Глава 3

— Ну как? — сказал дядя Миша днём 10 июня, — с работы поперли?
Они сидели в обиталище дяди Миши на кухне. Расстановка сил такова: Артур курит в окно; спиной к нему за круглым столиком сидит дядя Миша в мятой зеленой футболке «Sex Pistols» и раскладывает карты; кухонная утварь выстроена по струнке вдоль кухонной тумбы, как взвод солдат; пухлый черный кот спит на личной подушечке в углу у двери; овощи в миске усердно распространяют запах овощей. Всякий раз в гостях у старика Артур удивлялся этой аккуратной опрятности. Дядя Миша не позволял непорядку завладеть даже крохотным кусочком комнаты. Все красочные эпитеты, которыми хозяйка квартиры Артура щедро осыпала дядю Мишу, рассыпались в пыль, стоило увидеть его скромный педантизм. Это была наглядная демонстрация его стержня. Это была его внутренняя борьба с одиночеством после развода — он сам себе доказывал, что чего-то ещё стоит, хоть и с проблемами с алкоголем, с отвратительным характером и долгами за свет — он может взять себя в руки и содержать свой угол в успокаивающем глаз порядке.
— С работы поперли, Артур? — задумчиво повторил дядя Миша, колдуя над колодой.
— Поперли, дядя Миша, — наконец сказал Артур.
Тот обернулся через плечо и хмыкнул.
— Вот и правильно! Всю жизнь бы жрал говно в этой забегаловке, а так хоть свободным человеком стал. Теперь найдешь хорошую работу.
Они глотнули обжигающего чаю и взялись за карты.
Играли в преферанс — точнее, в «гусарика», как ласково называл преферанс для двух человек дядя Миша. Сбоку от них пустел третий стул, на нём сидел «болван», то есть несуществующий игрок. Когда ход переходил к «болвану», дядя Миша звучно хлопал по спинке стула рукой. Иногда он делал это излишне громко, даже что-то приговаривая, как будто бы изо всех сил пытался смеяться над одиночеством. 
За окном мычали машины, и тень дяди Миши постепенно укорачивалась, сдавая позиции на закиданном картами столе.
Они вообще играли только в какие-то невероятно серьезные карточные игры. Старик не любил обычные застольные баталии.
— «Дурак», — говорил он, — на то так и называется, что дураки в него и играют. Все игры за себя говорят. «Пьяница», «козёл», «очко», всё это дело понятное. Другое дело — вслушайся! — «вист», «преферанс», «покер», да даже «кинг». Тут сразу же что-то грандиозное чувствуется, серьёзное. Это тебе не с цыгаркой в зубах бить туза об стол. Здесь тебе и стратегия, и извилинами пошевелить надо, и радость от победы, как будто второе Бородино выиграл.
— Бородино-то не выиграли, — осторожно отвечал Артур.
— Ну один черт — наши там так порешали, что потом французов давили сапогом до самого Парижа. Здоровская драчка, наверное, была, хорошая.
— Хорошая… Толстой говорил, что люди, признающие войну полезной… в общем, что это люди безнравственные, что ли.
Тут дядю Мишу почему-то аж передернуло.
— Что ты говоришь! А Державин говорил, что лучше нет призванья, чем защищать своё отечество — и что дальше, кто лучше, Державин или Толстой? Да при чем тут вообще Толстой, мать твою за ногу? — дядя Миша хлопнул картами об стол и чуть привстал, — Артур, я, б***ь, сомневаюсь, что не зря тебе эти книжки вообще дал. Ты меня сейчас знаниями Толстого хочешь поразить, или что? Ты до этого такой парень был — добрый, смеялся чему-то, тосты какие вспоминал, с ума сойти можно. А теперь сидишь, как филин на жерде, ухаешь что-то, супишься. Не так мир работает, юноша! Не через цитаты Толстого и Державина! Это же… как ключики к двери, и они все подходят, и скважин меряно-немеряно, а ты будто бы берешь этот ключик и стучишь им по дереву настойчиво так.
Артур растерянно жамкал край карты. У него жарило кожу лица, как в солярии, и он невнятно проговорил:
— Да я же чтобы лучше. Просто…
— А, понял, — дядя Миша чуть успокоился, правда, забыл про карты, и стал шарить в карманах в поисках пачки, — девушка. Ох, святые угоднички… пошли покурим-то, ладно тебе, не корчись.
Артур тихо приткнулся рядом и, невольно повторяя за дядей Мишей, выпустил, не вдыхая, первую затяжку, сразу за ней начиная вторую.
— Эх ты, Мартин Иден ленинградского разлива… — дядя Миша хмыкнул пару раз, — я даже себя узнаю в какой-то мере. Нет, я, конечно, так с размаха в воду не кидался… Ты думаешь, баба, она что? Рассказал стишок — раздвигает ноги? Нужно, чтобы ты хотел становиться лучше ради нее, понимаешь, чудила? Не понимаешь… Ладно, я тебе универсальный совет дам. Уходи в закат.
Артур испуганно переспросил.
— В закат. Забиваешь на неё огромный болтяру. Докажи, что ты не дерьма кусок, разожги костерок в ней, я не знаю, Артур, тебе не семь лет, чтобы я за тебя всё продумывал. Слышишь меня, юноша?
Артура совсем размазало после этой беседы, и он не находил себе места, метался по комнате, как бильярдный шар, отскакивая от углов, бездумно переключал треки на ноутбуке и пролистывал страничку Лисички, точно в какой-то раз должна была открыться некая тайна. Постепенно он собрался с мыслями.

Оставалось держаться за последнюю путеводную звездочку. Артур схватился за Диму крепко, пока тот вёл его по ниточке над пропастью. Часов в шесть вечера он забирал Артура до квартиры, где должна была прогреметь вписка. Там должна была быть Лисичка. Артур решился на радикальную для себя тактику: выкинул из головы всё представления о любви и девушках и оставил только мутные фразы дяди Миши.
«Молитесь, — думал Артур, садясь на пассажирское сиденье машины, — молитесь, дядя Миша, что вы правы, иначе я оторву к херам ваши бакенбарды, отравлю кота и обоссу идеальный ламинат на кухне».
Они пронеслись на новенькой черной «Хонде» по Лиговскому, срезая переулками, чтобы не попасть в пробки, и свернули ближе к центру в сторону Невского.
— Вписку, — сказал Дима, — устраивает местный барин, его зовут Павел. Если спросишь, кем работает, скажет, мол — специалист по теоретической механике, инженер, но в первую очередь он гениальный поэт, просто скромник. Даже учитывая моё отношение к поэзии… Ты сам оценишь, пишет он здорово, — Дима покрутил рукой в воздухе, будто сам не верил в свою сентиментальность, — Сам-то как? Работать будешь где-то, или всё?
Артур не отвечал и смотрел в своё отражение в стекле.
Лисичка, горящий светлячок в желтой футболке и джинсовых шортиках, встретила его легким дружеским объятием, чему Артур был несказанно рад, хотя и не подал виду. Дима, выпрямив спину, обошел всех стоящих людей, числом около десяти, и пожал всем руку с одинаковой силой.
— Слушай. Я не буду рукав забивать, — сказала Лисичка Диме.
Они стояли, стиснутые ржавыми боками высоких стен, в типичном «колодце» и превращали его в огромную пепельницу, двигаясь по кругу и отдуваясь от душного воздуха.
— Да кто бы сомневался. Человек, который постоянно говорит всем, что сделает татуировку, никогда её не набьет.
— Ох, — сказала Лисичка, — хуже моей матери. Давай теперь снова про то, как это вредно. Ну и чего ты мордочку кривишь? Цирк какой-то. Артура своего доставай с лекциями.
Подошли еще несколько людей. Среди незнакомцев был тот самый художник, которого Артур отпаивал в баре, он же Вадик. В нормальном состоянии он был действительно внушителен. Чем-то напоминал Че Гавару, если бы тот брился машинкой. Далее: парочка грустных девушек и таких же унылых парней; веселая особа с припухлыми щеками, немножко вытянутым лицом и тонкими, идеально горизонтальными бровями, представившаяся Полиной; еще парочка безликих индивидуумов и, собственно, сам Павел. Артур вспомнил, что видел Павла краем глаза на одной из посиделок. Его сложно было не запомнить. Мощное телосложение. Кудрявые русые волосы и светлая борода, к тому же аккуратно постриженная, орлиный нос — вылитый русский богатырь. Он ходил размашисто, говорил звонко, как бил в колокол, и в целом его чистая речь отдавала металлическим оттенком.
— Всем слушать! — сказал Павел, едва войдя в колодец, и поднял руку, — мы собрались на раут в моей квартире. Запоминайте правила. Не шуметь после одиннадцати. Не выбрасывать окурки из окна. Не давать корм коту, он страдает почками. Не портить настроение другим отдыхающим. Все услышали?
— А можно, как в прошлый раз, жечь стулья? — спросила Полина и переглянулась с кем-то в толпе.
— Чтоб я о таком даже не слышал! — на полном серьезе ответил Павел, развернувшись к ней корпусом, — это была ошибка молодости, а на ошибках, как известно, нужно учиться. Я лично сейчас пересчитаю стулья, и если к завтрашнему утру не досчитаюсь хотя бы одного, то поделю его стоимость на всех и не выпущу ни единой души из квартиры, пока вы её не возместите.

Все зашушкались, где-то раздалось протяжное «О-о-о…», кто-то сказал: «Ну всё, Павел на коне». Постепенно людская масса просочилась внутрь дома и растеклась по лестнице.
Прихожая встретила приятным запахом чистой обуви и картошки.
— У нас в распоряжении две бутылки хорошего виски, — сказал Павел, сразу двинув на кухню, — одна — рома, шесть бутылок пива и целый холодильник закуски. Кто-то, вижу, благоразумно взял своё. Бон аппети. Приступим к трапезе.
Пили пиво в гостиной, разбив тишину холостяцкой квартиры дробью открываемых бутылок. Комната не очень просторная, но обставленная с броским вкусом. Черные кресла, на стене висят старомодные часы, и в углу зачем-то еще одни, большие, с маятником. К дверце шкафа аккуратно прилеплен лист дел на неделю.
Пока остальные с восторженным любопытством плюхались в кресла, знакомились, жали руки и опробовали придуманные по пути шутки, Артур не мог отвести глаз от Лисички. Он изучал каждое движение её ярко-красных губ, вслушивался в каждую её небрежно брошенную фразу. Наконец, дошло до того, что он промахнулся горлышком мимо губ и пролил пиво на джинсы.
«Так, что там с тактикой, — думал он злобно, долбя свой «Кофф», — ага, стоило ей улыбнуться мне — к собачьей матери полетела вся тактика».
Пришлось насильно заставить себя пройти на балкон покурить и развеяться. Узкие перила тонко очерчивали горизонт улицы, и между решеток бесконечно мелькали пятна суетливых автомобилей. Он наткнулся на Павла и Вадика. К ним ещё зачем-то притесался Дима, который не курил.
— Я не курю, — сказал Дима, — не вижу смысла понапрасну забивать себе легкие. О, Артур! Тебе бы тоже задуматься стоило об этом.
— Молодец, Дима, — сказал Павел, — ты не куришь, храни тебя Господь. Я думаю, это стоит отдельного тоста.
— Ну вот к чему этот сарказм? — Дима даже не повернул голову к собеседнику, — я ведь признаю тоже за собой недостатки — вот, пью зачем-то, хотя это, блин, неплохой удар по здоровью. Просто говорю. Курение абсолютно бесполезно. Ну в конце концов, есть же электронные сигареты, если вам зачем-то нужен никотин. Пластыри.
— Дмитрий, — сказал Павел, — выходи с нами на балкон, обклеенный пластырями, ради всего хорошего. Но ты начинаешь забываться и нарушаешь сразу два правила. Ты мешаешь нам предаваться отдыху.
— А второе какое? Ни**я больше не нарушал, — раздраженно огрызнулся Дима.
— Второе я только что придумал: Дмитрию запрещено находиться на балконе, пока на балконе курит Павел.
Дима сплюнул на улицу и ушел под общий хохот.
— Он не обиделся? — осторожно спросил Артур.
— Если и обиделся, забудет через пару стопок, — сказал Вадик.
— Ну как с Лерой? — внезапно спросил Павел. 
Артура словно по стенке размазало.
— Б**, а что с Лерой? Ну, в смысле. Что у нас с ней такое, чтобы — «как»?
Тут он заметил, что двое перед ним натужно скрипят от сдерживаемого смеха. Павел хлопнул Артура по плечу и говорил уже тише, выпростав руку с сигаретой в окно:
— Не напрягайся, я шучу. Ты прозрачен, как льдинка, друг, если ещё не понял этого. Если бы от твоего взгляда вырастал бы цветок, то Лера превратилась бы в ходячую клумбу. Не раскисай так. Все вокруг флиртуют, это прекрасно, это весна, гормоны и буйство молодости, Артур.
Чувствуя, что его будто передают из рук дяди Миши в ручищи Павла, Артур призвал остатки гордости и смог спокойно ответить:
— Черт с ним. Лисичка — дохлый, наверное, номер.
— Так. Почему?
— Да ты смотри на меня. Ну я же сам слышал, что она думает обо мне. Что я… быдло какое-то, ну.
— Как же ты мнителен! — Павел, вроде бы, в искреннем удивлении покачал головой, — Брось, Артур. Начнем, наверное, с того, что она кидается словами, как шелухой от семечек. Может, ты тогда правда чем-то не понравился ей. Может, ты правда показал себя не с лучшей стороны. Но Лера — человек настроения. Сущий ребенок. «Вчера ещё в глаза глядел, а нынче - всё косится в сторону!» А завтра она изобретет свежую причину посмеяться над тобой. Я говорю тебе сейчас объективно, зная Леру очень давно. То, что сейчас стоит передо мной, — Павел ленинским жестом показал на грудь Артура, — вполне может понравиться ей. Возможно, до безумия. При каких-то условиях.
— Почему ты так со мной разговариваешь? — сказал Артур.
Павел вежливо попросил уточнить.
— Напрямик. И как будто мы знакомы давно.
— Ты мне, Артур, понравился, — сказал Павел, — такой ответ тебя устраивает? Прости, если смущаю тебя такой прямотой, я почему-то был уверен, что ты это оценишь. Кто там ломится? Не так он открывается, Полина!
Павел с Вадиком пошли в комнату и впустили едва стоявшую на месте девушку. Сначала Артур видел только мельтешащее длинное лицо, потом Полина смогла втиснуться на балкон, обнимая блестяще-антрацитовую бутыль вина.
— Здравствуй! — сказала она, повышая интонацию чуть ли не на каждом слове, — мы как-то внизу не познакомились, тут не познакомились, давай хоть на балконе познакомимся. Тебя зовут Антон?
— Артур, — поправил тот, — я только докурил, к сожалению.
— Вот как? Придется, Артур, тебе начинать новую! Я Полина. Лучше — Поля.
После краткого обмена информацией Артур закончил вторую нольпяшку, и, зажигая вторую сигарету, уже чувствовал, что готов рассказать Полине всю свою биографию и планы на жизнь. От табака Поля отказалась и просто встала рядом, прислонившись к стене загорелым плечом.
— Значит, ты здесь недавно? — сказала она, — и как тебе Петербург? Успел где побывать?
— Ой, — ответил Артур, — не будем.
— Часто спрашивают?
— Да, я же не туристом сюда приехал. Вообще только недавно взялся саморазвиваться, ну… Книжки, например, нашел какие-то.
— Литература — это очень здорово, — серьезно сказала Поля, откинув со лба длинную светлую прядь, — что тебе нравится?
Тут Артура разнесло, однако Поля слушала его сбивчивую и самоуверенную речь с огромным вниманием, так что к концу ему стало невыносимо стыдно, и, докурив, он закончил словами:
— Да всё это бред… ты вот где учишься? Работаешь?
— Медфак, — ответила она.
После этого Артура закружило в рваном хороводе, откуда-то неслись отвратительные шутки, над которыми все синхронно хохотали, и он даже в какой-то момент думал, что умрет от смеха, пока Вадик, сам едва говоривший, заканчивал анекдот: «...сторож говорит, темное или светлое? А?» Кто-то сел играть в карты в темном коридоре, и Павел споткнулся об них, ушиб колено и усиленным в стократ от алкоголя голосом вещал проклятия всему подряд. Наконец, все снова вернулись в гостиную, чтобы открыть ледяную и влажную бутылку «Джеймсона».
— Пашенька, что же ты её так долго открываешь, — сказала Лисичка, — и поставьте какой-нибудь фон, а то как на похоронах сидим.
— Девушка, — с напевом сказал Павел, — будьте спокойней, впереди еще целая ночь. Если вам некуда девать свою буйную молодость, можете приготовить нам салат, все ингредиенты ждут в холодильнике.
— А что мы будем слушать? — спросил Артур, как только Лисичка скрылась на кухне.
— Что-нибудь торжественное и звучное, — сказал Павел и обвел рукой словно бы весь Петербург, — в этом городе нельзя слушать медленное и депрессивное, иначе он съедает тебя с потрохами, а потом выплевывает косточки на Думскую.
Включили концерт то ли Рахманинова, то ли Прокофьева, открыли виски. Пытались поднять тосты за чьи-то вечные ценности, но никто ни в чем конкретном не сошелся, так что чокались и говорили вразнобой. Одна девушка, посмеявшись над слабостью Вадика перед запивкой (он тратил целый стакан на колы на пару глотков), нечаянно развязала ядерную войну из-за того, стоит ли виски закусывать или запивать, и через несколько минут по всей гостиной летали ругательства массового поражения. Каждый пытался вспомнить всё более и более правдоподобную и эпичную историю: чей-то дед закусывал чуть ли не подметкой от сапога, а чей-то друг запивал чифиром. Спор, казалось бы, пустяковый, разделил тусовку аж на три непримиримых лагеря: в один, со сторонниками закуски, попали Павел, Вадик и Полина, остальные, рыцари запивона, во главе с Лисичкой оккупировали кухню и тут же разразились гражданской войной (смешивать или запивать). Артур стоял посреди гостиной со стаканом в руке, не смея приткнуться ни туда, ни туда, и привлекал секундные насмешливые взгляды своей нерешительностью. Через пару мгновений он вспомнил про дядю Мишу и его разговор про закат, решительно направился к Павлу и тут же влился в беседу о предназначении человека.
— Вот ты говоришь, Артур, зачем я пошел в теоретическую механику, — пробасил Павел, откинувшись в кресле, и, похоже, ничуть не смутившись немного бестактного вопроса, — я тебе отвечу: потому что это дело всей моей жизни. Даже не так… у японцев есть замечательное слово — «Икигай». Оно значит, что я занимаюсь тем, что — раз! — умею делать, — два! — люблю делать, — три! — что приносит доход мне, — четыре! — что приносит пользу людям. Кто же знает, может, в этом и есть рецепт всего счастья на земле? А знают его только японцы! Где мы, русские, ищем своё счастье? — Павел окинул сидевших перед ним на полу Вадика, Полину и Артура таким укоряющим взглядом, будто они были лучше представители всего русского народа, — да прямо же наоборот — в противной обломовщине, в традициях, в быту, в домашнем уюте или, наоборот, путешествиях! В общем, некий «заслуженный отдых»… А делом всей жизни тут даже и не пахнет. Вот так, Артур. Нетрудолюбивая мы нация.
— О какой нации ты сейчас? — сказала Полина, — ты говоришь о «русских». Это, прости, вот эти исконные русские славяне? Или можно считать и мелкие народы, и, например, Чечню, армян? Это же колоссально разные вещи.
— Вот и я думаю, — приглушенно сказал Вадик, хмуря густые грузинские брови.
— Мы же живем в одной стране, с некими общими культурными реалиями, — сказал Павел.
— И у нас по всей России, по-твоему, такой вот дружный интернационал? — сказала Поля.
Само собой, всё это рухнуло в вязкий диспут о национализме, где каждый ссылался на свой личный опыт, путался в понятиях, размахивал руками. Артур сначала горячо что-то доказывал, ведомый оставшимися от прошлой жизни стереотипами, пылким лозунгом вещал: «Хачи! Хачи!», а потом извинялся перед Вадиком. Павел уперся зачем-то в Русские марши и говорил: «Вот живой пример!», хотя никто так и не понял, чему это пример. Стеклись из кухни позорные рыцари запивона, тоже влились; наконец, вся компания ухнула в кухню, как на традиционный форум обсуждения глобальных проблем, и в дергающейся от тиканья часов гостиной остались Вадик, Полина и Артур.
Вадик сосредоточенно пытался сделать глубинную бомбу из виски и «Коффа». Полина вообще, казалось, потеряла интерес к окружающему, и, театрально закинув ноги в черных колготках на подлокотник кресла, смотрела в одну точку, периодически прикладываясь к виски. Часы показывали час ночи. Из старых колонок на тумбе пел бессмертные романсы Александр Вертинский. Артур ерзал в кресле, уже утонув в шуме алкоголя. Вадика отвлекать было бесполезно, но сложно понять, стоило ли начинать разговор с Полиной. Как в высшее общество попал — попробуй пойми, к кому обратиться и что говорить. Но эти добрые и до нереальности живые люди лихо заполнили пустоту внутри Артура, и он внутренне горячо был благодарен Диме, хотя и не знал, как этому практичному человеку что-то подобное выразить. Или благодарность настолько сама собой разумеется, что её не нужно озвучивать? Так должно быть принято в этом обществе?

Полина вдруг заговорила сама; взгляд её так и остался прикован к бежевым обоям, но она, наверное, обращалась к Артуру.
— Павел, — сказала она, — пишет стихи, которые отличаются несколько от всего иного прочего, простите мой ломаный русский. Знаешь, есть такое чувство. Когда… заходишь почитать современных поэтов, а у них будто…. Одно и то же, одно и то же, только разными сопливыми метафорами.
Артур согласился и наугад сказал:
— Суходрочка.
И, видимо, попал, потому что Поля закивала.
— Пусть суходрочка будет. Выкидываем смело всю шелуху, претенциозность — в сухом остатке та же любовь, рифмующаяся на морковь, или как у нас плохо живется. А тут совсем другое. Господи. Он, может, пишет не идеально, у него есть какие-то мелочи, ошибки — но он открывает что-то невероятное! Я до сих пор помню одну строчку. Секунду.. «О, милые приятели, как замечательно, что на руках не кровь, а слезы божьей матери». Вроде так. В контексте, конечно… Я вырвала. И переврала. Это ведь ирония, ты понял? Насмешка над тем, как мы в дружеской компании оправдываем все свои поступки и красиво себя продаем. Ну, по-детски, может, не совсем ритмично. Но господи! Настолько свежее любого псевдоверлибра Маренкова!
— Сколько ты выпила?
— Как будто это так важно?
После этих слов Поля вновь замолчала, и раздался бой часов — два ночи.
— Медфак, — попытался продолжить разговор Артур, едва перебираясь через бурелом пьяных мыслей.
— Да, медфак, — согласилась Поля, — а ты на вышку не собираешься, да? Слушай, ты же вроде в баре работаешь, Дима что-то такое упоминал.
— Работал. Там была стычка, после которой уже терпение… того. Я ушел сам.
— Сдался перед лицом Петербурга? — сказала Поля, сурово посмотрев на Артура.
— Да почему. Я сдался? Нет, ну есть какая-то усталость, что ли… Я же нет, работал и в родном городе, там и жестче бывало, просто после того, как…
Поля вдруг рассмеялась, и Артур понял, что она пошутила. Они с Павлом были в чем-то похожи.
— Прости, наверное, работа сейчас поважнее стихов для тебя будет, Артур. Давай лучше искать тебе работу.
— Давай, — сказал Артур.
После этого они напились в дрова.

Когда практически все разошлись, Артур остался в гостиной спать с Димой. Тот изрыгал просто килограммы, центнеры и тонны слов, охватывал в своей речи и звезд интернета, и каких-то ученых, и новейшие исследования науки, и, как и следовало ожидать, свёл свой монолог к способам «разгона» мозга.
— Вчера я узнал у хорошего человека, — сказал он, — как правильно планировать курсы нейростимуляторов. Я закуплюсь сразу на год. Надо только денег достать. Сейчас закончу монтаж одного видео, мне за него обещали пару кусков… И потом еще займу у Художника, выйдет как раз. Ты бы лучше вместо своих сигарет… Вот опять хватаешься за пачку! Давай сейчас-то хоть не кури?
— Да почему? — возмущенно сказал Артур (это была его самая длинная реплика), — я просто хочу, понимаешь… упорядочить в голове всё, что ты мне тут нап***ел.
— Ну тогда ладно, — успокоился Дима.
Артур вышел на балкон, закурил, присев на пол, и тут же уснул, перед отключкой успев подумать:
«Лисичка куда-то делась. Интересно, я хорошо ушел в закат? Дядя Миша, я хорошо ушел в закат?»