Последнее письмо

Здравствуй, дорогой друг!
На прошлой неделе окончились мои первые сто дней отшельничества, и теперь я могу сказать, что многое понял, увидев совершенно в другом свете. Но об этом по порядку.
Как я и писал в предыдущем письме, я отправился на Кавказ для проведения стодневного медитативного ретрита. Природа этих мест уникальна и величественна, горы, словно родительские руки, защищают, укрывают от внешнего суетного мира. Здесь, на склонах любимого Абишира-Ахуба, я и решил устроить себе приют. После приезда из Невинномысска пару дней мне пришлось провести в поисках удобного места. Изначально, махнув рукой на первые мысли о поляне на берегу реки, я поднялся к Софийским озёрам. Эта плеяда небольших горных озёр расположена в своего рода котловане или кратере. Казалось, здесь будет удобно провести три месяца, но всё же ветер и холод дали понять, что долго я тут не протяну. Тогда, осилив перевал Иркиз, по крутому сыпучему склону я спустился вниз и вышел к шумным Софийским водопадам, подход к которым был увит десятками плотно утоптанных троп, так что и это место мне не подходило из-за своей людности. Поэтому я свернул налево и пошёл вдоль речки ещё ниже. Времени было в избытке, и я, как появлялось желание, то заходил в лес и поднимался по хребту вдоль ручьёв, то возвращался обратно. Так я побывал у самого прекрасного озера — Айматлы-Джагалы-Кёль или озера с изрезанными берегами. Вода здесь глубокого изумрудного цвета и, конечно же, довольно холодная и чистая. У дальнего берега, видимо, отколовшись от ледника, плавала огромная глыба вроде айсберга, а чуть поодаль виднелся островок.
Кстати, с этим озером связана одна легенда, красивая, как и все в здешних местах. Когда Верховный Бог сотворил Кавказ, то сильно огорчился тем, что в горах нет ни зверей, ни лесов. Призвал он тогда других богов на совет и задал вопрос: «Как могло так случиться, что вся земля украшена деревьями и травами, а здесь же ничего нет?» В ответ боги и духи предложили подняться к самому куполу неба и оттуда взглянуть на горы. И увидел тогда Верховный Бог, что забыл он наградить Кавказ водами. Кругом были большие моря и полноводные реки, но здесь, в горах, воды не оказалось вовсе. Каменная пустыня не давала жизни ни одной душе. И тогда Верховный Бог попросил покровителя кузнецов выковать гигантские ножницы из лучшего дамаска. Когда же всё было готово, он подлетел к океану, отрезал небольшую часть и перенес её в горы. Стал он там резать этот кусок воды вдоль и поперёк на тысячи всяческих лоскутков, а жена его этими лоскутами украшала горы, долины, ложбины и котлованы. Так появились на Кавказе замечательные по своей прозрачности и глубине горные озера, о красоте которых знает весь мир. Утомился Верховный Бог работать гигантскими ножницами, а когда дело подошло к концу, увидел он, что остался совсем небольшой кусочек, весь изрезанный с разных сторон. Задумался Бог, куда б его поместить, и увидел вдруг небольшую ложбинку, будто бы подходящую по размерам. Опустился кусочек туда и стал озером. И так оно там удобно расположилось, что сразу же засияло небесной красотой, а появившиеся вокруг деревья подарили несуразно вырезанному озеру все свои изумрудные оттенки, сделав его самым прекрасным в мире. С тех пор люди так и называют его озером с изрезанными берегами — Айтматлы-Джагалы-Кёль.
Сутки я провёл здесь, купаясь в кристально чистой воде и наслаждаясь восхитительными видами. Но уже к следующему полудню сменяющие друг друга шумные туристические группы заставили меня собрать рюкзак и покинуть это замечательное место.
В конечном итоге я вернулся к тому, с чего начал: на небольшой полянке, прижатой с одной стороны к опушке хвойного леса, а с другой — к шумному и бурному Псышу, затем поставил палатку и устроил место для костра и кухни. Вдоль берега я расчистил дно и организовал купель. Весь день ушёл на подготовку последующего проживания здесь. Люди тут, конечно, появлялись, но туристические маршруты проходили по противоположному берегу, а в радиусе двухсот метров на этом берегу не было ни троп, ни дорог, ни кострищ. Это позволяло решить вопрос с ограничением по общению.
Половина рюкзака была у меня забита гречкой, рисом фруктами, сухарями и хлебом, так что при двухразовом сдержанном питании, как на Випассане, на полторы-две недели еды хватало. Я решил, что каждые десять дней буду прерывать Благородную Тишину, чтобы, добравшись до посёлка Архыз, покупать запас продуктов до следующего раза. Итак, с едой тоже всё было понятно. В целом, все пять предписаний можно было легко принять.
Оставалось решить вопрос с распорядком дня. Палатку я поставил так, чтобы лучи восходящего солнца попадали прямо в лицо и заставляли подниматься на рассвете. В основу плана дня легла Випассана. Завтрак и обед — так же, в четыре часа по полудню — тёплая вода из котелка с лимоном и сахаром. Время перерывов первой половины дня уходило на приготовление пищи и мытьё посуды, а вечером — на поддержание огня и поиск дров. Скажу сразу, что физической работы хватало с избытком, ведь мне приходилось ежедневно проходить по нескольку километров, таскать и рубить брёвна, а с таким питанием это давалось непросто.
Итак, принцип медитаций и ощущения мало чем отличались от десятидневной Випассаны. Но вот эффект, качество перестройки ума и даже тела — вот об этом даже за неделю не рассказать. Три месяца глубокой работы над собой, сто дней, когда никуда не нужно спешить. Я просто начал и делал, двигаясь шаг за шагом вперёд, спокойно и неторопливо. К началу второй недели я впервые почувствовал свободный поток, но к десятому дню это состояние сменилось множеством грубых ощущений. Концентрироваться было тяжелее, поскольку постоянно отвлекали солнце, ветер, дождь, мухи, пчёлы. И, если от перемен погоды помогали скрыться тент и раскидистые лапы елей, то живность меня явно полюбила. Недели через три место у моей площадки для медитаций облюбовала гадюка, которая нашла его очень удобным для солнечных ванн. Мы с ней друг друга не трогали, но внимательно и настороженно наблюдали за каждым движением соседа. Вечерние лекции учителя на курсах здесь сменились уроками жизни от природы. Передо мной разворачивались великие действа естественного театра: хороводы насекомых, птичьи представления, охота и бегство — словом, происходило всё то, что могло и должно было происходить. А иной раз я просто наблюдал за мерным потрескиванием костра и спокойным колыханием пламени, жадно обнимающего каждую подкинутую ветку. Декорации же, хоть изредка, но менялись. Палящее солнце уступало место низким тяжёлым тучам и проливным дождям, порой ветер не прекращался несколько дней, и мне приходилось работать в палатке, скрываясь от непогоды. Но всё вместе это открывало бесконечное поле для наблюдений и углубления каждого из кругов внимания. День за днём я ловил всё больше ощущений в своём теле, вечер за вечером природа знакомила меня со всё большим количеством звуков, красок, движений.
В конце июня произошёл случай, которым не могу не поделиться с тобой, мой добрый друг. После вечерней медитации я, как и обычно, погасил костёр и отправился спать в палатку. Туристов не было уже несколько дней, ночную тишину разбавляли только стрекот насекомых и шуршания в траве. Уснул я не скоро — после жаркого дня было очень душно и постоянно хотелось пить, но к полуночи уже точно спал. И вот, среди ночи пришлось проснуться от хруста веток. Где-то рядом осторожно пробирался кто-то явно большой. Я приоткрыл глаза и заметил, как по правой стенке палатки медленно проскользнула широкая тень. Наступила тишина. Раздалось сопение и шаги стали отдаляться в сторону реки. Я вслушивался. Мысленно поискав нож, я расстроился, вспомнив, что оставил его в тамбуре. Гость бродил где-то рядом, похрустывая ветками. Камни у реки застучали друг о друга — похоже, этот кто-то вышел к берегу. Он остановился и стал с громким фырканьем втягивать прохладный ночной воздух. Через какое-то время шаги снова приблизились, и лунный свет от меня отгородила огромная тень. Вот тогда мне стало по-настоящему страшно. Тишину сменил шелест ткани тента и тамбура — кто-то влезал в палатку. Наступили несколько мгновений тишины. Теперь же чьё-то очень тяжёлое и влажное дыхание заставляло колыхаться расстёгнутую сетку перед закрытой дверцей. Ночной гость стал громко сопеть и принюхиваться, а затем палатка зашаталась, послышалось шуршание в рюкзаке. Я лежал молча и внимательно наблюдал. Прошла минута, и раздался стук падающих яблок с апельсинами, фрукты катились по траве. Движения гостя стали суетливее, и воздух вокруг наполнился громкими шумами, какими-то ударами, звоном, причмокиваниями, звуком капающей слюны и не то хрипом, не то рыком. Продолжалась вся эта какофония, казалось, целую вечность, но, как я потом понял по часам, меньше десяти минут. Затем всё резко прекратилось, шаги стали отдаляться, раздалось хлюпанье раздавленного апельсина, треск веток, и снова воцарилась тишина — ночной гость ушёл. Я так и не решился подняться и вылезти из палатки и через полчаса уснул. С первыми лучами рассвета, когда страх ушёл с остатками ночной тьмы, я проснулся, подмываемый любопытством и выбрался наружу. На поляне всюду были рассыпаны фрукты, куски хлеба, апельсин был раздавлен чем-то, по-видимому, очень тяжёлым, а лужа от него растеклась далеко во все стороны. Возле самой палатки валялись пустые банки от сгущёнки, пробитые будто бы зубилом. Рюкзак же оказался весь выпотрошенным. А вокруг палатки красовались огромные медвежьи следы.
Это событие заставило меня более внимательно и осторожно относиться к происходящему вокруг, теперь я стал вслушиваться не только в своё тело и свои ощущения, но и следить за знаками природы, переключаться и на внешние круги внимания. В середине июля я понял, что место, куда привык ходить за дровами, привлекает не только меня — сочные травы высотой по пояс оказывались примяты не только там, где ходил я, а разодранные в щепки стволы старых деревьев время от времени становились ещё больше побитыми. Но днём я здесь никого, кроме оленей и лисиц, так и не встречал вплоть до августа.
Мои медитации шли свои чередом, день за днём наполняя спокойствием и уверенностью, аккумулируя заряд энергии, какую-то внутреннюю силу. В детстве мы друзьями играли в такую игру: каждый выбирал себе удобную стихию и должен был в ней тренироваться. Мы верили, что из воздуха или воды можно делать шарики и кидать их. С огнём же играть не рисковали. Забавная детская игра вспомнилась в один из вечеров, когда я сидел и всматривался в костёр. Тогда в голову пришла интересная мысль наблюдать за огнём, чтобы понять его природу. Так же, как медитирующий наблюдает за появлением и исчезновением ощущений в теле, за процессами функционирования организма, так же начать наблюдать и за появлением и исчезновением огня, за его природой. Эта идея родилась после четырёх десятков дней. И с тех пор каждый раз, разводя костёр для готовки пищи, каждый вечер, сидя у огня, я внимательно и спокойно наблюдал за рождениями и изменениями его. Отныне моему уму было мало работы внутренней, теперь появились наблюдения внешние. Около месяца я ловил каждое изменение огня, совмещал постепенно их с ощущениями в моём теле. Оказалось, что разные оттенки цвета пламени дают разный жар, что горение одних веток даёт ровное тепло на большое расстояние вокруг, а огонь от других — обжигает рядом, но ни капли не греет уже в метре в стороне.
Чем дольше я медитировал, тем больше крепло ощущение внутреннего стержня, внутренней силы. Батарейка, которую долго заряжают, но не используют. Бесконечный анализ внутреннего и внешнего должен был породить синтез чего-то нового, требовалась реализация накопленного результата. Но медитации нельзя было прекращать. На десятый день Випассаны мне довелось пережить то, что я назвал оргазмом всего тела, то, с чем не мог справиться тогда, сохраняя спокойствие. Теперь же это состояние было у меня ежедневно, тело вибрировало, готовясь совершить что угодно, лишь бы не оставаться без действия, лишь бы выплеснуть накопленную энергию. Поэтому в часы дневных перерывов я занимался физическими и гимнастическими упражнениями, вспоминая всё, что делал когда-то раньше или видел где-либо. Растяжки, подтягивания и отжимания, жёсткий крест, щит, косарь, комплекс славянской здравицы — всё, что только мог, я выполнял здесь с полной отдачей, и тело моё стало заметно укрепляться. Чуть позже я нашёл длинную палку, аккуратно обтесал её и обрубил так, чтоб по длине она стала мне по пояс. С этой тростью я возобновил давно оставленные тренировки по фехтованию. К концу августа в результате ежедневных тренировок мои суставы стали гибкими, эластичными, мышцы — твёрдыми, а движения — чёткими и ровными. Head Stick и Trash я смог теперь делать по двести повторений за раз! Ноги сделались прочными и пружинистыми, а в медитациях сейчас гораздо дольше не затекают. Ссадины и царапины у меня заживают в разы быстрее, и мне приходится внимательнее наблюдать процессы, которые происходят в это время с ними.
Потребность во сне тоже уменьшилась. Более того, каждую ночь у меня осознанные сновидения, и я выхожу в третью фазу с такой лёгкостью, словно просто встаю с постели. Регулярные ночные упражнения с этой практикой позволили укрепить память и вытащить из недр ума совершенно забытые воспоминания. С помощью выхода в осознанный сон я теперь намеренно путешествую по волнам памяти и то отправляюсь в далёкое, почти младенческое, прошлое, то гуляю по студенческому общежитию, то обнимаю ещё живую бабушку, то таскаю на руках дочку друга. И это ведь реальность, хоть и иная! Деда Игоря, выходя в осознанный сон, мне удаётся видеть довольно часто. Он открывает мне новые грани этого необычного пограничного мира, заставляет делать то, что раньше даже и представить было сложно. Кастанеда писал про полёты над лесом. Мне же для этого теперь не нужны ни мескалито, ни трава дьявола — всё это просто подвластно уму. Дедушка пояснил, что выбранный мною путь, хоть и чужд нашим предкам, но оказался тем самым средством для понимания на своём опыте разницы между светлой и тёмной составляющими жизни. Нет, в этом мире не существует ни добра, ни зла, ни чёрного, ни белого, ни даже серого, но, отделив от прочего всё то, что порождает страдания, и отказавшись от него, человек выбирает путь, упрощённо называемый светлым. И я, таким образом, отсёк от себя всё, что связано с той самой ведьмой, так яростно гонящейся за необычным очельем. Как это назвал отец, «её послушным щенком» мне уже не стать, а значит, можно двигаться дальше. Вот поэтому дед и взялся за активное моё обучение внутри осознанных снов. Так что, днём я работал сам над собой, а ночью добавлялись уроки от необычного предка.
Необычное путешествие прямиком в зимний лес устроил мне дед в одну из ночных практик осознанного сновидения. Мы оказались в кругу незнакомых людей, ожидающих встречи со старым вожаком волчьей стаи. Этого не говорилось, но я откуда-то знал.
Земля была ещё холодной, снег лежал частыми островками по всему лесу, а кое-где, между трухлявыми пнями и выступавшими из-под мшистых зарослей камнями, виднелись покрытые тонким стеклом льда грязные лужицы. Обрывистыми движениями ветер временами скидывал с огромных сосен мокрые комья снега или же забирался под куртку и заставлял лишний раз поёжиться от промозглой сырости, которую он разносил по всей окрестности. Мне приглянулась небольшая кочка в паре пядей от стройной молодой сосенки, и я уселся, даже не расчищая места, по-турецки. Я закрыл глаза и сосредоточился на дыхании, стараясь не обращать внимания на крепнущее желание тела замёрзнуть в этой обстановке.
Несколько глубоких вдохов и выдохов, затем всё медленнее и медленнее дыхание, биение сердца, мысли — через какое-то время и они стали редкими и спокойными. Вокруг царила вдохновляющая и таинственная тишина. Изредка где-то в стороне слышался шелест перьев вспорхнувшей птицы, шлепок падающей снежной шапки с веток или же скрежет замёрзших деревьев. Спокойствие рождалось где-то внутри и осторожно, словно пугливая кошка, выбиралось на поверхность, постепенно укрывая меня своим мягким теплом. Я привыкал к лесу, лес приглядывался ко мне, и наше взаимное молчание способствовало тому. В немой тишине мысли, текущие уже размеренным потоком, стали реже, отдельные моменты выплывали на поверхность и находили отражение в происходящем. Внезапно подумалось, что у леса есть свой дух, свой хранитель, и именно он сейчас решает, принять ли меня здесь или нет. Мне хотелось, чтобы это произошло, и я продолжал спокойно сидеть и медитировать на дыхание. Прошло, наверное, ещё минут двадцать, прежде чем появилось ощущение домашнего комфорта и уюта, разве что холод возвращал мысли о неприятном состоянии.
Спиной я уже опёрся о ствол приютившей меня сосны и откинул голову назад, наслаждаясь покоем и стараясь раствориться в прекрасной гармонии северного леса, когда справа в нескольких десятках метрах послышались чьи-то осторожные шаги. Снег с лёгким хрустом проминался под большим весом. Настороженная тишина. Снова несколько шагов. Я продолжал сидеть на месте, оставляя глаза закрытыми. Мозг начал понемногу тревожиться и выдавать желания скорее обернуться и посмотреть, кто это, чтобы затем уже судорожно придумывать план действий. Шаги приближались, но не прямо, а витиевато, словно кто-то старался сделать вид, что движется вовсе не ко мне. Снова тишина, и в ней отрывистое лёгкое пофыркивание. Меня наполняло ощущение появления кого-то важного, главного. Вновь шаги. Сзади. Справа. Тишина. Шаги передо мной. Ближе, ещё ближе. Повисшая пустота в воздухе. Я услышал тонкое журчание, затем шорканья чего-то твёрдого о землю, мелкие веточки и куски грязи с шумом падали далеко в стороне. Через мгновение наблюдавший за мной зверь уже убегал куда-то между деревьев слева от меня. Волнение накатилось новой волной, но с ним удалось справиться, и всё же я открыл глаза и огляделся — кругом всё так же никого не было.
Стараясь вернуться в медитативное состояние, я закрыл глаза одновременно с долгим глубоким выдохом. Плечи опустились, и всё тело стало постепенно расслабляться. «Я здесь, я тут, — проносились мысли в голове, — среди леса, я ехал сюда целенаправленно наблюдать и познавать свою природную сущность, выуживать древние корни, так что не зачем расстраиваться из-за нежелания зверя приблизиться ко мне». Ещё какое-то время в голове всё перемешивалось, какие-то слова всплывали и вновь тонули в общем потоке, но это уже не была бурная река — ей на смену пришёл тихий медленный ветерок. Лес ощущался домом, вокруг было очень хорошо и спокойно — единственное волнение, единственная грязь находилась внутри меня самого, и с этим можно и нужно что-то делать. Я наблюдал.
Одинокая птица всхлипнула где-то в чёрной паутине обмороженных веток и тут же умолкла. Послышались первые шорохи — несколько человек в нашей группе, видимо, устали сидеть на одном месте. Вновь тишина. И вот из глубины леса потянулся, потёк густой, тягучий, направленный вой. Звук, казалось, исходил одновременно из чащи впереди и из далёкого, уже совершенно забытого, прошлого, но он казался знакомым и родным, как голос близкого друга или брата после многолетней разлуки. Клич продолжался недолго, но затем какое-то время ещё висел в воздухе, зацепившись за ветки сосен, как обрывки тончайшей и лёгкой ткани. Через пару минут я почувствовал, что Он здесь. Сила и уверенность от Него разливалась во все стороны, это ни с чем нельзя было спутать. Теперь же стали слышны и шаги, короткие, лёгкие, но по ним было понятно, что идёт тот, кто знает, куда и зачем нужно идти, тот, кто может вести за собой, за кем хотелось бы идти — это приближался вожак стаи. Любопытство взяло верх, и я уже не готов был сидеть с закрытыми глазами. Не шевелясь, я наблюдал, стараясь не смотреть прямо, на приближавшегося к нам огромного чёрного зверя. Он то останавливался, присматриваясь и принюхиваясь, то подбегал на несколько шагов, то уходил в сторону, но постепенно сокращал расстояние. Мы сидели, разбившись на три части: группа на пригорке и мужчина и я отдельно, метрах в пяти-семи друг напротив друга.
Волк оббежал кругом нас, остановился и, резко, кашляющими рывками выдыхая воздух, стал грести землю и метить территорию. Мы были в его владениях и смирно наблюдали за хозяином леса. Волк поочерёдно обнюхал сидевшего в отдалении мужчину, очень близко подойдя к нему, затем каждого в группе на пригорке. Обходя людей, он останавливался, широко расставляя мощные лапы и, как бы глядя расфокусированным взглядом, к чему-то прислушивался, то отводя уши назад, то приподнимая их вертикально. Ко мне он даже не повернулся. Закончив таким образом знакомство, зверь вновь отдалился куда-то в лес по левую руку от меня. Любопытство и обида внутреннего ребёнка во мне желчно горчили, сводя к нулю все результаты медитации. Мне хотелось не то чтобы посмотреть на истинного охотника — я жаждал общения с ним. Но вместо этого волк обходил меня стороной. Эго бунтовало и бесилось, требуя внимания.
В очередной раз волк вернулся к нам. Теперь он целенаправленно двигался к мужчине напротив меня твёрдым и быстрым шагом. Подойдя вплотную, он несколько раз уже привычным образом фыркнул. Зверь остановился за спиной, и вновь карие глаза его потеряли фокус, он словно о чём-то думал, взвешивал своё решение. Через пару мгновений волк сделал несколько шагов, описав таким образом полукруг, и… направил свою струю спокойно сидевшему мужчине прямо на левое плечо! Немое удивление заставило всех нас, а в особенности «меченого», округлить глаза и, не зная, как реагировать, широко улыбнуться. После этого необычного акта волк забросал страдальца землёй и ворохом мусора, развернулся и, несколько раз снова фыркнув, ткнул передней лапой ему в плечо. Мы наблюдали, словно очарованные. Но вот он приосанился, округлил могучую грудь и закинул передние лапы на плечи удивлённому мужчине. Это было поистине завораживающее зрелище: огромный зверь, размером с телёнка, стоял на задних лапах, высоко задрав роскошный пушистый хвост, даже густая чёрно-серая шерсть не могла скрыть тугие узлы хорошо развитых мышц, мощный широкий лоб, треугольники ушей, вызывали восхищение. Волк опустился на все четыре лапы — он позволил обнять себя. В этот момент во мне разливалась тягучим мазутом лужа зависти. Я смотрел на эту картину, видел прекрасного зверя и наблюдал за разрастающейся грязью внутри меня. Это продолжалось несколько минут. Наконец волк фыркнул и, обнюхивая землю, направился к группе на пригорке. Здесь он проложил себе мудрёный маршрут, обходя людей с разных сторон и осторожно принюхиваясь к ним, в основном со спины, так, чтобы те этого не замечали. Временами он останавливался и вглядывался куда-то вдаль, словно погружаясь в транс, но затем возвращался к своему обходу гостей этого леса.
Я потерял надежду на близкий контакт с вожаком и мысленно махнул на всё рукой, послав это дело к лешему, закрыл глаза и постарался уйти в медитацию. Грязь, всплывшая на поверхность, эта большая санкхара, не давала возможности легко погрузиться в благостное состояние сознания. Попытки продолжались вновь и вновь, упорство намерения боролось с отторжением разочарования, пока слева не ослышались осторожные шаги. Я открыл глаза и увидел перед собой невероятно огромного по размерам и внутренней и физической силе волка, вожака стаи. Он осторожно, как бы стараясь не потревожить, приближался ко мне, опустив голову и вытянув вперёд могучую шею, уши его были отведены и прижаты назад. Он крался аккуратно, высоко приподнимая передние лапы и медленными движениями вытягивая их вперёд. Казалось, громадный зверь вот-вот прижмётся к земле, становясь всё меньше и меньше. Его живые, исполненные мудростью глаза, неотрывно следили за мной. Внутри всё перемешалось, и я ощутил, будто из далёкого детства ко мне вернулся кто-то очень родной, свой, добрый и любящий всю семью. Мои ноги уже давно устали, а потому какое-то время назад мне пришлось их вытянуть вперёд, выпрямив в коленях. Волк крался вдоль них и был уже в каких-то нескольких сантиметрах от меня. Он внимательно рассматривал, заглядывая прямо в глаза, при этом оставаясь осторожным, словно перед чем-то хрупким. Я был открыт и доверял ему, не знаю почему, но доверял. И он это чувствовал. Волк медленно потянулся вперёд и уткнулся прохладным влажным носом мне под глаз, я усмехнулся, поскольку стало щекотно, и в этот момент огромный мягкий язык начал меня вылизывать. Позже мои ощущения подтвердились — вожак отнёсся ко мне как к младшему члену стаи, молодому волчонку. Было похоже, что он старался подбодрить, как-то помочь, сказать что-то вроде: «Ну, не всё так плохо! Нормально, видишь, у тебя всё в порядке! Погоди, всему своё время». Затем он медленно стал отступать, продолжая обнюхивать меня, постепенно отошёл, развернулся и вновь отбежал в лес.
Несколько мгновений, пока зверь был лицом к лицу со мной, произвели неизгладимое впечатление, что-то переключили в голове, изменили внутреннее состояние, отбросив внутреннее «я» далеко вглубь поколений, заставляя рушиться привычное мировоззрение, напоминая, что общение может быть и невербальным, а телепатия — не что-то из области фантастики последних веков, а давно утраченный нами, но сохранённый в природе способ делиться мыслями, чувствами, эмоциями и образами. Меня наполняло что-то непонятное, но крайне приятное, родное, естественное. А ещё было умиротворение. И где-то на задворках разума крутилось любопытство. Волк ушёл в лес, а все мы долго ещё думали, каждый о своём, но все вместе — об этом опыте.
Наконец все отошли от молчаливого состояния, хотя и продолжали поддерживать тишину и умиротворённость. Время от времени то там, то тут слышался вой либо лай, в стороне от нас на много голосов разбивались эти звуки. Вожак рыскал где-то по лесу. Вдруг раздался вой совсем рядом, но зверя не было. Я осмотрелся и нескоро понял, что это был мой дед. Удивительно похожий, совершенно волчий, призыв разнёсся по всему лесу от него и не остался без внимания — шорохи в чаще прекратились, и оттуда послышался ответ. Среди обнажённых замёрзших стволов я разглядел уже знакомую чёрную спину, задранную кверху шею и направленную к небу голову — образ воющего волка, знакомый с детства по картинкам и кадрам кино. Внутри меня что-то переворачивалось в очередной раз, словно пробуждаясь от тысячелетней спячки, появлялось желание стать сопричастным к этому, и в то же время зажатость, скованность держали на месте.
И тут дед мне предложил научиться выть по-волчьи. Он объяснил, что язык нужно закинуть назад, кончиком коснуться нёба, так, чтобы получилось кольцо. И когда будешь выть, звук должен идти из груди, горло не напрягай.
Молча кивнув в ответ, я принялся за практику, ожидая, что у меня-то, всегда ассоциировавшего себя с волком в свете семейного предания, сразу же легко получится. Но в результате вышел очень тихий и неуверенный звук, вскоре сошедший на хрипоту.
— Хорошо, только голову надо поднять и вытянуть шею, как волки, — видел же? Это чтобы воздух, звук спокойно проходил и не задерживался.
Новое упражнение заняло меня целиком, хотя и не получалось ничего толкового. Раз за разом выходила какая-то ерунда — то хрип, то поскуливание, а то и вовсе что-то невразумительное. Я перестал обращать внимание на смотревших на меня людей, вновь и вновь пытаясь завыть таким способом. Но вдруг в голову пришла неожиданная мысль: «А зачем? Что ты делаешь? Что ты хочешь этим сказать?».
Задумавшись, я понял, что это не мысль, не идея и уж тем более не слово — была только одна эмоция, давняя и сросшаяся со мной, как паразит. Одиночество. Тоска по родным душам. Давно уже она стала моей неразлучной тенью, печальной и ядовитой, отравляющей каждый новый день. В детские годы сверстники меня не понимали и отталкивали от себя, а я не разделял их интересов, не смеялся над злыми шутками, жалея объекты их насмешек. Оттого я рос почти без друзей. С каждым новым годом, всё больше и глубже узнавая людей, я отдалялся от них, ощущая чужеродность, словно мы из разного теста слеплены. Слабые попытки мои найти точки соприкосновения тотчас же уничтожались и тонули в волнах насмешек тех, кто не понимал меня, и тогда я выучился не рассчитывать ни на чью поддержку. Видя, как все вокруг распускают свои павлиньи хвосты, кичась низменными победами, я решил делиться своими знаниями и умениями, но наткнулся на неверие и насмешки (люди часто обращают в смех то, что не могут объяснить своим умом или боятся принять) — и тогда я стал скрытен. Легко видя добро и зло в окружающих, я делал выбор в пользу одних, отстраняясь от вторых, но и те, и другие принимали это за высокомерие. Люди не верили в мою правду, и я выучился хитрить и приукрашивать свои истории в нужном мне русле. Я хотел прощать и любить всех вокруг, но меня уверяли, что, любя всех, ты не любишь никого — каждый хотел выделяться, а потому оскорблялся этим моим стремлением. С тех пор я стал ожидать от каждого человека подвох. Мне хотелось любить и поддерживать прекрасную девушку, но, кого бы я ни выбрал, каждая из них лишь использовала это в своих целях, и я понял, что верным решением было бы начать презирать их. Я изучал психологию людей, их поступков, расшибая лоб в кровь, чтобы научиться хоть как-то жить в этом мире, но видел, как то одни, то другие достигают всего легко и играючи. Это сделало меня завистливым, заставив ненавидеть людей. Я разучился любить, выучившись бояться. Одиночество, моя тень, чёрная липкая тварь, с тех пор следовала неотступно за мной, подсасывая каждый день жизненные соки и впрыскивая понемногу свой смертельный яд.
Нет, мне не нужно было ничего говорить, но тоска нашла свой способ выйти. Не было желания ничего просить, но хотелось лишь дать знать, что я здесь, и я одинок. Мой вой прокатился по лесу волной, утихающей по мере приближения к берегу. Как заросли тростника рассеивают её силу, так и деревья замёрзшего леса растворяли звуки моего голоса, примешивая вдали какие-то неясные шорохи и скрежеты. Один, другой, третий раз я выпустил из себя этот не то стон, не то плач, не то эпитафию к своей жизни. Воцарилась тишина. Вдали никто не лаял и не хрипел. Глухое безмолвие покрыло своей пеленой весь лес. Я выдыхал и молчал. В ватном молчании тонули стук сердца и дыхание. Внезапно раздался знакомый голос: вой поднимался издалека и нарастал, приближаясь к нам, девятый вал на суше, нечто мощное и уверенное, но не пугающее, а ободряющее. Видимо, волк услышал и понял меня, теперь он отвечал и вкладывал в свой ответ столько отеческой силы, столько эмоций, сколько не мог дать ни один человек даже на самой близкой встрече. Это был не просто ответ — звучала песня, песня без слов, а потому самая искренняя и честная, и я её услышал.
Отныне стало не важно, что ждёт дальше, какие встречи ещё только предстоят, но главный диалог уже состоялся, и мне дали ответ, который, возможно, я ещё не скоро пойму, но, чувствую, это тот самый, что более всего мне нужен. Теперь здесь, на Кавказе, мыслей, каких-то размышлений стало больше в сравнении с Випассаной, они наполнились новой глубиной и многоплановостью.
Путешествия во времени в потоках памяти с помощью осознанных сновидений помогли увидеть ещё больше причинно-следственных связей, с каждым днём я всё яснее понимаю, почему в жизни происходит именно так, а не как-либо иначе. Абсолютно каждое действие было не само по себе, а крепким звеном в длинной цепи — оно является следствием предыдущих и причиной будущих звеньев-действий. Я понял, насколько мне повезло, что в этой жизни узнал про Випассану, почувствовал в себе уверенность и силы прекратить бесконечный круговорот перерождений.
Наблюдение за внутренними и внешними процессами, все эти практики и тренировки, поглощающие много меньше энергии, чем я аккумулировал за медитации, постепенно стали приносить свои плоды. Во всём есть связи, у всего есть причины и следствия, у всего есть связи как физического плана, так и эмоционального, ментального. У хищника и жертвы есть связь голода и страха, у столкнувшихся на поляне кабанов — связь ярости, а потом — непосредственный физический контакт. Ты, мой друг, слышал, наверняка, о таком феномене, как синестезия. Это явление восприятия, при котором раздражение одного органа чувств наряду со специфическими для него ощущениями вызывает и ощущения, соответствующие другому органу чувств. Например, при хроместезии, одной из форм этого явления, разнообразные звуки окружающей среды, такие как звон посуды или лай собаки, вызывают ощущение цвета и целый фонтан форм, которые возникают, перемещаются, а затем пропадают, лишь только прекращается звук. Он, звук, часто меняет воспринимаемый оттенок, яркость, мерцание и направленность движения. Некоторые люди даже видят музыку как бы на «экране» перед лицом. Так вот, я заметил, например, что, если держать взгляд расфокусированным, а ум открытым и расслабленным, то можно увидеть в цвете отношения между животными и людьми. Яркие дрожащие линии связывают их, меняют цвет в зависимости от интенсивности действий и эмоций. Но при этом же бывают случаи связи всех пяти чувств. Самый известный пример — Соломон Шерешевский. А что, если это не случайное изменение вроде мутации, а навык, который можно приобрести?
Простая истина родства всего друг с другом, когда всё же дошла до меня, позволила порвать моё притяжение насекомых, и они перестали кусать, комары больше не облепляют меня во время медитации. Но мне вспоминались и слова из лекций на Випассане, слова о том, что Будда, как и алхимики средневековья, видели во всём основные начала: огонь, землю, воздух и воду. Все они есть во всём. И я отбросил то, что знал из физики и химии, просто начав наблюдать реальность, как она есть, не задумываясь над формулами и научными постулатами. Когда же видеть эти начала стало проще, когда причины и следствия вырисовывались понятнее и быстрее, я уловил, что есть связи и с огнём у всего окружающего. Он меняет цвет и жар не только от состава горючих материалов, но и от эмоций тех, кто находится рядом. Именно поэтому, дети, которые обходят дом с церковной свечкой, видят дрожащее и коптящее пламя — это не от наличия нечисти, а от биохимических процессов в человеке — со страхом выделяются вещества в воздух, от которых пламя так и меняется.
Мне стало интересно, насколько сильно можно повлиять на изменение огня внешне, без физического контакта. Все августовские вечера у меня ушли именно на эту практику. Я наблюдал и пробовал разные эмоции, мысли, намерения, движения — словом всё, что приходило в голову. Никаких фантазий о магии или чём бы то ни было паранормальном — только осознание связей всего между всем.
Это стало основной моей вечерней практикой, а позже — единственной. Даже в осознанных сновидениях я старался отследить связи и познать природу огня. Наверное, это могло выглядеть странно со стороны: одинокий мужчина на берегу горной реки каждое утро встаёт с рассветом, медитирует часами, ест два раза в день по чуть-чуть, днём устраивает себе час физических тренировок с гимнастикой и час машет палкой, снова медитирует, ходит в лес за дровами, а весь вечер сидит, не отрывая взгляда от огня, временами совершая какие-то непонятные движения руками. Благо, люди появлялись редко. Только в середине августа на другом берегу, прямо напротив меня, группа туристов-школьников разбила лагерь на неделю. Они шумели, буянили, но к тому времени меня это совершенно не затрагивало уже, я сохранял совершенное спокойствие. Однако мой образ жизни привлёк внимание некоторых из ребят и, как раз в день моего похода за продуктами, они решили подойти ко мне и расспросить, что и зачем я тут делаю. Праздные беседы исключались практикой, поэтому я лишь молча улыбался гостям во время своего перерыва. Они ушли, не получив ответов на вопросы, но изрядно подняв себе и мне настроение. Вечером я снова приступил к практике с огнём. Состояние моё было несколько расшатанным по сравнению с обычной собранностью, но всё же твёрдое намерение, аддхитхана, никуда не делось. Я сидел, сложив ноги по-турецки, и наблюдал за огнём, стараясь улавливать каждое изменение в нём. Всё шло как обычно. Но через час в руках появилось онемение, а затем — и дрожь. Я продолжал наблюдать. Голова закружилась, и всё помутнело, захотелось спать, как это бывало в утренних медитациях. Веки отяжелели и начали опускаться. В стороне тихонько зашуршало что-то в траве, и я обернулся глянуть, ящерица это или змея, но там никого не оказалось. Внимание вновь вернулось к огню и его переходам, перепадам, к изменениям в нём. Спустя несколько минут шорох настойчиво повторился, уже ближе. Голова едва повернулась в том направлении, и в этот момент я заметил краем глаза, как от онемевших рук полупрозрачные жёлто-красные линии тянутся к огню. Это было похоже на смазанную фотографию, где по ночному городу едут автомобили с включенными фарами. В руках появилось покалывание, и я вдруг провалился в сон.
Не помню, как ночью просыпался и добирался до палатки, но на рассвете я уже поднялся и, полный сил, приступил к медитации. В семь утра нужно было разжечь костёр. Я набрал хворост и привычно разложил всё на кострище, когда вдруг вспомнил вечерний опыт. Мне захотелось попробовать возобновить ощущения. Я уселся поудобнее, прикрыл глаза и стал наблюдать. Кругом стрекотали насекомые, в траве раздавался шелест — кто-то ползал, ходил. Однако я концентрировался только на ощущениях вчерашней связи с огнём. Прошло, наверное, больше получаса, но я и не заметил этого, уйдя, видимо, в состояние лёгкого транса. После этого пришлось пока отложить эксперимент и заняться насущными делами, хотя, во время завтрака мысли о новых ощущениях зароились, словно туча мошкары в заболоченном лесу. И с этой привязанностью нужно было срочно разбираться. Мне пришлось усердно искоренять новые санкхары в течение нескольких дней, прежде чем гармоничное состояние вернулось вновь.
И всё же оставлять идею мне не хотелось. Успокоив ум, я снова принялся по вечерам работать с огнём, внимательно изучая изменения в своих ощущениях при этом. Около недели всё оканчивалось так же, как и в первый раз. Иногда видение линий продолжалось дольше, иногда я погружался в транс, едва начав практику, но в общих чертах всё шло схоже. Однако, в очередной раз потеряв на время контроль над вниманием и погрузившись в полусонное состояние, я почувствовал что-то совершенно новое, словно находился в каком-то стерильном пространстве, а затем, очнувшись, оказался в том же положении, что и в первый вечер, только руки были немного вытянуты вперёд, а ладони чуть развёрнуты кверху, не покидало ощущение, что в них лежит что-то очень лёгкое и упругое. В спине вдоль позвоночника какая-то мышца заболела до жжения. На лице у меня проступил холодный липкий пот. Слабость медленно уходила, сменяясь дрожащим напряжением всего тела. Сквозь полуприкрытые веки я увидел бледно-жёлтые линии от рук к хворосту, они понемногу приобретали красный оттенок, а затем я услышал трескучие покалывания в предплечьях. Хотя нет, это было отдельно покалывание, а отдельно треск загорающегося сушняка в кострище. Я ещё ничего не понимал и молча глядел на огонь. В чувства меня привёл мальчишеский голос метрах в пяти слева: «Ни хрена себе! Народ, вы видели? Этот ниндзя огонь силой мысли разжигает! Наро-о-од!». Я усмехнулся — что ж, они окрестили меня ниндзя. Забавно. Но с того момента стало понятно, что нужно внимательнее следить не только за животными вблизи, но и за людьми — мало ли, чего подумают или увидят. А уж какой чуши потом могут нарассказывать.
И всё же, теперь у меня появилась ещё одна регулярная практика, разжигание огня, благодаря которой тело на переживаемом многократно опыте стало усваивать истину взаимосвязей между всеми окружающими объектами. Вероятно, где-то здесь кроется разгадка феномена телекинеза и материализации объектов просто из воздуха, как это делает Саи Сатья Баба. А ведь по многочисленным свидетельствам этот святой из Индии умеет доставать рукой из воздуха и камни, и плоды, и украшения, словно напрямую он связан с огромным океаном вселенской энергии, пронизывающей каждый кубический сантиметр пространства, и умеет ею управлять, лепить из неё как из пластилина. Возможно, однажды и мне к этому удастся прийти, пока же меня занимает вопрос применения нового знания по отношению к практике тянь-ци. Ведь если использовать связи с окружающими предметами, перераспределяя между ними энергию, то сами символы, изображаемые практиком, будут гораздо мощнее и эффективнее. Хотя, тогда уже и символ как таковой не нужен — достаточно будет осознанного целенаправленного намерения.
Свой духовный путь я решил продолжить путешествием к храму солнца в Приэльбрусье, пора бы уже и там побывать. Может, что-то и есть там, в этом храме, стоящем на пути к Ирию наших предков, где сила самого неба благоволит путникам. И даже если именно там вдруг и окажется тот пресловутый ободок, очелье моих предков-невров, пускай! Пусть! Значит, всё же, доведётся встретиться с этой моей ведьмой. Значит, это судьба. Что ж, я к ней готов. К счастью, так совпало, что небольшая компания отдыхающих как раз направляется в том направлении, и они согласились подвезти меня до Верхнего Баксана. Ну а там дня за четыре, надеюсь, я смогу добраться до той самой легендарной горы Тузлук.
А что дальше? Ну, дальше можно, конечно, последовать Великому Пути и двигаться вперёд, чтобы однажды слиться с абсолютом или же, сохранив все знания и память, переродиться и тогда уже наставлять людей, вести их к счастью, к освобождению от страданий. Оба варианта, несомненно, хороши. Илья Ч. говорил в своей лекции, что у Вселенной есть два инструмента для работы с нами: память и забвение, эдакие пряник и кнут. Сейчас мне давался пряник, большой и сытный. И я мог бы наедаться им всю жизнь. У меня появилась возможность продолжить начатое, стать, в конечном счёте, просветлённым и раствориться в мире. Память вкупе со всем происходящим вокруг могла бы привести к пути брахмана. И даже дальше. Брахман-брахман, учитель учителей, пробужденный, он ближе всего к гармонии. Прямо как в книге Г. Гессе «Сиддхартха». Но ведь я уже определил для себя однажды своё главное счастье — семью, основанную на огромной взаимной любви. И, более того, есть ведь девушка, за которой я иду из века в век, перерождаясь тысячелетиями. Не могу ж я это взять и просто так бросить, оставить неоконченным, подводя какую-то черту в жизнях? Если я столько жил, столько стремился к ней, столько её искал, то, в конце-то концов, нужно же нам быть вместе. И я это понял ещё на Випассане. Но… знаешь, мне уже столько лет, да и у неё жизнь там, на Западе, так сложилась неплохо, что сейчас не самый удачный момент всё менять. Тем более, мне ещё какое-то время всё-таки придётся посвятить дальнейшему росту. Да и в конце концов мы разъехались при таких обстоятельствах… Так что…
Та что сейчас, по прошествии ста дней в уединении в горах, я решил остаться у алтаря знаний и памяти, подобно апулеевскому золотому ослу, вернувшемуся в человеческое обличие и ставшему служить Изиде. Цель моя в этой жизни познать столько, чтобы хотя бы в следующий раз, родившись снова, не сомневаться и не откладывать всё на потом, а, вооружившись этим багажом, действовать сразу; чтобы не гнаться за фантомом неведомых идей в пятнадцать-двадцать лет, а понимать то, что я знаю и понимаю здесь и сейчас, после тридцати; я хочу в следующий раз не бояться подойти и сказать девушке, что чувствую, а просто взять и сделать это; чтобы не растрачивать жизнь с глупым девизом «попробуй всё», а сразу прийти к своей единственной семье. Мне так хочется встретиться с собой семнадцатилетним и рассказать ему всё, показать причины и следствия каждого его действия и решения, объяснить ему, что всё это, конечно, хороший и полезный опыт, но опыт, который он уже сотни раз получал, и нет проку приходить на урок в тысячный раз, если всё равно потом не применяешь полученные знания. Мне хочется дать ему возможность прожить хоть одну жизнь так счастливо, чтобы все остальные были не зря. И пусть потом он уже решит, прожить ли счастливо, как говорится, в любви и согласии, со своим самым главным человеком, повторить ли это ещё раз, слиться ли с абсолютом или прийти учителем в этот мир.
Конечно, нет у меня такой возможности путешествия во времени, третья фаза не даёт её в полной мере. Но я знаю, как ему это сказать. И потому обращаюсь, мой друг, к тебе за помощью. Собери все эти мои записи и опубликуй, добейся известности, чтобы как можно больше людей смогли прочесть эту историю, чтобы рассказы эти сохранились и не пропали в потоке лет, чтобы потом, родившись снова, эти страницы попали бы мне в руки и рассказали бы, что я уже это всё прожил, что теперь тебе нужно делать всё то, что раньше откладывал, всё то, что всегда хотел, всё то, что кажется нужным, чтобы нашёл наконец-то свою Ксюшу и стал с ней счастлив.
Рукописи не горят, книги существуют во всех мирах сразу. Ты напиши, напиши, а я уж найду и прочту. Обязательно прочту. И тогда всё вспомню, пойму, что уже начал повторять, а что ещё не успел. И в тот момент я отброшу всё лишнее, напускное и ненужное, и проживу жизнь так, чтобы все предыдущие были не зря.
9 сентября
Верный и бесконечно благодарный друг И. М.