Наша баба Ага

С первых дней после своего рождения я  должен был видеть эту женщину.  И не только по той причине, что она была нашей соседкой по квартире в нашем поселке,  она просто часто помогала  моей маме ухаживать за мной.  Мне рассказывали уже потом, когда я стал старше и до сих пор помню эти рассказы, что вскоре после моего рождения к нам приехала из Николаевска мать моего отца, баба Клава. Она была уже очень старой и её возможности были ограничены, поэтому баба Ага старалась помогать ей, как могла.  Естественно,  самые большие заботы несла мама, но ей пришлось работать, другого учителя немецкого языка в школе не было. Правда, как мне говорили, ей таким образом ставили уроки, чтобы она могла сходить домой и покормить первенца, который очень тяжело ей достался.

А тетя Ага, как я стал её звать, когда научился разговаривать, очень помогала моей маме. Жизнь в поселке без всяких коммунальных услуг довольно трудна,  поэтому Агния Иннокентьевна  взяла на себя часть каких-то общих для дома забот.  И мама всегда потом за это  её благодарила и очень тепло и с любовью относилась к своей старшей подруге.

Агния Иннокентьевна Кокорина, в девичестве Волкова, родилась 6 декабря 1910 года в Красноярске.  У неё был младший брат Коля, как и сама тетя Ага, невысокого роста.  Как говорила она сама, в их семье великанов не было, все, и родители, и бабушка с дедушкой были невысокие.  Но судьбы двух детей из семьи Волковых сложились по-разному.  Коля попал в Москву и там прожил всю жизнь, женился, жену звали Шурой, имел двух  сыновей, один из которых – Коля  – погиб на фронте,  а второй,  Володя,  тоже воевал, был ранен, но остался живой. После войны женился, родилась дочь Оля.

Ага, как звали все в её семье, вышла замуж за Кокорина Иннокентия Семеновича, высокого и худощавого, и вместе с ним уехала на Дальний Восток, в начинающийся  строиться  золотодобывающий прииск на севере Хабаровского края, на мало известной реке Амгуни, притоке великого Амура.  Агния Иннокентьевна стала работать в только что построенной школе, которая в тот 1933 год начала функционировать как семилетняя.  Стала учить детей русскому языку и литературе.

Кем начал работать её муж, я не знаю, но к концу 30-х годов он стал кассиром-приемщиком золота от старательских артелей, которые добыли его в  приамгуньской тайге,  и с драг, которые к тому времени давали основную добычу золота Херпучинскому прииску.  Когда Кокорины обжились, они привезли к себе на жительство  тетю Агнии Иннокентьевны, которую звали тетя Лена все, кто жил в этой квартире на двух хозяев.  Деревянный дом на две квартиры, в котором поселились Кокорины, был типовой в центральной части прииска, таких домов построили целую улицу и в них жили учителя и инженеры прииска.  Двухэтажное здание школы было в конце этой  же улицы.

Я не знаю, кто был соседями Кокориных с 1933 по 1943 год, скорее всего, кто-то был. Для семьи из трех человек такую квартиру дать не могли.  Но в 1943 году соседкой семьи Кокориных стала молодая пара – учительница немецкого языка и её муж-офицер. Учительницу звали Александра Степановна.  Муж  охранял зеков в лагере, который был на Верхнем Хоне,  для заготовки дров для электростанции и бытовых нужд.  Но новые соседи вместе жили недолго, разошлись, осталась одна соседка, Шура, как звала её Агния Иннокентьевна.

А сейчас предоставлю слово Виктору Тимофеевичу Глотову, который описал жизнь семьи Кокориных в военные и первые послевоенные годы, о которых я не мог знать, так как родился только в 1947 году.

«КОКОРИНА Агния Иннокентьевна – ветеран нашей школы, работала в ней, наверное, с 1932, а может и раньше (Виктор Тимофеевич ошибся, школа открылась в 1932 году – А.Щ.) Вела русский язык и литературу в старших классах и была неизменным руководителем школьного драматического кружка. Сколько мы под её руководством ставили пьесы, разыгрывали разные сценки, много выступало чтецов и декламаторов местного уровня. Все участники в её кружке были при деле, все заняты, все в заботах, все волнуются, все бурно радуются успехам и огорчаются при неудачах. Она – душа нашего кружка, организатор и вдохновитель молодых талантов. Конечно, это занятие, увлеченность нас в значительной степени развивала и приобщала к литературе и искусству.  По характеру Агния Иннокентьевна была доброй и отзывчивой. Никогда в  классе не кричала на лодырей и бездельников, а выговаривая им, призывала к совести и серьезности. В непринужденной обстановке легко улыбалась, была смешливой и веселой, любила петь песни. Помню, лишь однажды она вышла из себя и кричала истерическим голосом. Шел классный час. Нам рассказывали о нашем любимом и мудром вожде Сталине. Неожиданно мой сосед по парте Отчинашев спросил: «Агния Иннокентьевна, а что будет, если умрет Сталин?». Учительница побледнела, глаза расширились, и она что было сил закричала визгливым голосом: «Отчинашев, вон из класса!» Вслед вылетевшему, как пуля, ученику долго неслись угрозы и проклятия. Мы сидели пришибленные от этой неожиданной, страшной мысли, которую никто никогда не высказывал вслух. Агния Иннокентьевна от испуга едва не лишилась сознания. Мы опасались за опального одноклассника, но все обошлось.

В 1947 или 1948 году у неё по доносу арестовали мужа Иннокентия Семеновича, обвинив в краже золота. Он многие годы работал кассиром-приемщиком драгоценного металла. Принимал его от старателей, а также с мест государственной добычи. Высокого роста, всегда серьезен, аккуратен, подтянут, очень скромный в поступках и высказываниях – таким я знал этого человека. Мои родители многие годы дружили с Кокориными,  и мне приходилось наблюдать за ними в разных жизненных ситуациях. И вот этот глубоко порядочный человек оказался по приговору суда «злостным расхитителем социалистической собственности». Суд был открытый, проходил в приисковом клубе. Приговор – 30 лет тюрьмы. Позднее, в 1953 году, после смерти Сталина, приговор суда был пересмотрен и, как результат, амнистия.  Эту трагедию Агния Иннокентьевна пережила стойко. Оставшись одна, все годы продолжала работать, заниматься драмкружком, продолжала ездить с нами на уборку урожая в подсобные хозяйства, возилась с двоечниками и всегда оставалась такой же общительной, внимательной и доброй, будто и горя у неё никакого нет».

Сейчас, когда мне стали известно все то, что не обсуждалось никогда в  наших семьях, я не представляю, как в этой маленькой женщине оказалось столько мужества, чтобы не сломаться, все пережить и дождаться своего мужа.

И еще одно событие не могло быть мне известно. Осенью 1945 года, к началу учебного года,   Шура привезла своего младшего брата Витю, чтобы он мог учиться в 8 классе после окончания семилетки.  Баба Ага приняла его как родного,  и у Вити Пастернака остались о ней самые теплые воспоминания.  Потом он всегда интересовался у своей старшей сестры об Агнии Иннокентьевне и однажды очень здорово помог ей. 

В начале 1946 года в школе появился новый учитель, демобилизованный  воин Щербаков Константин Иванович, которому понравилась Александра Степановна Пастернак.  После периода ухаживаний молодые стали жить вместе, но уже после того, как закончился учебный год,  и Витя уехал к родителям в деревню Малышевское, где его отец был председателем колхоза.  Ну а потом появился на свет я,  и семья Щербаковых стала полной – отец, мать, сын.  А у Кокориных все оставалось по-прежнему – муж, жена, тетя.  Но это не мешало семьям дружно жить и помогать друг другу. Ну а потом случилось то несчастье с   Иннокентием Семеновичем, о котором написал Глотов.

Ученые говорят, что так устроена психика человека, что он начинает помнить примерно лет с  пяти. Вот и я помню примерно с этого же возраста. Хотя некоторые события помню и раньше. Например, как мне мыли голову, когда купали в большой оцинкованной  ванне. Отец держал  меня на руках таким образом, чтобы моя голова свисала над ванной. Мама мыла голову, а тетя Ага носила теплую воду, которая грелась на плите.  Потом меня всего купали, и  делали тюрю из печенья в растворе какао. Внуснятина! И часто эту тюрю наводила тетя Ага. Родителям надо было убрать ванну, вынести воду, вытереть полы.

Тетя Ага меня очень любила. Но еще больше полюбила меня её тетя Лена. Она во мне души не чаяла и всегда старалась следить, где я  и что делаю. И если не видела, звала: «Где ты, сука вольна?». И я откликался на её зов.  Тетя Ага стыдила тетю, что та так меня называет, но та не реагировала на её замечания. Вообще тетя Лена была похожа на бабу Ягу из книжек, которые мне читали.  Но я это не замечал в те далекие годы.  Я не помню, чтобы тетя Лена меня целовала, но что меня любила, чувствовал. 

Жили все тогда довольно бедно, но дружно. Обычно по воскресеньям кто-то один – мама или тетя Ага – что-то стряпали. Чаще всего пирожки с печенкой или другим фаршем, реже с луком-яйцом. И потом обе семьи садились за стол и уплетали эту вкуснятину. Так же все вместе лепили пельмени.  Дядя Кеша, как я всю жизнь звал Иннокентия Семеновича, и мой отец пилили дрова, потом кололи, складывали в поленницы. Когда я стал постарше, тоже помогал им складывать нижние ряды поленьев.

Целым ритуалом была засолка капусты. Солили обычно большую деревянную кадку на две семьи. Женщина готовили кочаны капусты, очищали их от ненужных листьев, а резал капусту и сыпал соль, добавлял морковку и другие  специи только мой отец.  Потом на крышку ставил груз, которым была 20-ти килограммовая гиря, и какое-то время капуста доходила в тепле,  и лишь потом, выпустив из неё газ,  бочку выкатывали в холодные сени.

Я не помню, когда умерла тетя Лена, меня в это лето вывозили к бабушке с дедушкой в Малышевское.  Так что когда я приехал, то узнал, что больше никогда не увижу свою любимую неродную бабушку. Тете Аге стало чуть труднее вести хозяйство. У учителей русского языка много времени занимает проверка тетрадей. А если она ведет не один класс, а несколько, а так часто и было, то приготовить обед и ужин за проверкой тетрадей  было проблематично. Вот тетя  Лена в этом отношении ей помогала.

С рождением моего младшего брата Вити мне стало меньше доставаться ласки и от родителей, и от тети Аги.  А дядя Кеша всегда был суровым ко мне. Замечания он делал с охотой, а вот угостить чем-нибудь внусненьким, не догадывался.  А однажды он меня обидел.  Как это произошло. Иннокентий Семенович после возвращения из мест не столь отдаленных работал директором клуба, где показывали кино.  Для детей был в те годы один сеанс – в воскресенье в 12 часов. Детей в поселке было много и найти 5 копеек, чтобы купить детский билет, было несложно.  Так что клуб всегда был полон,  и не всегда билетов хватало  всем.  Однажды не хватило мне. Я пошел к дяде Кеше, чтобы он помог мне посмотреть кино.  А он отказал. Я шел домой, размазывая слезы по щекам, так мне обидно было.  Потом по этому поводу была даже размолвка между супругами Кокориными. Тетя Ага стояла на моей стороне,  можно было бы найти приставной стул, чтобы я мог посмотреть кино. Так частенько бывало в нашем клубе, когда кто-то из работников его заносил стул в зал и на него усаживался безбилетник.  Но я больше к дяде Кеше с такими просьбами не обращался.

У Кокориных была хорошая по тем временам библиотека. Я помню огромные книги - произведения Пушкина с красивыми цветными иллюстрациями,  «Витязь в тигровой шкуре» Шота Руставели и всю «Войну и мир» в одной большой книге.  Все это мной прочитывалось, но уже в старших классах.  А вот во втором классе я увидел книгу «Декамерон» и прочитал все, что там написано мелким шрифтом под рисунками в начале каждого рассказа.  И ничего не понял. «Декамерон» не интересовал меня класса до 7-8, как раз накануне отъезда Кокориных в Хабаровск я вспомнил об этой книге, прочитал сам и она пошла по рукам в нашем классе.  Мне иногда с трудом удавалось проследить, у кого она на руках. Но все же к окончанию школы «Декамерон» был в нашей библиотеке и поехал со мной в общежитие института.

У дяди Кеша был его любимый кот Пушок, который часто сидел у него на коленях, когда он читал книги. Вообще семья Кокориных была очень начитанной. Я часто видел у них в руках не только книги из их библиотеки, но и поселковой, которая  была в новом двухэтажном здании, пристроенном к клубу.

Летом во время отпусков большинство учителей стараются выехать сами и вывезти своих малолетних детей в более теплые края.  Не исключением были и наши семьи.  Иннокентий Семенович как директор клуба, который должен был подготовить его к функционированию во время длиной и холодной зимы, занимался организацией его ремонта и контролировал весь этот процесс. Примерно в таком же положении был и мой отец как директор школы в соседнем поселке Оглонги.  И поэтому не каждый год мы всей семьей выезжали в отпуск из нашего поселка. Тетя Ага чаще выезжала одна, и однажды я помню, что выехала вместе с нами. Эту поездку я описал в своем рассказы «На пароходе музыка играет». Хочу привести небольшой фрагмент из этого рассказа.

«Наши билеты  во втором классе, каюты которого  располагались на второй палубе, ближе к корме.  В каютах  две полки, одна над другой. На окнах -  деревянные жалюзи, которые были закрыты, когда мы вошли в каюты. Но мы их быстро подняли,  и стало светло. Мы разместились в двух каютах. В одной мои родители с моим маленьким братом, а во второй я с тетей Агой. Она внизу, я на второй полке. Были поставлены в каюту все вещи,  и мы вышли на палубу и, встав у ограждения борта, стали смотреть, как наши родственники и знакомые, столпившись на причале напротив нас, дают советы и переговариваются.
 
Наконец над акваторией порта зазвучала знакомая музыка марша «Прощание славянки». По традиции именно под эту музыку все пароходы отходили от причала.  Слышались команды капитана парохода, который с мостика в рупор кричал: «Отдать швартовы. Машина, малый задний ход!»  Вяло завертелись огромные колеса с лопастями, причальная стенка стала отодвигаться от парохода. Именно так я всегда ощущал, когда расстояние между причалом и пароходом увеличивалось.  Все стоящие на причале и мы дружно замахали руками. Постепенно пароход отходил все дальше и дальше,  и стоящие на причале становились все меньше и меньше и наконец, превратились в однородную массу вдоль  причальной стенки.  Пароход развернулся и вышел из затона на простор Амура. Наше плавание началось.
 
Мои родители и тетя  Ага пошли в каюты раскладывать вещи из чемоданов и развешивать их на плечики в небольшом шкафу у входа в каюту. А мы с братом сидели на удобных деревянных белоснежных креслах как раз под окнами нашей каюты и смотрели на проплывающий мимо нас город Николаевск.  Потом к нам присоединилась тетя  Ага, и я смог доверить ей младшего брата. А сам пошел гулять по палубе. Мне очень хотелось показаться всем пассажирам парохода в таком виде -  нахимовца.  Но обойти всю палубу по периметру не так и сложно.  Хотя я и стоял некоторое время на носу, вглядываясь вдаль, но ничего интересного, кроме одинокого катера, который тащил баржу нам навстречу, не увидел.  Потом долго глядел на воду, которая острым носом парохода резалась надвое и разбегалась  от бортов в сторону,  становясь все меньше и меньше.

 Забавный случай произошел на третий день нашего плавания. Мы, как обычно, пошли обедать в ресторан. Так как старались прийти к открытию ресторана, то других претендентов на наш любимый столик не было. Расселись, заказали обед. И тут тетя Ага, как будто что-то вспомнив, пошла в каюту. Через некоторое время я, сидящий лицом к коридору, увидел, как резко распахнулась дверь каюты,  и тетя Ага кубарем выпала в коридор. Быстро вскочила и в каюту, захлопнув за собой дверь.  Мне показалось, что этот кульбит видел только я один.  Через некоторое время принесли первое блюдо,  и мама послала меня сказать тете Аге, чтобы та возвращалась. Я захожу в каюту и вижу тетю Агу чем-то расстроенной, с красным лицом. Я сказал, что принесли первое,  и пора идти обедать. Она мне буркнула что-то типа «никуда я не пойду». На мои дальнейшие вопросы не отвечала, что на неё было совсем не похоже.  Я вернулся к столу и сказал маме, что тетя Ага не хочет идти обедать. Мама встала и пошла в каюту. Через некоторое время они пришли вдвоем.  Тетя Ага была раскрасневшейся, а на губах мамы играла улыбка. Обед прошел в обычной обстановке.  И никто больше на эту тему не разговаривал.
 
И уже через много лет,  будучи взрослым, имея своих детей, я узнал, что тогда случилось с тетей Агой.  Она в ресторане посчитала, что её трусики не свежие,  и решила их поменять. Зашла в каюту, сняла одни и собралась надеть другие. И чтобы никто не вошел, решила подпереть дверь спиной, забыв, что дверь открывается наружу. И выпала в коридор с голой попой. Разбираться, видел ли кто её в таком виде, было некогда, она быстро ретировалась в свою каюту и в расстроенных чувствах от такого позора решила не идти обедать. Когда все это она рассказала, все мы, взрослые, и мои дети, чуть не умерли от смеха».

Вот такой случай произошел с тетей Агой на моих глазах.  Но это было не последнее наше путешествие по Амуру на теплоходе вместе с бабой Агой.
 
В  1961 году уехала  в Хабаровск семья Глотовых, с которыми дружили и Кокорины, и Щербаковы.  Они купили небольшой домик в окрестностях Хабаровска, в поселке, названия которого я не помню. Лишь знаю, что это был  вроде 27 квартал, а улица Южная. Буквально через два дома начиналось огромное поле, на котором через много лет вырос Южный микрорайон Хабаровска, вплотную подошедший к домам поселка. И через два года Глотовы написали, что хозяева такого же небольшого домика как раз напротив них продают его.   Кокорины купили его, став соседями Глотовых.  И в 1963 году переехали в Хабаровск.

По традиции нас детей, родители вывозили в Хабаровск. При этом я чаще всего останавливался у своей бабушки с дедушкой, где у меня был закадычный друг Вовка, мой дядя, всего на год старше меня. А брата Витю оставляли у тети Аги с дядей Кешей, где ему больше нравилось, да и им тоже было хорошо вместе с ним.  Но я частенько навещал и брата, и Кокориных. Уж очень мне нравилась вишня, которая в большом количестве росла в саду-огороде у них. Я не только мог налопаться от души, но и помогал собрать урожай и вишни, и крыжовника, и малины.  А в конце лета помогал убирать и картошку, как и в огороде у своей бабушки.  Но там было обычно больше рабочих рук, чем у тети Аги.

В 1965 году я поступил в медицинский институт.  Полгода мне не давали общежития, просто не успели достроить  и сдать строители. Поэтому я ездил ночевать обычно к бабушке, но иногда, особенно  накануне выходных, к Кокориным.  Там мне было спокойнее.  После сессии на первом курсе я поселился в общежитии и стал реже навещать и Пастернаков, и Кокориных. Но летом мне надо было поддерживать спортивную форму и бегать кроссы, а делать это было лучше на том поле недалеко от домика тети Аги. А потом было можно даже принять душ на огороде. Еще прежними хозяевами для этих целей была приспособлена 200 литровая бочка, вода в которой под лучами солнца нагревалась,  и можно было освежиться.

Но вот сама вода была бичом домишка, в которым жили Кокорины. Она постоянно накапливалась в подвале,  и её надо было очень часто откачивать. Всегда, когда я бывал у них, я делал это.  Однажды тетя Ага рассказала, что как-то она откачивала специальным насосом воду из подвала, а в это время по радио пел популярную песню «Как провожают пароходы» Эдуард Хиль. А там есть слова: «Вода-вода, кругом вода». И с тех пор эта песня для тети Аги ассоциировалась  с водой в подвале.

К этому времени у Иннокентия Семеновича, который был старше своей жены на 12 лет, обострился его полиартрит и через какое-то время он просто перестал двигаться, несмотря на лечение.  Ему была оборудована кровать, рядом стул с отверстием посредине, через которое он мог удовлетворять физиологические потребности в ведро. Так что на тетю Агу легли все обязанности по уходу за домом и за мужем.  Все работы в саду и огороде, все, что надо было сделать по дому – все легло на уже слабые плечи стареющей женщины.  Мы, как могли, помогали ей. Еще большую помощь оказывали Глотовы, особенно дядя Тима, которому пришлось работать на два дома.

Болезнь очень сильно повлияла на характер Иннокентия Семеновича. Он стал очень раздражительным, часто кричал на жену и не всегда по делу.  Как она оставалась выдержанной эти два года, пока была такая обстановка в доме, не представляю.  Мне тоже приходилось на себе ощущать раздражение дяди Кеши. Дело в том, что он лишь мне доверял обрезать ему ногти на руках и ногах.  Эластичность ногтей старика совсем не такая, как в молодые годы, да еще любое неловкое движение причиняло ему боль, и он не стеснялся в выражениях.

В 1969 году я поехал на практику в Николаевск-на-Амуре. И туда пришла телеграмма о смерти Иннокентия Семеновича. Меня не отпустили на похороны, так как это не мой близкий родственник. И опять все заботы по похоронам взяли на себя Глотовы.  А потом случилась еще одна беда. У Агнии Иннокентьевны обнаружили рак молочной железы отнюдь не в ранней стадии.  Калечащая операция по удалению молочной железы и подмышечных лимфатических узлов, сделанная в 11-й больнице хирургом Руденко Анатолием Степановичем, потом курс лучевой терапии, а затем и химио.  Жить в своем домишке на улице Южной тетя Ага не могла, дом был выставлен на продажу. Пока же она стала жить в кооперативной квартире моих родителей на улице Ленина, где уже  жили мы с женой и нашим старшим сыном.  Отсюда она ходила в радиологическое отделение онкодиспансера, которое базировалось в 13-й больнице.

Так что наши пути снова самым тесным образом пересеклись. Через какое-то время тете Аге помог Виктор Степанович Пастернак, который походатайствовал, чтобы ей выделили однокомнатную квартиру в кооперативном доме на улице Владивостокской. И она купила квартиру на первом этаже. Довольно далеко от нас, но тебя Ага проявила незаурядную силу воли. Она все будние дни приходила к нам и помогала моей жене вести домашнее хозяйство.  Варила обеды и ужины, присматривал вначале за нашим единственным сыном, а потом и за другими, родившимися позднее.  Так что можно сказать, что она наша третья бабушка. Первая бабушка – моя мама. Вторая – мать моей жены. Но она была всего 2 раза за все годы, что мы жили в Хабаровске, а это более 30 лет. А вот тетя, а потом баба Ага всегда была с нами рядом и очень нам помогала.

Но и мы с моим  братом помогали ей всем, чем могли и в чем она нуждалась.  В нашей семье выработалась традиция. Ежегодно, вернее два раза в год, мы после демонстрации трудящихся приходили всей семьей в гости к бабе Аге в её квартиру. Там нас ждал вкусный обед и обязательно бабушкина стряпня. Она была мастерица печь пироги из кислого теста. Особенно у нее был удачным пирог с рыбой. Для этого мы доставили красной рыбы, чтобы баба Ага могла спечь такой пирог. Кстати, потом, через много лет, когда я стал работать в крайздравотделе, на чаепитие по поводу моего дня рождения, которое я устраивал в отделе, мама приносила пирог с повидлом,  а баба Ага – с рыбой. И потом все приглашенные долго вспоминали вкус этих пирогов,  и благодарили маму и бабу Агу.

Баба Ага была очень доброй и хлебосольной женщиной. На её день рождения обычно собиралась приличная компания. Все старые друзья еще по Херпучам – Глотовы, Огай, Щербаковы, иногда Юрковы и еще одна старушка, её старая знакомая, фамилию которой никто не знал. Все звали её по имени, но вот и имя я уже запамятовал. Она приносила тетрадь со словами песен, которые чаще всего пели в компании. И когда кто-нибудь, чаще всего Тимофей Георгиевич Глотов запевал, она судорожно пыталась найти слова песни и находила, когда петь уже заканчивали. И с новой песней все повторялось вновь.  Баба Ага тоже была не прочь поддержать компанию. Мне говорили, что она была очень активной певуньей  еще со времен жизни в Херпучах.

Однажды во время этих посиделок случился забавный случай. Глотовыы уезжали домой раньше других, подвыпивший Тимофей Георгиевич одел чужие валенки большего размера и они уехали. Когда собрались уходить другие гости, оказалось, что на Семена Петровича Юркова валенки не налезают. Вычислили, кто мог одеть его валенки  и мне, как самому молодому,  пришлось с валенками под мышкой ехать к Глотовым  меняться. Хабаровчане могут представить мой путь - на трамвае от железнодорожного вокзала до Стройки, потом полчаса пешком до домика Глотовых в поселке, и обратно такой же путь. Поздно вечером в начале декабря, да еще в валенками не очень быстро. Так что я вернулся на квартиру к бабе Аге часа через 3, уже ближе к полуночи. Юрковы уже раздумали уходить, поздно было им ехать домой. Вот такой случай, после которого все более внимательно стали следить, кто какие валенки одевает.

Баба Ага жила в кооперативной квартире, и той пенсии, что она получала, вначале 120, а потом 132 рубля, ей хватало не только заплатить за квартиру, но и питаться, а также даже накопить на поездку к брату в Москву.  Конечно, она питалась у нас, и это была какая-то экономия, но все же те пенсии, что платили в те годы советской власти, вполне хватало на сносную жизнь без особых излишеств.

За 70-е годы баба Ага дважды ездила в Москву навестить родню.  Ездила туда-обратно на поезде и была очень довольна. Я тоже однажды останавливался у родни бабы Аги в Москве. Они жили на периферии города, в  Свиблово, но недалеко от метро, и это было удобно.  И потом я еще несколько раз навещал родню Волковых во время командировок, привозил им гостинцы.  После первой поездки в Москву баба рассказала об одном эпизоде в дороге, который  с ней  произошел. Она ездила летом, в разгар поездок отпускников, и поэтому место на нижней полке в купе она купить не смогла. Но надеялась, что кто-то уступит старушке.  Но  лежащий на нижней полке какой-то офицер отказался.  Вечером баба Ага, эта очень маленькая, ростом всего 145 см, и очень полная старушка, полезла на вторую полку.  Не удержалась и упала прямо на живот мужику на нижней полке. У него что-то булькнуло в животе,  и он тут же предложил поменяться. Подумал, видимо, если старушка 8 дней будет падать на живот, он до Москвы точно не доедет.  Мы так смеялись, представив  эту картину.

А в 1977 году мои родители собрались переезжать в Хабаровск. Жили последнее лето в Херпучах. Я решил успеть показать своей семье свою малую родину, пока там родители. Да и помочь отцу собрать контейнер.  Два моих старших сына вместе с моим братом Витей на самолете улетели раньше,  а мы с женой и младшей дочерью, купив билет в первый класс, поплыли на пароходе до Николаевска-на-Амуре, где нас поджидала баба Ага, которая там была в гостях и решила побывать и в Херпучах, где прожила 30 лет.  Мы встретились и на самолете Ан-2 полетели в Херпучи. Баба Ага вообще впервые летела в самолете, моя жена летала только на больших самолетах, поэтому они обе весь час полета просидели, вытянувшись в струнку и  боялись пошевелиться, сжимая в руках бумажный кулек, который выдают пассажирам в полете  при рвоте. Но все обошлось без приключений.

Мы прекрасно провели время в Херпучах. Баба Ага ходила по гостям, ведь она не была целых 14 лет в этих местах.  Потом на самолете мы улетели в Николаевск и там сели на теплоход «Василий Поярков». Этот рейс для этого теплохода был необычный.  Его ждали в Хабаровске, чтобы использовать как плавучую гостиницу на международном конгрессе в нашем городе.  Поэтому он шел лишь с одной остановкой в Комсомольске-на-Амуре,  и пассажиров на нем было очень мало. А нам это было в кайф.  В ресторане всегда свободно, обслуживали очень быстро. На палубе мало народа, кресла почти все свободные. И с погодой повезло. Так что наше последнее путешествие по Амуру вместе с бабой Агой было лучше не придумаешь.

Когда мы получили квартиру в Затоне, бабе Аге  приходилось ездить дальше, но она продолжала это делать. На мои слова, что не надо, мы сможем обойтись сами, она обижалась и говорила, что она как раз не может.  У неё есть обязанность прийти и помочь, и никакие недомогания её не останавливают, она начинает лучше себя чувствовать, когда пройдется. И она правильно делала.  Эти её слова мне напомнили о профессоре Александровиче, который в течение учебного года практически не болел, а вот когда уходил в отпуск, то хвори одолевали его. Потому что он был всегда в тонусе, пока шел учебный процесс в институте, и  отвечал за положение в хирургической клинике, а уходил в отпуск и начинал болеть. Потому что жизненный тонус был не тот.

Но потом годы взяли свое.  Бабе Аге стало тяжело далеко ездить. Мы часто навещали её. Еще чаще у неё была моя мама.  Чтобы не скучать дома в одиночестве, она взяла по просьбе своей херпучинской подруги Распопиной её дочь на постой, когда та училась в институте.  Потом у неё жила еще одна дочь знакомой из Николаевска, а последней были Лида Щербакова, дочь моего кузена Яна Щербакова. При ней она и умерла. Просто вечером легла спать и утром не проснулась. Очень легкая смерть.  Конечно, чувствовала она себя не очень хорошо, то одно болело, то другое, но особо она не жаловалась.  За 4 дня до смерти у неё  был день рождения, 83-й  по счету. Как обычно, мы все были у неё в гостях. Она приготовила хорошее угощение. Это был уже разгар лихих  90-х  и галопирующей инфляции, так что сделать это было непросто. Но она не могла поступить по другому.   Мы её поздравляли, она увидела уже моих внуков Валеру и Костю, которым было 4 и 3 годика.  Но на её лице уже была печать приближающейся смерти. Мне такие лица доводилось наблюдать.  И неизбежное случилось.

Похоронена Агния Иннокентьевна рядом со своим мужем. Было изготовлено одно надгробие с одной фамилией и двумя  именами-отчествами.  Все годы, пока я жил в Хабаровске, могилы моих родителей и Кокориных приводили в порядок мы, у меня был автомобиль. А сейчас это делает семья моего брата Вити.  Светлая память о любимой бабе Аге будет жить у всех, кто знал этого прекрасного человека.