Попутчики гл. 2 Знакомство

               ЗНАКОМСТВО
Вагон постепенно заполнялся. Пассажиры проталкивались по узкому проходу к своим купе, таща за собой неподъёмные баулы и чемоданы. Блага прогресса уже  начинали проникать в среду путешествующих, облегчая их нелёгкую участь в виде сумок с колёсиками; складывающихся тележек, перетянутых шпагатом, везущих на своих хлипких каркасах не меньше груза, чем легендарная полуторка везла по дороге жизни в блокадный Ленинград, находившийся раньше на месте Санкт-Петербурга.
Весь этот скарб затаскивался в купе и рассовывался по багажным полкам и рундукам. Пассажир усаживался на лавку, тяжело вздыхал и начинал разоблачаться, источая ароматы упревшего тела.
Я уселся на своё почти законное место. Хотя настоящее законное – это верхняя полка, над почти законной нижней: имею право сидеть, пока пассажир с низу не захочет спать. Повесил куртку, закинул сумку; разложил газеты, купленные в киоске на вокзале, и стал ждать отправления, а заодно и попутчиков. Не одному же мне ехать в целом купе?
По коридору сновали отъезжающие, а провожающие их заглядывали в окна, махали руками и гримасничали, пытаясь напоследок сообщить, без сомнения, очень важную информацию, которую, в силу непреодолимых обстоятельств, им не удалось сообщить на перроне.
Наконец в приоткрытую дверь купе протиснулся, как-то боком, невысокий мужчина в мокром от снега полупальто и утеплённой шляпе, солидно-несолидного вида с объёмной кожаной сумкой через плечо. Почему он выглядел солидно-несолидным, объяснялось сочетанием дорогих и дешёвых вещей, взаимоисключающих обаяние друг друга. Дорогая кожаная сумка и ботинки, хоть и тёплые, но явно «Парижская коммуна». Шляпа интересная, не отечественная, оригинальная и посему  наверняка недешёвая. Полупальто, с карманами под «Аляску», но от «Первомайской Зари».
Незнакомец кивнул в знак приветствия и снял пальто, повесив его на крючок у дверей. Под пальто оказался неплохой английский драповый пиджак, надетый на свитер домашней вязки, и часы «Seiko» на руке.  На мясистом носу красовались очки в толстой отечественной роговой оправе. Их незнакомец аккуратно снял и положил на столик перед собой, усевшись в самый угол дивана напротив меня.
Я перелистывал газету, он поглядывал в сумрачное окно. По вагону сновали коробейники, предлагая товары в дорогу: газеты, просроченные продукты, пиво и другие напитки; химпродукт а-ля «бич-суп» и прочая гадость неизвестного происхождения типа пирожков с котятами, составляя конкуренцию проводникам.
А что? Пассажир купил, уехал и поминай, как звали, а продавец с барышом сошёл с поезда и спросить не с кого: разошлись, как в море корабли. Тут, главное, страдальцу не сразу запихивать в себя незнакомый продукт, а то успеть бы из санитарной зоны выехать, да проводник с ключом не замешкался бы, да в очередь из таких же горемык, не с самого конца попасть.
И как это они умудряются в вагоны попадать? Никто им не указ: ни бог, ни черт, ни царь, ни начальник поезда, ни милиция, а уж генеральный секретарь и подавно не указ: уехал последний наш, родименький, в Германии живёт, в Баварии, в замке Хубертус.
А вагон шуршит газетами и фольгой, благоухает колбасой и пивом, варёной  курицей, молочными сосисками, запечёнными котлетами, пирогами и прочей снедью. Вагон-ресторан, да и только.
Заскочил и к нам коробейник с газетами, прочитал, «аки пономарь», заученным речитативом названия популярных изданий и вдруг уставился озадаченно на столик, где я разложил свою прессу, из газетного киоска.
И тут – попутал меня бес, да простит меня Господь – решил я повеселиться.
– Да не надо, – говорю, – купили уже. До вас тут продавец проходил, обслужил, так сказать, по высшему разряду.
Надо было видеть, какой ненавистью вспыхнули глаза газетчика.
– Как выглядел? Куда пошёл? Во что одет? – допрашивал он меня, чуть  не с пристрастием.
Не ожидал я такого стремительного напора, на ходу выдумывая приметы несуществующего конкурента. Продавец умчался мстить за вторжение на чужую территорию неизвестным вражеским силам, разинувшим свой ненасытный рот на такой дорогой и милый сердцу каравай. Прыти и скорости передвижения по вагону новоявленного мстителя можно было только позавидовать.
– Зачем Вы это сделали? – услышал я голос незнакомца из угла. – Он же теперь его прибьёт.
– Не прибьёт. Некого прибивать. Я газеты на вокзале купил, в киоске, – возразил я умиротворённо.
– Ну, значит, сообразит, что его «динамят», вернётся и накостыляет Вам, – продолжал незнакомец.
– Не накостыляет. Не успеет. Поезд через минуту тронется. Он как раз успеет до хвоста поезда добежать, а потом ещё и вернуться надо.
Повисла пауза  – диалог угас. Мы снова занялись каждый своим делом. Я взялся за кроссворд – он уставился в окно, за которым медленно поплыл  перрон.
Наконец всё как-то постепенно рассосалось по своим местам; угомонилось и притихло. По вагону не спеша двинулся проводник, проверяя места «согласно купленным билетам» и собирая деньги за постельное бельё. На этого блюстителя порядка во вверенном ему вагоне сыпались однотипные вопросы, на которые звучали монотонные заученные ответы: «Туалет откроется, когда выедем из санитарной зоны, через пятнадцать – двадцать минут. Вагон-ресторан в центре состава. Начальник поезда в первом вагоне. В вагоне не мусорить. Курить в тамбуре со стороны туалета, окурки не разбрасывать» и так далее, и тому подобное...
Поскучав и вручив проводнику билет, я переоделся в более удобную для путешествия в вагоне одежду – тренировочный костюм, шлёпанцы и майку. Попутчик тоже не преминул переоблачиться, и стали мы похожи на двух спортсменов, вышедших в тираж, игравших раньше за разные команды.
Пошарив в пакете, достал я две бутылки «Рижского» и предложил вторую  соседу – «За знакомство!» Сосед в ответ поморщился, и вяло помахал рукой в знак отказа. Мы снова заскучали. Я наслаждался (увы, в одно лицо) пивом с чипсами, потихоньку свиняча на столике. Он достал книжку с закладкой и пробовал читать.
Насладившись ячменным напитком, отправился я в задумчивости в тамбур отравлять свой организм запрещёнными ныне удовольствиями. Затягиваясь ароматным дымом, я размышлял  под стук колёс о странном попутчике, не разделившим со мной скудную трапезу. Отказаться от «халявы», в нашей убого-богатой стране всё равно как за границей отказаться от выигрыша в миллион американских рублей и настойчиво продолжать жить под мостом в коробке из-под телевизора. Люди с нормальной здоровой психикой для того и работают, чтобы жить, а не живут для того, чтобы издохнуть на пашне с голода в момент сбора урожая. Или ещё вариант: замёрз насмерть, пытаясь согреть своим теплом, бескрайние просторы Сибири.
Любопытство уксусной кислотой разъедало меня изнутри, а мозг перебирал варианты причин: болеет или накануне перепил, вот организм и отторгает. Хотя нет, если перепил, пиво – лучшее лекарство. Может, везёт чего и боится потерять бдительность, а я мордой лица подозрителен, не вызываю доверия. А может, жадный? Выпьешь за ради знакомства чужого пива, а потом своей водкой угощать придётся. Бывают же люди, которые в голодные годы шоколад под одеялом жрут, вздрагивая от шелеста фольги. А то и вообще у слепого из кепки милостыню норовят стащить. Бросят для виду рубль, а трёшку умыкнут. Да и слепой, бывает, как цапнет обидчика за руку, и давай тумаки отвешивать. Или безногий - тоже  иной раз отбросит костыли, да как побежит за тобой в горячем желании пенделей навалять. Не всё золото, что блестит, и не всё то дерьмо, что воняет: удобрения - они для всхожести полезны, без них урожая не будет. Философия.
Так я размышлял, возвращаясь в родные пенаты. На столе стоял стакан чаю,  позвякивая на стыках рельс чайной ложкой. Сосед с аппетитом управлялся с бутербродами.
Я демонстративно повернулся к нему спиной и начал застилать на верхней полке спальное место. Подушка, по традиции, терялась в обширной  наволочке. И не мудрено. Изготавливали их на разных предприятиях, по разным техническим условиям и лекалам. Тот, кто проектировал и шил наволочку, рассчитывал, что потребитель будет спать на большой удобной пуховой подушке. А тот, кто изготавливал саму подушку, наверняка  следовал лозунгу: «Экономика – должна быть экономной». Поэтому, судя по изделию, наэкономил пера на целую пуховую перину, под которой, без зазрения совести, дрыхнет у себя на даче.
Тощенькое шерстяное одеяло и две простыни – постелить и накрыться. Да, и то правильно. Потому как сшить целый пододеяльник, совпадающий размерами с одеялом, тут уж надо целый НИИ привлекать. Исследовать проблему. Защитить сотню диссертаций. А заказ, непременно, разместить в Ижевске. На заводе, где делают автомат «Калашников», потому что только там,  калибр совпадает в размерах с расходным материалом.
Справившись кое-как с постельными принадлежностями, поковылял я к проводнику разжиться кипятком и чаем. Стакан тонкого стекла в подстаканнике с хорошим индийским напитком (память о временах СССР) давно сменил граненый, столовский стакан скульптора Мухиной, а заварочный чайник заменил бумажный чайный пакетик с неизвестным содержимым внутри. Прессованный сахар по два кусочка в прямоугольной пачке - с паровозом или самолётом, символизирующими министерство путей сообщения, - заменили безликими, по два грамма, пакетиками с сахарным песком, символизирующими упадок, разруху и воровство в самом министерстве путей сообщения.
Из купе проводника вышел мужчина, пряча под пиджаком шкалик водки. Видимо, впопыхах не успел купить в магазине, а может, жена не дала, вот он и извернулся. Кто сие знает? А то, что цена поднебесная, так у нас цена на горячительное никогда, никого и ни за что не останавливала.
Попивая чай с кусками колбасы и хлеба, порезанными на газете перочинным ножом, посетовал я своему попутчику:
– Без бутылки и разговор не завязывается. Ну ладно пиво. Может, Вы меня с водкой поддержите? У меня на дорогу, в аккурат, бутылка «Столичной» припасена.
– Не пью я, – грустно отозвался сосед.
– Как не пьёте? Совсем? – удивился я.
– Совсем. Семь лет уже, как ни капли в рот.
В купе опять повисла пауза, правда ненадолго. Выпитое пиво под горячий чай с колбасой добавляет смелости, и я продолжил терзать попутчика.
– Не может быть, – встрепенулся я, – Сколько живу, ни разу живого трезвенника не встречал. Как это у вас так получилось? У меня знакомый один даже «торпеду» вшивал, да и то ненадолго. Прибегал потом в больницу, на коленях стоял, просил, чтобы обратно вытащили, а то «душа просит – мочи нет».
  – И у меня так было. Да, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло, – грустно отозвался сосед.
– Может, расскажете для знакомства? Под чаёк? Меня, кстати, Александр зовут. А Вас? –  пошёл я на сближение.
– А меня Николай. А чего тут рассказывать? Так уж получилось, – попробовал отвертеться сосед.
– Ну, а всё-таки? Дорога длинная. Надо же нам с вами как-то время коротать? Новых попутчиков пока не ожидается. Кстати, вы докуда едете? До Уфы? Вот видите, и я туда же. Сам бог велел. Я даже сам сейчас за чайком сбегаю. Под чаёк у нас с вами замечательная беседа получится, – сметал я преграды недоверия напором обаяния.
– Ну, бегите за чаем, – сдался Николай, – расскажу.
– Уже бегу. А вы пока колбасы покромсайте: кажется, коротенько у нас с вами не получится. Объединим, так сказать, усилия.
Я пробежался по вагону. Выпросил сразу два стакана, поклявшись всеми святыми, что верну всё в целости и сохранности. Для пущей убедительности купил побольше сахару: типа не бухаем – чай пьём. И сел, развесив ухи, слушать новоявленного рассказчика. И попутчик растаял от горячего чая. Поезд, перестук колёс, дорога, приятная атмосфера и задушевная беседа с незнакомым человеком, которого, возможно, больше никогда в жизни не встретишь. Почему бы не поделиться своей историей? А то и наврать? Кто потом проверит? И попутчик начал:
– По профессии я обычный бухгалтер…