Старик и Горби

                Валерий Недавний

                Старик и Горби

- Возьми, - протянув мужу телефонную трубку, сказала Лиза.
Она стояла у кухонного столика, тень её падала в проём двери. Владимир Тихомиров взял трубку.
- Привет! - услышал он знакомый бас писателя Чернова. – Как ты там, Володя?
- Да вот смотрю, Вадим Сергеевич, в окно. Что-то непогодица во дворе, надолго ли? – Владимир перебросил трубку к другому уху и повернулся к окну. С высоты седьмого этажа были видны мокрые кроны берёз и лужи на асфальте двора. Небо было затянуто облаками, и мелкие капли дождя барабанили по стеклу.
- Приехал он, - сообщил Чернов. – Вчера мне звонили, просили прийти в музей изобразительных искусств на встречу с ним.
Владимир знал эту черту характера Старика, - придавать значимость своей персоне знакомством, дружбой с известными людьми. Речь шла о приезде в Ставрополь экс- президента СССР, с ним Старик, если верить его рассказам, всегда дружил и которого уважал. Владимир молчал, он понимал: Вряд ли бывший генсек и президент, личность известная всему миру к тому же обремененная делами, вспомнит о каком-то провинциальном писателе, чтобы дать поручение своему окружению пригласить того на встречу. В трубке слышалось хрипение и надсадный кашель писателя. Владимир ждал, когда  откашляется. Представил его лежащего на кушетке с прислонённой к уху телефонной трубкой и кошкой Нюркой устроившейся у него в ногах.
- Ты слышал? – напомнил о себе Чернов.
- Да, Вадим Сергеевич, – отозвался Володя. Молчать было неприлично, и он заговорил. – Вчера Горбачёв должен был заехать к нам, на завод, но почему-то этого не сделал.
Владимир хотел рассказать своему наставнику, как кортеж бывшего президента, нёсшийся по проспекту имени Кулакова, сбавил скорость у здания заводоуправления автоприцепов и Горбачёв на короткое время выглянул из салона машины, приветливо помахал работникам, выглядывающим из окон здания. После чего затемнённое стекло поднялось и машина с бывшим президентом и автомобилями сопровождения, набрав скорость, пронеслись дальше. Но старик прервал его вопросом:
- Хочешь его увидеть?
- Не знаю, Вадим Сергеевич. Надо бы съездить на дачный участок, поработать, но погода сами видите, какая …
- Я Володя сам ещё не определился, - прохрипел Чернов, - хотя сходить следовало бы. Просят…
По интонации голоса Владимир понял: Старик все же пойдёт на встречу с Горбачёвым. От кого исходило это загадочное – просят, Чернов никогда Володе не говорил. Скорее это было сказано, как понимал Тихомиров, для придания значимости своей личности. В Старике быть может, ещё теплилась надежда на благополучное решение его просьбы. Писатель не раз обращался к городским властям, к губернатору помочь ему издать двухтомник своих произведений. Но ответа ни от кого не приходило. Просил помощи и у своего именитого земляка, но всё напрасно. Для издания книг Старика, как он знал, требовалась небольшая сумма денег, её, при желании власти города и края, всегда могли выкроить из своего бюджета. Знал Володя и то, что люди из окружения известных политиков и государственных деятелей не всегда решались беспокоить своих хозяев просьбами простых смертных людей. Он считал, письмо Чернова не дошло до адресата или его не вручили Горбачёву. Понимал и душевное состояние Старика. Своим присутствием на встрече он хочет напомнить Горбачёву о своей просьбе, а может даже и попросить у него денег на издание книги. Затронутый вопрос, как вероятно рассчитывает Чернов, будет услышан организаторами встречи. И быть может они, устыдившись мелочности просьбы, выделят писателю необходимую сумму на издание книги. Но в такой благополучный исход дела Володя уже не верил. Огорчать Старика своими предположениями не стал, лишь с горечью ему напомнил:
- Вадим Сергеевич, поймите – сытый голодного не разумеет. Я бы на вашем месте на эту встречу не ходил бы, и не унижался?
- Пойду я Володя, посмотрю ему в глаза и спрошу о своём письме. Может, он его не видел или не получил? А ты, если хочешь, составь мне компанию.
- Хорошо, приеду. Ждите, - и он положил трубку.
С Черновым судьба свела Тихомирова лет двадцать назад. Тогда Владимир с семьёй перебрался в краевой центр из дальней терской станицы, где он жил. Увлечение литературным творчеством и появившееся в условиях городской жизни свободное время, которого так не хватало там, в станице, привело его в литературное объединение «Современник». К приятному удивлению, Владимир узнал, вёл объединение писатель Василий Грязев. Тот самый Грязев, с произведениями которого он познакомился, живя в станице. Прочитанное натолкнуло его на мысль, что он где-то ранее читал этого писателя.  Товарищей по литобъединению Тихомиров знал недостаточно, утешало одно, все они были, людьми, увлечёнными и, как он заметил, привела их сюда любовь к литературному творчеству.  Одни пробовали себя в поэзии, сочиняли стихи, сонеты. Другие увлекались прозой. Раз в неделю все они собирались после рабочего дня, в доме писателей. Люди разных возрастов и профессий, со своими взглядами на жизнь, и с различным уровнем образования, они пришли в литературное объединение, чтобы  познать большее. Разбор работ начинающих авторов проходил в прокуренной комнате писательской организации. Обыкновенно а автор читал товарищам по литобъединению свою работу а те задавали ему свои вопросы, критиковали товарища, или высказывали свое мнение. Обсуждение  проходило в обстановке горячих споров, и Тихомирову казалось, что присутствует он не на разборе работ начинающего автора, а на полемике профессиональных критиков.
- Кого сегодня будем обсуждать? – глядя на своих учеников, спрашивал у старосты Василий Никанорович.
Староста, человек не молодой, предлагал к обсуждению работу одного из товарищей.
- Что ж давайте, послушаем, что сочинил Петров, - соглашался с ним Грязев.
Каждый член литобъединения в душе надеялся, что к обсуждению староста предложит его работу. Но всё складывалось иначе, староста в порядке очерёдности предлагал Грязеву обсудить не его творение, а работу другого товарища, в порядке очередности. И надо было ждать следующего заседания кружка, на котором возможно ему повезет. А это произойдет через неделю.
- Понимаете, - как бы оправдываясь перед Петровым, комментировал староста своё решение коллективу.  - Коля написал рассказ, и довольно хороший. Сюжет, на мой взгляд, выбран им удачно, герои написаны ярко, но чего-то не хватает в рассказе. Давайте Василий Никанорович обсудим его работу, - предложил он Грязеву - Ты Николай на меня не обижайся, - садясь на стул, оправдывался перед товарищем староста. – Думаю, ребята ознакомятся с твоей работой и подскажут выход.
Желание старосты помочь Петрову было понятно. В начале, когда Тихомиров пришёл в литобъединения, все эта процедура обсуждения работ ему казалось излишней. И когда однажды староста подошёл к нему и поинтересовался, что он пишет? Владимир смутился. Признаться, что он пришёл  выучиться на писателя, выглядело бы наивным.
- Так вы пишите прозу или стихи? – смотрел ему в глаза староста, ожидая ответа.
Он, новичок в литобъединении, который не имел на тот момент ничего написанного кроме желания научиться писать, не знал, что ответить. Многие из его товарищей по литературному объединению писали стихи, поэмы, кто-то  рассказы, а некоторые кружковцы даже публиковались в газетах и журналах. Он же Тихомиров только раз опубликовал заметку в районной газете на производственную тему.
- Я Александр Филиппович, еще ничего не пишу, - смутился он его вопросу. - Пока присматриваюсь, надеюсь, займусь прозой.
- Хорошо, - староста удивлёно посмотрел на Тихомирова. – Что ж тогда желаю успеха. А то я смотрю, вы у нас уже с месяц  ходите, а ничем себя не проявляете.
- Учимся, - смущёно подтвердил он своё присутствие на занятиях литературного объединения.
Однажды Василий Никанорович объявил им, что на следующем занятие у них в гостях будет его коллега Вадим Чернов. Эта новость вызвала оживление среди присутствующих. В перерыве литкружковцы, собравшись в коридоре покурить, обсуждали предстоящую встречу с молодым писателем. Наслышался Володя в тот вечер о Чернове много. Судя по разговорам товарищей, Тихомиров понял, Чернова знали многие члены литобъединения. В двадцать девять лет, как он слышал, Чернов был принят в члены Союза писателей СССР. Одни восторгались молодым автором прозы, называя его  приятельски Вадимом. Были и те, кто критиковал отшельника за его стремление быть похожим на Хемингуэя. За бороду, которую он отрастил, подражая великому американцу. Знавшие его близко, завсегдатаи литературного объединения,  говорили Вадим Чернов сейчас в опале, и вынужден обитать на периферии. Работает он в районной газете, пишет исторические очерки, проводит встречи с читателями, помогает местным талантам. Из полученной в тот день информации Тихомиров понял: молодой писатель по характеру человек прямолинейный  и независимый. К тому же, любитель выпить, пришёлся не ко двору власти. Что-то недоговаривал и руководитель их литобъединения, Василий Грязев, друг Чернова. Лишь позже Тихомиров узнает причину такого холодного отношения руководителей города к писателю.
После окончания педагогического института Чернов был направлен в Москву на учёбу в Центральную комсомольскую школу. Там, практикуясь, в редакции газеты Комсомольская правда, он напишет репортаж с Ново-Девичьего кладбища. Пессимистическое творение слушателя ЦКШ не останется не замеченным и получит негативную оценку со стороны Первого секретаря ЦК ВЛКСМ. После соответствующего разбора и выводов, путь аполитичному журналисту в главную молодёжную газету страны будет закрыт. Двадцатишестилетний Чернов возвратится в Ставрополь, и будет работать в краевой молодёжной газете. Но и здесь у него не сложатся отношения.
Владимир Тихомиров, как и его товарищи по литобъединению, с нетерпением ждал встречи с писателем. Хотя Владимир и не был знаком с ним, но произведения Чернова, прочитанные им в юношеские годы, потрясли  его достоверностью жизни. Тогда, в начале семидесятых годов, он молодой специалист приехал на работу в терскую станицу Галюгаевскую.  Долгими зимними вечерами, он зачитывался книгами. Как-то на глаза ему попала небольшая книга. Незнакомый автор, местное – Ставропольское издательство казалось, не сулили интересного содержания книги. Но, прочитав её, а в ней были роман и повесть, Тихомиров проникся уважением к её автору. Героями произведений были рабочие, журналисты, студенты, учёные и, конечно же, спортсмены-велогонщики к которым  Тихомиров испытывал давние симпатии. Уж кому, как не ему было знать специфику этого вида спорта. В четырнадцать лет на первые, заработанные деньги, Владимир купил велосипед. На нём он гонял всё свободное время, проходя большие расстояния. Однажды, чтобы испытать себя, отправился к тёте, сестре отца. Тётя жила в двести сорока километрах от их хуторка. Поэтому он из собственного опыта знал, что такое крутить педали в течение одиннадцати  часов, в летний зной по расплавленному асфальту шоссе. Преодолевать затяжные подъёмы, испытывать смертельную усталость и муки жажды. Каково же было его разочарование, когда, на следующем заседание литобъединения, Василий Никанорович представил им своего коллегу по перу. Володе не верилось, что этот коренастый и слегка полный крепыш с короткой бородкой мог написать такую сильную вещь о спортсменах велогонщиках. В его глазах Чернов виделся другим человеком. То была его первая встреча с автором повести, так покорившая его своей правдивостью.
Владимир позавтракал и отправился к Чернову. Был воскресный день. Проезжая по проспекту Кулакова, мимо своего завода Тихомиров невольно вспомнил суматоху, царившую у них на производстве в течение этой недели. Завод, как он понял, готовили к приезду какой-то важной персоны. В спешном порядке чистились, мылись и окрашивались окна цехов завода. Внутри корпусов мылись полы, тут же наносились свежие разделительные линии, красилось технологическое оборудование. Параллельно с этим штукатурились стены с отслоившимся покрытием. Едва штукатуры заканчивали свою работу, не ожидая, когда они просохнут, к делу приступали маляры. Люди терялись в догадках, глядя на такой марафет. И вскоре просочился слух, завод должен посетить бывший президент страны Горбачёв со своим другом Гельмутом Колем. «Папа», или как раньше в коллективе завода любовно называли своего генерального директора, вновь был деятельным. «Этот знает, как показать завод лицом», - неприязненно подумал Владимир. В конце восьмидесятых годов завод автоприцепов лихорадило, и о нём ходили в городе слухи как о провальной яме. Чтобы вывести завод на нормальную работу дирекция объединения КамАЗ откомандировало в Ставрополь группу своих работников. Это был своего рода десант из специалистов объединения, в шутку названный – «двадцатью шести бакинскими комиссарами». Через некоторое время команде специалистов удалось наладить работу завода. Осложняло работу их коллектива, и то обстоятельство, что многие детали на месте не изготовлялись в силу технической оснащенности завода. И  поставка их в Ставрополь осуществлялась по кооперации. Необходимо было осваивать технологию этих деталей на месте.  Для этого заводу нужен был энергичный  руководитель, имеющий опыт работы на больших предприятиях и знакомый с совремённой технологией. Куда объединению не жалко было бы направлять инвестиции и новейшие технологии. И он был назначен. Это уже был почти свой человек, а не какой-то «варяг», человек, проработавший у них долгое время в составе командированных специалистов. Новый директор, как потом узнали в коллективе завода, участвовал в строительстве заводов объединения КамАЗ, где прошёл путь от рядового инженера до руководителя одного из заводов. Повышал свою квалификацию на заводах автомобильной компании «Рено» во Франции. К тому же, он уже знал многих людей их коллектива. Путём кропотливой кадровой работы ему удалось сплотить коллектив и вывести завод в число лучших предприятий города, чего не смогли сделать его предшественники. Коллектив полюбил нового руководителя. Как бы шло дальше неизвестно. Их директора вскоре выдвинули на высокую должность в аппарате края. Последовавший с развалом Союза передел собственности и власти сказался и на людях. Забросив свою должность в правительстве края, их бывший директор вновь вернулся на завод. И по-человечески  понять его можно было. Скупив значительный пакет акций родного завода, он уже становился уже его хозяином. Не мог он позволить в это смутное, воровское, время, чтобы растащили по частям его детище. В городе и крае и так стояли без работы многие предприятия
За день до приезда высоких гостей всем рабочим завода автоприцепов выдали новенькую спецодежду. Однако действия «Папы» и его ближайшего окружения вызвали у людей только горькую усмешку, и не встретили прежнего понимания и поддержки. Слишком уж разнились настрой и интересы обнищавшего коллектива и состоятельного директора, присвоившего себе большую часть, их акционеров, собственности. Всматриваясь из окна троллейбуса на территорию площадки, где обычно выставлялась на показ техника, изготавливаемая их заводом, Владимир пытался понять: посещали, гости завод или нет? Но новых моделей прицепов на площадке не было видно, что говорило – гостей не было. Прослушивая утром, по радио, краевые известия, он так ничего не услышал о визите высоких гостей. Тогда он стал прислушиваться к разговорам пассажиров троллейбуса, надеясь от них узнать интересующую его новость. Но и разговоры пассажиров не прояснили ситуацию с визитом гостей. За запотевшими окнами троллейбуса был обыкновенный июньский день, солнце проглядывало сквозь пасмурные облака, а с неба продолжал сыпать мелкий дождь.

                2

         К Чернову Владимир добрался в начале одиннадцатого часа дня. Вадим Сергеевич только что вышел из ванной, где принимал душ. Одеваясь, Старик перебирал свой небогатый гардероб, прикидывая, во что ему одеться. Владимир, чтобы занять чем-то  время, присел в продавленное кресло и стал просматривать газеты.
- Сегодня опять звонили, - снимая с вешалки сорочку, сказал ему Чернов. Он оглядел её, повесил назад и обернулся к Володе: - Спрашивали, приду ли я на встречу?
- Кто звонил? – поинтересовался Владимир, привыкший к загадочной недосказанности Старика.
- Валя.
- Понятно, - отозвался Владимир, рассматривая газету.
Валентина женщина в возрасте была поэтессой. От товарищей Володя слышал, и она когда-то училась в их литобъединение. Писала стихи, увлекалась прозой. По-разному сложились судьбы тех, кто учился литературному  мастерству в литобъединении. Одни сразу покидали это творческое сообщество, поняв,  это увлечение не для них. Не выдерживали и талантливые личности, понимая, в нынешние смутные времена, кроме материальных затрат и потерянного времени, литераторство ничего хорошего им не принесёт. Жизненные условия диктовали любителям литературы необходимость обеспечения семьи и близких им людей хлебом насущным, а уж затем уделять внимание своим  увлечениями. Были и завсегдатаи литобъединения, находившие интерес в общении с интересными людьми. Желание знать больше, учиться культуре слова, влекло многих в мир литературы. Лишь стойкие члены объединения продолжали в свободное от работы время писать, посылали свои первые, ещё не зрелые, работы в редакции газет и журналов. Радовались, как дети, когда их рассказ или стихотворение публиковались. И лишь некоторые из кружковцев, веря в свои способности и надеясь на поддержку со стороны друзей и близких, бросали основную работу и окунались в незнакомый мир творчества. Одних привлекала в профессии писателя известность и слава, желание быть всегда на виду. К числу таких людей относилась и Валентина. Издав несколько сборников стихов, ещё в бытность Союза, когда уделялось внимание молодым, начинающим, авторам, она вступила в Союз писателей СССР. Вскоре Советский Союз рухнул. Вместо устоявшейся размерной жизни пришли смутные времена реформ и раздрая. Общество раскололось на два лагеря, богатых и бедных. В крае возникла ещё одна писательская организация. Валентина состояла в той, что и Чернов. Лишившись государственной поддержки, не имея возможности издаваться, многие писатели перестали писать. Их место быстро заняла молодая поросль. Так и Валентина из малоизвестной поэтессы стала заметной личностью. От Старика Володя знал в писательской организации на Валентине лежит обязанность по поддержанию связей с общественностью.
… Среди сорочек висевших в шкафу Старик достал лучшую, в крупную полоску. Было этой рубашке лет, не намного больше чем ему.
- Я иду туда Володя лишь по одной причине, - Старик вновь обернулся к нему лицом. – Хочу поговорить с Михаилом Сергеевичем. Увидеть и посмотреть ему в глаза.
Одевшись, Вадим, Сергеевич поправил на груди подтяжки и оглядел себя.
Брюки, как и сорочка, были не глажены и неумело заштопаны. Вот уже много лет писатель живёт бобылём, на небольшую пенсию, перебиваясь изредка гонорарами от публикаций в местных газетах. Более трети его пенсии уходит на оплату коммунальных услуг. И если учесть, что он человек курящий, много читающий, на что уходит большая часть пенсии, то по расчётам Владимира, на питание Старику почти ничего не остаётся. Гардероб его состоит из одежды приобретённой в прошлые годы и части той, что дарят ему друзья и состоятельные коллеги. Об обновлении одежды и обуви Чернову и мечтать не приходится. Владимир всегда сочувствовал Старику. Морщась, наблюдал, как он надевал пиджак. Галстук  давно следовало выбросить. Так как был он широк, засален, выгорел от времени и вышел из моды.
- Ну, как, пойдёт? – осмотрев себя, спросил у него Старик и стал расчёсывать бороду.
Борода была заросшей и седой. «Неплохо было бы её укоротить»- подумал Володя, но видимо, нежелания Вадима Сергеевича расстаться с лишней растительностью, а скорее финансовое затруднение не позволило ножницам парикмахера поработать над ней.
- Пойдёт! – согласился Владимир.
Чернов плеснул на ладонь дешёвый одеколон и растёр им лицо.
- Да Володя, не забыть бы главное…
Он шагнул к письменному столу и взял копию с письма Горбачёву. Пробежал  взглядом текст, вздохнул, вложил лист в портфель и щёлкнул замками.
Письмо Старик написал года полтора назад и отправил в Москву, в «Горбачёв-фонд».
В нём он просил Михаила Сергеевича помочь издать своё «Избранное». Позже Владимир интересовался у него, получил ли он ответ? И каждый раз Вадим Сергеевич отвечал: «Жду». А всё началось раньше, за два года до шестидесяти пятилетия писателя. Именно тогда друзья и близкие Вадима Сергеевича обратились с коллективным письмом к губернатору и к краевой Думе с ходатайством издать избранные произведения Чернова. Старик был посвящён в это. Друзьям хотелось, чтобы гонорар, полученный от издания двухтомника, помог Вадиму Сергеевичу прожить остаток жизни в лучших условиях. О том, что это обращение легло на стол губернатора и председателя краевой Думы, ему сообщили друзья. Вскоре пришёл ответ из правительства края. В письме министр финансов сообщал, что из-за тяжёлого финансового положения выделить необходимую сумму денег на «Избранное» правительство не может. И это был удар для писателя.
Честолюбием Чернов не страдал. В литературу он вошёл стремительно в шестидесятые годы прошлого столетия и сразу стал известным автором. Но всё это кончилось, когда началась перестройка, когда стала гибнуть, по словам Старика, галактика Гутенберга.
- Понимаешь, брат, - однажды сказал Старик Володе, - нынешние «рыночные» времена губительны для настоящей литературы. Впрочем, как и для искусства в целом, потому что оно лишено государственной поддержки. А на спонсоров надеяться – пустое дело.
- Нет пока спонсоров, Вадим Сергеевич! – возражал Володя. Его раздражала наивность наставника. – Есть богатые и состоятельные люди. Кто они? – зададимся вопросом: – Да те же бывшие руководители. Люди, живущие за счёт всевозможных привилегий, взяток и подношений. Каста способная только брать со своего народа, ничего не отдавая ему взамен, - горячился Володя. - Среди этих состоятельных людей вы не найдёте ни учителя, ни врача, ни рабочего. Наши директора, председатели и раньше жили безбедно, но своих капиталов не афишировали, так как находились под недремлющим партийным оком. Теперь они словно ошалели от свалившейся им задарма государственной и общественной собственности. До меценатства ли? Мысли одни: как сохранить и приумножить капитал.
Володя поднялся из кресла, и в возбуждение прошёл к столу.
- Взять, хотя бы, нашего директора, - волнуясь, заговорил он. –  Большинство коллектива завода ценило и уважало его, особенно за деловые  качества. Он был душой нашего коллектива, и мы верили ему. «Я с вами друзья, - не раз  повторял он нам. – Сделаем наш завод арендным предприятием, выкупим его у государства, затем акционируем. Будем жить своим коллективом, - рисовал он нам благостную перспективу. - А вместе мы сила, горы свернём» – Володя скептически улыбнулся. – Действительно, выкупили мы завод, акционировали. И что же в результате? – смотрел он на Старика. – А дальше в «отце, нашем, родном» возобладали страсти собственника, - усмехнулся Володя. - Директор наш стал менее доступен коллективу, у кого по низкой цене скупил акции завода, кого принудил отдать ему, а кое-кому поставил условие: Хочешь работать на заводе – сдай акции. От неугодных акционеров избавился,  уволив их по сокращению численности штатов. Таковы ныне, Вадим Сергеевич, нравы наших, богатых, людей. А вы говорите о меценатах.
Володя замолчал, собираясь с мыслями, прошёл к окну. Прислонившись к подоконнику, продолжил высказывания:
- Вот и строят себе новые хозяева жизни особняки, которые раньше и генерал-губернаторам не снились. Вкладывают свой капитал в недвижимость, так как не верят в стабильную жизнь. Может со временем, когда власть окрепнет, наведёт порядок в нашем воровском сообществе, всё придёт в цивилизованный вид. Возможно, тогда и появятся меценаты подобные: Рябушинским, Третьяковым, Морозовым и другие патриоты страны. Каким был в наше время известный офтальмолог Святослав Фёдоров.
- В России они, возможно и есть. Только в нашем крае ими и не пахло, - высказал своё видение Чернов. – Вот почему Володя я написал Михаилу Сергеевичу. А он пока молчит.
- А может, письмо не дошло? - высказал опасение Владимир. - Затерялось, или быть может, люди из его окружения, не сочли нужным передать его Горбачёву. Причин много.
«Господи, - глядя на собирающегося, на встречу с земляком, Чернова, терзался мыслью Володя, - неужели он так и не понял, что обращаться с подобными просьбами к состоятельным людям бесполезно».
- Не знаю, – ответил Старик. - Вот правительство края ответило конкретно, что издание избранных произведений является частным делом литератора. Вот я и ищу спонсоров.
…. Тихомиров хорошо помнил тот день, когда заглянул к Чернову в гости. Вадим Сергеевич был чем-то расстроен. Это читалось на его лице.
- Возьми, прочти, - протянул он ему письмо.
Это был ответ из правительства края. Прочитав письмо, Владимир понял, не сам отказ финансировать издание книги обидел старика. Задел Чернова за живое комментарий одного из работников министерства культуры края. Готовя ответ писателю, этот высокопоставленный чиновник в кругу своих коллег сказал, что произведения Чернова не представляют интереса для общественности. Это и обидело писателя. Расстроенный в тот день Вадим Сергеевич брал со стола книги, показывал ему и бросал их на пол.
- А эти, какой представляют интерес для общественности? – спрашивал он его.
Владимир знал, эти книги дарили ему коллеги по перу и начинающие авторы.  Эту литературу старик делил на две категории. Первая – выстраданная, идущая глубоко от сердца и изданная на средства автора. Эти книги Вадим Сергеевич ценил и держал на столе особой стопкой. Он всегда показывал их ему. Хвалил некоторых авторов, говорил о недостатках произведений. Делал на страницах пометки и свои замечания. Звонил автору книги, журил его за слабые места и промахи, давал советы.
- Обязательно прочти, Володя, - говорил он, рекомендуя книгу. – У её автора своё, необычное видение жизни.  На мой взгляд, это перспективный прозаик.
Вторую категорию составляли книги в добротных переплётах и на хорошей бумаге. Те горкой покоились на другом конце стола. О таких изданиях он говорил:
- Можешь не смотреть. Ничего интересного в них нет.
Это были очерки или воспоминания прославляющие предприятие или хозяйство, написанные в угоду и их собственников. Как ни странно, их авторы вскоре становились членами союза писателей. Старик по этому поводу с сарказмом замечал:
- Если раньше, наша краевая писательская организация состояла из восьми человек, то в настоящее время в двух писательских организациях края состоит около сотни пишущих. И все они, писатели. Добрая половина из них - графоманы.
И понять его тревогу можно было. Для издания своих книг должностные лица находили деньги, но когда речь заходила об издании книги молодого талантливого автора или финансирования литературного альманаха, средств не находилось. Это и выводило старого писателя из равновесия.

                3
            Старик и Володя сошли с троллейбуса в центре города. Моросил мелкий дождь. Проходя к зданию музея Владимир, обратил внимание на патрульный «жигулёнок», стоящий напротив музея, с милиционерами в полной экипировке. До начала назначенной встречи оставалось минут семь времени. У входа в музей толпились люди. Одни курили, обмениваясь между собой информацией, другие, желая увидеть первыми гостя, смотрели на перекресток, откуда следовало ожидать появление машины экс-президента. Отвечая на приветствия знакомых, Чернов прошёл к входу. Не отставая за Стариком, следовал Владимир. Его удивило при входе в музей, ни на лестничной площадке, никто не спросил у них пригласительных билетов. Боковые бра мягко освещали старинные своды парадной лестницы и поднимающихся в музей людей. И даже в гардеробной, снимая с себя верхнюю одежду, Владимир не заметил присутствия охраны. Чернов снял с себя плащ, сдал его в гардеробную, отошёл к зеркалу и стал приводить свою бороду в порядок. Идущие в зал люди узнавали писателя, здоровались. Он им отвечал на приветствие, словно стесняясь своей старенькой одежды. Да и люди, в основном городская интеллигенция, были одеты не лучше. На их фоне даже Старик в своём потёртом костюме смотрелся неплохо. «Одень его в новый костюм, - размышлял Володя, - да поработай над его сединами парикмахер, пожалуй, выглядел бы не хуже московского мэтра от литературы», - усмехнулся своей мысли Тихомиров. И ему вспомнился забавный случай. Однажды он с Вадимом Сергеевичем шли по улице Ленина. Старику надо было постричься, уж слишком он зарос за время своего добровольного заточения дома. И они  спустились в подвал, где размещалась парикмахерская. Вадим Сергеевич снял с себя куртку, прошёл к свободному креслу и сел в него. А Володя присел в сторонке за журнальный столик, ждать, когда Старик подстрижётся. Девушка парикмахер с удивлением смотрела на своего клиента. Чернов неторопливо извлёк из пакета портрет своего кумира, с короткой бородкой, и установил его на столике, перед ней.
- Вот так сможете меня подстричь? – спросил он у  парикмахера.
- Могу,– ответила мастер.
Лицо девушки пылало краской смущения. Её коллеги, пользуясь отсутствием клиентов, занимались маникюром своих рук. Они приняли писателя, с его бородой, за священнослужителя. И не скрывая интереса, наблюдали за ним. Мастер тем временем набросила на Чернова накидку, заправила за воротник салфетку, увлажнила волосы и стала работать.
- Знаете, кто он? –  спросил её Старик, указав на портрет.
- Нет, - пожала плечами девушка.- Наверное, артист, - высказала она предположение.
- Хемингуэй. Эрнест Хемингуэй, американский писатель, - назвал Старик.
- Наверное, в школе его произведения изучали?
- Да, - неуверенно подтвердила девушка, ещё больше смущаясь каверзных вопросов клиента.
Стричь этого странного деда, ей было не просто. Понимая её душевное состояние, Чернов пришёл ей на помощь. Стал осторожно расспрашивать девушку. Из их диалога Володя узнал, зовут юного мастера Олей, сама она из села Дивного, окончила школу № 20 в Ставрополе. Узнав, что она живёт на Ташле, Старик рассказывал ей историю этого местечка города, объяснил, улица, на которой она живёт, до революции называлась Монастырской. И сказал, улиц с таким названием,  в Ставрополе было три. Затронул он и жизнь нынешних звезд эстрады, дав им свою нелестную оценку. Встав, Старик забрал портрет Хемингуэя, и оглядел себя в зеркале, поблагодарил за прическу и забрал портрет Хемингуэя. Укладывая его в пакет, шутливо добавил:
- Всё-таки хоть седые, но свои. Не то что у некоторых.
- Это у кого же? – полюбопытствовала, осмелевшая, мастер.
- Это у тех Оленька, - Старик склонился, и что-то  шепнул ей на ухо.
От чего девушка прыснула смехом и в смущении прикрыла ладошкой рот.
    При входе в зал музея играл известный в крае и на Юге России струнный квартет «Кантабиле». Вдоль глухой стены, на расставленных стульях сидели люди. Впереди, в углу зала, стояло концертное фортепиано. Чуть дальше расположилась аппаратура усиления звука и небольшая кафедра, на которой лежал микрофон.
- Присядем, - шепнул Владимир, указав Старику на свободные места в центре первого и второго ряда.
Едва они направились к этим местам, как перед ним появился вежливый молодой человек.
- Здесь места заняты, - предупредил он. - Пройдите назад.
Свободные места они нашли лишь в шестом ряду, со стороны выхода из зала. Наблюдать  отсюда за столом, где должен был сидеть Горбачёв, было неудобно, так как обзор им перекрывали фигуры гостей, занявших места раньше их. По-прежнему играл квартет, по залу сновали организаторы встречи, публика жила ожиданием прибытия гостя.
- Привет, Витя! – неожиданно пробасил кому-то Вадим Сергеевич, подавшись корпусом вперёд.- И ты здесь?
Сидящий впереди них мужчина обернулся к ним.
- Добрый день Вадим! – кивнул он Чернову.
Был он где-то одних лет со Стариком и выделялся среди соседей крупной фигурой и коротко остриженным бобриком седых волос.
- Фоменко, - представился Володе здоровяк.
- Тихомиров Владимир, - назвал себя Володя и кивнул ему головой.
Владимир был несколько смущён своим официальным представлением. «Надо было бы проще назваться – Володя» - запоздало подумал он.
Сосед Фоменко тоже представился ему, но из-за шума в зале Владимир не расслышал его фамилии.
- Володя мой товарищ, - пояснил своим товарищам Чернов. - Работает на заводе автомобильных прицепов, рабочим.
Оба приятеля Вадима Сергеевича окинули его несколько удивлёнными взглядами, в которых читалось: что может связывать писателя с каким-то рабочим. И Чернов поспешил прояснить ситуацию:
- Володя мой ученик. Пишет рассказы, повести. Публикуется в газетах и журналах.
Владимира всякий раз шокировала привычка Вадима Сергеевича представлять его как своего ученика. Хотя дружба и общение со Стариком дали ему многое в познание процесса творчества, но заявлять о своих правах на него, как на своего ученика, было бы не скромно. Учился писать прозу он у Василия Грязева. А затем, уже у других писателей края. К тому же слух резало – рабочий. Действительно, начинал он свою трудовую деятельность мальчишкой, после окончания седьмого класса. Начал с ученика токаря, выучился, работал: - токарем, слесарем, электриком, машинистом. Одновременно  учился заочно в техникуме. Позже, работая на инженерных должностях и чтобы не иметь нареканий со стороны отдела кадров и парткома, повышал свои знания во всевозможных университетах, так как времени для настоящей учёбы ему не хватало. Рабочим себя не считал, так как из общего, сорока шести летнего стажа работы, двенадцать лет проработал рабочим. Остальное время провёл на инженерно-технических и руководящих должностях. И только в последние три года с развалом Союза вынужден был покинуть технический отдел, которым руководил. Поняв, что в хаосе «демократических» реформ на зарплату начальника отдела не проживёшь. Владимир Тихомиров перевёлся в один из цехов фрезеровщиком.  Это позволило ему работать, не опасаясь очередного сокращения штатов. Владение несколькими рабочими профессиями позволяло при отсутствии фрезерных работ, становится за токарный станок, а в случае, когда не было тех и других работ – резать заготовки деталей. Благо в обезлюдивших цехах завода, где до недавнего времени трудились сотни рабочих, стояли десятки свободных станков. Новые хозяева жизни избавлялись в первую очередь от инженеров и начальников.
- Витя Фоменко старейший актёр нашего драмтеатра, - нагнувшись к его уху, шепнул ему Чернов. – Он народный артист и почётный гражданин нашего города. Как ты думаешь, сколько ему лет?
- Наверное, столько, сколько и вам, - уклончиво ответил Владимир, не понимая к чему, клонит Старик.
- Ошибаешься брат. Он старше меня, а выглядит молодо.
Что хотел этим сравнением сказать Чернов, Владимир не знал. Хотя по интонации сказанного нетрудно было понять, он по доброму завидует своему товарищу. Неожиданно смолкла музыка, задвигались стулья под встающей для приветствия публикой, и Владимир заметил, из прохода,  вышла группа людей. Впереди шагал экс-президент СССР.
                4               

           Горбачёв прошел в каких-то двух метрах от них, повернул направо и остановился на свободном пространстве перед собравшимся народом. Теперь он стоял перед земляками, пришедшими на встречу с ним. Зал стал, приветствовал его. Это были уже не те бурные овации, которыми когда-то встречали молодого генсека, сменившего  один за другим  ушедших кремлёвских старцев. А были жидкие аплодисменты, как показалось Володе, человеку, не оправдавшему их надежд. Кое-то из зрителей поспешил опуститься на стулья, как бы выражая своё безразличие, к известному всему миру Горби. Даже Владимиру, в семье которого не очень жаловали «перестройщика», стало как-то неловко за публику в зале «Когда он был на вершине власти – глядя на экс президента, размышлял Владимир, - его боготворили, пели дифирамбы. – Стоило потерять эту власть и никто. До чего же мерзостный наш мир?»
- Я вас приветствую! – приподнял Горбачёв над головой руку, ни сколько не смущаясь холодным приёмом. – Рад встречи с вами, мои земляки!
Те, кто поспешил сесть, начали нехотя подниматься, исправляя свою оплошность перед соседями. На экс-президенте был тёмно-коричневый костюм и в тон ему сорочка. Выглядел он посвежевшим и загоревшим. Его пиджак был демократически, расстёгнут, сорочка без галстука, да и сам он излучал дружелюбие. Даже родимое пятно на голове, так раньше бросавшееся взгляду теперь из-за загара мало было заметно. Глядя в зал, он кивал головой в такт аплодисментам присутствующих. Было в нём то, что позволило ему в своё время покорить Англию, Германию, Америку, - обаяние.
- Ба-а-а, кого я вижу? – протянув руки в сторону колоритной фигуры Фоменко, воскликнул Горбачёв. – Витя, неужели ты?
Экс-президент, лавируя между стульями, прошёл к актёру и обнял его за плечи. Какие-то люди, вероятно из охраны, последовали за ним. А Михаил Сергеевич что-то говорил Фоменко, держа его руки в своих руках. Владимир заметил, как дёрнулась в нервном тике щека Чернова. Завидовал ли он своему товарищу, или им обуревала мысль, обратит ли Горбачёв на него внимание, он не знал. А тем временем с противоположного конца зала к ним спешили фотокорреспонденты, телеоператоры. Защёлкали затворы аппаратов, зачастили фотовспышки. И вся журналистская братия, планировавшая встретить экс-президента и ждавшая его у главного входа в музей, теперь спешила наверстать упущенное. Однако Горбачёв вошёл со стороны другого входа. «Просчитались ребята», - сочувствующе усмехнулся им Владимир. Кивнув головой Фоменко, Михаил Сергеевич, хотел, было пройти дальше, но увидел Чернова.
- И ты борода здесь! – радостно потянулся он к писателю.
Люди сдвинули стулья, давая возможность пройти Горбачёву к Чернову. И старик оказался в объятиях земляка. Чувствовалось, Михаил Сергеевич был искренне рад встрече с писателем. Люди из окружения Горбачёва вежливо оттесняли публику от них, как бы создавая вокруг зону безопасности. Старик о чём-то говорил Горбачёву, но расслышать его в общем, шуме голосов, Володя не смог.
Растроганный встречей со своими старыми друзьями Горбачёв прошёл к кафедре и обратился к залу.
- Друзья, поверьте мне, я не мог сдержаться, чтобы не обнять двух известных вам людей города, наших замечательных земляков.
Это был уже не тот Горбачёв, которого он помнил по событиям девяносто первого года.  Выглядел он тогда человеком жалким и подавленным в результате событий всколыхнувших страну. То ли узник или инициатор своего заточения на Форосе, как это преподносилось народу в средствах массовой информации. Владимир помнил, Михаил Сергеевич после своего освобождения делился впечатлениями тех дней. Рассказывая о блокаде его семьи и чуть ли не героической попытке связаться с внешним миром путём отправленного морем письма в бутылке. На самом деле супружеская чета была напугана. Уж они, Горбачёвы, хорошо знали, чем закачивались в подобных случаях судьбы непопулярных правителей. Как потом многим стало известно, Раису Максимовну хватил микроинсульт. Она всё пыталась спрятать мужа.
После вступления виновника торжества, инициативу взяли на себя организаторы встречи.
- Кто это? – спросил Тихомиров, у Вадима Сергеевича кивнув на молодого человека, бойко представляющего Горбачёву руководителей творческих союзов, общественных организаций и видных деятелей.
- Это один из заместителей руководителя аппарата правительства края, - шепнул ему Чернов. – Фамилию его не помню, а вот рядом с ним сидит министр культуры края.
«Язык у парня подвешен» - отметил Володя способность молодого человека представлять экс-президенту элиту города и края. Судя по тому, с какой подробностью он говорил о представляемых лицах, называя их по имени, отчеству, перечислял заслуги и дела, сыпля числами и фактами, чувствовалось, человек он в этой сфере осведомлённый.
После этого началось чествование высокого гостя. Выступили со своими программами народный и казачий хоры. Известный солист театра исполнил песню о крае. Его сменили артисты драмтеатра. С номером на немецком языке выступили артисты кукольного театра. Тут же по рядам прошло недоумения: «к чему это?» И вскоре ситуация стала  проясняться. «Этот номер готовился для Гельмута Коля» - уже шептали по рядам. Кто-то в их ряду сказал, что вместе с Горбачёвым прибыл экс-министр иностранных дел Германии – Геншер, которого тоже в зале не видели. Уловив брожение публики, Горбачёв встал из-за стола и взял микрофон. Он поблагодарил выступающих, особенно кукольников, после чего обратился к залу:
- Друзья! Тут произошло небольшое недоразумение, - бывший генсек стоял и ждал когда установится тишина. – Дело в том, что я пригласил на эту встречу Гельмута Коля. Хотелось, чтобы он поближе познакомился с вами, нашей культурой, народом и краем. Но он не смог приехать и рекомендовал вместо себя Ханса Дитриха Геншера. Он приехал со мной. - Горбачев сделал паузу, и окинул взглядом собравшуюся в зале публику, как бы оценивая обстановку. – Как вы заметили, его тоже нет здесь. К сожалению, прийти сегодня к нам Геншер не смог. Он заболел, думаю, простим ему это.
Шум понимания прокатился в рядах.
- Благодарю вас! -  Горбачев, улыбаясь, продолжил: Вчера, на встрече наши земляки так были настойчивы, в своём желании угостить гостя, что Геншер не вынес такого гостеприимства и предпочёл пропустить эту встречу.
Горбачёв опустился на своё место и присоединился к президиуму. Теперь и он с интересом наблюдал за выступлениями. Рядом с ним находился заместитель руководителя краевого правительства и мэр города. В сторонке сидел лысоватый мужчина, который ни на минуту не отлучался от него. По взгляду которым он отслеживал обстановку в зале, нетрудно было догадаться что это был начальник личной охраны Горби. Несколько в отдалении от стола, на маленькой скамеечке пристроился товарищ Чернова, художник Евгений Биценко. Его Тихомиров хорошо знал по работам, выставленным в музее. Быстрыми, уверенными движениями кисти руки, изредка бросая взгляд в президиум, художник делал карандашом наброски с известных людей. Зарисовки на Горбачёва, и других лиц уже лежали поверх планшета с бумагой, рядом со скамеечкой. Многие были знакомы Тихомирову. Одних он знал по выступлениям на радио, по статьям в газетах, других по передачам телевидения. Были здесь журналисты, писатели, музыканты, поэты и актёры, музейные работники, преподаватели, ректоры вузов и представители администрации города. Бросалось взгляду отсутствие  первых лиц края. И это наводило на мысль: «А не бойкот ли это краевой власти  бывшему лидеру страны?».
Несколько лет назад Горбачёв приезжал в Ставрополь. Однако на встречу с ним пришли немногие, учащаяся молодёжь, направленная по разнарядке и другие люди. Обидевшись на такой приём, прораб перестройки к народу не вышел. И понять чувства людей можно было. В то время как страна агонизировала, её лидер разъезжал по миру, принимая поздравления, премии, почётные звания. Неизменным его спутником была Раиса Максимовна, чего не позволяли себе жёны предшественников. Наряды первой леди, её активность в общественной жизни на фоне ухудшающего положения в стране, вызывали неприятие её народом.
Но вот торжественная часть подошла к концу, и Горбачёв взял микрофон. Он поблагодарил собравшихся за тёплый приём, за выступление самодеятельных и профессиональных артистов. Отметил огромные перемены в Ставрополе и в крае. Говорил он в этот раз не так уж много. Не было уже в его речи тех заумных слов, как «консенсус» и «плюрализм» мнений, так раздражавших простых людей.
Владимир помнил, как радовались люди, когда к власти пришёл их земляк. Его родители тогда подолгу засиживались у телевизора, слушая молодого генсека. Встречи его с лидерами ведущих стран мира, курс, взятый на разоружение и перестройку, вселяли надежду на лучшую жизнь. Вся великая страна жила ожиданием перемен. Какие только надежды не возлагал народ на молодого генсека, человека с божьей отметиной на голове. Но вскоре многие стали подмечать, дальше слов дело у Горбачёва не шло. Страну лихорадило. Многие вспоминали времена застоя, когда жилось, хоть и не очень хорошо, но терпимо. И уже жалели бровастого Леонида Ильича, который и двух слов не мог «связать» чтобы не заглянуть в бумажку.
- Этот пустомеля, поверь мне, доведёт страну до ручки, - ворчал сердито отец Володи, покидая кресло у телевизора, когда транслировали выступление генсека.
- Чем ты недоволен, старая контра? – шутливо спрашивала его мать. – При чём он, если обстоятельства так складываются: землетрясение в Армении, Чернобыль, межнациональная рознь, - защищала она Горбачёва. И все беды на его голову!
- В том то и дело, что ни при чём! – горячился отец. – Пора ему понять, что он не секретарь парткома колхоза, а руководитель великой страны. Он должен думать головой, а не задним местом.
- А ты хотел бы возврата к старому? – кипятилась мать.
- Да никто этого не хочет! – успокоил её отец. – Да Сталин был тиран, никто этого отрицать не будет. Но в то же время был и созидателем. Из нищей развалившейся империи страну возродил. Отечественную войну выиграл. Он ночами работал, и в каждом наркомате знали это. А этот, который год  о конверсии лепечет, срам один. Наладить у себя, в стране, выпуск одноразовых медицинских шприцев не можем. За границей их цыганим, не стыдно ли? – отец передохнул и вновь принялся костерить любимца матери. – При этом болтуне всё с полок магазинов исчезает. Уже и спичек нигде не найдёшь. Восточную Германию отдал и братскую партию предал, когда всё можно было сделать по- иному. Да ещё Курилы собирается японцам отдать. Помяни моё слово, - пророчествовал он, - если его не уберут, то страну он окончательно развалит. Наши недруги только этого и ждут. Не зря же за границей ему почётные титулы, звания, премии дают. Они заинтересованы видеть нас слабыми и зависимыми, чтобы жить за счёт нас.

                5

               

        Предсказания отца, как теперь понимал Владимир, сбылись. Даже он, принимавший отцовскую критику за стариковское брюзжание, не ожидал столь быстрого развала Союза. Не дожил отец до этой печальной даты, умер. Слушая прораба перестройки, Владимир не испытывал к нему не любви ни ненависти. Горбачёв был опять на «коне». Говорил он о тех вещах, что затрагивали и волновали души людей. И большинство из них, живущих на небольшую зарплату, подрабатывающие где-нибудь на стороне, тянущие от получки к получке, а порой сидящие на хлебе и воде и донашивающие старые вещи, слушали его, затаив дыхание.
«Плохо ли ему живётся?» - спрашивал себя Владимир и тут же мысленно отвечал: - Он ездит по всему миру, читает лекции и зарабатывает на этом неплохие деньги. А Вадим Сергеевич сидящий рядом с ним ещё надеется на его помощь. Жаль доверчивого и наивного старика, ещё верящего в поддержку Горбачёва.
- Вы знаете, дорогие мои, - говорил, меж тем Горби, - я много езжу по стране. И хотел бы сказать одно: Несмотря ни на какие трудности, что испытывает наш народ, к прошлому его уже не повернуть.
«Возможно, - усмехнулся Владимир. - Обворовали сволочи народ, присвоили собственность, которая потом и кровью не одного поколения людей создавалась. Довели страну до нищеты, а теперь жируют. Вот и он, Горби, проведёт эту встречу, затем в кругу избранных лиц и друзей отметит это событие, пообещает местной элите своё содействие. Те в свою очередь «отстегнут» в его фонд, на добрые дела. А завтра наш милейший Михаил Сергеевич будет уже «порхать» в другом месте. И не какого ему дела до того же Чернова или Фоменко нет».
Хотя вот поздоровался, специально. Но почему не пожал руку Биценко? Или хотя бы кивнул ему в знак расположения. Ведь он знал художника. А может, Горби, не узнал его?
Владимир дважды был с Вадимом Сергеевичем в гостях у Жени, как старик любовно называл своего друга, художника. Евгений Биценко занимал под свою мастерскую десятый, технический, этаж дома в котором размещался известный многим жителям Ставрополя магазин «Океан». Даров моря в нём почти не было, а дефицит мясных продуктов давно возмещался всем надоевшим хеком. Ведь если верить старику, Горбачёв хорошо знал Евгения Биценко. «Видимо забыл о нём» - подумал он. А организаторы встречи упустили ему напомнить. Подскажи они Горбачеву, что на встрече с ним будет присутствовать художник Биценко, поэт Игорь Романов и другие, известные ему по работе в Ставрополе, люди, и они попали бы в число узнанных экс-президентом лиц.  А может, организаторы встречи решили ограничиться актёром и писателем.
- Мне довелось недавно побывать в Костроме, на встрече с преподавательским составом учебных заведений, - делился впечатлениями о поездке по стране Михаил Сергеевич. – И я сказал бы, народ там живёт в ужасных условиях.
«Слава богу, прозрел», - неприязненно кольнула Владимира мысль. – Раньше ты почему-то не видел нашей убогости и нищеты. Та же поверженная и разрушенная Германия живёт сейчас намного лучше нас, победителей».
Одна женщина, сельская учительница, мне сказала: «Михаил Сергеевич, собираясь на встречу с вами, я целый час перебирала свой гардероб, прежде чем нашла подходящее платье. Верите, до того пообносились за эти годы, и надеть ничего приличного не осталось».
Тихомиров уже не слушал Горбачёва. Понимал: этот человек вошёл в историю и останется в ней. Да, отношения людей к его личности разные. Для обнищавшего народа – он долго будет болтуном и неудачником, разваливший к радости врагов нашу страну. Для нечистых на руку людей, – кумир, позволивший под флагом демократических перемен привести к власти криминально-воровской режим. И только лет через двадцать или тридцать, когда страна избавится от всего негативного и войдёт в число цивилизованных стран мира, возможно, тогда заговорят о нём как о человеке сломавшего коммунистический режим и повернувшего страну на путь демократического переустройства. Но разве от этого легче тем, кто на своих плечах вынес годы коллективизации, невзгоды войны, восстановления разрушенного народного хозяйства, голодные и тяжёлые послевоенные годы. И сейчас на склоне лет вынужден влачить нищенское существование?
Горбачёв закончил своё выступление, пожелал землякам терпения, здоровья, благополучия и процветания. И как только организаторы встречи поблагодарили своего земляка, порядок в зале несколько нарушился.
                6

         Люди один за другим подходили к высокому гостю. Одним хотелось поговорить с бывшим лидером страны, другим – взять автограф, а кому-то получить ответ на наболевший вопрос. И хотя Горбачёв был в окружении предсказуемой публики, начальнику его личной охраны можно было лишь посочувствовать: всем хотелось пообщаться и постоять рядом с ним.
- Наверное, мне пора, Володя, - расстёгивая портфель и извлекая из него письмо, решил Старик. – Поддержи мой портфель, а я сейчас подойду к нему.
Владимир видел, как Вадим Сергеевич пробрался сквозь ряд окруживших Горбачёва людей и остановился вблизи стола, рассчитывая, что Михаил Сергеевич заметит его. В этот момент экс-президента поздравляла секретарь краевого союза писателей, Валентина. Старик стоял и ждал, когда она выговорится. Поздравив Горбачёва, поэтесса подарила ему сборник своих стихов и диск с песнями на них. Можно было догадываться, какие чувства владели стариком в этот момент. Он старейший писатель и журналист края, кумир семидесятых годов прошлого столетия, стоит в ожидании, когда эта дама закончит свою хвалу гостю. Тихомиров помнил полные горечи и обиды слова Старика о состоянии краевой писательской организации. Вместо поддержки молодых и талантливых авторов, содействия их профессиональному росту и оказания материальной помощи престарелым писателям, руководство писательским союзом занято выбиванием средств на своё содержание. С этой целью в члены писательской организации принимаются графоманы, люди со связями и пробивной способностью. А на днях  в организации разразился скандал. Правленцы не смогли объяснить членам союза, куда были потрачены деньги, выделенные правительством края на издание книг местных авторов.
«Уж, не на эти деньги выпущен сборник стихов и диск поэтессы?» - думал Владимир, глядя на растущую гору подарков на кафедре.
- Пустите меня! – шумел высокий худощавый мужчина.
Ситуация складывалась до нелепости комичной. Владимир узнал в мужчине Игоря Романова.
«И этот спешит выразить ему своё расположение. А может и подарить свой сборник стихов» - с горечью подумал он.
Поэт, фронтовик, участник войны с Японией, он, вероятно, опоздал на встречу с земляком, а теперь спешил к Горбачёву. Его придержал за полу пиджака начальник личной охраны экс-президента. Разрядил обстановку Чернов.
- Михаил Сергеевич, - подошел писатель к Горбачёву, сидящему за столом, - это Игорь Романов. Вы его должны помнить. Мы с ним в «Молодом ленинце» работали. Он оглох, плохо слышит, и поэтому кричит.
Рука охранника разжалась, и поэт пробрался к столу.
- Я рад вас видеть старина, - пожал ему приветливо руку человек с божьей отметиной на голове.
Михаил Сергеевич принял подарок от Романова и о чём-то с ним поговорил. Затем поднялся из-за стола, вышел к Чернову.
- Вадим, - руки его легли на плечи писателя. Он долго и внимательно смотрел в глаза Старика. – Знаю, с чем ты ко мне. Извини, письмо твоё получил. Виноват, не ответил.
Люди, окружавшие Горбачёва, поняв, что разговор принимает личный характер, отступили в сторону, оставив их наедине. Владимир видел, Михаил Сергеевич склонившись к уху что-то, говорил ему. Слышать их разговора он не мог. Но уже то, что Горбачёв с извиняющим видом, долго держал товарища за плечи, говорило о многом. Едва Чернов вернулся к Тихомирову, как Горбачёва вновь окружили люди.
- Ну и каков результат разговора? – встретил его вопросом Владимир.
Старик не успел ответить Тихомирову, к ним подошёл мэр города Ставрополя.
- Добрый день Вадим Сергеевич. Давненько я вас не видел.
- И я вас, Михаил Владимирович тоже давно не видел.
Чувствовалось, внимание главы города пришлось не ко времени. Чернов был рассеян и хмур.
- Что ж, зашли бы, - приветливо улыбнулся мэр.
- Заходил. Увы, к вам меня не пустили. Сказали, что вы очень заняты.
В тоне Старика сквозила обида.
- Извините, Вадим Сергеевич, не знал я этого.
В словах мэра чувствовалось сожаление. Бывший партийный работник, человек состоятельный, он, вероятно, хотел переброситься со стариком минутой свободного времени, но, поняв, что писатель расстроен и не склонен к разговору, прошёл к выходу.
А в это время одни брали у Горбачёва автографы, другие, сгруппировавшись по профессиональной принадлежности, ждали очереди сфотографироваться с бывшим президентом СССР, на память. Пока Вадим Сергеевич складывал в портфель бумаги, Володя обратил внимание на молодого мужчину  и мальчика, которые сидели в сторонке. Держа отца за руку, малыш о чём-то просил его. Владимир напряг слух.
- Ну почему ты папа не хочешь?
- Коля не проси меня! Лучше сам подойди к нему и попроси, а я не пойду.
По недовольному тону отца Тихомиров понял, мальчишка уговаривал отца взять у Горбачёва автограф. Но тот по какой-то причине не желал этого делать.
- Вон лучше к тому деду подойди, - тихо сказал мужчина, указав рукой на Чернова.
- А кто он такой?
- Наш ставропольский писатель, Вадим Чернов. Я его книги ещё в школе читал.
Мальчишка недоверчиво посмотрел на старика и подошёл к нему.
- Вы не дадите мне свой автограф? – робея, мальчик, протянул Вадиму Сергеевичу тетрадку и ручку.
Старик посмотрел на мальчишку, что-то обдумывая. Затем открыл свой портфель и извлёк из его недр газету. В ней был опубликован отрывок из исторического очерка писателя и помещена его фотография. Как знал Тихомиров, Чернов всегда носил с собой в портфеле свои книги, их он дарил своим читателям. Но в последние годы книги писателя не издавались, и он был вынужден брать вместо них газеты со своими публикациями.
- Как тебя зовут? – спросил он мальчишку, раскрывая газету и  беря у него ручку.
- Коля.
- А фамилия?
Малыш, смущаясь, назвал её. Вадим Сергеевич, положив газету на портфель, размашисто что-то написал под своим портретом. Затем, вынув из кармана  визитную карточку, вручил школьнику. Мальчик рассматривал визитную карточку с золотистым гербом и двуглавым орлом, бросая удивлённые взгляды на старенькую поношенную одежду деда. Вероятно, в мальчишке боролось сомнение «неужели писатели тоже бывают бедными?»
- Ну что брат пойдём домой?
Чернов усталым взглядом окинул Володю. По его взгляду, Владимир понял: Старик разочарован и недоволен встречей.
- А вы не хотите сфотографироваться с ним, на память? – спросил Володя.
Тихомиров кивнул в сторону снимавшихся  с экс-президентом людей. Чернов ему не ответил. Старик либо не слышал его вопроса или не хотел отвечать. Молча, они проследовали до гардеробной. Глядя, на то, как Вадим Сергеевич облачается в свой старенький плащ, Владимир пытался угадать, результат его разговора с Горбачёвым. Так же молча шли они улицей. Старик долго молчал, потом заговорил.
- Да, Володя, получил он моё письмо, - Вадим Сергеевич грустно взглянул на своего ученика. – У него не было возможности ответить мне. Понимаешь, заболела Рая. А ведь он очень её любил. Он извинился передо мной и даже заплакал.
Слушать подобное объяснение Владимиру было неприятно. «Если сам не смог ответить, - размышлял он, то мог бы поручить кому-то из своего окружения». Права была мать Володи, говоря им, детям: сытый  человек голодного не понимает. «А может и прав Старик в своей терпимости?» -  оправдывал он Чернова. Можно понять моральное состояние того же Горбачёва, преданного своим окружением и оставшегося в одиночестве. Это и глумление над ним Ельцина и его команды, когда для доставки в Германию на лечение тяжело заболевшей Раисы Максимовны Горбачёву было отказано в выделении самолёта. Как он слышал из сообщений прессы, свой самолёт Раисе Максимовне предоставил греческий судовладелец с русской фамилией.
Молчал и Чернов. Осуждать своего друга и земляка он не брался. Он уважал Горбачёва и видимо будет верен их дружбе до конца своих дней. Старик неоднократно говорил ему, Володе, что нельзя судить никого. Тогда и ты, грешный человек, не можешь быть судимым. Они возвращались со встречи и шли домой в одиночестве под мелким моросящим дождём по площади, мимо крайкома партии, называемого теперь на американский манер  Белым домом, думая, каждый о чём-то своём.
Когда-то и он Владимир мальчишкой, в далёком 1959 году впервые побывал в Ставрополе. Тогда его отец ездил на совещание в совнархоз, его проводил опальный в то время Николай Александрович Булганин, работавший в то время Председателем Ставропольского совнархоза. И отец, пользуясь, случаем, взял его с собой в Ставрополь. После совещания они бродили с отцом по торговым рядам базарной площади. Была зима и площади, в совремённом её виде, ещё  не было. Город запомнился Володе одноэтажными домами с занесёнными под самые окна сугробами снега и столбами дыма из печных труб. Ему и сейчас памятен вкус тех беляшей, что они ели с отцом на морозном воздухе. Свободные места от торговых палаток были  заставлены бричками и санями, с которых велась оживлённая торговля. Зима в тот год выдалась снежной и они пробирались на «Победе» по узким улицам города. По краям дороги нависали огромные отвалы снега. Шофер, Борис Яковлевич, всю дорогу протирал лобовое стекло машины узелком с солью, чтобы на нём не намерзала наледь.
А Вадим Сергеевич  тем временем думал о Горбачёве. Он не жалел, что отправился на встречу с именитым земляком. Хотя многие друзья отговаривали его, Вадим Сергеевич всё же пошёл, чтобы услышать то, что услышал. Признаться, он и не рассчитывал на помощь экс-президента, но где-то в глубине души теплилась надежда. Он с открытой душой шёл на встречу с товарищем своей молодости. Оба они родом из этого степного захолустья. Михаил окончил МГУ и попал в Ставрополь на комсомольскую работу. Молодой, красивый и обаятельный комсомольский вожак понравился не только ему. Они, со свойственной их молодости энтузиазмом, мечтали о лучшей жизни для своих земляков, о построении нового общества, к чему призывали комсомол и партия. Комсомольская, затем партийная работа, продвижение по партийной линии, что так влекло Михаила, не нравилось молодому литератору. Вадим жаждал известности. Ему хотелось стать таким как Эрнест Хемингуэй. Ещё мальцом он слушал удивительные рассказы своего прадеда, семиреченского казака, Ивана, который в составе казачьего конвоя сопровождал генерала Пржевальского в его экспедициях по Центральной Азии. Эта тяга и стремление к литературному творчеству, зародившаяся в нём, когда он мальчишкой часами просиживал в библиотеках, подавлялась работой в газете. Желание писать своё, а не то, что устанавливалось редакционным заданием, вызывало недовольство редактора. Горбачёв понимал, «ломать» Вадима бесполезно – комсомольского лидера из него, как рассчитывали в крайкоме комсомола, не выйдет. И когда над ним в очередной раз нависла угроза наказания, Михаил предложил:
- А почему бы Вадим тебе не пойти и не поработать на «Электроавтоматике»? Строящийся перспективный завод, молодой коллектив. Окунись в рабочую среду, присмотрись к людям, и напиши о них, - напутствовал он молодого журналиста. Предложение Чернов принял. Вскоре из-под его пера выходит ряд очерков о коллективе завода. Появившиеся впечатления наталкивают его на мысль взяться за написание серьёзной книги. И вскоре в свет выходит его первая повесть, затем другая, третья…
Так шли годы, Чернов стал признанным писателем. А Горбачёв, пройдя ступеньки комсомольской и партийной работы, становится лидером края. Затем уходит в Москву – секретарём ЦК КПСС. Все эти годы они поддерживали между собой связь. Когда Михаил взлетел до недосягаемых высот, она оборвалась. Вспомнил нобелевский лауреат о старике, когда приехал хоронить мать. Вот тогда и позвонил Горбачёв Вадиму Сергеевичу.
Незаметно Тихомиров со стариком подошли к троллейбусной остановке. Дождь перестал моросить. Проглянувшее  сквозь тучи солнце лучами купалось в лужицах тротуара.
- Не торопись Володя, - остановился Вадим Сергеевич у пивного ларька. – Выпьем пива, поговорим, а потом домой поедешь.
Владимир промолчал, понимая, старику не хочется оставаться одному. Взяв пиво, они отошли за заднюю стенку ларька. Хотя здесь было не столь чисто и уютно, как со стороны фасада, но здесь никто не мешал им разговаривать. Пиво было явно несвежее и пришлось Тихомирову не по вкусу, зато позволяло вести откровенный разговор. Володя жалел старика, возможно потратившего последние деньги. Приходя, в гости к Чернову, Тихомиров иногда  приносил Вадиму Сергеевичу свои напитки. Их он делал из винограда собранного на своей даче. О тонкостях виноделия Владимир слышал много от родителей, живших до войны в Крыму. Дед его по материнской линии до революции 1917 года служил у князя Л.С. Голицына, и был хранителем его винных подвалов, в имении Новый Свет. Да, и дед, по отцу, был виноделом, работал на крымских винзаводах винкомбината «Массандра». О князе Льве Сергеевиче в их семье ходили тёплые воспоминания. Мать частенько рассказывала им, детям, воспоминания своего отца. И лишь позже, став взрослым, Владимир узнал многое о жизни родных и близких ему людей, о своей родине - Крыме. Только тогда он оценил дела и заслуги родоначальника русского шампанского виноделия, князя Льва Сергеевича Голицына. Свою мечту, иметь свой подвал, в котором бы хранились вина своего изготовления, Владимиру удалось осуществить, живя в старинной казачьей станице Галюгаевской.
- Ты знаешь, Володя, - отпив глоток пива, сказал старик, - из сегодняшнего разговора с Горбачёвым я понял, он крайне одинокий и несчастный человек.
- С чего это вы взяли? – удивился Владимир. – Ведь у него есть дочь Ирина, зять и внучка. Я уже не говорю о соратниках, почитателях и политических лидерах мира, с которыми он знаком.
- Нет, Володя! – старик поставил бокал на карниз киоска. – Слава, известность, богатство ещё не делают человека счастливым. Счастье, когда у тебя есть любимое дело, когда тебя окружают близкие по духу люди. У него же - никого! – в грустном взгляде Вадима Сергеевича улавливалось сочувствие к экс-президенту. – Пока жива была Раиса, и было на кого опереться, он одиночества не ощущал. Сейчас он остался один.
Старик взял свою кружку, отпил несколько глотков пива и заговорил:
- Хочешь знать, что сказал он мне, прощаясь? – глаза старика испытывающее смотрели на Тихомирова. – Завидую тебе, Вадим. Как не ломала тебя жизнь, но ты остался верен себе.
      Владимир видел перед собой уставшего от нелёгкой жизни седобородого Старика, его бледное лицо, голубые  и поблекшие глаза.
- Я благодарен ему, - выпив пару глотков пива, продолжил наставник Володи. – Не встань он в своё время на мою защиту, кто знает, стал бы я писателем или нет? С детских лет, Володя, я мечтал писать и стать известным.
«Старик расслабился» - решил Володя, не прерывая Чернова и не задавая ему никаких вопросов. Ещё от товарищей по литературному объединению он слышал что Вадим, как его звали в своём окружении литкружковцы, во всём подражает своим кумирам Эрнесту Хемингуэю и Уолту Уйтмену. Володя понимал, его наставник не смог сравняться с великими американцами, но остался самим собой. Может, в нём до сих пор живы нереализованные идеи бурной молодости. Став стариком, ему, возможно, как и герою из повести Хемингуэя «Старик и море», снятся львы на песчаных отмелях Африки. Прояви Вадим Сергеевич, как и его сверстники, гибкость, уважение к должностным товарищам, может и он, как Горбачёв, сделал бы себе карьеру. Но он пошёл своим путём. Был он не лучшим и ни худшим. В своих работах всячески  избегал журналистских штампов, стараясь найти свой стиль. Его новации частенько вызывали негативную реакцию у редакторов. А однажды его вытащили на бюро крайкома комсомола. Выручил тогда Михаил. Благодаря нему, будущий писатель отделался взысканием.
Старик замолчал. Молчал и Владимир, не зная о чём, думает писатель. Может быть, Вадим Сергеевич вспоминал то время когда был молод и полон творческих сил. Когда все трудности были преодолимы, и жизнь казалась такой бесконечно длинной, и всё было впереди. А может, вспомнив свою ненужность этому миру, впервые задумался о бренности существования.
Глядя на задумчивого с отрешённым взглядом писателя, Володя беспокоить его не стал.
- Ну что брат, по домам? – спросил его старик.
- Пора, Вадим Сергеевич! – вставая, подтвердил Володя.
… Проводив Чернова, Тихомиров отправился домой. Покоя ему не давала фраза Старика: «Я понял, что Михаил одинокий и несчастный человек». Расскажи Владимир об этом людям, наверное, над ним посмеялись бы.  А может и прав Старик, утверждая, что счастье не в богатстве и славе, а в тех кто, тебя окружает по жизни. В людях, близких тебе по духу. Вадим Сергеевич, не имеющий и сотой доли тех благ, которыми окружён его всемирно известный земляк, счастлив в кругу близких ему людей, готовых прийти ему на помощь.
                Ставрополь, Июль-Август, 2001 год.