Сонечка

Мой город растянут вдоль реки Урал и раскинут на оба ее берега. На левом берегу исполинской коробкой с тысячей труб размещается огромный металлургический комбинат и жилые кварталы, которые строили еще во времена Сталина. Правый берег более благополучен, но менее интересен – спальные районы, торговые центры, администрации, школы, вузы.

Всю зиму я пил в беседках детских садов, либо на квартирах у знакомых в окрестностях пятой школы, что на правом берегу. Внутри компании мы называли это место просто «район».

- Алло, Серег, ты подойдешь на район?

- Да, - и всем все сразу было понятно, кого и где искать.
 
У нас была большая разномастная компания. Часть из нее – быдло и юные гопники, другая – неформалы. Я чаще всего тусовался с барабанщиком Пашей, то есть с неформалами. Вообще-то, Паша уже полтора года не играл ни в какой группе, но все знали, что он барабанщик, и это пристрастие его вполне охарактеризовало – громкий, вспыльчивый и глуповатый. Паша считал себя панком. Кроме Паши на районе тусовались еще два панка – Миша и Сергей, первому за двадцать, второму семнадцать лет. Эти ребята на первый взгляд казались крутыми парнями, но когда ты начинал узнавать их поближе, то неминуемо разочаровывался от того, что за внешним лоском и шармом в итоге оказывалась пустота и дешевизна. Они мастерски обвивали себя ореолом красивых слов, но опровергали их своими собственными делами. Последним звеном в компании были две шестнадцатилетние девушки –   Лиза и Таня – странное подобие готов. Перечень наших занятий не изобиловал вариантами – мы спивались. Каждый день мы собирались в подъездах, беседках детских садов, на квартире Паши или Лизы, и нажирались до скотского состояния дешевыми джин-тониками или подобными коктейлями. День за днем.

Весна наступила рано. Снег быстро стаял и остался лежать кучами вдоль стен некоторых домов в тени. Обычно в моем городе весна проходит моментально, и создается ощущение, что ее не было – за зимой сразу наступало лето. За морозом сразу жара. Но та весна была настоящей и какой-то, на удивление, приятной, плавной и мягкой.

Мы переползли из беседок и подъездов на лавочки и столики во дворах. Также пили, играли в карты, слушали музыку. Все, кроме Миши, в компании еще учились. Паша – в училище, ему было 18, остальные в школах. Миша работал в автомастерской, поэтому присоединялся к нам только вечерами, а Сергей без Миши никогда не приходил. Наша четверка редко ходила на учебу, поэтому собирались мы уже с утра, а расходились вечером. Правда я, обычно, уходил раньше других – я жил на левом берегу, а до него еще нужно было доехать.

Весь февраль и март я бегал по больницам с подозрением на гипертонию. Я затягивал свой больничный всеми возможными способами, чтобы легально прогуливать учебу и при этом не сильно конфликтовать с родителями. Однажды в середине марта я после очередного посещения невролога приехал на район уже под вечер. Когда я подходил к друзьям, которые сидели за небольшим столиком в одном из дворов и играли в карты, то заметил незнакомую девушку. Ее звали Соня. Соня раньше хорошо общалась с Таней и Лизой, потом на какое-то время она пропала из виду, и сейчас снова появилась.

Соне было шестнадцать лет. Низенькая рыжая девушка с очень большой грудью и каким-то до несуразности наивным лицом. Она одевалась преимущественно во все черное, обвешивала себя цепями, но при этом все равно выглядела довольно консервативно и как-то не до конца вписывалась в нашу компанию. При этом она мне понравилась. У нее был какой-то тонкий, по-детски наивный и смешной голос. Я подшучивал над ней и ловил на себе негодующие и даже злые взгляды Паши. Сразу было ясно, что у него на нее какие-то планы. Это было забавно. Двухметровый Паша и полутораметровая Соня смотрелись бы смешно. 

Ближе к восьми часам Соня начала собираться домой. Мы всей компанией решили ее проводить и пошли на остановку, я решил, что тоже поеду сейчас, потому что маршрутки до левого берега вечерами ходили плохо и уехать можно было с трудом. В итоге в этот день мы ехали с Соней на одном автобусе. Оказалось, что она тоже живет на левом берегу, и к тому же в 10 минутах ходьбы от меня. Можно сказать, что с этого момента и началась история нашей не очень долгой, но насыщенной дружбы.

Почти каждый день мы с Соней вместе приезжали на район и вместе с него уезжали. В итоге каждый день у нас было сорок минут приватного общения утром, и около часа вечером. Общались мы на задних сиденьях маршрутного такси и стоя на остановках. Я узнал, что Соня долгое время занималась рисованием и музыкой, сейчас она учится в 9 классе, и она абсолютно разочаровалась в людях. Когда она рассказывала мне свои измышления о лживой природе человека и о низменности людских желаний я с трудом сдерживал смех. С другой стороны, кто в шестнадцать не разочаровывался в человечестве?

В конце марта мы снова собрались у Паши дома. Его родители уехали, и квартира была в нашем распоряжении на несколько дней. Мы накупили пива, блейзера, Паша взял две бутылки водки. Позвали людей из других компаний. День обещал быть веселым, но у меня выпивка ни в какую не шла. Я уселся на диван и наблюдал, как вся компания дружно напивается в хлам. Мне даже было немного не по себе. Остальные поймали одну волну, смеялись, веселились, а я с кислой миной зевал развалившись на диване.

В разгаре пьянки Паша начал все более настойчиво приставать к Соне. Сначала он ее задевал, пощипывал, слегка толкал. Потом уже приобнимал за плечи, потом за талию. Соня особо не сопротивлялась и в итоге я стал свидетелем их поцелуя. Это было ужасно, мне казалось, что это не соитие, а поедание. Огромный рот Паши, казалось, мог засосать в себя пол лица Сони, а его ручищи обвить ее два или три раза. У меня сразу возникла параллель с мухой и пауком, только очень здоровым пауком. Я хотел было уйти в другую комнату, но тут Соня поймала на себе мой взгляд и застеснявшись немного отстранила Пашу от себя, а спустя пару секунд и вовсе ушла с другими девочками курить на кухню.

Пашу это взбесило, он подошел ко мне и предложил выйти на балкон поговорить. Я перевесился через перила балкона и закурил. Паша закрыл за нами дверь и сказал пьяным голосом, растягивая слова и проглатывая некоторые звуки:

- Слышь, ну тебе че надо?

- Ничего, - отвечаю.

- Ну дай нам с Сонькой тогда вдвоем там, ну ты понял, - он мне подмигнул и хотел было приобнять меня за плечо, но передумал и положил руку на перила.

- Да ради бога, мне какое дело.

- Слушай, лучше это, уведи баб куда-нибудь. Я с ней, ну. Ну, потрахаться хочу, короче…Понимаешь?

Я кивнул, мы докурили и зашли обратно в комнату.  С кухни раздавался бешеный девичий хохот. Мы прошли туда. Когда девушки нас увидели, то Лиза встала со стола и отвела меня в зал.

- Слушай, ты все равно не пьешь, отведи Соню домой.

- Зачем?

- Да она жалуется, что к ней Паша пристает, а она ну просто никакая. Мы их оставим, они переспят, а потом она жалеть будет, страдать и так далее. В общем, я ее знаю, так что уведи.

- Да мне не сложно, только пусть она сама меня попросит об этом, чтобы у Паши претензий не было. А то он просил увести вас.

- Вот как? – удивилась Лиза, но удивление быстро сменилось ухмылкой, - ладно-ладно. Сейчас я с ней поговорю.

Через двадцать минут мы выходили из Пашиной квартиры. На последок сам Паша одарил меня свирепым, полным ненависти взглядом, а я удивлялся, что нетрезвого человека так разъярил сорвавшийся секс. Тем более, вот кому-кому, а Паше точно переживать не стоит. Я знал его не первый день, все его попытки переспать с кем-нибудь на вписке заканчивались неудачей. Он либо перебирал, и у него не получалось. Либо перебирал, но заметно терял в меткости. Если не вдаваться в подробности, то один раз он заперся со знакомой в ванной, выключил свет и несколько раз не попал. Его подруга психанула и занятие прервала.

Мы вышли из подъезда, я взял Соню под руку и повел на остановку. Именно повел – она повисала у меня на руке, громко ругалась, несла какую-то нечленораздельную чушь, шаталась. Я несколько раз пытался объяснить ей, что не надо орать, надо идти ровно, что если ее спалят менты, то ничего хорошего не будет. Но Соня меня не слушала, а я смирился и шел, потупив глаза в землю и сгорая от стыда и злости.
 
Мы вышли на остановку и поймали маршрутку. Пролезая на задние сиденья я ловил на себе взгляды других пассажиров, в них читалось отвращение и презрение. Но это не удивительно – два подростка-неформала, один, а точнее одна из которых еще и пьяна. Но эти взгляды – это тоже по-своему приятно, это одна из целей, ради которых дети и ставят себе ирокезы, прокалывают уши и так далее. Не единственная, но одна из. И каждый, кто отрицает это – немного лукавит в первую очередь перед самим собой.

Мы уселись на задние сиденья друг напротив друга. Соня не могла усидеть спокойно и мотала головой, как болванчик, которых часто ставят под лобовое стекло машина. Соня наклонилась ко мне и спросила:

- Влад, а Паша, он нормальный парень?

Мне не хотелось наговаривать на Пашу и говорить, что, мол, он тупой, он тебе не нужен и так далее. Но и расхваливать его я тоже не хотел. Поэтому я ответил так, как всегда отвечают в таких случаях:

- Нормальный.

- Ну стоит мне с ним?

- Что?

- Ну…встречаться.

- А ты сама не знаешь?

- Не знаю.

- Ну он тебе нравится?

- Немного.

- Ну попробуй.

- Я так не хочу, пробовать. – сказала она с какой-то обидой и грустью в голосе, и пересела ко мне. Язык ее заплетался, но не сильно, но скорость речи увеличилась, ровно как и объем.

- Я не хочу снова кому-то доверять себя. А он так приставал сегодня, будто только секса хочет. Хотя может он просто пьяный. Понимаешь, Влад, у меня был парень…Ну не первый, но почти. Он тоже был старше. Ему было двадцать два года. У нас с ним был первый раз…И он меня использовал, а я… Я его очень любила, - она посмотрела на меня и в этот момент я испугался, что она сейчас разрыдается. Но тут выражение ее лица резко изменилось, и она сказала:

- Меня укачало.

Я быстро крикнул водителю «Остановите здесь!» и мы вышли. Маршрутка еще не успела отъехать от обочины, а Соню уже рвало в ближайших кустах. Пока Соня освобождала свой организм от дешевого алкоголя и вытирала лицо влажной салфеткой, я сидел чуть в сторонке на заборе и курил. Мы были уже на левом, до дома было минут сорок пешком. Людей на улицах было на удивление мало. Мы решили дойти.

Пока мы шли Соня рассказала мне всю историю своих первых отношений. Особенно детально – про своего первого парня.  Его звали Андрей. Он отучился в шараге, отслужил в армии, но нигде не работал и жил с мамой. Тусил в компании гопников, да и сам был, в сущности, быдлом. Что его, двадцати двух летнего лба привлекло в шестнадцатилетней неформалке, мне сложно понять. Он был у нее первым. Как рассказывала Соня, они встречались всего месяца четыре. Он ее постоянно во всем упрекал. Начиная от манеры говорить, заканчивая тем, что во время минета она задевает зубами член. Он любил покурить спайс на деньги Сони. Причем, курила и бухала на ее деньги вся его компания. Они расстались, когда он на какой-то вписке начал уговаривать ее переспать с его другом и с ним сразу. Он остался должен ей кучу денег, и так никогда больше и не звонил.  Было видно, что случай с Андреем – это как раз то расставание, когда девушка испытывает не поддельную, а настоящую жгучую ненависть и обиду. После этого случая Соня стала бояться парней. Так она мне сказала. Теперь она будет более аккуратна в выборе.

Я не до конца понимал, зачем она все это мне рассказывает. Почему не подругам? Почему не той же Лизе? Зачем в таких подробностях? Я списал все на алкоголь и простое человеческое желание высказаться и быть понятым. Во время рассказа она часто прерывалась и смотря на меня спрашивала:

- Ты понимаешь?

Я кивал головой, и она продолжала рассказывать. Про то, как Андрей украл из ее кошелька тысячу рублей, про то, как она простила ему измену. Про то, как плакала из-за него. Как издевались над ней одноклассники, когда увидели их вместе и называли ее продажной шлюхой. Она рассказала про это Андрею, на что тот ответил «да забей, че с малолетками связываться, стуканут мусорам еще». Она была очень обижена.

Я проводил ее до остановки. В конце пути она уже отрезвела, но все равно продолжала делиться со мной интимными подробностями своих неловких первых шагов в любовной жизни. Напоследок она попросила меня:

- Влад, только никому ничего не рассказывай, хорошо?

- Хорошо.

- Поклянись.

- Клянусь.

И мы попрощались. Когда она говорила со мной, то всегда начинала предложение с «Влад». Не знаю почему, но меня это раздражало.
 
Через несколько дней Соня начала встречаться с Пашей. В быте нашей компании ничего существенно не изменилось, мы также собирались во дворе, играли в карты, пили. Ничего нового. Но когда Соня и Паша целовались, я отворачивался, настолько мне было неприятно на это смотреть.

Мы с Соней стали общаться намного больше. Когда у нас не получалось уехать на правый, то мы гуляли на левом вдвоем. В поселке, где я жил, было небольшое двухэтажное здание школы для умственно отсталых детей. Вечерами там никого не было, и мы часто покупали пиво, обходили школу сбоку и подолгу сидели в тени, отбрасываемой зданием. Сидели мы прям на асфальте, вытянув ноги и облокотившись спиной на стену. С левой стороны росли кусты сирени, которые отгораживали нас от проезжей улицы, а справа какой-то сарай. Это место стало условно «нашим». Мы говорили о книгах, о жизни, о людях, которые нас окружают. Не знаю, чем можно объяснить нашу дружбу, но она случилась сама собой. Я не испытывал к Соне никакой симпатии как к девушке, но мне нравилось с ней общаться как с человеком. Странным, наивным, нелепым. Она очень смешно курила. Она всегда брала сигарету так, как будто делает это впервые. Смешно вытягивала губы. В этот момент ее лицо напоминало мне голову цыпленка.

Часто, когда я ходил по больницам и не приезжал на правый берег, я звонил Соне, и она возвращалась пораньше. Тогда мы сидели на нагромождении бетонных блоков у автобусной остановки и разговаривали. Я объяснял ей Сартра и Камю, хотя и не был уверен в правильном понимании. Она слушала. Мы спорили. Что есть человек? Зачем он родился и жил? Зачем умер?

Паша сильно ревновал Соню ко мне и устраивал ей истерики. А Соня рассказывала мне, что секс с ним просто отвратителен, а сам Паша груб и неотесан, туповат, ему не хватало утонченности и чувства, которое Соня от него ждала.

- Скажи, зачем ты мне все это рассказываешь? Я же не собираюсь трахаться с твоим Пашей.

- Я думала, что мы друзья, а друзья делятся друг с другом своими переживаниями. – лицо у нее во время таких разговоров становилось по детски глупым, а голос обиженным. Меня бесило, что она строит из себя саму наивность и жалуется мне на неудачный секс.

Отношения Сони и Паши не выдержали и трехнедельного срока. В начале апреля они расстались. Соня его бросила после очередной сцены ревности. Я помню, что на следующий день после их расставания мы опять сидели с Соней у школы, и она рассказывала мне, какой же он тупой и истеричный. В этот момент позвонил Паша:

- Да.

- Ало, Влад, надо встретится побазарить, понимаешь? – он почти кричал.

- Зачем?

- Ты нахер у меня Соню увел, я же знаю, что это ты!

- Паша, дружище, ты бухой что-ли?

- Когда встретимся?!

- Давай так, ты проспишься, и мы поговорим, угу?

- Да ты че, сука?! Ты не понимаешь, да?! Давай побазарим!

- Все, иди на хер – сказал я и повесил трубку, а контакт Паши отправил в черный список.

Так мои отношения с ним испортились окончательно. На следующий день мы с Пашей созвонились, он все также настаивал на встрече, и был разве что чуть менее импульсивен. Я подумал, что драться с Пашей мне было не с руки – он больше меня в полтора раза, к тому же я очень никудышный боец. В итоге мы так и не встретились, а ездить на район я перестал. Теперь мы тусовались на левом, а Лиза с Таней приезжали к нам.

Было скучно. Постоянная женская компания выводила меня из себя. Разговоры о месячных, прокладках, косметике, всех этих женских штуках. Ленивое распитие пива. Дни плыли медленно. Миша с Сергеем приезжали совсем редко. Почти все время я проводил с Соней в больнице или на школе. Однажды Соня рассказала, что очень тесно общается с Мишей. Он ей нравился, она ему, видимо, тоже. А я начал замечать в Соне какие-то абсолютно шлюшьи замашки.

- У тебя бешенство матки, я не пойму? Только с одним разбежалась, сразу к другому бежишь?

- Ну я же пробую. Я просто хочу найти себе нормального парня. – и ей как-то сложно было не поверить, потому что казалось, что она говорит это искренне и не видит в этом ничего плохого. Я не совсем понимал, зачем она тогда рассказывала мне про первого парня и неудачи, с ним связанные. Какой она урок вынесла из тех отношений? Внешне казалось, что никакого. Наоборот даже.

- У Миши девушка есть, Сонь.

-Я знаю.

- И тебя это не смущает?

- Ну если он хочет быть со мной, то что тут такого? Мы же все свободные люди.

- Тебе не кажется, что это как-то не правильно?

- Нет, нет. Почему? – мне не хотелось ничего объяснять про мораль и порядочность.

Казалось, что она просто не признавала эту мораль и жила в другой системе нравственных координат даже в отличие от остальной компании, т.е. нас. Мы то, хоть и называли себя панками и кем-то там еще, нарушали эту самую мораль показательно и наглядно, но мы делали это в рамках юношеского протеста, признавая при этом те самые нормы. А ее поведение не было саботажем. Она просто так жила. Для нее это было нормальным, и она удивлялась, когда я не мог ее понять.

Через несколько дней после этого разговора Соня позвонила мне днем и позвала к себе домой. Судя по голосу она была пьяна. Я знал, где она живет, но ни разу не был у нее дома. Соня жила на первом этаже трехэтажной сталинки. Когда она открыла мне дверь и впустила в квартиру, я начал не понимать Соню еще больше. Она жила в большой четырехкомнатной квартире с хорошим ремонтом. В доме было много дорогой техники: компьютеры, телевизоры. Остальные, в сравнении с ней, жили намного беднее и пытались протестовать против своей бедности. Соня же, видимо, за счет своего благополучия протестовала против него самого. Но говорить с ней об этом у меня не было возможности. Соня действительно была пьяна.

- Понимаешь… Он приехал. Мы начали. А он не смог. – начала она рассказывать заплетающимся языком. В голосе были слышны слезливые нотки и больше всего я
боялся, что она начнет ныть.

- Кто приехал? Что начали?

- Ну. Миша. Он приехал. Ну мы. Ну начали. А он не смог. Говорит, девушка у него, любовь. Занял у меня 50 рублей, попросил диски на комп, и уехал. – Она посмотрела на меня выжидающее, словно в зависимости от моей реакции она будет строить свою. А я искренне не знал, как все это оценивать. Двадцатиоднолетний парень, который уже черт знает сколько лет в отношениях, едет заниматься сексом к шестнадцатилетней девке, его начинает мучать совесть, он прекращает процесс, берет диски поиграть, занимает полтинник и уезжает. Я тоже был в замешательстве.

- Ну… Забей. Я говорил, что у него девушка.

- Да не в этом дело! Он мне сам жаловался, что она ему не дает, орет на него. А тут он приехал и не смог, понимаешь? Это значит, что со мной что-то не так.

- Мне кажется, ты не о том думаешь, у тебя ГИА через полтора месяца.

- Ты говоришь, как моя мать.

- Ну не знаю. Тогда просто забей.

- Будешь вино?

- Да.

До вечера мы пили у Сони. Она рассказала, что не знает, куда хочет поступать, но точно не хочет оставаться в школе. Что у нее есть друг Никита, похожий на гомосексуалиста, который ревнует ее ко мне, но боится со мной общаться. Она рассказала, что ее мать владеет небольшим магазином и встречается с мужиком, который на нее в этом магазине работает. У мужика есть жена и взрослые дети. Мать Сони постоянно дарит этим детям шикарные подарки, проводит с ними время, они вместе выезжают на природу, а Соню она просто поручает престарелой бабушке и дает денег.  Поэтому Соня и тратит эти деньги так легко, таким образом она протестует против матери и, видимо, своей расточительностью пытается ей мстить.

Мы вышли из квартиры в половину шестого, чтобы не встретится с Сониной мамой. Но пошли мы не на школу. Соня отвела меня в соседний квартал. Два пятиэтажных дома там образовывали прямой угол, а с открытой стороны к кварталу примыкало трамвайное депо. Войти в этот закуток можно было только через арки в домах, либо перелезая через забор депо. Внутри было довольно пустынно. Только пара детей с бабушкой прогуливались вдоль дома. Мы с Соней сели в одну из нескольких маленьких деревянных беседок-теремков и разговаривали, разморенные вином.

Мы много говорили о ее отношениях, о моих. Об одиночестве, об отсутствии понимания, при том, что я, хоть и не до конца мог понять Соню, но уж точно принимал ее. И если любую другую девушку я назвал бы дурой и шлюхой, окажись она в схожей с Соней ситуации, то тут я этого сделать не мог, поскольку это не было правдой.  Мы не понимали друг друга в той степени, в какой нам хотелось быть понятыми, но мне казалось, что больше уж никто понять бы не смог. И самое интересное в этом, что ни единого слова о «наших» с Соней отношениях не было, хотя все вокруг думали именно так. Странно, но я, всегда считавший, что Соня от меня зависит, вдруг понял, что и я привязался к ней.

На левом стало слишком скучно, и мы решили перебраться на правый в какую-нибудь другую тусовку. Трехэтажные старые домики, гопники и поселки угнетали. Постоянное общение с Лизой и Таней тоже порядком надоело, и Соня была со мной согласна. Решение сменить локацию было единогласным. Как раз под эту цель удачно подвернулся сейшн, который должен был пройти на выходных. Мы купили билеты в рок-магазине и с нетерпением ждали знакового по меркам нашего города и нашей социальной группы события.

Когда мы приехали к клубу, где проводился концерт, то увидели стоящих у входа неформалов, которые накачивались джин-тоником и пивом. У Тани среди этой разномастной толпы оказалось много знакомых. Какие-то длинноволосые худые парни в футболках с принтами рок-групп,  ребята, все тело которых забито татуировками и пирсингом, какие-то панки. Миша со своей девушкой. Когда он здоровался с Соней их взгляды встретились, и он немного покраснел, но Соня уже отошла от той истории и благополучно прошла мимо, не акцентируя внимание.

До начала концерта было еще минут тридцать. В самом клубе выпивка была дорогой, поэтому все по традиции нажирались еще у входа. Ларек у остановки в такие дни просто купался в кучах родительских денег, которые пропивали некогда прилежные сыновья и дочери хороших родителей. Дочери, к слову, пропивали не только деньги, но и честь, оставляя ее в туалетах этих самых клубов. Хотя, если быть предельно честным, потеря невинности в клубах – явление редкое, обычно это происходит намного раньше, в подъездах, на вписках, на чердаках.

Клуб располагался в подвале под зданием кинотеатра. Оттуда уже доносилась музыка барабанов и настраивающихся электрогитар. Толпа потихоньку стекала внутрь по крутой, почти отвесной лестнице. Гопники и обыватели, проходящие мимо клуба в этот момент тихо ругались про себя и окидывали весь процесс недоумевающе-возмущенным взглядом.

Я спускался в клуб уже пьяным. Соня тоже. Она сильно шаталась и висла у меня на руке. На концерте мы познакомились с компанией панков. Алкоголь ускорил процесс знакомства, поэтому к середине концерта мы уже чуть ли не братались, и решали, к кому пойдем пить после.  Цель была выполнена, мы нашли новую компанию.

Со следующей недели мы уже вовсю тусовались с этими панками. Их бытование оказалось еще более размеренным, чем наши посиделки на «районе». Место, где они собирались, называли «сковородкой». Это был квартал возле кольцевой развязки в старом районе города. Вокруг были трех и пятиэтажные сталинки, массивные административные здания, колонны, арки, металлические заборы, обоссаные и разрисованные гаражи, алкомаркеты. Эти люди занимались ровно тем же, чем и мы – целыми днями пили.

Новая компания была и многочисленнее и разномастнее той, что была на «районе». На «сковородке» обычно собиралось 10-15 человек. Условной точкой сбора была детская площадка. Точнее пустырь, посреди которого стоял металлический теннисный стол с погнутыми углами и одна длинная лавка. Люди за день приходили и уходили так, будто они пришли не куда-то на улицу, а к кому-то домой, в гости. Здоровались, пили, и уходили по своим делам. Постоянно на этом месте собиралось несколько человек. Панк по кличке Прапор, высокий и худой парень с выбритым ирокезом на голове, острыми чертами лица и в очках. Герман – студент, увлекающийся панк – музыкой и алкоголем в нечеловеческих количествах. У него были недлинные светлые волосы, голубые глаза и пропитое, опухшее лицо. Герману было восемнадцать лет, он жил в общежитии на скромную стипендию студента-сварщика и родительские дотации. Герман был должен денег всем и постоянно, он пропивал все до копейки. При этом он был действительно хорошим и добрым человеком.  Гриша – фрик-велосипедист, который вечно ходил в камуфляже. Он учился с Прапором в одной шараге. У него были длинные по плечи волосы и лицо, на котором не было свободного от пирсинга места. У него были растянуты тоннели, по хрящам кольями тянулись вереницы шипов, проколоты брови, кольцо в носу, губы, несколько штанг на языке, верхняя и нижняя уздечки с внутренней стороны губ, щеки, все. Часто с нами сидел Боря – двадцатиоднолетний женатый панк. Пока его восемнадцатилетняя жена вынашивала ребенка, Боря перманентно напивался.

Наша маленькая компания так гармонично вписалась в эту, что уже через неделю после того сейшна мы с утра и до вечера просиживали на «сковородке», пропивая Сонины деньги. Соня очень быстро пьянела, и поэтому мне приходилось по-отечески следить, чтобы она не переходила определенную грань. Когда она напивалась, то начинала обрушивать на меня шквал претензий. Ей не нравилось, что вожусь с ней, как с ребенком, что запрещаю ей пить, что она неизменно была обязана ездить домой вместе со мной. Остальные в компании сначала думали, что мы встречаемся, но потом, когда поняли, что ничего между нами нет, стали еще больше недоумевать от странности наших отношений.

Со «сковородки» мы всегда возвращались довольно поздно – в одиннадцатом-двенадцатом часу. Ехал от туда до дома всего один трамвай. Мы даже наизусть запомнили его расписание: 21:30, 22: 12, 22:50, 23: 40. Мы уезжали на последнем или предпоследнем. Трамвай этот ехал через всю промзону левого берега. В окнах проплывали заводские трубы, заборы с колючей проволокой, проходные с плакатами «Единой России».  На остановках стояли рабочие с банками пива в руках и с вековой усталостью в лицах. Хотя на самом последнем рейсе трамвая мы обычно ехали одни, все рабочие уже разбрелись по домам. На улице темнело, и мы этаким большим и медленным лучом света ползли сквозь самый мрачный и серый город на земле. Пока мы ехали, мы разговаривали. О разном. О жизни, о будущем. Мы неоднократно приходили к мысли, что надо завязывать с этой компанией, бросать пить, заниматься чем-то полезным, как-то обустраивать свою жизнь. Школа еще на год давала отсрочку от серьезных судьбоносных решений, но этот год слишком быстро утечет сквозь пальцы оставшись незамеченным, что принимать решение нужно уже сейчас. Мы строили свою будущее на словах, решали не пить, начинали заниматься делом, но на следующий день с животной покорностью возвращались на «сковородку» и снова с утра до вечера пили.

Лиза и Таня довольно быстро устали от такого образа жизни и сами собой пропали так, словно их и не было никогда с нами. Они вернулись к той, «районной», компании, к Паше, к Мише и Сергею. А вот мы с Соней как мухи влипли в это медленное загнивание, словно в липкую ленту. Причем, кажется, что все прекрасно понимали, что сидя на этой разбитой скамейке и погнутом теннисном столе мы просто прожигаем жизнь. Но это казалось чем-то романтичным, и поэтому глупость и слабость воли мы подгоняли под субкультурные идеологии и пели песни о том, как круто умереть молодым.

Когда все в компании поняли, что мы с Соней не пара, к ней начали клеиться. Причем, без какого-то остервенелого соперничества между друг-другом. Потом я в полной мере познал прелесть этих маленьких субкультурных миров. Когда тебе приглядывалась девушка, ты подходил к кому-нибудь из друзей и говорил:

- Слушай, Прапор, а Ксюха, она норм?

- Да, крутая телка, я с ней мутил, и Гриша тоже. Трахается офигенно. Только истеричка.

После таких разговоров ты делал выводы и решал, встречаться тебе с ней или нет. Я лично так никогда и не смог преодолеть брезгливость, но у остальных все это было в порядке вещей. Если друзья говорят, что нормальная, то надо пользоваться.

Первым с Соней начал встречаться Прапор, правда до этого она несколько раз пьяной целовалась с Германом, и один раз, после сейшна, когда мы вписывались в бомбоубежище, переспала с ним. Но на этот маловажный факт никто не обратил внимания. Сама Соня на утро сильно убивалась и не знала, чем себя оправдать. Она говорила, что он ее заворожил, что она не смогла устоять, что она, в конце концов, просто напилась и имеет право сама распоряжаться своим телом. Странно, что ее никто ни в чем и не упрекал, она сама упрекала себя. Потом она все-таки нашла, как себя оправдать. Германа ведь бросила девушка, его нужно было утешить. К тому же он действительно хороший и добрый парень. Так она мне это объясняла.
Не могу сказать, что с началом их отношений с Прапором в распорядке нашей жизни что-то сильно поменялось. Мы также сидели на этом теннисном столе, иногда ходили пить на набережную, также возвращались домой на трамвае. Единственное, что иногда Соня ездила к Прапору домой на ночь. Он жил в поселке на окраине города с мамой и братом.

Однажды, в воскресенье, я ждал Соню с пивом за школой. Она как раз вернулась от Прапора. Когда она пришла, то с ходу сказала:

- Я никогда, НИ-КО-ГДА, больше к нему не поеду.

-Почему?

- У него в комнате нет двери. И когда мы лежали на кровати, то я видела, как его брат играет в комп, а в соседней комнате спит мать. И она тоже все слышала. А ему, главное, все было нормально. Он закончил и лег спать. Сука.

- Ну. Я не знаю, что сказать.

- Да ничего тут не скажешь. Никогда. Все. У меня будем встречаться.

Я даже привык к ее излияниям и жалобам, они перестали казаться мне чем-то не нормальным, хотя какое-то время я думал, что она принимает меня за девочку.
Мы пили пиво сидя за школой. Соня все также нелепо и по-детски курила, будто в первый раз. Жаловалась мне на мать.

- Хочешь, я куплю тебе одежду?

- Что?

- Мне мать дала пять тысяч на штаны и уехала к своему хахалю. Пойдем в магазин, купим одежду. Тебе и мне. Не покупать же штаны за пять тысяч, я же не дура. И золото хочу сдать, которое она мне надарила. На хрен оно мне не нужно. Вообще ничего мне от нее не нужно. А еще я хочу сходить в церковь, отдать детям вещи.

- Святой ты человек, Соня.

- Ну что? – она скорчила недоверчивое лицо. Она подумала, что я не верю ее доброте. – ну правда. Я часто так делаю. Только я не рассказываю никому. Еще я игрушки в детдом отдаю.

- А ты в Бога веришь?

- Ну…да, - она сказала это как-бы стыдясь.

- Ясно. Подай еще пива.

Я не поехал с Соней за одеждой. Мне было как-то неловко жить на ее деньги. Хотя ее стремление помочь мне было понятным, я был беден. Когда однажды Соня зашла ко мне, я кормил ее бутербродами из хлеба и плавленого сыра «дружба», потому что больше ничего не было. Когда приходил к Соне, то она заказывала пиццу. Разница была ощутима и велика.

Соня встречалась с Прапором еще недели две или три. В город теперь и календарно пришло лето. Лиза и Таня совсем пропали из поля зрения, даже на концертах их не было видно. Пару раз мы с Соней приезжали к ним на район повидаться, но совсем не на долго. Отношения с Пашей и Мишей у нас сложились слишком напряженными, поэтому я старался не навлекать на себя лишних проблем.

В первых числах июня Соня сильно напилась. Я долго не мог заставить ее подняться и пойти до остановки. В итоге мы пропустили предпоследний рейс и остались ждать последний трамвай. Гриша уже давно уехал на велике домой, Герман и Боря ушли к каким-то подругам пить дешевое вино и, видимо, надеялись на продолжение попойки немного в другом ключе. Даже Прапор, и тот уехал, сказав мне на последок:

- Ты доведи ее нормально, ладно?

- Ага.

- Спасибо, - и сел в маршрутку.

На улице уже темнело. Соня сидела на остановке как-то болезненно облокотившись спиной на полуметровый металлические заборчик, отделяющий трамвайную остановку от проезжей части.

- Сонь, тебе плохо?

- Немного.

- Тошнит?

- Немного.

- У тебя есть деньги на такси?

- Нет. Только двадцать рублей, - она подняла на меня глаза и мне показалось, что она плачет.

- Ты чего?

- Скажи, он же не любит меня, верно?

- Ну-у-у… Я не знаю.

- Ты же видишь. Вот и скажи, мне одной кажется, что ему наплевать, или нет? Вот где он сейчас, почему он уехал?

Я не знал, что мне делать. Не нужно было быть психологом, чтобы понять, что Соня Прапору не особо-то и нужна. Ему приятно пить за ее счет, есть за ее счет, трахать ее.  С другой стороны, мне казалось, что и Соня его не особо-то и любит. Скорее хочет думать, что любит.

- Сонь. Тебе нужно с ним поговорить, а не со мной.

- Да…

-Пойдем пешком. Все лучше, чем еще сорок минут тут стоять.

Мы шли, а вокруг нас мрачно и назидательно стояли дома, построенные уже давно умершими людьми. Высокие, массивные здания, которые, по городским легендам, строили пленные немцы. На самом деле их строили осужденные русские. В любом случае, все эти колонны, огромные окна, надписи «Слава Труду!» и серпы с молотами, все это стоит на костях. Как и весь этот город. Все здесь стоит на костях заключенных ГУЛАГа, которые строили этого огромного металлургического монстра.

Мы шли сначала по улице, потом прошли набережную и двинулись по мосту. Под нами спокойно и размеренно текла река. Садилось солнце. Мы медленно шли. Я до сих пор так и не понял причины нашего единения и этой странной дружбы, но чувствовал эту взаимозависимость. Соня молчала. По дороге рядом с нами изредка проезжали машины. Я боялся, что поедут менты. Соня была еще пьяна, и ей на это было наплевать.

- Что будет дальше, Влад? – вдруг спросила она.

- В смысле?

- Ну вот школа кончится, а потом?

- Уеду куда-нибудь, если смогу.

- А я?

- И ты уезжай. Хуже точно не будет.

- С тобой?

- Можешь и со мной.

- А Прапор?

- Да нужен он тебе сто лет.

- Нужен, наверно.

Я закурил. Мы почти перешли мост. Вдруг позади нас показались фары трамвая.
- Побежали на остановку! – крикнул я Соне и неторопливо побежал. Ей бежать было труднее. Природа одарила ее просто невероятным букетом заболеваний. У нее были проблемы с позвоночником, с опорно-двигательным аппаратом, с внутренними органами. Целая кипа диагнозов, в которых я не разбирался, но верил, что это серьезно.

Водитель трамвая видел, как мы бежим. Я махал ему рукой. Он остановился недоезжая до остановки и открыл дверь, мы перебежали дорогу и влетели в вагон.
 
- Спасибо! – крикнул я, но кондуктора не было, а дверь к водителю была закрыта.
Мы сели на двойное сиденье. Я смотрел, как дым из заводских труб сдувает ветром.

Соня как-то непонимающе вертела головой, словно что-то искала, но не могла найти.
 
- Сонь?

- Мне кажется, что мы живем не правильно. Надо перестать к ним ездить. Мы несколько месяцев к ним ездим, и каждый раз только пьем. Я так больше не хочу.

- Ты права.

Мы говорили об этом уже тысячу раз. Говорили, что Соне нужно начинать снова заниматься рисованием, а мне начинать писать в газеты. Учиться, читать хорошие книги. Но всем этим хотелось заниматься только в том случае, если результата труда действительно виден и достижим. В нашем же случае все это лишь гипотетический успех. Его не было видно. Он только умозрителен. А таким он был от того, что мы не верили в себя, и в тайне это признавали. И вся эта неформальщина, концерты, ирокезы, шипы в ушах – я просто злился и завидовал тому, что все вокруг меня состоятельны, у них есть планы на будущее, гарантии, а у меня – нет. Им все давалось легко. Летом – на моря, зимой – горнолыжные курорты, компьютер на день рождение. Мне пришлось проработать все лето, чтобы купить себе телефон.  Мне было двенадцать лет. Я убирал в столярной мастерской опилки с пола, переносил деревяшки, топил печь. За это я получал три тысячи рублей. Я работал до шести вечера, пока мои одноклассники гуляли, ходили в аквапарк, кино, ездили в Сочи или Египет. Я не верил в себя, и я был очень зол на всех, кто меня окружал.
Через несколько дней я зашел за Соней. Она открыла дверь и с порога сказала:

- Влад, кажется я беременна, у меня задержка.  – Я не знал, как мне нужно реагировать.

- Что делать?

- Я не знаю.

- Есть же тесты какие-то?

- Есть.

- Пойдем, купим.

Мы вышли из дома и быстрым шагом добежали до аптеки, но не до ближайшей, а через остановку, чтобы продавщица вдруг не рассказала все Сониной маме. Почему-то мне было страшно неловко покупать тест на беременность. Выражение лица продавщицы выражало негодование и отвращение. Мы только самим себе казались взрослыми. На самом деле, видимо, раскусить нас было не так сложно.

- Тут написано, что нужно делать утром.

- Значит утром.

- А что делать, если я беременна? – ее голос был нервным и волнительным, будто в фильме. Мне даже показалось, что она специально напускает на себя излишнее волнение.

- Аборт.

- Так нельзя.

- Тогда рожай.
- Но…

- Тут или – или. Выбирай.

- Ты поможешь мне его растить?

- Соня, твою мать, не сходи с ума. Пусть отец растит. Вообще еще не факт, что ты беременна, что ты заладила?

- Прости…- она опустила голову и сделала виноватый вид. Мы сидели на лавочке неподалеку от ее дома.

- Ну хватит, Сонь.

- Прости.

- Да ну не делай такое выражение лица, ты меня бесишь. Вот как родишь – тогда помогу, а сейчас замолчи. – вдруг выпалил я.

- Поможешь? – она воодушевилась.

- Конечно.

Конечно Соня не была беременна. Но она сказала Прапору, что у нее задержка. Он ей ясно дал понять, что ему все это не нужно, и сама она ему тоже, по большому счету, на хрен не нужна. После этого я весь день успокаивал Соню, а вечером мы напились за школой и пошли на смотровую площадку, которая располагалась как раз в моем поселке. Пока мы шли, на нас очень агрессивно косились все местные гопники. Парень с семью дырками в ухе и с черным выбритым ирокезом вызывал у них вполне однозначную реакцию. Но они меня знали, видели, поэтому не трогали.

Со смотровой открывался потрясающий вид на все убожество и нищету этого города. В тот день мы решили твердо завязать со «Сковородкой» и найти себе занятие посерьезней. Но я перепил и меня сильно рвало. Разговор пришлось отложить. Помню только, что несколько раз Соня говорила, что начнет все с чистого листа. Что хочет просто взять, и исчезнуть. Я хотел было возразить ей, что так просто люди не исчезают, но тут на меня снова накатила рвота и этот разговор сам собой забылся.  Люди, которые приехали на смотровую с детьми смотрели с презрением на то, как какой-то парень ползает на четвереньках у бетонной ограды смотровой площадки и выбрасывает из себя зловонную фиолетовую жидкость. Единственное, что я помню из окончания этого вечера - мне было стыдно. Уже ночью Соня довела меня до дома и ушла, подведя важную в нашей жизни черту.

***

Мы больше не появлялись на «Сковородке». Я снял все серьги из ушей, сбрил ирокез, перестал ходить на концерты. Соня сдала ГИА и перевелась в десятый класс. Я летом работал грузчиком на строительном рынке. Из школы меня выгнали, я трижды подряд не смог сдать переводной экзамен по математике. В конце лета меня с большим трудом устроили в другую.

В августе я познакомился с двумя парнями – анархистами, Ренатом и Вовой. Мы с Соней быстро влились в их компанию и начали заниматься политикой: стояли на пикетах с черно-красными флагами, печатали листовки на Сонином принтере, воровали одежду и книги из магазинов, освобождая товары от капиталистического гнета. Стали вегетарианцами, начали заметно меньше пить. Из-за наших пикетов и акций мы очень быстро нажили себе врагов в лице праворадикальных футбольных фанатов. После этого мы перестали собираться на улицах правого берега и тусовались либо на левом, либо у кого-нибудь дома. Нас искали, чтобы физически доказать несостоятельность анархистских идей.

В начале осени Соня сказала, что любит меня. Мне хотелось, чтобы это оказалось шуткой, но по выражению ее лица я понимал, что она говорит вполне серьезно. Мы договорились, что больше не будем поднимать эту тему, но было понятно, что теперь что-то в наших отношениях должно измениться. Даже если на минуту представить, что Соня мне нравится, то я все-равно не смог бы переступить через все те истории, которые с ней связаны. И она тоже это понимала. В нашей дружбе произошел первый разлад и до зимы мы перестали общаться.

Осенью я прилежно ходил в школу. Родители были довольны и думали, что я исправился и взялся за ум. В конце ноября мы нашей маленькой анархо-группой поехали в Челябинск, где фанаты сломали мне нос и избили до сотрясения мозга. В начале декабря Соня пришла ко мне домой, чтобы проведать. Я был рад ее видеть. Мы снова начали общаться.

После сотрясения мозга я снова начал свое хождение по больницам, и перестал ходить в школу. Соня прогуливала вместе со мной и часами просиживали со мной в больничных очередях. В конце декабря друг Рената и Вовы, бывший панк по кличке Нац начал работать в кафе у своей матери барменом и договорился, чтобы нам разрешили устраивать кинопоказы. После этого мы начали постоянно собираться в этом кафе и с поводом, и без. Соня собиралась вместе с нами. Мы снова начали много пить. Соня тратила целую кучу денег на пиво и вино. Если быть предельно честным, то я пил за ее счет.

Мы продолжали часто и помногу разговаривать на самые разные темы, избегая тему личной жизни и отношений. Соня рассказывала, что не хочет доучиваться в школе и планирует уйти в какой-то колледж после десятого класса. Я планировал с Ренатом и Вовой уехать в Петербург. Мы продолжали общаться так, как делали это раньше, но понимали, что скорее-всего это последний год нашего общения, ровно как и понимали, что само это общение надо обрывать. С февраля и до марта мы так и продолжали напиваться в кафе, устраивать кинопоказы, играть вечерами в онлайн игры, не разговаривать о любви. Соня не общался почти ни с кем, кроме меня. Она сидела дома и много рисовала. Помню, что она нарисовала мне картину и сказала, что это я, на картине был торс мужчины с бутоном розы вместо головы, с телом, покрытым шипами и флагом с нарисованным ключом в руке. Она сказала, что значение я должен понять сам.

В марте я четко понял, что точно уеду из этого города. В конце месяца мы встретились с Соней и я сказал, что нам лучше прекратить общение совсем и жить своей жизнью. Мне казалось, что так я поступаю благородно, хотя на самом деле это выглядело скорее глупо. Соня согласилась со мной. На последок я спросил, что, все-таки, значит рисунок.

- Роза – это красивые мысли и утопичные идеи, шипы на теле – это недосягаемость твоей души, закрытость. А флаг с ключом – это вечный поиск ответов.
Это был самый трогательный момент нашего общения.

Летом я закончил школу и уехал в другой город, разорвав отношения не только с Соней, но и со всеми другими. Я ничего не знал ни о ком, никак не следил за событиями, работал, учился. Через 2 года я вернулся в город на лето и случайно на улице встретил Вову. До встречи с ним мне казалось, что я ни по кому не скучаю и вообще давно сменил образ жизни и мыслей настолько, что теперь не нуждаюсь в этих людях. Но когда мы встретились и, куря на автобусной остановке, вспомнили пару историй я понял, что мне этого сильно не хватало. Мы договорились встретится у меня дома на выходных.

Нам уже было по двадцать, и многое из того, что с нами происходило, сейчас казалось смешным и будто не настоящим. Мы выпили по несколько рюмок виски и вышли прогуляться. Я как-то неосознанно повел Вову на смотровую площадку и когда мы поднялись на нее я вспомнил о Соне. Оказалось, что Вова продолжил с ней общаться.
- Когда ты уехал, она начала общаться с коммунистами. Рисовала им какие-то листовки, помогала делать плакаты. Писала стихи про тебя. Она просила найти твои контакты, но у меня их тоже не было, ты же пропал, никому ничего не сказав. В общем, потом она вернулась на «Сковородку». Там она начала встречаться с этим малолетним панком – Айзеком. У них что-то не вышло. Она от него еще к кому-то ушла. В общем, по рукам пошла. Потом она перестала с ними общаться и пропала на какое-то время. Через пол года мы с ней случайно встретились на каком-то концерте. Поговорили, выпили, поехали к ней, у нее продолжили пить. Потрахались там… Какое-то время я к ней так заходил, ну понимаешь. Потом у меня знакомый денюху отмечал, мы ездили за город, дачу снимали. Я Соню с собой взял. Мы там напились, и она сначала со мной, а потом с другом трахалась. Мы все ее деньги пропили там же. А утром я уехал, она еще там осталась, ну и больше мы не виделись. Так, созвонились один раз. Потом она мне еще писала херню всякую, типа расстаемся, типа я мудак и так далее, сказала, чтобы я там че хотел, то и рассказывал про нее.  Ну я ее послал и фотки, где она голая, у меня были, я снимал, отправил там знакомым общим.

- Зачем? – Соня всегда хорошо относилась к Вове. Я помню, мы с ней не раз говорили о нем. Она уже тогда хотела попробовать начать с ним отношения.

- Да она сказала, что мне, мол, похер вообще, кому хочешь, тому и отправляй. Ну я и отправил…

Соня училась в техникуме по какой-то специальности, связанной с шитьем одежды. Тем самым летом, когда я приехал, она отчислилась и с одним своим другом, которого я считал геем, уехала в Москву. Ее репутация в этом городе была слишком сильно испорчена. Я подумал, что это правильно, она же, как и многие другие девушки, хотела начать все с пресловутого «чистого листа» - у нее есть шанс.

- А ты ее контакт не знаешь?

- Не. Она удалилась. Она сначала татухами какими-то забилась, подстриглась. Имидж сменила. Потом уехала и удалилась.  А зачем она тебе?

- Да пообщаться хотел.

- Да забей. Нахер она тебе нужна, таких шлюх вон, пол города, - усмехнулся Вова, не правильно поняв мое намерение, - да и она же так себе, тем более, что в Москве. Хотя сосет она, конечно, офигенно, да.

- Ой, да иди ты, - усмехнулся я, подумав, что, наверно, так будет даже лучше. С чистого листа, так с чистого листа. Незачем напоминать о себе. Может ей хоть там, в Москве, наконец-то, повезет.

Еще через год Соня сама нашла меня и написала «привет, как дела?». Я промолчал. И до сих пор я задаю себе вопрос: тогда мне не хватило сил ответить или хватило сил не отвечать? Ведь вспоминать ее я не перестал. И она, наверно, тоже. А рисунок, который она сделала для меня, лежит вложенный в одну из книжек. Когда я был в другом городе, родители снесли дом, в котором мы жили. Мой портрет висел там на стене, приклееный скотчем. Я, вернувшись, перерыл всю свою комнату, но все-таки смог отыскать тот кусок стены. Рассматривая его мне тогда стало невыносимо тоскливо. Я пытался найти ее контакты, но не смог, искал ее взглядом, когда проезжал мимо остановки. И когда я вновь рассматривал эту картинку, рисунок, немного надорванный, выцветший, я про себя произнес: Сонечка, у меня все хорошо. Как твои дела?