Мои воспоминания. 32 глава

Как мы только переехали на дачу, Бах начал расширять хозяйство. Он очень любил живность, так что в скором времени у нас во дворе построили небольшой хлев, это для коровы. Чуть побольше для бычка, который рос не по дням, а по часам, ел бычок на загляденье. Так же был построен загон для лошадей и баранов. Бах с таким усердием и любовью это всё сделал, ну хозяин, а если учесть, что строили это всё его племянники, а за скотиной должна была ухаживать я, то его любовь легко объяснить. Он со своим другом Аликом, лёжа на тапчане, распивая белую "русскую" и кушая разные вкусности любовался своим хозяйством. Так я научилась доить и корову, ухаживать за лошадьми, которых было две, за всё время жующим быком и баранами, ну бараны они и есть бараны, что с них взять.  Ааа...я их стригла и шерсть мы продавали соседке бабе Ане. Это была уникальная женщина, типичная русская деревенская баба, труженица. У неё тоже была корова Нюрка, которую она просто обожала. Если моя корова с чёрно-белыми пятнами, небольшого роста давала шесть, семь литров молока, то Нюрка давала до четырнадцати литров. Рыже-белая корова, голандка, была намного крупнее моей. Но нам хватало, молоко мы не продавали, делали кислое молоко, творог. Надоив я процеживала молоко через два слоя марли в чашку и оставляла на ночь. Утром свекровь снимала целую косушку сливок, готовый завтрак. А ещё, как-будто мало было этого хозяйства, ранней весной, свёкор привёл ослицу. Во дворе стояла старая арба, только куда её запрягать? Рано утром я ходила на лётное поле за сеном, благо его было предостаточно. Маленьким, ручным серпом, я косила траву, сначала зелёную, потом сухую. Накосив побольше, я складывала сено в старую простынь, завязывала узлы и водрузив огромный тюк на голову, несла домой. Этого хватало на день. Ещё добавляла комбикорм, да и кожура от овощей, всё шло на корм. Дача наша находилась в двадцати метрах от железной дороги и перед воротами протекал широкий арык. Комунальных условий не было, даже воду носили издалека. А перед домом часто ставили на запасной путь вагоны с углём. Я лазила наверх, на вагон и сверху сбрасывала уголь вниз, потом мы заносили этот уголь домой, готовое топливо на зиму. Так делали и соседи. А за железной дорогой находился товарный двор, туда заходили поезда с товаром и разные организации увозили товары по магазинам и складам. Было всё, от картошки, до сахара и кофе. Сахар и кофе не давали, а пару мешков картошки и три, четыре мешка комбикорма можно было взять, не даром конечно, но намного дешевле, чем на базаре. На станции Сергели продавали хлеб, его так и называли железнодорожный. Вкус этого хлеба до сих пор во рту стоит. Горячий и хрустящий белый хлеб. Мы со свекровью ходили пешком по железной дороге, по шпалам, до станции и делали покупки и покупали десять буханок хлеба. Потом уже, обжившись на даче, я стала просить молодых ребят с маниврового состава, который каждый день останавливался напротив нашего дома, чтобы они привозили нам хлеб и почти каждое утро разносился громкий гудок и я бежала за своим хлебом, горячим и хрустящим. Так прошло лето, свёкру становилось хуже. Так как я кормила грудью малышку, вторую дочку, мне не разрешали поехать его проведать, я скучала по нему и очень беспокоилась, каждый день спрашивала, как он? Пришёл ноябрь, седьмое ноября, день Октябрьской Революции. Вторая половина семидесятых, уже вечерело, подоив корову, я собрала ужин. Вдруг приехал Бах, он был не таким, как всегда. Я хотела спросить, будет ли он ужинать, но Бах опередив меня сказал,
- Поехали домой, папе стало хуже.
Но я почувствовала сердцем, отца больше нет... В машине ехали молча, на душе было тревожно, Бах крепко держал меня за руку и я чувствовала его боль. Приехали домой затемно, я услышала плач, негромкий, после захода солнца плакать нельзя. Пройдя в комнату, я увидела, на полу, под покрывалом лежал свёкор, сердце сжалось, отдав малышку Баху, я упала перед ним на колени и застонала. Свекровь плача открыла ему лицо, я увидела застывшее, с чуть приоткрытыми глазами, пожелтевшее лицо свёкра и подумала...
- Вот был человек, с огромным сердцем и доброй душой, а теперь это безжизненное тело, которое уйдёт в вечность.
 На утро было всё готово для похорон. Я была на четвёртом месяце беременности и у нас есть примета, беременным, если умирает  близкий родственник, на мизинец завязывают нитку от савана покойного. Я подошла к свекрови и сказала ей, что мне надо перевязать мизинец, она будто меня не услышала. Кстати, жене брата Баха уже перевязали мизинец, она была беременна тоже. Я отправилась к бабушке Баха и повторила просьбу, та отправила меня к дочери, ну я решила, что это бесполезно и оставила свою затею. Народ прибывал, как полагается, обернув носилки белым саваном, свёкра унесли на кладбище. Прошли семь дней, наготовив плова мы провели поминки. На пятнадцатый день у меня случился выкидыш, значит примета все таки не напрасная и на скорой я уехала в родильный дом. Так как срок был не маленьким, меня оставили на три дня в больнице. На второй день, поздно вечером пришёл Бах, он был пьян. Мы сидели на скамейке и разговаривали, как вдруг крепко обняв меня, он сказал,
- Не знаю, как тебе сказать, но есть одна женщина...в общем она беременна. И она угражает мне. Я не знаю, что делать.
Я молчала, меня будто кипятком отдали, я молча встала и пошла к себе в палату, Бах звал меня по имени, но я ушла не оборачиваясь. Через день меня выписали, за мной приехала сестра Баха. Когда я вошла во двор, то увидела на себе сочувствующие взгляды домочадцев. Не опуская головы, я прошла в комнату, сев на диван, я дала волю слезам. Горе по умершему свёкру, предательство мужа, всё захлестнуло разом. Зашла свекровь и села рядом со мной, взяв мои руки в свои, она начала говорить,
- Не знаю, чьё счастье, твоё или твоих детей, но эта женщина согласилась на брак с Бахом. Обещала заявление не писать. Только её отец попросил, чтобы ты написала расписку, что не возражаешь против брака мужа и его дочери. Он за неё боится. Ты ведь можешь её избить или ещё что-нибудь сделать. Доченька, пожалуйста, сделай это ради меня.
- Дайте мне ручку и бумагу, я напишу всё, что надо, -прошептала я.
Золовка подала мне требуемое, видимо заранее приготовленные лист бумаги и ручку. Подложив под бумагу книгу я написала расписку и сказала, что хочу уехать на дачу. Я очень устала, но уснуть не было сил, рано утром я взяла детей и уехала, там было так спокойно и тихо. На следующий день приехал Бах, но не видеть его, не тем более слушать его не было ни сил, ни желания. Я ему сказала, что хочу развода, на что он мне ответил,
- Я без тебя умру, лучше я сяду, чем останусь без тебя. Я был пьян, не помню, как это получилось...прости, я умру без тебя.
Я знала, или хотела верить в то, что он говорит правду, но чувство брезгливости меня не покидало. И при каждом его прикосновении меня передёргивало, он видел это и ему было вдвойне больней. Наверное я бы ушла, если бы было куда, но не было ни матери, ни отца, к кому я могла бы пойти и излить свою боль. Младшую дочку забрала свекровь, я осталась одна на зиму с Тамилочкой. Надо было смотреть за скотиной, вести хозяйство. Бах приезжал в неделю один, два раза, завозил продукты. Как-то приехала младшая заловка и сказала, что в квартире с ней и матерью живёт вторая жена Баха. Было больно, но я сделала вид, что мне всё-равно. Часто, зимними ночами становилось жутко и страшно одной, ведь дома соседей находились далековато, забор...одно название и входная дверь в дом запиралась, лишь крючком, который при желании, можно было без усилий открыть. Я прижимала Тамилочку к груди и начинала молиться, в одиночестве я сходила с ума, если бы не Тамилочка и не страх за содеянное, я наложила бы на себя руки. Эта мысль часто посещала меня, нет, жалости к себе у меня не было, да и ревности тоже не было. Была обида,
- За что? Чем я заслужила такое отношение к себе? - думала я.
И ночами, уложив малышку, я смотрела в снежную даль. Из окна было видно заснеженное поле аэйропорта. Я часами смотрела в тёмную ночь и жутко ощущала своё одиночество. Корову продали ещё осенью, и если бы не соседка баба Аня, мне элементарно было бы нечего есть. Она почти каждый день приносила нам еду, блинчики, суп или просто буханку хлеба. Зима тянулась мучительно долго, но наконец она закончилась. Как-то приехала свекровь и стала настаивать на том, чтобы я наконец познакомилась со своей соперницей, которая на тот момент была беременна и жила в квартире со свекровью и младшей заловкой. Не знаю, зачем это ей понадобилось, но перечить было бесполезно. Думаю, свекровь думала, что я начну скандалить и может даже кинусь на соперницу с кулаками, но это было ниже моего достоинства. Чтобы я боролась за мужчину, пусть даже этот мужчина мой муж? Да никогда. Считаю, что мужчина должен бороться за женщину, как всегда было в моей жизни. За зиму я сильно похудела, но приведя себя в порядок и сделав макияж, который я делала всегда, мы поехали на квартиру. Было неприятное чувство самобичевания, вздохнув я вошла в квартиру, меня встретила довольно некрасивая, высокая с кое-где седыми волосами молодая женщина. Мне стало ещё обиднее, неужели меня Бах променял на эту костлявую особу? Тем более она была старше меня. Я спокойно с ней поздоровалась, как полагается по нашим законам, обнявшись и похлопав по плечам. У неё был низкий голос, обменявшись приветствиями я прошла внутрь комнаты, свекровь с любопытством наблюдала за нами и была будто разочарована. В квартире сделали перестановку, кровати на которых мы спали с Бахом перекочевали в зал, Бах категорически запретил ей спать на кровати, на которой спала я и ей занесли в спальню диван, я поняла, этим Бах протестовал против своего безвыходного положения. Они с её отцом как бы договорились, что до родов его дочь поживёт с Бахом, рожать приедет домой, где и останется. А потом, как бы не сойдясь характером, она уйдёт от мужа, но замужем побывала. Было поздно, Бах смотрел телевизор, я хлопотала на кухне, Бах без конца подзывал меня к себе, показывая тот или иной сюжет по телевизору и когда я подходила, он демонстративно обнимал меня за талию и усаживал рядом. Я понимала для чего он это делает...и когда пришло время ложиться спать, я хотела лечь со свекровью, но Бах твёрдо настоял, чтобы я легла с ним. Я просила его этого не делать, но он и слушать не хотел. На рассвете я услышала, что кто-то ходит у нашего изголовья, мне стало жутко, я поняла, соперница ходит. У Баха была привычка, когда мы спали, я буквально утопала на его груди и меня не было видно. Ей это явно не понравилось, она глубоко вздохнула и ушла в свою комнату. Утром я позавтракав уехала на дачу, надо было кормить скотину. Потом уже я узнала, что дома был скандал после того, как я ушла, соперница устроила истерику, говоря,
- Бах оказывается любит свою жену и никогда её не оставит. Я здесь не останусь и поеду домой.
Соперницу мою еле успокоили и заловка буквально вернула её с улицы. На следующий день меня приехала проведать старшая сестра. Увидев моё плачевное положение, она стала меня ругать,
- Ты совсем из ума выжила? Почему позволяешь над собой издеваться? Эта там жирует, а ты тут голодная быкам и лошадям хвосты крутишь? Я больше никогда к тебе не приеду.
Ругая меня, сестра не садясь за стол ушла. И я оглянувшись по сторонам вдруг будто прозрел. Я плюхнулась на стул и разрыдалась, пугая этим дочурку.