Любопытный соболёк

 

               Дорога в гору была каменистой и относительно широкой, вся в солнечных пятнах. Подниматься по ней для меня всегда неизъяснимое удовольствие. С обеих сторон, нагорной и подгорной возвышался, соединяясь вверху в тенистую, с синими лоскутками неба, светло-зелёную крышу смешанный, стройный лес, с преобладанием в нём белоствольных берёз и разлапистых столетних пихт. В этом живом коридоре особое внимание к себе привлекали изогнутые у корней берёзы, комли которых, как на подносах, лежали на замшелых плоских, будто выдавленных из склона и нависающих над дорогой, плитах. В прежние годы добрая часть этих выгнутых берёз точно бы пошла на фигурные полозья саней и розвальней, но при нынешних автомобильных и прочих скоростях потребность в подобных живописных деталях крестьянского быта как-то сама собою сошла на нет.
         Дорога эта, нарезанная мощными бульдозерами лет пятьдесят назад, простиралась от пригородного посёлка через горы к расположенным в таёжных поймах говорливой Сержихи бывшим совхозным, ныне приватизированным пасекам. Пользовались ею не только пчеловоды, но и разный другой люд,  устремляющийся во всякое благодатное на урожай черники либо кедровых орехов лето на вершины белков, где эта целебная ягода и смолистые шишки обильно произрастали. Вот и мы с товарищем встали сегодня до солнышка, попили наскоро чайку, да и полезли в горушку. Впереди, поминутно и с явной укоризной оглядываясь в нашу сторону: что вы, мол, так медленно плетётесь – бежала молодая резвая лайка. Когда ей надоедало нас поджидать, она ныряла в высокую придорожную траву и там с азартом принималась выискивать жирных мышей-полёвок, да загонять на деревья и облаивать пушистых белок и полосатых бурундуков. Лай у собаки был ровный, дежурный и где-то даже с оттенком безнадёжности -  она видела, что ружей за плечами у нас нет, и охота выходила и вправду односторонняя, без завершающего выстрела и подношения нам в осторожных зубах тушки убитого зверька. Но что поделаешь – не сезон, и у нас действительно кроме перочинных ножичков, ничего из оружия не было, даже туристического топорика. Готовясь в такую пору к ночлегу в горах, мы по обыкновению сухие ветки и лапник ломали руками, а толстые ветви и стволы пережигали пополам и складывали в огонь по два рядышком, костёр получался долгоиграющий, вернее долго прогорающий и можно было добрую часть ночи поспать и понежиться в тепле.
        Между тем мы обогнули широкий лог и на открытом взломке остановились перевести дыхание и полюбоваться видом летнего посёлка, что втягивался добротными избами и дворовыми постройками, а также квадратами огородов с зелёными холмиками грядок, цветущей картофельной ботвой и подсолнухами по краям, из долины в лесистую горловину ущелья. Справа заборы посёлка упирались в лесхозовскую пилораму и питомник. Слева от скалистой и крутой сопки селение отрезала быстрая и своенравная река. По прямой от нас до посёлка было не больше пятисот метров, однако по серпантинам и вилюшкам набегало до полутора вёрст. Только я выдохнул, что, вот, мол, среди какой красоты живём, как выше дороги, в березняке раздался такой злобный и заливистый лай нашей собаки, что мы, не сговариваясь, одновременно устремились по щебенистому откосу вверх.
         Картина, что открылась нашим взорам, была чрезвычайно забавна: лайка как заправский монтёр, обхватывая лапами белый ствол берёзы, и всем корпусом извиваясь, пыталась влезть на дерево. Острые когти её царапали и рвали берёсту, лайка опрокидывалась наземь, снова резво вскакивала, прыгала на берёзу, карабкалась и вновь летела вниз. Что же там, в кроне притаилось такого, что привело нашу собаку в неописуемое неистовство? Мы задрали головы вверх. Метрах в восьми от земли, грациозно распластавшись в рогульке двух толстых веток, из-за ствола на нас с любопытством поглядывал пушистый, с роскошным чёрным хвостом и светло-серой шерстью на добродушной, напоминающей кошачью, усатой мордочке, молоденький, но довольно крупный, соболь. За то, что зверёк молод и неопытен, говорила его обезоруживающая доверчивость. Окажись перед нами соболь поживший, заматеревший, мы его и разглядеть-то толком не успели бы, как он пружинисто ушёл бы на макушку берёзы, а там, качнувшись на упругой вершинке разок другой, перепорхнул на мягкие лапы соседней пихты – и только бы его и видели! А этот бесстрашный ротозей единственно, что мог делать, так это внимательно переводить свой взгляд с меня на напарника, затем равнодушно поглядывать сверху вниз на мечущуюся лайку и опять возвращаться к изучению этих непонятных существ, топчущихся вокруг невысокого дерева.
        Так пристально мы и рассматривали друг дружку минут пятнадцать – двадцать, прямо как в детской игре – кто кого переглядит. Мы надеялись, что зверёк первым сорвётся с места и у нас будет возможность наблюдать все его полёты и воздушные кульбиты, однако соболю в отличие от нас торопиться явно было некуда, по всему видать, что он не так давно изрядно подкрепился мышами-полёвками и теперь наслаждался таким вот послеобеденным развлечением. Мы попробовали помахать руками, чтобы сорвать зверька с места, однако он на это даже глазом не моргнул. А подбирать с земли сухие сучья и швырять ими в этого красавца нам и самим не пришло в голову: всё-таки соболь - зверь в Сибири и на Алтае уважаемый, а мы в него как в какого-то задрипаного хорька - метать сушняком!
        Пересидел-таки нас этот таёжный молодец. Напоследок, для приличия посвистев в его сторону, мы забрали немного успокоившуюся лайку и вернулись на дорогу продолжить подъём в гору.
        Когда он снялся с берёзы и перебежал в чащобу по своим добычливым делам, для нас осталось тайной. Только бы вот в другой уж раз не считал наш соболёк по привычке ворон и не попались бы ему снова люди, но уже с ружьями…