Военное лихотетье в харькове воспоминания детства

Шли безмятежные для меня мирные дни моего детства. Жили мы на Холодной горе по улице Абрамовскоя, № 34. Я был одним ребенком в семье родителей Федора Ивановича и Ефросинии Петровны Дубовик. Первые мои воспоминания о войне это - белые облачные полосы на небе и слова матери, что такое явление предвещает плохое - наверно, будет война. А потом - уже зримые впечатления о ней. Так, однажды летом мы с матерью поехали на завод Серп и Молот, где отец работал столяром. Стояли возле киоска. В небе слышался какой-то гул и хлопки. Стоящие рядом люди говорили, что высоко летит немецкий самолёт и по нему стреляют зенитки. В другой раз мы с матерью были в большом магазине с прозрачным потолком. Вдруг страшно завыла сирена (я слышал её в первый раз) и мы побежали домой. А потом в один из теплых вечеров отец, мать и я возвращались от тёти Вари и уже почти возле нашего дома увидели, что по небу движутся узкие световые полосы, которые скрещивались и расходились. Отец говорил: «Это прожекторы ищут немецкие самолёты». Слышны были их гул и глухие хлопки над нами от разрывов зенитных снарядов. Дома у нас появился противогаз. Мне было очень забавно натирать его большие глаза, стёкла, скользким карандашом и надевать его на свою голову.
Дни становились пасмурными. Отец начал копать возле дома траншею - убежище. И вот, однажды, к вечеру начали сильно звенеть стекла и дрожать пол в доме. Мы полезли в вырытую яму. Там были кровать, стулья, горела свечка. Мы часто там прятались. А однажды вечером, когда затих грохот, мы пошли через сад в другой двор в убежище соседей, потому что стали бояться быть одними. Было очень темно. Шёл сильный дождь. В небе что-то грохотало и сверкало. Пролетел самолёт. Мы стояли возле этого убежища, но боялись идти в него, а из него никто не выходил. А в какой-то также пасмурный день меня повели к базару смотреть сбитый немецкий самолёт. Запомнились длинные листы, на них красные штучки. То были крылья самолёта с лампочками.
И так тянулось много дней. Горел Госпром, были бомбёжки. А в одно солнечное утро мы услышали сильный грохот, содрогалась земля! То, как говорили родители, шли танки по улице Свердлова. А перед вечером, когда ещё светило солнце и было очень тихо кругом, мы с отцом пошли по Пермскому переулку к улице Свердлова. Повернули к поликлинике. Кругом - ни души. Увидели, что возле каменной ограды поликлиники стоит пушка, а возле неё сидит, прислонившись к ограде, человек в красноармейской форме. Он был мёртв. А недалеко впереди лежал на рельсах трамвай, опрокинутый на бок. Мы пошли к тете Варе, сестре матери, и моему деду Петру Аврамовичу, которые жили по переулку Мануильсго №3. Зашли во двор. И только прикрыли калитку (фортку, как мы её называли) - за нами во двор вбежали двое военных в тёмно-зеленых касках и таких же рубашках с засученными рукавами. А в руках - автоматы. Начали что то непонятое кричать. Отца и деда ставят к забору, крича «Коммунист!?» Тётя Варя плачет. Так впервые я увидел немцев. Дед что-то им говорил. Они хватают курей и уходят. Мы тоже быстро идём домой.
А у нас в комнате уже сидит немец в светлой шинели, на столе разложена карта, рядом - его фуражка с кокардой, фонарик. Он что-то показывает на карте и говорит плохо по-русски «Москва! Москва капут!». А мне так хочется дотянуться до фонарика. Так закончилось моё раннее детство, и началась другая жизнь. Идет война. Немцы в Харькове и у нас дома. Насколько приятно вспоминать светлые дни раннего детства, когда все было в радость и помнится только одно маленькое родительского наказание (после моего «танца» на диване по пирогам), чем последующие мрачные дни. И даже первая встреча с немцем дома запомнилась огорчением и страхом. Я упоминал о фонарике, который лежал на столе возле немца. Он больше всего меня заинтересовал, ведь его я видел впервые. Я брал его в руки, включал. Но немец выхватил его из моих рук и начал ругаться.
А следующая встреча с другим немцем перед вечером в другой день чуть было не окончилась трагично. Она произошла у входа на склад воинской части по улице Нариманова, куда мои родители пошли, как и другие люди, что-то искать. Ходили мы по чердаку склада, видели винтовочные патроны, заряженные деревянными пулями. Отец набрал в мешок стружек. При выходе из ворот двора на улицу нас встретил немецкий офицер. Мы стали убегать. Он догнал мать, схватил ее за руку, вынул пистолет и намеревался стрелять. Она плачет, показывает на меня, крича «Киндер! Киндер!». Немец ударил мать по лицу, но отпустил.
Далее помню уже зиму. У нас в комнате живут два немца. Когда их нет дома, я проверяю, где что лежит. Однажды, открыв дверцу шифоньера, увидел на полках конфеты, печенье. Наелся всего. А вечером поднялся шум, крики. Немцы хватают мать, отца, берут веревку, чтобы их повесить. Я реву. Но все обошлось. А потом немцы от нас ушли. Дома - страшный холод. Ставни закрыты. На стеклах окон - наросты льда. Мы перебираемся в кухню, а комнату закрыли. Топить нечем.
В один из таких дней я стою на табуретке. Заходит отец и протягивает ко мне руки в серых рукавицах и что-то говорит, указывая на свои руки. Потом мы варим кукурузные зерна. Перемалываем их в мясорубке, и я их проталкиваю в неё. Вдруг мой палец цепляется за нож мясорубки. Я кричу. Течёт кровь. Потом отец часто окунает пальцы обеих своих рук в тёплую воду. Они красные. Затем кисти рук у него стали перевязанными. Он лежит на кровати. Причину этого я тогда не понимал. Гораздо позже я узнал из рассказов матери, что отец был освобождён от призыва в армию и с началом войны остался дома. И все трудности пришлось, прежде всего, преодолевать ему. А зима первого военного года, а с ней и условия жизни в Харькове были очень суровые: есть нечего, топить печь нечем (тогда почти везде в Харькове было только печное отопление) да и воды не было, т.к. водопровод не работал. И на Холодной Горе вблизи нас был только один источник воды - ручная водокачка на ул. Пермской. Немцы гоняли людей качать воду. Работал там и отец. Ездил он и на «менку» - менять вещи на продукты. Стояли сильные морозы, и он обморозил руки. Никто его не лечил. Со временем пальцы начали чернеть. Однажды я лежал рядом с отцом на кровати в кухне. Нам в окно светило солнце. Наступала весна. В один из весенних дней было очень тепло. С матерью я иду на базар. Там на столбе с часами видим повешенную женщину. Вдруг над головами слышится страшный грохот. То низко летел самолёт со звёздами на крыльях, по нему стреляли. Мы спрятались в угловой магазин. Когда самолёт улетел, мы вышли на улицу и увидели много летящих с неба листков, которые подбирали люди. То были советские листовки, сброшенные с самолёта. Появились немцы, и мы убежали домой.
А потом мать устроила каким-то образом отца в 9 ю больницу. Мы его проведывали. Так, однажды я с матерью - во дворе 9-й больницы. К нам выходит отец в сером халате. Позже я узнал, что его удалось положить в эту больницу благодаря тому, что ею руководил хорошо знакомый родителям профессор – хирург Александр Иванович Мещанинов. Отец сидит с нами в беседке. Я - у него на руках или бегаю. Солнце - перед закатом. В другой раз - мы снова во дворе больницы. Я с флажком. Мать с кем-то идёт к маленькому деревянному домику. Его открывают, а там лежит много мёртвых людей. Все раздетые. Мать плачет и говорит мне, что - вот твой папа. Я ничего не понимаю. Так воспринялось мною самое страшное событие в нашей семье, круто изменившее нашу последующую жизнь. Случилось это 20 мая 1942 года. Похорон отца не помню. Да их, как говорила мать, и не было, потому что из родных никто не помог ей. И его, как и других «безродных», хоронила больница. И сейчас щемит душа, что я не видел могилу отца, а мать и другие родственники не узнали тогда, где его похоронили и не искали то место. Но по рассказам материных знакомых (в частности, санитарки 9-й больницы тёти Нюры) всех умерших тогда в больнице отвозили в Залютинский лес. Там же хоронили и расстрелянных советских военнопленных. На том месте был поставлен обелиск. А сейчас там, в конце леса, перед поселком Подворки вблизи автотрассы на Харьков и почти напротив ТЕЦ №5, стоит памятник с надписью о том, что в этой могиле захоронены граждане Харькова, умершие во время его оккупации в 1941-43 г.г. Прилагаю фото отца и памятника жертвам оккупации Харькова, сделанное мною 20 мая 2017 г. 
  Шли безмятежные для меня мирные дни моего детства. Жили мы на Холодной горе по улице Абрамовскоя, № 34. Я был одним ребенком в семье родителей Федора Ивановича и Ефросинии Петровны Дубовик. Первые мои воспоминания о войне это - белые облачные полосы на небе и слова матери, что такое явление предвещает плохое - наверно, будет война. А потом - уже зримые впечатления о ней. Так, однажды летом мы с матерью поехали на завод Серп и Молот, где отец работал столяром. Стояли возле киоска. В небе слышался какой-то гул и хлопки. Стоящие рядом люди говорили, что высоко летит немецкий самолёт и по нему стреляют зенитки. В другой раз мы с матерью были в большом магазине с прозрачным потолком. Вдруг страшно завыла сирена (я слышал её в первый раз) и мы побежали домой. А потом в один из теплых вечеров отец, мать и я возвращались от тёти Вари и уже почти возле нашего дома увидели, что по небу движутся узкие световые полосы, которые скрещивались и расходились. Отец говорил: «Это прожекторы ищут немецкие самолёты». Слышны были их гул и глухие хлопки над нами от разрывов зенитных снарядов. Дома у нас появился противогаз. Мне было очень забавно натирать его большие глаза, стёкла, скользким карандашом и надевать его на свою голову.
Дни становились пасмурными. Отец начал копать возле дома траншею - убежище. И вот, однажды, к вечеру начали сильно звенеть стекла и дрожать пол в доме. Мы полезли в вырытую яму. Там были кровать, стулья, горела свечка. Мы часто там прятались. А однажды вечером, когда затих грохот, мы пошли через сад в другой двор в убежище соседей, потому что стали бояться быть одними. Было очень темно. Шёл сильный дождь. В небе что-то грохотало и сверкало. Пролетел самолёт. Мы стояли возле этого убежища, но боялись идти в него, а из него никто не выходил. А в какой-то также пасмурный день меня повели к базару смотреть сбитый немецкий самолёт. Запомнились длинные листы, на них красные штучки. То были крылья самолёта с лампочками.
И так тянулось много дней. Горел Госпром, были бомбёжки. А в одно солнечное утро мы услышали сильный грохот, содрогалась земля! То, как говорили родители, шли танки по улице Свердлова. А перед вечером, когда ещё светило солнце и было очень тихо кругом, мы с отцом пошли по Пермскому переулку к улице Свердлова. Повернули к поликлинике. Кругом - ни души. Увидели, что возле каменной ограды поликлиники стоит пушка, а возле неё сидит, прислонившись к ограде, человек в красноармейской форме. Он был мёртв. А недалеко впереди лежал на рельсах трамвай, опрокинутый на бок. Мы пошли к тете Варе, сестре матери, и моему деду Петру Аврамовичу, которые жили по переулку Мануильсго №3. Зашли во двор. И только прикрыли калитку (фортку, как мы её называли) - за нами во двор вбежали двое военных в тёмно-зеленых касках и таких же рубашках с засученными рукавами. А в руках - автоматы. Начали что то непонятое кричать. Отца и деда ставят к забору, крича «Коммунист!?» Тётя Варя плачет. Так впервые я увидел немцев. Дед что-то им говорил. Они хватают курей и уходят. Мы тоже быстро идём домой.
А у нас в комнате уже сидит немец в светлой шинели, на столе разложена карта, рядом - его фуражка с кокардой, фонарик. Он что-то показывает на карте и говорит плохо по-русски «Москва! Москва капут!». А мне так хочется дотянуться до фонарика. Так закончилось моё раннее детство, и началась другая жизнь. Идет война. Немцы в Харькове и у нас дома. Насколько приятно вспоминать светлые дни раннего детства, когда все было в радость и помнится только одно маленькое родительского наказание (после моего «танца» на диване по пирогам), чем последующие мрачные дни. И даже первая встреча с немцем дома запомнилась огорчением и страхом. Я упоминал о фонарике, который лежал на столе возле немца. Он больше всего меня заинтересовал, ведь его я видел впервые. Я брал его в руки, включал. Но немец выхватил его из моих рук и начал ругаться.
А следующая встреча с другим немцем перед вечером в другой день чуть было не окончилась трагично. Она произошла у входа на склад воинской части по улице Нариманова, куда мои родители пошли, как и другие люди, что-то искать. Ходили мы по чердаку склада, видели винтовочные патроны, заряженные деревянными пулями. Отец набрал в мешок стружек. При выходе из ворот двора на улицу нас встретил немецкий офицер. Мы стали убегать. Он догнал мать, схватил ее за руку, вынул пистолет и намеревался стрелять. Она плачет, показывает на меня, крича «Киндер! Киндер!». Немец ударил мать по лицу, но отпустил.
Далее помню уже зиму. У нас в комнате живут два немца. Когда их нет дома, я проверяю, где что лежит. Однажды, открыв дверцу шифоньера, увидел на полках конфеты, печенье. Наелся всего. А вечером поднялся шум, крики. Немцы хватают мать, отца, берут веревку, чтобы их повесить. Я реву. Но все обошлось. А потом немцы от нас ушли. Дома - страшный холод. Ставни закрыты. На стеклах окон - наросты льда. Мы перебираемся в кухню, а комнату закрыли. Топить нечем.
В один из таких дней я стою на табуретке. Заходит отец и протягивает ко мне руки в серых рукавицах и что-то говорит, указывая на свои руки. Потом мы варим кукурузные зерна. Перемалываем их в мясорубке, и я их проталкиваю в неё. Вдруг мой палец цепляется за нож мясорубки. Я кричу. Течёт кровь. Потом отец часто окунает пальцы обеих своих рук в тёплую воду. Они красные. Затем кисти рук у него стали перевязанными. Он лежит на кровати. Причину этого я тогда не понимал. Гораздо позже я узнал из рассказов матери, что отец был освобождён от призыва в армию и с началом войны остался дома. И все трудности пришлось, прежде всего, преодолевать ему. А зима первого военного года, а с ней и условия жизни в Харькове были очень суровые: есть нечего, топить печь нечем (тогда почти везде в Харькове было только печное отопление) да и воды не было, т.к. водопровод не работал. И на Холодной Горе вблизи нас был только один источник воды - ручная водокачка на ул. Пермской. Немцы гоняли людей качать воду. Работал там и отец. Ездил он и на «менку» - менять вещи на продукты. Стояли сильные морозы, и он обморозил руки. Никто его не лечил. Со временем пальцы начали чернеть. Однажды я лежал рядом с отцом на кровати в кухне. Нам в окно светило солнце. Наступала весна. В один из весенних дней было очень тепло. С матерью я иду на базар. Там на столбе с часами видим повешенную женщину. Вдруг над головами слышится страшный грохот. То низко летел самолёт со звёздами на крыльях, по нему стреляли. Мы спрятались в угловой магазин. Когда самолёт улетел, мы вышли на улицу и увидели много летящих с неба листков, которые подбирали люди. То были советские листовки, сброшенные с самолёта. Появились немцы, и мы убежали домой.
А потом мать устроила каким-то образом отца в 9 ю больницу. Мы его проведывали. Так, однажды я с матерью - во дворе 9-й больницы. К нам выходит отец в сером халате. Позже я узнал, что его удалось положить в эту больницу благодаря тому, что ею руководил хорошо знакомый родителям профессор – хирург Александр Иванович Мещанинов. Отец сидит с нами в беседке. Я - у него на руках или бегаю. Солнце - перед закатом. В другой раз - мы снова во дворе больницы. Я с флажком. Мать с кем-то идёт к маленькому деревянному домику. Его открывают, а там лежит много мёртвых людей. Все раздетые. Мать плачет и говорит мне, что - вот твой папа. Я ничего не понимаю. Так воспринялось мною самое страшное событие в нашей семье, круто изменившее нашу последующую жизнь. Случилось это 20 мая 1942 года. Похорон отца не помню. Да их, как говорила мать, и не было, потому что из родных никто не помог ей. И его, как и других «безродных», хоронила больница. И сейчас щемит душа, что я не видел могилу отца, а мать и другие родственники не узнали тогда, где его похоронили и не искали то место. Но по рассказам материных знакомых (в частности, санитарки 9-й больницы тёти Нюры) всех умерших тогда в больнице отвозили в Залютинский лес. Там же хоронили и расстрелянных советских военнопленных. На том месте был поставлен обелиск. А сейчас там, в конце леса, перед поселком Подворки вблизи автотрассы на Харьков и почти напротив ТЕЦ №5, стоит памятник с надписью о том, что в этой могиле захоронены граждане Харькова, умершие во время его оккупации в 1941-43 г.г. Прилагаю фото  памятника жертвам оккупации Харькова, сделанное мною 20 мая 2017 г. 
 
Михаил Федорович Дубовик, Харьков, 23 мая 2017 года.