередь, но только с утра, когда «сильно пьющим людям» необходимо опохмелиться. Вино и водку в магазинах начинали продавать с 11 утра, автопоилки же открывались раньше. В 10, а некоторые даже в 9. «Сильно пьющие люди» приходили заранее, за полчаса до открытия, чтобы как можно быстрее выпить свою первую, вторую кружку пива. А когда наступал заветный час - 11 утра, многие бежали в ближайший гастроном и
купить, чего-нибудь покрепче.  В такие заведения никогда не ходили с
девушками. Да, и какая девушка согласиться на такое безобразие? Скажем честно, автопоилка – место для настоящих алкашей.  Устроена она следующим образом: отстояв очередь при входе, вы подходите к прилавку с закусками вроде яйца под майонезом, зеленого горошка и т.п.  Набрав закусок, вы за них расплачиваетесь в специальной кассе, в ней же размениваете свои рубли на мелочь по 20 копеек. Берете кружку, чаще всего не очень чисто помытую, проходите в пивной зал и там уже опускаете свои 20-копеечные монеты в автоматический аппарат, и он наливает вам пиво.   В некоторых заведениях кружка стоила 20 копеек, а в каких-то 40. 
          Пиво и закуски нужно вы вкушаете стоя, так как круглые столы в таких заведениях весьма высоки, и никаких стульев, как я уже сообщал, не
предусмотрело. Народ шутил: «так оно и лучше, больше влезает».  Автопоилки не имели официальных названий, и это одна из причин,
почему местные алкаши давали им свои, порой весьма остроумные клички.
Например, на Смоленской площади, по обеим сторонам Садового кольца
практически друг напротив друга стояли 2 очень похожие автопоилки. Они
назывались «Стерео». Сами посудите, 2 одинаковые колонки на правильном
расстоянии друг от друга. Вроде бы одинаковая музыка в них, но все же
отличается.  А отличались они вот чем. Та автопоилка или колонка (если
угодно), что стояла на стороне Министерства иностранных дел, имела свое
отдельное название: «У Андрея Андреевича.» По имени А.А. Громыко
тогдашнего министра иностранных дел. И действительно, сильно пьющих
деклассированных посетителей этого заведения щедро разбавляли солидные
люди в костюмах и галстуках, с заграничными портфелями «дипломат». Это
работники министерства забегали к «Андрею Андреевичу» выпить кружку
другую между совещаниями, или же в конце рабочего дня, перед тем как
отправиться домой. 

    Сайгон.
     Пивной бар «Сайгон» столь необычен, что требует особого описания.   Его нельзя путать  с питерским «Сайгоном», который в те
времена имел несравнимо более громкую славу, благодаря песням Гребенщикова. Но, тем не менее, и Москва могла похвастаться собственным «Сайгоном.»  Наверное, это самое злачное заведение нашего района времен Брежнева. Откуда взялось столь экзотическое название - загадка.  Я пытался узнать, но этимология и топонимия в данном случае утеряны.  «Сайгон» стоял   в переулке, ведущем от Дорогомиловской заставы к колхозному рынку, который тоже назвался «Дорогомиловский».  «Сайгон» представлял собой двухэтажное здание.  На втором - пивной ресторан с меню, официантами, с гардеробом, туалетом. Все очень прилично, солидно и дорого.  Соответственно, и публика туда ходила приличная.   
На первом же располагалась «автопоилка».  Чтобы попасть внутрь, посетителю приходилось отстоять в очереди от 20 до 40 минут в зависимости от дня недели и времени суток. Потом посетитель попадал в «предбанник», и далее шел к прилавку с тарелками полными вареных креветок, с нарезанной копченой колбасой, и сваренными вкрутую яйцами, разрезанными пополам и политыми майонезом. Набрав закусок, посетитель подходил к кассе, платил за закуску, и менял рубли на мелочь.  Посетителю желательно было заранее знать, сколько он собирается выпить кружек пива, иначе придется стоять в этой очереди снова, или же умолять пропустить без очереди. Получив мелочь и пустую кружку, посетитель шел дальше, к стенке с аппаратами, наливавшими пиво. В Сайгоне кружка пива стоила 40 копеек. Кружка вставлялась в специальное окошко, в   щель бросалась 20-копеечная монета, мутная струя наполняла кружку наполовину. После отстоя пены, которая кстати не всегда образовывалась, бросалась вторая монета, и посетитель шел к одному из круглых столов, как я уже описал, без стульев.  Посетитель «Сайгона» чаще всего, это человек сильно пьющий, он, конечно же, приходил сюда не просто «выпить пивка».  Он приходит за более сильными ощущениями. В его   в сумке, либо в кармане припасена «чекушка» - маленькая бутылочка водки.  Встречались также и посетители с портвейном.  Бутылки открывали под столом, кто-то любил наливать водку прямо в пиво, кто-то брал отдельную кружку, пил водку, потом запивал.  Через час или 2 после открытия, «Сайгон» наполнял особый, только ему присущий, специфический гул. Что-то вроде жужжания гигантского пчелиного роя. 
Еще отчетливые фразы только  что зашедших посетителей,  слова кассирши,
меняющей рубли на мелочь,  веселые возгласы выпивших по второй, по
третьей кружке, ругань,  бормотание пьяных, какое-то совсем звериное
блеяние уже  сильно набравшихся, звяканье  вилок о тарелки – все  это
перемешивалось с запахом пива, дымом «Беломор-Канала», водки, портвейна, креветок, колбасы, нечистот, с испарениями человеческих тел.  В результате этого невероятного смешения образовывалась некая новая энергетическая субстанция, которая начинала жить уже своей собственной жизнью. Опытный посетитель чувствовал эту субстанцию кожей, всем нутром. Вот она сейчас спокойна, но вот ее энергетический градус начинает повышаться, нарастает, гул становится все тяжелее, и ощущение такое, что находишься где-то под водой на большой глубине.  Ощущение это все сильней и сильней, и вдруг – как разряд молнии: «Бах, Бабах, Трах». -  Дикие вопли, матерная ругань, крики, плачь. Это вспыхнула ссора за одним из столиков, кто-то ударил соседа кружкой по голове, кровь, осколки стекла.  Ингода, разряд мог перекинуться и на других посетителей.  Иногда драка становилась массовой, могла затронуть сразу несколько столов и даже половину пивного зала. Никто никогда не знал,  из-за чего она случилась.  Внезапно вспыхнув, она также моментально потухала, как будто кто-то просто выключил рубильник. Бывало, что приходила милиция, бывало, что драка   прекращалась сама собой.   Субстанция разряжалась, ослабевала, но потом вновь потихоньку начинала набирать силу, пока снова не дойдет до
критической точки.               
 
«Октябрь».
      Но пусть читатель не думает, что автор сего жизнеописания уже в детстве превратился в сильно «пьющего деклассированного человека». Нет конечно.  Он захаживал в богопротивные автопоилки крайне редко и лишь из чистого любопытства. Делал он это дабы познать жизнь во всем ее многообразии. И не более того. Любимое заведение автора и его друзей вовсе не «Сайгон» где легко можно схлопотать пивной кружкой по башке, и не Андрей Андреевич, где «пропускали по кружечке» важные работники МИДа.  Нет. Автор и его друзья любили «Октябрь.»  Они туда бегали всякий раз, когда удавалось добыть по лишнему рублю. Ровно столько, а точнее, 95 копеек стоил в «Октябре» коктейль «Шампань-Коблер.»  Он состоял из небольшого количества трехзвездочного коньяка, советского полусладкого шампанского и консервированного вишневого компота. Коктейль подавали в большом и
длинном стеклянном стакане, края которого обмазывали липким сахаром. На дне весело плавали компотные вишенки, хрустально позвякивал лед, а сам напиток был сладким, шипучим и   легким. Он пьянил, но несильно, и главное, наслаждаться им можно очень долго. Одного коктейля автору хватало на весь вечер. Сначала он медленно и с чувством облизывал сахар, цедил через пластмассовую соломинку коктейль, в котором сначала ощущалась некоторая крепость, но лед таял, напиток становился все слабей, и это нравилось. В конце концов,  наступал  любимый момент  - поедание
компотных вишенок. Автор (не забывайте, в те годы еще подросток) брал соломинку, направлял ее в вишенку, всасывал, вишенка оказывалась нанизанной на конец соломинки.  И он ее ел. Таким же точно образом иногда ими лакомились, когда стакан полный. Но подросток любил самое вкусное оставлять напоследок. Сам алкоголь не казался важным.  Гораздой важней обстановка.  Стойка бара из мореного дуба, подсвеченные разноцветными   лампочками ряды бутылок, бармен, сумрак заведения, где ты часто совершенно один, даже если кругом полно народу.  По субботам туда ходили веселой компанией. Как самый главный Яблонский покупал с собой бутылку водки, ее прятали под столом. Выпив свои «Шампань-Коблеры», компания переходила на водку. Бармен это видел, но ничего не говорил. Коктейли у него заказали, и этого вполне достаточно. Водку закусывали теми же вишенками от Шампань-Коблера.
      «Октябрь» считался «винным баром». Он   находился в том же самом
здании,  что и кинотеатр Октябрь в середине Калининского проспекта.
Добрались мы до него очень просто - минут 15 на   троллейбусе, либо еще
Быстрее, на маршрутке.  Главное, что бар имел свой собственный вход с улицы. Для посещения «Октября» билеты в кино покупать не требовалось.
Заходишь в дверь, поднимаешься на второй этаж, и вот он, наш любимый
бар. Всего-то столов на 5 или 6. Столы очень  низкие и тяжелые, под стать им
и кресла. Мы шутили – «это для того чтобы креслами не кидались».  Но как я
помню – в «Октябре» редко случались драки  или ссоры, туда ходила
публика приличная.
     Почему еще мы любили «Октябрь?» На первом этаже находился ресторан. Такой, можно сказать, обычный советский ресторан. Круглые столы, белые скатерти. Посетители - в нарядной одежде. Мужчины –   в костюмах, при галстуках, женщины - в платьях, в туфлях на высоком каблуке.  На столах - салат оливье, котлеты по-киевски, «Советское шампанское», водка «Столичная».  Но главное в ресторане вовсе не меню или выпивка. Главное это вокально-инструментальный ансамбль, игравший шлягеры того времени. Именно он создавал ощущение праздника, чего так жаждали все мы.  В субботу вечером, когда посетители уже изрядно «навеселе», музыканты выходили на сцену.  Они одевались по самому последнему «писку» той моды.  Как «Бременские музыканты».  Ботинки на огромной платформе, брюки-клеш невероятной ширины, заправленные в брюки приталенные рубашки, ремни с фантастического размера медными пряжками. Рубашки при этом обтягивали тела музыкантов, да так, что казалось они вот-вот лопнут у них на плечах. И только расстегнутые до пупа пуговицы спасали их от этого. Прически - как у «Песняров». Длинные волосы, бакенбарды, у кого-то бороды. И вот они выходят на сцену. Минуты две настраивают аппаратуру.
И начинается: 
                Если любовь не сбудется
                Ты поступай как хочется
                И никому на свете
                Грусти не выдавай,

     Ужинающие,  прежде всего женщины,  сначала совсем нерешительно, по
одному выходят поближе к сцене,  переминаются с ноги на ногу, потом
смелеют, становятся раскованнее.  Постепенно, потихоньку  к ним
присоединяется новая публика, мужчины, и тут становится по-настоящему весело. Разгоряченные мужики бросают на стулья свои пиджаки, ослабляют галстуки, расстегивают рубашки, а кто-то из женщин даже снимает неудобные туфли, и вот уж совершенно бесшабашно пляшет весь ресторан:      
   
               Мечта сбывается, и не сбывается,
                А все хорошее и еееееесть мечта

     Когда веселье   становится чрезмерным, музыканты играют что-нибудь
медленное, лирическое, иногда даже что-то из репертуара «Битлз».   Потом
объявляется перерыв, который обычно заканчивается, если кому-то из
посетителей  вдруг становится  скучно.   Такой посетитель шатающейся
походкой подходит к музыкантам,   кладет на клавиши  5 рублевую купюру,
что-то шепчет клавишнику  на ухо. И тот подмигивая посетителю, с
ехидной улыбкой объявляет: «Для наших гостей из солнечного…
Еревана, Тбилиси, Ташкента… звучит эта песня»:

                «Учкудууук три колодца
                Защити, защити ты нас
                от солнца»
 
     Нам, посетителям  бара «Октябрь»  на втором этаже, не возбранялось
плясать в ресторане.  Мы это  делали каждый раз, когда веселье достигало
апогея. Нам  наверху это было отчетливо слышно.  Мы мигом сбегали вниз
по лестнице, проталкивались как можно ближе к сцене. Отплясывая вместе
со всеми, подпевали музыкантам, порой меняя первоначальные слова песни.             

               «Летящей походкой ты вышла за водкой
                И скрылась из глааааз под машиной КАМАЗ»