У нас всё хорошо. Раунд третий. В борьбе за правду

Найти работу ещё не получившему диплом студенту оказалось не так-то просто. Более того, у всех соискателей, кроме диплома, требовался ещё и опыт.

- Студентов берут только на неквалифицированную работу, - сообщил Олегу однокурсник, промышлявший время от времени в поисках возможностей для улучшения своего финансового состояния.
 
Но таскать тележки с грузами, раздавать листовки или прислуживать официантом в какой-то забегаловке Олег не соглашался категорически. Ни денег, ни славы, ни нужной записи в трудовой – так, ерунда. Поэтому старательно забрасывал свои сети куда можно и нельзя, не гнушался звонить, интересоваться, рекомендовать себя с самой лучшей стороны, но всё было мимо.

Олег уже начал было отчаиваться, опустил руки, и в этот момент подходящая работа нашла его сама. Столь заманчивое предложение сделал двоюродный дядя, который случайно узнал про Олеговы поиски. У дяди была небольшая фирма, и он как раз нуждался в таком вот сотруднике: чтоб свой был, честный, порядочный, и с головой опять же на плечах. Но Олег вдруг заартачился: не хотел устраиваться по блату.
- Не по блату, а по протекции, - поправляла его Василиса Аркадьевна, блеснув неожиданными познаниями в столь тонких вещах. При другом раскладе она и слушать ничего бы не стала про работу во время учёбы, но после всех любовных перипетий её сыночка, добавивших ей седых волос, она решила, что лучше пусть он трудится – глядишь, меньше будет про девушек думать.

Грядущее своё трудоустройство называть протекцией Олег не хотел принципиально: это не словечко замолвить за кого-то. Тут имелся чистой воды блат – такое вот не очень почитаемое, но часто в нашей жизни замечаемое явление, когда берут к себе на работу кума, свата или брата непонятно за какие заслуги. Олегу казалось, что так получают работу только не способные ни на что дебилы. И ещё мажоры – у этих, по его мнению, с мозгами тоже были нелады, но если дебилов Олег пусть и с трудом, но всё же выносил, то золотая молодёжь приводила его в бешенство, пробуждая порой какую-то прямо классовую неприязнь к своей сытой, упакованной и беспроблемной жизни.

Объявись он сейчас в этой дядиной фирме, к нему наверняка будут относиться так же – решил Олег и продолжал упорствовать, ссылаясь на нехватку знаний, навыков, на выпускной курс и прочие вещи.
 - Не хочешь – как хочешь, - согласился дядя после повторного отказа, чем, как ни странно, расстроил вдруг Олега, который почему-то рассчитывал на более длительные уговоры. И тогда он, поёрзав немного, всё же дал согласие, в который раз напомнив дяде, что тот берёт на работу малознающего и совершенно неопытного сотрудника.
Договорились также, что пока у Олега каникулы, он будет трудиться полный день, а там будет видно: если всё сложится, то, вероятно, придётся ему переводиться на заочное отделение.

Готовясь к своему первому рабочему дню, изрядно нервничал. Долго прикидывал, стоит ему скрывать своё родство с начальником или нет. Сильно переживал, что на первом в его жизни рабочем месте нацепят на него ярлык блатного, будут сторониться, а могут ведь, чего доброго, и напакостить. Тогда пиши пропало. Становилось по-настоящему страшно. Но в назначенный день, опоздав минут на десять, слегка растерянный и растрёпанный Олег прибыл на фирму и начал работать.
Доподлинно неизвестно, что там взяли для себя на заметку его коллеги – может, они и не думали ничего такого, но сам блатной оказался не лишённым здоровых амбиций человеком и потому работать стал с особым усердием, чтоб, как говорится, не давать повода. К несчастью, завидный, в духе первых советских пятилеток трудовой порыв в скором времени иссяк, и причиной этому стали те самые сослуживцы, чьё коллективное мнение так волновало Олега. Не привыкшие рваться в бой и уж тем более выказывать солидарность в столь малопочётном занятии, они демонстрировали неопытному товарищу совершенно другой пример отношения к работе. И оказались в подавляющем большинстве, потому как среди подвижников в их фирме числился только директор, с утра до ночи трубивший на своём посту. Так ведь ему, как говорится, сам Бог велел. Или, выражаясь по-современному, мотивация у него другая. А Олегу-то что? Дело не его и навар, простите, тоже не тот. Стоит ли из шкуры лезть, если жизнь, она ведь не только для работы человеку дадена? Вокруг столько всего интересного, неизведанного, интригующего, и разве можно всем этим пренебречь ради каких-то там трудовых свершений?

Ответ в сложившейся ситуации был очевиден. Сделав по-скорому нужные выводы, Олег заметно поубавил обороты, хотя сильно, конечно, не наглел – боялся прогневить своего благодетельного родственника. Поостыв, он вдруг заметил, что крепко разочаровался в своей работе, которая показалась ему вдруг такой незначительной и даже бессмысленной. Да и вообще весь дядин бизнес, завязанный на каком-то сложном многоуровневом посредничестве, выглядел теперь, по здравому размышлению, совершенно пустым занятием, которому не хватало ни масштаба, ни так необходимых Олегу перспектив.

К началу учебного года он принял решение перевестись на заочное. Но вовсе не для того, чтобы делать карьеру на своём рабочем месте: он понял вдруг, что ему требуются перемены. Причём, глобальные - не просто работу сменить, но и горизонты профессиональные расширить. Экономика, видевшаяся ему ранее царицей наук, началом всего и вершиной, с которой открывается истинный взгляд на устройство мира, потеряла вдруг ту привлекательность, которую обрела когда-то в его юном, жаждущем больших свершений сознании. Отчёты, балансовые ведомости, планы – от всего этого веяло скукой и полной беспросветностью. А Олег жаждал полёта, ярких впечатлений и взрыва эмоций. На заочном завершить учёбу будет проще – рассудил он, а пока надо присмотреться, куда бы ему лучше податься.

Помаялся в опостылевшей фирме аккурат до получения диплома, а потом, не моргнув глазом, выпорхнул из её тесных объятий и совершенно неожиданно для всех и даже для себя залетел в штат одного набирающего обороты печатного издания. Издание позиционировало себя как резко оппортунистическое, а значит, могло считаться вполне перспективным. Видимо, на эти открывающиеся перспективы и уповали его хозяева, потому как платили своим акулам пера они не очень щедро, из-за чего никак не могли укомплектовать штат более-менее профессиональными журналистами: брали всех, кто худо-бедно мог складывать слова в предложения. Олег как раз умел, и даже вполне прилично: к тому моменту он изрядно поднаторел в набиравших обороты соцсетях, где обсуждались разные жизненно важные вопросы. Особенно удавались ему комментарии – хлёсткие, меткие, разящие противника, что называется, наповал. Олег испытывал небывалое удовлетворение, когда сознательная публика плюсовала его высказывания, щедро сдабривая их словами поддержки и благодарности. Что может быть приятнее этого пьянящего чувства значимости, которое подспудно приводит к крамольной мыслишке о власти над думами жаждущих познания людей?
Приобщившись к журналистской когорте, Олег воспарил на седьмое небо: подумать только, ещё вчера он был ни дать ни взять обыкновенной конторской крысой, а тут вдруг стал пламенным трибуном, светочем, окном в мир…

Но светить из небольшого запыленного окошка в перегруженном людьми и компьютерами кабинете оказалось крайне затруднительно, да и с мечтой о пламенном трибуне тоже пришлось расстаться: суровая редакторская правка не хуже пожарного водомёта гасила огонь мятущегося журналистского сердца, которое, поостыв, не рвалось более из груди, не полыхало, а лишь тлело жалкой искоркой недокуренной сигареты.
Правда, это будет позже, не сразу. Только спустя время Олег поймёт, что все его горячие устремления рвануть, подобно марафонцу, в далёкие безоблачные дали напоминали больше танцевальную фигуру с красивым названием пируэт. Поворот направо, поворот налево – сколько ни поворачивай, всё равно возвращаешься в исходную позицию.
 
Вертелся так он долго, до головокружения и полной потери равновесия.
 «Сколько можно? - вдохновенно выбивал на затёртых клавишах. – Сколько можно терпеть это беззаконие?» После вопросительного знака норовил ещё пристроить восклицательный, но тут же вспоминал, что тот не дотянет даже до замреда – сгинет бесславно под рукой бездушного корректора, который не ведает ни пощады, ни гражданской чести. Посокрушавшись с минуту, Олег переводил дыхание и с новым рвением шёл в свою словесную атаку либо на проворовавшихся чиновников, либо на не имущих стыда богатеев, которые каким-нибудь боком обязательно касались этих самых нечистых на руку державных слуг. Обличал, сыпал щедро цифрами и фактами, клеймил позором, пыхтел что было мочи и уже готовил на груди место под орден, а его детище безжалостно перекраивали вдоль и поперёк, превращая суровый приговор в невнятный детский лепет. Это в лучшем случае. А в худшем – всё обзывалось судом Линча и шло в корзину.

Эта вопиющая несправедливость заводила Олега ещё больше, чем тот самый беспредел, о который он так рьяно затачивал своё журналистское перо.
- Ну почему?.. – чуть ли не со слезами на глазах бросался к собратьям по этому самому перу, взывая оных к состраданию. Но коллеги, чьи труды так же регулярно подвергались кастрации или смене пола, мало проникались чужим горем: некоторые вообще никак не реагировали, иные спешили заверить, что тупое начальство – неизменный атрибут этого мира, крайне далёкого от совершенства и уж никак неспособного претендовать на звание самого лучшего из миров. «Он даже в первую десятку не попадает»,- пошучивали некоторые циники от четвёртой власти, успевшие набить руку на всякого рода рейтингах.

Олегу претил такой подход, он упорно не принимал эту расхожую мысль про неспособность человека что-либо изменить в этом мире. Если всё так плохо и будет только хуже, то зачем, собственно, и жить тогда? К чему все эти устремления в сторону любви, дружбы, той же справедливости, если её, оказывается, никак невозможно добиться? Чего тогда стоят все эти бесконечные попытки переустройства общества, смены власти и лозунгов? Да и вообще, если разобраться, на кой чёрт макаке надо было слезать с дерева и эволюционировать в сторону человека – ради того только, чтоб не руками есть, а вилкой?

- Как зачем? Чтоб нескучно было, - объяснил как-то Олегу дядя Вова – самый старший и самый опытный журналист в их совсем ещё зелёном коллективе.
Пришёл он в редакцию, когда Олег уже там работал. Но не сам пришёл - его пригласили.  Точнее переманили, посулив, по слухам,  приличные деньги.
- То есть, нескучно? – не понял Олег дядю Вову. Решил даже, что тот шутит, и немного обиделся.
- Чтоб жизнь текла, нужны какие-то процессы. Движение. Развитие. Не может быть сегодня так, как вчера.
С этим трудно было спорить. 
- Но зачем же так круто? Можно помягче? 
- А помягче это как?
Олег до отказа заполнил лёгкие воздухом, чтоб на одном дыхании, да с нужным эмоциональным градусом напомнить о том, как безжалостно проходится эта жизнь по людям, причём большей частью хорошим, как ломает и корёжит их души, загоняя в безверие и цинизм, как лишает последней надежды…
- Дядя Вова, к тебе пришли, - в дверях возникла Алёна, журналистка, которую посылали в ближайший магазинчик за провиантом.
Когда дядя Вова вышел, Алёна начала раздавать заказы.
- А кто к нему пришёл? – забирая свои чипсы, как бы между прочим бросил Олег.
- Не знаю… Заморыш какой-то.
- Точно заморыш, - согласился с ней вошедший в комнату Паша, который писал в их издании про зарубежную жизнь. Как только дядя Вова вышел, он сразу же проследовал за ним вроде как по своей надобности.
- Успел-таки посмотреть, - фыркнула в его адрес Алёна. - Тебе тоже всё надо знать?
- Профессия у нас такая… Журналист обязан интересоваться жизнью – так наш редактор всё время говорит, - попытался оправдаться Паша.
- Интересоваться жизнью и совать нос в чужие дела – это, по-моему, разные вещи.
- В нашем деле это одно и то же, - не сдавался Паша.
- Не думаю. Должна быть какая-то грань…

Олег, которого также уличили в чрезмерном любопытстве, почувствовал, что в словах Алёны есть резон. Но ни за что не согласился бы это признать. Даже будучи припёртым к стенке, упирался бы и железно стоял на своём. Он категорически не мог признавать чужую правоту. Тем более женскую. Особенно, если речь шла о таких сильно умных, как Алёна. С ними Олега прямо подмывало спорить и непременно доказывать несостоятельность их позиции. Когда удавалось с блеском разбить такую вот оппонентку в пух и прах, Олег чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. И если бы сейчас затронули именно его, а не Пашу, то мало бы ни показалось никому.

Но на этот раз обошлось. Паша не стал отвечать Алёне, а вскорости вернулся дядя Вова, и всем любопытствующим представился шанс задать свои вопросы.
- А кто это был, с таким безумным взглядом? – не утерпел Паша.
- Ты тоже заметил этот взгляд? – улыбнулся дядя Вова. - Так, борец с режимом один…
- С нынешним или тем, прежним? – это уже был Олег.
Дядя Вова не сразу услышал: он как раз открыл почту и принялся внимательно читать письмо.
- С каким режимом борец? – не успокаивался Олег.
Дядя Вова оторвался от чтения:
- Да какая разница…
Алёна хихикнула. Олег обиделся на дядю Вову. Мог бы и объяснить что-нибудь: он у них вроде наставником числится, как никак.
- А зачем тебе этот тип? – поинтересовался Паша.
- Ни зачем. Это я ему нужен. У него там прожекты какие-то - вот он мне и морочит голову. Не знаю, как отделаться, – дядя Вова отстучал короткий ответ и обратился наконец к Олегу. - Так о чём мы там говорили?
- Да ладно… - Олегу вдруг расхотелось митинговать.
- Не реагируй ты на это дело так сильно, - кивнул дядя Вова в сторону монитора, на котором вырисовывался очередной Олегов памфлет.
- Ну, как не реагируй…
- Элементарно. Всё проходит. Пройдёт и это.
- И жизнь тоже. А жить когда?
- Сейчас. Бери и живи. Кто тебе не даёт?
- Как живи! Ты посмотри, что вокруг творится? – Олег почувствовал, как начал закипать. – Вот ты, о чём ты сейчас пишешь?
- О бардаке в законах.
- Просто так или в связи?
- В связи, - улыбнулся дядя Вова. – У нас всё в связи… Зачем без этого воздух сотрясать?
- И что там?
- Обычное дело… Людей из дома выгоняют.
Олег чуть не подпрыгнул от радости.
- Вот, пожлуйста! - он театрально развёл руками и закивал головой, приглашая всех присутствующих поддержать его.
- И что?
- Как что, дядь Вов? Разве это нормально?
- Не знаю, - пожал тот плечами. – Может, нормально. Может, нет. Не мне об этом судить.
- А кому, интересно?
- Им, наверное… Этим людям. С ними же такое приключилось, не со мной.
- А что, с тобой такого приключиться в этой стране не может? – Олег ехидно прищурил глаз.
- Может. С каждым может. В этой жизни всё может быть.
- Потому что власть такая! - поддержали Олега из-за перегородки.
- Да не во власти дело… - стал возражать дядя Вова.
- В ней, в ней, - возразили за перегородкой.
- Власть всегда такая. Хорошей власти не бывает. И довольны ею обычно немногие.
- Всякая власть от Бога, - оторвался от международных новостей Паша.
- А как же Бог тогда допускает такое? Сколько можно терпеть этих упырей? – нервно поинтересовались за перегородкой.
Такой далеко не новый для человечества вопрос на время озадачил пишущую братию. Паузу нарушил дядя Вова:
- Если четвёртый муж бьёт по морде, дело не в муже, а в морде.
- Пока только третий…
- Будет и четвёртый. И пятый…
- И так до бесконечности… - то ли спросили, то ли безропотно согласились за перегородкой.
- Опять митингуем? - в дверях возник главный редактор. – Давайте работать. Вова, зайди.
 - Сейчас ругаться будут, - сообщил всем Паша.
- Из-за чего? - выглянул из-за перегородки верстальщик Максим - тот самый, что участвовал в дискуссии.
- Редактор заставляет дядю Вову что-то написать – я вчера вечером слышал. А он отказывается.
- Что написать?
- Не знаю, - признался Паша.
- Заказуху какую-то, наверное, - предположил Олег.
- Дурак дядя Вова, мог бы и согласиться. Деньжат бы срубил, - высказался Паша.
- У человека есть принципы. Тебе этого не понять, - пошёл в атаку Олег.
- Да ладно, принципы. Можно подумать, он их никогда не нарушал. Работа у нас такая. Нам вообще лучше без принципов…
- Пойдём покурим, - Максим кивнул Олегу. 
Уже в коридоре, оглядевшись по сторонам, он прошептал:
- Будь с ним поосторожней, Олежек. Стучит главному, как дятел. Всё докладывает. Так что ты не сильно там на политику руководства гони. Всё равно ничего не изменишь. Только проблем наживёшь, а писать будешь то, что скажут. Я тут с первого дня – знаю, что к чему.

Олег не стал спорить, но линию свою правдолюбскую продолжал гнуть, пока после очередного конфликта с редактором ему не предложили написать по собственному.
В свой последний рабочий день чувствовал себя на редкость прескверно. Ловил осторожные взгляды коллег и понимал, что его, как прокажённого, предпочитают сторониться. На всякий случай. Ещё вчера с ним приятельствовали, секретничали, живо что-то обсуждали, а сегодня боязливо отводят глаза и не решаются заговорить. Олег недоумевал: ведь он герой, бросивший вызов и угодивший в опалу, а никто из его собратьев по перу не хотел это признавать. Его предпочитали игнорировать. Почему? Неужели так велик страх попасть в немилость к руководству из-за него? Или того хуже потерять работу? Неужели так слаб и низок человек, что способен только на одно: роптать по углам, не смея высказать своё недовольство в лицо?
- Слаб, Олег, ой, как слаб, - согласился с ним дядя Вова.
 
Они сидели поздним вечером в какой-то кафешке, где измученный Олег изливал свою больную душу и топил, по обыкновению, горе в стакане.
- Почему, дядь Вов?
- Не знаю. Что-то с нами не так. Мир несовершенен. Мы всё время из огня да в полымя. Может, в этом и есть какой-то высший смысл, но нам он неведом, поэтому и реагируем на всё так: с опаской, недоверием, страхом. Страх – это самое главное. Мы всего боимся: потерь, перемен, людей… И себя тоже боимся. Себя, наверное, больше всего.
- Но я же не побоялся восстать? Значит, страх можно победить?
- Ты уверен, что действительно победил и ничего теперь не боишься?
Олег задумался. Конечно, боится. Он потерял работу и не нашёл пока другую. Даже не знает, где её искать. Он боится, что в любую другую газету ему теперь заказана дорога: резюме ведь подпорчено увольнением. Ему уже двадцать четыре, а он так и не решился съехать из родительского дома, опасаясь, что не справится один. Он уже давно без девушки, потому что после истории с Наташей страшится пережить ещё одно предательство. И он по-прежнему жутко боится разных пересудов, боится, что его признают слабым и никчёмным. Но говорить всё это дяде Вове он не стал.
- Не уверен, - лишь робко сознался.
- То-то и оно.
- И что мне теперь делать? – взмолился Олег.
- Я тебе вот что скажу, - после долгой паузы начал дядя Вова. – Бросай ты журналистику. Не твоё это.
- Я что, такой бездарный? – взъерепенился Олег.
- Успокойся. Не горячись. Не твоё – значит, есть дело, которое у тебя получится лучше. И колбасить не будет. Ты бы видел себя: пар из ушей так и прёт.
- Но мне казалось, я нашёл себя здесь. Мне интересно. Я горел так… И статьи я писал классные, скажи?
- Хорошо писал. И горел тоже. Заметь, ты это говоришь всё в прошедшем времени. Для тебя это уже пройденный этап. Он закончен. Только ты сам этого не осознаёшь пока.
- Почему же закончен? – упирался Олег. – Мне так нравится это. Я думаю, что могу на этом поприще реализовать себя.
- Неправильно думаешь.
- Почему?
- Ты так думаешь, потому что не знаешь, куда идти. Ты растерян и цепляешься за то, что хоть и ускользает, но всё же было у тебя в руках.
-  Я действительно не знаю, куда идти и что делать. Правда… - Олег с мольбой взирал на дядю Вову.
Тот молчал.
- Ты точно пить не будешь? – изучив свой почти пустой бокал, Олег помахал официантке, чтоб та принесла ещё пива.
- Не буду. Завязал я. Давно уже, - не без раздражения напомнил дядя Вова.
Олег сделал последний глоток и подумал, что, может, ему тоже не следует больше пить. Но потом решил, что в нынешнем своём препаршивом состоянии он вряд ли обойдётся без хорошей дозы успокоительного. Новая волна жалости подкатила к горлу, и ему очень захотелось, чтоб именно сейчас, всего один разок, дядя Вова нарушил сухой закон и сделал это ради своего бесконечно страдающего боевого товарища, который гибнет бесславно, не имея ни малейшей надежды на спасение.
«Взял бы маленький бокал и хотя бы пригубил из солидарности», - сердито подумал гибнущий и посмотрел на стакан, из которого дядя Вова пил минералку. Захотелось вдруг врезать по стакану, чтоб он разлетелся вдребезги и облил этого умника. А то строит тут из себя.
- А почему ты думаешь, что журналистика – не моё? – не зная, куда деться от распирающего гнева, Олег принялся елозить эту неприятную тему в надежде, что сможет в какой-то момент накатить на дядю Вову и выплеснуть всю накопившуюся обиду. 
- Понимаешь… Даже не знаю, как тебе сказать… Уж больно ты горячишься. Нельзя в нашем деле так. Тут надо без фанатизма. Что говорят, то и пиши.
- Как это «что говорят»? – вскипел Олег.
- Во, ты глянь на себя! - будто экскурсовод в музее, дядя Вова совершил демонстрационный  жест, предлагая Олегу как-то изловчиться и посмотреть на себя со стороны.
- Нельзя так реагировать.
- А что мне, расцеловать тебя за такие слова? – с трудом сдерживаясь, бросил Олег.
- Может, и расцеловать. Я ведь дело говорю. Объясняю тебе, балбесу, что и как. А ты психуешь сразу. Вот за что ты всё время горло дерёшь? Чего в драку лезешь?
- За правду, - не раздумывая, отрапортовал Олег.
- За какую такую правду?
- Как за какую? Она ведь одна.
- Это тебе так кажется. Ты именно так видишь и думаешь, что это и есть правда. А кто-то видит по-другому - для него правда уже другая. И он не понимает, как можно видеть иначе. Но каждый из вас думает, что прав он. В результате – конфликт, который разрешить можно только с позиции силы. Понимаешь?
- Не очень, - признался Олег.
- Потому что привык думать, что ты всегда прав. Поэтому принять правоту другого не можешь.
- Ну, как же её принять, если он, этот другой, откровенно беса гонит! - Олег опять занервничал.
- А этот другой, представь себе, убеждён, что беса гонишь именно ты.
- И чем он докажет?
- А ты чем?
- Как чем? Если я так считаю, то у меня обязательно доказательства есть.
- Но это для тебя доказательства, а для него просто фикция, - дядя Вова буквально добивал своего гибнущего товарища и как будто не замечал этого.
- Что значит «фикция»? Как он может так сказать?!
- Да не горячись ты так. Возьмёт и скажет. И ничего ты с этим ни поделаешь.
Давняя рана Олега отреагировала острой болью на эти слова. Опять это «ничего не поделаешь», опять надо терпеть и смиряться. Не ожидал он такого от дяди Вовы…
- Я не могу так, - жёстко отрезал, с трудом сдерживаясь, чтоб не сорваться.
- Как не можешь? – удивился дядя Вова.
- Смиряться. Терпеть. Закрывать глаза на глупость, враньё, несправедливость…
- Ладно-ладно, успокойся. Прямо, как на трибуне.
- Я серьёзно, а ты иронизируешь, - обиделся Олег.
- Я объяснить тебе пытаюсь, что нет никакого смысла махать шашкой или орать до хрипоты, отстаивая то, что ты считаешь правдой.
- Что значит «считаешь правдой»? Ведь есть объективная реальность, есть факты, которые невозможно игнорировать. Нельзя говорить, что этого нет, если оно есть. И наоборот, если чего-то нет, то как можно говорить, что оно есть?
- Очень даже можно. Поверь мне. Я всю свою жизнь этим занимаюсь. Пишу о том, чего нет. Или стучу пяткой в грудь, доказывая всем и каждому, что видимое ими не что иное, как оптический обман, иллюзия, а на самом деле всё обстоит совсем иначе.
- И  как же ты… - Олег запнулся. – Как же ты с такими мыслями работаешь в прессе? Люди ведь читают твои статьи и верят тебе.
- Это их проблемы. Меня читает тот, кто хочет верить в то, что я пишу. Кто верит в другое, тот не читает. Или читает, чтоб разнести всё в пух и прах…
- Я и подумать не мог, что ты так относишься к своей работе…
- «Так» – это как? Не уважаю, значит?
- Да, не уважаешь. Я думал, ты веришь в то, что делаешь. Стараешься служить правде, людям…
- А я им и служу. Я пишу то, что они хотят читать. Или готовы, если быть точнее.
- А почему ты не пишешь то, что хочешь писать?
- Почему не пишу? Пишу, когда могу.
- И тебя это устраивает?
- Что именно?
- Что ты не всегда делаешь, что хочешь?
- По-другому не выходит, - пожал дядя Вова плечами. – Жизнь такая…
- Так давайте изменим эту жизнь! Давайте потребуем от редактора, чтоб давал нам писать нормальные вещи, чтоб не резал всё подряд!
- Вообще-то редактор требует от нас того, что хозяин хочет. Ты разве не знаешь?
- Знаю. Так давайте на хозяина накатим!
- И что это изменит?
- Как что? Будем писать правду. То, что нужно людям.
- Опять двадцать пять, - тяжело вздохнул дядя Вова. – Откуда ты знаешь, какую правду эти люди хотят знать. Если они покупают и читают нашу газету такой, какая она есть сейчас, то их всё устраивает. Им нравится наша правда, понимаешь?
- Так нет же в нашей газете никакой правды!
- А где она есть? Посмотри сколько сейчас разной прессы. Одни одно говорят, другие – другое. В интернет зайди – чего там только нет. И все верят в то, что говорят. А те, кто это всё читает, тоже верят, что всё именно так, а не иначе. Так всегда было. Поверь мне, я в своей жизни чего только ни писал. И что надои растут благодаря мудрой политике партии, и что…
- И в это тоже верил? – ухмыльнулся Олег.
- А ты веришь, что дело твоих этих автогонщиков, которые сбили ребёнка, передадут в суд, как ты того добивался? И что суд вынесет честное решение - в это веришь?
- Да, верю, - отчеканил Олег так твёрдо, как только мог.
- А если их всё-таки оправдают? Или вообще суда не будет? Что ты тогда скажешь? Во что будешь верить?
Олег растерялся.
- Признаешь, что они невиновны? – напирал дядя Вова.
- Не знаю. Я надеюсь, что их накажут. Я верю в это. Иначе…
- Что иначе? Задепрессируешь? В петлю полезешь? Ах, жизнь – жестянка. Одна несправедливость кругом…
- Зачем ты так? – устало выдавил Олег.
Ещё недавно он чувствовал себя героем, храбрился, готов был нацепить на всех ярлык трусов, а сам ринуться в бой, но неожиданно совсем расклеился, точнее даже рассыпался, словно его, как хрупкую вещицу, приложили сверху тяжеленным пресс-папье.
- Дурашка ты, - заметив эту метаморфозу, дядя Вова тут же отпустил вожжи и подобрел. – Перестань бороться с жизнью. Не ищи правду. Просто живи, как хочется и как совесть велит. И всё.
Олег задумался о чём-то.
- Дядь Вов, скажи честно, а ты сам никогда не хотел поменять профессию?
- Хотел. И не раз. Если б умел что-то другое делать, особенно руками, точно поменял бы. Но я только это и могу: настрочить нужное количество знаков на нужную тему. Других талантов не имею.
- Может, тебе так кажется? Может, и есть у тебя другие таланты?
- Может. Но поздно мне их искать. Так и останусь в памяти потомков как бумагомаратель.
- Зачем ты так? Никакой ты ни бумагомаратель.
- Самый настоящий. Стопроцентный.
- Да ладно тебе. А мы тогда кто?
- И вы тоже. Только вы писать ещё не научились. Вас много режут и печатают меньше. А меня глянь сколько. Вот и будут потомки по моей писанине судить о нашем времени.
- Скажешь тоже. Не одна же твоя писанина останется. И потом мы ведь потомкам не только печатное слово оставим, мы ещё видео приложим. А это свидетельство покруче твоих статей будет.
- Не думаю, что круче. Картинка – это картинка. У неё эффект хоть и сильный, но быстропроходящий. А слово, причём не устное, а на бумаге запечатлённое, оно со временем, как хорошее вино, только силу набирает. Как там говорится? Что написано пером…
Олег взвился.
- Не согласен! – замахал он руками. – Тебя послушать, так человечество только тем и занимается, что всю свою писанину бережно хранит и всячески содействует её распространению. Можно подумать, оно не выбрасывало за ненадобностью книги, памфлеты, трактаты…
- Правильно! Люди хранят только то, чему верят, что соответствует их пониманию правды, а что не вписывается в эти рамки - это всё долой. Не так, скажешь?
- Не знаю… - после небольшой паузы протянул Олег. – Есть же какие-то вещи, которые невозможно отрицать. Даже если они не нравятся или не вписываются в идею…
- Например?
Олег опять задумался.
- Этические какие-то нормы. Не убий там…
- И ты знаешь хоть одну идею, ради которой не подминали эту норму?
- Я не в глобальном масштабе говорю, не о политике. Я об отдельном человеке. О себе, например. Вот не нравится мне кто-то, я же не иду его убивать?
- Не идёшь, согласен. Но желание некоторым головы поотрывать у тебя имеется. Я же помню, как ты гнал на сильных мира сего.
- На них все гонят. Это нормально.
- А когда убивать их идут – тоже нормально?
- Дядь Вов, давай не о политике. Там всё сложно. Давай о простых людях.
- И что, у простых людей по-другому?
- Конечно.
- И не убивает никто никого?
Олег молчал.
Прервал паузу дядя Вова:
- Брал когда-то интервью у одного. Представь себе: тюрьма, настоящий убийца. Он всю семью свою укокошил – громкое дело было. У меня волосы дыбом чуть не стали, когда его слушал. Он абсолютно внятно, даже логично обосновывал мне свою правоту, ни секунды не сомневаясь в своей невиновности. «Но ты же их убил?» - спрашиваю его. «Я только сделал, что они хотели, что заслужили», - отвечает мне спокойно. «Они говорили тебе так? Просили, чтобы ты убил их?» «Да, - говорит он, - только не словами, а по-другому» «Так, может, ты не понял, может, в их поступках намёк на что-то другое был?» - напираю я. «Нет, - отвечает, - я всё правильно понял. И сделал всё правильно».
- Он больной был?
- Признали вменяемым.
- И сколько ему дали?
- Вышка. Расстреляли.
- Правильно, - согласился Олег. – С такими по-другому нельзя.
- С такими – это какими? – дядя Вова глядел на Олега в упор. – А ты уверен, что ты не такой? Что другой? И что с тобой такого никогда не будет?
- Уверен!
- А я вот нет.
- В себе не уверен или во мне? – Олег решил поостроумничать.
- В себе-то как раз уверен, а вот таких искателях правды, вроде тебя, и борцах за идею совсем не уверен.
- Почему?
- Да потому что для вас ваша правота важнее всего. Вы на всё пойдёте, чтоб её отстоять. Я когда вижу какого-нибудь вдохновлённого борца, который руками машет и доказывает что-то с блеском в глазах, всегда почему-то этого убийцу вспоминаю.
- Что ты хочешь сказать? – насторожился Олег.
- Что разницы между вами большой нет. И дай вам борцам-правдолюбам волю, вы много чего наворочать можете.
- Но не убивать же?!
- И убивать тоже. Это тебе только кажется, что ты никогда не переходил эту грань. И что не перейдёшь никогда. Если бы ты мог проследить весь путь своей мысли от начала, от момента её возникновения, до самого конца, ты бы так не говорил. Мне кажется, всякая мысль рано или поздно материализуется. Может, не сразу. Может, даже не совсем так, как ты думал.
- Так если не так, как я думал, значит, это не моя мысль.
- Не скажи. Вот ты, например, думаешь, что если каких-то живодёров упрятать в темницу или вообще придушить, то людям вокруг обязательно лучше станет?
- Ну, допустим, - согласился Олег.
- И вот твоя мысль, оформившись и набрав силу, потихоньку выходит наружу в виде слов или комментариев. Заметь, даже если ты о чём-то другом говоришь, твоя эта мысль всё равно просачивается намёком, сравнением и даже просто реакцией на слова других.
- Хорошо. И что дальше?
- А то, что твоя мысль доходит до других людей, и они начинают думать, что так оно и есть: надо отправить сейчас в топку десяток, а то и сотню душегубов, и дело будет в шляпе - здравствуй мировое благоденствие.
- Можно подумать, без меня они так не думали.
- Возможно, и не думали. А даже если думали, то теперь, когда узнали, что у них есть единомышленники, причём неглупые, уважаемые люди, то поверили в эту идею ещё больше.
- И что с того? Никто ведь никого не убивает.
- А тут уже, как говорится дело случая. Придёт момент, и ты не знаешь, когда  это всё может выстрелить. Кто-то в революционеры подастся, кто-то в робингуды какие-нибудь. А кто-то просто со злости или спьяну возьмёт и пальнёт по душегубу.
- И хрен с ним, с этим душегубом. Одной дрянью меньше будет.
- Вот видишь, - дядя Вова поднял руку и указал на Олега, - ты сейчас ничем не отличаешься от того убийцы.
- Да как это ничем. Я только сказал. А он ведь сделал!
- Да, но я только что тебе объяснил, как на твою мысль могут реализовать другие. Ты только вдохновитель, заказчик, если хочешь, а дело делает тот, кому пальнуть так же легко, как тебе заклеймить. Тебе для торжества твоей правды нужен такой вот человек, а ему нужен тот, кто его вдохновит. Кто ему на это дело индульгенцию выдаст. Понимаешь?
- Не очень.
- Да что ж тут непонятного? Вот хочет человек кого-то пристукнуть, злобы в нём накопилось выше крыши, бесит его сосед, например, богатый – страшно бесит, чешутся руки. А тут ты со своей статейкой: дескать, а сосед-то такой-рассякой, вор, бандит и жене изменяет.
- И что?
- Прочитал наш с руками, которые чешутся, твою статью и вперёд.
- Да ну, не было ничего такого. Никого из моих фигурантов не убивали.
- Так не вечер ещё. Погоди.
- Дядь Вов, к чему ты всё это? – совсем расстроенным голосом проговорил Олег.
- К тому, чтоб ты не парился больше, справедливость не искал и никого на это паскудное дело больше не подбивал.
- А ты, разве не подбиваешь? – вспылил Олег.
- Я если и делаю это, то только чтоб материал проходным был. Но без идеи, как ты. Без вдохновения. И эффект от моего слова не такой сильный будет. Заряд не тот.
- А что, у тебя совсем нет никаких идей? Тебе ни с чем не хочется бороться?
- Ни  с чем. Я просто принял всё, как есть. Понял, что не лучше других, что такой же, как все, и что замазан по самые… В общем, меня ничто не раздражает, никто не бесит,  я просто заранее со всем согласен. Раз так, пусть будет так. Я не борюсь и не сопротивляюсь. Я не за красных и не за белых…
- И доволен ты такой жизнью?
 
- Вполне, - сообщил дядя Вова уверенно и после небольшой паузы добавил, - наверное, можно жить лучше. Но я уже так привык и ничего не хочу менять. А ты хочешь – я вижу. Поэтому и советую тебе заняться другим. Ничем хорошим работа в прессе для тебя не закончится: будешь гнать волну, пока она не накроет тебя однажды с головой. Идеалист несчастный. Всё, - он глянул на часы. – Погнали домой. Устал. Спать хочу.
 
Олега подмывало ещё расспросить дядя Вову про тот конфликт с редактором, случившийся в первый месяц его работы. Что-то же он всё-таки не принял тогда? Почему вдруг засопротивлялся? Но ни на какие вопросы отвечать, да и вообще разговоры вести дядя Вова был явно не намерен.