Мои воспоминания. 29 глава

Погода была уже весенняя, весна. Как я люблю весну, когда всё возраждается, просыпается и начинается цветение...сначала набухают почки на деревьях и сирени, это похоже на чудо, как-будто всё просыпается после долгой зимы. Был четверг, шестое марта, я была на шестом месяце беременности. Встав утром, я проводила Баха на работу, немного прибралась. Уже несколько дней мы жили у Алика. Большой добротный дом, четыре комнаты и большая открытая веранда. Алик куда-то ушёл, а мне вдруг так захотелось складки. Я оделась и вышла в магазин и уже предвкушала вкусный обед с варёной картошкой и лучком. Купив две селёдки и буханку хлеба, я пошла обратно домой. Я дошла до калитки и вложила ключ в замочную скважину, как меня окликнул Бах. Я улыбаясь повернулась к нему, рядом с ним шёл Алик. У них были очень серьёзные лица. Вдруг Бах как закричит,
 - Где ты ходишь? У тебя отец умер.
 Улыбка застыла на моём лице и я стала сползать по косяку двери. Меня подхватил Бах, но я била его в грудь и в истерике  кричала на него,
 - Нет! Нет! Я не верю! Это неправда! Неправда! Скажи, что это неправда!
Я повторяла эти слова по несколько раз, Бах крепко прижав меня к себе, крикнул Алису,
 - Поймай такси, видишь в каком она состоянии.
Я не помню, как мы доехали, в глазах было темно, воздуха не хватало, я думала, что никогда не доеду до своего дома. Когда мы вышли из машины, ворота нашего дома были открыты настежь и во дворе было много народа. Войдя в прихожую, я села на стоящий у стены стул. Только увидела внутри комнаты сидели женщины и среди них свекровь и бабушка Баха. Как я потом узнала, бабушка и привезла тело отца из морга. Она хотела договориться, чтобы его не вскрывали, но не успела. Приехала буквально через десять минут после вскрытия. Я ей была очень благодарна за это и часто потом об этом говорила в беседах с ней. Когда я рыдая села на стул, Бах нагнулся и расстегнул сапожки на моих ногах и снял их. Я опираясь на кого-то, вошла в комнату. На полу, на постеленной постели, под накрытой простынёй лежал самый мой родной человек. Я опустилась перед ним на колени и рыдая, открыла лицо... Любимые черты, они не изменились, как обычно бывает у мёртвого человека. Он будто спал, его густые брови будто почернели и лицо стало гладким. Я дотронулась до папиной руки... она была холодной и твёрдой. Вдруг мачеха откинув простынь обнажила папино тело до паха. Мне стало дурно, я в ужасе перестала даже рыдать. То что я увидела повергло меня в шок, от подбородка до паха был грубый разрез и крупные швы на нём. Я закричала и чуть не потеряла сознание. Сестра строго посмотрев на мачеху накрыв простынёй отца, стала меня поднимать с пола. Я вспомнила...когда умерла мама, сестра была на седьмом месяце беременности. Судьба... Та же участь ждала и меня. Сестра плакала и причитала, просила меня беречь себя и ребёнка. Наверное я никогда больше не испытывала в жизни такого страшного горя, как потеря близкого, родного человека. Это страшно. Мысли путаются и всё происходящее кажется страшным сном. Нас вывели из комнаты и я с сестрой вышла во двор. Мне так же, как когда умерла мама распустили мои длиные волосы и так, как я была беременна, мне перевязали мизинец нитью от савана, примета говорят такая, в чём я кстати убедилась позднее, потеряв ребёнка в четыре месяца, будучи беременной,  когда умер мой свёкор и мизинец мне тогда не перевязали. Папу решили хоронить утром следующего дня. Не были готовы какие-то справки. Ночью никто не спал, читали молитву и тихо рыдая разговаривали. Мы три сестры заходили к папе несколько раз за ночь, как бы прощаясь. Мне казалось, что всё происходящее сон, но я скоро проснусь и увижу папу, живого и здорового. Но я поняла, что окончательно осиротела и приходить в этот дом в дальнейшем мне будет не к кому. Это суровая правда жизни и от этого моё сердце так сильно сжималось и мне становилось не по себе, что казалось, я умерла вместе с отцом. Раннее утро...я осознаю, что папы больше нет и сестрёнка с братишкой рассказали, что накануне перед смертью, папе стало плохо и они вызвали скорую. Врач мачехе сказал, что в больницу папу везти бесполезно, он не жилец, на что мачеха дав врачу десятку, попросила его увезти и якобы у неё грудной ребёнок и с ним она поехать не сможет. Папу увезли в пятнадцатую городскую больницу. Братишка позже поехал его проведать, но в связи с карантином его не пропустили. Он даже перелез через забор, но дверь в отделение была заперта. Он стучал, чтобы остаться с отцом, его не пропустили. Он был ещё слишком мал...ах если бы был кто-то из взрослых. Потом уже мне рассказали, что папа в предсмертном порыве вскочил с постели и смерть застала его тогда, когда он встал, видимо им руководил страх смерти. Но не удержавшись на ногах отец упал, падая он ударился о косяк кровати подбородком, от чего сильно прикусил нижнюю губу. Но мир не без добрых людей, рядом оказался старик, мулла и он, как мог удержал папу при падении, читая над ним предсмертную молитву. Значит отец в последнюю минуту своей жизни был не одинок. Слава Аллаху. Но об этом мы молчали. Не устраивать же скандал в день похорон? Да и толку? Этим отца не вернёшь. Пока папу омывали, мужчины готовили носилки, куда надо было поставить тоут (гроб). Усопшего после омовения так оборачивают в саван, будто пеленают, как ребёнка, затем заворачивают, как в конверт для младенца в большое одеяло без ваты, типа большого пододеяльника. А затем, постелив в тоут курпачу, соответственное этому тоуту и под голову положив ватную подушечку, кладут наконец тело и накрывают покрывалом. Это говорит о том, что человек приходит на этот свет ни с чем и его пеленают белой пелёнкой и уходит ни с чем, завёрнутый в белый саван-кяпан. А носилки перед тем, как положить в них тоут, оборачивают вокруг остатком материала от савана, оставляя лишь сторону со стороны ног усопшего. Поэтому мужчинам саван берут на пять метров больше, чем женщинам.  Когда отца выносили из дома, женщины стали громко плакать и причитать. И так, как отец был таксистом, было помимо прочего люда, много шоферов и таксистов. Гул от клаксонов стоял такой, что было слышно аж в соц.городке. И становилось жутко от гула. Так и проводили отца с сигналами до самого кладбища. И в солидарность этим сигналам, проходящие машины тоже сигналили. Дом в раз опустел... Вечером мы все разъехались. На сердце был холод и пустота. Слёзы не переставали литься из глаз. Бах обняв меня успокаивал, как мог. Но разве найдутся слова утишений в такой момент? На семнадцатый день мы поехали в дом отца. Старший брат зарезал барана и сделал поминки. Долго находиться в доме, где уже нет родного, самого близкого человека, не было сил и возможности. В доме Алика, где мы с Бахом жили, было страшно вечерами. Мне казалось, что за моей спиной постоянно ходит отец. И я невольно оборачивалась. Как-то мы с Лялей, женой Алика остались одни в доме. Ребята всё не приходили и мне становилось не по себе. Ляла была на кухне, я сидела на веранде, был тёплый вечер. Вдруг за своей спиной я услышала тихие шаги. Думая, что это Ляля, я обернулась, но никого не увидела. Я от ужаса закричала, на крик прибежала Ляла и увидев меня в таком состоянии очень испугалась. Сказав ей, что не могу здесь оставаться, я выбежала на улицу, она выключив плиту, выскочила за мной. Время было около полуночи, но мне  страшней было в доме, чем на улице. Мы знали, что ребята ушли к бабушке Алика и решили пойти туда. Очень было страшно, надо было идти от Рисового базара до улицы Вревского через железнодорожное полотно. Но возвращаться в дом я категорически отказывалась. Машины в это время не ходили и мы крепко обнявшись, две молодые женщины, одна из которых беременна, полагаясь на милость Аллаха вошли в темноту. В темноте было страшно идти, Ляля взяв меня под руку, бодрым голосом говорила,
- Вот пройдём бакалею и железную дорогу и всё. А там уж и дом бабушки видно.
Но мне было почему то не страшно, вернее мне было всё-равно, я хотела просто, чтобы Бах был рядом. Дороги были пустые, мы шли быстрым шагом. Кое-где на столбах горели фонари, скупо освещая нам дорогу. Ну вот и железная дорога, на линиях стояли товарные вагоны и маневровый вагон отцепляя составы, с шумом отводил порожние вагоны на пустые линии. Здесь жизнь кипела и симафор мигая открывал путь составам. По деревянному переходу мы прошли через две, три линии и вышли к махалле. Тут же недалеко жили бабушка с дедушкой Алика. Ляля быстро позвонили в калитку, долго никто не выходил. Меня знобило, тело было в напряжении, я боялась потерять сознание. Было около часа ночи, наконец калитка открылась и показался Алик. От неожиданности, увидев нас в такой поздний час, Алик молча смотрел ничего не понимая. Он был пьян, мы молча, ничего не говоря,  прошли во двор. Две ступеньки и маленький, узкий коридор вывел нас в небольшой, освещённый зал. Диван, два кресла, в середине стол и четыре стула, напротив у стены серванд с посудой, на полу ветхий ковёр. Но это всё я увидела утром, а в тот момент, войдя в комнату я увидела Баха. Он тоже был под шафе. На столе стояла недобитая бутылка "Русской" водки и скудный ужин, в виде зелени и жареного мяса с картошкой в лягане. Поломанные лепёшки, пиалки и вилки, всё что было на столе. Бах удивлённо смотрел на меня, недоумевая, как я тут оказалась, ошалевший, он не мог произнести ни слова. Ноги подкашивались и я плюхнулась на диван. Ничего не соображая я закрыла глаза и слёзы душившие меня, просто непослушно лились из глаз. Мне казалось, что я никому не нужна. Издалека было слышно, как Ляля разносила ребят,
- У вас совесть есть? Напились, как лошади. А о нас вы забыли?  Это я слышала сквозь сон. Алик ей в оправдание что-то объяснял, но его я уже не слышала. Уходя в глубокий сон, только чувствовала нежные руки Баха на своих плечах и тёплые губы на щеке. Проснулась я от шума, Ляля переворачивала стулья на уже пустой стол, видимо она затеяла уборку. Этот сон был настолько глубоким, что мне показалось я спала одну секунду. Но к удивлению, я так хорошо выспалась, что от тяжести предыдущего дня ничего почти не осталось. И на душе стало как-то легче. Быстро встав, я вышла во двор, погода была замечательная, солнце сияло, давая тепло земле, которая пробуждалась после долгой зимы. Умывшись водой из умывальника, я вытерла чистым полотенцем лицо и зашла обратно в комнату, с намереньем помочь Ляле. Она наотрез отказалась, говоря, что не любит коллективную уборку. Но дала мне задание приготовить завтрак. На кухне сидели ребята. Бах виновато смотрел себе под ноги и мне стало жаль его. Я подошла к нему вплотную и обняла за голову, прижимая крепко к груди, я поцеловала его густую шевелюру. Он в ответ обнял меня за талию. Внутри меня трепыхалось маленькое существо, которое связывало нас крепкой нитью, называемой любовью. Алик сам готовил завтрак, нарезал свежую буханку хлеба, колбасу, сыр, вытащил из холодильника маслёнку со сливочным маслом и заварил чай. И тут я вспомнила, что не ела почти сутки. С большим удовольствием сев за стол, сделав себе бутерброд и с сыром и с колбасой, я с аппетитом отправляла его в рот и смаковала это всё со сладким душистым, горячим, цейлонским чаем. Мне стало даже неловко и я смущённо посмотрела на только что вошедшую Лялю. Увидев моё  смущение, Ляля меня успокоила,
 - Ешь дорогая, тебе это надо делать за двоих.
 Все улыбаясь смотрели на меня. И я ответила им улыбкой...