Юмор - наше всё... часть 3

Часть 3: Каприз Паганини
В связи с этим я вспоминаю одно из своих серьезных разочарований в людях. Какое-то время назад в Воронежскую филармонию достаточно часто с концертами приезжал очень талантливый виолончелист из Москвы, имя которого я прекрасно помню, но из соображений такта называть, естественно, не буду. С собой он привозил учеников, однако в отличие от них, он сам не просто играл на виолончели, а буквально сливался воедино с инструментом, и поэтому я его особо выделяла из числа всех остальных известных мне музыкантов, будь то скрипачи, виолончелисты или пианисты.

И вот в один из его приездов что-то, видимо, пошло не по плану. Возможно, за серию концертов, а это был, кажется, фестиваль виолончельной музыки, ему заплатили меньше обещанного, так как не удалось собрать достаточно зрителей. Ну а ему, наверное, не хватило чувства юмора, чтобы спокойно принять это несовпадение суровой реальности с его ожиданиями. В общем, во время того памятного концерта он был, как натянутая струна.

На сцене рядом с ним расположились трое весьма обаятельных и симпатичных молодых виолончелиста – это был квартет под его руководством. А в зале на одном из первых рядов по центру сидели две юные девушки, каким-то образом забредшие в филармонию, которая в целом славится своей отнюдь немолодой консервативной публикой, и, видимо, слишком активно улыбались виолончелистам, строя им глазки.

Признаюсь, что харизмы у них было столько, что я сама бы, пожалуй, им поулыбалась в надежде на ответную улыбку, будь у меня место чуть ближе к сцене. Это, в целом, естественная реакция женского начала на качественное мужское.

Поскольку девушки сидели ко мне спиной, то их лиц я не видела, а маэстро со сцены, вероятно, видел лучше, чем ему этого хотелось. И вот после исполнения очередной пьесы, он вдруг привстал и, нахохлившись, как петух, строгим голосом во всеуслышание заявил: «Девушки, не надо нам помогать. Мы сами справимся. Сидите спокойно и слушайте музыку, раз уж зачем-то сюда пришли». Ну, мол, у нас здесь свершается нечто суперважное, и если вы не в состоянии этого понять и оценить, то вам на выход.

Признаюсь, что до этого я никогда не слышала, чтобы артист говорил нечто подобное со сцены, но, может, я просто редко хожу на концерты, а на самом деле – это теперь в порядке вещей? Так или иначе, но мне сразу вспомнились старые добрые времена, когда отношения исполнителей с аудиторией строились по иной схеме: слушатели приходили на концерт или оперу с солидным запасом гнилых яблок.

Это, конечно, другая крайность, но при всем понимании тех сложностей, которые возникают у исполнителя, когда нет тесного контакта с залом в принципе или когда в зале есть кто-то, кто мешает музыканту настроиться на нужный лад, мои симпатии были целиком на стороне девушек, которых весьма бестактно поставили на место и, по сути дела. прилюдно «опустили» просто за то, что сами музыканты их привлекали больше, чем исполняемая ими музыка.

Я поняла, что, относясь со священным трепетом к произведениям давно почивших композиторов, столь привлекавший меня до этого маэстро ни во что не ставит живущих рядом с ним людей, если в музыке они дилетанты и профаны.

Классическая музыка – это, конечно же, высокая музыка, но призвана ли она «возвышать» до такой степени, чтобы с этих почти небесных высот ее знаток и любитель начал свысока смотреть на всех остальных? Даже если исполнение великого музыкального произведения и подобно некоему «священнодействию», то не является ли пренебрежительное обращение с ближним, вследствие возведения исполнительства на пьедестал, по сути «святотатством»?

У талантливого музыканта, помимо назиданий, в распоряжении ведь есть поистине «великая сила искусства». Увидев, что легкомысленных девушек не берет за душу то, что включено в программу концерта, можно было бы специально для них сыграть нечто столь трогательное и красивое, что они бы, волей-неволей, переключились с более грубых вибраций на более тонкие и, отдавшись им, забыли о существовании не только самих музыкантов, но и сцены.

Человек, реально приблизившийся к пониманию важных вещей в своей области, прежде всего, убеждается в относительной ценности и преходящем характере собственных знаний и умений. Он не пытается сотворить себе кумира из того, чем занимается, и не стремиться задавить авторитетом остальных. А непомерно раздутые эго и спесь – это, на мой взгляд, немного из другой оперы.

Кстати, столкнувшись с подобными проявлениями мании величия, легче всего ей противопоставить именно чувство юмора. В таких случаях это просто смертельное оружие.

Своей оценкой, при этом, не обязательно с кем-то делиться, да и не всегда это возможно: в отличие от маэстро, у девушек и микрофона-то в руках не было, чтобы ответить ему что-либо достойное. Можно просто что-то смешное на эту тему вспомнить про себя. Мне вот понравилась следующая шутка по поводу бессмертных творений и зазнавшихся привередливых «маэстров», услышанная мною по радио, когда я ехала в маршрутке.

«Микола, сыграй, пожалуйста! - Да не хочу! - Ну пожалуйста! Ты же обещал! - Не, не буду! Даже не просите! - Микола, ну люди же собрались, неудобно ведь! - Сказал: не буду – значит не буду! … Итак, дорогие радиослушатели! Вы только что прослушали «Каприз Миколы Паганини»!
(Продолжение следует)