У нас всё хорошо. Раунд первый. Папа и мама

«Ничего не поделаешь. Надо терпеть, смиряться», - с малых своих лет Олег слышал эти слова от мамы Василисы Аркадьевны, которая, следует отметить, вовсе не была образцом покорности и терпимости. Напротив - любые житейские нескладухи регулярно выводили её из себя. Не желая их замечать, она раздражалась и сердилась, но нескладухи почему-то не спешили пугаться и прятаться: они, как беспокойные детишки, которые во сне выкидывают из-под одеяла то руку, то ногу, так и норовили выбраться наружу хоть одним своим боком, а порой даже и целиком. Тогда мама суровела, кричала, старательно затыкала прорехи, но держалось всё это дело недолго. Она ещё больше возмущалась, обвиняла и требовала, но и это помогало слабо: прогнув под себя людей или обстоятельства, в какой-то момент Василиса Аркадьевна всё равно упиралась в глухую стену. Вот тогда и выходило на Божий свет то самое «ничего не поделаешь».

После этих слов внутри у Олега как будто всё сжималось, и этот спазм грозил выйти наружу истошным, пронзительным воплем, удержать который ему стоило больших трудов. Как можно мириться с несправедливостью, терпеть обидчиков и принимать безропотно всё, что ранит, причиняет боль и оскорбляет? Не понимал он этого. И про щёку правую не понимал, которую надо подставить в ответ на удар по левой. Про врагов тоже не понимал, которых надо простить и полюбить – многого не понимал, и от этого ещё больше раздражался, когда кто-то говорил про смирение.

И уж крайне невыносимо было выслушивать такие речи от родителей, которые умудрялись перемежать их с бесконечным ропотом в адрес в этой жизни, устроенной до ужаса несправедливо. Среди разнообразных жалоб и претензий в их репертуаре неизменными оставались сетования на свой горестный родительский удел, и бесконечно огорчающий их сын по малолетству своему пришёл к выводу, что виной всему именно он, не самый лучший, не самый умный, а наоборот, какой-то бестолковый и никчёмный.  Совсем не такой, как надо. А ещё из-за него папа с мамой ссорятся. Точнее ссорами это не назовёшь –интеллигентные люди при детях разборок не устраивают, но вот вражда их почти непрекращающаяся безраздельно царила в атмосфере скромного двухкомнатного жилища и давала о себе знать тем специфическим душком, какой бывает там, где есть неизлечимо больной пациент, отсчитывающий свои последние дни.

Именно такими и запомнились Олегу отношения  родителей: сложные, напряжённые, грозящие настоящей бурей, которую всячески удерживали, не давая ей выйти наружу.  Ещё задолго до того, как эти отношения похоронили в суде, они пережили не одну клиническую смерть, но всякий раз, на удивление, возвращались к жизни, и уже реанимированные, с искусственным сердцем или почкой, продолжали как-то существовать. И ежу было понятно, что толку от всего этого мало, но Василиса Аркадьевна, будучи педагогом, не понаслышке знала про детей, растущих в неполных семьях, поэтому отчаянно старалась сохранить брак. Папа, Пётр Николаевич, тоже тяготился своим незадачливым супружеством, но худо-бедно держался ради той же великой цели под названием ребёнок.
 
Временами Василиса Аркадьевна начинала подозревать, что такая не очень здоровая обстановочка в семье правильному воспитанию тоже не сильно благоприятствует, но что было делать. Она долго переживала по этому поводу, а потом, оглядевшись по сторонам, обнаружила вдруг, что все так живут. Засим и успокоилась.
 
Но терпения хватило ненадолго. Очередной конфликт крепко подкосил и без того полуживое их супружество. Олег не очень хорошо понимал, из-за чего пошёл сыр-бор, но родители развоевались не на шутку. Они уже не сдерживались, как раньше, кричали, даже какие-то слова нехорошие бросали друг другу. А потом перестали разговаривать совсем. Такое случалось и прежде, но на этот раз игра в молчанку затянулась.

Как-то раз взволнованная Василиса Аркадьевна, по обыкновению своему, сообщала подруге последние сводки с фронтов. Делала она это громко, потому как, во-первых, тихо говорить не умела, а во-вторых, эмоции её так разгулялись, что она напрочь позабыла про всякие там педагогические и этические запреты. Хоть Олег и не прислушивался, но какие-то её реплики долетели всё же до его ушей. Хорошо запомнилась ему фраза, которую Василиса Аркадьевна повторяла многократно, с особенным нажимом и чувством.
 
- Он поймёт! Поймёт, что не прав! – твердила она, имея в виду своего супруга.
Что конкретно тот должен был понять, Олег не уразумел, но догадывался, что это важно.

Между тем Пётр Николаевич упорно не приходил к тому пониманию, которого от него ждали. По этой причине напряжение в доме росло и вот-вот грозило вылиться в настоящую бурю. Это чувствовали все.
 
И буря случилась. Правда, пришла она оттуда, откуда её совсем не ждали. Во всяком случае, Василиса Аркадьевна, которая крепко обидевшись на своего мужа, решила вдобавок к традиционному молчанию отлучить его от своего тела. Таким нехитрым способом она и намеревалась объяснить отбившемуся от рук супругу свою правоту.
Но Пётр Николаевич не пожелал склониться к целибату, и жизнь его после негласного моратория на супружеские отношения заиграла вдруг новыми яркими красками. Не последнюю роль в этом деле сыграло неожиданное повышение по службе, переместившее его с неприметной инженерной позиции на должность замдиректора их большого научно-технического объединения. Нестарый ещё мужчина, хоть и женатый, он вдруг оказался замечен женской половиной коллектива, в которой обнаружились дамы, готовые не считаться с его семейным статусом. Наибольшее неуважение к институту брака и самое большое внимание к особе новоиспечённого замдиректора проявляла засидевшаяся в девках лаборантка Нина тридцати годов. Отчаявшись сыскать мужа, она на своём горестном безрыбье зыбрасывала сети на любую мало-мальски пригодную живность мужеского полу. Неопытный Пётр Николаевич тут же в эти сети и угодил.
Быстро закрутился роман, и какое-то время всё было очень даже неплохо. Но как только девица, которую незадачливый любовник посвятил в нюансы своего супружества, возжелала перейти в статус жены и начала задуманное активно воплощать в жизнь, Пётр Николаевич перепугался и решил от неё побыстрее отделаться. Нашелся даже повод: дескать, хоть брак у меня и формальный, но при всей моей любви к тебе, дорогая, развестись я не смогу, потому что ребёнок у меня и всё такое… А коль тебе так замуж приспичило - резюмировал он - поищи себе супруга где-нибудь в другом месте. Нину такой поворот крепко озадачил, но сдаваться она не собиралась и с удвоенной силой принялась реализовывать задуманное. Несмотря все её манёвры, Пётр Николаевич смог всё же вырваться на свободу.

Оправившись от пережитого волнения, он решил подыскать себе другую пассию, желание которой создать семейный очаг не носило бы столь острую форму. Даже лучше, чтоб его вообще не было, этого желания. Но среди свободных женщин таковых почему-то не оказалось. А так хотелось время от времени пришвартовывать своё судно к какой-нибудь тихой гавани, где не будет подводных камней в виде разговоров о браке, дорогих подарках и прочих неприятных мужскому уху вещах.
Помыкавшись немного, Пётр Николаевич сошёлся с другой коллегой, тихой и неприметной женщиной по имени Валя, работавшей у них в архиве. У Вали, правда, был муж, но обретался он где-то в предместье. Иногда в случае плохой погоды или какой-то вынужденной задержки на работе Валя оставалась ночевать в городе, у своей одинокой тёти, которая с радостью предоставляла голубкам крышу и покрывала Валю. Оказывала такую милость она исключительно по причине большой нелюбви к Валиному мужу – алкашу и вообще редкому охламону, который даже детишек не способен был сделать. С последним любовник её племянницы готов был, кстати, поспорить: детей у Вали, как он понял со временем, не было скорее по её вине, но доискиваться до сути в этом вопросе не стал. Ему такой расклад пришёлся очень даже кстати.

Что и говорить, в образовавшемся романе всё было как надо – лучше не придумаешь. Но о делах амурных бывшего любовника прознала вдруг давно позабытая им лаборантка, которая на тот момент так и не пристроилась никуда замуж, а поэтому всю боль одинокой и брошенной женщины она направила на изобретение какой-нибудь коварной мести. Долго думать не пришлось – раз есть муж, решила лаборантка, значит, надо ему сообщить о грязных делишках, творимых за его спиной. Пока размышляла, как лучше это сделать, стала захаживать на чай к секретарше, которая вроде как водила дружбу с Валей, а потому могла что-то такое интересное про мужа рассказать.

Долго ждать не пришлось, чаи по обыкновению затягивались, а темы быстро исчерпывались  - то да сё, перешли на сплетни, лаборантка только намекнула, а секретарша тут же подтвердила, что так, мол, и так, шуры-муры у Вали. «А если муж вдруг узнает?» - будто невзначай поинтересовалась собеседница. Ничуть не смутившись, секретарша выдала, что это вряд ли что-то изменит, потому как муж этот малость странноватый – то ли от большого ума, то ли, наоборот, дурак редкий, но Вале он запрещать ничего будет. Как-то так он любит её, по-своему.
Эта новость сильно озадачила народную мстительницу, и она, недолго думая, решила сыграть иначе: подкатила к Петру Николаевичу и побожилась, что поведает о его неуёмной страсти Валиному мужу. Герой-любовник не на шутку перепугался, пошёл сначала в отказную, но тут же был припёрт к стенке железобетонными доказательствами, имеющимися в арсенале лаборантки. Посопротивлявшись немного, в конце концов сдался и пообещал подумать.

Думать пришлось серьёзно, потому что бросать Валю он совсем не хотел, но ещё меньше хотелось большого скандала с участием её мужа, институтского начальства, а также его законной супруги – всё это лаборантка обещала устроить в лучшем виде. После тяжких раздумий, неожиданно для самого себя Пётр Николаевич дерзнул даже помыслить о том, чтоб развестись и жениться на Вале. Не очень уверенно он поделился своими мыслями с любимой, надеясь обнаружить в ней поддержку, но та почему-то его идею встретила без особого энтузиазма, сказала, что бросить мужа она не может, многим ему обязана, а он без неё просто пропадёт.

Петра Николаевича крепко задело нежелание Вали идти за него замуж: обида отвергнутого мужчины долго бушевала в нём, съедая потихоньку все имеющиеся пылкие чувства. Так в очень короткий срок отношения потеряли всякий шарм, и дальнейшая их перспектива представлялась весьма туманной.

Как раз в этот момент нарисовалась в его жизни ещё одна дама – не с работы наконец: на этот счёт уже был произнесён зарок. Оказалась она разведёнкой, которая недавно выдала восемнадцатилетнюю дочь замуж и роскошествовала одна в трёхкомнатной квартире. Для полноценной жизни ей по зарез нужен был какой-нибудь непроблемный муж, все задатки которого она рассмотрела в Петре Николаевиче и осторожно начала его окучивать.
 
Разведёнка была женщиной дальновидной и в отличие от напористой лаборантки смогла добиться своего. Пётр Николаевич сыграл всё точно по нотам, ею написанным. Ни он сам, ни его законная супруга толком и не поняли, как освободились от брачных уз.
Случившееся стало настоящим ударом для Василисы Аркадьевны. К такому она оказалась совершенно не готова. Хоть и знала, конечно, что мужья заводят любовниц, знала, что уходят порой ради них из семьи, но предположить, что такой коленкор случится с её собственным мужем, никак не могла.
 
Это был крах. Конец света. Обезумев от свалившегося на неё горя, Василиса Аркадьевна прямиком направилась к разведёнке, но ту привычка повергнутой соперницы брать на горло ничуть не испугала. Дело дошло до рукопашной, и неизвестно чем бы это всё закончилось, если бы не подоспевший вовремя Пётр Николаевич. Он разнял спорщиц, сильно при этом удивившись самому факту женской драки из-за его скромной персоны. Конечно, в свете последних событий его самооценка значительно подросла, но он всё равно не ожидал такого, тем более от своей высокомерной Василисы Аркадьевны. Случись ей помахать вот так из-за него кулаками чуть раньше, он, наверное, и не ушёл бы никуда. А то всё воспитывала, строила, претензиями своими замучила вконец, а теперь спохватилась.

«Поздно пить «Боржоми», дорогая», - воодушевлённый своим триумфом, он даже не помнил, только подумал так или сказал это вслух.
 
Василиса Аркадьевна, уразумев, что ловить ей тут больше нечего, спешно откланялась и в большой печали рванула прямиком к подруге. Там она дала волю давно рвущимся наружу слезам. Подруга утешала, говорила, что это можно пережить, но Василиса Аркадьевна категорически не хотела мириться с такой потерей. Ведь в любых потерях нас печалят не столько убытки, сколько сам факт личного поражения. Мы же привыкли определять свою ценность тем, что имеем, а не тем, чем являемся сами по себе, и поэтому цепляемся, старательно цепляемся за всё, что оказалось в наших руках. Даже если это какая-то давно просящаяся на свалку ветошь, всё равно не выбрасываем – жалко.
 
А нет, чтоб по-другому. Чего желаете? Кемску волость? Да забирайте, пожалуйста, с нас не убудет. Нам она без надобности. Точнее мы совсем не знаем, что с ней делать. Может, поэтому так всегда ценятся щедрые люди, способные с лёгкостью отдавать всё, что угодно, – будь то матерьяльные блага или просто тепло души человеческой. Но это редкость большая. Обычно привыкшие делиться делают это не просто так, а с расчётом: дескать, я - тебе, а ты, уж будь любезен, меня потом тоже не обижай. И даже если речей про это прямых не ведут, то всяко намекают или просто ждут, когда же наконец облагодетельствованный ими поспешит с возвратом. А он не спешит почему-то. Собственно, он вообще не мычит и не телится, ведь намёков не понимает, мыслей чужих не читает и к тому же полагает наивно, что ему просто так привалило, за красивые глазки. А благодетель тем временем нервничает, злится, потом это всё в обиду собирает, а дальше уж пошло-поехало.

Олеговы родители не стали исключением из этого правила: жили без вдохновения, любили по ситуации – ровно столько, чтоб соответствовать. Посему, наверное, так и вышло.

Разведёнка решила перебраться от греха подальше в другой город: удачно поменяла свою квартиру и, прихватив Петра Николаевича, была такова.
Василиса Аркадьевна долго ещё рвала и метала, сыпала проклятья, пока наконец не признала, что осталась у разбитого корыта. «Ничего не поделаешь».

Одна отрада ей осталась в жизни – это сын, и она в лепёшку расшибётся, но сделает его счастливым. Уж его-то она не потеряет. С удвоенным, а, может, утроенным рвением принялась нести свой родительский долг, не забывая напоминать драгоценному чаду, как тяжела её миссия, как нелегко приходится ей одной и как важно, чтоб Олег ценил всё то, что для него делается.

 Чуткий мальчик по мере своего взросления искренне пытался облегчить маме жизнь: мало что просил и от чего-то даже отказывался. Но изменить непосильную материнскую участь ему никак не удавалось: будто не замечая сыновних порывов, она по-прежнему остервенело тянула свою лямку, сопровождая этот процесс всё тем же дежурным ропотом.

- Легко тебе говорить… - обиженно парировала она, когда Олег, обзаведясь своими первыми трудовыми деньгами, просил её не загоняться так сильно в свой долг: дескать, я не маленький, сам как-то постараюсь, а ты могла бы и о себе подумать. 
Но думать о себе Василиса Аркадьевна не могла.

- Вот будут свои дети, тогда поймёшь… - как мантру, твердила они беспрестанно.
Крыть было нечем. Да, у него не было детей, и он смутно представлял, что с этими самыми детьми надо делать, а, глядя на прогрессирующую с каждым годом материнскую одержимость, не очень-то и спешил отягощать себя столь опасным для здоровья бременем. «Всё-таки это большая ответственность», - рассуждал он, откликаясь на чрезмерную заботу с тем особенным, гложущим душу состраданием, которое возникает исключительно от чувства вины – большой вины, непреходящей, способной поселиться в человеке чуть ли не с рождения и вечным укором следовать за ним, омрачая всю жизнь горьким осознанием неправомерности своего прихода в этот мир.

Олег даже не помнил, когда стал ощущать себя человеком, живущим вне закона, который занимает не своё место, а украл его у кого-то более достойного и теперь вот коптит небо, отравляя жизнь своим родителям. Наверняка им жилось бы намного лучше, не случись ему так некстати появиться на свет…

Конечно, думать он так не мог, но с самого своего детства пребывал в состоянии человека, которому отказано в каких-то житейских радостях, который на многое попросту не имеет права. Почему так, неизвестно, но другие это право имеют,  а ты, Олег Никитин, - нет. Поэтому сиди и помалкивай. И не мечтай даже. Впрочем, можешь и помечтать, но не жди, что предмет твоих грёз возьмёт, да и свалится тебе на голову - разве только чудо произойдёт какое, а так...

«Ничего не поделаешь».
«Ничего не поделаешь».
«Ничего не поделаешь».

Когда Олегу было тринадцать, случилась одна история, которая поселила в его робкой душе надежду, причём не хрупкую, не эфемерную, а настоящую крепкую надежду, что справедливость всё-таки существует и если за неё побороться, то она обязательно восторжествует.

Как-то после уроков готовилась массовая расправа над одним из одноклассников – малоприметным мальчиком Мишей. Этот несчастный впал в немилость к заводиле Вадику, который решил устроить непокорному вассалу «тёмную». Олегу эта затея категорически не понравилась, и, хоть он прекрасно понимал, чем такая позиция может обернуться для него самого, всё равно ушёл, причём не улизнул тихонько, как некоторые хитрюги, а именно ушёл, предварительно сообщив, что любой мордобой считает занятием глупым, а этот ещё и подлым.
 
Сам он был драчуном не ахти – не хватало злости, наверное, поэтому мысль о том, чтобы остаться и защитить Мишу, ему в голову не приходила. Да и к действиям мстители ещё не переходили - пока только вели с жертвой разъяснительные беседы. Озадачив своим заявлением всех присутствующих, Олег уходил с невероятным ощущением, что совершил поступок, что заявил о себе и что он, конечно же, совсем не пустое место, а личность. Это далеко не благородное собрание новоиспечённый герой покидал с гордо поднятой головой и… дрожащими коленками: его крепко страшила мысль, что Вадиков гнев, перенаправленный на эту обнаружившуюся вдруг в Олеге личность, в один миг оставит от неё лишь воспоминания. Но Вадик, не привыкший к таким фортелям, немного подрастерялся и дал тем самым Олегу уйти.
На следующий день, явившись в школу, наш герой не без удивления узнал, что «тёмной» не было. Превентивные меры по причине поселившегося в рядах драчунов сомнения немного затянулись, а когда Вадику уже почти удалось вернуть им боевой дух, аккурат под его команду «фас» в дверях неожиданно возникла классная руководительница. Она устроила всем жуткий разнос с занесением в дневник, а несчастную жертву самолично проводила домой. «Могут где-то и на улице подкараулить», - абсолютно безошибочно истолковала она решимость настроившейся на драку толпы, поэтому предпочла натерпевшегося страху ученика передать родителям из рук в руки и объяснить им, что к чему.
 
Естественно, все шишки за несостоявшуюся расправу полетели на Олега, которого к тому же обвинили в стукачестве: Вадик ни секунды не сомневался, что училка появилась в классе не без помощи этого «тоже мне адвоката». Расправа, но теперь уже над Олегом, при таком раскладе была неминуема, да и потом еще долго пришлось бы ему доказывать, что он не крокодил, если бы совершенно неожиданно у него самого не обнаружился защитник. Одна из девочек, особенная такая, с редким именем Ангелина,  которая никогда никого не боялась и сама могла накостылять кому угодно, заявила, что после уроков выходила из школы вместе с классной, которая уже на улице вспомнила, что забыла какие-то бумаги в кабинете, и вернулась.
Публичное оправдание спасло тогда Олега от экзекуции, но не уберегло от гнева злобного Вадика, который при всяком удобном случае норовил выплеснуть этот гнев на возмутителя своего спокойствия. Правда, к решительным действиям в виде какого-нибудь основательного мордобоя переходить он почему-то не решался, но диверсии разные время от времени случались и не могли не отравлять жизнь эмоциональному и не всегда готовому дать отпор Олегу, который из этой истории извлёк еще один урок: «Тот, кто назвался главарём, никогда никому не простит своевольничания, поэтому, если не хочешь проблем, лучше с ним соглашаться». Но как только он подумал об этом, внутри опять все сжалось, к горлу стал подкатывать крик, а где-то отдаленно прозвучали знакомые до боли слова: «Ничего не поделаешь».
Нет, не дождётесь. Олег решил не сдаваться. Как-то при случае, неожиданно для самого себя и изумлённой публики, которая тоже не предполагала в нём таких бойцовских качеств, он основательно отделал своего гонителя, чем надолго отбил у того охоту задираться.

Это был подвиг – Олег хорошо знал это слово из книг и фильмов. Настоящий героический поступок, принёсший ему славу и общественное признание. Он был на вершине счастья. Парил, торжествовал и упивался своей победой, которая была настолько реальна, что имела даже вкус – сладкий, как у торта «Наполеон». Просто божественный. Самый лучший вкус на свете.

Олегову радость категорически отказалась разделить Василиса Аркадьевна, которой пришлось выслушивать претензии от пострадавшей стороны. Оказалось, во время драки Вадик сильно ударился головой о стену, и его даже пришлось показать докторам. Те ничего серьёзного не обнаружили, но дело, для Олега вроде как правое, принимало иной оборот, и мама тут же признала, что со стороны её сына имел место факт превышения самообороны, за что и вкатила ему самое суровое наказание: месяц под домашним арестом, без телевизора и мороженого. А ещё надумала перевести непутёвого сына в ту школу, где работала сама - чтоб, как говорится, под присмотром был. Но, поразмыслив, решила с этим делом повременить: далековато всё-таки. Позже, когда надо будет аттестат приличный справлять, она обязательно этим займётся.

Олег, конечно, был несказанно рад, что перевод не состоялся, но с другой стороны нежелание Василисы Аркадьевны признавать его победу сильно било по его хрупкому самолюбию. Цветы, оркестр и все причитающиеся лавры остались лишь в мечтах, и Олег начал было сомневаться, что вышел из той самой драки победителем. Стало очень грустно. Уняв со временем горечь, поразмыслил и решил всё-таки, что правда по всем статьям на его стороне, а они, его обидчики, НЕ ПРАВЫ. Именно так и никак иначе: Олег прав, а они – нет. Хоть на куски режьте, но он никогда не признает вашу правоту. И НИЧЕГО ВЫ С НИМ НЕ ПОДЕЛАЕТЕ.