Ван Гог как Иисус Христос 14 Помешательство

Уважаемые читатели, это часть № 14 предпоследняя. Все остальные части внизу в сборнике.



Ван Гог, Сад  поэта ,  1888 , Art Institute of Chicago
Голубой силуэт за садом - Собор святого Трофима



  Из  письма   Тео,   Арль, 1888:
«...Недавно читал статью о Данте, Петрарке, Джотто и Боттичелли. Боже мой, какое впечатление на меня произвело, когда я прочел письма этих людей! Петрарка был совсем  близко от Авиньона, - я вижу те же самые кипарисы!   Хочу выразить нечто подобное в одном из садов, написанном жирно в лимонно-цветном, желтом и лимонно-зеленом».
 
                *         *        *

    Казалось бы, вместо этого сада  с густыми травами, напоминающими мне мое безмятежное детство, я должен был  бы в главе о помешательстве  поместить пугающий автопортрет Ван Гога с перевязанным ухом,  который  висит в маленькой лондонской галерее Корто  (Courtauld), (о ней мало кто знает), рядом с последней картиной Эдуарда Мане «Фоли-Бержер»  - два полотна, изображающих одиночество.
Но я предпочел это сад , потому что он  отражает то состояние, в котором находился Ван Гог, ожидая приезда Гогена в Арль.
Ван Гог пребывал в эйфории, ожидая Гогена, с которым встречался в Париже, (эйфория слишком слабое слово, чтобы выразить его предвкушения счастливого дружеского сотрудничества двух художников). 
 (Гоген:  «Этот несчастный голландец  был весь в пламени,  весь  в энтузиазме»).
И в этом состоянии, под влиянием прочтения статьи о Петрарке и Боккаччо (Петрарка родом из соседнего с Арлем Авиньона) Ван Гог нарисовал эту  поэтическую картину,  как сад для двух поэтов, себя как ученика  и Гогена как учителя  - (Петрарка - Боккаччо).
На самом деле все обернулось Сальери и Моцартом.



       ПОМЕШАТЕЛЬСТВО  В ЖЕЛТОМ ДОМЕ


                Не дай мне бог сойти с ума.
                Нет, легче посох и сума;
                (Пушкин)

        Предположение, что Ван Гог был сумасшедшим, не верно.  От инцидента с Гогеном (эпизод  с отрезанной мочкой уха)  и до самоубийства   у  него были приступы помешательства, после которых он возвращался в норму. Конечно, это была не та норма, которую мы считаем нормой для себя. Это была норма гения в соcтоянии  высшей  чувствительности и высшего напряжения сил.
Ван Гог:
«В некоторые моменты на меня находит такая жуткая прозорливость. Когда природа так прекрасна, как в эти дни, я уже не чувствую себя, и картина нисходит ко мне, как во сне». Речь идет «о напряжении не на жизнь, а на смерть. Я настолько вхожу в работу, что никакими силами не могу остановиться».* (Из Ясперса)

Или из Ревалда:
    «Тем временем Винсент работал все в том же изнурительном темпе. За день он успевал написать целую картину, иногда две, а временами работал сразу над несколькими. Так как его тускло освещенная комната над кафе Раву не вмещала весь поток свеженаписанных и еще не просохших полотен, он складывал их, - как вспоминает голландский художник Антон Хиршиг, тоже квартировавший у Раву, - "как попало, в невообразимо грязном закутке сарая, где обычно держали коз. Там было темно, с неоштукатуренных кирпичных стен свисала солома. И каждый день он приносил туда новые картины, они были разложены на земле и стояли у стен. Никто не смотрел на них".
 
     Самоубийство он совершил полностью в  здравом уме,  по крайней мере,  не в состоянии помешательства.

     Я заметил, что  после шизофренических приступов, в какой бы форме у разных  людей они не проходили, наступает одна из двух стадий:
 1. Повышенная чувствительность, возбужденность, сопровождаемая гиперэнергией и большой работоспособностью,   или
2. Меланхолия с идеями  о бессмысленности существования и  самоубийстве.
 
Именно во втором состоянии Ван Гог и выстрелил в себя.

     Я специалист по маниакально-депрессивным психозам, поэтому  мне можно доверять.  Я специалист,  не  потому что я  психиатр  по профессии, а потому что сам  болен.  Правда, в очень слабой, почти незаметной для посторонних,  (я надеюсь),  форме. Ну, скажем, в одну сотую  от ван-гоговской.  Но я  и  гениален  лишь,  дай Бог, в одну сотую  от ван-гоговской. 
Идея о сумасшествии гениев  несколько преувеличена, (за исключением  явных случаев сумасшествия:  Гоголь, Ницше, Врубель, Хэмингуэй,  Гоффман ), но многие из них страдали маниакально-депрессивным  психозом.
    Но без  этого никуда.

     Утверждение Канта  о том , что «непосредственное знание иного мира  может быть достигнуто только ценою отказа  в чем-то от  того разума, который нужен для мира здешнего», остается абсолютно  в силе и полностью  применимо  к Ван  Гогу.

    Здесь  исключительно  уместно и важно прочесть     профессиональное рассуждение Карла Ясперса* о шизофрении.
Чтобы не возникло путаницы нужно подчеркнуть, что Ясперс,  говоря о шизофрении,  имеет ввиду именно маниакально-депрессивный психоз  (МДП), это важно,  потому что:

     «Маниакально-депрессивный синдром более правильное название для подобного заболевания, хотя мнения ученых по этому поводу явно разделяются. Многие психиатры определяют это заболевание в самостоятельную патологию.
Маниакально-депрессивная шизофрения характеризуется сменой двух состояний: депрессивного и маниакального. В промежутках между ними может наблюдаться ремиссия с признаками нормального отношения к миру и себе»*

Это именно то,  что было у Ван Гога.

Возвращаемся к Ясперсу:
     «Контрастным к этому  типу является человеческий тип, находящий  свое высшее выражение в фигуре Гете: здесь перед нами предстает личность, никогда не растворяющаяся в творчестве без остатка, всегда «стоящая позади» своего творения.
     Такому Гете, для которого, кажется, нет ничего невозможного, поздние стихотворения Гельдерлина, картины Ван Гога, философская позиция Кьеркегора были бы чужды. В них создающий их человек умирает. Он умирает не от усилий, не от работы, не от «переутомления»; но те впечатления  и субъективные движения, — быть может, связанные просто с функциональным изменением, ослаблением психики, — выражением которых становится творчество, в то же время являются составляющими процесса, ведущего к разрушению.
     Шизофрения как таковая не дает творческой силы, поскольку лишь немногие шизофреники — творцы. Шизофрения не создает ни личности, ни одаренности — они были и до болезни, но проявления их были куда более невинны. Шизофрения для таких личностей является поздней предпосылкой (в причинно-следственном смысле) самораскрытия их глубин...
     Здесь следует остерегаться преувеличений как в ту, так и в другую сторону. Посредством шизофрении ничего не могло бы быть создано, если бы не было уже той чудовищно серьезной наработки художественного умения, которую Ван Гог осуществил в ходе почти десятилетней работы в искусстве и работы всей жизни над своей экзистенцией. К тому же шизофрения не привносит ничего «абсолютно» нового, но как бы идет навстречу имеющимся силам. При ее посредстве возникает нечто такое, что отвечает исходным устремлениям, но вообще не возникло бы без психоза».

     Эта цитата стоит целой статьи. Моя заслуга в том,  что я ее  обнаружил.
Добавлю только, что рассуждения Ясперса    относятся, тем не менее, КО ВСЕМ,  имеющим МДП!
Повторю его главную мысль:
«Шизофрения как таковая не дает творческой силы, поскольку лишь немногие шизофреники — творцы. Шизофрения не создает ни личности, ни одаренности — они были и до болезни».

    Дело в том, что каждый человек в какой-то степени одарен.  И эта маленькая одаренность у заурядных шизофреников также обостряется. Я наблюдал это сам  у знакомых шизофреников.


            *      *       *

    НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ

    Из   частей  Хронологии  следует, что характер у Ван Гога был явно неуравновешен, что для юности объясняется чистой наследственностью.  Это то, что в  русском языке определяется словом ненормальный.
Все,  что случилось  в Арле, уже было подготовлено всей предшествующей жизнью и наследственностью.

4 мая 1888,  из Арля  к Тео:
     «Мой бедный друг, наша неврастения и пр. отчасти объясняется нашим чересчур художническим образом жизни, но главным образом РОКОВОЙ НАСЛЕДСТВЕННОСТЬЮ: в условиях цивилизации человечество вырождается от поколения к поколению. Возьми, к примеру, нашу сестру Вил. Она не пьет, не распутничает, а все-таки у нас есть одна ее фотография, на которой взгляд у нее как у помешанной. Это доказывает, что, если не закрывать глаза на истинное состояние нашего здоровья, мы должны причислить себя к тем, кто страдает давней, наследственной неврастенией.
    Мне кажется, Грюби (доктор Тео,  М.Г.) прав, и мы должны хорошо питаться, вести умеренный образ жизни, поменьше общаться с женщинами, словом, вести себя так, словно мы уже страдаем душевным расстройством и болезнью спинного мозга, не говоря о неврастении, которой больны на самом деле.
    Соблюдать такой режим значит взять быка за рога, а это - неплохая политика.
Дега поступает именно так, и не без успеха... Если мы хотим жить и работать, нужно соблюдать осторожность и следить за собой. Холодные обтирания, свежий воздух, простая и доброкачественная пища, теплая одежда, хороший сон и поменьше огорчений! И не позволять себе увлекаться женщинами и жить полной жизнью в той мере, в какой нам этого хочется».

     Последний  абзац  весьма характерен. Не   в  том очевидном смысле,  что Ван Гог делал все с точностью  до  наоборот, но в  том более широком смысле, (который  мы, кстати,  можем применить  и  к себе),  что у него существовала постоянная дихотомия – раздвоение  желаний  и планов, которые явно не соответствовали его  характеру.  За  исключением  рисования.  Речь идет  о его житейских и социальных планах. Попытки  осуществить эти планы  раз за разом приводили  к ухудшению его состояния.
 
      Попытка после Боринажа жить в родительском доме провалилась. Попытка  жить  в Париже с Тео провалилась, попытка  жить с  Син  провалилась, попытка  кооперирования с Гогеном окончилась помешательством.

     И хотя  он до последней минуты не потерял свою замечательную способность  разумно рассуждать, (я долго искал эти два слова, например,  попытался вначале написать «трезво мыслить», но трезвое мышление никогда ему присуще не было), но рассуждал он всегда очень разумно. 
В  конечной точке своих разумных рассуждений он выстрелил себе в сердце.

     Столкновение в Арле с Гогеном  было кульминацией  проявления  этого непонимания Ван Гогом себя, потому,  что Гоген был явной противоположностью  Ван Гога. 
Следует   остановиться на словах:  «этого   непонимания Ван Гогом себя».  Что значит Ван Гог не понимал  самого себя?  Из его писем следует, что он вполне разумно оценивал свои поступки.  Но  только примерив эту фразу к самому себе, читатель сможет понять, как  и  понял  я сам, какая бездна кроется за нашей людей нескончаемой ПЫТКЕ  понять самих себя.
Ван Гог  все время бежал от людей и страдал от одиночества, стремился к общению,  но ни с кем не уживался.


       ВАН ГОГ  -  ГОГЕН. СТОЛКНОВЕНИЕ

    Ван Гог и Гоген в своих письмах и воспоминаниях  после отъезда  Гогена из Арля, «рассыпаются» в любезностях  и взаимных похвалах. Но это все лишь часть правды.
Из письма Ван Гога из Арля 1888  критику Орье после катастрофы с отрезанным ухом, когда он вышел из больницы:

     «Гоген — это удивительный художник,  это странный человек, чья внешность и взгляд смутно напоминают «Портрет мужчины» Рембрандта в коллекции Лаказа. Это друг, который учит нас понимать, что хорошая картина равноценна доброму делу; конечно, он не говорит этого прямо, но, общаясь с ним, нельзя не почувствовать, что на художнике лежит определенная моральная ответственность. За несколько дней до того, как мы расстались, и болезнь вынудила меня лечь в больницу, я пытался написать «его пустое место». Это этюд его кресла коричневато-красного дерева с зеленоватым соломенным сиденьем; на месте отсутствующего — зажжённая свеча и несколько современных романов».
смотри здесь:  http://www.proza.ru/2017/06/07/225

    Между ними продолжалась довольно дружественная переписка и  Ван Гог подарил Гогену несколько своих картин через Тео, но тот факт, что Гоген СБЕЖАЛ, после того как Ван Гог попал в больницу с отрезанным ухом, оставил неприятное чувство предательства, которое они оба ощущали. Ван Гог написал Тео, что он должен прочесть «Тартарен из Тараскона» Альфонса Доде, где Бомпар поступил также как предатель.  Я вспомнил, когда в юности (все главные книги были  прочитаны в юности) читал «Тартарена». История с Бомпаром показалась мне смешной, наподобие историй  Дон Кихота или  героев из «Трое в лодке», но теперь, прочтя у Ван Гога сравнение этой истории с историей  побега Гогена из Арля, я понял не столько Доде,  сколько Ван Гога,  его детскую  открытую душу.

Стоит перечитать этот эпизод, когда в пургу, взбираясь на Монблан, они с Бомпаром одновременно перерезали застрявшую в льдах веревку. И каждый из них решил, что другой погиб.  Бомпар на отпевании Тартарена, (который остался жив),  вдохновенно врал о том, как он старался найти  Тартарена.

Ван Гог  из  письма к Тео: (это искренне,  потому что пишет брату)

       «Я нахожу довольно странным, что он требует от меня картину "Подсолнечники" и предлагает мне, насколько  понимаю, в обмен или подарок кое-какие этюды, оставленные им здесь.  Я отошлю ему его этюды, которые имеют для него, по-видимому, какое-то значение,  - для меня они этого не имеют. Но я оставлю себе мои картины и категорически оставлю себе также и эти самые "Подсолнечники".  У него их имеется уже два, и этого достаточно. А если он недоволен обменом, который он со мной произвел, тогда пусть возьмет обратно маленькую картину из Мартиника  и портрет из Бретани, но в таком случае пусть он возвратит мне и мой портрет, и  "Подсолнечники", взятые им у меня в Париже.
Помнит ли он узел на веревке, который нашел Тартарен на вершинах Альп как раз в тот момент, когда свалился? А ты, желающий знать, как было дело, - прочел ли ты всего Тартарена?
Понять это тебя до некоторой степени научил бы Гоген. Я совершенно серьезно считаю, что ты обязан просмотреть эту страницу из книги Доде».

     «После того, как мы разобрались с полной откровенностью в этих вещах, ничто не препятствует нам смотреть на него, как на маленького тигра, Бонапарта от импрессионизма. Не знаю уж, как и назвать его отъезд из Арля. Это, может быть, напоминает возвращение маленького капрала, названного выше, - тот тоже удрал из Египта обратно в Париж и оставил свою армию в несчастье... Ты правильно говоришь, что отъезд Гогена - нечто ужасное. Это переворачивает все наши планы, для которых мы как раз создали и меблировали этот дом, чтобы приютить в нем друзей в черные дни. Как бы то ни было, мы сохраним мебель и прочее. Весь мир будет теперь меня бояться, но с течением времени это, может быть, и пройдет».

     Это очень длинные цитаты из писем Ван Гога, но нам же нужно все понять.

Тем не менее, я – автор этой статьи «не в обиде» на Гогена, - для гениев это дело обычное,  потому что они вне категорий добра и зла.

     Ван Гог обладал, как это ни покажется странным, при  его феноменальном  упорстве,  СЛАБЫМ характером, неустойчивым  и ранимым.
Гоген, напротив, был сама сила, уверенность в своей правоте и таланте. Ван Гог мечтал о семье, и Тео  частично заменил  ему семью. Гоген же расстался  с  семьей, включая пятерых (!) детей.
(Не бросил, как иногда пишут в его биографиях, а именно расстался, по многим причинам – финансовый крах в Париже, потеря работы, непреодолимое желание рисовать, не принимаемое родителями жены).
 А Ван Гог приютил проститутку Син,  и жил с ней и ее ребенком полтора года.
 
Камилл Писсарро так  отзывался о своем бывшем ученике  Гогене:

     «Настоящий художник должен быть нищ и не признан, его должно заботить искусство, а не мнение остолопов-критиков. А этот человек сам себя назначил гением и повернул дело так, что нам, его друзьям, приходится ему подпевать. Поль вынудил меня помочь ему с выставкой, заставил  написать о ней статью…»

    Гогена картины продавались. Одна за 500 франков, как раз перед приездом в Арль, а у Ван Гога до приезда Гогена - ни одной.
И вот эти два противоположных характера оказались под одной крышей в легендарном Желтом доме.

  (смотри здесь: 
http://www.proza.ru/2017/05/29/174

А это спальня Ван Гога в Желтом доме:

http://www.proza.ru/2017/05/29/175



          ГОГЕН

Автопортрет Гогена   http://www.proza.ru/2017/05/29/184


  Прежде всего,  сам Арль показался Гогену провинциальной скучной дырой. «Самая дрянная дыра на Юге. Все здесь мелко, пошло – пейзаж и люди».
И он сразу же разочаровался в Ван Гоге.
 Ван Гог был не организован во всем, и в бюджете, и в порядке в доме, в одежде, и в отношении к самому себе.
Гоген был  сама система и порядок.

     «Прежде всего, я всюду и во всем нашел беспорядок, бывший мне не по нраву. Ящик для красок едва мог вмещать все эти выдавленные, всегда незакрытые тюбы... то же было в его речах,которые  часто были сумбурны, мне трудно было понять их логику:  Доде, Гонкур и Библия сжигали мозг голландца. В Арле набережные, мосты, лодки, весь юг обращался для него в Голландию...   Несмотря на все мои усилия отыскать у этого беспорядочного ума какую-нибудь логику в критических определениях, я не мог себе объяснить противоречия, которое существовало между его живописью и его убеждениями. Вот, например: у него было безграничное почтение к Мейсонье и глубокая ненависть к Энгру. Дега приводил его в отчаяние, а Сезанн для него был шарлатаном. Говоря о Монтичелли, он рыдал».

     «С первого же месяца я увидел, что наши общие коммунальные финансы начинают приходить в тот же самый беспорядок. Что делать? Ситуация была деликатная. Касса была скромно наполнена его братом, служащим в фирме Гупиль, с моей стороны было то, что было получено в обмен на мои картины. Говорить (а это нужно было) - значило напарываться на очень большую чувствительность. Только с большими предосторожностями и при помощи разных ласковых приемов, мало свойственных моему характеру, мне удалось приступить к вопросу... Надо признаться, мне удалось, это легче, чем я предполагал».


      РАССУЖДЕНИЯ О ЖИВОПИСИ


     Гоген почитал себя учителем, ментором, и Ван Гог признавал это, но в действительности постепенно произошла тончайшая вещь, которую трудно уловить,  все между строк. (Моцарт –Сальери)

 (Рассказ Гогена, напечатанный Ш.Морисом в "Mercure de France")
     “Я провел несколько недель, прежде чем ясно уразумел терпкий вкус Арля и его окрестностей. Это не помешало тому, что работали мы, особенно Винсент, здорово. Один из нас был весь вулкан, другой тоже кипел, но внутренне. Тут была некая борьба, которая уже подготавливалась”.
     «Было бы излишне здесь входить в технические подробности. Это рассказано, чтобы показать, что Ван Гог, не теряя ни крупинки своей индивидуальности, нашел во мне плодотворного наставника. И за каждый день был мне признателен. Об этом он и говорит, когда пишет Альберу Орье, что многим обязан Гогену».

      «Всем этим желтым цветом по фиолетовому, этой работой дополнительными цветами, работой  к тому же, по его обыкновению, беспорядочной, ОН ДОХОДИЛ ТОЛЬКО ДО СЛАБЫХ , НЕПОЛНЫХ И МОНОТОННЫХ ГАРМОНИЙ – ЕМУ НЕ ХВАТАЛО ЗВУКА  ТРУБЫ»
      "Я взял на себя задачу просветить его, что мне было легко, так как я нашел в нем богатую и плодотворную почву. Как все самобытные и отмеченные печатью индивидуальности люди, Винсент не боялся соседей и не проявлял никакого упрямства».
                *      *      *
(Сегодня слова Гогена:   «Ему не хватало  звука    трубы» звучат смешно, весь Ван Гог – это сплошной звук трубы).

Гоген  пишет:
     «С этого времени Винсент сделал удивительные успехи; кажется, он понял, что в нем было, и отсюда вся эта серия - солнце за солнцем, этот полновесный солнечный цвет».
(Хотя подсолнухи Ван Гог нарисовал до прибытия Гогена для декорирования спальни Гогена).

Гоген:
    «Когда я прибыл в Арль, Винсент еще только искал себя, тогда как я - много старше его - уже был сложившимся человеком. Я тоже обязан кое-чем Винсенту - моей уверенностью, что я был ему полезен, укреплением моих предшествовавших живописных идей. И потом, в трудные мгновения я, благодаря ему, вспоминал о том, что есть люди еще более несчастные, чем я».

Жуткий эгоцентризм.

     На самом деле Ван Гог все больше и больше тяготился менторством Гогена,   понимая, что он сам по себе оригинальный художник.  А Гоген, поучая его, постепенно проникся неприятным для его самолюбия чувством, может быть не вполне им осознанным, и даже с некоторым раздражением, что Ван Гог явление необычайное и в чем-то недостижимое.

     Поль Гоген описывал в письме к художнику Эмилю Бернару  в ноябре 1888 года  свою картину «Кафе в Арле» так:
 
     «Я написал также ночное кафе, которое страшно нравится Винсенту, но мне — нет... В верхней части — красные обои; три проститутки: у одной голова в папильотках, другая — со спины, в зеленой шали, третья в ярко-красной шали; слева — уснувший Бишар. Мраморный столик. Всю картину пересекает полоса  голубого  поперечного дыма, но фигура на переднем плане слишком благопристойна...».
 
Ван Гог в письме к Тео   1888:
     «В моем "Кафе" я попытался выразить то, что кафе - это место, где можно сойти с ума или совершить преступление. Я стараюсь это выразить противоречиями нежно-розового, кроваво-красного и темно-винного цвета, сладко-зеленого в стиле Людовика XV и зеленым  веронезом, контрастирующим с темно-зеленым и  голубо-зеленым. Все это выражает атмосферу раскаленной бездны, бледного страдания. Все это выражает мрак, в котором, однако, дремлет сила».

А вот мнения об этих картинах.(Интернет)
Морис Денис, (Maurice Denis)  французский художник символист и теоретик в 1908 году выполнил 7 декоративных панно для дома И.Морозова в Москве под названием «История Психеи». Сейчас находится в Эрмитаже. Будучи в Москве в гостях у И. А. Морозова, Морис особо отметил два «Арльских кафе», висевших в особняке на Пречистенке: «одно Гогена, с арлезианкой, бутылкой, дымом», другое — Винсента Ван Гога,

«ослепительное и все неправильное, но такое пережитое, такое прочувствованное, что “Кафе” Гогена кажется академическим».

Это поразительное точное замечание – просто суть различия их обоих.

В конце концов,  в неявной форме Гоген понимает  суть различия между ним и Ван Гогом.

   В  "Ноа-Ноа"  Гоген пишет:

    «В Арле   я,  после множества приглашений  с  его стороны, наконец, встретился с  Ван Гогом. Он хотел, как он говорил, основать южную мастерскую, шефом которой должен был быть я. Этот несчастный голландец был весь в пламени, весь в энтузиазме. К тому же и чтение "Тартарена из Тараскона" внушило ему представление о юге,  как о чем-то сверхъестественном».
«Со следующего же дня мы принялись за работу: он продолжал писать, я начинал заново. Надо вам сказать, что я никогда не обладал способностью, как другие, находить без мучений все сразу на кончике своей кисти. Такие люди слезают с поезда, берут палитру и в минуту изображают вам солнечный эффект. Как только это высохнет, оно отправляется в Люксембург за подписью: Каролюс  Дюран. Удивлюсь не картине, а человеку - какой он уверенный, спокойный! А я такой неуверенный, такой беспокойный!»

Некоторое  кокетство со стороны Гогена, никогда не встречаемое у Ван Гога.

     Фраза о  «находить без мучений все сразу на кончике своей кисти»  совершенно удивительное замечание Гогена. Эта недостижимость уровня воздействия  ван-гоговской живописи происходит не только из особого его мастерства и манеры живописания, но и очевидной  постоянной страстности, нервности, возбужденности его состояния, которое его в конце концов спалило.
В этой   фразе  Гоген точно выразил то, что мы все прекрасно знаем –  то, что делает  Пушкина, Моцарта, Рафаэля, Ван Гога    нас,  человечества,  любимцами.
 
     Это не случайно проскользнувшая  метафорическая фраза, Гоген  правильно понимал сущность этого явления:
Из Ноа-Ноа :
   «Рафаэль и другие – это люди, у которых ощущение находило форму выражения гораздо раньше, чем  мысль , что позволяло им, и учась, никогда не разрушать это ощущение и оставаться художниками. А для меня великий художник  - олицетворение величайшего интеллекта, ему свойственны чувства, являющиеся выражением наиболее тонкой, наиболее незримой деятельности мозга».  (Из письма Шуффенекеру, 1885).
 
    У меня именно этот  вопрос, точно  и кратко  изложенный  Гогеном, подробно рассматривается  в главе «Детскость»  в книге «Моцарт и Пушкин» (на Прозеру, здесь: http://www.proza.ru/2014/12/29/116)
Это очень важно, потому что составляет  главную особенность творчества Ван Гога.
Цитата  из главы «Детскость»:

«Суть  детскости у творческой личности выражена у Карла Юнга в одном очень насыщенном смыслом заявлении:   «Их суждения..  основываются исключительно на опыте - так исключительно, что, как правило, ИХ СУЖДЕНИЕ НЕ УСПЕВАЕТ ЗА ИХ ОПЫТОМ...Было бы вернее сказать, что они эмпиричны в высшей степени».


   Это   не значит, что у них нет ума,  но они воспринимают мир не умом синтетически,  а комплексно, модельно, образно, более полно и адекватно чем мыслители.


Именно об этом и пишет Гоген:
«Рафаэль и другие – это люди, у которых ощущение находило форму выражения гораздо  раньше, чем  мысль , что позволяло им, и учась, никогда не разрушать это ощущение и оставаться художниками».


     СТОЛКНОВЕНИЕ. ФИНАЛ
 
Гоген:
    «Одной из причин, вызывавших его гнев, было то, что он вынужден был признавать во мне большой ум, между тем как лоб у меня был слишком  мал - признак глупости.  И среди всего этого - великая нежность или, скорее, евангельский альтруизм.
Как бы то ни было, достаточно было сказать ему очень серьезно: "Что с вами, Винсент?", чтобы он, не говоря ни слова, ложился опять в постель и засыпал крепким сном».
     «Мне пришла в голову мысль сделать его портрет в то время, когда он писал столь любимый им натюрморт - подсолнечники. Когда я кончил портрет, он сказал мне:
    "Это совершеннейший  я,  но только ставший сумасшедшим".

 (см. картину здесь)   http://www.proza.ru/2017/05/29/188

    В этот же вечер мы отправились в кафе, он выпил легкого абсента.
Внезапно он бросил мне в голову стакан с его содержимым.
Я увернулся от удара, схватил его в охапку, вышел из кафе, пересек площадь Виктора Гюго; через несколько секунд  Ван Гог заснул и проснулся только утром.....
     Остальное известно всем тем,  кого это может интересовать, и было бы бесполезным об этом говорить, если бы речь шла не об ужасных муках человека, сидящего в доме умалишенных, который в интервалах, когда к нему возвращался разум, понимал свое состояние и в бешенстве писал те дивные картины, которые известны.
     Последнее письмо, которое я получил от него, помечено Овером-на-Уазе. Он говорил мне, что надеялся настолько вылечиться, чтобы отправиться ко мне в Бретань, однако теперь он вынужден был признать невозможность выздоровления.  "Дорогой мэтр (единственный раз, когда он произнес это слово), было бы более достойно, после того как я узнал вас и причинил вам столько неприятностей, умереть в здравом состоянии разума, чем в состоянии его деградации".

Несколько слов об  упомянутой Гогеном картине,  где Ван Гог рисует подсолнухи.
На ней нарисованы «Подсолнухи»,  которые купил японский коллекционер в 1920 году. Картина погибла в 1945 году при бомбардировках  Осаки.  Долгое время картина Гогена считалась единственным сохранившимся изображением  этого полотна,  но недавно  в  архивах в музее Японии была обнаружена  фотография этой картины,  которую я привожу на отдельной странице:

http://www.proza.ru/2017/05/29/192


                ***

Такая приблизительно история их трагических отношений.

    Выглядит,  как будто я  несколько негативен по отношению к Гогену, но это исключительно, чтобы подчеркнуть  несовместимость характеров, приведшую  к катастрофе.
Взятый отдельно,  (если бы я писал статью о нем),  Гоген прежде всего  – гениальный  художник,   который создал восхитительные картины.
Одна из них, может быть наилучшая, находится в Метрополитен музее в Нью Йорке. Это «Two Tahitian Women», нарисованная  им в  1899  на Таити. У одной из женщин  в руках цветы манго.

http://www.proza.ru/2017/05/29/195

Это за четыре года до смерти в его 54- летней жизни (1848-1903), где у   уставшего от жизни Гогена  чистая незамутненная человечность пробилась сквозь все его символистские эксперименты.





                ВАН  ГОГ

 
    Но довольно о Гогене, для полноты картины и объективности, представим  несколько описаний  Ван Гога.
Жюль Бретон:

    «Что бы Винсент ни делал — стоял ли перед своей картиной, носился ли по заснеженным парижским улицам в козьей куртке и меховой шапке, спорил ли с другими художниками об искусстве, бродил ли по галерее или музею, распивал ли с Гогеном по стаканчику абсента — Винсент, увы, пристрастился к этому мутному ядовитому напитку, — он никогда не отдыхал, не давал себе ни малейшей разрядки. В нервном раздражении, к которому примешивалась глухая обида на то, что его не понимают, он невольно обращал свой гнев и на самых близких ему людей. Одержимый единственной мыслью об искусстве, он был нетерпим, груб и вспыльчив».

Еще один пример из Бретона:.
      «Личность художника поражала и смущала всех, кто с ним сталкивался. Гюстав Кокио описывал его как человека «раздражительного и взбалмошного», который «оставался как бы в стороне от всех нас». В рабочей блузе, со своей неизменной трубкой в зубах, Винсент спорил до одурения, никогда не упуская случая придраться к словам собеседника и вспыхивая при малейшей попытке ему противоречить».

Даже в отношениях с  терпеливым Тео.

     «Из-за его беспорядочности и необузданности в квартире на улице Лепик, где миролюбивый Тео, привыкший к размеренному существованию, хотел бы жить в покое и комфорте, воцарился невообразимый хаос. Несмотря на все свое долготерпение и любовь к Винсенту, в которого он верил больше, чем когда бы то ни было, Тео иногда доходил до отчаяния из-за того образа жизни, какой ему навязывал брат, всегда возбужденный, снедаемый страстью к искусству и готовый обрушить на голову Тео незаслуженные попреки».

     «Домашняя жизнь стала для меня почти невыносима, — жаловался Тео в письме к одной из сестер. — Я надеюсь, что он поселится отдельно… В нем уживаются как бы два человека: один — на редкость одаренный, чуткий, добрый, другой — эгоистичный и жесткий. Конечно, он сам себе враг, потому что отравляет жизнь не только другим, но и самому себе».

из Ревалда:
Гоген рассказывал Эмилю Бернару: "С того момента, как встал вопрос о моем отъезде из Арля, Винсент был таким странным, что я боялся лишний раз дохнуть. Он даже спросил меня: "Ты собираешься уехать?" - и когда я ответил: "Да", - он вырвал из газеты и сунул мне в руки заголовок: "Убийца скрылся". 

      Хотя Гоген старался не вступать в пререкания с Винсентом, истинная или кажущаяся непоследовательность друга доводила его до белого каления. Впоследствии он писал в своих воспоминаниях:
    "Несмотря на все мои усилия распутать хаос, царящий в его беспорядочном мозгу, и заставить его быть последовательным в своих мнениях, я сам никак не мог объяснить себе всех противоречий между его живописью и критическими высказываниями". Гоген добавлял, что очень скоро почувствовал, "как между нашими двумя натурами вулканической у него и не менее кипучей, хоть и более скрытной у меня назревало столкновение". 

   Все это я привожу, чтобы читатель мог представить, с каким характером столкнулся Гоген.


       МЕСТО ДЕЙСТВИЯ  -  АРЛЬ


    Нельзя для полной картины не сказать буквально несколько слов о месте действия.
Нужно учесть что Арль  был бывшей римской провинцией.  Арлеанцы помогали Цезарю победить Помпея.
В городе осталось много римских скульптур и амфитеатр,  который во времена Ван Гога использовался для боя быков. Ван Гог посещал их.
    Я был на бое быков в Мадриде и сидел в на теневой стороне  (дорогие билеты),  во втором ряду, прямо перед  ареной.   Это было  1 мая и в этот день президент Испании  сидел в специальной ложе прямо надо мной только на 20 рядов выше.  Один из тореадоров, (у меня сохранилась статья и имя соответственно),  подарил президенту отрезанное ухо поверженного быка.
     Арльский амфитеатр напоминает Колизей, но только два яруса.  См...

    Для Ван Гога в моральном бою с Гогеном он почувствовал себя поверженным и подарил кусок своего уха служащей   борделя Рашель. (Мое предположение, скорей всего, литературное).

     Арль,  естественно,  гордится  Ван Гогом.  Еще бы,  все места,  связанные с ним  привлекают   туристов.
Все здания или места Арля, которые  изображены на его картинах, снабжены панелями с  репродукциями  его картин. Ночное кафе по-прежнему желтое и называется теперь  «Кафе Ван  Гог», есть и отель его имени.
 К сожалению,  перед  зданием мэрии нет обелиска с именами законопослушных жителей Арля, подписавших письмо с просьбой  поместить  Ван Гога в сумасшедший дом.
Я не поленился перевести этот материал для любопытствующих.

« 27 Февраля  1889
Петитция от жителей,  проживающих около Площади Ламартин
Жаку Тардю,  Мэру Арля
Уважаемый Мэр

Мы подписавшиеся, жители пл.  Ламартин города Арля имеем честь сообщить Вам, что имеются случаи,  когда человек по имени Vood (Vincent) (так в тексте),  пейзажист  и гражданин Голландии, проживающий на этой площади,
ведет себя так как будто он не в своем уме, и что он злоупотребляет спиртным, после чего
находится  в состоянии перевозбуждения,  в котором   не осознает, что он говорит и что он делает.
Поведение его по отношению к публике непредсказуемо, что является причиной страха для всех жителей окрестности и особенно   для женщин  и детей.
Ввиду этого, нижеподписавшиеся имеют честь потребовать, во имя общественной безопасности, чтобы  человек по имени Vood (Винсент), возвратился   немедленно в  его семью, или они должны выполнить все формальности с документацией для  помещения его в приют для умалишенных, чтобы предотвратить впредь  такие неприятные случаи.
Мы смеем надеятся, господин Мэр, что учитывая серьезность ситуации, представленной нами,  Вы рассмотрите нашу петицию с уважением,  которое она заслуживает.
Имеем честь с   глубоким уважением, Господин Мэр. Жители Вашего округа:
D. Crevoulin, grocer; Esprit Lantheaume; Fayard; Viany, retail tobacconist; Siletto Fran;ois; Claude Reynaud; Conry, blacksmith; Maurice Villaret; Louis Cleheylan; Coste; Julien; Mrs Dayan; Fran;ois Trouche; E.[?] Coulomb; Aubert Victor, Mar;chal; Berthet Adrien, ganger plate-layer; Gion Joseph; Bonifay; the widow Nay; May;; the widow V;nissac; Soul;; Chareyre; J. Boissi;; A.[?] Charabas.

Интересно  как  Ван Гог отреагировал на это   событие. Почитаем его письмо к Тео:
19 марта 1889
    Твое теплое письмо проникнуто такой братской тревогой обо мне, что я счел долгом нарушить свое молчание. Пишу тебе в здравом уме и памяти, не как душевнобольной, а как твой так хорошо тебе знакомый брат. Вот как обстоит дело. Кое-кто из здешних жителей обратился к мэру (фамилия его, кажется, Тардье) с заявлением (больше 80 подписей) о том, что я - человек, не имеющий права жить на свободе и так далее в том же духе.
После этого не то местный, не то окружной полицейский комиссар отдал распоряжение снова госпитализировать меня.
Словом, вот уже много дней я сижу в одиночке под замком и присмотром служителей, хотя невменяемость моя не доказана и вообще недоказуема.
Разумеется, в глубине души я уязвлен таким обращением; разумеется также, что я не позволяю себе возмущаться вслух: оправдываться в таких случаях - значит признать себя виновным.
Предупреждаю тебя: не пытайся меня вызволить. Во-первых, я этого и не прошу, так как убежден, что обвинения отпадут сами собой. Во-вторых, вытащить меня отсюда было бы нелегко. Если я дам выход своему негодованию, меня немедленно объявят буйнопомешанным. Если же я наберусь терпения, сильное волнение, вероятно, усугубит мое тяжелое состояние; впрочем, будем надеяться, что этого не случится. Вот почему я прошу тебя настоящим письмом ни во что не вмешиваться и дать событиям идти своим ходом.
 
Ты, конечно, отдаешь себе отчет, каким ударом обуха по голове оказалось для меня то, что здесь так много подлецов, способных всей стаей наброситься на одного, да еще больного человека.
Я убежден, что г-н мэр, равно как и комиссар, стоят на моей стороне и сделают все от них зависящее, чтобы эта история закончилась благополучно. Здесь мне, в общем, неплохо, хотя, конечно, не хватает свободы и еще многого. Кстати, я им объявил, что мы не в состоянии пойти на новые расходы, а без денег я никуда не могу переехать, и что я не работаю вот уже три месяца, хотя мог бы работать, если бы мне не мешали и не раздражали меня.
Как себя чувствуют мама и сестра?
Поскольку у меня нет никаких развлечений - мне не дают даже курить, хотя остальным пациентам это не возбраняется, - поскольку делать мне нечего, то я целыми днями и ночами думаю о тех, кого знавал.
Сколько горя - и, можно сказать, ни за что!
Не скрою от тебя, я предпочел бы сдохнуть, лишь бы не быть причиной стольких неприятностей для других и самого себя.
Что поделаешь! Страдай и не жалуйся - вот единственный урок, который надо усвоить в этой жизни».


            СТРАХ


    После помешательства  Ван Гог  прожил полтора года в состоянии перманентного страха в ожидании приступов (от декабрь 1888  до самоубийства в июле 1890).
После  инцидента в Арле  начался его мучительный путь ....к самоубийству,  который он сам описал подробнейшим образом, и о котором нельзя читать без  сострадания. 
    Человеческая жизнь   так насыщена проблемами и страданиями, что наши чувства уже притупились  и  чьи-то отдаленные муки  могли бы вызвать у нас только  чисто  академический интерес, если бы  это описание,  эти письма не отразили бы подобную череду шествий на казнь десятков гениев .

   
         ХРОНОЛОГИЯ
 этого короткого драматического промежутка. с декабря 1888 до  29 июля 1890 года   включает три части

1.  Ван Гог находится в Арльский больнице, первоначально из-за отрезанного уха, потом его запрятали туда же по просьбе  « трудящихся».

2   По совету пастора Салля  и по собственному убеждению он решил переехать в  в психиатрическую  лечебницу в Сен-Реми под Арлем, где он пробыл целый год,  с мая 1889 по май 1890.

3.  Затем он покинул  лечебницу с диагнозом доктора  Пейрона «излечен»,  и с мая 1890  до смерти 29 июля 1890 года     он жил в Овере-сюр-Уаз недалеко от Парижа,  где он и похоронен.



    Когда мы смотрим на его знаменитую картину «Церковь в Овере», то это именно тот самый Овер-сюр-Уаз, где он  умер и похоронен, а Уаз  (Уаза , фр. Oise [waz])  это река, на которой расположен Овер  (происходит от названия речки Яуза, что в Москве). История такая, когда Александр I   вошел в Париж, он приказал первым делом переименовать Сену в Солому.  Но свободолюбивые  французы вышли на улицы, пришлось ограничится маленькой речкой в Овере. Но как всегда запутались в произношении,  и вместо Яузы получилась Уаза. Так и осталось.)
Это я вроде пошутил, чтобы снять напряжение.


       ВЕРНЫЕ ДРУЗЬЯ ВАН ГОГА

    В главах о Ван Гоге я только вскользь упомянул имя художника Эмиля  Бернара, с которым Ван Гог познакомился в Париже,   когда они брали классы у  Фернана Кормона. Бернар был на 15 лет младше  (1868-1941)
Именно Бернар обратил внимание критика Орье на Ван Гога и все время поддерживал его дружески. В последний год жизни Ван Гога 1890, Бернар вдруг погрузился в религиозный мистицизм,  и Ван Гог, не отличавшийся терпимостью,  несколько охладел к нему.
    Абсолютно необходимо упомянуть почтового служащего Рулена (Joseph Roulin).
За свою доброту и человечность   Рулен был вознагражден мировой известностью.   Он упоминается во всех биографиях о Ван Гоге, и, кроме того, Ван Гог   нарисовал дюжину портретов его, его жены и детей.
 https://en.wikipedia.org/wiki/The_Roulin_Family.

Как сказал Заболоцкий:  «Любите живопись, поэты», и я добавлю «Любите  также и живописцев».

     Нельзя забыть и протестантского пастора Фредерика Салля, с которым Ван Гог познакомился в Арльской больнице, когда попал туда  с отрезанным ухом.  Пастор оказался истинным христианином и помогал Винсенту  до самого конца.
 
   В тяжелый момент, когда после трагедии с ухом весь Арль был против Ван Гога,  его навестил  Поль Синьяк, и они провели вместе целый день, и это очень поддержало его.

   Еще один человек, прославленный Ван Гогом, был доктор Рей. Он лечил Винсента в Арльской больнице и был единственным,  кто протестовал против требования жителей Арля об изоляции Ван Гога, считая их требование необоснованным.
Ван Гог написал портрет доктора  в благодарность  за его более чем профессиональное отношение в Арльской больнице, но  портрет доктору не понравился и  он использовал его, чтобы закрыть дыру в курятнике, где она и была обнаружена  позже.  Потом ее приобрел  С.И. Щукин, и теперь она находится в в  цветаевском музее в Москве (ГМИП).


1. БОЛЬНИЦА В АРЛЕ

Первый приступ

Когда  Ван Гог попал в больницу,  Эмиль Бернар написал письмо Альберу Орье:

    "Винсента отвезли в больницу, состояние его ухудшилось. Он хочет, чтобы его поместили вместе с другими больными, прогоняет сиделку и умывается в угольном ведре. Можно подумать, что его цель - евангельское умерщвление своей плоти. Его были вынуждены запереть в отдельной палате". И Бернар восклицал: "Мой дорогой друг погиб, и его смерть, видимо, вопрос ближайшего времени!"  (Ревалд – французский источник)

      Ревалд:
   «В течение трех дней он оставался без сознания. Почтальон Рулен, ежедневно навещавший своего друга, на третий день решил, что уже наступил конец, но немного спустя больной пришел в себя. Когда приехал Тео, ему не оставалось ничего другого, как только утешать брата. Своей невесте Тео сообщал:   
"Пока я с ним, он в какие-то моменты ведет себя нормально, но очень скоро он снова пускается в рассуждения о философии и теологии. Очень тяжело видеть все это, потому что время от времени он начинает сознавать, чем болен, и в эти моменты пытается плакать, но слез нет. Несчастный борец и несчастный, несчастный страдалец! В настоящий момент никто ничего не может сделать, чтобы облегчить его страдания, хотя страдает он глубоко и сильно. Если бы у него был кто-нибудь, перед кем он мог бы раскрыть душу, возможно, дело никогда бы не дошло до этого". 
   

    Ван Гог  провел в больнице две недели, 7 января 1889г. Его отвез домой все тот же  Рулен, постоянно информировавший Тео о состоянии здоровья Винсента. Именно во время нахождения в арльской больнице  Ван Гог познакомился  с пастором Саллем и доктором Реем, проходившим практику при больнице
Желтый дом все еще продолжал оставаться местом жительства Ван Гога и из больницы он возвращался туда.
 

      Второй приступ.   

Нормальное состояние  длилось один  месяц  после того как его выписали из больницы. Неожиданно у него появилась мания преследования и его снова отправили  больницу, где он пробыл целую неделю.
 
   Вторично выйдя из больницы, Ван Гог вернулся  немедленно к живописи и  именно тогда создал свой автопортрет с еще перевязанным ухом, и написал Тео,  что заходил в публичный  дом  поговорить об инциденте, где его успокоили  сказав,  что такие инциденты, как тот, что произошел с ним, здесь считаются обычным делом.


        Ван Гог о «просьбе трудящихся»

И тут-то совсем некстати  и произошел, описанный мною выше,  эпизод водворения его в больницу по просьбе жителей.
26 февраля к нему явился полицейский чиновник, опечатал его дом и вновь водворил Винсента в больницу.
Один!   Никто его не защитил не взял к себе,  не поручился,   ужасно.  Но винить некого. С ним ужиться было невозможно. Он вел себя как ненормальный.  Я уже упомянул о точности этого слова.  Оно  отличается от  «сумасшедший»  и ближе всего характеризует поведение Ван Гога. 
Тео тоже не мог, потому что он зарабатывал деньги для их обоих существования. Доктор Рей протестовал, но безуспешно.
Я всегда вспоминаю подвиг Снеткиной, спасшей Достоевского.  Не нашлось такой женщин в окрестностях жизни Винсента.
   Много месяцев спустя Ван Гог сожалел, что послушно последовал за полицейским и жаловался брату: "Я упрекаю себя за трусость; я должен был отстаивать свою мастерскую, даже если бы это привело к драке с жандармами и соседями. Другой на моем месте схватился бы за револьвер, и, конечно, если бы я, художник, убил нескольких болванов, меня бы оправдали. Так мне и надлежало поступить, но я оказался трусом и пьяницей".  (Письмо Ван Гога к Тео, 10 сентября 1889 г., Сен-Реми).   

 Третий приступ. 

В больнице у него произошел третий приступ и
пастор Салль написал об этом подробно Тео:

 "Ваш брат с большим спокойствием и совершенно разумно говорил со мной о своем положении, а также о петиции, подписанной его соседями. Эта петиция чрезвычайно расстроила его. "Если бы полиция, сказал он мне, - встала на мою защиту, запретив детям и даже взрослым собираться вокруг моего дома и заглядывать в окна, как они делали (словно я какое-то диковинное животное), я был бы куда спокойнее; во всяком случае, я никому не причинил вреда". Короче, я нахожу, что брат ваш преобразился, и дай Бог, чтобы дело и дальше шло на поправку, хотя состояние у него все еще неопределенное и невозможно объяснить те неожиданные и полные перемены, которые происходят в нем". 
 (Письмо пастора Салля к Тео Ван Гогу,  18 марта 1889 г., Арль.
   
    Из писем пастора Салля  следует,  что все его разговоры с Ван Гогом привели их обоих к выводу что  нужно пожить в приюте для душевнобольных в Сан-Реми. Все эти непрерывно повторяющиеся приступы  и  угроза хоть и несправедливых жалоб жителей, вынудили Винсента сргласится с Саллем.
 
    Ван Гог  был обеспокоен тем, что пребывание в приюте добавит расходов, но Тео согласился взять на себя дополнительное финансовое бремя. "Если бы не твоя дружба, - писал ему Винсент, - меня безжалостно довели бы до самоубийства: как мне ни страшно, я все-таки прибег бы к нему".
 
 Желтому дому пришлось  сказать прощай.
 
    А между тем, как пишут в  романах, Тео  собирался жениться, и уже день свадьбы был назначен, и это стало еще одной из причин  беспокойства для Ван Гога.
С одной стороны меньше внимания ему, с другой - возрастут расходы, и он не хотел быть обузой.
В жизни братьев появилось новое действующее лицо – жена Тео, о которой необходимо сказать несколько слов. Как раз в контексте упоминания о Снеткиной и Достоевском.

    Тео очень повезло с женой, даже несмотря, что он прожил с ней всего   год  и девять месяцев  (17 апреля 1889 года - 25 January 1891).
Она была выдающейся женщиной по всем параметрам  (характер, интеллект, внешность).

    Я много времени посвятил проблеме "плохих" и хороших жен.  (См главу «Розы Гименея»  в «Пушкине и Моцарте»    http://www.proza.ru/2014/09/07/1694). В главе этой я описал двух "плохих" жен - у Пушкина и Моцарта, и упомянул хороших  - Снеткину у Достоевского и  Веру Слоним у Набокова.  К ним нужно добавить и Йоханну Ван Гог–Бонгер.
См фото
http://www.proza.ru/2017/05/29/201

http://www.liveinternet.ru/users/2010239/post374096884/  (Это пост о ней)

    Йоханна  Бонгер, родилась в 1862  году,   (она была на пять лет младше Тео)   в интеллигентной семье, говоря сегодняшним языком.  Играла на пианино, выучила английский язык,  усовершенствовала его в Лондоне, где получила степень бакалавра.  Короче, умная образованная женщина.  Позже она стала  феминисткой в лучшем смысле этого слова.
 
   Цитата из сайта  Анатолия Парашутова:

    «Йоханна увлеклась феминистским движением, борьбой женщин за свои права - право голоса, право баллотироваться на должность, право вступать в брак в 18 лет без согласия родителей (до этого такое право давалось женщине только по достижении 30 лет!). Она считала, что женщина имеет право открыть свой собственный счет в банке, право наследовать имущество, право получать знания в государственных ВУЗах и т.д.
В возрасте двадцати двух лет Йоханна стала учительницей английского языка в школе-интернате для девочек в небольшом городке Элбург, неподалеку от города Зволле. А в середине 1880-х годов преподавала в средней школе для девочек в Утрехте»

     Она написала несколько милых дружеских писем Винсенту,  называя его братом. 
У Йоханны и Тео родился здоровый сын, несмотря на то, что Тео имел гроздь болезнй, включая и вылеченный сифилис.
Его правнук  Тео ван Гог,  кинорежиссер , названный Тео в честь дяди Тео - участника Сопротивления, расстрелянного немцами,  был зверски убит морокканским мусульманином (Mohammed Bouyeri)  за фильм  Покорность (Submission) (2004), критиковавших положение женщин в Исламе.

    Этот жуткий эпизод вызвал, конечно, гнев и  появление на политическом горизонте Голландии   Герта Вилдерса, который выступает за сотрудничество с Россией и отмену санкций и   является сторонником Израиля в ближневосточном конфликте и 2 года прожил в этой стране. Вилдерс считает, что «Израиль является первой линией обороны Запада» против того, что он называет исламской угрозой.

   Йоханна, по существу, представила Ван Гога миру. Заслугу ее трудно переоценить. За короткую совместную жизнь с Тео она  поняла, к чему ее муж стремился всю свою жизнь.
   Тео хотел опубликовать письма брата и сделать его картины достоянием общества.  Последние его усилия в жизни  после смерти брата были направлены на организацию посмертной выставки. 
   Тео внушил Йоханне главную мысль – картины брата являются  картинами  выдающегося художника. Никто другой как Тео, замечательный арт-диллер, помогавший всем модернистам и продвигавший их живопись, даже рискуя своей карьерой у Гупиля, не мог не понимать это лучше всех.
Он знал мнение таких гениев как Моне, Гоген, Писсарро, Сера о своем брате и все они признавали в нем гения.
    Йоханна это усвоила со свойственным ей умом  и образованностью. Она сохранила коллекцию целиком. В 1892 устроила посмертную выставку работ Ван Гога. Она отредактировала и издала его письма в трех томах (1914) и позже перевела их на английский.
Ей помогали  друг Ван Гога Эмиль Бернар, о котором я уже упоминал, и Евгений Бош, которому она подарила его портрет,  нарисованный Ван Гогом.

Кстати, «Виноградники в Арле», находящиеся в Цветаевском музее в Москве,  купила за 400 франков сестра Евгения - Анна Бош.

     Говоря о Йоханне, нужно вспомнить, что после замужества она предложила Тео поселить Винсента у них, и Тео в письме к ней перед женитьбой деликатно объяснил  невозможность этого из-за  Винсента характера
  (В контексте главы о помешательстве это очень интересно почитать привожу в сноске).

    "Самая большая трудность состоит в том, что он всегда болезненно воспринимает любое внешнее воздействие, независимо от того, здоров он или нет. Если бы ты знала его, то поняла, как трудно решить, что с ним делать. Как тебе известно, он давно порвал со всеми так называемыми условностями. По его одежде и манерам сразу видно, что это человек совершенно особый, и уже много лет назад те, кто встречался с ним, говорили: "Он сумасшедший". Мне все это безразлично, но дома у нас жить он не сможет. Даже в его манере разговаривать есть нечто такое, от чего люди либо становятся о нем очень высокого мнения, либо вовсе не переваривают его. Он всегда находит людей, которых влечет к нему, но в то же время у него много врагов. Безразличные отношения для него немыслимы. У него всегда либо одна крайность, либо другая. Даже его лучшие друзья не всегда могут легко поладить с ним, так как он никого и ничего не щадит. Если бы у меня было время, я поехал бы к нему, возможно, отправился бы вместе с ним в длительное путешествие пешком, так как сейчас это единственное, что способно хоть немного успокоить его. Если бы я мог найти кого-нибудь из художников, кто согласился бы на такую поездку с ним, я послал бы к нему этого человека. Но те, с кем он хоть как-то может ладить, боятся его, и его совместная жизнь с Гогеном ничего не изменила - напротив. Кроме того, есть еще кое-что, из-за чего у меня не хватает смелости пригласить его сюда..."
 

   2. В Приюте Сен Реми Ван Гог провел ровно год.

с мая 1889 по май 1890.

    Тео написал директору приюта доктору Пейрону письмо с просьбой принять Ван Гога в приют, где в частности просил:
   «Учитывая, что изоляция его желательна главным образом для того, чтобы предупредить повторение приступов, А НЕ ПОТОМУ, ЧТО ОН НАХОДИТСЯ В НЕУРАВНОВЕШЕННОМ УМСТВЕННОМ СОСТОЯНИИ, я надеюсь, вы сочтете возможным разрешить ему писать картины за пределами убежища, если он того пожелает».

     Этот год был  годом непрерывных мучений, и Ван Гог мужественно старался преодолеть весь этот кошмар.

Из письма Винсента к Тео:

     «Ты знаешь, я страшно страдаю от повторяющихся припадков, и притом - как раз тогда, когда я уже начал надеяться, что их больше не будет... В течение нескольких дней я был совершенно вне себя, как в Арле, и это тем хуже, что, надо думать, кризисы и в дальнейшем будут повторяться, - это ужасно!
Я хотел тебе сказать, что считаю, что хорошо сделал, приехав сюда. Прежде всего потому, что, видя в этом зверинце действительную жизнь помешанных и различных сумасшедших, я теряю прежний смутный страх, боязнь этой вещи и постепенно начинаю смотреть на умопомешательство как на болезнь.
Хотя здесь есть несколько тяжело больных, страх, ужас, который я прежде испытывал перед сумасшествием, уже сильно ослабел. И хотя непрестанно слышатся крики и ужасный вой, вроде как от зверей в зверинце, тем не менее люди здесь хорошо понимают друг друга и один помогает другому, когда тот впадает в кризис».

   Приступы непрерывно продолжались,  чередуясь с неделями депрессий.
Ему то разрешали покидать помещение и рисовать на открытом воздухе, то запрещали,  и он неделями сидел в своей комнате, и если и рисовал, то виды из окна с решеткой.
Тем не менее он не сдавался. Из письма к Тео:

    "Во время приступов  я боюсь страданий и мук, боюсь больше чем следует, и, быть может, именно эта трусость сейчас заставляет меня есть за двоих, много работать, поменьше встречаться с другими пациентами из-за боязни рецидива, в то время как раньше у меня не было желания поправиться; одним словом, в настоящий момент я пытаюсь выздороветь, как человек, который пробовал утопиться, но, найдя, что вода слишком холодна, пытается выбраться на берег". 

    Из Парижа от брата поступали хорошие новости, но  страх приступов  доминировал в сознании и поведении Ван Гога, даже хорошие новости уже не радовали его, они никак не изменили ситуации.
Статьи Орье,  о которых я писал   в предыдущих частях,  появились как раз в этот период.
    На двух больших выставках  «Группы двадцати»  и «Независимых» (известные события в истории постимпрессионизма) картины Ван Гога вызвали большой интерес. Наконец,  первая большая продажа, о которой я уже упоминал,  400 франков за «Виноградники в Арле».

   Но психичесое  состояние измученного и измотанного Ван Гога шло в необратимом направлении.  Эти новости уже не могли ничего изменить.

Из Ревалда:
"24 февраля доктор Пейрон сообщил Тео, что у Винсента начался новый приступ, после того как он два дня провел в Арле, куда его, по-видимому, отпустили без провожатого. Его привезли в Сен-Реми на телеге, и было неизвестно, где он провел ночь.
   Несколько дней спустя доктор снова написал, сообщая, что этот приступ оказался длительнее предыдущего и что теперь окончательно доказано (!), как вредны художнику подобные прогулки в Арль".
 
     После этого опять наступила череда беспросветных дней, а еще хуже ночей.
В конце концов, вместе с доктором Пейроном они пришли к выводу, что  приют действует на него угнетающе и, возможно, смена обстановки как-то  поможет улучшить ситуацию.
Винсент   написал Тео: "Теперь я оставил всякую надежду, даже совсем отказался от нее. Может быть, может быть, я действительно вылечусь, если поживу немножко в деревне". 


   3. ОВЕР. ПОСЛЕДНИЙ ПРИЮТ

    Ван Гог покинул лечебницу Сен-Реми 16 мая 1890 г., пробыв в ней ровно год.
В списке добровольно госпитализированных доктор Пейрон отметил дату выбытия, сопроводив ее следующим замечанием, которое я привожу потому что в нем кратко подведен итог его жизни в приюте:

      "У пациента, хотя он и вел себя большей частью спокойно, за время пребывания в заведении было несколько приступов длительностью от двух недель до одного месяца. Во время этих приступов пациент был подвержен паническому страху и несколько раз пытался отравиться, глотая либо краски, которые употреблял для работы, либо керосин, который умудрялся стащить у служителя, пока тот наполнял лампы. Последний приступ случился с ним после предпринятой им поездки в Арль и длился около двух месяцев. Между приступами пациент был совершенно спокоен и усердно занимался живописью. Сегодня он просил выписать его для отъезда на север Франции, надеясь, что климат там будет более благоприятен для него".
 
    Из приюта Ван Гог один  поехал в Париж.   Тео встретил его на вокзале.
Он увидел впервые  жену Тео и своего племянника.
Судя по рассказам о нем и его письмам,  Йоханна  ожидала увидеть изможденного больного человека,  но была удивлена  увидев  хорошо выглядевшего человека.
Вот  широко известная цитата об ее впечатлении:
    "сильный, широкоплечий, со здоровым цветом и веселым выражением лица; весь вид его выдавал твердую волю... Он абсолютно здоров, он выглядит гораздо лучше, чем Тео".
 
   Я привожу этот текст с вполне определенной целью.  Дело в том, что Тео был на пороге смерти  и выглядел не лучшим образом. Если Винсент застрелился, то Тео умер как раз от болезней. И  впечатление Йоханны имело свой трагический смысл.


   За три дня который Винсент провел у  Тео он был переполнен впечатлениями. Прежде всего, он  познакомился с женой Тео, и  поглядел на малыша, своего тезку.  Для такого  чувствительного человека как Винсент это уже потрясение.   Йоханна очень ему понравилась и он был рад за брата.  И, главное, он вдруг сразу  увидел  все свои картины, которые месяцами отправлял Тео. Вся квартира была заполнена ими.
Это очень сильное впечатление, даже ошеломляющее.  Это нигде не зафиксировано, поэтому я восполняю этот недостаток своим воображением.

    Винсент непрерывно, как обреченный, рисовал одну картину за другой, и как только они высыхали, паковал и отправлял брату. На двух выставках,  на которых его картины произвели неожиданное впечатление,  он не был, находясь в заточении в Сен-Реми.
И  вдруг,  на всех стенах квартиры  его картины, он доставал их из всех кладовок, где они были сложены штабелями,  раскладывал их на полу и смотрел...
   От этого одного можно было сойти с ума. Итог целой жизни. Он увидел, уже забытую  им самим,  картину   «Едоки картофеля», которой у меня посвящена целая часть.
   С вами читатель не случалось ничего подобного, хотя бы в миниатюре?  Вдруг увидеть на витрине магазина свой опубликованный роман, или что-нибудь в этом роде.

    Ван Гог потрясен. После заточения вдруг Париж с выставками, где он вдруг окунулся в мир современной живописи.
Все друзья и знакомые  пришли навестить его. Брат Йоханны – Андрис Бонгер, Тулуз Лотрек, Камилл Писсарро, папаша Танги, у которого тоже хранились картины Винсента,  и много других людей.
Ни Эмиль Бернар ни Гоген не пришли навестить его.  Удар для  Ван Гога.

    Это был резкий переход от одиночества и заточения в мир общения, и очень важно, в  мир, где ему не было места.
Все это  он не мог выдержать. Через три дня он уехал в Овер.
Он предположительно осознал, что  стандартные 150 франков высылаемые ему, теперь нужны самому Тео. (Уместно заметить, я нигде раньше об этом не упомянул, что зарплата почтового служащего – друга Ван Гога Рулена, составляла 100 франков, на которые он содержал свою семью).

    Здесь появляется доктор Гаше, на которого Тео возлагал большие надежды,  потому что он был в отличие от доктора Рея ценитель импрессионистской живописи. Кроме всего, он лечил Мане Ренуара и Писсарро.
  Портрет доктора Гаше, нарисованный Ван Гогом,  был в 1990 году через 100 лет после смерти художника продан за 82 миллиона долларов.
Камилл Писсарро,  бывший пациент доктора, познакомил Тео с Гаше,  как с человеком,  который интересуется живописью  и понимает художников.
    Доктор нашел для Винсента гостиницу за 6 франков в день, но Ван Гог сам нашел комнату  у Раву с пансионом за 3 с половиной франка. В этой комнате он и умер.
(Гаше умер  в 1909 году и похоронен на кладбище Пер-Лашез).

Его  знаменитый  портрет  был первый раз продан Йоханной за 300 франков в 1897 году,  и потом несколько раз перепродавался, пока не оказался в галерее в Штутгарте. В 1937 картину конфисковали нацисты в процессе кампании с дегенеративным искусством,
(я испытываю глубокое удовлетворение, что нынешние воинственные критики модернистского  искусства, всех этих Ван Гогов, Шагалов, Кандинских, Малевичей,  и так далее,  находятся в одном лагере с нацистами).
 
    Геринг  продал эту картину  в 1939 году. Картина оказалась во Франции и оттуда была переправлена в Нью-Йорк, где ее как раз в 1990 году и купил японский миллионер   на аукционе Кристи   (его имя Ryoei Saito)   за $82.5 миллиона долларов.
 
    В Япони  картинам Ван Гога не везло. «Подсолнухи»  погибли во время бомбардировок, а портрет Гаше  владелец завещал  сжечь вместе с собой после смерти. Позже, правда, он передумал, но местонахождение картины не известно.

Второй вариант портрета  находится в музее Орсэ в Париже.

Взаимоотношения Ван Гога и Гаше были неоднозначны.  Нужно упомянуть, что Ван Гог влюбился в 20-летнюю дочь Гаше, которую звали Маргарита, и не без взаимности. (Мастера и Маргариты не получилось, увы, а могло бы спасти Ван Гога).  Кстати, она никогда не вышла замуж.
Написав, это я подумал насколько наше сознание и даже подсознание пропитано литературными ассоциациями  и определяет направление нашего мышления.
Я написал книжку в соавторстве с Мишей Любиным о «Мастере и Маргарите», где рассматривается множество проблем, поднятых в романе. Но только сейчас обратил внимание, что описывая беззаветную любовь Маргариты к Мастеру, Булгаков несомненно выразил и свои личные переживания и чувства о преданной женщине.
 
Преданная женщина!  Какое сакральное явление природы.

    Нужно отдать должное Гаше, он делал все, что было в его силах, но помочь Винсенту уже было невозможно.

   Ван Гог был вдруг вброшен в полный вакуум, называемым одиночество. Да еще одиночество наедине со своим воспаленным мозгом со всеми мыслями
о больном брате, судьбе ребенка, денежных долгах и зависимости, разочарованием от всего вдруг увиденного в Париже. Жутко представить. 

 «Я очень интересуюсь моим маленьким племянником и беспокоюсь о его благополучии. С тех пор как вы утвердились в мысли назвать его в мою честь, я желаю, чтобы душа ему досталась менее беспокойная, чем у меня. С такой никакой жизни». 

 
     Если бы Винсент был сумасшедшим, он продолжал бы жить в таком состоянии, сколько ему позволяло здоровье, но поскольку он не был, то он постепенно пришел к выводу, что такая жизнь больше невозможна и решил остановить ее.
Он сражался с недугом до последнего.  Это совершенно невероятная, единственная в мире история жизни человека, которая оказалась письменно документально зафиксирована.

    Он рисовал, он писал письма,  он старался правильно питаться. Он добровольно переехал в приют для душевно больных, он ушел оттуда, потому  что полагал, что на севере ему будет лучше.
Когда он понял, что проигрывает это войну с надвигающимся безумием, он решил прекратить ее, пока он оставался в полном сознании.

    Я иногда  сам сталкиваюсь с проблемой о бессмысленности жизни и, фигуративно говоря, прихожу к неутешительному  выводу, что уход из жизни иногда приемлемый выход. Как обыкновенный человек я нахожу  решение этой проблемы в помощи своим родным и близким, полагая, что им нужна моя помощь.
В универсальном виде - помощь людям.

   К чему это я написал?  Поставьте теперь на мое  место  Ван Гога, который с молодости был захвачен идеей помощи страждущим, которая не осуществилась. Потом, обнаружив талант, он  пытался дарить миру свое искусство, которое оказалось никому не нужным. При этом, он не имел возможности использовать последнюю отдушину, о которой я упомянул, - помогать своим родственникам, напротив, он оказался у них на иждивении с известными отягощающими подробностями.

    Таким образом, идея о бессмысленности жизни  с очевидной беспощадностью вынудила его прибегнуть к единственному решению – прекратить эту «бессмысленную» жизнь.


      СМЕРТЬ И ПОХОРОНЫ


Последнее письмо
   В воскресенье 27 июля Винсент написал  письмо к брату:
     "Я хотел бы написать тебе о многом, но чувствую, что это бесполезно... Поскольку [дома] у тебя все обстоит хорошо, а это главное, мне незачем останавливаться на вещах, менее важных. Пройдет, наверно, много времени, прежде чем у нас появится возможность спокойно поговорить о делах. В сущности, говорить за нас должны наши картины. Да, дорогой мой брат, я всегда говорил тебе и теперь повторяю еще раз, со всей серьезностью, на какую способна упорная сосредоточенная работа мысли, - говорю еще раз, что никогда не буду считать тебя обычным торговцем картинами Коро. Через меня ты принимал участие в создании некоторых полотен, которые даже в бурю сохраняют спокойствие. Мы создали их, и они существуют, а это самое главное, что я хотел тебе сказать в момент кризиса, - в момент, когда предельно натянуты отношения между теми, кто продает картины умерших художников, и живыми художниками. Что ж, я заплатил жизнью за свою работу, и она стоила мне половины моего рассудка, это так. Но ты-то, насколько мне известно, не принадлежишь к числу торговцев людьми и умеешь стать на сторону правого, так как поступаешь действительно по-человечески. Но чего ты хочешь!" 

   Винсент не закончил этого письма.  Где он достал револьвер - неизвестно.

    Эмиль Бернар - Альберту  Орье,  Париж,  2 августа 1890:

   "Ваше отсутствие  в Париже   означает, что Вы не слышали  ужасную новость, которую я, однако, обязан сообщить Вам не откладывая. Наш дорогой друг Винсент умер четыре дня тому назад. Я полагаю, Вы  догадались, что он покончил с собой. В воскресенье днем он ушел в поле за Овером, прислонил мольберт к стогу сена и затем выстрелил в себя из револьвера... Он  упал от выстрела, но пуля прошла ниже сердца, он поднялся и затем, падая и поднимаясь, добрался до гостиницы Раву,  не сказав никому о ранении».

      Когда  Раву пришел в его комнату, он лежал лицом к стене. Раву попросил 
 его встать, Ван Гог повернулся и сказал, что хотел покончить с собой, но   промахнулся.
Позвали по его просьбе доктора Гаше, и тот послал записку Тео:

     "Страшно сожалею, что приходится вас беспокоить. Однако считаю своим долгом немедленно написать вам. Меня вызвали сегодня, в воскресенье, в девять часов вечера по просьбе вашего брата, пожелавшего срочно видеть меня. Он ранил себя... Не зная вашего адреса, который он отказался мне дать, я посылаю вам это письмо в галерею Гупиля".

   Как только Тео получил записку доктора Гаше, он поспешил в Овер. "Опять промахнулся", - были первые слова, которыми Винсент приветствовал брата, когда тот вошел в  комнату. Зарыдавшему Тео он сказал: "Не плачь, так всем будет лучше".
Братья провели целый день вместе,  непрерывно разговаривая.
 
Тео,  полагая, что рана не смертельная, послал  письмо Йоханне:
   "Я бросил все и помчался, но застал его в сравнительно лучшем состоянии, чем ожидал. Я предпочел бы не касаться подробностей - они слишком печальны, но ты должна знать, дорогая, что жизнь его, может быть, в опасности... Он, кажется, рад моему приезду, и мы почти все время вместе... Бедняга, судьба была не слишком благосклонна к нему, и у него уже не осталось иллюзий. Иногда ему бывает невыносимо тяжело, он чувствует себя таким одиноким... Он настойчиво расспрашивал о тебе и ребенке. Говорит, что не думал, что жизнь принесет ему столько страданий. Если бы только нам удалось вселить в него немножко мужества и он захотел жить! Но не расстраивайся: однажды он уже был в отчаянном состоянии, но его здоровый организм в конце концов обманул докторов".

   Когда Тео сказал ему, что они попытаются спасти его, Винсент ответил, что старания Гаше напрасны: "Тоска не пройдет". Вскоре у него начался приступ удушья, и через минуту он закрыл глаза, затих и больше уже не приходил в сознание. 
   Во вторник 29 июля в час ночи Винсент Ван Гог скончался на руках у брата. Ему было тридцать семь лет. Убитый горем Тео писал жене: "Как я хочу домой" - вот его последние слова. Так оно и случилось: через несколько минут все было кончено, и он обрел покой, которого не мог найти на земле". 

Опять Бернар из письма к Орье:

   «Он умер в понедельник вечером, продолжая курить свою трубку, отказываясь бросить ее, объясняя, что его самоубийство было совершенно в ясном уме... когда докто Гаше  сказал ему,  что надеется спасти его, он ответил: «Тогда  я сделаю это снова». Увы, спасти его было невозможно... 

В среду 30 июля, то есть вчера, я приехал в Овер  около 10 часов. Теодор Ван Гог, его брат, был там с доктором Гаше, и Танги. Я приехал вместе с  Шарлем  Лавалем.
Гроб был уже закрыт. Я приехал слишком поздно, чтобы еще раз увидеть человека, который  расстался со мной три года назад со всевозможными надеждами...
Хозяин гостиницы рассказал  о  бесцеремонном посещении жандарма.
На стенах комнаты  были развешены все его последние картины, создавая вокруг него некий ореол, они излучали сияние его гения, отчего его смерть казалась еще более печальной для нас всех собравшихся вокруг  него.
Гроб был покрыт простой белой материей и окружен массой цветов, его любимыми подсолнечниками, георгинами и желтыми  цветами.

    Его мольберт, складной стул и кисти лежали рядом с ним на полу перед гробом.
Приехало много народу, большей частью художники, среди которых я узнал Люсьена Писсарро  и Lauzet (французский  художник и гравер), .. много местных жителей,  знавших его  и любивших его, потому что он был так добр и так человечен...

Мы все были в молчании. На стене я обратил внимание на Пьету. копию Делакруа и заключенных, идущих по кругу внутри тюремной стены, скопированных с гравюры Домье, ужасный символ его жизни и его конца, он жил в тюрьме, подобной этой,  за такой высокой стеной,  где бедные художники,  заброшенные души, бредут под кнутом судьбы.
В три часа тело вынесли,   некоторые  плакали.  Теодор - его преданный брат, все время поддерживавший его в борьбе, рыдал все время.
Солнце палило. Мы поднимались  по холму,  говоря о нем, о смелом порыве, который он дал искусству, о его грандиозных  проектах, о которых он мечтал и его доброте ко всем нам.

 Мы пришли на  небольшое новое кладбище, со свежими могилами,  расположенное на холме над хлебными полями,  под необъятным синим небом. Он мог бы и сейчас наслаждаться им.
Потом его опустили в землю. Такой  человек, как он, не стал бы плакать в этот момент... День был очень хорош, как будто специально создан для него, и мы не могли удержаться от мысли, что он мог бы еще жить и жить счастливо...
   Доктор Гаше попытался произнести речь о жизни Винсента, но так плакал, что сумел пробормотать лишь несколько бессвязных прощальных слов,  что очень любил его, хотя был знаком с ним лишь недолгое время. "Он был честный человек и великий художник, он преследовал только две цели - человечность и искусство.

 Искусство, которое он ставил превыше всего, принесет ему бессмертие..."

   Затем мы пошли обратно. Теодор Ван Гог совсем убит горем..." 

                *    *     *

   Здоровье  Тео  резко ухудшилось после возвращения из Овера. (29 июля смерть Винсента) 18 ноября  (4 месяца спустя) он был доставлен  в психиатрическую больницу  в городке Ден Долдер в Утрехте, потому что еще в Париже у него был диагнозирован прогрессивный паралич, который подтвердился.
25 января  1891 года  он умер с диагнозом dementia  paralytica, вызванная наследственностью, хронической болезнью, чрезмерной работой и печалью.
    (dementia paralytica caused by "heredity, chronic disease, overwork, sadness").
 В  1914 году  Йоханна перезахоронила Тео рядом с могилой Винсента и посадила там плющ,
 который растет там до сих пор.