Переписка путешественников продолжение

ВАМ ПОСЫЛКА ИЗ ШАНХАЯ!
        По саду ходит старый китаец.
       Осенние паутинки задевают лицо.
       По TV идёт детектив – «Тайны Гонконга».
                Николай Якимчук,         
           «Следы в воздухе. Царскосельские хокку».
Даосизм – одно из множества проявлений идеи ДАО – это слово пронизывает многовековую историю китайской мысли, зафиксированную иероглифами. Эта множественность увеличивается благодаря переводам на все имеющие письменность языки. Лао-Цзы родился в одном веке с Буддой, оракулом закона тройственности Заратустрой и Пифагором – мэтром герметизма. Его деяния превратились в легенду, писания же читаются и, немаловажно, трактуются и поныне. Сидя верхом на буйволе, он покинул Китай, оставив таможенникам на границе книгу в 5 тысяч слов. «Дао-дэ цзин» – название переводится как «Трактат о Пути и Потенции». Уже первая фраза этого произведения многократно трактуема, ибо содержит некую «альфу» даосизма: «На Пути постоянства и отрицание Пути может быть Путём». Или: «Постоянный Путь составляется из возможности выбора Пути и невозможности выбора Пути». Короче говоря, всё Путём! Даже если, как название песни сисянь, не будет расшифровано несколько иероглифов, последователи Лао-Цзы скурпулёзно приведут весь перечень возможных трактований, чтобы дать возможность пониманию выбрать подходящее. «Вода – самое мягкое и самое слабое существо в мире, но в преодолении твёрдого и крепкого она непобедима, и на свете нет ей равного», - так пишет основатель трактования идеи Дао. Суть этой идеи кратко могут описать слова «истина», «глубочайшая правда» и «праведный путь жизни». Привлекательно, не так ли? Если бы люди не пытались истреблять себе подобных, которых считают «неправыми», то поиски истины превратились бы в удел человечества. Как и во всей универсальной литературе, в книге Лао-Цзы даются афористически изложенные руководства к действию на пути к истине. Вернее, к недействию. Это как «сон про несон» в исполнении Милляра из фильма «Волшебная лампа Аллатдина». Как звезда Паогуа, живущая в одиночестве на восточном краю неба, даос стремится к неизъяснимой порой уверенности в собственной правоте наравне с убеждённостью в том, что прав может быть (и является – для себя) в равной мере и оппонент. Формальное, словесное оформление идей даосизма в какие-то рамки – дело почти бесполезное. «Мудрость Дао – это безумство мира сего. Безумство даже для того, кто произносит слова о Дао, ясно сознавая невозможность говорения о сём предмете», - так пишут авторы антологии даосской философии в статье «Сердце китайской мудрости». Однако обратимся снова к переводу Лао-Цзы: «Быть даосом, приверженцем Дао – значит претворять Путь: неустанно и сознательно идти вперёд. И, следовательно, непрестанно совершенствовать себя». Книгу эту можно читать с любого места, даже вспять, снизу вверх – пожалуй, даже именно так и должно. Тема превращения, творческого преображения и трансформации бытия – вокруг этой оси вращается колесо Инь-Ян даосской мысли. Форма и её отсутствие в равной степени нереальны, реально только соприкосновение, связь вещей, встреча – пусть даже с несуществующим. Ничего в этом мире нет, может быть, нет даже самой Истины, есть лишь бесчисленные её отражения. Космогенез – сотворение мира по даосизму – мало отличается в истоке от всех религий: из первозданного Хаоса – Единого дыхания (и ци), Изначального дыхания (юань ци) или Великой пустоты (тай сюй). Это прамировое пустое материнское лоно, вскармливающее внутри себя всё сущее. Первое самопроизвольное деление первичной целостности породило мужское, светлое, активное начало Ян и женское, тёмное, пассивное начало Инь. Эти «два начала», два полюса выделили «четыре образа», соответствующие четырём сторонам света, далее «восемь пределов» мироздания и тому подобное. Эта схема изложена в «Книге Перемен» - древнейшем китайском каноне, содержащем восем так называемых триграмм (символов, составленных из трёх черт двух видов: сплошной – Ян, и прерывистой – Инь). Другая числовая схема космогенеза даосизма: одно рождает два (Инь и Ян), два рождает три (Земля, Небо, Человек), а три уже всю тьму вещей. В общем и целом такая вот репка выходит.
Даосская традиция сформировалась в V – III веках до официального дня рождения Христа. Это время принято считать расцветом философской мысли в древнем Китае. Именно тогда возникли два классических даосских сочинения – “Дао-дэ цзин” и “Чжуан-цзы”. Название второго – “Учитель Чжуан” – носит имя его создателя Чжуана Чжоу, отклонившего предложение стать первым министром в Чу, считая что “лучше беззаботно веселиться и развлекаться, валяясь в грязной канаве, чем находиться в ярме у правителя”. Очевидно, не только Сократу истина была дороже Платона – мудрецы Китая, идущие к свету Дао, подвергали себя строжайшей дисциплине. В восмидесяти одном (три в четвёртой степени или девять в квадрате) чжане “Трактата о Пути и Потенции” содержатся высказывания типа: ”Красивые слова подходят для базаров”, или “Даже самое хорошее оружие – это инструмент, который не предвещает блага”. При этом интересно помнить, что в китайском письменном иероглиф, обозначающий необделанный кусок дерева, выражает понятие “первозданной целостности”, которую “даже и в малом никто в Поднебесной не может заставить служить себе”. У Конфуция понятие “ли” (в китайском буквально – ритуал, этикет, обряд, церемония, благочиние, приличие, сдержанность, благопристойность) пишется иным иероглифом, нежели “ли-принцип” (буквально – резон, закон, правильность, порядок, мотив, образец, теория, истина, справедливость, идеал, разум). Однако некоторые китайские философы их объединяли и даже отождествляли. Это, с одной стороны, не оставляет лично мне никакой надежды изучить китайский, а с другой утешительно ласкает мыслью, что философия, где ритуальность разумна, а приличия справедливы, не менее привлекательна, чем любая другая. Как всякая утопия, недостижимая, но прекрасная, властно манящая, побуждающая идти к ней кого-то снова и снова. В том числе и Путём Дао.

ЧЕЛОВЕКУ И ПАРОВОЗУ.
У таких территориально и демографически необъятных государств как Россия, США или Китай представления о национальной гордости пропорциональны: первенство в освоении космоса, господство в экономике, диктат в области культуры и науки, лидерство на международных спортивных состязаниях… Страны помельче соизмеряют свою гордость с яркими историческими эпизодами и благоговейно лелеют имена прославивших отечество земляков. Сидя в купе комфортабельного поезда Санкт-Петербург – Хельсинки, мы обсуждаем личность, чьё имя носит это чудо железнодорожного передвижения. Мы говорим об Яне Сибелиусе – человеке, образ которого неизбежно вызывает словосочетание «финский композитор». Мой собеседник – музыковед, понимающий музыку настолько глубоко (или широко), что когда он говорит о ней, его самого понять не всегда представляется возможным. Это отнюдь не значит, что он – этакий «человек рассеянный с улицы Бассейной», носящий сковороду вместо шляпы. Нет, Сковороду он легко отличает от Сметаны, что говорит об умении приземляться на землю в нужное время. А тот факт, что мы оба предпочитаем ездить в Финляндию «Сибелиусом», в котором и почище, чем в «Репине» (даже из самых патриотических чувств я не могу всё же отрицать в «Илье Ефимовиче» наличия этой всепроникающей железнодорожной жирной копоти, которой почему-то нет в «товарище Яне» – экологический парадокс!), и посадка повольготней (в «Репине» – трое на трое «коленки в коленки», в «Сибелиусе» – парами, как в самолёте, и только в дни всенародных торжеств типа кануна Рождества сосед гарантирован, а так обычно без перенаселённости), говорит о родстве если не душ, то, во всяком случае, вкусов. Как вкуса к комфорту, так и к национальной железнодорожной пище – еда в ресторане у финнов попроще и функциональней: подогретые заморозки не пытаются выдать себя за кулинарные шедевры ни ценой, ни внешним видом. Учитывая приблизительно одинаковую стоимость поездки (я пользуюсь демократичным 2-м классом) и более удобное время отправления туда (около 5 часов вечера, то есть после рабочего дня, прибытие где-то в половине десятого) и обратно (что-то вроде 7.20 утра – по приезду можно рвануть «к станку», а можно и устроить выходной – осмыслить впечатления, доработать сделанное), выбор между финским композитором и русским живописцем фатально предопределён. Мы – в «Сибелиусе». За окном мелькают местечки, некоторые из которых ещё сохранили финские имена, однако по пересечении границы взгляд напрасно ищет привычного бурелома, кособокости построек и усеянности мусором – ничего этого фины не держат. Чистота и порядок, или, как выражается мой приятель – скука. О, я, пожалуй, поскучал бы годик-полтора! В этой стерильной глуши, в этой стране с едва ли не лучшими экологией и жизненным уровнем во всей Европе, население которой не на много больше числа жителей Санкт-Петербурга. Отгоняю прочь мух мечтаний и погружаюсь в самозабвенную лекцию моего попутчика:
- Ян (Юхан) Сибелиус родился 8 декабря 1865 года и прожил без малого сто лет. Ученик Вегелиуса в Хельсинки, он продолжил обучение у Фукса и Гольдмарка в Вене, а в Берлине – у Беккера.
- Это не у того ли Беккера, чью фамилию можно обнаружить на некоторых роялях?
Мой образованный собеседник взглянул на меня – сквозь полуопущенные веки в его глазах явственно читалась цитата из письма Гектора Берлиоза: «Разум человека имеет границы, и только его глупость беспредельна». Ничуть не смущаясь, отправляю ему встречную телепатему: «Нет ничего постыдного в незнании, порицания достойно лишь нежелание узнать». Скептически пожав плечами, мой приятель продолжил:
- Несмотря на увлечение модным на грани XIX и XX веков импрессионизмом, в фокусе творческого интереса Сибелиуса оказываются присущие финскому фольклору ладово-интонационные и ритмические обороты. Своеобразный северный колорит финской народной музыки творчески претворяется им в симфониях и симфонических поэмах, сюжеты которых зачастую черпаются композитором из эпоса.
- “Калевала”? Горький, кажется, тоже вдохновлялся этим произведением: “Над седой равниной моря гордо реет Микуляйнен…”
Нетерпеливым движением руки отметая мой легкомысленный вздор, музыковед продолжал вещать перед невидимой, но, вероятно, более благодарной, чем я, аудиторией:
- На сюжеты из “Калевалы” Сибелиусом написаны “Куллерво-симфония”, а также ряд симфонических поэм. Четыре таких поэмы объединены в цикл “Лямминкяйнен”, одна из которых – “Туонельский лебедь” – принесла ему широкую известность.
- Да, лебеди оставили заметный след в симфонической музыке – Вагнер, Чайковский… Сен-Санс… Это даже как-то символично, не правда ли?
Отвернувшись от меня к окну, за которым проносились уютные финские сумерки, мой попутчик тем не менее не оставлял попыток развеять мрак моего невежества:
- С 1892 по 1929 годы Ян Сибелиус написал 7 симфоний и 14 симфонических поэм. В некоторых из них он отдал дань новаторским поискам, экспериментам в области формы. Гармонии его произведений тех лет порой терпки и остры, оркестровая палитра богата и разнообразна, ритму свойственен излом… Многие его произведения проникнуты духом патриотизма – 1-я и 2-я симфонии, героическая кантата “Край родной”, симфоническая поэма “Финляндия”. И представьте себе… – мой спутник так резко повернулся ко мне, что на нас стали оборачиваться с соседних сидений, – нет, Вы только представьте себе: после всех этих экспериментов, дерзких поисков, переосмысления влияний немецкой и австрийской композиторских школ, после этих импрессионистических экзальтаций… – он вдруг понизил голос почти до шёпота, и в его глазах появился дихорадочный блеск, – внезапно Сибелиус отрекается от всего, от прошлого. Отныне – классическая ясность формы и простота выразительных средств. Какова метаморфоза, а?! Особенно в концерте для скрипки с оркестром…
Он замолчал, видимо, прокручивая в голове запись этого самого концерта. Мне ужасно не хотелось охлаждать его пыл, лить на него ушат холодной воды, но, с другой стороны, решительно не в моих правилах говорить то, чего я не думаю, то есть не говорить того, что я думаю – одним словом, вы понимаете, что я имею в виду.
- А по-моему, тут нет ничего удивительного: всему своё время, “блажен, кто смолоду был молод”, как сказал поэт. И потом, простите за откровенность, мне кажется, что Вы придаёте несколько преувеличенное значение личности и творчеству глубокоуважаемого господина Сибелиуса. Понятно, почему фины носятся с ним, как с писаной торбой – он ведь у них один, как Эдвард Григ у норвежцев, или Чюрлёнис у литовцев. Последний не только композиторские, но и художественные лавры снискал. Был я в его музее, в Каунасе. Ну, интересно, стильно, выдержано в едином ключе – но, ещё раз простите меня, не более! Сказать, что меня это потрясло, ошеломило – означало бы солгать. А возврат к классическим канонам – удел любого новатора. Стравинский вот прошёл через всё: лубок, джаз, а кончил – неоклассицизмом. Не так ли?
- Нет!!! Не так! Вы – варвар! Взвешивающий роли в истории развития искусств, как… баранину! Конечно, образование оппозиционного националистического течения “младофиннов”, к которому, наряду с другими выдающимися представителями финской творческой интеллигенции, примкнул Сибелиус, можно расценивать, как локальный политический процесс. Но, как капля заключает в себе океан, так же и каждая отдельная личность отражает в себе человечество! То, что Вы называете “общими законами”, не имеет никакого отношения к драме, которая всегда – слышите Вы меня? – всегда индивидуальна! Впрочем, я, очевидно, напрасно теряю время…
Он вскочил и пересел на другой ряд в конце вагона. Через пол-часа мы прибыли в Хельсинки. Не попрощавшись, мой неуравновешенный приятель помчался в отель – завтра ему предстоит визит в оргкомитет фестиваля “Неделя Сибелиуса”, с 1950-го года проходящего в столице Финляндии каждый год в июне. А я… Честно говоря, меня больше интересует архитектура, хоть её и называют иногда “застывшей музыкой”. К памятнику Сибелиусу это, кстати, очень подходит – этакое нагромождение сталактитов, нечто вроде труб гигантского органа. Так вот, я собираюсь поехать в Турку, бывшую столицу Великого княжества Финляндского. Возник этот город на месте финского торгового поселения Коройнен, завоёванного шведами в середине XII века. Там есть на что посмотреть! Упоминаемый впервые в арабских источниках в 1154-м, а в Новгородской летописи – в 1198-м году, Турку располагает такими сокровищами, как романские собор (XIII-XV вв.) и замок (с 1280 года, пристройки XVI-XVII вв.), в которых теперь поселился Городской исторический музей, роскошное ампирное здание бывшего Трапского дворца, ныне – главный корпус Шведского университета и Музей ремёсел – уцелевший после пожара 1827 года квартал старого Турку. Можно зайти в Художественный музей, набитый шедеврами скандинавского искусства. И не забыть посетить музей Яна Сибелиуса – человека и паровоза. Выяснить: что же его заставило пересмотреть свои принципы? И кто такие эти «младофинны»?
                А. До#.

ХЛЕБ-СОЛЬ a la БАНГКОК.
   Мой маршрут в очередной раз сделал непредвиденный вираж: мои друзья в Брюсселе, весело хихикая, предложили мне лететь с ними в Бангкок. Кроме известной арии из рок-оперы «Шахматы», воспевающей «одну лишь ночь» в этом городе, ничто в моей памяти не откликалось на это слово. Я срочно позвонил Т. П. Н. и жалобно заблеял:
- Они везут меня в Бангкок! Я боюсь… холеры! туземцев! всяких гадов и насекомых… акул, наконец! Меня съедят! И, кстати, Вы знаете почему Пугачёва так и не спела главную партию в опере «Chess»? Её ведь, кажется, приглашали эти два мужика из «Аббы», которые написали музыку?
- Вероятно, Тим Райс, автор либретто, известный всему миру по «Джизус Крайст – Суперзвезда», «Эвите» и другим операм Уэббера…
- Перестаньте! Это общеизвестно! Так что он… её…?
- Известное, как известно, известно немногим. Боюсь, он забраковал её английский.
- Скорее ей запретил КГБ – ведь в истории участвовал советский шахматист, некий оперный Карпов – это же порочило и т. д. «Бони Эм» ведь запретили петь про Распутина…
- Не знаю, не знаю. История умалчивает.
В это время объявили посадку в самолёт. Я заорал:
- Всё пропало, гипс снимают, клиент, то есть я, уезжает! Что там, в краю непознанных цивилизаций, может ждать белого человека?
- Садитесь в самолёт, а через пол-часа я вышлю Вам по электронной почте вводный курс. Счастливого полёта!
Я с тоской окинул взором почти родное, европейское лицо Брюсселя, поднялся по трапу и зарылся в сиденье. Мои спутники уже размахивали плавками и шортами, когда я открыл ноутбук, почту – и, о радость! – обнаружил там уже поджидающее меня письмецо:
- Помимо прекрасных ландшафтов, архитектурных достопримечательностей и экзотических сувениров, увлекающих путешественников в дальние страны, существует и так называемый гастрономический туризм. Не случайно у Алисы из книжки Кэрролла была очаровательная привычка спрашивать – кто чем питается? И кем бы ни была провозглашена истина «Я есть то, что я ем», она остаётся истиной, равно как и путь к сердцу мужчины пролегает всё тем же древним маршрутом. То есть через желудок.
Перед поездкой в Таиланд, наряду с необходимыми прививками от тропических болезней вас будут неоднократно предупреждать о том, что не стоит пить воду кроме как из бутылок, и есть свежие овощи и фрукты, пока вы сами не вымоете их с дезинфицирующими средствами под проточной водой. Этими предупреждениями не стоит пренебрегать, а от себя добавлю, что вначале имеет смысл ограничиться только печёными, варёными и жареными плодами заморских стран. Кроме того, насколько я помню, Вы страдаете аллергией к некоторым пищевым продуктам, это, кажется, яблоки? Плод познания добра и зла, залог вечной жизни – или грехопадения… Однако столица «страны улыбок» издавна привычна к огромному числу путешественников, поэтому кроме изысканных блюд китайской и тайско-китайской кухни в ресторанах Бангкока можно отведать блюда американской, французской, швейцарской и датской кухни. Здесь предлагают не только экзотические блюда, но и копчёности, и кондитерские изделия (известно, что без десерта обед – не обед). То же можно сказать и о японских, мексиканских, австрийских ресторанах, и о самом дорогом – венгерском, под названием «Гулаш-Бар». Тайцы считают, что в целях акклиматизации иностранец должен приспособиться к местной кухне, тем более что кухня Юго-Восточной Азии очень разнообразна и довольно приятна. Однако прежде, чем вкратце пролистать гастрономические достопримечательности Бангкока или, как его ещё называют, Крунгтепа (в переводе с тайского «Город ангелов»), следует сказать несколько слов о ритуале приготовления, подачи и употребления пищи в Таиланде, ибо сами тайцы придают огромное значение ритуалам.
Начнём с приветствия. Вы доставите огромное удовольствие пригласившим вас на обед тайцам, если наряду с или вместо европейского приветствия скажете им «Вай», или сложите ладони перед грудью, выдвинув их немного вперёд, поклонитесь и с приветливой улыбкой произнесёте: «Саватди». Ну а уж если вы захотите выразить особое расположение, скажите «Саватди кап», что означает что-то близкое к «Будьте здоровы», «Приветствую вас», «Надеюсь на скорую встречу». Пожимая руку при знакомстве нужно помнить, что рукопожатие должно быть лёгким, воздушным. Крепкое рукопожатие у тайцев не принято и может быть понято как желание нанести обиду. В современной столице всё можно, но стоит помнить, что по традициям сидеть скрестив ноги считается неприличным даже для мужчины, тем более, если носок туфли направлен в сторону кого-нибудь из присутствующих – по тайским поверьям это приносит несчастье и считается оскорблением окружающих. Почтение к старшим и высокопоставленным выражается тем, что голова должна быть опущена ниже головы высокочтимого. Поэтому ученик проходит мимо сидящего учителя с поклоном, а горничная сервирует стол в присутствии хозяев с низко опущенной головой. Министры же на аудиенциях у короля и вовсе приближаются к его трону ползком. Однако вернёмся к нашему обеду.
Кухня Таиланда, расположенного в самой юго-восточной части Юго-Восточной Азии, значительно отличается от кухни, скажем, Индии или Пакистана. Она разнообразнее, в ней чувствуется влияние китайской, и особенно кантонской кухни, которая считается лучшей в мире. Обед в Таиланде – целая церемония, и длится довольно долго. Но его приготовление занимает ещё больше времени, как в ресторанах, так и дома. Хорошая хозяйка закупает продукты с раннего утра, чаще всего – на плавучем базаре, так как здесь самые свежие и качественные фрукты, рис, крабы, креветки, каракатицы, мелкие акулы и прочая снедь. Канал или, как его здесь называют, клонг (из-за них Бангкок и прозвали Восточной Венецией) просто кипит от лодок, края которых едва возвышаются над кромкой воды от привезённых товаров. На некоторых оборудованы маленькие кухоньки, где на древесных углях, раздуваемых пальмовыми веерами, готовятся национальные блюда. После девяти утра, когда наступает жара, водное пространство пустеет, и гладь канала нарушается время от времени только всплесками рыб, которые подбирают всё, что не удалось продать торговцам и было брошено ими в воду. В это время хозяйки уже чистят, разрезают на мелкие кусочки, варят, жарят и пробуют на вкус всё то, что будет подано на обед. В полдень всё готово, и после обеда начинается приготовление ужина. Секреты тайских блюд хранятся в секрете (например, различные способы приготовления риса), и это искусство передаётся из поколения в поколение. Прекрасная хозяйка всегда знает, когда и к чему она должна подать соевый соус или острые пряности, чесночную пасту или карри или же, наоборот, сладкие напитки (в Таиланде во время еды не употребляют алкоголь). Она же с милой улыбкой объяснит европейцу основные приёмы еды по-сиамски: в отличие от Китая и Японии, где пользуются деревянными палочками, в Таиланде в одной руке держат вилку, которой смешивают пищу, а едят ложкой. Нож здесь не нужен, потому что нечего резать: всё уже нарублено, смолото, сварено или зажарено, а косточки вынуты. Обед завершается рисовыми лепёшками на кокосовом молоке со свежими или запечёными фруктами. И, разумеется, очаровательной улыбкой хозяйки. Ужин же обычно завершается супом. После него подадут только сладкое с фруктами по сезону и теми, что бывают круглый год: бананы, ананасы, папайя. Иногда – дуриан, о котором речь ещё впереди.
В Бангкоке множество роскошных ресторанов первого разряда в отелях (иногда с посадочной площадкой для вертолётов на крыше), ресторанчиков (здесь вы всегда можете подкрепиться свежими манго, которые особенно хороши в марте-апреле, и ледяным кокосовым молоком) и харчевен, где белоснежную скатерть заменяет утоптанная глина, а еду подают в деревянных мисках. Можно часто встретить и так называемые «маленькие кухни» – это переносные кухни, состоящие из двух небольших ящиков с крышкой, которые продавец носит на плечах на коромысле. В одном ящике – продукты, в другом – жаровня на древесном угле. Перед всеми бангкокскими кинотеатрами продаются копчёные каракатицы. Их коптят над раскалёнными древесными углями и раскатывают под небольшим прессом так, что они становятся похожи на длинную жевательную резинку. Это лакомство можно жевать бесконечно. Однако заглянем, к примеру, в тайско-китайский ресторанчик «Бан-кео-чуан-куан» на Сукумвит-стрит: стоит побывать там три-четыре раза, и вас будут считать завсегдатаями, и к вашему приходу всегда будет готов столик. Там можно отведать запечённых крабов, рыбы в сладком соусе под названием «плака-понг», креветок в причудливом соусе и лягушачих лапок, жареных петушинных гребешков в соусе карри, грибов, устриц в маринаде. Великолепны супы из плавников акулы или из маиса с голубиными яйцами. Там же подадут и душистый чай (о нём ещё будет сказано) с лепестками жасмина. Для настоящих же гурманов в Бангкоке есть маленький ресторанчик «Чокотаи», славящийся самой экзотической кухней в мире. Его владелец постоянно борется со строгими предписаниями медицинских учреждений и союзов по охране редких животных. И слава заведения того стоит! Посудите сами: из более 30 видов блюд, предлагаемых посетителям, вряд ли где-нибудь ещё вам доведётся попробовать салат из медвежьих лап, или слоновье колено, маленьких павлинов в арахисовом соусе или бифштекс из тигра. Если стол накрывается человек на 10, то повара могут приготовить жаркое из хвоста аллигатора (около 25 долларов) или печень маленького оленя, водящегося в северной части Таиланда, в провинции Чиангмай. Маленькую кобру, запечённую в перечной мяте, черепашьи яйца, копчёного удава и лягушачьи лапки здесь можно отведать в любое время. Есть в меню и ящерица в соусе карри, и дикообраз в кисло-сладком соусе – разумеется, без иголок. Для экстремалов кулинарии есть самое фирменное блюдо «Чокотаи» – запечённая летучая мышь. И хотя на блюде она напоминает невинную маленькую голубку, к этому блюду подаётся… свежая кровь летучей мыши, смешанная с виски «Меконг». Этот «напиток» по словам владельца ресторана является «гвоздём» ужина, однако не многим этот «гвоздь» под силу, не смотря на то, что весь персонал хором будет расписывать его, как эликсир молодости и красоты. Гораздо более традиционна для тайских званых обедов свинина, которую они, как и китайцы, очень любят. Одно из любимых блюд – поросёнок, запечённый в банановых листьях. Хрустящую корочку снимают и едят отдельно, а мясо рубят на мелкие кусочки, смешивают с рисом и пряностями, начиняют бамбук и так запекают. Голову поросёнка обычно кладут на большой поднос; в неё вмонтированы маленькие батарейки с лампочками вместо глаз, которые светят весь вечер.
И ещё несколько слов о фруктах и чае Таиланда. Фрукты здесь – самые дешёвые в мире, и обилие их поражает нас, северян. Самым дорогим фруктовым лакомством считается дуриан – его выращивание довольно трудоёмко. Он похож на продолговатую дыню, содержащую жёлтую кашицеобразную массу с косточками вроде арбузных. «Адский запах – райский вкус» – так характеризует дуриан тайская поговорка. Зловоние (да, да, именно зловоние, даже не запах) дуриана – это отвратительная смесь гниющего сыра и тухлых яиц. Наиболее сильное зловоние исходит от зрелых плодов. Поэтому дуриан нельзя держать в холодильнике. Однако тот, кто переборет себя и попробует дуриан, будет вознаграждён поистине изысканным вкусом этого удивительного плода. Представьте себе нежнейшую смесь творога, банана и персиков. Тайцы считают, что дуриан возвращает бодрость и силы, продлевает молодость, а в период большого урожая дуриана отмечается повышение прироста населения. Но за продлённую молодость надо платить, а плод дуриана стоит столько же, сколько 100 бананов. Самыми лучшими бананами, кстати, считаются те, что выращены на острове Пинанг. Что же касается чая, то о нём можно и нужно говорить отдельно – так глубоко в историю уходит традиция сбора, обработки и приготовления напитка из этого растения. Народная мудрость гласит, что лучшие сорта чая нужно собирать в перчатках, чтобы на его нежные листочки не повлиял запах человеческой кожи, а приготовленный из них напиток должен вызывать блаженство, как улыбка тайской девушки. Древняя легенда о появлении чая в Азии повествует о девушке, так полюбившей одного юношу, что она пожертвовала своими веками, чтобы прогнать сон и всю ночь смотреть на своего любимого. Но любовь её осталась безответной, и она умерла от горя, а на месте её гибели вырос куст, листья которого напоминали веки, а отвар этих листочков прогонял сон. Менее «романтические» сведения говорят о том, что родиной чайного куста Thea sinensis является Юго-Восточная Азия (в том числе и южная часть бывшего СССР), откуда он проник на все континенты и разделил человечество на любителей чая и кофе. Некоторые сорта чая, особенно зелёного, смешивают с цветками жасмина, апельсина или магнолии.
Здесь я заканчиваю свою краткую гастрономическую экскурсию по Бангкоку и, да простят меня читатели, истекая слюной, мчусь если не в аэропорт (пока ещё долетишь до Таиланда…), то в тайский ресторан. Приятного аппетита и вам!

И ТАК ХОРОШО, И ЭТАК ЛАДНО.
   Как это нередко случалось с нами, мы с моим приятелем сидели в одной комнате и болтали, при этом каждый что-то строчил в блокноте. По окончании беседы выяснилось, что нам обоим нужно было написать заметку об одной и той же теме. Со смехом мы сравнили тексты – сравните их и вы.
                ГОЛЛАНДСКИЕ КИТАЙЦЫ.
Не удивительно, что Пётр Великий вернулся из Голландии «как будто его подменили». Да и сегодня немало причин для удивления этой страной. Оставаясь монархическим государством, собрать в своих пределах такие свободы, которые не только нам, сбросившим очередное ярмо, но и «передовым» государствам Европы и Америки не снились – это надо уметь. Незаметные на пятнистом фоне карты, страны Бенилюкса умудряются диктовать свои, порой весьма спорные, необычные методы упреждения социальных и психологических катастроф. Судите сами: зачем-то надо было развернуть в Берлине после Второй мировой войны венчающую Триумфальную колонну позолоченную восьмиметровую статую крылатой богини Виктории, известную также под именем «Зигесзойле», на 180 градусов. Виктория работы скульптора Фридриха Драке взлетела на колонну в 1938-м году, упорхнув с Королевской площади (сегодня – площадь Республики) из компании памятников Бисмарку, Рону и Мольтке, и уселась на своём «шестке», устремив победный взгляд на восток. Во время обсуждения судьбы побеждённой Германии богиню было решено переориентировать. Зачем? Простейшее объяснение – ответ на гитлеровский лозунг «На восток!», то есть в противовес – на Запад. Однако легенда гласит, что члены некой голландской ложи, поднявшись по 285 ступенькам винтовой лестницы внутри 69-метровой колонны, обратили некие сакральные действия в поворот статуи вокруг оси. Получается, что пока союзники делили Берлин, голландцы были озабочены проблемами метафизического уровня. Сегодня Голландия лидирует в графе терпимости к потребителям и возделывателям индийской конопли, а рука об руку с Данией – по отношению к лицам одного пола, желающим исправить это недоразумение и всё-таки заключить официальный брак. Следует иметь в виду, что брак в Европе – дело совсем не простое, особенно в вопросах, регулирующих имущество вступающих в него. Создаётся впечатление, что голландцы – эти морские волки с трубками в руках-зубах или же оборотистые купчины – весьма склонны экспериментировать в области законопроизводства. Довольно необычным способом они боролись с Китайской триадой, монополизировавшей торговлю кокаином в амстердамском Чайна-тауне: декриминализовали канабис, создав с точки зрения одних помойку, других – комфорт и покой в отдельно взятых районах Амстердама. Пожалуй, лучше всего характеризует голландскую пенитенциарную систему изречение поэта-гуманиста Питера Корнелиса Хофта, украшающее вход в бывший Исправительный дом для падших женщин: «Не плачь, я не мщу за плохое, я понуждаю тебя к хорошему. Моя рука сурова, но в сердце – добро». Что же касается браков… Вспоминается народная мудрость: «Невесту человек выбирает, а жену – Бог даёт». В августе этого года намеревался сочетаться браком один из богатейших «невест» мира шоу-бизнеса сэр Элтон Джон. Здесь, в Голландии – где же ещё?
Помните, у Гессе в «Игре в бисер» упоминается европеец, так увлёкшийся китаизмом и китайством, что говорил по-китайски, ел еду и носил одежду так же, и превратился-таки в итоге в китайца. В одном дореволюционном журнале я читал про обнаруженное поселение евреев в Китае. Внешне они, по мнению корреспондента, ничем от китайцев не отличались. Однако автор «Степного волка», похоже, имел в виду конкретного европейца: голландца Роберта Ханса ван Гулика. Дипломат по общественному положению, востоковед в науке, писатель по призванию. Глубокие познания в языке, истории и искусстве каллиграфии Китая составили основу его творчества. В 1962-м году, на заре сексуальной революции, растоптавшей обломки викторианско-католического пуританства, он опубликовал свой научный труд «Сексуальная жизнь в Античном (Древнем) Китае», которая не сделала его популярным толмачом «восточных» доктрин, как того же Гессе или Махариши. Этот труд был оценён по достоинству знатоками, и более китайцами, как жест уважения собеседнику и понимания его. В амстердамском музее Эротики отведено немало места Камасутре и другим, менее расхожим техникам достижения блаженства. Там никого не удивишь умением одалиски незаметно затолкать в анус любовнику тонкий шёлковый шарф, с тем, чтобы резко выдернуть его в минуту оргазма, а затем этим же шарфом (иногда использовался шнурок) слегка придушить клиента, чтобы тот испытал экстатическое чувство на грани между жизнью и смертью. Учёных, однако, привлекает отнюдь не скабрезность предмета, ибо тогда они были бы маньяками, как анатомы – нигилистами. В любом, в том числе и любовном, процессе их интересуют закономерности этого процесса, его эмфазис, мера вариабельности и так далее. Прославился же Роберт Ханс ван Гулик в обличие автора детективных рассказов из криминальных хроник Китая VII века (по какому летоисчислению, спросите вы? По Фаренгейту династии Дзинь, вероятно), который населил персонажем одного роста с Холмсом, Мегрэ и бабушкой из Агаты Кристи (Марпл?) – судья Ди («Ти» – по некоторым транскрипциям), неутомимый расследователь и наблюдатель. Вторая научная работа ван Гулика вышла посмертно: в 1968-м году увидела свет книга «The Lore of the Chinese Lute», в то время как годом раньше померк свет для её автора. Свидетель всех войн прошлого века, знаток их механизма, коим является дипломатия, он писал:
   Когда все захмелели, правитель Лин сказал: «На пути сюда я услышал новую мелодию, послушайте её и вы». Правитель Пин согласился, и Лин приказал мастеру Цзюаню сесть рядом с мастером Куаном, взять лютню и сыграть новую мелодию. Не успел мастер Цзюань дойти и до половины мелодии, как мастер Куан положил руку на струны, заставив их замолчать, и произнёс: «Это музыка обречённого государства, её нельзя слушать».
Нетрудно догадаться, что немало неприятностей доставило вышеописанному правителю настырное увлечение зловещими мелодиями. Преступления, которые приходится раскрывать судье Ди, тоже окрашены в цвета страстей: «Скелет под колоколом», «Призрак храма Багровых туч» и особенно «Поэты и убийство» изобилуют живыми, темпераментными характерами. И, конечно же, лисицами. Такие родные нашим сказкам сестрички-хитрички. В китайском эпосе они – оборотни, служительницы демонического культа. Страшные, непонятные женщины, чьё лоно в момент соития оборачивается дуплом со скорпионом на дне. Губительные и притягательные колдуньи. Однако они отступают при звуках из «Сборника мелодий, услышанных с неба» в «Альбоме странного и загадочного» – такие названия носят топ-чарты древнего Китая, каждая из которых снабжена подходящими комментариями и рисунками, поясняющими нужные положения руки для игры на лютне. Роберт Ханс ван Гулик (1910 – 1967) снова дал нам пример удивительного погружения в мир эмоциональных, этических, философских и эстетических норм, которые при всей кажущейся отличности от наших родственны им. И пример этот уже подражаем – подтверждением тому вышедшая недавно книга «Дело жадного варвара», увенчанная псевдонимом Хольм ван Зайчик (почему не Холмс Банзайчик?). Вершина юмора – обложка с Исаакием, раскрашенным под пагоду, Медным самураем и список рекомендованной литературы в объёме учебного курса востоковедения. Суть сюжетной притчи заключается в том, что пытающемуся выкрасть национальную святыню иностранцу она… преподносится в дар. Восток, понятное дело, тонкая петруха. Дзен, видишь ли.
Драгоценный китайский фарфор Цзян-си или знаменитый японский фарфор с характерной росписью синим по серому, в изобилие привозимый судами Ост-Индской компании, украшал каминную полку каждого уважающего себя голландца. Мода на chinoiserie («китайщину») в середине XVII века породила массовый выпуск подделок, из которых, смешивая их с оригиналами, устраивались целые «фарфоровые кабинеты». Забавно, что мода эта вернулась в Японию уже в наше время. «Восток – это восток, а запад – это запад, и им не сойтись никогда». Так сформулировал своё колониальное кредо Редьярд Киплинг. Наблюдая голландские культурно-исторические интерполяции, я более склонен согласиться с Джоном Ленноном: «Восток – это запад, Запад – это восток…»

КИТАЙ, КИТАЙ, А НУ УЗНАЙ – ГДЕ ЧЕЙ ПОДАРОК?
Цивилизация многим обязана Поднебесной Империи – столь привычные нам бумага и шёлк, вкладывающиеся друг в друга матрёшки и чай – эти «исконно русские» атрибуты, изящный фарфор и затейливая бронза – все эти, как и многие другие сокровища, подарены нам Китаем. Рожки и балалайка – оттуда же родом, равно как и … чай. Этимология названия самого распространённого на Руси напитка прямиком отсылает нас в Китай. Характерно, что и «чаянье» того же корня. Не отчаиваясь, сравним это слово с «веденьем», присовокупив к глаголу, означающему знание, ещё и ведическую традицию. И отхлебнём чаю – кстати, этим жестом можно дать понять многое, в том числе и то, что наступило время прекратить беседу.

   Помните, у Гессе в «Игре в бисер» упоминается европеец, так увлёкшийся китаизмом и китайством, что, переехав жить на свою духовную родину, он говорил по-китайски, ел еду и носил одежду так же, и превратился-таки в итоге в китайца. Увлечение «востоком» шестидесятых проходило под (над) общим знаменателем поиска духовных истин, нового сознания в противовес отжившим условностям. Это стремление доминирует в «Паломничестве…» Гессе. Изучение дальних стран до этого не было связано с крайностями трансформации. Великолепные путевые записки Гончарова полны иронии как по отношению к англичанам, борющихся с жарой при помощи рома и виски, так и китайцам, малайцам, готтентотам, которых он описывает не менее старательно, чем крокодила или птицу-секретаря. Таков был принятый стиль. В одном дореволюционном журнале я читал про обнаруженное поселение евреев в Китае. Внешне они, по мнению корреспондента, ничем от китайцев не отличались. Однако автор «Степного волка», похоже, имел в виду конкретного европейца: голландца Роберта Ханса ван Гулика. Дипломат по общественному положению, востоковед в науке, писатель по призванию. Глубокие познания в языке, истории и искусстве каллиграфии Китая составили основу его творчества. В 1962-м году, на заре сексуальной революции, растоптавшей обломки викторианско-католического пуританства, он опубликовал свой научный труд «Сексуальная жизнь в Античном (Древнем) Китае», который не сделал его популярным толмачом «восточных» философских или эротических доктрин (что на «востоке», где нега и роскошь, практически одно и то же), как того же Гессе или Махариши. Этот труд был, однако, оценён по достоинству знатоками, и более китайцами, как жест уважения собеседнику и  знак понимания его. Окружённые не менее «восточными» Монголией, Кореей, Вьетнамом и другими представителями монголоидной расы с одной стороны, многочисленные китайцы не так психоделично-изнежены, как индусы, турки или арабы. Их культура кажется прагматичной – с такой деловитостью они строят Чайна-тауны от Амстердамов (Старого и Нового) до Китай-города в Москве. Но это только на первый взгляд. Традиционность китайца не в знании слов Конфуция, а в существовании его одновременно во всех эпохах. Как и в японской эстетике, китайская поэзия тяготеет к символу, созерцанию детали, заключающей в себе невыразимое целое. Три религиозных учения, бытующих в Китае, Ван Гулик характеризует устами своего литературного персонажа:
   «Что за странная религия – даосизм! Зачем нужны эти пышные церемонии, эти мистерии и эти кривляния, если у нас есть столь ясные мысли Конфуция? Единственный довод в пользу даосизма – это его чисто китайское происхождение. Во всяком случае, он не пришёл к нам с варварского Запада, как буддизм».
   Эротике – искусству любить, биомеханическому воздействию на сознание – отведено немало места и в Камасутре, да и другим, менее расхожим техникам достижения блаженства присуще нечто общее, гимнастически-массажное. Однако в традиции за действием всегда присутствует некая категория, каковую действие лишь символизирует, выражает, транслирует. Это – этика, она короче, первичней эстетики. Традиция Китая многомерна, как бесконечное множество вложенных друг в друга костяных или нефритовых шаров. Там никого не удивишь умением одалиски незаметно затолкать в анус любовнику тонкий шёлковый шарф, с тем, чтобы резко выдернуть его в минуту оргазма, а затем этим же шарфом (иногда использовался шнурок с узелками) слегка придушить клиента, чтобы тот испытал экстатическое чувство на грани между жизнью и смертью. Учёных, однако, привлекает отнюдь не скабрезность предмета, ибо тогда они были бы маньяками, как анатомы могли бы казаться людям чувствительным нигилистами. В любом, в том числе и любовном, процессе их интересуют закономерности этого процесса, его эмфазис, мера вариабельности и так далее. Далеко не праздный вопрос – что же влечёт европейцев к столь глубокому погружению в «китайское»? Похоже, древний путь из варяг в греки с Великим шёлковым путём – одного поля трафики. И не случайно это словосочетание – Индокитай – как не с проста в нашем языке ведическое «ведать» и в нашем дохристианском пантеоне бог Индрик. Следопытам рекомендую заглянуть в прозаическое сочинение поэта Гумилёва «Русь и великая степь» – к вопросу о «несторианах», русских монофизитах в Китае, обустраивавших свои поселения не хуже последователей религии «бон». Вторая научная работа ван Гулика вышла посмертно: в 1968-м году увидела свет книга «The Lore of the Chinese Lute», в то время как годом раньше померк свет для её автора. Свидетель всех войн прошлого века, знаток их механизма, коим является дипломатия, он писал:
   Когда все захмелели, правитель Лин сказал: «На пути сюда я услышал новую мелодию, послушайте её и вы». Правитель Пин согласился, и Лин приказал мастеру Цзюаню сесть рядом с мастером Куаном, взять лютню и сыграть новую мелодию. Не успел мастер Цзюань дойти и до половины мелодии, как мастер Куан положил руку на струны, заставив их замолчать, и произнёс: «Это музыка обречённого государства, её нельзя слушать».
Нетрудно догадаться, что немало неприятностей доставило вышеописанному правителю настырное увлечение зловещими мелодиями.
   Слово lore давно вошло в наш язык окончанием к фолклору, и означает мудрость, переданную в фактах и сюжетах, как «фольксваген» – не что иное, как «народный вагон». Китайский фолклор уводит к словарям, к многотомникам. А Китай – рядом, у Булгакова, у Вс. Иванова. Помните «Возвращение Будды»? Я перечёл. В книге ван Гулика рассматриваются премудрости музицирования, заключённые в древне-китайских сборниках пьес. Уделено внимание и журавлям, с древних времён ассоциировавшихся у китайцев не только с долголетием (по поверью, как и черепахи, они живут более тысячи лет), но и с музыкой. В «Жуй ин ту цзи» (приписываемом Сунь Жоучи, жившему в период лян) говорится: «Тёмный журавль появится во времена правителя, умеющего ценить музыку. Когда Хуан-ди играл на горе Куньлунь для танцующих духов, справа от него летали шестнадцать тёмных журавлей».
Но не благодаря научным фолиантам стало известно имя голландского знатока «китайского» – суха, суха теория, мой друг. Прославился Роберт Ханс ван Гулик в обличие автора детективных рассказов из криминальных хроник Китая VII века (по какому летоисчислению, спросите вы? По Фаренгейту династии Дзинь, вероятно), который населил персонажем одного роста с Холмсом, Мегрэ и бабушкой из Агаты Кристи (Марпл) – позвольте представить: судья Ди («Ти» – по некоторым транскрипциям), неутомимый расследователь и наблюдатель. Должен быть китайский детектив – и вот он уже есть! Драгоценный китайский фарфор Цзян-си или знаменитый японский фарфор с характерной росписью синим по серому, в изобилие привозимый судами Ост-Индской компании, украшал каминную полку каждого уважающего себя голландца. Мода на chinoiserie («китайщину») в середине XVII века породила массовый выпуск подделок, из которых, смешивая их с оригиналами, устраивались целые «фарфоровые кабинеты». Забавно, что мода эта вернулась в Японию уже в наше время. «Восток – это восток, а запад – это запад, и им не сойтись никогда». Так сформулировал своё колониальное кредо Редьярд Киплинг. Наблюдая голландские культурно-исторические интерполяции, я более склонен согласиться с Джоном Ленноном: «Восток – это запад, запад – это восток…»
   Преступления, которые приходится раскрывать судье Ди, тоже окрашены в цвета страстей: «Скелет под колоколом», «Призрак храма Багровых туч» и особенно «Поэты и убийство» изобилуют живыми, темпераментными характерами. И, конечно же, лисицами. Такие родные нашим сказкам сестрички-хитрички. В китайском эпосе они – оборотни, служительницы демонического культа. Страшные, непонятные женщины, чьё лоно в момент соития оборачивается дуплом со скорпионом на дне. Губительные и притягательные колдуньи. Однако они отступают при звуках из «Сборника мелодий, услышанных с неба» в тень «Альбома странного и загадочного» – такие названия носят книги музыки древнего Китая, каждая из которых снабжена подходящими комментариями и рисунками, поясняющими нужные положения руки для игры на лютне. Роберт Ханс ван Гулик (1910 – 1967) снова дал нам пример удивительного погружения в мир эмоциональных, этических, философских и эстетических норм, которые при всей кажущейся отличности от наших родственны им. И пример этот уже подражаем – подтверждением тому вышедшая недавно книга «Дело жадного варвара», увенчанная псевдонимом Хольм ван Зайчик (почему не Холмс Банзайчик?). Образец юмора – обложка с Исаакием, раскрашенным под пагоду, Медным всадником-самураем и список рекомендованной литературы в объёме учебного курса востоковедения. Суть сюжетной притчи заключается в том, что пытающемуся выкрасть национальную святыню иностранцу она… преподносится в дар. Восток, понятное дело, тонкая петруха. Дзен, видишь ли. Тем не менее названия Шанхай и Пекин говорили нашей памяти больше, чем, ну хоть Лиссабон или Брюссель с его капустой. Транссибирская магистераль, тесное соседство сравнимых населений. И наши мифические предки – скифы, с их «раскосыми и жадными глазами», столь вдохновлявшие Прокофьева, Блока, Дягилева, Стравинского… Китай близок нам. Открой в себе китайца!

КАЖДОЙ ИЗБУШКЕ – СВОИ ПОГРЕМУШКИ.
В середине прошлого века популярными были клубы, куда в джинсах и без галстука войти просто невозможно. В конце века им на смену пришли старательно заваленные хламом подвалы с ободранными стенами и столиками-сиденьями из мусорных бачков. Рок-музыка в отместку засилию струнных и сладких теноров извлекла на свет Божий панк и трэш. Избыток порядка, похоже, изрядно надоел Европе. Если наше поклонение евростандарту вполне объяснимо на фоне карнавала трещин и грезящих дворниками дворов-колодцев, то у наших западных соседей всё отчётливей видна тенденция отойти от строгости классических линий и пропорций в оформлении жилища. Ярким представителем подобных умонастроений в архитектуре выступает Фриденсрайх Хундертвассер. В построенном им по заказу Венского мунипципалитета доме на углу улиц Кегельгассе и Лёвенгассе столицы Австрии архитектор воплотил сочетание созидательных принципов природы и человека. Одни называют этот дом экологическим, другие – домом для мечтаний. Мечтаний эксцентрических и анархичных, хочется добавить, глядя на беспорядочное расположение разнокалиберных окон (так называемое «право окна» дозволяет каждому съёмщику «дооформить» ту часть околооконного пространства, до которой он сможет дотянуться), пёстрый фасад с нерегулярно нанесённой штукатуркой различных цветов и беспечно шелестящую листву «деревьев-съёмщиков», пустивших корни над фрагментом сохранённого после реконструкции старого фасада здания. Добавьте к этому безумному коктейлю зонтик фонтана, римского по стилю и дадаистического по раскраске, две соломинки башен в стиле обшитого медным листом барокко, увенчанных византийскими куполами-«луковками», одна из которых покрыта золотой фольгой, слегка наклоните на бок (строительный надзор дал разрешение на полы с уклоном до 10%) и смело можете делать глоток. Опьянение фантазией гарантировано, и цена приемлемая – арендная плата в 52-х квартирах размерами от 40 и 60 кв. м. (доля таких квартир в доме примерно 30%) до 148 кв. м. составляет 66 шиллингов за кв. м. Кроме того: 2 игровые комнаты по 50 кв. м. (одна из них таинственно именуется «комнатой приключений»), зимний сад около 70 кв. м., три террасы и 5 магазинов – в общем пользовании. Для индивидуалистов есть ещё 16 частных террас. Лестничные клетки украшены цельной и колотой плиткой, причём большую часть этих работ строителям разрешалось выполнять самостоятельно (так иногда в подъезде плиткой выложены или в цементе выдавлены дата, имя или пожелание, обращали внимание, да?), что, безусловно, добавило неповторимости этому и без того эклектичному теремку. Плюс официальное разрешение писать на стенах мест общего пользования, которые, заодно с полами, неровны, как на подбор. Хундертвассер очень хотел встроить в квартиры биологические, не требующие канализации, туалеты, однако этот план был посчитан Венским муниципалитетом, и без того выложившим за осуществление архитектурных фантазий приблизительно 80 миллионов австрийских шиллингов, чересчур смелым. Согласно Хундертвассеру прямая линия безбожна. Я добавил бы к этому, что идеальные прямые, вроде линии горизонта или пропорций зданий Корбюзье ещё могут рассчитывать на отпущение грехов, но только не кривые стенки хрущовок или позднейших новоделок, покоряемые толщами гипрока. О, если б детство никогда не кончалось! Если бы я мог жить в этой безумной шкатулке с глупостями! Возможно, мне тогда удалось бы со временем превратиться в Мумми-троля, Карлсона или, на худой конец, в Кащея Бессмертного!
До#.