Лоре-Ли с Рейна-6 Из цикла Воплощения Лилит

Лоре-Ли с Рейна-5 http://www.proza.ru/2017/05/28/510

Уехал граф Каролинг в тот же день, сразу как отобедал с нами. Проводить его до коновязи подтолкнул меня выразительный взгляд матушки. Едва мы вышли, граф Кристиан обернулся, заговорил: «Вы можете и далее располагать мной, если все еще во мне нуждаетесь».  Я ответила, что миссию свою он исполнил и в дальнейших его услугах я не нуждаюсь.

– Кто будет сопровождать вас назад, в замок?
– Мне кажется, в ближайшее время барон захочет лично засвидетельствовать свое почтение моим родителям, - беспечно ответила я.
– Боюсь, вы не даете себе отчета, что играете с огнем, - помедлив, как будто нехотя проговорил граф Кристиан. – Сдается мне, вы недостаточно хорошо знаете барона.

– Я ведь уже сказала вам однажды, вас ни коим образом не могут касаться мои отношения с супругом. Я просила вас только лишь о сопровождении, вы с этим хорошо справились. Теперь вы претендуете еще и на роль наперстницы?
Некоторое время граф стоял и смотрел на меня. Я в его глаза не заглядывала, потому не знаю, о чем говорил его безмолвный взгляд. Уже поднявшись в седло, граф Кристиан неожиданно сказал, глядя на меня сверху вниз:
– Упрямый ребенок, вот кто вы сейчас, и потому бессмысленно что-либо говорить. Я с тяжелым сердцем оставляю вас. Прощайте.

Граф Кристиан фон Каролинг, наконец, уехал, но все же успел напоследок омрачить мою радость, напомнив о предстоящем объяснении с бароном. И еще мне отчего-то стало его жаль. В эти дни, что он был рядом, я всякую минуту была настороже. Я как бы заранее обдавала его холодом, потому как уверена была – он снова затеет говорить о своих чувствах ко мне. Непременно затеет, прежде чем уехать! И вот он уехал, не прибавив более ни слова к тому, что было сказано им в тот вечер. Надо же, как я ошиблась в человеке! Его сдержанность вызывала уважение. Да, сдержанность. Ведь любая женщина способна разглядеть и понять, какие чувства испытывает к ней мужчина, даже если он тщательно их скрывает. А вот то, как он распорядится своим чувством, этого, выходит, предугадать не дано. Граф Кристиан не пошел у него не поводу, не воспользовался столь располагающим к тому моментом – несколькими днями путешествия вдвоем. А я ведь опасалась, что мое спонтанное решение он воспримет как поощрение действовать. Потому была с ним холодна и высокомерна. Ну что ж, граф оказался более порядочным человеком, чем я ожидала. Оказывается, некоторые свои ошибки так приятно сознавать. Вероятно, передо мной прошел пример мужской дружбы, которая не позволила графу Кристиану «возжелать жену ближнего своего».
Итак, несколько дней я прожила родительском доме, обласканная любовью, окруженная ежечасной заботой, как в былые годы. Я почувствовала себя прежней, беспечной и счастливой. Нет, лгу, что беспечной. Во мне по-прежнему вскипала волна негодования, едва я вспоминала тот ненастный вечер. Другое дело, что я запрещала себе об этом думать, тот же час прогоняла воспоминания. Однако далеко от меня они не отходили, отбрасывали черную тень на мою душу. И мне приходилось жить в этой тени. Может быть это помешало мне стать совсем прежней.

Я примерила свои старые платья и обнаружила, что прошедшие годы внешне очень мало изменили меня. Платья пришлись настолько впору, будто я только вчера их носила.  Я, было, подумала их и надевать вместо того, что привезла с собой. Но почему-то не смогла. Что-то во мне переменилось все-таки. Я придумала себе оправдание, что матушка и отец не одобрят моих старых простеньких и коротких, едва до щиколотки, платьиц. Они с удовольствием и восхищением смотрели на мои наряды, хотя я выбрала самые простые, без затей. А с каким детским ликованием перебирали и разглядывали они мои подарки! В ту бессонную ночь я перетрясла все свои гардеробы, заглянула в каждый ящик комода, в каждую тумбочку, провела ревизию каждой полочки в моей туалетной комнате в поисках чего бы то ни было, что сгодится для подарка. Ничего особенного я не привезла, но матушку и соседок приводила в восторг любая безделица.

А потом за мной приехал супруг. Он не упрекал и не бранил меня за своеволие. Барон был подчеркнуто сдержан, до такой степени, что от него веяло зимней стужей. И в тот же день мы отправились в обратный путь.
Он терпел до самого замка и только дома обрушил на меня лавину упреков в бездушии, безрассудности, вздорности. Барон выговаривал мне за то, что заставила его волноваться, мучиться догадками и предположениями о причинах столь странного поступка. За всем этим стояло одно: как смела я сделать что-то вопреки его желанию?!

Странно, но меня не трогали упреки супруга и не вызывали ни малейшего желания объясниться с ним. Он гневался и упрекал, а я убеждалась, что сердце мое не стучит чаще обычного, словам его я внимаю спокойно и равнодушно. Душа моя сделалась вольной, как птица, в чьей клетке вдруг рухнули стены. Так и я. Ничья чужая воля не сковывала больше моей свободы. Я распоряжалась ею сама. Несколько дней, прожитых вне стен замка, вернули мне меня саму. А перед самым отъездом еще кое-что приключилось, отчего разгорелось в душе моей адово пекло, и сгинула в нем окончательно кроткая и разумная супруга барона фон Веттин.

Дело в том, что спросила меня матушка несмело о том, о чем хотела она, видать, с первого дня спросить. И только совсем незадолго до моего отъезда спросила, получала ли я письмо от нее? Так я лишь теперь узнала, что около двух лет назад отец сильно простудился и был очень болен. Матушка так боялась, что он живет последние дни, что написала мне и в письме отчаянно звала приехать проститься с отцом и подарить ему последнюю в жизни радость.

Поняв, что письмо до меня не дошло, матушка взволновалась и стала успокаивать, что и хорошо, и очень кстати письмо потерялось, ведь батюшка жив-здоров, так к чему было зря полошить меня? Она боялась, что я прямо сейчас пойду требовать от супруга объяснений. Нет, не пошла я задавать лишние вопросы. Ответы у меня и так были. Я не сомневалась, что никто другой, как барон собственноручно швырнул матушкино письмо в камин. И ведь именно в то время мне как никогда прежде захотелось навестить родителей, - видно сердце чуяло и вещало недоброе. Я тогда несколько раз подступала к супругу с просьбой, чтобы отпустил меня на несколько дней в родной дом. И то, как он мне тогда отвечал, теперь представилось мне в ином свете – я поняла, он подозревал, что каким-то непонятным образом содержание письма стало мне известно.
Волнение матушки я утихомирила, поохала, посетовала, что разбойники на дорогах не гнушаются и почтовыми каретами… Об этом она вроде бы думать перестала, вот уж ее больше заботит, что так скоро я покидаю их, а когда опять свидимся, кто знает...  Запечалилась матушка, захотела сама прибрать мне волосы, бережно чесала гребнем, да приговаривала: «Золото, чисто золото течет!»

– Как похорошела ты, Лоре-Ли, какой красавицей стала… Знаешь ли, в городке-то о тебе одной говорят с самого дня твоего приезда. Мол, в жизни не видали подобной красоты. Только не надо бы столько одной… Зачем быть всегда на виду, как окно в ночи. Никогда ведь не знаешь, кого оно приманит, то ли доброго человека, то ли лиходея.  Боюсь я за тебя, Лоре-Ли. Будь осторожна, прошу тебя.

Чтоб милую матушку в такой скорби не оставлять, я перед ней супруга своего белей белого выставляла. Говорила, что есть кому от невзгод меня защитить, за ним я, как за стеной нерушимой.

– Сама же говоришь, миленькая моя, что я похорошела. А коль плохо бы мне жилось, расцвела бы я? Подумай сама! Не смотри, что супруг мой хмур сейчас. Видать правду говорил, что дня одного без меня не может. Оттого и смотрит обиженно. Да ведь это не значит ничего, милая матушка, всё хорошо, ты уж мне поверь.
Говорила я так маменьке, печаль ее заговаривала, а у самой душа горела, мыслями безрадостными как ядом горьким переполнялась.

Однако за время пока длился обратный путь, всё в душе моей перегорело и выгорело. К супругу я сделалась так равнодушна и холодна, что поступки его боле не возмущали меня, исчезло всякое желание уличать и обвинять, требовать ответа.
И даже без прежнего возмущения думала я о том, что рассказал мне граф Кристиан фон Каролинг. Я поняла, начни я упрекать барона в низком поступке, когда вдвоем с приятелем он подглядывал за мной, он ведь не поймет, что нанес тем самым оскорбление мне, что поступок его мерзкий и бесчестный. Нет, не поймет. Я собственность его. Ну захотелось ему полюбоваться купающейся супругой – что с того? Ну позвал приятеля за компанию – экая беда! Ведь смотрят они вместе живописные полотна с дамами, на коих и нитки нет, любуются, обсуждают мастерство художника и достоинства натурщицы. Так почему на живую натуру любоваться нельзя? Вот таким представлялся мне ход мыслей супруга, и я знала, что угадываю его верно. Если б я сейчас начала упрекать его, сердиться и дуться, он, возможно, даже повинился бы. А почему нет, если такая малость вздорную жену утихомирит?! Куда как удобна она, когда терпима да покорна! А вина?.. Полноте, какая вина?! Тут даже предмета разговора нет!

Вот так побеседовала я сама с собой, «выслушала» обе стороны и уверилась, что от скандала лучше мне не станет. Потому, когда вернулись мы домой, и барон, войдя в мою комнату, потребовал-таки объясниться, я скорее расхохотаться готова была, чем возмутиться. Это ОН от МЕНЯ объяснений ждет??! Но не расхохоталась я, а коротко и скушно пояснила: граф Каролинг уведомил меня о немедленном отъезде по личным причинам, и едва я узнала, что путь его будет проходить по Рейну мимо родных моих мест, не стала бороться с желанием повидаться с родителями.

– Дорогой мой супруг, разве я ошибалась, когда думала, что графу фон Каролинг вы верите как себе самому?  Если кому-то и вручили бы жизнь и честь своей жены, то прежде всех это был бы граф Кристиан, разве не так?
– Граф Кристиан?!! Граф Кристиан?!! – взревел супруг. – Вы сделались так близки за время путешествия, что уже не обременяетесь титулованием?

– Не кричите так, любезный мой супруг, – посоветовала я барону. – У меня голова разболелась от ваших криков. И я хочу, наконец, принять ванну. Не пойму, для чего было так спешить? Я ни разу как следует не помылась! От вас пахнет как от конюха, а от меня – если вы захотите меня ударить – поднимется туча пыли.

Барон так полыхнул глазами, что я не сомневалась, последняя моя фраза остановила его руку мысленно уже занесенную надо мной. Вознамерился дать урок строптивой жене? Мне почти хотелось, чтобы он попытался это сделать.

Следующие дни были примечательны завидным упрямством барона доказать мне, что я все еще прежняя Лоре-Ли и нежеланием видеть очевидное: ее больше нет. Он не мог понять, что со мной случилось. Его фантазий хватало лишь на непоколебимую уверенность в моей супружеской измене. А я теперь была так равнодушна к нему, что меня нисколько не трогало, что он думает и какими подозрениями мучается. Такое мое поведение выбивало почву у него из-под ног. Он то пытался говорить со мной спокойно и терпеливо, пытаясь что-то понять и в чем-то разобраться. Но скоро приходил в бешенство, швырял о стены и об пол разные предметы и немало перебил хрупких вещей. Однако надо отдать ему должное, меня он и пальцем не тронул. Уж не знаю, что останавливало его.

Мне скоро надоели эти бесчисленные сцены и я стала мечтать, чтобы, как бывало прежде, нашлись бы какие-то важные дела, требующие отъезда барона из замка. Дел таких, как нарочно, не возникало… Однако не зря молвят мудрые: будьте осмотрительны в своих желаниях – вдруг они исполнятся! Вот и мое желание хоть ненадолго остаться без Людовика и отдохнуть от него душой, исполнилось самым неожиданным и прискорбным образом.
 
Лоре-Ли с Рейна-7 http://www.proza.ru/2017/06/02/776