Самый пронзительный рассказ о семье

На протяжении зимы всё заставлял себя съездить в загородный семейный дом и перебрать вещи на чердаке, чтобы завести туда новую мебель и отметить новоселье с друзьями. И вот, на календаре 1 мая, день труда, самое время осуществить свой план.
Домик стоял одиноко, вокруг него порос бурьян. Знойное солнце слепило глаза, поэтому мне приходилось жмуриться и аккуратно пробираться сквозь эти джунгли ко входу на веранду.
Подняв коврик, я достал ключ и вдохнул пыль, осевшую на моей одежде. Все окна были завешены простынями, поэтому в доме царила кромешная темнота. Я включил единственную лампочку, которая горела с перебоями, но хоть как-то освещала мне путь на верхний этаж. Поднявшись, я достал стремянку и спугнул паука, который свил себе на ней огромную паутину. Я уже боялся представить, что меня ждет на чердаке, на который не поднимались уже несколько лет.
Дом мне достался от родителей, которые погибли в авиакатастрофе 4 года назад. Наверное поэтому я не хотел приезжать в это место, где все напоминало о них. Я уверен, что мамины платья, висящие в шифоньерах, до сих пор пахнут её любимыми духами.
Я оставил стремянку и пошел прямо по коридору, остановился, чтобы краем глаза взглянуть на родительскую спальню. Выдохнув, посмотрел на туалетный столик, представляя себе молодую женщину, которая аккуратно подводила губы, красила тушью ресницы, открывая рот. В это время мужчина кричал ей: «Сейчас мухи залетят, ты поаккуратнее». Я всегда смеялся и бегал вокруг мамы, прося поскорее приготовить оладья со сгущенкой. И вот, мы собирались, я помню, за столом, нашей маленькой компанией — мама, папа и я. Только эти две фигуры стерлись. Теперь я сижу за столом один и покорно жду оладья, которые уже не испекутся.
Прохожу мимо гостиной, где расставлены шахматы, уже 4 года отец не может сделать ход конем.
Узкий длинный проход ведет меня прямо, на стенах висят портреты, которые давно просят протереть их. В голове опять картинки из детства. Я был озорным мальчонкой и мне некуда было девать свои силы. Помню как-то раз катался на роликах дома, за что мать постоянно ругала, не со зла, конечно, просто боялась, что покалечусь. Так и случилось… Трогаю свой маленький шрам на подбородке, невольно приподнимаются уголки губ. Отец тогда футбольный матч смотрел, а тут я с разбитым подбородком загораживаю ему экран телевизора. У него глаза на лоб полезли, когда он увидел, что я весь измазан кровью, которая по капле стекает на ковер.
Обернувшись, смотрю в пролет еще одной комнаты, там мы на Новый год собирали игрушечную железную дорогу. Я был машинистом, папа регулировщиком, а мама, в свою очередь, фотографировала нас на свою «зенитовскую» камеру, выкрикивая: «Скажите ку-ку-ру-за!».
Каждый вечер отец учил меня таблице умножения, столовому этикету и даже как правильно вести себя с девочками из 4-ого «Б», а перед сном читал сказки, предупреждая какие персонажи ведут себя плохо, а какие, наоборот, хорошо.
Я помотал головой, чтобы отвлечься от воспоминаний, и увидел шмеля, который присел на патефон. Все-таки мне сегодня не дадут отвлечься. Тут же в распахнутую дверь вбежал толстый рыжий кот. Остановившись, он стал облизывать лапу, морщиться и кряхтеть, потому что шерсть попадала в его пасть. Тут внимание рыжика привлек шмель, он бросился на него, тем самым сдвинул лапой иглу. На весь дом заиграл Высоцкий», я улыбнулся и начал подпевать «…Здесь птицы щебечут тревожно — живешь в заколдованном диком лесу, откуда уйти невозможно…». И вот, передо мной кружились две фигуры. Одна была в белом шелковом платье, с отделкой из кружева. Я помню как дергал за подол, рассматривая вышитые цветочки, помню как до ночи мама сидела за швейной машинкой, чтобы сделать свое платье таким прекрасным. Вторая фигура была намного выше первой, одетая в черные брюки и белую рубаху, которую украшала трехцветная бабочка на шее. Он, кружась в танце, снимал запонки и подкатывал рукава. Потом томным, прокуренным голосом подпевал: «Все равно я отсюда тебя заберу в светлый терем с балконом на море». И действительно забрал, в светлый терем с собою.
Я убрал иглу с патефона и пошел к стремянке. На мне не было лица, да и руки не поднимались что-то делать, но если не сейчас, то когда перебирать этот чердак?
Поднявшись на самый верх, передо мной открылся вид на коробки, закутанную мебель, детские игрушки, от всего веяло грустью и холодом, что аж по моей коже пробежалась дрожь. Я познал, что такое одиночество, и оно действительно начинает пугать, когда проводишь с ним целый день вместе. Мои руки потянулись к коробкам, я начал быстро отбирать все то, что стоит оставить, а с чем пора попрощаться. Старые рамки, светильники, формы для выпечки, игральные карты, калоши, что здесь только не лежало. Раскидав все в две коробки, я посмотрел на детские игрушки. Быстро спустив их на второй этаж, я взялся за мебель, которая пахла загрязнениями и затхлостью. И вот, пустой чердак с двумя окнами, выглядел куда более просторнее.
Я отряхнул руки и выбрался сам. Единственное, куда я забыл зайти, так это в свою комнату. И страшно, и хочется... Тут же ноги будто сами пошли. Я повернул старый золотой ключ, с которого падала краска. Дверь скрипнула и накренилась от тяжести, будто приглашала меня зайти. Первое, на что было обращено мое внимание — кровать, с отбитой ножкой, которая стояла на двух книжках, потом кресло-качалка с подушкой, на которой стерся принт моих любимых с детства машинок. И оставалось посмотреть на прикроватный столик, на котором лежала бумажка, помятая банка мармелада «Ударница» и фантики от ирисок. На моем лице вспыхнула улыбка, я вспомнил этот сладкий вкус того времени, захотелось хотя бы на денек увидеть маму и папу, рассказать им о моих успехах на работе в компании, в личной жизни, похвастаться тем, что их советы и наставления помогают всегда и во всем, показать новую машину и прокатить их с ветерком. Но, увы, это невозможно, и я могу только разглядывать черно-белые фотографии, которыми обставлен весь дом. Стало так жарко от всех этих мыслей, что со лба начал капать пот. Я взял лист бумаги со стола и начал махать им, но это никак не помогло. И тут я заметил, будто что-то было написано на нем. Да, действительно, несколько строк папиным почерком и мамин помадный поцелуй, взбудоражившие мою душу. И я прочел медленно вслух: «Скажи ку-ку-ру-за!»