Соколы Победы

ДЯДЯ ВАНЯ

Дверь в эту квартиру всегда была открыта, и не потому, что у хозяина был наградной пистолет «ТТ». Домушников в те времена в городке не было, а хозяин, как я потом понял, вообще ничего не боялся на этом свете. Слух, тем не менее, у него был, как у кошки. Жителей восемнадцатиквартирного дома он знал по шагам. А уж обитателей своего подъезда, – точно. «Ванюшка!»- слышалось из его квартиры. Это, делая уроки полшестого вечера, я  слышал регулярно. Это значит, что мой отец возвращался с работы. А звал его мой сосед, Герой Советского Союза,- дядя Ваня Белов, человек, против воли и желания которого пойти не мог никто в нашем городке. Он уже жил в этой квартире, как я узнал позднее, ее ему выделил военкомат, когда по соседству мой отец получил квартиру. А как он обосновался в нашем городе, я так и не узнал. Но это неважно. «Ванюшка!»- Батя  после работы заходил к нему. Я, бросив уроки, появлялся немедля. Дядя Ваня меня любил, матерился, не обращая на меня внимания. Отцу говорил: «Все равно научится. Пусть лучше от Героя». И он был прав. Нрав у соседа был крут. Он знал себе цену. Но к детям и женщинам был нежен и добр, более того, относился к этим созданиям, так не похожим на него, с каким-то трепетом, выплескивая такую невероятную энергию , которая влекла к нему нас, пацанов, с невероятной силой. Первую «чакушку» дядя Ваня выпивал с утра. Потом делал перерыв. К обеду выходил на свежий воздух. Садился на лавочку во дворе и смотрел на возню малышей, не издавая ни звука. Смотрел, молчал, смотрел… Часа в три уходил в свою квартиру. Но к вечеру его прорывало. Батя приносил «поллитру». « Ну, за авиацию!». «Ну, за Победу!», «Ванька, ты - ГОВНО, а не летчик. Разве вас учили?!» И понеслось... Отец молчал. Он знал этого человека, уважал и лелеял, именно лелеял. Всю его исповедь батя выслушал раз двести. А мне, щеглу, привалило счастье услышать ее раз пять, с вариантами , которые не искажали главной сути.
А суть была в том: войну, имеется в виду Великую Отечественную, дядя Ваня встретил старшим лейтенантом, пройдя финскую кампанию. На груди уже красовался орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». Была молодая красавица-жена, новорожденный сын, должность командира эскадрильи «И-16». Истребители! Гроза вражеских эскадр!
 «Ванька! Б…Ь! Ты бы видел, как горели утром наши самолеты! Нас из полка трое взлетело. Выскочили из облаков, Солнце за спиной, а их толпы прут. Махнул-за мной! С атаки сбили два «Юнкерса». Во, как! Какие мы крутые! Разворачиваемся, а уже Серега горит! «Мессеры» - вот они! Откуда взялись - и не увидели. И глазом моргнуть не успел, Митька – в штопор, – хрясь! Вижу - на хвосте, - виражом вправо, вверх, сверху в хвост, как дал!- Он завалился сразу. Я только три секунды смотрел, как он падал и получил по «жопе». Ванька, не смотри на сбитых, - тебя собьют! Я полетел вслед за немцем, спасибо, – выпрыгнуть успел…»
Видать, что первый день войны оставил в его памяти такие впечатления, обычно, на этой фразе он останавливался. Отец наливал по сто грамм. Они молча, без тоста, выпивали.
Его глаза стекленели. Он превращался в неподвижное изваяние. Так могло продолжаться пять-семь минут. Его жена, тетя Надя , ставила на стол какую-то закуску. Моя мама приходила, добавляла еды на стол, зная, что муж уже дома ужинать не будет.
Вдруг он оживал. « Говно вы все,- летчики конца войны! Нельзя стать летчиком за три месяца!»
Папка спокойно отвечал:  «Николаич, - согласен. Но я в этом не виноват.» Тут же начиналось братание.
- Да ты вообще, как на войну попал? Да как таких щеглов на убой вели?
Слезы, рюмки…
Я с табуретки: « Дядь Вань, а когда тебя в первый день сбили, - ты куда упал?»
- В «жопу»! Санька, в самое дерьмо, в болото. Хорошо,что не в трясину. Выполз на сухое, - весь в дерьме. Где, кто, - не знаю. Дернул на восток. Бегу, иду, бегу, иду… К дороге вышел, - немцы прут. Побежал лесами. Неделю бежал. Сплошного фронта не было. Вышел к своим.
Я:  «Классно!»
После этого, помнится , я получил затрещину от отца и мигом улетучился в нашу квартиру.
Ха! Да разве нас, послевоенных пацанов, пугали отцовские затрещины. Мы и офицерского ремня-то никогда не боялись, который частенько гулял по нашим спинам за такие проказы, которые нынешним мальчикам и не снились. Я чувствовал, здесь кроется тайна! И я ее узнаю. Узнаю не от дяди Вани, а от отца. Я ждал и дождался. С батей, на рыбалке, у костерка. Папка после ухи, чекушки, разомлев, смотрел на огонь. А я ему: « Пап, а дядя Ваня, когда вышел к своим, снова начал летать и бить фашистов?». Господи! Только природа, уха, водка и еще не знаю, что спасли меня. Искры блеснули в глазах отца. Но, посмотрев на мою, полную нескрываемого любопытства рожицу, он улыбнулся. «Взрослеешь, сын. Тайны умеешь хранить?»
Я: « Честное пацанское!»
Отец:  «Ну, смотри! Дядя Ваня за то, что был на захваченной территории неделю, был разжалован в рядовые, лишен наград и отправлен в пехоту.»
Я: « Папа, он же сбил два самолета, бежал к своим, не был в плену?!»
Отец: «Вот поэтому и держи язык за зубами. Сейчас, может быть, и другие времена, но лучше помалкивать».
ПОМАЛКИВАТЬ! Учили это поколение. Помалкивать и верить! Но не таких, каким был дядя Ваня Белов. После разговора с отцом на рыбалке я придумал план. Дядя Ваня частенько гонял дворовых пацанов за чекушками в магазин, который был в соседнем доме. На обрывке газеты было написано: «Чекушку. Белов». Продавщицы знали, для кого, и давали пацанам. Один такой обрывок я сохранил и за два месяца скрупулезно накопил на чекушку, урезая себя на школьных обедах, кино и мороженом. Чекушку я купил и пришел к дяде Ване ровно в четыре часа, когда он уже утреннюю выпил и готовился к вечерней, но до нее было еще далеко.
- Дядь Вань, вот папа передал.
-С х…ли?
-Да его сегодня не будет. Он у друга на «денюхе».
-А, ну ладно, - и тут же раскупорил бутылку, выпил.
Я начал сразу, пока не разобрало.
-Дядь Вань, а правда, что вы были и в пехоте?
-Два раза,- не задумываясь прорычал он, закусывая огурцом.
У меня, наверное, глаза выпучились, как у рака. Герой Советского Союза, легенда авиации и два раза в пехоте? А он еще рюмаху пропустил, и мои уши стали вместо папиных.  Я его знал, этого и ждал.
-Е…иху мать, вояки. Меня, эти суки, как врага народа, в пехоту. А могли и расстрелять. Что творилось,- бардак! А мне «насрать». В пехоту - так в пехоту. Я не жопу немцам лизать вышел на этой войне. У МЕНЯ ЖЕНА С СЫНОМ В Гомеле сгинула. Повоевал месяц с « винтарем» под Смоленском. Дырку в боку получил.
-Дядь Вань, вас что, ранило, вы в штрафбате были в сорок первом?
-Дурак. В сорок первом не было штрафбатов. Я был просто разжалован. Был «до искупления»-(абсолютно козлиная формулировка) в пехоте. Мне повезло. Не убили…
Он тут же налил еще стопарь, прикурил «беломорину». Минут на пять «завис», наслаждаясь дымом и алкоголем.
-Дядя Ваня, дядя Ваня, видя, что старик зависает, (а какой он был старик, когда ему было всего под пятьдесят) начал я его теребить. Он очнулся.
-Санек, все нормально. А, о чем я? А, вот… Потом мне все вернули. НКВД всегда работало , как часы.
Орден, медаль. Все мое. Номерное. Звание. Направили в учебный полк. Стал штурмовиком. На ИЛ-2 посадили. «Штурмовик-камикадзе».
 Он захохотал. И тут я первый услышал шаги отца. Слетел с табуретки, а вдогон: «Ванюшка!» Через две секунды я уже сидел в своей комнате и усердно изображал, что делаю уроки. А через пять минут появился отец, вытаскивая из брюк ремень. Я был спокоен. Порка, так порка. Не первый раз. «Не тронь его, Ваня». За спиной отца появился Белов, опираясь на свою резную палку. «Не тронь пацана. Если хочет знать правду о войне, - пусть знает. Все равно, когда – нибудь все откроется» .
Батя остановился, посмотрел на меня, как-то краешком губ улыбнулся и заправил ремень в петли штанов.
Я посчитал это разрешением на откровенные разговоры с дядей Ваней. Многое он мне рассказал, но не все. Остальное я узнал от отца, много лет спустя, когда сам прошел службу в рядах Советской Армии.
Мне всегда казалось, что отношения его с супругой были какие-то странные. Они почти не разговаривали друг с другом, не выказывали своих чувств, не целовались на людях, не обнимались. Только мгновенные взгляды, которые мне, ребенку были непонятны. Но тетя Надя всегда радушно, как своего сына, принимала меня в своей квартире, спокойно относилась к нашим кухонным посиделкам.
-Дядь Вань, так ты в сорок втором на Илах летал? - спрашивал я, хотя уже двадцать раз слышал об этом.
- И в сорок втором, и в сорок третьем. Машина – «зверь», а работа - для самоубийц! Я не знаю, как выжил. Бог, наверное, спас. Я же крещеный!
-Ну, там де броня!
-Вот, когда тебе плоскости и хвост поотрубают, в этой броне - да об землю!
- А как вы второй раз в пехоту попали?
Это был неправильный вопрос. Глаза его потухли. Дядька кликнул жену, что-то прошептал ей на ухо. Тетя Надя тут же сказала, что Ивану Николаевичу «неможется» и выпроводила меня домой.
Пацан я был неглупый и этой темы больше не касался.
Одних из любимых моих увлечений было перебирать и любоваться его наградами: «Красная Звезда « и « Отечественная война» были у моего отца и у многих. Но награды дяди Вани отличались от солдатских и лейтенантских наград. Он к ним относился почти с безразличием. Я мог спокойно, часами  любоваться на эти произведения ювелирного искусства. Хранились его награды в достаточно вместительной деревянной шкатулке, которая была заполнена под самую крышку. Вместе со звездой «Героя Советского Союза» в общей куче лежали Два ордена Ленина, пять – Боевого Красного Знамени, орден Кутузова, орден Александра Невского, орден Богдана Хмельницкого,  два ордена Отечественной Войны, три – Красной Звезды, какой-то польский крест, огромная куча медалей и вместе с тем орден Славы третьей степени. Это в новодельных фильмах о войне ордена и медали могут повесить куда попало и на кого попало.
Но тогда любой пацан, и даже девчонки знали, что орден Славы давался только рядовому и младшему командному составу, не выше старшины. Я всегда долго держал в руках этот орден, гладил его, даже нюхал. Мне казалось, он пахнет окопной землей, порохом, солдатским потом.
За этим орденом скрывалась недоступная мне тайна. Тайна, которую я должен был узнать. Но не тут-то было. И отец от моих вопросов только мрачнел и уходил от ответа: «Подрастешь - узнаешь».
Зато о своих подвигах, будучи истребителем в сорок четвертом и сорок пятом годах, я наслушался на все уши. Дядя Ваня еще имел хобби. Он мастерил из дерева, только из дерева, модели самолетов. Самолетов, на которых летал сам, и немецких, с которыми дрался в небе. Он месяцами, скрупулезно отшлифовывал каждую деталь. Модели были выполнены с идеальной точностью, как говорил мне папа. Я, конечно, за эту точность ответить не могу. Мал был. Но когда он входил «в раж» и хватал эти модельки, крутил их перед папиным носом и орал: « Ваньша, ты понимаешь, их двое заходят мне слева, под двадцать градусов снизу. Доворачиваю, ухожу правым виражом, и сам захожу им в хвосты. Луплю! Один горит, другой тянет, не добиваю!». Любой военный летчик скажет:  «Бред!». Может, и бред. Но это мои детские воспоминания, впечатления.
А у дяди Вани был еще и протез, потому что не было левой стопы. Когда дома не было тети Нади, (она работала фельдшером на «СКОРОЙ»), я какой-то мазью натирал его синюшную култышку. «Херня, Сашка, это не рана, - говорил он мне. Ты раны видал?» « Дядя Ваня, - отвечал я ему. Я, что, не пацан? А «Самовар», а дядя Толя безрукий. Да это разве рана. С протезом даже и не видно, что ступни нет».
«Это точно, - отвечал он мне, - за это дело, что я сумел сделать, ступни не жалко».
«Эх, за такое, дядь Вань, жизни не жалко», - отвечал я ему. О подвиге дяди Вани знал каждый.
В самом конце войны, когда наши танки рвались к Берлину, он встретился в небе над Германией с реактивным « мессером». Они появились в небе в самом конце сорок четвертого. И за четыре месяца несколько самолетов дали такую трепку воздушным эскадрам союзников, что они резко сократили бомбежки немецких городов. Скорость километров на двести больше, чем у любого истребителя тех времен. Про «бомберов» и говорить нечего. Американцы и англичане горели, как снопы соломы. Да, месяцев фашистам не хватило, чтобы сделать атомную бомбу, запустить в серию реактивную авиацию, а, может быть, и «летающие тарелки», про которые до сих пор ходят легенды. Ох, бы дел Гитлер натворил! И эти месяцы не дал им наш солдат, который громил их под Сталинградом, Курском, в болотах Белоруссии, спасал союзников своей кровью в неподготовленном наступлении в Польше.
«Я этого гада издали увидел, - хрипел мне на ухо (как будто кто-то нас мог услышать) дядя Ваня, - И я видел, как он два экипажа «америкосов к праотцам отправил». Но помочь я им не мог. Далеко было. Но такая злость взяла. Два экипажа, шестнадцать человек, за пару минут - всмятку. Я встал на встречный курс, как раз под нижние лохмотья облаков. Сразу понял - пушками не возьму. Уж больно шустрый гад! Надо рассчитать таран, таран в крутом пике, чтобы увеличить скорость вдвое. И я его подловил».
Дядя Ваня мне это рассказывал, а я, сын офицера авиации, верил и не верил этим чудесам. Я, хоть и был всего девятилетним пацаном, но кое-что смыслил в авиации. Как это можно рассчитать таран? Дело долей секунд. Талалихин под Москвой на истребителе таранил «Юнкерс», догнал его и рубанул по хвосту сзади. Понятно. Лобовой таран -взрыв! Но чтобы рассчитать таран самолета, который на двести километров в час быстрее тебя летает, - это фантастика! Но, тем не менее, факт есть факт. Об этом факте знал и наш военкомат и весь городок. Да, он его подловил! Таранил на встречном курсе в пике. Отрубил фашисту плоскость, он - в штопор и «кирдык». У дяди Вани от удара фактически оторвало ступню. Как он смог выпрыгнуть? (Говорил, что заранее открыл «фонарь»). В воздухе ножом отрезал стропу, перетянул ногу. Фантастика! Приземлился в пригород  городка, который наши части взяли пятнадцать минут назад. Повезло?! Об этом знали все. И я знал. И верил и не верил. Я донимал отца: «Пап, но это же невероятно!» А он мне: « Санька, а вероятно, когда из трехлинейки или даже из револьвера сбивали самолет? Ты скажешь, - байки. Нет! Когда самолет идет на бомбометание или на штурмовку в пике, попади в лоб пилоту или удачным выстрелом перебей какой-нибудь патрубок, - и ты герой! Таких случаев за войну сотни. Дяде Ване просто повезло. Он опытный пилот, заранее открыл фонарь… и т.д.
Очень осторожно, чтобы не нарваться на крутой нрав Ивана Николаевича, я «выцеживал» детали.
«Честно говоря, мне просто повезло, - сказал, в конце концов, мне он, - это, как положить заказного чужого на бильярде от четырех бортов в угол».
Что это такое и куда положить, я даже тогда понятия не имел. Да и дядя Ваня предсказать, конечно, не мог, что через двадцать пять лет именно я открою первую в городе публичную бильярдную «Золотой шар» и пойму, насколько это невероятно, но возможно. Возможно раз в четыре года. Но и война четыре года шла. Значит, один раз это было возможно и на войне. А второго раза и не было. Пехота видела этот таран и к летчику отнеслась, как к супергерою. Немедленно доставили в госпиталь, немедленно прооперировали. Ступню, к сожалению, пришлось ампутировать. Лечился долго. Там же командующий воздушной армией вручил ему и последнюю боевую награду - орден Ленина. Полагалось бы и вторую Звезду Героя. Но он получил это звание только за полтора месяца до этого подвига. Наверное, были и другие причины. Там же, в госпитале, встретил свою вторую любовь, тетю Надю. Она тоже находилась на излечении после тяжелейшего ранения. Впоследствии эта прекрасная женщина уже никогда не могла стать матерью. Но влюбленного героя это не остановило. Они поженились и прожили в любви до самой смерти дяди Вани.
Он умер 19 апреля 1965 года, ночью, во сне. Остановилось сердце. Чуть-чуть не дожил до двадцатилетия Победы. Хоронил его весь городок. С военным оркестром, с почетным караулом.
Солдаты несли и подушечки с наградами. Первой – Звезду Героя Советского Союза, затем – два ордена Ленина, потом – все остальные ордена и медали. Процессия с наградами заняла целый квартал. Плакали женщины. Мужики и те смахивали слезы. Фронтовики на похороны надели награды. Хоронили героя.
Через несколько месяцев соседка сдала в горисполком квартиру и уехала в Подмосковье, где у нее жили родственники. Соседи говорили, что она ежегодно приезжала проведать могилу, но я ее больше не видел.
Тайну Белова отец рассказал мне только спустя двенадцать лет, после моей демобилизации из армии. Я спросил его как-то раз, когда мы отмечали день Советской Армии. Он с минуту раздумывал, потом заговорил.
«Ладно, слушай. Это случилось в сорок третьем, осенью. Когда его превращенный в дуршлаг ИЛ-2, с раскуроченными плоскостями плюхнулся на «брюхо», едва дотянув до взлетного поля. Бежавшие к самолету техники видели, как Белов ударил своего борт-стрелка в лицо, достал пистолет и выстрелил. Стрелок погиб. Потом выяснилось, что штурмовик «зажали» три «мессера». Как он выкрутился? Еще и завалил одного! А стрелок струсил, бросил пулемет, молился и трясся от страха. Как он в воздухе-то уцелел – непонятно. Стрелки первыми гибли. Может, его там молитва и уберегла, а на земле - нет. За самосуд Иван был разжалован в солдаты, лишен всех наград и отправлен в штрафбат на три месяца или до искупления. Считай, на верную смерть. Как раз начиналось наступление, а уж штрафников там не жалели. Да, видно, судьба хранила его. Почти весь срок оттрубил: два танка подбил, офицера в плен взял, ранение получил. В общем, искупил и подвигами, и кровью «вчистую». Там и орден Славы получил. Но всю оставшуюся жизнь он мучился от своего греха. Перед совестью не реабилитируешься. В «горячке», еще не отойдя от боя, совершил грех. Ну, дал бы как следует по морде. Замяли бы. Он то, уже командиром эскадрильи был. А у пацана – второй вылет. Печальная история. Награды то - вернули, но потом «зажимали» и звания, и награды. А он, как черт, лез в каждую драку, как будто смерти искал. Командиром полка уже был, мог и не летать. А он до конца летал. Может и на реактивный «мессер» пошел, как в последний бой. Но опять повезло. Так- то он и на три Звезды Героя в небе дел наворотил и на штурмовке, и в воздушных боях. Ну, ладно, помянем. Хоть и грешный, но герой великий - Великий Герой!»
Мы выпили. Поминали мы дядю Ваню с отцом всегда пять раз в год: в день начала войны, в день авиации, в день Советской Армии, в день его смерти и, конечно, в ДЕНЬ ПОБЕДЫ.
Ну, помянем…

ВАНЮШКА

-Ванюшка!
Паренек поднял голову, склоненную над только что выточенной на токарном станке деталью. Он тщательно проверял размеры штангенциркулем. Из-под засаленной кепки сверкнули пытливые глаза.
- Че надо?
Перед ним стоял Федька Хребтов по кличке «Лом». Ломом его звали то ли за рост в метр девяносто, то ли за явную тупость. Работал Лом в «грязной» бригаде, которая выгребала и вычищала из наших и немецких танков все, что там оставалось после боя, после смерти танка и, конечно, экипажа. Они работали в армейских противогазах и костюмах хим защиты. Даже представить не могу, что в подбитом танке могло быть через два - три месяца после его гибели. Но были люди, которые вонючие останки, оставшиеся боеприпасы, все остальное выгребали, потом обрабатывали хлоркой, всяческими химикатами, смывали водой. В общем работа не сахар. Не каждый пойдет. Но за то им доставались и трофеи: золотые коронки, кольца, серебряные портсигары и еще много всякой всячины, особенно из трофейных машин. « Грязных» никто не обыскивал. Не каждый мог вынести эту вонь, полуистлевшие трупы, все остальное. Деньги, тем не менее, у Лома водились. И это знала вся молодежь райцентра.
Встреча эта происходила в механическом цехе небольшого танкоремонтного завода, в который было переоборудовано локомотивное депо узловой станции Абдулино, Чкаловской области, в город Чкалов был перед самой войной переименован Оренбург. ( В конце пятидесятых историческое название было возвращено). Завод был небольшой. Работников было около трехсот человек. Но это был один из винтиков в огромном механизме экономики страны, ковавшей победу. Это только в кино наши дерутся на танках Т-34 , а фашисты на Т-3 или «Тиграх». На самом деле воевали, конечно, и на этих машинах, но и на всем, что захватили, починили, вернули в строй. Поэтому в армии захватчиков  в начале войны были танки всей Европы, а затем и захваченные у нас во время стремительного наступления. Но и у нас, порой, бывали трофеи. Особенно после наступления под Москвой. А после Сталинградской битвы трофейная техника в строевых частях стала нормой. То, что можно починить – чинилось. И свои, и трофейные танки ждали на фронте. Завод работал в три смены. Но Ванюшка работал или с утра, или в ночь, потому что вечером ходил в школу. Уже в десятый класс. Он стоял у токарного станка с четырнадцати лет, уже два года. Специфика работы заставляла постоянно повышать квалификацию. Детали были разнообразные. Часто приходилось делать работу не с чертежей, а с эскизов или по образцу.
Его семья ничем не отличалась от всех остальных семей в военные годы. Старший брат Дмитрий и зять Алексей с первых дней были на фронте. Отца вместе с братьями матери, хоть им и было далеко за пятьдесят, в сорок втором забрали в трудовую армию, строить оборонительные сооружения. На брата уже приходили две похоронки в сорок первом и сорок третьем. Два раза семья была в трауре. Два раза отпевали в церкви. Потом приходили письма от него из госпиталей. Опять шок для матери и всей семьи. От отца, дядьёв и мужа сестры Зины вестей вообще не было. Полный дом ребятишек: два младших брата, сестренка, три племянника. Две старшие сестры работали на железной дороге, мать и сноха на дому шили солдатские рукавицы и вместе с детьми работали на огороде. И все равно досыта никто не ел. Есть хотелось всегда, особенно подросткам , особенно Ванюшке, самому старшему мужику в семье.
«Дело есть, - сказал Лом. -  Подошел вплотную к станку, прикрыв спиной сверток, который откудо-то достал. Развернул. Это был обгоревший наган. Когда по танку бьет снаряд, то не только люки от удара заваривает, как сваркой, но и внутри все может мгновенно сгореть. «Железяка» выгорела вся. Обложки рукоятки не было, створ повело. От барабана – одно название.
«Пол мешка муки. Не хочешь, другие захотят».
Пол мешка муки- это круто. Это можно неделю есть мамин божественный хлеб, а не эту мякину, что дают по карточкам.
«Ну, что, сделаешь?»
«Тут еще фрезерная работа нужна. Слесарную я и сам сделаю»
«С Пашкой я уже договорился. Ты свое дело сделаешь?»
Пацан думал недолго.
«Сделаю, когда надо?»
«Через неделю, к пятнице. Во вторник меня отправляют.»
«Что, уже?»
«Да и так два месяца после восемнадцати перегулял».
«Так, зачем тебе…?»
«Не твое дело, щегол! Делаешь?»
«Делаю».
Через неделю револьвер был готов и даже воронен на гальваническом участке. Наверное, лучшего образца не добивались и его создатели. Пацаны свою муку получили и были безмерно рады. В Пашкиной семье уже на старших получили три похоронки, а за ним - одна мелюзга, две сестренки.
Два дня семьи наедались досыта.
Ну, кто же мог подумать, что этот Лом такой идиот?
На последних танцах в своей жизни, в клубе, напившись самогона, он вытащил этот револьвер и пальнул. Кого-то зацепил слегка. В НКВД раскололся сразу. Пацанов забрали прямо от станков.
Не били. Все объяснили сразу. Или пять лет, а потом все равно штрафбат, или добровольцами, с почетом. Начинался четвертый год войны. Военкоматы и НКВД с ног сбивались, сколачивая пополнение. Недолго думая, парни написали заявления.
Федьку осудили. Дали семь лет. Заменили тремя месяцами штрафбата. Он погиб через два. За Днепром.
А через неделю после Федькиной похоронки уходили пацаны. Пашке было семнадцать с половиной, Ванюшке – на полгода меньше. Выли матери и сестры, ревели мальки. Еще безусые мальчишки уходили в жерло войны, в мясорубку, которая перемолола уже пол поселка. Пашкина мать уже получила похоронки на мужа и двоих сыновей. Провожала последнего. Волосы на себе рвала, предвидя не доброе. Парни были крепкие. Рабочая косточка. Держались молодцами. Вместе со взрослыми залезли в кузов полуторки. Вперед, а там будь что будет. Уехали недалеко. Знаменитые Сорочинские лагеря, учебный центр, на полигоне которого позднее была испытана первая атомная бомба. В сорок четвертом учили быстро и профессионально. Никакой строевой муштры. Научили ходить в ногу - и достаточно. Зато тщательное изучение оружия и отечественного, и трофейного. Разборка, сборка, технические характеристики и, конечно, стрельба. Тактические учения, умение окопаться, маскироваться. Бои в поле, в населенном пункте. У новобранцев не просыхали гимнастерки. Только час личного времени, семь часов на сон, остальное – занятия. Учителя – фронтовики, израненные в боях, кто с палочкой, кто с протезом. Они- то знали, что надо знать солдату и «спускали шкуру» в учении, чтобы сохранить эти шкуры в бою. Месяц пролетел как один день. Строят учебный полк, выкрикивают фамилии. Ванюшка услышал свою. Два шага вперед. Тридцать человек, тех, у кого было образование выше восьми классов, отобрали в Чкаловское авиационное училище. У Пашки образование было всего пять классов, и его, конечно не выбрали. Его эшелон попал под бомбежку за пятьдесят километров до линии фронта. В их теплушку прямым попаданием угодила «фугаска».
Пашка погиб. Его мать, получив четвертую похоронку, сошла от горя с ума, бродила десять лет до самой своей смерти по поселку с растрепанными волосами, пустыми глазами, что-то бормоча.
Попал Ванюшка в авиационное училище. Паек получше, казармы, а не палатки. Начали учить другим вещам. Самолет - только что введенный на вооружение транспортник Щ-2. КБ Щербакова в сорок третьем году создало очень нужный в то время самолет. Взлетал и садился с площадки в 160 метров.  Два движка от У-2. Стойки от ЛА-5. Дерево и перкаль. Экипаж – летчик и штурман, он же и бортмеханик. Но зато этот самолетик мог брать на борт 12 десантников или восемь носилок с ранеными. Мог перевести несколько двигателей к любому советскому самолету и еще многое другое, что требовалось фронту. В училище было не легче, чем в пехотных лагерях. Больше приходилось постигать, впитывать информацию, изучать мат. часть. Ивана определили на штурманский курс. Штурманские карты, правила ориентации. Башку сносило от этих карт у рабочего парнишки, от обилия непонятных терминов, чертежей. Постоянный недосып. Учили быстро. Фронт не ждал. Через полгода получили сержантские погоны и вылетели на запад. Был уже ноябрь сорок четвертого. Доучивали уже опытные дяди в полку. Сначала облетывали по окрестностям, потом полеты в собственный тыл. И только спустя пару месяцев, как раз когда Ваня отметил свой восемнадцатый день рождения, вылетел на свое первое боевое задание. Десант, восемь человек диверсантов, доставить в заданный квадрат. Вылетели ночью, доставили, на обратном пути слегка потревожили зенитки. Но в целом все обошлось. Ваньке достался молодой, но уже полетавший летчик Артем Ермаков. Командир - это и брат, и товарищ, и учитель. Он и на земле постоянно учил. «Ваня, ты еще и второй пилот», - всегда он говорил, будто что-то предвидя. Заставлял постоянно в кабине выполнять упражнения с педалями и штурвалом. Если летали в тыл, всегда передавал управление. В училище штурманов тоже учили управлять самолетом. Но что там, три – четыре взлета и посадки, да шесть часов в небе по кругу.
Артем же тренировал конкретно, спуску не давал, Был то всего на три года старше, но зато на фронте он был целых полгода. А это вечность. Потом было пять вылетов с ранеными в тыл. Но это не страшно. Хотя одиночные «Мессеры» и «Фоккеры», охотники-асы, постоянно подстерегали транспортников и отбившихся от группы бомберов. Но обходилось. За несколько боевых вылетов, через два месяца фронтовой работы, Ванек получил первую медаль « За Боевые Заслуги». Эскадрилья весело отмечала его первую награду, для летчиков, увешенных к концу войны орденами, весьма скромную. Но летунам был бы повод выпить и повеселиться. Выпить было что, девчонки из тех. состава были тоже. Веселились до упада. Транспортники были приписаны к бомбардировочному полку, который имел обширное хозяйство тех. обслуживания. А в конце войны укладчиками парашютов, оружейниками, не говоря уж о кухне, вовсю работали женщины.
На войне, как на войне. Сегодня веселимся - завтра поминки. На следующий день вылетели две эскадрильи ПЕ-2 на боевое задание, двух экипадей не досчитались. Вечером два Щ-2 ушли в ночь с десантом на бортах. Попали под огонь зениток. Первый борт подбили. Ванек видел, как из уже горящего самолета выпрыгивал десант. Совсем не в тот квадрат и всего пятеро вместо десяти. Экипаж сгорел на глазах. «Своих» выбросили в заданной точке. Возвратились на свой аэродром, а в плоскостях дыры с кулак. Пронесло. А через неделю не пронесло. Опять полетели с десантом. В конце войны диверсантов использовали значительно чаще, чем в начале. Когда начали лупить зенитки, Ермаков ушел в облака. Но когда подошли к точке, пришлось снижаться. Шли над промышленным районом, который был очень хорошо защищен. Разрывы просто превратились в канонаду. Сзади послышались стоны. « Ванька, посмотри, что там. Через минуту будем на точке»,- сказал командир. Иван встал с сиденья и прошел назад. Его взору в полумраке открылась страшная картина. Фезюляж был превращен в решето. На полу – гора трупов. Стал осматривать группу. Четверо живых. Ранены все. О выброске десанта не могло быть и речи. А снаряды все рвались вокруг самолета. Возвратился в кабину и услышал какой-то хриплый голос Ермакова:  «Ваня, перевяжи». Мать честная, левое плечо командира все в крови. Сан. пакет, вата, бинт, а в голове мысль:  «Если б он меня в салон не послал, - в меня бы угодило и еще неизвестно куда».
Перевязал командира, а когда перевязывал - понял, что рана серьезная и дело швах. Командир еще сам успел развернуть самолет на восток и через пару минут стал отключаться. Крови много потерял. Успел скомандовать: «Бери управление!» - и закрыл глаза. Вот тут и пригодились все уроки управления самолетом. Как только перелетели линию фронта, Иван вышел открытым текстом в эфир, доложил обстановку, чтобы готовили санитаров, машины для раненых. Через полчаса посадил самолет. Всех раненых спасли. Выжил и Ермаков. За этот вылет Иван получил свой первый орден. Орден «Красной Звезды». А через несколько дней был сформирован новый экипаж. Теперь у него был новый командир, Андрей Шипилов. Он вернулся после излечения в госпитале. Раньше летал на бомбардировщике ИЛ-2, но после ранения ему доверили самолет по проще. С ним еще пять раз летали за линию фронта. Без приключений и потерь не обходилось, но экипаж уцелел. В середине апреля на груди уже красовались второй орден «Отечественной Войны» и медаль «За отвагу». В конце апреля за линию фронта уже не летали, но работы хватало:
в тыл - раненых, оттуда - запчасти к самолетам или начальство с многозвездными погонами.
А потом пришла Победа! Бомбардировочный полк гулял до упада. Бомбежки прекратились, боевой работы не было. Только транспортники каждый день пахали не покладая рук, вывозя тяжелораненых в тыловые госпитали. Так продолжалось три месяца. Потом, неожиданно, эскадрилья транспортников была переброшена в город Чкалов, в учебный авиационный полк. Иван стал заместителем командира взвода курсантов. Началась мирная армейская жизнь, с четким распорядком. Парнем Иван был крепким, спортивным. Выступал за округ на соревнованиях по лыжам и конькам, бегал кроссы. На катке он встретил и свою любовь, студентку пединститута Риту Кострову. Девушка была высокая, статная, с обворожительной улыбкой. А как она играла на трофейном аккордеоне! В общем, погиб « гусар»! Маргарита была девушкой образованной, начитанной, интеллигентной. Она-то и уговорила ухажера продолжать учебу, говоря, что без образования в армии роста не будет. Пришлось засесть за учебники и через год жених успешно сдал за месяц 36 экзаменов и экстерном закончил метеорологический техникум. Спать приходилось по два-три часа в день, но крепкий организм выдержал. Получил звание лейтенанта, новое назначение в Актюбинск, метеорологом военного аэродрома. Маргарита к тому времени окончила ВУЗ и по направлению работала в деревне Чебеньки. Оттуда Иван ее и похитил. Никто возразить не мог, жена офицера должна быть при муже, в месте его службы. Так они оказались в Актюбинске. Начинали, как всякая молодая семья, снимая комнатушку в частном секторе. Потом появилась комната в коммуналке, а затем и квартира.До воинской части пешком десять километров туда, десять обратно. В пятидесятые в составе эскадрильи обеспечения пришлось участвовать и в испытании ядерного оружия, и в строительстве ракетного полигона. Не обходилось и без трагедий. Во время выполнения служебного задания погиб фронтовой друг, Андрей Шипилов. Были и радости. Рождались дети, повышали в звании и должности. Внезапно произошло, так называемое, Хрущевское сокращение армии. Были уволены в запас десятки тысяч офицеров и сверхсрочников. Иван не представлял своей жизни без армии, в которой прослужил большую половину своей жизни, - восемнадцать лет. Месяц бессонных ночей, горы окурков папирос. Переживал страшно. Но пришлось начинать гражданскую жизнь. Новая работа сначала на ТЭЦ, а затем на только построенном химзаводе. Пришлось снова учиться в техникуме. С годами завод стал родным домом. Почти тридцать лет проработал Иван в должности начальника транспортного цеха, с почетом вышел на заслуженную пенсию. Выросли дети, появились внуки. В конце жизненного пути, как « снег на голову», обрушился развал страны. Он, уже больной, так до конца и не понял, что страны, которую он защищал, ради которой честно работал, уже не существует. Он умер после тяжелой болезни в тот же день, 19 апреля 1995 года, чуть-чуть не дожив до пятидесятилетия Победы. Это был мой отец. Ванюшка, Ванечка, Иван Михайлович. Поминальные дни остались те же. Только поминаю теперь двоих. А в день Победы и их, и всех сложивших головы на войне, умерших после ее. Они все герои, все родные. И те, кто прошел дорогами войны на фронте, и те, кто стоял у станков и доменных печей, шил одежду, растил хлеб, ловил рыбу. Победу добывала вся страна. Страна, которой уже нет. Но народ-то остался. Мы все остались, дети, внуки и правнуки их, добывших Великую Победу. Так помянем. Помянем всем миром, всем народом. Помянем героев!

8 мая 2017 года Кривошеев А.И.