День 5. Боль

Едкий звон поющей чаши растворился в чистой тишине комнаты подобно капле чернил в баночке с водой, испачкав собою всё пространство, и вонзился в мозг. Ужасная боль сродни мигрени охватила мою голову, и я сумел только лишь попытаться спрятаться от неё под одеялом. Звон повторялся. Мне захотелось сделать как в школе: притвориться больным и немощным, чтобы никуда не ходить. Но уже через десять минут соседи встали и шумно собирались, коридор наполнился привычным топотом и гулом, так что затея не удалась. Правда, всех моих сил хватило лишь, чтобы почистить зубы и сесть, сложив ноги, на матрас. Шум постепенно стал спадать и без двадцати минут пять вновь сменился ночною тишиной. Холодная стена, туман в голове, слабость в теле, голод и вчерашние долгие мысли сделали своё дело, свалив меня вновь на подушку. Через какое-то время я лишь укрылся одеялом да перевернулся на живот, но так и не поднялся вплоть до очередного «гонга».
Туман вязким облаком поселился у меня в голове, стирая границы реальности и сновидений. Кое-как удалось преодолеть весь маршрут до столовой, шатаясь и ежеминутно встряхивая головой, чтобы сжевать свои бутерброды с маслом, запивая обжигающим чаем. Обратно до комнаты добрался более осознанным, но, уже придерживая за собою дверь с запиской «Не хлопайте мной!», я вновь почувствовал себя невероятно уставшим с одной лишь мыслью доползти до матраса. И снова почти полтора часа сна до следующего звона. На этот раз отвертеться не было возможности — в 8:00 общая медитация в зале. Зевая и прячась в кофте с капюшоном, окостенелое тело моё с трудом доковыляло до знакомого номера 45. Медленно ко мне пришло понимание того, что сейчас начнётся медитация. Ещё медленнее и оттого сильнее ужасаясь, я осознал, что медитация предстоит с тем самым твёрдым намерением, без движения. Раздался знакомый старческий голос, повторявший наставления, и волна безысходности накрыла меня с головой. Випассана. Адхиттхана. Немой ужас невольника.
Часовое наблюдение себя далось, естественно, непросто. Но, стоит заметить, что с этого момента неукротимая карусель мыслей стала замедляться, более того, самих идей, образов и воспоминаний с каждым разом было всё меньше и меньше. Очень интересно повлияло это и на временное восприятие мира, да что там — отныне окружающий мир превращался во что-то иное и незнакомое, постороннее, хоть и своё родное. Изучение на основе наблюдения себя самого шаг за шагом приносило свои плоды, давая осознавание одних вещей, одновременно стирая какие-то другие привычные детали жизни. Пятый день стал переломным моментом в практике. Конечно, впоследствии случались и другие сдвиги, ломки, переключения, но именно утром пятого дня, к окончанию второй в моей жизни медитации випассана с твёрдым намерением, я обнаружил себя в мире. Сначала расплывчато, мутно, ненадолго, затем чётче и ярче. Всё время с полудня этого дня и вплоть до окончания благородной тишины слилось в один поток, номинально разделённый полусонными размышлениями и самокопаниями в перерывах. Сейчас мне даже сложно разложить все события и мысли этого периода в хронологическом порядке, поскольку само время потеряло свою линейность.
Каждое действие, выделяемое, вычленяемое в первые четыре дня моим умом, имело какую-то ценность, значимость только потому, что, по сути-то, ничего вокруг и не происходило. Я занимал положение стариков, сидящих на скамейке у дома в ожидании новых прохожих, стариков, для которых смена направления ветра днём является главнейшей и важнейшей темой этого самого дня. Отныне же открывались новые двери в новый мир, состоящий из тончайших ощущений. Весь прежний распорядок дня, все предыдущие сложности, все маршруты — всё это оставалось неизменным до десятого дня, но больше меня не занимало и даже в малейшей мере не увлекало внимание.
Принцип наблюдения ощущений не менялся — нам следовало продвигать своё внимание от макушки головы, «from the top of the head, top of the head, top of the head…», к кончикам пальцев ног, а затем обратно, не пропуская ни одной, даже самой маленькой части тела, наблюдая любые ощущения, стараясь не реагировать на них, но просто наблюдать и принимать их существование, их временную природу. Задача была научиться видеть, что всё это непостоянно, всё меняется. Принцип оставался прежним, только добавлялись маленькие уточнения, детали, затачивающие, заостряющие тренируемое внимание, дрессируемый ум.
Когда в этот день помощник учителя подозвал нашу группу к себе и стал расспрашивать об успехах, о том, получается ли улавливать какие-то ощущения, я ответил, что получается, и их довольно много, все они разные и необычные. Но вот только боль, невыносимая адская боль не покидает моё тело. Казалось, вся боль за всю жизнь, начиная с самого рождения и вплоть до этого дня, не испытывалась мною, а лишь показывалась в пробной версии, при этом откладываясь в качественной упаковке в сторону на «чёрный день». И вот этот день настал. И теперь я испытывал на своём теле широчайший спектр всевозможных, всех мыслимых и немыслимых, болей, собранных за эту жизнь. Воображение не в силах представить такое: давление, жжение, жар, колющее, режущее ощущение в одном и том же месте, где-то рядом чувствуется, будто ткани внутри разорвутся от натяжения, а ещё в нескольких сантиметрах — словно в последних припадках бьются нервы, крича, что циркуляции крови уже давно нет, и участок тела отмирает, суставы изнывали от ударных волн пульсирующей где-то рядом крови, а спина словно заживо сгнивала. Если представить, что на тебя набросилась злая собака и начала рвать на части, а ты ничего не можешь сделать, тебе нельзя ни шевелиться, ни разговаривать, ни открывать глаза, и то не получится уловить всё, что пришлось пережить в эти часы медитаций.
И всё же, упорная практика, пример окружающих, подбадривания от Бямбаджава и стремление двигаться дальше приносили и радостные моменты. К окончанию пятого дня мне удалось внимательно изучить свои руки. Любопытно было наблюдать разницу температур плеча и предплечья или прикосновение рукавов к коже. Ещё интереснее — чувствовать пульсацию крови в кончиках пальцев, под ногтями, блуждающий пульс по дельтовидной мышце. Лёгкие электрические импульсы пробегали временами то по трицепсу, то по бицепсу, спускаясь в брахиалис. Но самым удивительным стал каскад ощущений в кистях рук и между ладонями. Со временем я привык к перетекающему теплу под ними и заметил, что оно временами обволакивает пальцы, обжигая костяшки с тыльной стороны кисти. Во время же вечерней медитации перед лекцией я уловил лёгкие покалывания как от электрической сетки, это состояние постепенно перешло в нечто похожее на гудение, своеобразный тремор. Начиная от запястья, руки наливались насыщенным приятным теплом, густым и… живым. Словно сжиженный газ горит, но не обжигает. Казалось, если открою глаза, непременно увижу объятые пламенем кисти. Образы магов из книг и кино возбуждали мысли о полных сил, мощи и энергии руках. Но практика требовала, уловив ощущение в одном месте, сразу же переходить на следующий участок. Ум пытался фоном удерживать внимание там, но надолго его не хватало, и я двигался дальше. Все предыдущие переживания ощущений на лице и в горле никуда не пропали, а только стали нормой жизни, как прохлада одеяла перед сном.
От медитации к медитации ум становился спокойнее и размереннее, а к началу долгожданной лекции меня всего наполнял радостный покой, через который яркими языками пламени просвечивали вспышки боли.
Как избавиться от неё? Сладкий голос девушки предлагал для начала принять факт самого страдания, а затем — наблюдать его, ведь через это открывается причина страдания. Убрав причину, можно убрать и страдание. Но для этого необходимо предпринять определенные действия; и это Четвертая благородная истина — путь, ведущий к освобождению от страдания через устранение причины. Очень важно наблюдать, не реагируя.
В течение всей жизни мы вынуждены сталкиваться с тем, что нам не нравится, и не получать то, что нам нравится. Постоянно случается что-то нежелательное, а желаемое не происходит, поэтому-то мы и чувствуем себя несчастными.
Простое понимание реальности этого на интеллектуальном уровне никого не освободит. Будда обнаружил, что если полностью сосредоточить ум, то ясно видно, что привязанности ума ведут к страданию. Существует четыре вида привязанностей, которые мы развиваем в течение жизни. Во-первых, привязанность к своим желаниям, к привычке влечения. Во-вторых, привязанность к «я», к тому, что мы называем «моё». Мы болезненно относимся к критике своего «я», не выносим того, что ему неприятно. В-третьих, это привязанность к своим взглядам и убеждениям, отвергая сам факт того, что другие люди могут иметь совершенно иную точку зрения. И, наконец, привязанность к обрядам, ритуалам, религиям. Мы не хотим понять, что все это лишь видимость, что в этом нет и доли истины. Все страдания, которые мы испытываем в жизни, если их внимательно исследовать, возникают вследствие этих четырех привязанностей.
Очевидно, что все наши страдания — болезни, старость, смерть, физическая и душевная боль — неизбежное следствие рождения. Тогда какова причина рождения? Само собой, это физический контакт родителей, но в более широком смысле рождение возникает в результате бесконечного процесса становления, в который вовлечена вся Вселенная. Даже в момент смерти этот процесс не прекращается: тело разлагается, распадается, в то время как сознание соединяется с другой материальной структурой, — так продолжается течение, становление. А продолжается оно из-за в привязанностей, которые мы развиваем. Из-за них мы порождаем сильную реакцию, санкхару, которая оставляет очень глубокий след в уме. В конце жизни одна из таких санкхар поднимается на поверхность и дает толчок для продолжения потока сознания.
Будда понял, что реакции возникают вследствие неведения. Человек не знает, что он делает, не понимает, почему реагирует, и поэтому продолжает порождать санкхары. И пока есть неведение, будут и страдания.
Вместо того чтобы реагировать на ощущение, нужно научиться наблюдать его невозмутимо, понимая, что и это изменится. Таким образом, ощущение ведет к мудрости, к пониманию аниччи. Мы останавливаем колесо страданий и начинаем вращать его в противоположном направлении — к освобождению.
Чтобы начать работу, совсем не обязательно верить в прошлые или будущие жизни. В практике Випассаны важнее всего настоящий момент. Здесь, в этой жизни, мы продолжаем порождать санкхары, продолжаем делать себя несчастными. Но мы можем искоренить эту привычку. Если практиковать, обязательно наступит день, когда можно будет сказать, что искоренились все старые санкхары, и мы перестали порождать новые и таким образом освободились от всех страданий. Ну а для этого, как водится, в окончании лекции говорилось, что нужно работать самостоятельно и упорно. И тогда нас ждёт успех.
Спокойный в течение всего дня ум к вечеру, стоило выйти после лекции из дхамма-холла, буквально взбесился. Рассуждения о влечениях и отвращениях в жизни выводили меня на самые разнообразные течения мыслей. Поистине же самая мощная связка была «влечение-секс»! Внезапно я осознал, что готов пойти на многое ради этого. Жёсткое воздержание от всего, особенно, от любого общения с противоположным полом, аукнулось чудовищной тягой к плотским утехам, разрывающей изнутри на мелкие лоскуты всё моё существо. Впервые за всё это время я заглянул в лица других студентов, как бы ища понимания или солидарности. Но то, что я увидел, не лезло ни в какие рамки предположений — настоящий дикий первобытный голод! В воздухе, во всём корпусе, как я только заметил, стояло зверское напряжение, готовое разрешиться в любое мгновение. Это походило на состояние пубертатных юнцов, сгрудившихся в тесном зале на дискотеке в ожидании чего-то неизведанно-сладостного.
Ни умывание холодной водой, ни душ не смогли помочь, и теперь о сне и речи не было. Мне пришлось долго ворочаться на матрасе, то укрываясь одеялом, то нервно его откидывая, пытаясь найти себе место, прежде чем сквозь туман в голове стали выбиваться очередные воспоминания. Горячее женское тело. Её грудь касается моей спины… груди… живота. Длинные волосы щекотно пробегают то там, то тут. Слышно томное дыхание. Острый язычок скользит от шеи к ушам. Ставшее привычным за день тепло в ладонях превратилось в ощущение тонких нежных запястий. Возбуждение лавиной обрушилось на изнурённое оголодавшее тело, и мне захотелось взвыть, заскулить по-собачьи или просто, в конце концов, заорать. Кусая кулаки, я проворочался ещё несколько минут, захлёбываясь в невыносимых желаниях, а затем увидел её лицо. Знакомые тонкие губы, скулы, серо-голубые глаза, рыжие кудри — словно калейдоскоп складывался в чудную картинку после очередного вращения, вырисовывался отдельными деталями портрет из прошлого. Прошло уже столько лет, но я помнил её. Сейчас она, конечно, изменилась, обзавелась мужем и добротно поправилась, сейчас, поди, она и не вспомнит давнишних проказ. Но у меня всплыл отчётливый образ той семнадцатилетней Алёны в светло-голубых джинсах с завышенной талией и в светло-красной кофточке без рукавов. Никуда не пропала и ассоциация, наша с ней песня — в голове мгновенно голос В. Бутусова запел известную «Я хочу быть с тобой».
Первая любовь, сколько всего в ней! Как же меня к ней тянуло, буквально выдёргивало из любой точки. Но ведь, в конечном счёте, именно благодаря ей я оказался в этом городе, именно влечение к этой девушке заставило начать что-то делать и бороться за каждый новый день в чужом незнакомом огромном мире. И, конечно, она стала причиной всех тех переживаний и приключений, которые в дальнейшем сублимировались в творчество. Скажем так: если бы не было тех юношеских мук, я бы не оказался на рок-сцене. В юношестве я посвящал ей совсем другие строки, но теперь голос в голове пел:
Мы, взрослея, не станем лучше,
Не изменим ребячьих забав.
Всё, чему жизнь нас учит,
Мы оставим в своих букварях.
Был из тех он, кто фальши не любит,
И обходит кто ложь стороной,
Кто друзей своих не осудит
И простит им огрех любой.
Но однажды ее он встретил,
Возвращаясь с дороги домой,
И глазам ее он поверил,
Что влекли его за собой.
Лишь изменится утро на вечер,
И летит он с букетом вновь.
Он лишь жертва невинной встречи,
А она играет в любовь.
Он писал стихи ей и песни,
И играл на лире своей,
Он мечтал, что будет с ней вместе,
Через пару дождливых дней.
Но сменялись дни на ночи,
И забыл он о жизни былой.
Он покинул всех, между прочим,
Ради глаз, что влекли за собой.
Лишь изменится утро на вечер,
И летит он с букетом вновь.
Он — лишь жертва невинной встречи,
А она играет в любовь.
Но однажды, гуляя с ней ночью,
Он увидел вдруг наяву,
Что когда-то манившие очи,
Равнодушны стали к нему.
Он не верил в фальшь детских сказок,
И не врал ни себе, ни кому,
А она без излишних красок
Прекратила просто игру.
Не изменится утро на вечер,
Не придет он с букетом вновь.
Он — лишь жертва невинной встречи,
А она играет в любовь.
Мы, взрослея, не станем лучше,
Не изменим ребячьих забав.
Все то, чему жизнь нас учит,
Мы оставим в своих закромах.

Я вспомнил свои первые дневники, и мне стало невыносимо стыдно за все эти сопли с сахаром. Но затем пришло в голову, что есть ещё странное чувство вины. Видимо, совершённое тогда тянулось липкой тенью за мной по пятам год за годом, обрастая новыми огорчениями, сожалениями, обидами и ненавистью к себе.
Откинув одеяло, я сел и обхватил колени руками. Говорят, что психосоматически насморк и другие проявления заложенности носа — это невыплаканные слёзы. Эта мысль привела меня в бешенство. Но, вспомнив, что психологи частенько специально добиваются этого, решил отпустить себя и наблюдать за внезапной трансформацией. После нескольких глубоких вдохов и выдохов тело потребовало вернуть себя обратно в горизонтальное положение. Ум же стал петлять по закоулкам памяти. Теперь удавалось то, о чём говорилось на лекции, удавалось осознать и принять факт существования страданий. Разбирая по крупицам старинные завалы, я вновь складывал картинки прошлого, вглядывался в них и на время возвращался туда, чтобы встретить того или иного человека, посмотреть ему в глаза и понять, что всё нормально, что никто ни перед кем не виноват. Мы просто делали, что считали нужным, мы просто шли по зову сердца. Это просто было. А сейчас я наблюдал. Дыхание, ощущения в теле, ощущения эмоций, снова дыхание, появляющееся чувство расслабления, ощущения усталости как после тяжёлого рабочего дня. На часах стрелки показывали десять минут второго. Густую тишину комнаты наполняли ритмом посапывания спящих соседей. Вслушиваясь в их продолжительные вдохи, я стал невольно подстраиваться и в итоге провалился в сон.