Добрая полячка уберет ваш дом чисто

'Добрая полячка уберет ваш дом чисто.'
Объявление мне понравилось. Я позвонил. Ответил веселый женский голос.
- Какая еще добрая полячка? - подумал я, услышав родную трасянку.
- Што убіраць, - спросила она, - дом, кварціру?
- Дом.
- Бальшы?
- Нет, не большой.
- Дзе вы жывёце?
Я назвал адрес.
- Далёка ехаць, - сказала она, - дабавіце дзясяточку на дарогу?
Я согласился.
Я налаживал поливалку во дворе, когда угрюмый тип на старом перекрашенном бывшем полицейском форде подвез ее к моему дому. Он опустил окно и посмотрел на меня с нескрываемой ненавистью. Дверь хлопнула. Машина по-гоночному развернулась на месте и, с проворотом, визгом и запахом резины, умчалась. Так обычно дрифтуют на ворованных машинах черные подростки. Для нашей деревенской улицы это было  событие. Сосед выглянул из своего двора.
- Откуда вы, добрая полячка? - спросил я, специально надавливая на твердое 'ч'. Она улыбнулась.
- Я з Краснага, пад Маладзечнам.
- A я из Минска.
Мы познакомились. Ее звали Галя.
- Ну, - сказала Галя, - што тут убіраць?
- Вот этот дом, - я сделал обобщающий жест руками.
- О, які бальшы! Ты ж гаварыў, што маленькі!
Что-то в моем облике ей подсказало, что можно перейти на ты.
- Послушайте, Галя, я не буду с вами торговаться. Назовите сумму, и на этом поладим.
- Мне нада паглядзець, што убіраць, - сказала она.
Я повел ее экскурсией по дому.
В какой-то момент я понял, что для того, чтобы назвать правильную сумму, она не может определиться с уровнем моего дохода. В нашем странном доме, с разрисованными детской рукой стенами, дикой живописью гениальных минских художников, огромными, в полстены, вокзальными часами, художественными изделиями из ржавой колючей проволоки, предметами псевдостарины, не было привычных ее глазу критериев благосостояния.
Я решил Гале помочь: "Ста долларов хватит?"
Самое большое, на что она могла рассчитывать по внутреннему прейскуранту, - семьдесят долларов, но все-таки сказала: "Сто дваццаць".
- Нет, - твердо сказал я, - сто и ни цента больше, и вы убираете подвальное помещение, туалет и ванную. Мою комнату убирать не нужно, я свою комнату убираю сам.
Она согласилась.
Уборщицей она была опытной. Сама собрала Рэйнбов, свободно ориентировалась в рсенале механизмов, приспособлений, химических составов и других средств, которые дала современная цивилизация американской домохозяйке. Когда она включила пылесос, я ушел в свою комнату к интернету. Через час она постучала в дверь моей комнаты.
- Входите.
Она переоделась для работы в короткие шорты и пляжную маечку, и я заметил, что у нее, для ее приблизительных сорока, отличная фигура.
- Слухай, - сказала она, - там у цябе ў шкафу мой любімы каньяк "Мятакса", можна я сабе трошкі налью?
- Наливайте, - сказал я, - a pаботе это не помешает?
- Не, толькі лепей будзе. Можа і ты са мной пасядзіш?
- Посижу. Кофе будешь?
- Давай кофе. Будзем, як у Польшчы.

- Ну, лэхаім, - сказала она и опрокинула первую стопку метаксы.
- А почему ты добрая полячка? - поинтересовался я.
- А хто ж яшчэ? Да 39 года мы ўсе палякі і былі. Толькі потым, калі Саветы сталі перапісваць, многа хто назваўся беларусамі. А каторыя хацелі заставацца палякамі, тыя - цю-цю! - у Сібір паехалі, – она показала пустой рюмкой в сторону Нью-Джерси. Я ў Польшчы пражыла чатыры гады, перш чым у Амэрыку паехаць. Па-польску свабодна гавару.
- Откуда вы это знаете, про перепись, сколько вам лет? - спросил я.
- Пра перапіс бабка расказвала. А колькі ты мне даш?
Зная правило хорошего тона, что женский возраст следует всегда приуменьшать, я сказал 35.
- Твая жонка маладзейшая? - спросила она, - Красівая ў цябе ванна: эта крыша сьцяклянная і кабіна празрачная, зеркала на ўсю сьцяну. Для жонкі ўсё?
- Для жены.
- Разьдзельна сьпіце.
- Она с ребёнком.
- А дзе вы ўстрачаецеся?
Ее прямота и явный интерес к моей мужской особе мне нравились.
- В ванной комнате, – сказал я, чтобы разогреть тему.
- А дзе яна зараз?
- В Мексику отправил с сыном, позагoрать.
- Відаць, грошай у цябе поўная кішэня.
- Трохі ёсьць, - в тон ей ответил я.
- Даўно ты зьдзесь?
- Двадцать лет.
- Чым займаесься?
- Магазин на Брайтоне. А вы?
- Што ты выкаеш? Давай на ты, - она налила себе уже третью рюмку, - убіраю, ну і яшчэ ўсялякім, чым баба можа зарабіць.
- Семья есть?
- Там засталася, дочка ўзрослая, у Мінску жыве. А тут - сын. Я замужам.
- Кто муж?
- А ты мужыка бачыў, каторы мяне прывез? Гэта мой муж.
- Странный немного.
- Мала сказаць, што странны - на ўсю галаву еbануты! Ды яшчэ інвалід, зь дзецтва. Сваімі нагамі ня ходзіць, але ўсё астальное ў яго работае як трэба. Адзіны сын у бацькоў. Яны - бухарскія.
 Я ў іх хоматэндай была. Ціпа, домработніца. Аднаго разу ў яго ў комнаце прыбірала. Жарка. Я кофтачку зьняла, а ён са сваёй каляскі смотрыць і кажа: найдзі мне бабу, я табе заплачу. А я кажу: зачэм некага шукаць, што табе нада? А ён кажа: усё, што астальным нада, тое і мне. Так і дагаварыліся: мне яго бацькі атдзельна плацілі, а за дапалніцельныя услугі - ён сам. У яго грошы ёсьць. Ён робіць, штосьціка там делае ў камп’ютары, а яшчэ гасударства пасобіе дае. Я да іх так год пашцішта хадзіла і не бераглася, ня думала, што магу ад яго забярэменьнець.  А тут раз - і пажалуста! Я яго бацкам кажу: “Аплаціце аборт і ўсё астальное. Я тут нелегальна, у мяне медзяцынскай страхоўкі няма і лішніх грошай няма, мне ніхто нічога бясплатна не дае, я должна ўсё сама зарабляць”. А яны стали плакать и кажуць: “Ой, ня нада аборту. Наш инвалид у нас адзіны сын. Пасьля яго ўся фамілія абарвецца. Радзі нам дзіцё, мы табе грошай дадим”. Гэта значыць, каб я была як сурагатная маці. А я ім, не будь дурная,  кажу: “Што мне вашыя грошы, у мяне ў самой грошай куры не клююць, хай ваш сын на мне жэніцца. Мне статус патрэбны, і дзіцяці, калі радзіцца, трэба, каб маці ў яго легальная была”. Яны сразу ж сагласіліся. Так эта дзіцё хацелі. Тады я ім гавару, што мне яшчэ трэба, каб мне поўная свабода жызьні была, таму што самі панімаеця, якія ў мяне атнашэнія могуць быць з вашым сынам-інвалідам. Яны і на гэта сагласіе далі. Ну мы пажаніліся, бяз свадзьбы і бяз кольцаў. Адваката взяла,  паперы аформиць правильна.  Я да іх пераехала жыць у атдзельную комнату, каб мне пакой быў і харошае пітаніе. Ужо ён да мяне ня лез, чтоб не навредиць дицяци і я, каб свае грошы не цяраць, яму ўсё рукамі рабіла. А калі врачы сказалі, што будзе хлопец, яны пачалі мяне прасіць, каб па-іхняму назваць у чэсьць дзеда. У бухарскіх, у гэтым смысьле, сільная традыцыя. Мне іхнія імёны ня нравяцца: Абрам там ці Ісаак, але я сагласілася за дзесяць тысяч, каб яны Давідам назвалі. У начале ня очань было, а зараз дык і самой нравіцца - Давід.
Калі яны абразаньне хацелі рабіць, я сьпярша проціў была. Як гэта, такому малому рэзаць? Але тут яны цьвёрда сказалі, і я ня стала зь імі ругацца, падумала, што я з вас за гэта ў чым другім вазьму.
Я дзіцё два гады цыцкай карміла, не тарапилася адымаць. Усё время ў іх жыла, Я да іх прывыкла, і яны да мяне тожа, ну і засталася як член сям’і. Я ў гэтым годзе на гражданства здала. Дачцэ кварціру ў Мінску купіла, пасылкі шлю. Я хацела на курсы вадзіцелей школьных аўтобусаў пайсьці, але з англійскім языком у мяне плоха. Усё ўрэмя толькі з рускімі абшчаюся. Зараз Давіду ўжо шэсьць гадоў. Разумненькі, як усе жыды, а ўнешнасьцю беленькі, на майго бацьку пахож. Так і жывем...
- А ты даўно бяз жонкі? – поинтересовалась она.
- Уже две недели.
- Можа якая помашч ад мяне трэба?
Увлеченный драматизмом и комичностью ситуации я спросил:
- Сколько?
- Сто дваццаць.
- Сто, и ни цента больше.... и чтобы по полной программе.
- Сагласна, – сказала Галя из-под Молодечно.
С улицы раздался автомобильный сигнал.
О, - сказала Галя, - гэта ён, забіраць мяне прыехаў. Раўнуе.