Слово и сердце. хорошо, когда они бьются в унисон

В декабре 2016 года у Абу-Суфьяна в московском Доме Национальностей проходил творческий вечер, организованный культурным центром при представительстве Дагестана в столице и издательством «Художественная литература». Честно говоря, я волновался за своего друга: знал, что это по существу первое его публичное «поэтическое» выступление, да еще и перед столичной аудиторией. Так сказать, дебют.
Но волновался я напрасно.
На сцену неторопливо поднялся невысокий коренастый человек с красивой крупной головой, в которой, вопреки кавказскому происхождение, главенствует не нос, а лоб, и без каких либо расхожих преамбул, как и без привычного в таких случаях пафоса сразу стал читать стихи.
Читал их в зал так, как будто бы читал,  у к л а д ы в а л  -  так укладывают спать убегавшуюся за день детвору – в самого себя.
В душу. В сердце. Бережно, любовно и несуетливо. Стихи о матери.

(взять поправленный вариант)
Из края поющих берез
Приехав в деревню на час я,
Я маме цветы преподнес –
Она прослезилась от счастья.

Как в праздник, открыла крыльцо,
Настряпала снова хинкали.
И милое с детства лицо,
Как солнышко, вдруг засияло.

От этого стало тепло
В светлице ее запустелой,
Как будто углей намело
На землю рукою умелой.

Она расспросила меня
(взять попрапвленный вариант)
О жизни моей, о здоровье;
Сказала, обиду храня,
Что трудно доить уж коров ей;

Что думы ее обо мне
И в дни, и в бессонные ночи;
Что я в городской быстрине
Уже забываю дом отчий;

Что я, не желая ль, спеша ль,
Но, целый букет покупая,
Не взял, мол, в подарок ей шаль,
Сгодилась бы ей уж любая.

Смущенный, я дал ей обет:
«Тебя ль мне забыть дорогую?..
В другой раз не только букет –
Куплю тебе шаль щегольскую».

Но солнце тускнеет, как медь,
Горя на закате, на ярком,
Я к маме боюсь не успеть,
Боюсь запоздать я с подарком.

В одном только месте голос его дрогнул. Если не ошибаюсь, на этих вот строчках:
(взять попрапвленный вариант)
Что думы ее обо мне
И в дни, и в бессонные ночи;
Что я в городской быстрине
Уже забываю дом отчий;

Собственно говоря, в этом месте и у меня самого что-то дрогнуло: вспомнил и свою, еще в четырнадцать лет потерянную – да, показалось мне, легкий вздох прошел и по всему притихшему залу. А в зале человек сто – по нынешним прагматичным дням, на  п о э т а,  число почти невиданное.
Много позже, когда Абу-Суфьян уже вернулся со сцены на свое место, рядом со мной, он сразу вспомнил этот момент и сказал почти извиняющимся тоном:
- Знаешь, когда подумаю о матери, голос дрожит у меня даже не вслух, а там, внутри…
- Это замечательно, что он дрожит у тебя – внутри. Хуже было бы, если бы не дрожал вовсе или дрожал только снаружи.
Да, у детдомовских, по себе знаю, у всех так: что касается матери, то что на витрине, то и в магазине.
Внутри. Вечер шел на всех парах. Вопросы, ответы… Что удивительно, правда, вопросы звучали в основном со сцены. Один из них прозвучал так:
- Что объединяет нас всех и делает каждую нашу родину «с маленькой» - Родиной «с большой»?
Ответы из зала звучали разные. Но Абу-Суфьян терпеливо дождался искомого:
- Русский язык!
Переживая за друга, я забыл нечто очень существенное: у него громадный преподавательский опыт! Доктор технических наук, причем докторскую защитил еще в тридцать шесть лет, еще в советские времена, когда купить ее, в отличие от времен нынешних, было невозможно, известный на Кавказе сейсмолог, заведующий кафедрой в университете и просто строитель от Бога, чьи воспитанники живут-строят в разных, ныне весьма сейсмичных, уголках нашей некогда единой страны. Родины – с большой.
В общем, он умеет говорить с людьми. И не только стихами – это я, переволновавшись, на какое-то время и позабыл.
Но один ответ, который профессору Абу-Суфьяну показался «не в строку», я все же крепко запомнил и оценил повыше, чем мой друг.
- Мама! – прокричал из зала чей-то юный голос.
Мама! – да, не в меньшей степени, чем язык, на котором, к слову говоря, и пишет Абу-Суфьян, кумык по национальности, объединяет нас, делает  л ю д ь м и  -  если и не единой национальности, то единого человеческого корня и чувства, именно это. Святое.
Отношение к матери. Любовь, сострадание, память и понимание того вечного и бескорыстного дара, который мы от нее, от матери, всегда, заведомо, за просто так получаем, независимо от того в богатстве и славе мы или в юдоли и безвестности, гонимы мы или, не приведи Господь, - гонители.
Мама! – пускай же последним, что огрубеет в нас, будет именно ответное чувство к ней – ее же, априори, и так не иссякнет никогда. Если и есть на свете что-то вечное и непреложное, то это она – материнская святая любовь.
Зал, апострофом, дрогнул в нужном месте – значит, и сердца, сердце у него, как минимум в тот декабрьский смутный вечер, находилось там, где положено. И билось так, как природой заповедано.
Поэт Абу-Суфьян пишет в разных жанрах, что нашло отражение и в этой книге. Тут и лирика, и острая, порой разящая миниатюра, даже эпиграмма, и склонность к более обширным формам. Но во всем многообразии его творчества очень заметен один определяющий корешок. Его поэзия – и философская, даже умозрительная, и пейзажная, и сюжетная – по-сыновьи, благодарно питается живой народной традицией. И даже – народной интонацией. Поэт не опасается показаться старомодным. И даже когда он ломится, казалось бы, в открытые ворота, эти ворота – в жизнь. Натуральную, пульсирующую, земную и даже земляную. Которой и живет сегодня наш и его народ. Жизнь первозданная, и зиждется она, в общем-то, на первооснове – чувств, забот, надежд и страхов. И выражается тоже в простых, первозданных, «некрасовских» словах и речитативах. Автор и обращается не к узкому кругу любителей изящной словесности, а в первую очередь к тому (тоже, к сожалению, резко сужающемуся сегодня)  ч и т а т е л ю,  который и сам по себе составляет или призван составлять первооснову нашего сегодняшнего человеческого сообщества.
К народу. С которым, видно, и говорить сподручнее народным же языком и народной же речью.
Абу-Суфьян, разумеется, продолжает и традиции своих многочисленных кавказских предшественников, в первую очередь – великого Расула Гамзатова. Но есть у него и сугубо личные отличительные черты. Они проявляются и в лирике – у него немало стихов не просто о неразделенной любви, а о любви между людьми разных и подчас конфликтующих национальностей. Есть они и в описаниях природы. Если у других поэтов Кавказа мы чаще читаем о здешних теснинах, вершинах-утесах, орлах, то Абу-Суфьян чаще рисует нам Кавказ другой, нехрестоматийный: его равнины, пашни, его «пограничье». Знаменательно, что одна из самых лиричных его вещей посвящена именно «пограничной» птице и так и называется: «Журавушка».
Что касается «максим», которыми известен и устный, и пишущий Кавказ, то лучшие из них у Абу-Суфьяна тоже имеют свой почерк. В них меньше застольного остроумия, меньше плавности, они резки и жестки по выводам. Это не барочная каллиграфия, а жесткая, современная скоропись. Вот ее суховатый, но очень запоминающийся пример:
Прогонишь собаку –
На смену придет только волк.
Или такое:
Бог благоволит почему-то только богатым (найти).
К слову говоря, мне вообще нравится, что его поэзия лишена столь модного сегодня религиозного псевдоэкстаза: Абу-Суфьян – ученый, в данном случае не дает Абу-Суфьяну-поэту чрезмерно потакать расхожим нынешним «трендам».
Стихи его публицистичны, случается, прямолинейны и даже декларативны. Что идет, наверное, не столько от торопливости, не от скороговорки, а от страстного желания «спрямить концы», добиться немедленного воспитательного эффекта. Это уже тот случай, когда  п р о ф е с с о р,  учитель Абу-Суфьян все же чрезмерно берет верх над Абу-Суфьяном поэтом, художником. Но эта же публицистичность расширяет «боковое зрение» самой поэзии. Абу-Суфьян берется за темы, которые сплошь и рядом присутствуя в жизни, в ней, в поэзии, почти отсутствуют, считаясь недостойными высоколобого поэтического внимания. Взятки, приписки, лизоблюдство, затхлость институтских псевдонаучных мирков, скаредность и завистливость, все растущая и растущая пропасть между верхами и низами… Заслуживает уважения сама смелость, сам азарт поэта, берущегося за разработку этих тем – и в жанре притчи, басни, поэтического памфлета, и просто лукавой частушки.
Да, Абу-Суфьян – поэт великого Пограничья, того, что соединяет не только природные ареалы и материки, но и человеческие материки тоже. В этом смысле он пишет действительно поверх барьеров – национальных, конфессиональных и даже столь стремительно нарастающих сегодня классовых. Поэт человеческой боли, радости, надежды и, в первую очередь, – сострадания, которое, в общем-то, и объединяет нас, людей, и даже делает нас – людьми.
Пример (найти)
Пишет он, повторяю, по-русски. На языке, который не только объединяет всех нас, постсоветских, но и делает более взаимопроникающими сами наши человеческие чувства. Сейчас немало говорят по поводу Закона о российской нации. И все же нация, национальная общность не появляется враз, пусть даже по самым высоким предписаниям. Рождается изнутри, веками, выкристаллизовывается кристалл за кристаллом, в том числе не только из поступков, экономических реалий, императивов истории, но не в последнюю очередь – из наших с вами слов. В этом кристаллообразовании свою подспудную, но одухотворяющую работу делает и поэзия. В том числе русскоязычное творчество писателей и поэтов наших национальных республик и автономий, русских не по крови, а исключительно – по слову. Дагестанец, кумык Абу-Суфьян – один из них…
Разные люди выступали на том памятном вечере: дагестанцы, русские, казахи… Главные редакторы и даже – очень серьезный главный конструктор… Писатели и даже читатели – слава Богу, в данном конкретном случае читателей было даже больше, чем поэтов и писателей, что для таких вечеров тоже большая редкость. Известный московский ученый и предприниматель, в прошлом коллега Абу-Суфьяна Мумму Гасангусейнов, поднявшись последним на сцену, насколько мне помнится, сказал:
- Сорок лет назад, развешивая на университетских стенах рукописные объявления о том, что мой старший друг Абу-Суфьян защищает сегодня докторскую диссертацию, я и не предполагал, чем все это закончится…
П р о д о л ж и т с я…Поэт и доктор, пусть даже не медицинских наук, в конечном счете понятия тоже не такие уж чужеродные. Слово и сердце – хорошо, когда они действительно бьются в унисон.