Тоня

"Всё смешалось в доме Облонских". Я уже в пятый раз читаю эту фразу, но никак не могу понять, все мысли о другом. Вы скажете, летом надо было читать, на каникулах? Ну да, я же отличница. Бывшая. Мои в ужасе от троек, им казалось, что дочка всегда будет усердной и послушной, закончит школу с медалью… 

Зачем мне эта медаль? Я дышать не могу, понимаете вы?! У меня всё смешалось, а не у Облонских каких-то там, и не в доме, а в душе. До этого лета я и не подозревала, что у меня есть душа, и что она может летать, а может ныть, как ноет зуб. Говорят, взросление болезненно. Я бы хотела никогда не взрослеть, но что делать, мне уже пятнадцать. И роман этот, который я никак не могу прочесть, о любви, о несчастной. А бывает ли счастливая? В том, что любовь вообще бывает, я не сомневаюсь, у меня же есть. С первого взгляда, и на всю жизнь, до смерти. Наверное, я скоро умру, потому что он никогда не посмотрит в мою сторону.

Он переехал в наш двор в начале лета, я в то утро смотрела в окно на смешно пятящийся грузовик, на нелепые фигурки человечков, размахивающие руками далеко внизу, на то, как выгружают мебель, кажется, такую же как у нас. Был первый солнечный денёк после обложных дождей, на листьях деревьев ещё блестели капли, душно пахло мокрым асфальтом и тополями, и мне нестерпимо захотелось распахнуть все окна в доме, вскочить на подоконник и полететь навстречу солнцу…  А это просто сердце почувствовало его. Серёжу.

Я теперь не могу слышать это имя спокойно, даже по телевизору скажут про кого-то: "Сергей", а я вздрагиваю. У нас в классе два Серёжи, так и они, представьте себе, начали мне казаться куда симпатичнее и умнее, чем в прошлом году, вот же смешно, правда? И физрук наш пожилой, Сергей Анатольевич, меня на днях окликнул: "Карелина, о чём замечталась?" А я просто представила себе, как он приходит домой, и его жена говорит ему: "Серёжа", просто так, привычно. Кажется, ничего нет лучше, чем произносить это имя, катать на языке, между зубами пропускать свистящее "се", прижимать к нёбу круглое как карамелька "рё", распахивать губы, как для поцелуя, выпуская это воздушное "жа". Глупо, да? А я вот так часами могу думать. 

Меня же зовут банально — Антонина, Тоня. Ужасно не люблю свое имя. Тонна какая-то. Тонна глупости, веснушек, неуклюжести и невезучести. Фамилия только красивая, почти как у героини романа. Мне про неё в понедельник сочинение писать, а я всё не сдвинусь с первой строки.

"Всё смешалось в доме Облонских". Ну, никак не могу вчитаться, поймала себя на десятой странице и на том, что ничего не помню из прочитанного. Опять замечталась. Про героиню только и знаю, что она под поезд бросилась, это даже и второгодники знают, анекдоты рассказывают. А мне не смешно. Я порой тоже думаю, что под поезд — это выход. Не всем же дано счастье в этой жизни, а просто существовать, как большинство взрослых, которых я знаю, я не хочу. Вот взять моих родителей, к примеру. Мне кажется, что они всю жизнь общаются только на бытовые темы, вот уже много лет вечер выглядит так: телевизор не умолкает на кухне, мама у плиты, папа с газетой. 
— Макароны положить тебе? 
— Угу (и взгляд в газету) 
— Рубашку сними, сегодня стирку поставлю. 
— Ага (рассеянно в телевизор) 
Не, папа у меня хороший, только "весь в работе", как мама говорит. А когда у него весёлое настроение, он меня спрашивает смешным голосом: 
— Ну, что, дочь моя, как оно, а? 
И не дожидаясь ответа опять утыкается в новости или в газетную статью. Интересно, мама когда-нибудь любила его? Вот так вот, до мурашек, чтобы проснуться на рассвете, потому что знаешь, что в соседнем доме проснулся он. И уже не спать, хотя рано совсем, и думать, думать… 

Серёже в училище ездить через весь наш городок приходится, он выходит из подъезда, когда мои одноклассники только просыпаются, и не знает, что через двор, из своего подъезда, за ним слежу я, дома спешно соврав что-нибудь про дежурство по школе или нулевой урок. Мне ничего не нужно, только увидеть, как он закидывает сумку на плечо и спортивной походкой идёт к автобусной остановке, скрывается за углом.
Тогда я выхожу из своего наблюдательного пункта и дальней дорогой через старый переезд шагаю в школу, неся в себе радость, как полную чашу, которую страшно расплескать.

На переезде деревянные мостки через две пары блестящих рельсов, между шпал рассыпаны чумазые камешки, по осыпи тянется земляничник. Тут мне впервые пришла мысль о том, чтобы покончить с собой. Потому что любовь это не только радость, но и мука, порой невыносимая. И человек имеет право выбирать — надо ему жить с этой мукой или нет.

Поезда у нас редко ходят, вот и в ту пятницу ещё не было ни одного состава, на рельсах блестели капли то ли росы, то ли ночного дождя. Я присела возле них на корточки и пальцем попыталась написать: Тоня + Серёжа. Капли растекались, не хотели собираться в буквы, "Тоня" сразу утекла вниз, а "Серёжу" я несколько раз обвела, возвращаясь к буквам снова и снова, как будто гладила не холодный металл, а линии на Серёжкиной ладони. От этой мысли у меня внутри такое тепло поднимается, и голова кружится, как на цепочных каруселях в парке.

Я замечталась и услышала гудок приближающегося состава, когда он уже совсем близко был. Резко отскочила назад и успела увидеть, как усатый машинист грозит мне пальцем из кабины, следом потянулись бесконечные вагоны.

Я загадала, что их будет столько, сколько лет проживу, но вагоны всё не кончались, и я сбилась со счета после восьмидесяти. Каждый вагон, подпрыгивая на стыках говорил мне железным стуком: "Мечтай, мечтай, мечтай"… Я стояла у насыпи, держа в руке сумку с учебниками, а пакет со сменкой остался на шпалах, я не успела его подхватить, зато его схватил состав, приподнял, поволок вперёд, бросил, а когда прошёл последний вагон, открытая платформа с какими-то металлическими конструкциями, растерзанный пакет оказался в метрах пятидесяти от меня. Я подбежала к нему и с ужасом увидела пережёванную почти пополам новую балетку.

Мне стало дурно, на мгновение показалось, что эта балетка была обута на мою ногу, а вся я, такая растерзанная, как тряпичная кукла, лежу на рельсах в двух шагах от переезда. Я так ясно это увидела, что в тот момент сразу решила, что нет, это не для меня. И быстрее зашагала в школу, думая о том, как огорчится мама, и как ей объяснить, что случилось с моей новой сменкой. 

А на большой перемене ко мне подбежала Юлька Семёнова, мы вместе с ней в детский сад ходили, и на этом основании она до сих пор считает, что мы подруги. Юльку всю распирало от желания поскорее сообщить мне какую-то великую новость. 
— Представляешь, в Доме Молодёжи открывается театральная студия! Ставят Анну Каренину! 
— Ну и что, пусть ставят хоть Войну и Мир, я-то тут при чём? 
— А при том, что Вронского играет Серёжка твой! И на второстепенные роли всё ещё открыт набор. Говорят, девочкам сошьют настоящие бальные платья! 
— И вовсе он не мой, — я услышала только то, что услышала, разумеется.  

Юлька взмахнула своими дурацкими хвостиками и убежала одаривать своей новостью кого-то ещё, а я пошла в кабинет истории на третий этаж. Я шагала по ступенькам и представляла, что восхожу на эшафот. Вокруг толпа людей, все замерли, и вот меня в последний раз спрашивают: "Согласна ли ты перед лицом смерти отказаться от своей любви?" Я гордо поднимаю голову, готовясь ответить: "Нет!" Но в этом месте я позорно споткнулась о ступеньку и влетела прямо в спину Светке из параллельного класса. 
— Карелина, о чём размечталась? Идёт как принцесса, никого не видит! 

Это я-то принцесса? С моими веснушками и маленьким глупым носом? С моим лицом только служанок играть, даже не фрейлин. Пойти что ли и впрямь в театральную студию, Юлька говорила, что платья всем сошьют… А почему бы и нет? Загляну после уроков в молодёжку, может быть и мне однажды посчастливится надеть настоящее платье на почти настоящий бал? Как в сказке про Золушку. Канделябры, слуги, шорох кринолинов, и он — мой принц. Ну, пусть не принц, пусть Вронский, но разве не осталось в этой жизни места сказке? Представила себя в книксене, с веером в руке и фыркнула на весь коридор.

А "Анну Каренину" всё же нужно прочитать, за выходные успею, наверное.