Память о берегах

Сегодня море пело. Волны с шумом набрасывались друг на друга, словно стремясь быстрее других добраться к берегу, но на мелководье оседали, превращались в белую, почти прозрачную пену, холодными касаниями бегло целовали раскаленный от палящего солнца песок и возвращались обратно, вновь становясь собой. Так происходило всегда, но сейчас что-то неуловимо изменилось, и казалось, что пена, в которую превращались волны, оставались на берегу дольше, не возвращалась в море, как всегда, да и вообще была не такой, как раньше: теперь её чисто-белый цвет не пропускал свет, не позволял разглядеть каждую песчинку, а наоборот, накрывал их мягким одеялом, словно желая спрятать от полуденной жары. Именно поэтому сидящей на песке собирательнице ракушек показалось, что море сегодня пело.

Конечно, она слышала эту мелодию и раньше, – каждый вечер она приходила сюда, садилась у самой кромки воды и слушала, – но сегодня песня была другой. Она как будто звала ее за собой, и волны, ласково трогая ее за опущенные в воду ступни ног, а затем мягко, но настойчиво тянущие в морскую пучину, были заняты тем же. Собирательницу ракушек это успокаивало – она даже закрыла глаза и легла на песок, раскинув руки. Солнце тяжело и липко касалось ее кожи, оставляя вязкие следы, но сейчас это не казалось ей неприятным. Она слушала незнакомую песню моря, и, слыша её первый раз, уже подпевала – не вслух и даже не мысленно, скорее где-то глубоко внутри себя; там, где не могла контролировать происходящее. Что-то отзывалось в ней, в её сердце; что-то пело вместе с резвящимися в своем неусыпном соревновании волнами, вместе со свистящим на никем не покоренных вершинах ветром; вместе с чайками, пытающимися победить сразу две стихии. Что-то пело в ней, и она не могла этому сопротивляться.

А хотела ли?

Сейчас на этот вопрос могло ответить только море: полностью завладевшее сознанием совершенно обычной собирательницы ракушек, оно подчинило её себе, ворвалось в её мысли оглушительной, поражающей даже самое смелое воображение бурей; подчинилось ей, но не успокоилось. Оно расширяло свои границы, и теперь границами его стал не берег, а контуры её тела, ставшие своеобразными перилами, через которые оно не могло прорваться дальше.

А хотело ли?

На этот вопрос ответ не знала даже она. Впрочем, в данный момент она ничего не знала – ничего, кроме бескрайнего моря, бушующих волн, свистящего ветра и крикливых чаек. Ничего её сейчас не волновало и не беспокоило – сегодня море пело, и она пела вместе с ним.

Она открыла глаза только тогда, когда песня закончилась. Ей казалось, что этого никогда не произойдет, и в каком-то смысле это действительно было так: песня до сих пор звучала внутри неё, вот только море больше не подпевало. Она встала с песка, подобрала корзинку, на треть заполненную ракушками, моллюсками, куриными божками и осколками бутылочных стёкол, повесила её на локоть и пошла вдоль берега.

Ей некуда было идти. У неё был дом, а в доме была кухня, кровать и даже библиотека, только дом этот был для неё скорее ограничением свободы, чем прибежищем. У нее были родные, были друзья, а у них, в свою очередь, были еще друзья, и иногда они собирались большой компанией в чьем-нибудь доме, где тоже была кухня, кровать и иногда даже библиотека, только ни в одном из этих домов она не почувствовала себя так, как чувствует себя человек, оказавшийся дома. Она стремилась к отрицанию ограничений, пыталась жить так, как получается, и со временем забыла и друзей, и дом, и даже свое имя. Она узнавала знакомых в толпе, порой даже разговаривала с ними, они все так же собирались большой компанией в чьем-нибудь доме, и дом этот даже иногда принадлежал ей, только все это казалось ненастоящим, неправильным. А жизнь собирательницы ракушек словно расширила её свободу: всё, чем она занималась, приносило ей счастье, и даже забытый дом и друзья не могли расстроить её. И только то, что она действительно забыла свое имя, стало для неё настоящим удручением.

– Ничего, – говорила она себе и удивлялась тому, как странно и незнакомо звучит её голос. – Ничего, это не такая уж большая потеря. Люди, бывает, руки-ноги теряют, а я что? Подумаешь, имя потеряла, что с него взять, с имени-то? Звуки... и ничего больше. – Пиная камешки ногой, она шла по берегу, убеждая саму себя: – Главное, что я – здесь, вот она, настоящая, самая настоящая, какая только могу быть; живу и чувствую, чувствую, как живу. И ничего мне не страшно, ничего мне не грустно, ничего мне не важно, кроме меня самой. Благо, а не жизнь. А с имени... что с имени-то?

Вопреки словам, на глаза сами собой навернулись слёзы: имя было неотъемлемой её частью, и без него она не была настоящей, не имела права так называться. Но как вспомнить то, что забыл сознательно, от чего закрылся в приступе бесконтрольной боли, тщетно пытаясь себя защитить? Она устремила взгляд на горизонт, почти невидимый из-за удивительного совпадения оттенков водной глади и небесного полотна, но ответ не пришел к ней. Так она и стояла некоторое время, а волны, воспользовавшись её замешательством, вновь принялись мягко, но настойчиво тянуть её к себе за босые ступни ног. Сквозь шум ветра и воды ей внезапно почудилась какая-то другая, незнакомая и даже больше того – чуждая и чужая мелодия, но, увлеченная наблюдением за горизонтом, она не сразу смогла сконцентрироваться. А когда смогла – рассеянно отвела взгляд и принялась быстро оглядывать всю водную поверхность: мелодия оказалась детским криком. На самом деле, утопающий скорее молчал, чем кричал, и услышанный ею крик был не более чем судорожными вдохами и довольно громким, но слабым ударом маленькой ладошкой по воде, но время, проведенное за чутким слушанием песен моря, не прошло для неё даром: она могла отличить чужеродные ему звуки. И сейчас это помогло ей, пригодилось впервые в жизни – она сумела заметить, как на диком побережье, где кроме неё самой людей никогда не бывало, тонул ребенок.

Она заметила светлую детскую макушку, когда та уже почти скрылась под толщей воды, и собирательница ракушек, вопреки своему обыкновению, не думая ринулась в воду, в последний момент отбросив корзину прочь.

Она не знала, зачем делает это. Нельзя сказать, что её так уж сильно заботила судьба неизвестного ей ребенка; скорее она стремилась вытянуть, вытащить чужое из моря, которое она так хорошо знала. Его песню нарушил утопающий, и пока она не спасет его, море не станет прежним.

Через несколько мгновений она вспомнила, что не умеет плавать.

Почему-то это воспоминание показалось ей важным, приблизило её к горькой потере; ей показалось, что она не могла забыть это просто так – а значит, этот факт точно связан с её именем. Вот только времени на эти мысли у неё не было. Она попыталась вспомнить, как нужно двигаться, но в качестве примера на ум приходили только собаки, которые перебирали передними лапами, когда их внезапно бросали в воду: она видела подобные картины, когда они с друзьями и их друзьями собирались в чьем-нибудь доме – плавающие собаки казались всем очень забавными. Она попыталась сделать так же, но потеряла ощущение центра тяжести и стала заваливаться набок; в нос затекла соленая вода. И тут волна, которая должна была бы накрыть её с головой и оттащить на дно вместе с утонувшим ребенком и корзинкой, покачивающейся невдалеке, словно подтолкнула и перевернула её. Она почувствовала опору, сделала несколько движений руками и наткнулась на ребенка, уже почти ушедшего ко дну. Не находя времени на то, чтобы удивиться своей смелости и навыкам, она задержала дыхание и нырнула, а почувствовав, что вода над её головой сомкнулась, открыла глаза.

На берег она выплыла каким-то чудом: держа на руках спасенную девочку, она умудрилась как-то грести ногами. Волны подталкивали её, а когда она, обессиленная, упала на мокрый песок, попытались заботливо укрыть, но сейчас ей было не до этого. Ей нужно было спасти ребенка, который помог ей вспомнить хоть что-то важное. Теперь её волновал именно он, она действительно хотела помочь ему, словно предчувствуя, что от его спасения зависит её собственная жизнь, и когда он закашлялся, выплевывая воду, она облегченно вздохнула, сама не понимая, отчего ей стало легче дышать.
Ребенок оказался девочкой. Они смотрели друг на друга одинаковыми удивленными глазами, и каждый раз, когда кто-то из них пытался заговорить, другая тоже раскрывала рот, но после этого обе поджимали губы и смотрели друг на друга совершенно одинаково: говори, мол, ты.

Она смотрела на девочку, которую буквально только что спасла из воды, и её сознание словно начало удаляться от неё: казалось, что еще чуть-чуть, и она постигнет что-то важное, поймет то, к чему так стремилась, вот только нить, ведущая к этому осознанию, была очень тонкой и постоянно выскальзывала из рук. И это продолжалось, пока девочка все-таки не заговорила:

– Я Уна. Спасибо.

Эти слова, прозвучавшие так резко, так непохоже на всё, что она слышала раньше, как будто пробудили её ото сна. Нить, ведущая к осознанию, сама легла в руку. Пазл, который она складывала столько времени, так нелепо сошелся. Она вспомнила то, что так старательно попыталась забыть – то, как утонула на пляже рядом с домом в окружении друзей, то, как никто из них не попытался ей помочь, то, как они молчали, когда она полностью скрылась под водой, и то, как они молчали, когда она пришла к ним на следующую встречу.

Она почувствовала, как море заливает её изнутри, взяла девочку за руку и встала, повернувшись к волнам. Уже наступила ночь, и огромный полный диск мраморно-белой луны, похожей на морскую пену, приветливо светил ей с потемневшего, как и водная гладь, небесного полотна.

– Я Уна, – сказала она, её голос слился с мелодией, живущей внутри неё, – И я помню.

В последний момент отпустив руку девочки, она сделала первый в свой настоящей жизни шаг. Волны обступили её, ласкаясь, и с каждым следующим шагом она чувствовала, что идет по верному пути. Лунная дорога непременно ведет к счастливом концу.
И в конце у неё обязательно будет дом.

Когда солнце осветило берег, волн не было. Ветер успокоился, и его привычный свист сошел на нет. Даже чайки перестали кружить над водной гладью, то ли улетев далеко отсюда, то ли найдя временное прибежище... Но белая пена почему-то всё еще укрывала песок, остывший за ночь и еще не успевший как следует накалиться. Неизвестно, откуда она взялась в полный штиль; но даже в штиль, безветренный и прохладный, море сегодня пело.
И почему-то мне кажется, что таким оно останется навсегда.