Трещина

 Эту историю рассказал мне мой давний знакомый, с которым довелось мне несколько лет проработать на одном крупном строительном предприятии. Мы встретились случайно в торгово-развлекательном центре одним субботним днем. Была ранняя, но уже ясная весна. Мы с женой зашли в центр согреется и выпить по чашечке кофе во время прогулки. Мой бывший коллега тоже был с семьей: жена и двое детей.Старший мальчик и дочка лет 4-5.
Моего знакомого зовут Иван Павлович Крыжиков. Мы не были с ним особенно дружны, когда работали вместе, но и конфликтных ситуаций никогда не допускали. А в ту встречу  я ощутил приязнь к этому, в общем-то, мало мне знакомому человеку, и симпатия, судя по всему, оказалась взаимной. Мы заговорили в классической для таких моментов манере: как жизнь, да какими судьбами, но очень скоро ощутили, что этого не достаточно. Светский политес, который, обычно,  сам собой возникает в таких случаях, не напрягал. Момент, когда необходимость ловкого вранья о каких-нибудь существенных делах спасает незапланированную встречу от неловкости не назревал, и вот тут-то Иван Павлович взял да и пригласил нас к себе в гости, в баню. «Сегодня у нас баня! - сказал он, - приезжайте!». И мы, следуя очарованию этого случайного свидания, согласились.


 Иван Павлович жил за городом в небольшом и, прямо скажем, не слишком респектабельном поселке, но тишина и непривычный простор двора были восхитительны для нас – городских жителей. Когда напарившись в бане и отправив туда наших жен,  мы с Иваном Павловичем наполнили кружки свежим пивом и удобно расположились за столом на кухне, я решил, что настало время выразить хозяину свое восхищение его бытом. «Свой дом, - сказал я ему, - ведь это просто-напросто – творческая мастерская! Сам решаешь: что и где строить, как что спланировать! Всегда завидовал людям, которые имеют такую возможность  - работать руками и создать свое окружение по собственному вкусу»!
Иван Павлович слушал меня с улыбкой, в которой угадывалось самодовольство и вдруг, указав на кирпичную печь, сказал:
- Моя работа! От фундамента до трубы.


Я совершенно искренне удивился:

- Серьезно? Вот это да!


 Я встал и подошел к печи, коснулся кирпичной кладки ладонью. Печь действительно нравилась мне, но сейчас, когда я узнал, что автор-исполнитель этого сложного сооружения  - мой знакомый – обыкновенный клерк из офиса, я восхитился. Иван Павлович подошел ко мне и, вдруг потускнев, сказал:
- Видишь, - он провел пальцем по шву кладки, - трещина…
- Да, вижу, - мне не было понятно, почему Иван Павлович так погрустнел, - ну да, трещина, но, по-моему, такое нередко бывает. Разве нет? От перегрева… и со временем… Я не прав?
Иван Павлович вернулся к столу и наполнил вполовину опустевшие кружки.
- Эта трещина не от перегрева.
Так он начал свой рассказ.
Я привожу его здесь не от лица моего знакомого. Он наполнен моим собственным восприятием услышанного, моим впечатлением и фантазийными додумками некоторых картин, но общая линия повествования передана мной в точности, как и основная мысль рассказчика. Итак…
•   *    *    *
 
Иван Павлович Крыжиков был занудливым брюзгой. Это признавали все: коллеги, друзья, соседи, жена и даже он сам замечал это. Правда не всегда и не сразу. Во всех беседах, будь то кухонная посиделка за бутылочкой домашнего вина, или спонтанный разговор в изнывающем от скуки кабинете с клерками, собрание ли жителей поселка по поводу улучшения общих жилищных условий  - он везде встревал. Не мог удержаться. И начинал-то всегда говорить  очень правильные и иногда даже поразительные для  окружающих вещи (это тоже все признавали впоследствии). Но затем, видимо увлекаясь, залезал во все более и более глухие дебри, так что вскоре в его умозаключениях никто уже разобраться не мог.


- Что я делаю не так? - спрашивал он жену, и когда она объясняла ему, что он делает, по ее мнению, не так, он немедленно раздражался, так как понимал справедливость  ее соображений, но сознавал при этом, что по-другому выражать мысли он попросту не умеет.


Он был апологетом порядка и справедливости. Не терпел вранья. Не выносил подобострастия к начальству и льстивость. Непримиримо высмеивал высказывания чиновников, которые считал глупыми, не стеснялся критиковать действия и решения властей. Не боялся выступать публично. Многие люди отворачивались от него, сторонились его непримиримой прямоты, не хотели связываться. Не понимали направлений его страстности и не хотели… Но были и те, кого  высказывания  Ивана Павловича сильно впечатляли. Он мог бы, наверное, стать неплохим оратором, трибуном! Если бы разучился брюзжать.
 

Случилось однажды так, что всю страну поразила ошеломляющая новость.  В соседнем и некогда братском государстве произошел переворот. По всем основным каналам связи с обществом передавали,    что к власти в этой стране пришли… фашисты! При этом, население одной провинции, как сообщали новости, не пожелали смиряться с этой новой властью и попросили поддержки у нашего правительства. Первый Президент, находившийся в то время «у руля», принял единоличное решение и, взвалив себе на плечи весь груз ответственности и славы, стремительно присоединил мятежную провинцию к нашей стране.  Новая территория, во избежание столкновений и ненужного кровопролития, моментально заполнилась нашими войсками, и теперь население всей страны страшно радовалось всему произошедшему. «Мы вернулись домой!» - восторженно восклицали новые граждане в облеплявшие их телекамеры. «Почему домой? – брюзжал Иван Павлович, глядя как в телевизоре ликующий народ размахивает государственными флагами, - что мешало вернуться раньше? Что-то жили раньше - не тужили, о доме не вспоминали! А как вас подприжали, так сразу… рванули на третьей скорости! Получается, что не домой вы рванули, а попросту в кусты! И какие там у вас фашисты? Ох, что-то бредом каким-то все это отдает…».
Мировое сообщество содрогнулось. Но вовсе не из-за «фашистов», а наоборот: все западные страны осудили присоединение нашей страной части территории революционизирующего государства, назвав это присоединение захватом, и пригрозили усложнениями отношений. Но наши не испугались. И ответили, что нам де уже однажды приходилось бить фашистскую сволочь и, если нужно, то мы можем повторить. Тут же могучими тиражами посыпались из типографий и копировальных центров наклейки всевозможных видов с лозунгом «Можем повторить», заполнив на время все печатные ларьки. Народ радостно и бездумно клеил их на стекла и бампера машин, непременно добавляя к этому какую-нибудь агрессивную отсебятину.


«ЧТО вы собрались повторить? Десятки миллионов трупов Второй Мировой? Из-за бездарности командования и политики, доведшей страну и армию до такого убогого состояния? – брюзжал Иван Павлович, не обращаясь ни к кому конкретно, – А я вот что-то не хочу подобных повторений!»
 

Срочно переделывались карты и глобусы, лихорадочно печатались паспорта. В новый регион направились денежные потоки. И пока зарубежные дипломаты пытались разобраться что к чему и как следует относиться ко всему происходящему, по приказу Первого Президента все воинские части страны были мобилизованы и страна теперь как бы готовилась к войне.
• *     *     *


В поселке, где жил Иван Павлович, располагалась воинская часть. Что за часть, и каких войск, Иван Павлович не знал. Отныне же, каждое утро, несколько военных машин вывозили солдат на учебный полигон, который тоже находился неподалеку, за поселком.  С этого времени собираясь на работу, Иван Павлович особенно торопился – нужно было успевать опережать медлительную колонну, лениво иллюминирующую окрестности мигалкой на сопровождающем ее военном бобике. Военные бескомпромиссно занимали дорогу в попутном  направлении, не принимая ни в малейшее  внимание такие мелочи как торопящиеся по своим делам суетливые шпаки.  Если Иван Павлович не успевал проскочить ворота воинской части до того как оттуда, словно гигантская гусеница, выползет вереница болотного цвета грузовиков, то ему приходилось какое-то время плестись за ними. При этом он раздраженно ерзал на сиденье, нервничал, давил на газ, разгонялся, тормозил, обгонял и ругался на солдатиков, которые засунув руки в рукава и спрятав уши в шапки, с каким-то сонным любопытством следили за всеми этими манипуляциями из крытых брезентом кузовов.


Однажды опаздывая, Иван Павлович, решил поехать другой (более плохой по своему качеству) дорогой. В зимних утренних потьмах, в опаске, что не сможет заехать на подлысевшей резине на скользкий пригорок,  разжигал он страсть в  своем жигуленке, не щадя сцепление. Двигатель ревел, задок вихлял, а Иван Павлович, отчаянно крутя рулем в сторону заносов, цедил сквозь зубы: «Давай, давай! Еще немного, еще чуть-чуть…».  И вот, победно ликуя, он перевалил через горку. Есть! Главное преодолено… Но едва капот автомобиля из  целеустремленного гордого положения носом кверху, вслед за передними колесами ухнул вниз, подтвердив победу резко спавшими оборотами двигателя, как Ивану Павловичу в глаза ударил свет фары. Иван Павлович рефлекторно нажал на тормоз. Машина не обратила на это внимания. Сила всемирного тяготения, пренебрегая силой трения подызносившихся колес, несла Ивана Павловича к этому странному свету. Автомобиль с одной фарой? Как далеко? Не понятно… и ведь наверняка тоже сейчас изо всех сил жужжит наверх – приостановишься – и все! Ползи вниз метров на сто-сто пятьдесят, разгоняйся снова! Что же будет!
Изо всех сил качая педаль тормоза, Иван Павлович отпустил сцепление. Машина захлебнулась и, проскользив в безмолвии еще некоторое расстояние, остановилась. Всего метрах в десяти от лобового стекла фары высветили… танк!  Иван Павлович был потрясен! Дуло смертоубийственной машины смотрело, казалось прямо ему в лицо. Несколько секунд он сидел в оцепенении, затем распахнул дверцу и выскочил наружу.


- Это… Это что такое? –непроизвольно вырвалось из него. Но он уже увидел, что это никакие не захватчики. За кормой танка мирно горел костерок, и солдаты, все такие же сонные, с руками спрятанными в рукава и приподнятыми от мороза острыми плечиками  безмолвно пялились на него из темноты. Иван Павлович прыгнул обратно в жигуленок. Попытался развернуться, но в накатанной колее сразу застрял. Немного побуксовав, он сердито воззвал к равнодушным воинам. Солдатики его вытолкали, и он даже не сильно опоздал на службу в этот день.


В ту зиму произошли еще два случая из разряда последствий милитаризации страны. Первый случился вскоре после встречи Ивана Павловича с танком на объездной дороге. Пьяные офицеры приехали в поселковый магазин  на танке за водкой.  И поскольку, эта поездка была уже, что называется,  «за второй», бравые танкисты, разворачиваясь у магазина, снесли сначала забор, а затем и угол жилого пеноблочного дома. На следующий же день солдаты отремонтировали дом и вернули забор на прежнее место. Тихо, мирно, оперативно, так что сильного резонанса за этим случаем не последовало. Потрындели в  поселке и забыли.


Второй случай произошел несколько позже при ночной секретной передислокации бронетехники на полигон. Утром оказалось, что во всем поселке отсутствует электричество. Поскольку операция была секретной, никто из соседей ничего не знал, но как выяснилось позже, во время этой передислокации была повалена опора высоковольтной ЛЭП. Но и это событие не вызвало особенного возмущения у населения. Маневры есть маневры, решил народ. А страна в опасности. Пусть маневрируют. Потерпим.


Не трогало также и то, что учебный полигон теперь практически круглосуточно сотрясался от разрывов, а вместе с разрывами содрогались и домики в поселке, вибрировали стекла, с подоконников пытались спрыгнуть цветочные горшки… Ничего, привыкли. Причем привыкли как-то сразу. Иван Павлович, возвращаясь темными вечерами из города и наблюдая красные всполохи в небе над поселком, не тревожился. Иногда он даже принимался затягивать песню из пионерского детства «Там в дали за рекой загорались огни…». Тем не менее, неожиданность взрывов, особенно перед сном или в выходные дни все-таки раздражали. 


Чаша терпения Ивана Павловича переполнилась как-то внезапно. В одно воскресное утро зимнего месяца, черт его знает какого года!


И поводом тому стало весьма значительное событие.
В этот день, после завтрака, Иван Павлович сидел на кухне с газетой в руках. Жена, разложив на прибранном столе «лунный» календарь, предавалась садоводческим мечтам. Сын с автоматом наперевес крался к окну, падая и вжимаясь в пол каждый раз, когда вдалеке что-нибудь бухало или начинал строчить пулемет.


Дворовой породы котеныш, воинственно взлохмаченный, полосатый, с оттопыренным хвостом-морковкой, вел боевые действия против большого пальца ноги Ивана Павловича: наскакивал, отпрыгивал, вгрызался и, полагая, что уж эта-то хватка точно смертельная, пытался запинать врага задними лапами. После каждой такой атаки, когда победа уже была очевидно окончательной, палец Ивана Павловича вдруг снова «оживал». Ленивое его пошевеливание приводило котеныша в состояние исступления. И все начиналось сначала.


Вдруг бабахнуло так, что от неожиданности сердце Ивана Павловича провалилось.
Где-то совсем – совсем близко бахнуло. Он вздрогнул, жена вскрикнула, а сын, растерявшись, замер посреди кухни. Котеныш заметался, и с тупым стуком треснувшись головой о ножку стола, брызнул куда глаза глядят, прочь из кухни. За чистовыми гипсокартоновыми стенами что-то посыпалось, а со стены слетела картина.


- Ой, Господи, - вырвалось у жены.
- Ч-черт, - одновременно с ней процедил Иван Павлович.


Он встал и пошел к картине с намерением вернуть ее на прежнее место. Что-то вдруг обеспокоило его. Очень сильно. Он еще не успел осознать что именно, но уже почувствовал, что произошло что-то ужасное, невероятное что-то. Такое, чему место только во сне. Иван Павлович остановился и медленно повернулся к печке. От топочной дверцы вверх по шву кирпичной кладки, а затем горизонтально шла… трещина…
• *  *  *


• Необходимое объяснение


Первое, что сделал Иван Павлович, пятнадцать лет назад купив домик в поселке – разломал старую печь. Газа в поселке не было, и это было еще одним поводом для его раздражения. «Как такое возможно, - брюзжал он, - В стране, где нет практически никакого производства,  кроме газа и нефти, население продолжает рубить лес на дрова? Газ – народное достояние! Так, кажется, заявляют наши орлы-президенты? Ну и где?..» И так далее, в том же духе… Однако, сколько не ругай власть, а приходится приспосабливаться. Поддавшись рекламным заверениям по поводу простоты и экономии, он решил отапливать дом электричеством. Печь – архаизм! Сейчас пора новых технологий! В каждой комнате появился современный калорифер с электронным управлением температурой. Старая печь была разобрана и нестройным штабелем закопченого кирпича  сложена на заднем дворе. Однако, довольно скоро, Иван Павлович пришел к выводу, что ожидания его не подтвердились: отопление электричеством вырывало из бюджета семьи колоссальнейший кусок. Кроме того, трансформатор в поселке оказался ни к черту, и как только начинали прижимать первые морозы, он принимался, практически каждодневно, гореть… Однажды зимой, электричества не было двое суток! Иван Павлович вынужден был купить на рынке строительных материалов печку-буржуйку.  Водопровод не работал, буржуйка чадила, коптила… Было пожаронебезопасно… Одним словом, так жить дальше было нельзя.


Летом трансформатор починили, Но Иван Павлович уже больше не верил в электричество. Просматривая в Интернете фотографии печей и каминов, он удостоверился, что современное человечество не так уж стремится отойти от собственных истоков, и что кирпичная печь – это может быть даже респектабельно. Прогретый живым огнем кирпич! Долгое и мягкое тепло! Что может быть чудеснее лютой зимой?


Иван Павлович с головой ушел в изучение темы. Очень скоро он понял, что ХОЧЕТ иметь в доме печь. Более того хочет сложить ее сам, своими руками. Он читал литературу, рылся в интернете, выбирал конфигурацию печи. Определившись, залил новый фундамент, купил печные причиндалы, мастерок, уровень, отвес, приготовил корыто для раствора и… заказал печной кирпич.
И вот его привезли.


На время, с  момента разгрузки двух поддонов с кирпичом во дворе и до того как в топке загудел первый огонь, Иван Павлович потерял покой. Он перетаскал кирпич под навес, подготовил рабочее место.  Все было готово и ждало применения, но начать он еще долго не решался. Однажды, ясным, безоблачным днем он вышел во двор и начал ряд за рядом выкладывать кирпичи прямо на земле, поминутно сверяясь с выбранной порядовкой из красочной книжки «Печь своими руками». Он хотел почувствовать, приспособиться, примериться… Убедившись, что все это не так уж и сложно, что аккуратный штабель нового кирпича постепенно превращается в сооружение, напоминающее печь, Иван Павлович приободрился.


На следующий же день, он приступил к работе.
Рыжая пыль от разрезаемых пилой кирпичей, казалось, покрыла весь двор. Специальная смесь для кладки печей, разъедала кожу, вокруг сооружаемой  печки все было покрыто засыхающим раствором, рабочая одежда Ивана Павловича задубела и была просто пропитана пылью, дышать было трудно, респиратор не помогал, в глазах ,казалось, навсегда осел песок… Но все равно – это было счастье! Каждый день, возвращаясь с работы, он успевал выложить один, а то и два ряда. А перед сном, смыв с тела пыль и пот, подолгу любовался на сделанное, размышляя, что будет делать завтра. Так прошло больше месяца. Печь была готова. Настал момент, когда в топку, по всем правилам, были уложены первые щепочки, чиркнула спичка…  Но огонь не разгорался… Тяги не было… Дым от хилого костерка внутри топки  не хотел уходить в трубу и едкими клубами валил в помещение. В полном отчаянии, понурившись, сидел Иван Павлович на табурете перед заляпанной до самого верха раствором, но все равно такой красивой, новой печью, которая не желала топиться…


«Не может быть, не может быть, - повторял он мысленно, - ведь я сделал все правильно, все прямо по книге! Она должна работать!»


Он снова подсел к топке, снова и снова поджигал упрямую бересту, крошил щепки все тоньше и тоньше. И вот, наконец, огонек занялся увереннее, заскользил выше по щепкам, заиграл веселее. Прикрыв топочную дверцу, Иван Павлович, ликуя, услышал гул разгорающегося пламени. Тяга была! Это было главное. Печь работала как надо! Оставалось немногое – правильно ее просушить. Что Иван Павлович и проделал в ближайшие дни.
Эта печь была предметом его гордости, его удачным творением, доказательством возможностей достижения всего. И вот теперь– трещина…


*  *  *

Дикий крик вырвался совершенно непроизвольно.  Иван Павлович подскочил к печи и прижал ладонь к треснувшей кладке, словно пытаясь предотвратить поломку. Ненависть душила его. Бешенство не могло сформироваться даже в проклятия. Он вдруг увидел их всех: и пьяное офицерье на танке, как они курочат гусеницами повизгивающий забор, и заснувшего механика-водителя, втыкающегося в опору ЛЭП, и отупевших от холода и командиров солдат, равнодушно помаргивающих на все их окружающее.  А главное -  этих двойников-президентов выдумавших всю эту… ерунду со стрельбой и взрывами! Этих «сиамских близнецов», друг друга дополняющих, продолжающих и пожирающих! Не-е-ет! Не двуглавый орел должен стать их символом, а змей, пожирающий свой хвост! Ему хотелось материться! Но рядом находился и без того перепуганный сын. Иван Павлович, сидя перед печью на корточках, засунул сжатый кулак себе в рот, сильно прикусил фаланги пальцев и зарычал в бессильной злобе.


Но он взял себя в руки. Принес остатки сухой смеси, приготовил раствор и заделал трещину.
Однако, это не помогло – трещина появлялась вновь при каждой новой топке. Тогда Иван Павлович взял на работе полдня отгула и пошел в администрацию поселка. Жаловаться.


Мэр поселка, встретил не энергично. На столе перед  работающим компьютером парил  стакан с чаем...  Выслушал вяло.  С лица мэра не сходило какое-то кислое выражение, словно он только что закинул в рот дольку лимона и досадовал теперь, что из-за нарушения  приватности, не может, прихлебнув,  насладиться вкусом сладкого чая. Скучно помаргивая, он выслушал Ивана Павловича, затем скрестил руки на столе и надолго задумался. А может только сделал вид, что задумался. Молчание длилось долго, и Иван Павлович представил себе, что мэр уже давно перескочил с его вопроса на что-то совершенно иное. Но вот мэр сделал движение – медленно повернулся к посетителю и, не глядя на него, проговорил:
- Вообще-то время сейчас такое… Сложное время, чего уж там… Да-а… Но Вы все равно… Имеете, так сказать… Вот что, - прервал он сам себя, - напишите-ка все что имеете сказать официальным письмом. А мы рассмотрим…
Выбора не оставалось. Иван Павлович, изложил жалобу на бумаге, попрощался и вышел.


Прошла неделя, другая… Взрывы не прекращались. Огненно-красные сполохи по-прежнему раскрашивали небо каждый вечер.  Дом трясся, с подоконника спрыгивали саженцы помидоров в горшочках. Периодически замазываемая трещина не желала исчезать.
И вот, наконец-то, пришел ответ. Вернувшись как-то с работы, Иван Павлович обнаружил в почтовом ящике конверт. Он разорвал его тут же на улице и начал читать. На официальном типографском бланке ниже реквизитов отправителя было напечатано:


«Уважаемый (ая), Крыжиков Иван Павлович. Рассмотрев Ваш исходящий от «__»____ года, имеем сообщить следующее: Ваше место проживания находится в поселке Первомайском по адресу ул.Октябрьская, дом 1. Севернее указанного поселка расположен учебный  полигон воинской части № ---, имеющей дислокацию в указанном поселке Первомайский. На учебном полигоне, согласно приказу Главнокомандующего, происходят ежедневные учения личного состава части с применением тяжелого вооружения.  Произведенные обследования установили, что место расположения полигона находится на значительном расстоянии от поселка Первомайский, какое расстояние соответствует всем требуемым нормам. Таким образом, проводимые воинские учения не могут представляться опасными для жизни и здоровья жителей поселка и разрушительными для их имущества.
С уважением,
Глава поселка Первомайский. Подпись. Дата.»

Иван Павлович, выругался, бросил письмо на крыльцо и несколько раз сладострастно шаркнул об него подошвами.


Следующий, к кому он направился, был начальник воинской части. Но сразу пробиться к нему не получилось. На КПП солдат-дежурный сказал, что товарищ полковник принимает только по четвергам с 15-00 до 17-00, и когда Иван Павлович, не поблагодарив, вышел, счел необходимым выскочить следом за ним на крыльцо и добавить: «Только приходите пораньше! Лучше в 14-30…». Иван Павлович приостановился, буркнул под нос «Спасибо» и ушел.
В ближайший же четверг аудиенция состоялась.


Когда дежурный распахнул перед Иваном Павловичем дверь, начальник части сидел за столом и,  угрюмо набычившись, глядел в какую-то бумагу. Гигантские руки его со сжатыми масластыми кулаками были разложены на столе так,  словно образовывали оборонительное ограждение вокруг изучаемого документа. Брови у начальника были массивны, челюсть  тяжела, а волосы коротко острижены.  За его спиной, на стене висел двуглавый орел огромных размеров (Иван Павлович никогда раньше не видел таких). Как и полагается, над одной головой орла висел портрет Первого Президента, а над второй – Второго. Иван Павлович поздоровался, полковник не ответил. Не поднимая глаз, он буркнул отрывисто «Слушаю Вас…». Иван Павлович вдруг осознал, что не знает с чего начать и вообще что говорить. Он неуверенно присел на краешек стула и неожиданно начал с извинений, чему после неприятно удивлялся:


- Прошу прощения… - сказал он, и голос его неожиданно «дал петуха», - У меня дом, а в доме печка… Кирпичная… И кроме этого… ничего больше нет…
Сморозив  эту чепуху, он перевел дух, мысленно ругнулся на себя и нарочито твердым голосом принялся излагать причину своего прихода.
При первых же звуках его голоса начальник части поднял голову и вперил в посетителя немигающий взгляд. Иван Павлович нервничал и сердился. Он чувствовал, что зря пришел сюда, что все напрасно, что он УЖЕ проиграл эту встречу. Во время этого монолога голос его то и дело с твердого  срывался на грубый, хотя полковник не возражал ему и не перебивал.
Когда Иван Павлович закончил, полковник  некоторое время продолжал молчать и, по-прежнему не мигая, смотреть на него. Затем он проговорил тихо, но очень отчетливо:


- Так Вы что же это? Предлагаете МНЕ отменить воинские учения что ли?
Иван Павлович, несколько потерявшись, заерзал на стуле.


 - Я? Нет! Я… нет, не предлагаю… Я… Я … э-э просто считаю, что… э-э-э… Ну как бы может быть… можно как-нибудь… Ну я не знаю… Может быть можно было бы стрелять куда- нибудь… Ну-у-у… может быть можно выбирать цели для стрельбы где-нибудь подальше от поселка? Куда-нибудь … как бы это … подальше от поселка, в общем… Туда, - он стал показывать руками, -  В другую, так сказать сторону стрелять… Ведь, наверное, можно было бы так? Ну чтобы по-нормальному…

Под немигающим взглядом начальника части он потух.


- Может быть Вы  еще станете обозначать МНЕ цели? В которые Мне должно стрелять?– в голосе полковника закалялась сталь.


- Да нет же! Нет! – от волнения голос Ивана Павловича готов был сорваться на крик, - Я совсем не то хотел сказать! Вы посмотрите… Полигон ведь большой, так ведь? Ну можно же разместить ваши цели, скажем, в другом секторе полигона! Развернуть углы прицела Ваших орудий, так сказать… Как там это у вас называется? Дирекционные углы…


Он чувствовал, что несет какую-то белиберду. И видел, как в немигающих глазах полковника разгоралась недобрая усмешка, но остановиться уже не мог.


- Ведь вы из пушек стреляете! Даже, наверное, из дальнобойных гаубиц! Так ведь? Вы ведь понимаете, что может произойти, если снаряд вдруг улетает не туда куда следует? Что если ошибка в расчетах? Я и сам когда-то учился на артиллериста на военной кафедре и я…


- Дежурный! – вдруг заорал товарищ полковник так, что Иван Павлович вздрогнул и замолчал.


Полковник вдруг поднялся. Иван Павлович тоже вскочил. Дежурный хлопнув дверью, щелкнул каблуками и встал по стойке смирно. Товарищ полковник был страшен: лицо его стало каким-то свирепым, челюсть выдвинулась вперед, зубы оскалились, растопыренные крылья гигантского орла за его спиной расположились абсолютно симметрично его могучему торсу, из-за плеч глядели с отеческой укоризной оба президента.


-Так Вы, гражданин, полагаете, что русский офицер способен нанести вред своему собственному народу? Которому он служит? Служит верой и правдой, не на страх, а на совесть?


- Так Вы уже! Уже наносите ущерб! Потому я и здесь… -завопил Иван Павлович, не в силах больше держаться.
Гражданин полковник его не слушал.
 

- Вы хотите сказать, что от того что вы что-то там сикось-накось построили, как курица лапой, так сказать, вооруженные силы Российской Федерации должны перестать выполнять приказы Главнокомандующего? Перестать выполнять боевые задачи? Так Вас надо понимать?


 - Я-а-а… нет! Я не об этом…


- Подрывную деятельность затеяли?


Почувствовав, куда клонит полковник, Иван Павлович побледнел.
Полковник добивал:


-Выведываете… Из каких орудий, да какие цели, какие задачи… - Он сверлил Ивана Палыча глазами. – Подозрительно ведете себя, гражданин!


-Послушайте, на что это Вы намекаете? Вы что мне тут разведку какую-то шьете? шпионство какое-нибудь что ли?

В кабинете начальника воинской части повисла гробовая тишина. Затем полковник отчетливо и очень спокойно произнес:
 

- Дежурный…
Солдат у дверей всколыхнулся, вытянулся в струнку и нервно тявкнул:

- Я!

- Прием окончен. Проводите этого… гражданина.

-Есть! – делая шаг к Ивану Павловичу, солдат громко топнул сапогом, словно пытаясь спугнуть нежелательного посетителя.


Иван Павлович не мог уйти, не сказав последнего слова, и он произнес самую распространенную и бессмысленную фразу, какую почему-то многие произносят в таких вот случаях:

- Я этого так не оставлю!
И вышел.


В этом месте Иван Палыч прервал рассказ и замолчал, глядя в кружку перед собой. Мне рассказ его понравился, хотя показался слишком уж подробным. Я недоумевал, для чего понадобилось ему излагать все эти его мытарства так досконально и даже художественно. Тем более я не понимал его нынешнего угнетенного состояния: ведь уже второй год как произошла плановая смена президентов - Второй Президент на очередной срок сменил Первого. Страна взяла курс на либерализацию, военные угрозы извне были официально признаны ничтожными, разногласия урегулированы. Мобилизация снижена, расходы на армию и учения сокращены… В перспективе был мир! А трещина… ну да, она осталась, но ведь все уже прошло, все позади! И печь работает исправно, пожарной опасности дому не представляет.


И тут впервые мне показалось, что Иван Палыч, рассказывая о трещине в печи, пытается изложить какую-то совершенно иную мысль, говорит  о каком-то более важном, более значительном событии его жизни. Но я, тем не менее, сказал:


- Ну,  так что же? Все обошлось в конечном итоге? Печь в порядке, трещина, как я вижу, мастерски заделана…


Какое-то кислое выражение исказило его лицо при этих словах. Он взглянул на меня, в очередной раз наполнил кружки и продолжил повествование.


После визита в воинскую часть Иван Павлович совершенно отчаялся. Выхода не было. Обращаться больше было не  кому. Он знал, что в этой стране, все, кто хотят чего-то добиться для себя, пишут письма президентам, но что он мог написать ИМ? Про трещину в печке? И попросить отменить военные учения? Смешно… 


А в стране, между тем, творилась истерика. Все новости были о том, что еще немного и на нас нападут враги! Об этом голосили практически все телеканалы, радио и газеты. Получалось у них, что враги уже сжимали кольцо вокруг нашей святой земли! Что народ сплотился  и готов дать отпор! Что армия наша – самая лучшая в мире! Но время шло, а враги почему-то никак не нападали… В телевизоре появлялись новые программы об армейском быте, о новейших разработках солдатского обмундирования, о непробиваемых и непрогараемых  касках – котелках из особого сплава, выдерживающих прямое попадание зенитного снаряда… (Почему зенитного?) Шли бесконечные документальные фильмы о маневрах и учениях, демонстрировались залпы с кораблей, камеры, установленные на фюзеляжах истребителей в реальном времени демонстрировали уничтожения учебных целей. Вперемежку с этими передачами шли художественные фильмы  о героях давно прошедших войн…


И в тоже время, раздражающими вкраплениями в этой обнадеживающе-славной картине постоянно проскальзывали новости о том, что снова упала очередная ракета-носитель, что новейший танк вдруг заглох прямо на параде, что главный автомобильный завод страны снова просит финансовой поддержки у правительства оттого, что его автомобили никто не покупает, а на памятнике героям прошлых войн пьяные подростки снова сплясали танец тверк в одном лишь нижнем белье…


Я отлично помнил это время. Это действительно было очень странно. Страна словно бы готовилась к войне. Депутаты и политики, брызгая слюной, изрыгали угрозы в адрес внешнего врага. Все это напоминало мне свору собак, агрессивных и трусливых одновременно. И от этого тявканья повсеместно распространялась черная атмосфера злобы, страха и раздражения.


Погрузившись в собственные воспоминания, я упустил нить рассказа моего доброго хозяина. Он говорил о каких-то людях, встречах и разговорах. Речь его стала несколько несвязной, сбивчивой, но я вскоре догадался, что в поселке его проблема оказалась не единичной. Некоторым жителям также был нанесен урон от землетрясений, вызванных бомбежками. И этот факт придал сил Ивану Павловичу. Он начал деятельность по организации общепоселкового собрания.


И собрание это вскоре состоялось. На небольшой площади перед магазином в назначенный час собралось неожиданно много народу. Иван Павлович  поднялся на крыльцо и открыл собрание.  Он очень волновался, начиная свою речь. Повестка заранее  была известна собравшимся и выглядела так: о взрывах на учебном полигоне и разрушениях в поселке. Но Иван Павлович начал издалека. Ему хотелось очень обстоятельно подойти к сути дела. И он начал говорить о ситуации в стране. О международном положении… Затем о вранье чиновников. Пустился в сомнительные рассуждения о нецелесообразности учений и вообще войны, о том что все в современном мире нужно решать дипломатически, а коли уж собрались воевать, то нужна сильная экономика… Говорил о необходимости развития страны, и о том, что главная ценность человеческого общества – это сам человек, его жизнь и его права…


- Вот я, например, - перешел, наконец, он к сути вопроса, - У меня от этих взрывов разваливается печка! Я, извините, так и дом спалить могу! И не только у меня такая беда. Вот у дяди Вени… у Вениамина Петровича то есть, фундамент треснул, а у Васьки Цыбули штукатурка с потолка упала да так, что чуть ребенка не зашибла! И кому это нужно такое, спрашивается? На хрена, понимаешь, нам такие учения? Или вспомните, как они столб высоковольтный повалили, или полдома снесли вот этого, - он показал на пострадавший когда-то дом, – Ну? Что ж это такое, спрашивается? Война-войной, но люди-то как? Еще ни одного врага не победили, а свои уже пострадали!


И тут какой-то малознакомый Ивану Павловичу мужик из первых рядов гаркнул:


-Да какой ты свой, нахер!


Это было так неожиданно, что Иван Павлович осекся и замолчал, уставившись на мужика. А тот  глядел на него, и на лице его Иван Павлович без малейших сомнений считывал необъяснимое презрение.


- Это в каком же смысле? – спросил он осторожно.


- В каком смысле! - передразнил мужик, - В таком! Развел тут: печка у него, понимаешь, экономика всякая… Страна в опасности, враги окружают, а он – печка, столб свалили! Понимаешь ты хоть в какой ситуации мы все? Все мы! Вся страна наша?


- Вы меня не слушали что ли, - начал Иван Павлович, но какая-то толстая баба вдруг перебила его.


- Да мы тут только тебя и слушаем. Только понять че-то никак не можем. Речи все у тебя какие-то… как у либераста прямо. Ты сам-то не либераст часом?
В толпе послышались смешки. Речь бабы имела больший успех, чем Ивана Палыча.


- Послушайте, - заговорил он холодно, - я вам говорю о том, что может коснуться каждого из вас. У каждого может произойти такая беда как у меня или, скажем, Васьки. И поэтому я призываю вас всех к тому, чтобы… это как-то прекратить… э-э… предотвратить как-то… в будущем, так сказать…


- Это ты послушай, предотвратитель, - снова завелся мужик из первых рядов, - Что ты там предотвратить собрался? Строить надо нормально и все тут! Ты, поди, из говна свою печку слепил вот она и разваливается теперь! А Васька, что Васька! Все знают, что Васька – хохол – хуже еврея…


- При чем тут это?

- А притом! Что бог шельму метит, вот при чем…

- Ну ты, - промычал Васька, стоявший недалеко справа от крыльца, - полегче!

- Чего там полегче, - взбеленился вдруг мужик, разворачиваясь к Ваське, - чего тут понаехали, бля! Езжай в свою хохляндию, никто тебя сюда не звал!

- Да ладно ты, Егорыч, чего ты на Ваську наезжаешь? – вступил пожилой мужичек дядя Женя. – Чего он тебе сделал-то? Живет и живет себе, никому не мешает! У тебя вон возле дома в вагончике узбек поселился - мы же не против. По-русски не бельмеса, а по всей округе железо тырит – это ж все знают! И то, что от взрывов дома рушатся, так это правда. Только ничего тут не поделаешь, Иван, время такое, сам понимать должен – безопасность превыше…

- Да при чем тут безопасность, Женя? – вступил вдруг дядя Веня, - Знаю я наших военных – им лишь бы пострелять! И президент наш… Чего он на этих американцев все рыпается, все чего-то выпячивается… Правильно Иван говорит – развалили страну к херам, теперь вот ничего кроме войнушки придумать не могут…

- Ты эт-то… - п-п- резид-дента не того! Не трожь! – вступил, заикаясь, в разговор еще один дядька.

- Да чего там говорить! – визгливо встряла баба, - Вот стоит тут либераст, муть разводит! На страну гадит, сволочь такая! Чего зыркаешь? Глаза твои бесстыжие!

-П-п-президент – молодец! Ес-сли б не он…


Двое мужиков в фуфайках и калошах, стоявшие в задних рядах, повернулись и пошли прочь. Иван Палыч окрикнул их:

- Эй, мужики, вы куда? Ну хоть скажите: что думаете-то?

- Че там думать… - неохотно отозвался один, не останавливаясь, - мы на другом конце поселка живем – нам эти взрывы по-боку. Не волнует…


Иван Павлович скрипнул зубами и повернулся к оставшимся. А в толпе уже творилось черт знает что! Дядя Веня уже кричал на дядю Женю, а тот водил у него перед носом указательным пальцем и, категорически отвергая все приводимые ему доводы, качал головой. Заикающийся дядька выпучив глаза, в сильном волнении пытался что-то выговорить и все хватал дядю Веню за плечо. Какие-то другие мужики, до этого стоявшие спокойно, уже протискивались к спорящим, намериваясь вставить какие-то свои очень важные соображения. Васька Цыбуля, выдвинув вперед могучую челюсть, угрожающе нависал над антисемитом из первого ряда. Тот набычившись что-то цедил сквозь зубы. Женщины галдели. Над всем этим шумом то и дело прорывались выкрики «Либерасты! Страну обосрали!», «В-великое дело!», «Президент…», «Сам заткнись!».

- Тихо! – заорал Иван Павлович изо всех сил и закашлялся.
Все замолчали. В повисшей тишине он сипло перхал, все пытался  и никак не мог заговорить.
 

И тут неожиданно, словно выстрел, отчетливо прозвучали слова антисемита-изобличителя:

- А ты – предатель! Фашист…


Иван Павлович отшатнулся. Лицо его пошло красными пятнами. Все глядели на него. Глядели так, словно видели впервые. Даже Васька. Даже дядя Веня… Нужно было что-то отвечать и, при том, немедленно. Но слова эти были настолько неожиданными и абсурдными, что он ничего не мог сообразить.

-Точно! – добавила визгливая баба, - сразу видно было! Либеральная сволочь! Мутит народ, выведывает! Сколько тебе заплатили твои хозяева из-за границы? Проститутка проплаченная!

- Да вы что? Совсем охре… обалдели?  - не нужно было этого говорить, но молчать дальше было невыносимо. – Я ж о ВАШЕЙ же  малой родине пекусь! Понимаете вы это? Чтобы и у вас был закон и порядок, мирная, спокойная, нормальная жизнь!
 
- Во! Видали, - мужик из первых рядов повернулся к остальным, - ВАША Родина… Он о нашей Родине печется, гляди ты! Чего ты тут развел? Не нравится тут жить – убирайся отсюда! Кто держит тебя?

Дядя Веня, как-то неудобно отводя глаза, все же произнес:
 
- Да ладно Вам… Какой Иван предатель? Такой же как мы нормальный мужик. Живем ведь рядом…

- Ты Вениамин, молчи! Он и тебя уже опутал, охмурил… - это баба.

-Во-во-вот такие к-как ты и с-с-станоятся терр-рористами, - вставил вдруг заикающийся.

- Да знаем мы, что никакой он не агент, так уж, пошутили. Он просто дурак! – снова встрял  непримиримый мужик, - Не понимает ничего в геополитике. Вот придут фашисты возьмут его за жопу, тогда узнает. Хотя такие в войну полицаями становились. Не о чем тут говорить с ним больше.


Он сплюнул и начал выбираться из толпы, сильно толкну Ваську Цибулю плечом. Тот стерпел.


Народ начал расходиться. На Ивана Павловича никто не смотрел. Только визгливая баба продолжала бессвязно  клокотать, сердито глядя на него. Что-то кипело у нее там внутри, требовало продолжения мерзкой склоки.


Иван Павлович был растерян, подавлен и потерян. Он не ожидал такого поворота. «Предатель! Фашист!» звенело у него в голове. Как же так! В чем же предательство! Наоборот! Ведь он пытался сделать как лучше! Он хотел лишь, чтобы остальные хоть немного задумались, хоть ненадолго поставили под сомнение правильность того, что происходило вокруг. Ведь, согласитесь, это очень странная политика - укреплять оборону, разрушая тылы.   


- А еще знаешь, что в этой истории интересно? – проговорил Иван Павлович, - вот прошло с тех пор два года, снова сменились Президенты, а войны ведь так и не случилось! Я был прав тогда, но этого никто не замечает по сей день. Когда я пытаюсь напомнить об этом соседями они твердят как заклинание: войны не случилось – да, но это исключительно благодаря тому, что Первый Президент осуществлял вполне определенную воинственную политику! Нас просто испугались, говорят они… Хотели, а не вышло! А мне вот кажется, что не испугались, а попросту отвернулись. Поглядели с недоумением, и отвернулись. Да и воевать  с нами, по-моему, никто там и не собирался. Есть им там чем заняться и без нас, так я думаю… Вот такая вот история, дружище. Видишь, ничего ИХ, я имею ввиду население наше, не пронимает. И вот погляди, как это разделение «их» - «нас» уже плотно вошло в нашу жизнь! А?


Да! Мы… Таких как я, сомневающихся, они считают предателями, а себя – патриотами. И видишь, какая штука:  они ведь вряд ли  действительно так думают! Скорее просто повторяют то, что услышали по радио и телевизору, что прочитали на страницах газет… Так вот, я тебе скажу так: если и есть действительные предатели, предатели всего человечества, так это те, кто сеет ненависть и нетерпимость к инакомыслящим,  кто ложью полирует недостатки общества, кто пламенными речами морочит головы, отвлекая от реальных проблем и тем самым не дает их решать, даже взяться за них не дает, да чего там взяться – увидеть не дает проблему! А для народа - мы предатели… И никак невдомек этому народу, что все может обстоять как раз наоборот! Что предательство – это слепая вера пламенным речам, замалчивание и не признание ошибок, и как следствие – отсутствие работы над ними... Что предательство – это когда ошибку называют достижением и склоняют народ массово поклоняться ей… И важнее всего, то, что предательство это – оно ведь перед нашими детьми… Им все это расхлебывать, не нам! Начинать все заново…


Он замолчал и, как видно, в сильном волнении вдруг вскочил, поставил на плиту чайник,  включил огонь (я не успел удивиться вспыхнувшему голубому огню, увидев в углу переносной кирпичного цвета  газовый баллон с надписью «Пропан» на боку), хотя стеклянная трехлитровка с пивом была еще полна на треть. Я тоже молчал, пытаясь переварить этот неожиданный поворот темы. Иван Павлович, словно осознав импульсивность своего поступка, медленно погасил плиту и вернулся к столу.


- Когда, лет десять назад, весной, - снова заговорил он, - в  наш поселок шел  пожар по сухой траве, мы, как говорится, всем миром вышли ему навстречу… Мы мчались с разных концов поселка, из города, с работы! Даже те, кому, в общем-то, ничего не угрожало, Потушив пожар, мы еще долго толпились нестройной, но дружной кучей на улицах. Вместе радовались нашей «победе», пили воду из шлангов, проброшенных из домов, обсуждали: как предотвратить такое впредь… Мы  и сейчас выйдем, конечно, но только обязательно под истеричные вопли какого-нибудь дурака или дуры, о том, что пожар наверняка устроили  мои дети... «Вы****ки либерастовы подожгли!»…. И никто, конечно,  не верит дураку  или дуре, никто не воспринимает эту глупую истерику всерьез, но им всем уже так проще -  они нашли наконец лозунг, который помогает им объяснить любую свою проблему, любую новую  сложность в их жизни.  И с этим лозунгом они теперь живут и будут жить дальше, ведь девать-то им его уже некуда –  с ним они уже прошли немало лет, им уже прикрыто большое множество различной глупости… А я вот в жизни своей познал: как легко посеять в народе умственную дрянь! Как эта дрянь приживается и никуда уже не уходит, а только множится, особенно если ее поддерживать оттуда, сверху, извне, так сказать! Не любишь президентов? Ах ты тварь! Критикуешь власть – в морду тебе, стрелять таких надо! Сказал что-нибудь не  то, что принято – добро пожаловать на нары! И хорошо еще, если это просто слова. Но ведь слова от дела иногда совсем небольшой шажочек отделяет. Только шагни…


Он вдруг поглядел на меня с улыбкой и хлопнул по плечу.

- Вот такой у нас удивительный народ: серый и мудрый, злобный и отзывчивый, темный и душевный. Потерявшийся и упорно прущий напролом… И все это одновременно. И все это, похоже, навсегда… Вот так и живем теперь.


Улыбка его снова потускнела, и я, не желая  дать остыть этой бодрой нотке разговора, поднял свою кружку и произнес с подъемом: «Ну, Иван Палыч…»


…совершенно не помню, что я хотел тогда сказать. В следующее мгновение все слова просто вылетели из моей головы, потому что где-то совсем рядом грохнуло, да так, что подпрыгнул дом! Во всяком случае, мне так показалось.

Сердце мое от неожиданности провалилось куда-то в живот, и я замер с кружкой наперевес. А Иван Павлович, с кислой миной занудливого брюзги, непонятно произнес: «Ну вот, началось…» и принялся пить пиво из своей кружки большими глотками.


«Что началось? - спросил я с испугом, и тут грохнуло вторично. В окнах завибрировали стекла.


Когда стихло эхо второго разрыва, я нервно спросил:

- Как же так? Ведь… Ведь все должно было уже давно закончиться! Ведь Второй Президент сейчас, либерал! Почему? Не понимаю!

- Снаряды уничтожают, - сказал Иван Павлович, - слишком много снарядов наделали за последние лет шесть. Теперь не нужны стали, хранить их негде. Вот и рвут…


Я ошарашено смотрел на него. Где-то далеко за окнами застучал пулемет…


*   *   *


Мы уезжали поздней ночью. Я сидел в кресле пассажира и держал в руках подаренный Иваном Павловичем бутыль с виноградной чачей. «Напиток чистейший! Но помни – 60 градусов!» - напутствовал он мне перед отъездом, пока жены наши, прощаясь, щебетали о какой-то ерунде.


Яркие фары высвечивали пустую дорогу впереди, радио плело затейливую джазовую мелодию, далеко за спиной затихали разрывы, а высоко в черном небе, среди ярких звезд, плыл спутник.


Я отвинтил крышечку на бутыли и хлебнул. Ароматная крепкая жидкость огненной струйкой прокатилась по пищеводу и приятно обожгла желудок. Жена посмотрела с недоумением.

- Знаю, - сказал, я ей, - завтра мне будет плохо, но… мне что-то очень уж захотелось.


Она пожала плечами и ничего не сказала, а я, хлебнув вторично, поглядел в зеркало заднего вида. Унылый поселок салютовал нашему отъезду оранжевыми сполохами. Я откинулся на спинку кресла и, игнорируя джазовые импровизации, затянул вполголоса:


Там в дали за рекой разгорались огни,
В небе ясном заря догорала…

Апрель -май 2017г.