Портрет всем известного...

Родился он очень болезненным. Золотуха, частые носовые кровотечения и какие-то проблемы с опорно-двигательной системой преследовали его практически всю жизнь, но детство было особенно трудным именно по этой причине.  Даже широкие плечи не украшали его приземистую кривоногую фигуру.
И в довершение ко всему – лицо. Невероятной некрасоты. Многие говорили даже, что – безобразия. Большие тёмные глаза были как-то уж очень статичны и лица не украшали, хотя часто вспыхивали маслянистым блеском ненависти и зависти. Странными были губы: выпуклые и почти по-детски очерченные, они совершенно не вписывались в «пейзаж лица», доминантой которого всегда оставались глаза и почти курносый и слишком короткий нос.
Только спустя годы, когда врождённая гениальность заполнила «простор лица его» весь, без остатка, о его физической некрасивости стали вспоминать реже. Но в пору отрочества и юности, когда для человека бывает столь важным внимание к нему товарищей и женщин, об уродливости его много сплетничали за спиной и даже хихикали. Или ему это только казалось?..
Отсюда и его желчность, ехидство, граничившее почти с непристойностью. Знавшие его близко утверждали, что никогда не слышали от него ни одного доброго слова о ком бы то ни было. А говорить о женщинах он всегда предпочитал презрительно. И не гнушался в их адрес даже тем, что сочинял какие-то совершенно невероятные небылицы, почти сладострастно наблюдая за тем, как рушится  их репутация от первого кома грязи, брошенного им.
Он трагически пережил смерть отца, которого едва помнил. Стал после этого печального события замкнут, искал уединения, в котором пребывал подолгу. И потом ещё долго находился в состоянии совершеннейшей меланхолии, которая, вдруг,  неожиданно, могла взорваться почти истерической весёлостью, тоже пугавшей людей вокруг.
Он сызмала привык к тому, что слово его – закон для окружающих. Так заведено было в доме бабушки, которая его и воспитала. Когда же внук стал подрастать, то старуха буквально наводнила дом юными девицами, чтобы её драгоценному отпрыску не было скучно. Именно здесь, очевидно, и родилась его ужасная влюбчивость, остававшаяся безответной в пору, когда началась взрослая самостоятельная жизнь. В доме же бабушки девицы порой «входили в интересное положение», и старуха искусно улаживала ситуацию, отдавая «провинившихся» замуж за кого-нибудь из крестьян.
Те, кому довелось служить с ним, говорили о безудержной, почти безумной храбрости его, о невероятной жестокости, которая удивительным образом уживалась в нём с какой-то застенчивой добротой, когда глаза наполнялись слезами при виде погибшей птицы, безвольно запрокинувшей голову себе на спину.
А местные горцы называли его «Бешеным» за невероятную жестокость его собственную и отряда, которым он руководил. И если в юнкерском училище он от души смеялся над прозвищем «Маёшка», данным ему от имени «Маё» - уродца, одного из героев популярного тогда в России романа  Гюго «Собор Парижской Богоматери», то «Бешеным» гордился чрезвычайно.
Погиб же он от руки недалёкого, но чрезвычайно доброго человека, с которым знаком был ещё по военному училищу. Погиб потому, что просто вынудил того стрелять в себя, доведя его почти до отчаяния постоянными придирками своими и насмешками.
Современные психиатры назвали бы подобный тип личности наверняка «шизоидом». Да ещё с какой-нибудь там приставкою, уточняя тип шизоидности…

… А теперь, прошу вас, перечтите ещё раз всё то, что прочли только что. Перечтите и положите всё это на одну чашу весов. На другую же – только его фамилию: Л Е Р М О Н Т О В.
О результате даже не стоит говорить. Он – гений, одна из наших национальных святынь, в свете великой поэзии которой меркнет всё худое и человеческое.
Сколько замечательных, добрых и чутких людей покинули этот мир, не оставив в нём следа. А за эти строки, думаю, любой поэт отдал бы полжизни, только чтобы их авторство было приписано ему:

Кто б ни был ты, печальный мой сосед,
Люблю тебя, как друга юных лет,
Тебя, товарищ мой случайный.
Хотя судьбы коварною игрой
Навеки мы разлучены с тобой
Стеной теперь – а после тайной.
Когда зари румяный полусвет
В окно тюрьмы прощальный свой привет
Мне умирая посылает
И, опершись на звучное ружьё,
Наш часовой, про старое житьё
Мечтая, стоя засыпает,
Тогда, чело склонив к сырой стене,
Я слушаю – и в мрачной тишине
Твои напевы раздаются.
О чём они – не знаю; но тоской
Исполнены, и звуки чередой,
Как слёзы, тихо льются, льются…

Когда-то Гоголь, говоря о личности Лермонтова, так определил состояние, в котором постоянно жил этот человек: «безочарование». Это, когда человеку безразличны судьбы мира, да и своя собственная – тоже. Возможно, это и объясняет те самые противоречия и парадоксы, в лабиринте которых блуждала душа поэта…

29.05.2017