Любка

Разбитная, громкоголосая Любка
числилась в совхозной стройбригаде разнорабочей. Кра-
сивое имя – Любовь, Любушка, Любава, Любаня – никак не клеи-
лось к ее образу. В деревню Любку привез ее муж – Славка Бусы-
гин, такой же непритязательный, недалекий мужичок из местных.
Трудились супруги в совхозе честно и безропотно – «куда родина
направит». Славка – трактористом, Любка – на разных работах.
В строительной группе она только числилась, а на деле ее мог-
ли направить по разнарядке на любой объект. Причем из пяти не-
квалифицированных рабочих Любке доставались самые трудоем-
кие, грязные работы как худой затычке в бочке. То клетки в те-
лятнике скоблить-чистить к новому отелу, то из овощехранили-
ща по весне гниль таскать в тяжелых бадьях-вёдрах, то зимой об-
щественные уборные долбить от смерзшихся фекалий. Один раз
деревенские сорванцы бросили в общественный колодец дохлую
кошку. Так Любке после того, как она с товарками без устали вы-
черпывала и сливала колодезную воду, пришлось опуститься по
цепи на самое дно и вытащить зловонную падаль.
Впрочем, прораб называл ее даже по имени отчеству, когда да-
вал задание после планерки:
– Ну-с, Любовь Витальевна, куда сегодня вас определить? –
получалось это у него как-то злорадно-ядовито. Любку бесило это
обращение. Лучше бы сказал, как всем: «А тебе, Любка, туда-то
и туда-то». Если она пыталась как-то огрызнуться начальнику,
слова ее тонули во взрыве смеха. Смеялись рабочие, смеялось на-
чальство – никто не считался с ее мнением.
Знающие люди говорили, что в школе Любка училась слабо.
Кое-как и абы как окончила восьмилетку. Речь ее была косноя-
зычной, неразвитой. А вот нецензурной бранью владела она в со-
вершенстве, виртуозно связывая слова в предложениях матерны-
ми глаголами и прилагательными.
Смолоду семья была вроде бы сносная. Родились у Любки со
Славкой дочери-близнецы. Кто-то таки надоумил Любку: «Назо-
ви Вера да Надя. Будет у вас Вера, Надежда и Любовь!» Погля-
нулся Любке такой расклад. Да только и девчонок своих называла
она грубо – Верка, Надька. Со временем пристрастились супруги
к спиртному. И покатились под горку – кто быстрее. У Любки были
красивые пышные волосы. Как только женщины не умудряются в
наведении красоты на своей голове! Бигуди, плойки, начесы, лаки
и накладки – все идет в дело. Любке достаточно вымыть волосы,
просушить и причесать, как нравится – прическа готова.
Большие миндалевидные глаза в прозелень не излучали ин-
теллекта, но было в них что-то эдакое: не то грусть, не то насторо-
женная внимательность, замкнутая сосредоточенность, которая
делала лицо привлекательным.
Однако печать ее возлияний все более отражалась в одутлова-
тых веках. Щеки и крылья носа покрылись паутиной красных ка-
пилляров – характерным признаком пьющих людей. Некогда кра-
сивая Любкина шевелюра стала тусклой, спутанной, часто быва-
ла немытой.
Родственников в деревне у Бусыгиных не было. Славкины ро-
дители умерли до его женитьбы, сестры задолго до этого укатили
в города. Была у Славки дальняя по отцовской линии тётка – Свет-
лова Галина Сергеевна, женщина добрая и благородная, но пле-
мянник как-то сам ее сторонился, стеснялся, не хотел обременять
родством. Галина Сергеевна же из чувства сострадания принима-
ла участие в жизни племянника. Иногда зазывала к себе Любку,
пыталась увещевать. Пожалуй, одна она называла её Любой:
– Что же ты делаешь, Люба?! Пьешь напару с мужем. Ты жен-
щина, мать, многое в твоих руках. Кабы ты дом как следует вела,
мужа, детей кормила, обихаживала, может быть, он не загляды-
вал бы лишний раз в рюмку. А ты вместо этого сама промышля-
ешь: «Как бы выпить!» Плохо, когда муж пьяница, а уж когда
жена этим грешит – последнее это дело, Люба!
Любка становилась кроткой, не оправдывалась, начинала сама
себя костерить последними словами. Галина Сергеевна морщилась:
– Люба, Люба, сколько раз я тебя просила: «Не выражайся в
моем доме, не принято это у нас. Дети наши выросли, но отродясь
таких слов не слыхивали, дядя Володя, не дай Бог, услышит, он
тебя больше на порог не пустит».
– Не буду, не буду! – запальчиво обещала Любка, но тут же
срывалась, не получалось у нее иначе.
Галина Сергеевна в конце концов выпроваживала гостью из
дома, сунув в руки узелок:
– Посмотри, Люба, может, выберешь себе чего. Опять дочки из
города привезли. Оно хоть и ношеное, все чистенькое, в прилич-
ном состоянии. Там и детское хорошее.
Любка тянула к Галине Сергеевне синюшные губы:
– Тёть Галь, дай я тебя поцелую. Знашь, как я тебя люблю! Во
всёй деревне одна ты человек! А девки у тебя, тёть Галь, совсем не
такие! – Любка многозначительно поднимала палец вверх. – Вон,
младшая, которая еще при вас, какими глазищами на меня зырка-
ет. Лучше бы ударила с-с…
– Люба, а ну-ка, прекрати! – меняла Галина Сергеевна добро-
желательный тон.
– Прости, прости, тёть Галь! – Любка, если бывала в подпи-
тии, падала Галине Сергеевне в ноги, ползала, лебезила: – Прости
меня дуру, тёть Галь!
– Зачем так унижаться, Люба?! Возьмись за ум, живи по-чело-
вечески и люди к тебе иначе относиться станут.
Любка как-то сразу приободрялась. Пружинно вскакивала с
колен, и, прищурив глаза, зло выговаривала:
– Вот это уж дудки! Ни перед кем я не унижаюсь, тёть Галя! А
перед тобой я на колени встаю потому как ты человек! Я ради тебя
горы сверну, только ты позови!
– Ступай, Люба, Бог тебе судья!
Муж и дочери не раз выговаривали Галине Сергеевне: «Что ты
с ней возишься? Много она тебя послушалась!» Мудрая женщина
стояла на своем:
– Неплохой она человек, я это сердцем чувствую. Что-то с ма-
терью у нее было не так. Обиженная она с детства. Как зверек за-
травленный.
Любкины слова благодарности к Галине Сергеевне не расхо-
дились с делом. Стоило тётушке затеять какую-то работу, Любка
прибегала и бескорыстно предлагала свою помощь, не гнушаясь
ни чем: копала ли картошку, месила ли глину, чистила ли погреб,
укладывала в поленницу дрова.
Пробовали некоторые деревенские хитрые кумушки «завербо-
вать» Любку в помощь задарма, полагаясь на ее бесхитростность.
Да не тут-то было! Ни к кому Любка не нанималась: «Ищите дура-
ков в зеркале!» Только к Галине Сергеевне бежала добровольно.
Младшая дочь Светловых закончила десятилетку, собралась
ехать в область, поступать в вуз. Галина Сергеевна собиралась
сама увезти Маришку в город (самостоятельно девчонка еще нигде
не бывала). Да вот незадача: обязали провести ревизию на цент-
ральном складе совхоза.
Марина успокаивала родителей:
– Когда-то придется начинать. Доеду, ничего со мной не слу-
чится. В городе Лена встретит.
Мать провожала дочь до остановки. Зашли в автобус, поздоро-
вались. Женщина, сидящая у окна, обернулась:
– Здрассте, тёть Галя, привет, Маринка!
Галина Сергеевна удивилась:
– Люба? Далёко ли собралась?
– В областную больницу, разве вы не слышали? Славке опера-
цию сделали. – Не стесняясь выражений, Любка на весь автобус
живописала приступ, приключившийся с мужем.
– Какой ему диагноз ставят? – Спросила Галина Сергеевна.
Из рассказа Любки поняла, что племяннику оперировали язву
желудка. Невесело подумала: «Ну, вот и допился один».
– А девочек на кого оставила?
– В садик увела. Вечером Валька заберет, а завтра я приеду.
Кто такая Валька, Галина Сергеевна хорошо знала. Сосед-
ка это, собутыльница. Как на такого человека можно своих детей
оставить? Понимала Галина Сергеевна и то, что завтра Любка ни-
как не успеет вернуться.
– Почему ко мне не пришла, Люба, ведь не чужие? Девочек я
сама заберу, а ты за Маришкой в дороге присмотри. На станции би-
леты в один вагон постарайся достать, а в городе ее Лена встретит.
Маринка не села рядом с родственницей. В душе даже негодо-
вала на мать: «Сама бы добралась, позориться с этой!»
– Заняла место? – обратилась Галина Сергеевна к дочери, под-
толкнула легонько в спину – Пойдем прощаться, я тебе еще кое-
что для Лены накажу.
Маришка легко соскочила с порожка, подала матери руку.
Мать увлекла ее в сторонку:
– Вижу, губы надула! Ничего, потерпишь, доедете. И у меня на
душе спокойнее – не чужая нам Люба. И в дороге всегда вдвоем спо-
дручнее, мало ли что. Ты, Маришка, вот что: Лене передай, пусть
Любы не чурается, даст свой адрес. Если ей негде будет переноче-
вать, к вам приедет. Ночку переночует, больше ей не понадобится.
– Ладно, – нехотя согласилась Маришка.
Вернулась в салон, села, не взглянув на нечаянную попутчицу.
Но Любка не досаждала ей. Тупо смотрела в окно, о чем-то думала.
Прибыли. Станционный вокзал переполнен людьми, из двух
работает одна касса.
– Карауль вещи, – сухо кинула Любка девчонке.
– А деньги, Люба? – Маришке пришлось назвать ее так, не на-
зовешь ведь взрослую женщину Любкой.
– Потом отдашь, поедем-то вместе, – уже врезаясь в толпу,
крикнула родственница.
Маринка видела, как Любка, толкаясь локтями, вступила в пе-
ребранку с какой-то разбитной бабой. Миновав ту, уже сцепилась
с мужиком, который упорно доказывал: «Куда прёшь? Ты тут не
стояла!» В душе Маринка переживала: «Ну как билетов не доста-
нем, придется ночь на вокзале коротать». К дальней родственнице
у нее в эти минуты родилось чувство благодарности. Любку меж-
ду тем так затянуло в толпу, что уже непонятно было, далеко ли
близко ей до кассы. Четверть часа спустя красная и потная она ра-
ботала локтями уже на выход.
– Фух, Маришка, твое счастье! Купила! Уж какое место доста-
лось, не обессудь, главное, в один вагон, как тёть Галя просила.
Маришка смотрела обескуражено:
– Что вы, Люба, я вам столько благодарна, самой бы мне точно
не пробиться. Вы не обижаетесь за то, что я вас Любой называю?
– Ха-х, смешная ты. Зови как хошь, хочь чугунком, я привыч-
ная, только в печку не ставь! А ты вроде ничего, девка, мне рань-
ше казалось, что ты страсть какая ломотная.
В переполненном плацкартном вагоне Любка сидела молча. Ле-
нивым взглядом провожала снующих туда-сюда пассажиров. Пе-
рехватив робкий взгляд попутчицы, приободрила: «Ничё, пробь-
емся, Маришка!»
Пассажирский поезд ехал на умеренной скорости. Состав по-
долгу втягивался на станции и разъезды, подолгу стоял. На одной
из таких станций Любка вышла из вагона. Не было ее довольно
долго. Маришка даже забеспокоилась. Доехать-то она и одна те-
перь доедет, как бы Любка от поезда не отстала, ну как напьет-
ся опять. Состав вздрогнул, лязгнул, чуть сдвинулся с места, по-
том сильно дёрнулся, пассажиры невольно качнулись в противо-
положную сторону. Из тамбура послышалась перебранка, затем
Любкин громкий беспечный смех и невнятный громкий разговор с
вызовом. Маришка знала этот смех, эту браваду в голосе, у нее ёк-
нуло сердце: «Ах, Любка, Любка, видно, опять выпила!»
– Проходим, проходим, гражданка! – это уже проводница тре-
бовала порядка.
 Любка, наконец, пробралась на свое место румяная, возбуж-
денная, она что-то прятала слева под кофточкой, придерживая
правой рукой. Подмигнула Маришке:
– Все нормально?
– Угу, – чуть слышно подтвердила девчонка.
– Поехали! – сказала громко, будто это зависело от нее.
Теперь она сделалась общительной, лезла с разговорами к по-
путчикам. Маришка отмалчивалась. Как самую младшую в семье
ее оберегали от пошлого, грубого, потому Любкины терпко-солё-
ные фразы резали слух.
Любка же, отлучаясь в туалет, возвращалась все веселее и
развязнее. Маришка решила сесть на боковое место у окна и не
принимать участие в разговоре. Однако когда сама отправилась в
туалет, у двери ей преградили путь три циничных парня, они ку-
ражились, отпускали сальные шуточки, лапали девчонку за пле-
чи, за руки. Маринка вернулась, и вынуждена была попросить по-
мощь у родственницы. Любка с воинственным видом встала, ве-
лела идти Маришке впереди, сама двинулась следом. Едва парни
снова попытались привязаться к Маришке, Любка грубо, с напо-
ром закричала:
– А ну, убрал руки! Пасть порву, только пальцем прикоснись!
– Ты чё, баба, в натуре?
– В натуре, так же как и ты! – ответила на их же языке. – Эта
девчонка со мной, тебе понятно?!
– Наше вам, – кривлялся парень.
– Ага, отоварю по рогам, и как звать не спрошу!
– Фильтруй базар, тёлка!
– Да ладно, пошли, ну её, – тянули его двое других.
Маришке опять пришлось благодарить Любку. Та растянулась
в улыбке:
– Ты не дуйся, Маришка, ну выпила я маленько, к утру как
стеклышко буду.
Поезд прибыл в семь часов утра. Лена бегала по перрону, вы-
сматривала младшую сестренку. Любка сдала ее с рук на руки,
сама поспешила на автобусную остановку.
Галина Сергеевна как обещала забрала детей из детсада. Давно
не видела она их. Девчушки чуть подросли, но как и раньше оста-
вались диковатые, неласковые. Неухоженные, с грязными ногтя-
ми не только на руках, но и на ногах. Густые как у матери волосы
спутаны, немыты. Неряшливо вытянутые на коленках колготки в
пятнах, застиранные платьица. «Ах, Люба, Люба, дочками бы тебе
заняться, а не пьянствовать».
Истопила баню, искупала детей, нарядила в одежки внучек.
Причесала, наплела косок. Испекла блинчиков, накормила. Дев-
чонки таяли на глазах под ласками бабушки. Поздним вечером пе-
ред сном, уложила детей в чистую постель, достала книжку ска-
зок, присела рядом. Девочки притихли, натянув одеяло до подбо-
родков, смотрели детскими лучистыми глазами, затаив дыхание
слушали. У Галины Сергеевны то и дело набегали непрошеные
слезы, она вытирала их украдкой. Надюшка спросила:
– Бабушка, почему ты плачешь?
– Я не плачу, а радуюсь, какие вы славные да красивые. Толь-
ко вот никак отличить не могу: которая из вас Верунька, а кото-
рая Надейка?
Сестренки живо переглянулись, засмеялись тихонько. Более
смелая Надюшка откинула одеяло, похлопала себя ладошкой по
груди:
– Я Надька.
– А я Верка, – повторила близняшка жест сестры.
– Нет, неправильно, запомните: ты – Вера, Верочка, Верунька,
а ты – Надя, Надюшка, Надейка.
Девчонки, не сговариваясь, натянули одеяло на головы, чулю-
кали там как воробышки. И опять Надюшка высказалась первая:
– Нет, нас мамка Надька и Верка называет.
Галина Сергеевна будто не слышала:
– Верочка, скажи, как маму с папой зовут?
– Мамку – Любка, папку – Славка.
Пожилая женщина поднялась, оправила на детях одеяло:
– А теперь спать, мои хорошие. Завтра вставать рано.
Назавтра Любка не вернулась, как и предполагала Галина Сер-
геевна, и опять она весь вечер провозилась с девчонками.
По возвращении Любки, Галина Сергеевна наставляла нера-
дивую мать:
– Люба, дочки у тебя какие славные, вот твой главный смысл
в жизни! Наведи в доме порядок. Слава вернется, ему строгая ди-
ета нужна. Занимайся детьми, люби их. Научись чему-то женско-
му. Ты хотя бы носки, варежки детям связать можешь?
Любка сидела нахохлившаяся, слушала, не возражала. На во-
прос Галины Сергеевны ответила с запозданием:
– Тёть Галь, да разве я их не люблю? И Славку жалко. Ой, тёть
Галь, ты бы видела, какой он худой стал – кожа да кости!
– А я тебе о чем? Вернется он, прояви о нем заботу, иначе еще
хуже будет.
Уже в воротах, расставаясь, Любка призналась:
– Ты вот спрашивала про варежки. Ни х-х… Ой, прости, тёть
Галя! Ничё я не умею! Ты бы показала. Я ведь все понимаю, толь-
ко ничё с собой поделать не могу. С вечера думаю: «Завяжу! Утром
б-бы, – борется Любка со своим языком. Выразительно хлопает
себя ладошкой по губам. – Опять думки: «Где бы, чё добыть?»
Галина Сергеевна всплеснула руками:
– Лечиться тебе надо, Люба, это болезнь! А еще работать над
собой, нет чудодейственной пилюли – проглотил и прошло. Надо
самой захотеть.
Любка уходит, безнадежно махнув рукой. Так и будут дальше
продолжаться ее взлеты и падения: то запьёт горько и безысход-
но, то отчаянно станет бороться с пагубной страстью.
Маришка поступит в Училище искусств. Вскоре выйдут на
пенсию Владимир Степанович и Галина Сергеевна. Близняшки
Бусыгины пойдут в школу.
На последнем курсе Марина приехала вместе со старшими
сестрами на большой родительский юбилей – Золотую свадьбу.
Галина Сергеевна заметно постарела, но не утратила бодро-
сти духа. Хлопочет, как лучше принять гостей, чем и как накрыть
стол. Кого пригласить на столь значимый юбилей. Чуть речь зай-
дет о Славке с Любкой, дочери отговаривать мать:
– Мама, ты сама будешь не рада. Они себя с добрыми людь-
ми и вести-то не умеют! Потом запьет опять Любка, а ты себя бу-
дешь винить.
– И то верно. Ну, ладно, я их после на чай приглашу, – согла-
шается Галина Сергеевна.
Когда разъехались гости и опустел дом, Галина Сергеевна
вспомнила обещанное слово – пригласила племянника с женой на
чай. Славка не пришел. Любка явилась с лиловым фингалом под
глазом. Злая, расхристанная с очередного загула. Галина Сергеев-
на виду не подала, не задала лишнего вопроса. Усадила гостью за
стол, как положено. Расставила чайные приборы, угощение, села
напротив. Ждала, когда Любка сама заговорит. Любка прихлебы-
вала чай, постепенно оттаивала.
– Покажи, тёть Галь, чё вам на юбилей надарили?
Тётушка вынесла пакеты, раскладывала на диване, поясняла,
чей подарок. Затем открыла сервант, вынула из-за стекла сувенир
сделала. Денег-то она еще личных не имеет. Она так старалась, а
ты одним махом... – вдруг осеклась на полуслове. Лицо Любки ста-
ло страшным – багрово-красным, рот перекосила гримаса боли и
отчаяния. В тот же миг Любка рухнула со стула на колени пред по-
жилой женщиной:
– Тёть Галя, родненькая, прости ты меня дуру! Крыса я подза-
борная помойная, ондатра облезлая! Сама не знаю, что на меня на-
шло. Я тебе… Я куплю, – Любка в запальчивости ловила и целова-
ла руки Галины Сергеевны.
– Встань, Люба, встань немедленно!
Любка взглянула снизу вверх в лицо тётушки, отпустила ее
руки, и, пригнув голову к своим коленям, заплакала навзрыд,
тяжко, со стоном переводя дыхание.
Плакала и Галина Сергеевна, сквозь слезы приговаривая:
– Что же ты такая неприкаянная, Люба? Что ж ты жизнь соб-
ственную ломаешь, здоровье и молодость губишь, о детях своих
не думаешь? Видно, в худой час родила тебя мать, да не облизала
вовремя как телка! – она присела рядом на одно колено, гладила
Любку по голове. – Вставай, Люба, успокойся. Вставай.
Любка затихла, оторвала зареванное лицо от ладоней. Плечи
ее все еще вздрагивали, прерывисто билось в груди дыхание.
– Пойду я, тёть Галя.
Она тяжело встала. Галина Сергеевна живо преградила ей до-
рогу, – что-то неладное, ледяное послышалось ей в голосе Любки:
– Садись, Люба, рассказывай, что приключилось? Славка
опять руки распускает?
Любка села грузным безвольным кульком на свое место:
– Распускает, тёть Галя. Это я ешо увернулась, убил бы. Рань-
ше хоть этого не было, а теперь… Ай, поделом мне, всё одно пропа-
дать! – она не поднимала головы, потом виновато взглянула, – Я
и твоего – этого, – она указала рукой на сувенир, будто за живого
приняла. Ты уж прости!
– Не слепая я, поняла, что в сердцах ты это сделала. – Она под-
няла оторванную головку, примерила к бутылке. – Да тут ничего
страшного, мы ее приклеим. Посмотри-ка.
Любка не взглянула, не ответила, по лицу ее ручьем катились
слезы.
– Ты вот тут про мамку помянула, тёть Галя. А мамки-то у
меня, можно сказать, и не было. Она ведь меня какими только сло-
вами не крыла.
Галина Сергеевна гладила ее по спине, по плечам:
– жениха и невесту, поставила на стол. С гордостью заявила:
– А это от младшенькой.Своими руками сделала.
На лице Любки отразилось не то удивление, не то восторг.
Сувенир был и правда хорош!Жених во фраке и цилиндре –
плоская с «плечами» бутылка,искусно расписанная Маришки-
ной рукой. Тут тебе и фрак с лацканами, белоснежная рубашка и
руки вдоль туловища. Крохотный галстук-бабочка и цилиндр
из черного бархата. Голова из глины. Невеста – хрустальный фужер, перевернутый вниз «юбочкой». Юбка украшена белыми кружевами, рюшами. Шляп-
ка – подошва фужера, в кружевах и перьях. Голова и ручки тоже из
глины. Невеста прижимает к груди мизерный букетик.
Любка какое-то время рассматривала сувенир, поворачивала,
разглядывала со всех сторон, трогала кружева. Потом вдруг зали-
лась громким смехом:
– Ой, не могу! Ой, уморила! Тёть Галь, только ты не обижай-
ся на меня – чудные вы все какие-то. Стала бы я заниматься такой
ерундой! Ха-ха-ха. Ой, не могу! Как представлю, сижу бы я, бу-
тылки разрисовываю. Хо-х, умора! А этот-то, кобелина, как жи-
вой, ты посмотри на него! – Любка отодвинула стул и смотрела на
«жениха» искоса, подбоченясь: «Смотришь? Ух, сволочь, все вы
одинаковые! Что вам от бабы надо? Только передком повернись,
вы уж как мухи на мед, сволочи!» Она вдруг выкинула руку, рез-
ким движением схватила бутылку, отвернула «жениху» головку и
в сердцах бросила на стол: «Вот тебе, зараза такая!»
Галина Сергеевна не успела опомниться, из груди ее вырвал-
ся вскрик:
– Ах! Люба, что же ты наделала, Люба?! Это для тебя лишь
безделица, а для меня подарок дорогой! Маришка своими руками
– Ты поплачь, Любушка, поплачь, выскажись.
– С детства. Понимаешь? Имени-то у меня никогда не было. Ко-
рова, кобыла, сука, как только она меня не окрестила. – Опершись
на стол локтем, и уронив голову, Любка плакала теперь всласть. –
Одна ты меня по имени по-человечески называешь – Люба, Лю-
бушка. Кто я для всех? Любка. Любкой и помру. – Она чуть при-
подняла голову, взглянула на Галину Сергеевну:
– Мамка кобелей в дом водила, пила с ними. Допилась. Один еёный
хахаль и ссильничал меня. Посадили его. Мамка померла – сгорела
с водки. Тут Славка нарисовался. Думала: «Ну, заживу теперь. Своя
семья, дом, ребятишки. А вот и не заметила, как мамкиной тропкой
пошла». Любка вдруг спохватилась: – Тёть Галь, ты не думай, я сво-
их девок люблю. Вот вырастут, я им все до копеечки отдавать буду.
Только бы им хорошо было. И они меня любят, жалеют. Вчерась при-
мочки мне на глаз делали, – она усмехнулась, – потешные они. Оди-
наковые, я иногда сама их не различаю. Они тебя, тёть Галь, знаешь,
как любят! – Слезы ее высохли. – Помнишь, ты с имя оставалась,
когда Славку на операцию положили? Они мне после все уши про-
жужжали: «Баба Галя хорошая. У бабы Гали сказки, постель мяг-
кая-мягкая. Баба Галя нас Надейкой да Верушкой называла».
– Во-о-т, – подхватила Галина Сергеевна, – Люба, разве так
трудно дочек своих ласково называть, не Надькой да Веркой, На-
дюшкой, Верушкой?
– Называю я, тёть Галя, с тех пор, как они мне это рассказа-
ли, стыдно мне стало. Я теперь сама не доем, не допью, а девок не
обижаю. Наряжаю их как могу. Пускай хоть им лучшая доля до-
станется. Раньше мне в детском саду воспитатели высказывали:
«Грязные у тебя девчонки». Я хай раскрою, всем рты позатыкаю.
А как от тебя забрала их нарядных, с той поры сама следить ста-
ла. Долго ли постирать, погладить?
– Своя ноша не тяжела, Люба. Рада, что ты понимать начина-
ешь. Ты вот сама сказала, что Славка руку стал на тебя подни-
мать. А почему?
– Раз попробовал, видать понравилось. В этот раз жрать ему
не приготовила, а в прошлый совсем ни за что накатил. Придурок
дак!
Галина Сергеевна налила свежего чаю, подвинула ближе к
Любке чашку:
– Себя, Люба, полюбить надо. Какой ты сама себя видишь, так
тебя и люди воспринимают, и Славка. Ты вот тут всех крыс, ондатр
собрала. И ондатра, и крыса – божьи твари. Все под Богом ходим,
Люба. Но мы с тобой женщины. Вот и неси себя женщиной. Ты ведь
молодая, приведи себя в порядок. Говоришь, девчонок наряжаешь,
а сама ходишь абы как. У тебя такие красивые волосы, глаза.
Любка не дала договорить: «Ты уж скажешь, тёть Галя!» –
вдруг краска смущения залила ее лицо.
– Эх, Люба, видно, давно никто тебе таких слов не говорил. А
вот послушайся моих советов и сама увидишь – мы сами кузнецы
своего счастья.
Пей чай, а я пока девчонкам гостинцы соберу. Большие они
уже. В каком нынче классе?
– В третий перешли.
Ушла Любка с полным пакетом гостинцев. Галина Сергеевна
еще долго сидела за столом, думала о чем-то, вздыхала. Зашел су-
пруг с улицы:
– Опять ты эту Любку привечаешь?
Владимир Степанович не любил пьющую женщину как мно-
гие в селе.
– Привечаю. Несчастная она. Все понимает, а совладать с со-
бой не может. Жалко мне ее, жалко и все тут. Доброе слово и кош-
ке приятно, а это человек.
– Человека с нее уже не будет.
Галина Сергеевна принялась убирать со стола, грустно вздох-
нула:
– Как знать, может она-то как раз человечнее многих других и
нас с тобой вместе взятых.
Маришка в стенах училища встретилась с будущим мужем.
Защитились, поступили на один курс института Культуры. На
втором курсе поженились. На третьем Марина родила сына. Муж
устроился на работу. Оба перевелись на заочное отделение.
Два года спустя в гостях у родителей Марина спросила у ма-
тери:
– Мама, а Любка живая? Пьет или образумилась?
– Долго не пила, держалась. В доме порядок навела. Она ведь
трудолюбивая, у нее все в руках горит. Ко мне приходила. Чаю по-
пьем, насмеемся. Все фотографии ваши рассматривала. Мечтала:
«Вот бы моим девкам счастье эдакое!» Вязать я ее научила. Она
и мне тапочки в подарок связала. Сама больше радовалась, когда
дарила. А тут опять запила. С тех пор, как Славку похоронила.
– А дочери?
– Дочери хорошие, главное – дружные. После девятого класса
поступили в профтехучилище, учатся на поваров. Приезжают до-
мой, вымоют все в квартире, выстирают, шторки свежие повесят.
Вроде и Люба угомонится. А уедут, она опять за свое.
Через два года, ранней весной, когда лопаются клейкие поч-
ки у тополей, а березы наливаются земным соком, Галина Серге-
евна умерла.
Съехались дети, внуки и правнуки. Почти все село пришло
проводить добрую женщину. Любка пришла перед самым выно-
сом. Люди зашушукались, расступились. Ни на кого не глядя, жен-
щина встала перед гробом на колени:
– Тёть Галя, прости меня! Одна ты для меня была человеком.
Одна! – горько заплакала.
Кто-то отчетливо произнес: «Водка в тебе плачет». От этих слов
Любка заревела навзрыд. Кто-то тихонько тронул ее за плечо:
– Ты не плачь, Любушка, помни нашу маму светло.
Любка повернула голову – рядом Маришка.
За поминальным столом Любка не прикоснулась к спиртному.
Съела блин, ложку кутьи, запила компотом, положила в карман
две конфеты и встала. Уже на выходе ее догнала Марина.
– Люба, пойдем, возьми на память от мамы, что хочешь, – от-
крыла дверку шкафа, где аккуратным рядом костюмы и платья
матери.
Любка указала на первую попавшуюся вещь. Марина сняла с
плечиков платье.
– Возьми. А вот еще платочек. У мамы много платков, люби-
ла она.
В комнату заглянула соседка:
– Марина, можно тебя на минутку?
Марина вышла, Любка услышала громкий шепот за дверью:
– Ты зачем ей вещи даешь? Она же все пропьет! На помин
души нужно добрым людям раздавать.
Любка бросила вещи на кровать, выскочила из комнаты, не
помня себя, бросилась к дверям. Марина нагнала ее уже в калит-
ке ограды.
– Не дури, Люба, возьми, я же от всей души. Мама любила
тебя, помни об этом! – Марина заплакала, обняла Любку. – Пожа-
луйста, помни, Любушка.
На сороковой день матери, Марина по приезду узнала, что
Любка слегла. На поминки она не пришла. Марина после собрала
гостинец, отправилась к ней сама. В доме скромно, но чисто. Люб-
ка лежала на кровати, тихо стонала. На стук в двери не ответила,
лишь чуть приподняла голову. Узнав Марину, заплакала:
– Маришка! Проходи, проходи. Я сейчас встану, вот отпустит
немного.
– Лежи, лежи, Люба. Я вот тут тебе собрала кое-что, маму по-
мянуть. Сорок дней ведь уже.
Марину поразила перемена, произошедшая с женщиной. От
Любки остались одни косточки. Ввалившиеся глаза, заостривший-
ся нос. Горячечный взгляд. Больная подала слабый голос:
– Сорок? А-а, я тут валяюсь, уже в днях со счету сбилась. А
пакет-то ты Маришка, убери в холодильник, я ведь не ем ничего,
одну воду пью. Верунька с Надюшкой помянут. Они ее тоже лю-
били.
– Люба, что случилось с тобой? Я завтра домой еду. Собирай-
ся, со мной поедешь. Я тебя сама в областную больницу свожу, об-
следуешься. Ты ведь еще совсем не старая, меня лет на пятнад-
цать старше.
Любка вяло улыбнулась:
– Ошибаешься. Я тебя только на пять лет старше. – И увидев
в глазах Марины удивление, добавила: – А то! Ты проживи такую
жизнь, какую я прожила, еще краше будешь! Прости, это я так.
За больницу спасибо, никуда мне больше не надо. Меня девки уже
везде свозили. Саркома желудка у меня. Понимаешь, что это та-
кое? Это говорят матка у рака. Поделом мне за мою жизнь непу-
тевую!
Дверь хлопнула, Марина повернула голову. У Любки потеплел
взгляд:
– Это Надюшка моя. Они по очереди за мной ходят. Работа не
отпускает, а то бы они, голубки, тут обе вились вокруг меня как ве-
ночки. Завтра Верушка приедет, Наде на работу.
Марина уходила с тяжелым сердцем. Так вдруг стало жалко
Любку.
Через несколько дней ей позвонил отец. Сообщил, что Люба
умерла. Дочерям перед смертью наказала: «Нарядите меня в тёть
Галино платье и платочек. Она святая была. Авось Господь обо-
знается, скостит хоть часть моих грехов».
Вряд ли Любка знала выстраданное, покаянное есенинское:
«/Чтоб за все за грехи мои тяжкие, / за неверие в благодать/ поло-
жили меня в русской рубашке/под иконами умирать/», скорее по
наитию понадеялась на добрую душу тётушки.