Капли стекла. 2 - Как умирают мечты

Я сидел прижавшись лбом к прохладному стеклу, за которым медленно засыпал город, укутываясь податливой тьмой. Редкие прохожие спешили убраться с улиц как можно быстрее, зябко кутаясь в воротники своих курток – к вечеру заметно похолодало. Они нервно вздрагивали, когда наш форд скрипел тормозами на поворотах и отскакивали в стороны, словно опасаясь, что это эта рухлядь боднет их своим проржавелым бампером.

Я их не винил. Они еще боялись за свои жизни, они еще боялись за свои карты, что были аккуратно сложены высокими треугольными фигурами. Они все еще боялись за свою иллюзию, свое стекло – может исцарапанное и грязное, но, по крайней мере, целое. Я бы на их месте тоже боялся. Я бы на их месте тоже бежал.

Мне пришлось прикрыть глаза. Отчасти для того, чтобы не натыкаться на тяжелый взгляд копа в зеркале – интересно, что бы он подумал, если бы знал, что я называю его копом? – а отчасти для того, чтобы приглушить яркие фонари и спрятаться от назойливых брызг неона ночного города.

- Ты как? – нарушил тишину коп. Он явно стыдился своего поведения утром, но не достаточно для того, чтобы извинится. Еще бы, я же один из тех ублюдков, кто поднял руку на свою жену.

- Физически? – переспросил я. – Неплохо.

- А внутри словно все залито жидким вонючим дерьмом?

Я встретился с ним взглядом. Он не выдержал первым. Вот как? Теперь и я так умею?

- Нет, - усмехнулся я. – Внутри пустота. Ничего не чувствую.

- Верно, - кивнул коп. – Это придет завтра. Надо только выспаться. Осознание произошедшего ударит первым лучом солнца с утра.

Мои брови поползли вверх. Коп хмыкнул.

- Мне тоже, - выдавил он.

- Тоже... что?

Брови сшиблись над переносицей, глаза впились в дорогу.

- Жена изменяла.

Я промолчал. Кажется, только издал какой-то возглас. Он хмыкнул.

- Говорила, что работу я любил больше чем ее, а изменяла мне с нашим следаком. Представляешь, а?

Я коротко кивнул, рассматривая бело-сине-красно-зеленые вывески за окном.

- Лживая сука, - чертыхнулся он.

Так вот с чем было связано то послабление при задержании? Мужская солидарность и личный опыт. Интересно, он бы ударил меня, если бы знал обо всем заранее? Возможно. В нашем гнилом мирке все возможно. И падающее стекло, и тонкая белая линия губ, и вшивый кот Шредингера в прихожей.

Он замолчал. Я замолчал. Я молчал и до этого. Молчание теперь вообще станет неотъемлемой частью меня. А к чему говорить, если все сказанное тобой – проглатывают, переваривают и спускают в унитаз мерзкопахнущей кучей. И самое обидное во всем этом говновороте, что потом эта куча, нарушая все законы физики, обязательно свалиться тебе на голову. Холодный душ заказывали? Наш слегка согрелся, пока летел.

Мы со скрежетом вписались в поворот и выехали на центральную улицу – мою улицу. Что-то под днищем заскрипело, брызговики прохрустели по асфальту. Я практически увидел, как отваливается железный колпак и катится, позвякивая по пустынной дороге. Да только не было у фокуса допотопных колпаков.

- Как зовут? – прогремел коп, вырывая меня из мира моих грез.

- Серега, - вздрогнул я.

Коп нервно дернул головой и скривился.

- Это прям судьба, Серега. Меня тоже Серегой зовут.

Я всмотрелся в его лицо – не врал. Да и зачем ему? Хотя, мы ведь все тут сумасшедшие.

- В нас что-то или в имени нашем?

Я пожал плечами.

- И то и то.

Коп одобрительно кивнул.

- Долго вы жили вместе?

- Тринадцать лет в браке. До этого еще встречались два года.

Коп присвистнул.

- Мы-то с моей только три года прожили.

Форд вылетел на перекресток и под равнодушное мерцание желтого глаза светофора пронесся перед самым носом приземистого фургончика какой-то службы. Логотипа я не разобрал – все смазалось одним пятном.

Коп даже не заметил этого. Не услышал и надрывный сигнал клаксона вслед.

- Она тогда еще книгу одну читала, - продолжал он. – И пилила меня каждый день, говоря мол, что любовь живет три года. Слышал о такой? Фребидера, кажется.

- Бегбедер, - поправил я.

- Чего?

- Фредерик Бегбедер – так зовут автора.

- А-а-а. Так вот, я бы этому патлатому козлу с удовольствием его книгу бы в жопу засунул.

Опять виноват кто угодно кроме тебя. Вот он – тот самый человечек, о котором я говорил в самом начале. Теперь виноват красавчик французик, что написал плохую книжку. Кто угодно, но не я, не его высочество коп.

Хотя, кто я такой, чтобы кого-то судить. Особенно теперь. Моя прекрасная жизнь разбита, и осколки стекла падают на землю, режут лицо, хрустят под ногами. Кто в этом виноват? Жена, что раздвигала непослушные ноги направо и налево? Или муж, что в наивности своей полагал, что доброту примут за благость, а не за слабость?

Я склонен верить во второй вариант. Хотя винить жену так просто.

- Слушай, Серега, на этот раз ты легко отделался.

Я впервые с интересом взглянул на копа. Он смотрел на мое отражение в зеркале с положенной копам суровостью.

И правда - легко отделался. И причина всему – тот странный взрыв в «ДайКорпе». Когда меня привезли в пустой участок и усадили в пустом кабинете, я думал что мне конец. Усадят в обезьянник на пару деньков, а его завсегдатаи сломают мне пару ребер, челюсть, руку, разорвут селезенку. И все это за пачку дешевых сигарет.

Но часы шли, а ко мне так никто и не заходил и я уже начал проваливаться в сон, когда дверь открылась, и в кабинет влетел какой-то мужик с майорскими погонами и следом за ним мой новый друг по несчастью с женой – коп Серега.

В нас что-то или в имени нашем?

Они долго переругивались на тему полномочий в центре и на самой территории башни «ДайКорпа», а потом разом замолкли, заметив мое осоловелое лицо.

- Это что за чучело? – взревел майор.

- Да вот задержали... жену ударил.

- Да мне хоть папу римского! – покраснел тучный майор. – За шкирку его и за порог. Сейчас не до него.

- А что за проблемы у вас в «ДайКорпе»? – спросил я сонно. – Я там «на чердаке» работаю.

Их лица вытянулись и побелели. Все знали, что «на чердаке» работает только элита. Такая, например как генеральный директор Дятлов – тот еще дятел – или глава научного отдела – доктор Павлов, у которого все интересовались, не померла ли собака.

Тогда меня под белы рученьки и в машинку. Вежливо, без криков и дубинок. Вот почему женщины так редко обращаются в органы, когда их мужья позволяют себе лишнего? Всего-то пара связей наверху и ты законопослушный человек.

- Но я бы не советовал тебе выходить с ней на второй раунд, - беспристрастно продолжал коп. – Ты выместил свою злобу – и будет. Бить женщин низко, приятель. Слишком низко. Знаю, что порою очень этого хочется, но стоит держать себя в руках, потому как потом, пинать уже могут тебя. Понимаешь?

Его цепкий взгляд отыскал меня в зеркале и вонзился стрелой куда-то между глаз.

Я сдавленно кивнул.

- Вот и отлично. Приехали, - заявил он, сворачивая к тротуару.

Я выглянул в окно: фешенебельная высотка на главной улице мягко освещалась высокими старинными фонарями. Улица убегала вниз, под небольшим уклоном и упиралась в зеркальное тело башни «ДайКорп». Всего-то, каких то четыре квартала.

Но теперь дорогу перегородило оцепенение из составленных капот к капоту полицейских автомобилей. Между ними была натянута желтая лента и выставлены небольшие метровые заборчики. Копы подсвечивали дорогу прожекторами или фарами машин поставленных буквой «Т» к оцеплению. Ярко было так, что казалось сама дорога светится, пронизанная мелкими светодиодами.

Копы о чем-то переговаривались и нервно курили. За оцепление им не позволялось заходить. Башня стояла тихая и спокойная, как и каждую ночь.

Я перевел взгляд на ровную коробку своего дома. Окна в основном темнели черными провалами, изредка освещенными призрачным голубым сиянием изнутри. Те, что располагались в северной части дома, ярко бликовали светом прожекторов. Своих окон я не видел. Они были на самом верху. Мне принадлежал пентхаус.

А если честно я и не хотел их видеть. Зачем? Насладиться их одинокой чернотой и медленно надвигающимся запустением? Там меня никто не ждал. Дом мой, моя крепость, был окутан пеленой молчания, что теперь будет окружать меня каждый день, каждый вечер каждого дня. А как спастись от одиночества я не знал. Разве что был один путь – на дне хрустального бокала с жидкостью цвета янтаря.

Коп оглянулся и ухватился рукой за соседнее кресло. Его брови хмурились.

- Сам-то доберешься? Дорогу помнишь?

Волновался, не сильно ли заехал дубинкой по затылку?

- Дойду по дорожке из битого стекла, - ответил я и выбрался в прохладную ночь.

И ничего подобного. На улице не было холодно. Слегка похолодало, но не настолько, чтобы кутаться в куртках.

Коп все еще хмурился. Видимо мой ответ только уверил его в мысли, что я слегка поехал умом. И может даже не от удара дубинкой.

- Мы все здесь сумасшедшие, - прохрипел я и широко улыбнулся.

Коп вздрогнул и надавил на газ, направляя свой старый форд к оцеплению.

И ты, и я.

Сделав пару шагов к парадному входу, я прижался спиной к стене и запрокинул голову. Торопиться не было смысла. Куда идти? Зачем идти? Что ждет меня там, под небесами? Пустая и такая большая квартира, наполненная призрачными голосами и медленно затихающим смехом моей дочки? Пустые картины и десятки фотографий счастливых людей? Мебель, огни, экраны и жалость. Жалость к себе самому. Сожаления об утраченном. И злоба. Злоба никуда не делась, вот она – забралась поглубже под одежду и тихо нашептывает мне.

Из нагрудного кармана рубашки я извлек мятую пачку сигарет и закурил. Никотин охотно принялся отгонять мрачные мысли, услужливо очищая мой разум до состояния вакуумной пустоты.

Копы у оцепления не обращали на меня никакого внимания. До них было не больше половины квартала, но они даже не взглянули на меня. Видимо, происходящее по эту сторону оцепления их мало волновало. Как собственно и меня мало волновало, что происходило с их стороны.

Двери парадного входа открылись. Фотоэлемент сработал на мое приближение. Я не спешил заходить. Медленно курил и пустым взглядом смотрел на открывшийся мне проход.

Несколько секунд двери озадаченно оставались открытыми, а затем медленно сдвинулись. Интересно, о чем сейчас думала система, отвечающая за работу дверей? Растерялась ли она, не зафиксировав вошедшего человека? Запустила ли систему диагностики, чтобы выяснить причину ложного срабатывания? Или черный молчаливый глаз заметил темную фигуру человека, одиноко стоящего у стены? Думала ли система о чем-то в этот момент? Могла ли она вообще о чем-то думать? Злилась ли она на меня за мое поведение, или ей было безразлично мое присутствие?

Вряд ли. Даже такая навороченная система могла мыслить лишь заложенными в нее строками кода. До полного самосознания нам было еще очень далеко.

Я бросил окурок в урну и, выдохнув, шагнул внутрь. Двери мягко закрылись за моей спиной.

Вестибюль как всегда был залит ослепительным светом десятков ламп дневного освещения. Охрана в своем стеклянном коробе не обратила на меня никакого внимания. Они о чем-то увлеченно переговаривались, пялясь в экраны внешнего наблюдения. Консьерж мне коротко кивнул и вновь уставился в свой монитор, с которого вещала симпатичная девушка, ведущая ночного выпуска новостей.

Лифт приехал бесшумно. Подкрался ко мне, когда я этого не видел. Как и все, что происходило в моей жизни. Я вообще оказался невероятно слепым человеком.

Вставив ключ-карту в специальную щель-приемник, я отправил лифт на самый верх, туда, где живут лишь боги и я. И куча птичьего дерьма на крыше.

Двери открылись. Теплый свет кабины лифта лег оранжевым прямоугольником на полу пустынной прихожей. Сердце отчаянно сжалось в груди. Сколько раз я ходил этим коридором? Сколько раз выходил из лифта? Сколько раз открывал двери новомодным ключом? Никогда еще мне не было так тоскливо, глядя на тускло блестящую дверную ручку моей квартиры. Никогда мне еще не было так гадко. Мое болото теперь всегда со мной. И острый запах гнили будет сопровождать меня до конца моих дней.

Я пересек прихожую. Практически услышал топот бегущих детских ножек. Прижался головой к прохладной поверхности двери и зажмурился. По ту сторону нет ничего. По ту сторону теперь только пустота. Пустота и разлагающийся труп убитой мечты. Он синюшной проституткой свисает с перил моего балкона, украшая стены дома тонкой кровавой линией.

Этим летом мы должны были поехать с Джесс на Черное море. Она объездила уже много стран за свои одиннадцать лет, но там еще не была. Мрина ехать отказалась. Ей не нравилась идея так понижать планку. Я удивился. Теперь мне кажется, я знал, чем она хотела заняться.

Но вот Джесс восприняла все с большим энтузиазмом. Я видел, как засияли ее глазки, как губы расплылись в улыбке. «Ты мне покажешь места, где отдыхал, когда был совсем маленьким, папочка?». И я хотел. Хотел показать ей горы и узкие улочки, безбожные цены и людей, приветливых только когда они считают тебя своим клиентом. Я хотел показать ей дивные закаты над морем, когда заходящее солнце пробивается сквозь балки высоких пирсов, а большие толщи воды разбиваются о длинные волнорезы. Только я и она. Джесс держит меня за руку.

Картина выцвела, пожелтела. Липкая чернота заполнила ее по краям, медленно подбираясь к самому центру, поедая горы, море, поедая людей. И вот нас осталось только двое, но тьма так просто не сдастся, она пожрет и эти две одинокие фигурки и в мире больше не останется ничего, кроме всепоглощающей черноты.

Я толкнул дверь.

Тихий скрип и тишина. Серые призраки мебели мирно покоились в темноте пустой квартиры. Отчего-то было очень больно. Что-то липкое удушающее поднялось изнутри и ухватило меня за горло. Я готовился, но не был готов. К такому невозможно приготовиться.

Шаг, еще шаг. Звук шагов казался оглушающим в пустой квартире.

Тихий мелодичный звук. Такой звук не может родиться на кладбище разбитых надежд. Я прислушался. Я был уверен, что мне это только чудится. Этому звуку здесь не место. Он просто не может здесь быть.

Звук повторился. Кто-то медленно водил по струнам металлическим медиатором. К нему добавился звук голосов. Двух голосов.

Я застыл. Просто боялся двинуться, чтобы не разрушить эту хрупкую и от того такую волшебную иллюзию. Даже мое сердце боялось биться, не решая ускоряться под напором адреналина в крови.

Мелодия полилась гладким щелком, охлаждающим разгоряченное тело в жаркий день. Тихо запел один женский голос, и в ту же секунду к нему присоединился второй. Я знал эти голоса, и я их любил. Каждый по-своему.

Все еще отчего-то медленно ступая, я вышел из коридора в гостиную и тихо прислонился к стене, не желая их беспокоить.

Джесс медленно водила медиатором по струнам старенького Телекатсера, который я купил ей еще в восемь лет. Она хотела именно «санберст», чтобы подобно Кобейну покрасить его в синий оставив только островок оригинального цвета в виде сердца.

Джесс пела свою любимую My Song из «Angel Beats». Даша была ее вторым голосом. Мороженке всегда нравилось, как эта песня звучит именно в таком исполнении: две вокальные женские партии. Она говорила, что именно в таком варианте песня приобретает свой уникальный характер и раскрывается полностью.

Даша заметила меня первая и грустно улыбнулась. Джесс делала вид, что не видит меня или просто не хочет видеть. И снова вроде слова те же, но господи, какая между ними колоссальная, смертельная разница. В первом случае я смогу ее понять и пережить это, а во втором... я просто умру на месте.

Но все это сейчас не имеет никакого значения. Она здесь. Сидит на моем диване. Играет на любимой гитаре. Ее маленькие ручки крепко сжимают ободранный медиатор. Пальчики ловко прыгают по ладам. Глаза закрыты. Тело расслабленно. И она поет. Ах, как она поет. Ее голос пробуждает во мне что-то. Что-то что казалось, совсем недавно умерло, что-то, что казалось мне уже не вернуть.

Джесс здесь, а больше мне ничего не надо. Только стоять в этой темноте и слушать ее голос. И пусть она больше не захочет говорить со мной, смотреть на меня, достаточно и того, что я могу ее видеть.

Песня закончилась. Девушки протянули последнее «аригато» и замолчали. Мелодия все еще звучала, наполняя комнату чарующим ароматом волшебства. Волшебства другой жизни, чужой жизни. Жизни, в которой ты ни за что ни в ответе. В которой все плохое происходит с другими. В которой ты всего лишь сторонний наблюдатель.

Но вот мелодия оборвалась, возвращая нас в жестокую реальность. Возвращая нас в мир, в котором нужно что-то делать, что-то говорить, мир, в котором нужно смотреть друг другу в глаза.

Джесс еще раз провела по струнам. Медиатор медленно опустился в низ. Левая рука откинула волосы со лба. Глаза открылись. Два голубеньких кусочка неба обратились ко мне.

- Привет, папочка.

Последний раз удар такой силы я получал от Марины, в тот день, когда она сказала, что беременна. Я помню, что тогда согнулся пополам не в силах говорить, не в силах вздохнуть. Маринка очень испугалась. Она считала, что я испуган, что я сбегу. А когда увидела слезы на моих глазах, расплакалась вместе со мной. А потом мы долго смеялись.

Я быстро хватал ртом воздух, отчаянно сопротивляясь внутреннему позыву разреветься как ребенок, и благодарил бога и все высшие силы за то, что в эту часть комнаты не проникает яркий неоновый свет уличных баннеров.

- Привет, деточка.

Я никогда ее так не называл. Даже когда она была еще совсем кроха и помещалась у меня на одной руке. Джесс это знала. Даша тоже это знала.

- Мне, пожалуй, пора, - хлопнула себя по коленям наша молодая няня.

Как всегда правильно оценила ситуацию. Сколько я ей плачу? Сколько бы ни платил, этого явно не достаточно.

- Сергей Васильевич?

Я вздрогнул.

- Холодильник был почти пуст и я приготовила несколько бутербродов из того что было. – Даша говорила уверенно, без страха в голосе. Она не боялась меня. Она была обычной Дашей, словно ничего и не случилось. – Мы с юной Кортни Лав перекусили...

- Не хочу быть Кортни – она шлюха, - заявила Джесс, своим привычным капризным тоном. – Хочу быть Куртом.

- Как скажешь, обезьянка, - пропела в ответ Даша и повернулась ко мне: - Джесс я накормила, так что до утра наша рок-звезда не проголодается. Но вот утром стоит сходить в магазин за продуктами, иначе вы помрете самой противной голодной смертью.

Даша говорила все это вполне серьезно, но с таким уморительным выражением лица, что мне захотелось от всей души расхохотаться.

- В этом нет ничего смешного, Сергей Васильевич, - Даша комично скривила носик, как всегда, когда ее не воспринимали всерьез. – Голодная – не самая приятная из смертей.

- Спасибо, Даша. Кроме тебя мне не на кого положиться.

Девушка смутилась и принялась копаться в кончиках волос.

- Подожди минутку, я вызову тебе машину. Уже поздно.

- Я возьму такси... - попыталась вставить она.

- На улицах что-то происходит, Даша, и я не хочу отпускать тебя с всякими проходимцами. Минуту.

Большое преимущество работы «на чердаке» состояло в том, что ты в любое время дня и ночи мог вызвать себе личного водителя в бронированном автомобиле класса люкс. Водители всегда были подтянуты, опрятны, послушны, молчаливы и с великолепной военной подготовкой.

Как я уже говорил, дела у меня шли в гору.

- Да, спасибо, Николай. – Я нажал на экране клавишу отбоя. – Николай будет через две минуты.

- Не стоило, Сергей Васильевич. – Голос тихий. Взгляд в пол.

- Уже поздно, Даша, а твоя помощь мне нужна как воздух.

Девушка как-то серьезно и в тоже время испуганно взглянула на меня:

- В любое время дня и ночи!

Ох, это уже перебор девочка.

Я закрыл за смущенной девушкой дверь и вернулся в комнату. Эх, эти молодые девицы слишком уж романтизируют взрослых мужчин, особенно женатых. Что-то они в них видят. Возможно уверенность и надежность. Вот только зачастую рассмотреть правду им не позволяет их глупость. В этом нет ничего плохого, это не оскорбление. Все люди глупы в молодости. Молодость как раз то время, когда стоит совершать ошибки. Но все же порою лучше лишний раз подумать, а не бросаться вперед сломя голову. За долгие раздумья еще никого не казнили... как мне кажется.

Я осторожно, словно нашкодивший щенок, подошел к дивану, на котором сидела Джесс, и присел рядом.

Звякнул телефон. Николай написал, что посадил Дашу и везет ее домой. На душе стало чуточку легче. Одной заботой меньше.

Я осторожно взглянул налево. Вторая «забота» сидела тихая как мышка. Гитара стояла прислонившись грифом к уселку.

Я убрал телефон. Джесс осторожно опустила голову мне на плечо.

- Я рада, что ты вернулся, папочка.

Проглотив ком, я тихо ответил:

- Я рад, что ты вернулась, мороженка.