Н. И. Надеждин. Вкус, в эстетическом смысле

Николай Иванович Надеждин

ВКУС, в эстетическом смысле

(Статья из Энциклопедического Лексикона. Том 10. СПб. 1837. С. 544 – 548)



ВКУС, le gout, der Geschmack (в эстетическом смысле), способность судить об изящном в явлениях. Это слово, очевидно, взято в эстетику переносно от физиологического чувственного отправления, которое называется собственно «вкусом». Как в теле нашем язык и другие соприкосновенные органы животного вкуса владеют способностью различать особенного рода впечатления внешних предметов, сопровождаемые приятными или неприятными ощущениями в бесчисленных степенях и оттенках; точно так в душе нашей есть способность различать изящество явлений и даже определять его степени и оттенки, по тем впечатлениям, которые возбуждаются явлениями в эстетическом чувстве, под формой ощущений приятных или неприятных этому чувству. Эту способность и называют «эстетическим Вкусом», или и просто Вкусом, когда рассуждают об изящном.
Вкус существенно отличается от «чувства эстетического». Оно есть способность внутреннего организма нашей души, отчасти зависящая и от физиологических условий телесного организма, принимать и усваивать впечатления изящного (см. Эстетическое Чувство). Из впечатлений, принятых и усвоенных чувством, Вкус образует суждение, которое определяет эстетическую ценность явления в понятиях более или менее ясных, силою мыслительного процесса, более или менее отчетливого. Это совсем другая сфера духовной деятельности, возвышенная над сферою «ощущений», которая в психологии называется «внутренним чувством» (см. Внутреннее Чувство). Это особенное проявление сферы собственно «мышления», особый вид силы разумевающей, судящей, познающей, эстетический разум, если можно так выразиться (см. Разум). Произведения Вкуса должны быть непременно суждения, приговоры. Того еще нельзя назвать «человеком со Вкусом», кто только одним ощущением различает изящество явлений, как бы это различение ни было верно и тонко: надобно, чтоб он умел разложить это ощущение силою анализа и потом сомкнул в определенное умопредставление силою синтеза; надобно, чтоб он произнес полное суждение во всей логической форме (см. Суждение).
Суждения Вкуса представляют спорную задачу для эстетиков, относительно их логической ценности. Как основанием их служит необходимо ощущение, а ощущение есть только выражение отношения постигаемых явлений к постигающему субъекту, то есть к нашей душе; то некоторые приписывают суждениям Вкуса только субъективное, относительное значение, вследствие которого отрицается у них характер всеобщей обязательности для каждого разумного существа, необходимый характер истины. Отсюда известная пословица, что «о Вкусах спорить не должно» (de gustibus non est disputandum). По этой пословице всякий должен судить об изящном про себя, но не властен давать своему суждению силу канонического правила; может сказать: «Это я считаю изящным!», но не имеет права говорить: «Это изящно!», тем менее: «Это должно быть для всех изящно!». Конечно, с первого взгляда такое мнение кажется не совсем безосновательным. Там, где дело идет об ощущениях, часто бессильны все приговоры разума, недостаточно никакое логическое удостоверение: ум говорить свое, а чувство свое; «Все так, но мне луна милей»: это заключительная, неопровержимая формула всех споров об ощущениях. Однако, если вникнуть глубже в дело, то окажется, что суждения Вкуса, несмотря на свое происхождение из ощущений, всегда личных, всегда индивидуальных, должны иметь полное право на всеобщность, что они тогда только и должны называться «суждениями Вкуса» в собственном смысле, когда могут быть постановлены и утверждены, как эстетические правила. Не говорим уже о том косвенном доказательстве в пользу их всеобщности, которое из отрицания этой всеобщности выводит явно нелепое унижение изящного до степени жалкого, ничтожного призрака, игрушки слепых, капризных раздражений организма: в самом деле, будь Вкус только выражением личного отношения нашей чувствительной системы к представляющемуся явлению, тогда чем отличится эстетическое наслаждение от щекотливости животного сладострастия, какое преимущество будет иметь изящный образ, изящный звук, изящный помысл, например, перед роскошным обедом гастронома? Мы обратим здесь внимание на опыт, который представляет чудное согласие в понятиях об изящном, в суждениях Вкуса, у людей и у целых поколений, у целых народов, разделенных друг от друга и пространством и временем. Бессмертные произведения Греков и Римлян через столько веков, во всем образованном человечестве признаются единогласно образцами изящества: приговор, произносимый об них Вкусом, непреложен, вечен. Если есть также опыты и странных причуд Вкуса в известной стране или в известном веке, причуд, которые и ограничиваются этою страною, или прошли вместе с веком, то это показывает только, что во Вкусе, как и во всех способностях нашей человеческой природы, бывают уклонения от особенного стечения обстоятельств, болезненные припадки, которые изменяют нормальное состояние нашей природы, собственно неизменное в сущности, всегда одинаковое при законных, естественных условиях. Из частного разноречия положительных правил Вкуса также не основательно заключать к его всегдашней, неизбежной относительности, как из разноречия мнений, учений, систем и идей, столько ж несогласных в разные времена у разных народов, к всегдашней, неизбежной относительности самого разума. Сколько заблуждений существовало, существует и будет существовать, в истине которых глубокомысленнейшие умы убеждают себя, и часто целый век, целый народ, по-видимому, совершенно логически! И однако следует ли из этого, что нет вовсе общей, непреложной истины, что суждения разума суть только личные мнения, о которых не должно спорить? Скажут, что суждения разума, во всех других случаях, где дело идет собственно о знании, определяются необходимо познаваемою действительностью, что сверяя с ними эту действительность, которая всегда одна и та же, можно убеждаться в их объективной истине, то есть совершенном согласии с предметами, и что это убеждение, необходимо для всех одинаковое, дает им неопровержимые права на всеобщую обязательность: но и в суждениях Вкуса разве не то же? Разве самые ощущения, из которых они образуются, не имеют в себе ничего объективного, находящегося в необходимом, всегда одинаковом, соотношении с действительною бытностью изящных явлений? Конечно, называя явление «изящным», мы тем нисколько не распространяем наше логическое понятие об его сущности, не приписываем ему никакого особого реального качества; понятие «изящества» выражает именно только отношение, в котором мы сознаем это явление поставленным к нашему эстетическому чувству; но нет сомнения, что это отношение происходит от особенных условий бытности самого явления, от особенного способа существования элементов, из которых явление составлено реально. Возьмите любое изящное произведение искусства: картину, ораторию, поэму; перемените способ и форму их существования, переместите фигуры и колера, перемешайте голоса и партитуры, расстройте план и порядок создания: изящества не будет; родится другое отношение явления к чувству эстетическому, которым определится необходимо и другое суждение Вкуса. Изящество, следовательно есть, нечто само в себе объективное (см. Изящное); поэтому и суждения об изяществе имеют свою объективность. Они основываются на действительности, с которою можно их и сводить для поверки, для убеждения, что в них выражается не случайная прихотливость, не болезненная причудливость субъекта. Есть цвета, есть звуки, есть положения, которых постановка в известных отношениях друг к другу необходимо разрушает всякое эстетическое наслаждение, например Венера с голубыми волосами, пунцовыми зрачками глаз и зеленым носом; оркестр, подражающий лаю собак, визгу кошек и блеянию коз; поэма, составленная из отрывков Клопштока и Вольтера, Шиллера и Пирона: если найдутся люди, которым нравятся подобные уродливости, то перед судилищем Вкуса их должно объявить «людьми без Вкуса». Точно также есть формы проявления идей, которые, по вечным уставам природы, необходимо изящны: кто не имеет к ним сочувствия, у того нет Вкуса, будь это один человек, или целый народ, целое поколение человечества. И так пословица, которую мы привели выше, может иметь только такой смысли: «О Вкусе не должно спорить с тем, кто не имеет Вкуса». В этом лишь смысле она может быть истиной, даже и в отношении к чувству Вкуса животного. Конечно, тут уже беспрестанный опыт доказывает, что «у всякого свой Вкус». Впрочем, художники, подобные Карему, имеют в виду нормальное состояние языка, неба и горла, для которого создают изящные обеды, соединяя реальные элементы яств по непреложным законам рациональной гастрономии, обязательным для всякого образованного желудка, и кому не нравился стол Камбасереса, тот доказывал собой не индивидуальность Вкуса в артисте-поваре, а собственное свое безвкусие.
Если суждения Вкуса способны к объективной истине, то они имеют характер настоящего знания. Поэтому человек со Вкусом, составляющий здравые и верные суждения об изящном в явлениях, весьма справедливо называется «знатоком». Если знаток не довольствуется произнесением отдельных, афористических приговоров, а развивает свои суждения в строгой логической последовательности из начал, он называется «критиком» (см. Критик). Суждения критика, отвлеченные от частных случаев, и представленные в систематической целости, как развития одного общего начала, могут составить законодательный кодекс Вкуса, который в свою очередь может служить руководством не только для образования знатоков в изящном, но и самых художников (см. Критика).
Вкус частию есть дар природы, которым не всякий бывает облагодетельствован. Бывают люди очень умные, глубокие наблюдатели и отличные мыслители, которые не имеют никакого голоса в деле изящного, вовсе без Вкуса. Это оттого, что основание Вкуса есть чувство эстетическое, которое хотя и составляет существенную принадлежность нашей природы, но для полного развития требует особенной счастливой организации не только души, но и самых телесных органов, как-то глаза, уха, и вообще нервной системы (см. Эстетическое чувство). Флегматика, отекшего лимфой, или меланхолика, залитого желчью, не научишь ничем судить об изящном, которого они не чувствуют, которое следовательно для них и не существует. Бывают также случаи, когда одностороннее направление душевной деятельности преобладанием своим подавляет и вовсе уничтожает развитие чувства, может быть и счастливо организованного природою: не только чрезмерное погружение в житейские счеты, исключительное сосредоточение сил на промышленность или общественную практическую службу, но и чрезмерное истощение ума сухою мыслительною работою, копотливая ученость, напряженное самоуглубление, иссушают сердце, проводник и источник чувства. Такие люди опять не судьи в деле изящного: у них нет Вкуса. Но, с другой стороны, и одного чувства не достаточно, чтоб быть знатоком и судьей изящного, человеком со Вкусом. Художники, производители изящного, должны быть переполнены чувством; иначе они не могут быть художниками (см. Художник); однако и художники не всегда бывают знатоками своего дела: часто они сами не знают, как производят, не умеют дать отчета в своих созданиях; известно изречение Байрона о Монти, Итальянском поэте, который вместе был и критиком, что«он вовсе не имеет понятия, как он поэт». Даже, чем выше творческий дар в художнике, чем могущественнее его зиждительный гений, тем работа его бессознательнее и безотчетнее, тем он менее сведущ в тайнах своего искусства (см. Гений). Соединение гения со Вкусом принадлежит к чудесам природы, которые повторяются очень редко; и Шиллер, один из избранников, в котором осуществилось это чудо, весьма справедливо объясняет тому причину: «Гений боится узды, а Вкус силы». В самом деле, Вкус, как сила мыслящая, движущаяся в определенных понятиях, может быть только уздою для творческого одушевления, уносящегося в беспредельность идеалов; впрочем, уздою спасительною, потому что гений должен соображаться и с определенными законами действительности, в формах которой осуществляет свои идеалы. Это значение спасительной узды дает Вкусу образование. Вкус без образования не возможен, или лучше он есть не что иное, как эстетическая образованность, точно так как разум вообще есть не что иное, как образованность логическая (см. Разум). Под именем образованности не должно здесь разуметь одного школьного учения, которое часто рождает педантизм, гибель разума вообще, и в особенности Вкуса. Образованность, составляющая Вкус, должна быть живая: она почерпается из познания природы, которая есть первообраз изящества, и из наблюдения над существующими уже произведениями искусства, которые выдержали пробу веков, признаны единогласно изящными. В изящных искусственных произведениях, которые предпочтительно подлежат суду Вкуса (изящные явления природы выше нашего суда, и подвергаются только разбору, в какой мере могут допускать художественную обработку, при известных условиях), в искусственных произведениях различаются две стороны, равно важные при их эстетической оценке: собственно эстетическая, или внутренняя, и техническая, или наружная. Поэтому и суждения Вкуса бывают двоякие: одни определяют род и степень отношения, в каком находится произведение к чувству, оценивают его эффект; другие рассматривают, как удовлетворяет оно требованиям художественного совершенства в исполнении, обсуживают его отделку. Основанием первых должна быть идея изящного, глубоко чувствуемая и проразумеваемая в возможной ясности: это достигается изучением изящного в природе, разумея здесь и дух наш, самое торжественное проявление природы. Основанием вторых должны быть образцовые произведения искусства, как факты, показывающие, до каких пределов может возвышаться художественное совершенство в исполнении; следовательно, они назначают меру, до какой должна простираться взыскательность Вкуса. «Знатоком» в теснейшем смысле должен называться только тот, кто может судить и о технической стороне произведения; но нельзя отрицать Вкуса и у того, кто судит только по эффекту, лишь бы суждения его были верны и отчетливы, основывались на здравом чувстве изящного и началах истинной эстетики (см. Эстетика). Впрочем, кто занимается слишком одной технической стороной, тот подвергается опасности сделаться щепетильником искусства, эстетическим крючкодеем; так с другой стороны и тот, кто, пренебрегая техникой, основывается исключительно на эффекте произведения, может сделаться мечтателем, эстетическим иллюминатом. Совершенство находится в соединении обоих родов суждения, которое достигается всестороннею образованностью Вкуса: и в таинственном святилище духа, и в великом храме прекрасного Божьего мира, и в бессмертных памятниках постепенного развития искусства.
Качества здравого Вкуса те же самые, какие требуются вообще от силы судительной, от разума. Их можно возвести к трем главным: верности, проницательности и основательности. Вкус верен, когда он схватывает настоящую сторону явления, ставит его в прямом отношении к чувству и произносит приговор без всяких сторонних уважений, с совершенным эстетическим беспристрастием, sine ira et studio. Вкус проницателен, когда он легко и свободно различает малейшие оттенки подсудимого произведения, уловляет тончайшие переливы изящества и, на основании их, дает всевозможную определительность своему суждению. Вкус основателен, когда он опирает свои приговоры не на первых, поверхностных впечатлениях, а на глубоком изучении всех подробностей, принимая впрочем в окончательное соображение только те из них, которые не случайны и маловажны, а составляют именно эстетическую сущность, изящный тип предмета. Но и беспристрастие Вкуса не должно переходить в холодное логическое равнодушие, которое не совместно с природою изящного, где все жизнь, все чувство: проницательность должна бояться чрезмерных диалектических утонченностей; основательность не должна быть школьным тяжелым важничаньем: изящное ускользает от слишком притязательного анализа и ненавидит ферулу.
Болезни Вкуса происходят сколько от повреждения чувства, столько ж и от неправильного состояния его разумной стихии. Чувство может быть или слишком тупо, или слишком живо, или наконец припадочно, своенравно, не говоря уже о совершенном разврате, которым, к сожалению, поражается нередко, в следствие разных внутренних причин и внешних обстоятельств. Во всех этих случаях Вкус естественно должен отражать недостатки чувства, из которого заимствует материал и посылки своих заключений. Когда чувство слишком тупо, Вкус вял и не расторопен; когда чувство слишком живо, Вкус легкомыслен и опрометчив; когда чувство своенравно, капризно, Вкусу не достает твердости и единства: он шаток, колеблется то в ту, то в другую сторону; когда чувство развращено, Вкус также делается развратным. Развращение чувства, а вслед за ним и Вкуса, имеет множество оттенков и степеней: в отношении к технике искусства, оно выражается бесчисленными уклонениями в исключительные крайности, от тщедушной манерности до отчаянного либерализма, который не признает уже никаких законных пределов фантазии; в отношении к эффекту — от приторной сентиментальности до отвратительного, бесстыдного цинизма. Болезни собственно -умственные Вкуса зарождаются в атмосфере ложных идей, составляющих господствующий дух страны и века, или личную систему мыслителей. Они то же, что предрассудки в знании, и могут быть возведены к их категориям (см. Предрассудок). Есть предрассудки Вкуса местные, наприм. на Востоке Вкус к гиперболическому, чудовищному; предрассудки времени, напр. в средние веки Вкус к фантастическому и курьёзному; предрассудки воспитания, наприм. классицизм исключительный; предрассудки школы - Байронизм, Шиллеризм, новая Французская словесность (в поэзии), некогда Глюккисты и Пиччинисты (в музыке) и т.п. Главный признак болезненного расстройства Вкуса есть односторонность, исключительность, нетерпимость. Хотя суждения Вкуса имеют право на обязательность, но царство изящного, область искусств всегда, по преимуществу, называлась свободною - artes liberaliores (см. Искусство).
Слово «Вкус» употребляется и вне области собственно «изящного», в значении очень близком и нисколько не предосудительном. Вкус может быть в одежде, в убранстве дома, в отделке всех ремесленных произведений, одним словом, везде, где только лежит печать внимания к чувству эстетическому, хотя и без всякого непосредственного на него действия. Естественность, простота, порядок и соразмерность в расположении, чистота, легкость, красивость и заманчивость исполнения, располагают везде Вкус в свою пользу. Ни комфорт, ни щегольство, не означают еще Вкуса: бедная хижина и грубый наряд крестьянки могут быть со Вкусом. Но во всяком случае печать Вкуса есть ручательство счастливой организации, которой, может быть не достает только развития.


Подпись: Н.Н.

Энциклопедический Лексикон. Том 10. СПб. 1837. С. 544 – 548.