Мои воспоминания. 8 глава

У меня были длинные, прямые волосы и очень густые, а я так хотела короткие кудряшки. И вот я стала уговаривать папу, чтобы он разрешил мне их отрезать. Он был непреклонен. Я уговаривала его целый месяц, говоря ему, что от тяжести волос у меня часто болит голова. И папа наконец сдался.
-Ура!
Я пошла в парикмахерскую, нет чтобы взять ножницы и самой отрезать. Когда в парикмахерской, мастер узнала, зачем я пришла, она наотрез отказалась резать мне волосы.
 - Это варварство. Нельзя портить такую красоту. Многие мечтают о таких волосах, а ты хочешь взять и отрезать. - сказала она мне.
Но я настаивала и парикмахерша наконец согласилась и взяв в руки  большие ножницы, глубоко вздохнув, сначала отрезала одну косу, потом другую, тяжёлым весом, волосы упали на пол. Распустив мои волосы, она их подровняла, голова стала сразу такой лёгкой. Я была в восторге от своей новой причёски. Первым делом сокрушались мои учителя, особенно педагог по фортепьяно,
 - Дурочка. Что же ты сделала? Все мечтают о таких волосах, а ты убрала такую красоту. - говорила она.
Ну и одноклассницы с удивлением смотрели на меня, кто-то свысока, кто-то с сожалением, но мне было всё равно, главное нравилось мне. И гардероб мой был, мягко сказать, скудным, но я не унывала. Из вещей, оставленных сестрой после своей свадьбы, я мастерила себе одежду. Нашла шерстяное гафрериванное платье и отделив от него юбку, разгладила. Получился классный материал, гафре до конца не разгладилось и поэтому казалось, что он в мелкую складочку. Из этого материала я сшила коротенькое платье, спортивного покроя, с погончиками на плечах, пришитые пуговками. И ещё пришила нагрудные кармашки и тоже пришпандорила на них пуговички. Получилось классно. В шкафу я нашла две юбки, из плотного драпа, жёлто- коричневого цвета и из крупного вельвета, тоже темно-коричнего цвета. Из драповой юбки я смастерила безрукавку и пришив впереди планку, пришила к ней крупные пуговицы, как отделка, оторвав их от старой кофты. Юбку из вельвета, я укоротила и из оставшегося куска пришила хлястики, порезав на узкие ленточки, как у ковбоев штаны. Получился классный ансамбль, то что я сама перешиваю, никто не знал, но всем нравилось. Вот так я и выстраивала свой гардероб. Еле доучившись до девятого класса, я решила уйти с Успенки, уж очень достала напряжённая обстановка. Впервые в жизни, я принимала решение сама, директриса школы не хотела меня отпускать, вызвав отца в школу, она сказала,
- Поговорите с дочерью, девочка одарённая, да и узбеков в нашей школе должно быть больше.
Папа меня долго уговаривал, но я была непреклонна и папа понял, что мне здесь действительно плохо. Не знаю, что мной тогда руководило, но я пошла в простую, общеобразовательную школу, сейчас я свои действия объяснить не смогу, но до сих пор я рада, что сделала такой выбор. В этой школе я действительно нашла настоящих подруг и друзей, с которыми, Вы не поверите, я встречаюсь до сих пор, когда прошло более сорока лет и каждый год, в первую субботу сентября день встречи одноклассников, наш день. Там не было никакого высокомерия, никакого пафоса, от которых я бежала из Успенки. Девятый и десятый класс, я училась в этой школе, встретили меня и ещё четверых новеньких девочек, любопытными взглядами, а узнав, что я перевелась из лучшей музыкальной школы города, на меня смотрели с особым уважением. Я сразу подружилась с одной из девочек, которая пришла сюда вместе со мной, она была тихая и скромная и была полной противоположностью мне. Никогда не была тихой. Я часто оставалась у неё дома, даже с ночовкой, с появлением мачехи, не хотелось оставаться в своём доме. Семья Ларисы, так звали мою новую подругу, была настолько доброй и простой, что уходить из этого дома, просто не хотелось. Лариса была неразговорчивой, часто бледной и немного странной. Но мы с ней очень подружились, а её маму, Викторию Францевну, я просто обожала, она стала мне тогда второй мамой. Скорее всего, она была немка и была настолько добрым и душевным человеком, что ей можно было рассказать обо всём. Ещё у Ларисы были брат, сестра и сестрёнка, ну что за люди, одно обаяние. Таких людей сейчас нет, их не интересовали ни роскошь, ни богатства, ни модная одежда. Дом был из жженного кирпича, добротный и большой по тем временам. Четыре комнаты, с высокими потолками, с признаками увядания былой роскоши, где стояли две никелированные кровати и старенький шифонер. Был ещё большой двор с плодовыми деревьями и виноградником, плодами которого мы часто и завтракали. А вот радости и тепла в этом доме было предостаточно. Никогда не было слышно ни криков, ни ругани. Заходя вперёд, хочу сказать, что по прошествии многих лет, будучи уже замужем, я решила навестить Ларису и её семью. Когда я вошла, Виктория Францевна, увидев меня, заплакала, я была удивлена, но женщина рыдая, сказала, что Ларочки больше нет...у меня подкосились ноги, меня будто кипятком обдали. Слова застряли в горле, слёзы лились градом, я ничего не могла понять. Немного успокоившись, Виктория Францевна рассказала,
 - Лариса прилегла на диван, отдохнуть, но больше не проснулась, сердце остановилось, а ей было всего тридцать лет. Мы долго сидели обнявшись и плакали, вспоминая Ларочку. Когда я уходила, Виктория Францевна сказала,
 - Приходи ещё дочка, я будто Ларочку увидела.
 Уходила я с тяжёлым сердцем, но твёрдо знала, что сюда я больше никогда не вернусь, слишком тяжело было видеть страдания этой добрейшей женщины. И всё же я вернулась сюда, аж через сорок лет. Дома уже не было, на его месте красовался двухэтажный особняк. Куда выехали и живы ли прежние хозяева, мне никто так и не сказал. Жизнь...что ж так бьёшь нещадно...