О братьях наших меньших

Той злополучной ночью было новолуние. Небеса были настроены зловеще, чувствовалось, что должно произойти что-то страшное. Даже звёзды не светили, а как-то неярко отблескивали, словно шляпки гвоздей, небрежно вбитых в крышку гроба. Порывистый ночной ветер раскачивал верхушки деревьев и гневно завывал в осенней листве. Мрачный непроходимый лес обступал пустынную просёлочную дорогу.

В непроницаемой ночной мгле тускло светились фары одинокой машины, стоявшей на обочине с заглохшим мотором. В кабине автомобиля, старого, безнадёжно убитого «уазика», так же безнадёжно и тоскливо, вполголоса, переговаривались двое.

– Не заведётся… – сиплым пропитым голосом угрюмо сказал один из путников, изъеденный жизнью мужик неопределенных лет по прозвищу «Шпынь». – Пешком надо идтить…

– Ну и хромай давай, леший тя задери! –  устало ругнулся второй, рябой парень с перекошенным лицом по кличке «Косорылый», сидевший за рулём  – Далеко ли ты в ночном лесу уйдёшь? Да ещё у Ведьминой плеши? А я ещё потыркаю…

– А ты лешего-то не кличь, ишь, разругался. Я же так, спросил…Ну, тыркай! – пробурчал Шпынь.

Косорылый ещё несколько раз повернул зажигание, под капотом побренчало и со стоном затихло. Фары погасли, за ними угас и разговор. Будущее было так же темно для этих двоих, как окружавший ночной лес. Беспричинная тоска и предчувствие беды овладели ими, широко открытыми от ужаса глазами эти двое несчастных силились увидеть что-нибудь в чернильной лесной ночи. Но тщетны были их усилия разгадать промысел судьбы, и рок уже начал движение по своему извилистому пути к неумолимой развязке.

Внезапно завывание лютого полуночного ветра прорезал заливистый разбойничий свист, от которого кровь застыла в жилах обоих путников. За поворотом дороги показался дрожащий призрачно-голубой свет. Землю сотряс мерный тяжёлый топот. В ореоле мерцающего огня смутно увиделась массивная туша какого-то зверя, несущаяся по дороге с неправдоподобной скоростью. На горбатой спине зверя, наклонясь вперёд, восседал апокалиптический наездник в развевающемся плаще, с огромным фонарем вместо головы. Скачущий по дороге воплощённый ужас вздымал вихрь опавшей листвы и сухих веток. Этот вихрь окутал старый автомобиль наших путников и умчался прочь, оставив перед их застывшим взором несколько кедровых шишек, неведомо откуда занесённых в это гиблое место.

В наступившей тишине слышно было, как стучат зубы Косорылого. Мотор машины внезапно завёлся, и, вместе с ним, зажёгся плафон в кабине. В его свете Шпынь увидел вздыбленные патлы своего спутника и его побелевшее от ужаса лицо.

– Фу, напугал меня этот чёрт. Косорылый! Ты чего, на тебе же лица нет… – участливо спросил Шпынь, руки его тряслись.

– А чт-т-то, р-р-раньше б-б-было? –  саркастически ответил Косорылый.

– Ну и зря ты так распсиховался. Я тоже было струхнул сперва, а потом сообразил – это же Кабан проскакал с ночного шишкобоя со своей Махой.

– А кто из них Кабан, а кто Маха? –  резонно поинтересовался Косорылый.

– Кабан – внук старика-лесничего, который приют для зверья всякого держит, а ехал он верхом на лосихе, она Маха-то и есть. А фара у Кабана на шлеме была, не к Махе же её прикручивать. Ну что, отпустило?

А вас отпустило? Давайте вместе переведём дух и разберёмся. Те двое в старом «уазике» ещё долго будут приходить в себя, оставим их и займёмся настоящими героями этого рассказа. Начнём с людей. Может быть, вы даже что-то читали о них, всё равно не пропускайте эту часть нашего повествования, потому что стоит что-то упустить в жизни – так греха потом не оберёшься…

Кабан. Этот звероподобного вида молодой мужик был организатором и вдохновителем наших ежегодных поездок в гости к своему деду, лесничему Харитону Трофимовичу [1]. Дед Кабана жил и работал в невообразимой глуши, на лесной заимке, в урочище Березина Гора, что на речке Уфтюга, которая из непролазных болот несёт свои прохладные, напоенные лесными ручьями и талыми снегами, воды через Сухону в Северную Двину, а потом и дальше, в студёное Белое море. Эх, красота северная… Она, неброская, как не огранённый алмаз, понятна только людям с большой душой. Впрочем, я отвлёкся… Дед содержал на своей заимке приют для осиротевших диких животных, который высокопарно называл «Братством ме’ньших». Но, и об этом позже.

Теперь Рыбка. Юноша с ликом иконописного ангела и неистребимым влечением к женской красоте. Яркий и неординарный, он и животных любил таких же, экзотических. По странному стечению обстоятельств, в приюте Трофимыча обитало такое существо. Минута терпения, и вы узнаете о нём всё.

Вениамин Видивицын. Причудливое имя, характер и одна всепоглощающая страсть. Веня часто называл себя homo cognoscentis [2]. Всю свою жизнь он ухитрился превратить в увлекательнейшую гонку за знаниями. В гостях у Трофимыча, потомственного старовера, имевшего во множестве старинную богослужебную литературу, Вениамина переклинило на старославянский язык. Теперь, наполняя поилки в лесу, Веня пугал своих друзей гнусавым напевом: «Напаяют вся звери сельныя. Ждут онагри в жажду свою [3]».

Ну, вот мы добрались до нашей красавицы, девицы по прозвищу Семёновна. Дед Трофимыч называл её Снегуркой и лебёдушкой белокрылой. И ведь прав был старик, красоты Семёновна была необыкновенной. Только сейчас не об этом. У Семёновны жила маленькая рыжая упитанная собачка породы ши-тцу по кличке Брисеида [4]. Наша девица называла её Брисей. Еще она называла её «бобовым зернышком» и «сладкой булочкой» и еще десятком других ласковых имен. Такая нежность сильно контрастировала с тем, как Семёновна обращалась к своим поклонникам. Ничего ласковее «мой козлик» я в их адрес не слышал. Ходили слухи, что ради приобретения Бриси Семёновне, никогда не имевшей достаточного количества денежных средств, пришлось соблазнить китайского дипломата. Китаец уверял Семеновну, что выкрал Брисю из какого-то собачьего дворца в Запретном городе [5], врал, наверное. Дипломат вскоре, как и все его предшественники, был отправлен в «гуанронг сычи [6]», а Брисеида осталась у Семёновны к обоюдному удовольствию обеих. Веня пытался уточнить происхождение Бриси, используя свои скромные познания в китайском. «Ни лайцу нали [7]?» - спрашивал он у собачки. Но Брися только смотрела на него своими светящимися янтарными глазками и помалкивала.

Так, из людей остался только я. Только о себе я, как всегда, умолчу. Я, бывшая собака, просто рассказываю вам о своих соседях по кармическому кругу.

А теперь о зверях, братстве и братьях наших.

В «Братстве ме’ньших» мы не просто проводили время, потому что Трофимыч терпеть не мог бездельников. Только странным образом, эта работа по уходу за его многочисленными питомцами не вызывала усталости. И, конечно же, каждый имел своего любимца, которого обихаживал с особым усердием.

У огромного Кабана и животное было под стать. Как-то Трофимыч принёс из леса маленькую умирающую лосиху, мать ее подстрелили браконьеры. Кабан взялся её выхаживать и превратил в великолепное могучее животное. Лосиху назвали Андромахой [8], кличку, как вы, наверное, догадались, придумала Семёновна. Чуть позже вы узнаете, как наша лосиха оправдала своё имя. Кабан приохотился ездить на Махе верхом, а ближе к осени они вдвоём часто отправлялись на вечерний «шишкобой», причем массивное тело Махи, снабжённое специальным кожаным буфером, Кабан использовал в качестве биты. Кедровой шишки Кабан добыл столько, что девать её было решительно некуда. И тогда я понял, что дело, конечно, было не в шишках, просто Махе нравилось трясти по ночам кедры, а Кабану – с разбойничьим присвистом носиться по ночному лесу с фонарём во лбу и пугать аборигенов.

Кстати, рассказ о встрече с Андромахой у Ведьминой плеши я добыл из Косорылого, и это стоило большого труда. После того ночного кошмара он стал слегка заикаться, к тому же описание его впечатлений пришлось очистить от обсценной лексики, от чего оно стало примерно в два раза короче, и, к сожалению, намного менее выразительным. Сам Косорылый стал уверять всех, что обрёл некие трансцендентные способности (с-с-стал с-с-сышать к-к-какую-то х-х-хрень). Социальный статус его повысился настолько, что ему стали наливать бесплатную рюмку в местном заведении и уступили почётное центральное место на главной скамейке около клуба.

Пришла пора поведать вам о питомце Рыбки. Всех животных Трофимыч тащил из окрестных лесов, а тут из увеселительного заведения в посёлке лесозаготовителей принес огромного полуощипанного попугая «системы ара». Попугай по кличке Экзельгофт [9] (Трофимыч не смог выговорить это слово и сократил кличку до Гофт) был выменян на самогон у приезжего отставного боцмана торгового флота. Боцман-пропойца вскоре сгинул на лесосплаве, а попугая взял под опеку Рыбка. Он принялся воспитывать птицу с тайной целью – обучить говорить непристойности на шести иностранных языках. Начал с русского, но вскоре понял, что на родном языке по этой части Гофт уже достиг вершин совершенства, даже видавший виды Трофимыч только крякал, плевал и жаловал птицу нелестным эпитетом «куколь драная». С остальными языками дело продвигалось успешно, в чём вы ещё сможете убедиться сами.

Сердце Вениамина покорила пушистая сибирская кошка Хлоя. Она часто приходила к нему в светёлку, где он перед подслеповатым окном штудировал старинные манускрипты, и смотрела вместе с ним на закапанные воском страницы своим недвижным магическим взглядом.

В тот вечер, когда я услышал так запомнившийся мне диалог о поведении и взаимодействии животных, мы отдыхали после ужина у камина в просторной гостиной приюта «Братства ме’ньших». Онагры были напоены, стойла и клетки вычищены, достойный день завершался.

Кабан попросил Веню ещё раз рассказать о случае около клуба. Этот рассказ в форме эпической легенды уже вовсю ходил по деревне. Веня нахмурил брови и тоном детского сказочника начал свой вариант повествования:

– Когда мы вышли из клуба, на площадке под фонарём нас встретила небольшая толпа разгорячённых спиртным «заречных».

– Девушка! – обратился один из них к Семёновне тоном уличного задиры. – Что вы делаете с этими дохликами? Пойдёмте погуляем?

– Я позову Кабана?  - негромко спросил Рыбка Семёновну. – Нам одним не справиться…

– Ещё как справимся, – так же вполголоса ответила Семёновна, взяла тёплое огненно-рыжее тельце Бриси наперевес и, обращаясь к «заречным» сквозь зубы процедила:

– Парни! У меня на руках китайская боевая ши-тцу, не доводите до греха…

– И что эта собачка нам сделает? Залижет до смерти? –  глумливо поинтересовался кто-то из толпы.

– Брися! Гаусу тамен [10],–  шёпотом сказала Семёновна собачке.

Брися посмотрела почему-то в сторону леса, глазки её сверкнули, шёрстка на мордочке встопорщилась, и собачка тоненьким голосом переливисто завыла.

Парни в толпе засмеялись.

– И всё? –  спросил кто-то. Но это было не всё.

Внезапно со стороны леса раздался какой-то зловещий утробный стон, полный страдания и ярости. Все замерли, и только Косорылый, наученный страшным опытом той злополучной встречи у Ведьминой плеши, со своего места на скамейке успел крикнуть голосом Гендольфа: «Б-б-бегите, б-б-безумцы!»

Но бежать было поздно. В вихре осенней листвы в толпу «заречных» влетела какая-то огромная туша, разбросав людей во все стороны, словно кегли. Это была Андромаха, готовая вступиться за свою китайскую подружку. Четырёхсоткилограммовое тело лосихи двигалось со стремительностью и силой боевой машины. Маха с трудом затормозила перед нами и наклонила свою огромную голову к носику Бриси. Брися вильнула хвостиком и лизнула её в губу. Лосиха оглянулась на убегавших людей. Те уже почти добежали до мостков, но человеку сбежать от разозлённой лосихи немыслимо. Маха метнулась к толпе бегущих людей со скоростью торпеды. В несколько размашистых движений она догнала их, сбила в кучу, и принялась описывать вокруг испуганных парней круги, как акула, злобно фыркая и поводя ушами.

Увидев это, Семёновна недовольно сказала Брисе: «Гоуле, фангшоу [11]».

Брися коротко гавкнула, и Маха, издав напоследок всё тот же леденящий душу стон, растворилась в темноте как ночной призрак. Косорылый на своей скамейке нервно рассмеялся: «Вот эт-т-то т-т-танцы были сегодня!». На этом Веня закончил свой рассказ.

Кабан и дед Трофимыч смеялись от души.

– Это дурачьё не знало, что к боевой ши-тцу прилагается боевая лосиха. Только вот почему она прибежала, я так и не понял. Веня! Ты можешь это как-то объяснить? –  проговорил, наконец, довольный Кабан, как всегда, начиная нашу дискуссию.

– Надо сказать, я достаточно читал о поведении и взаимодействии животных. У Мак-Фарленда [12] и Фабри [13] довольно подробно рассказано о сложных поведенческих реакциях животных, в том числе и о проявлениях рассудочной деятельности, – начал рассуждать Вениамин, – и я запомнил одно высказывание Мак-Фарленда – чем больше мы узнаем о поведении животных, тем больше стирается в нашем представлении грань между животным и человеком. И ещё я обратил внимание на то, что, если вопросы о невербальных коммуникациях человека и аналогичных способах общения животных, а также о языке как способе общения человека и животных одного вида изучены достаточно подробно, то вопросы межвидового общения  - практически сплошное белое пятно.

Тут Трофимыч со словами: «Кыш, стерво заморское!» – согнал Гофта со спинки стула и уселся среди наших друзей.

– Pezzo di mer-r-r-r-r-r-da! [14] –  на лету выкрикнула птица Трофимычу.

– Ух ты! Это что-то новенькое, такого мы еще не проходили! –  заинтересовался Рыбка.

– Ах, это? Это вчера Семёновна себе чурбачок на ногу уронила, – пояснил Кабан.

Трофимыч покосился на Гофта и задумчиво проговорил: «Я-то по своей жизни знаю, ребята, что такое межвидовое общение. Много общался с такой скотиной, какую и язык-то не поворачивается человеком назвать…»

– Нет, дед, мы не про людей говорим. Вот вспомни, как Брися, когда её Семёновна в первый раз к нам привезла, пошла знакомиться со зверьём, как у себя дома. И ведь не боялась ничего, рыженькая! И как Маха моя её встретила, на колени опустилась, а Брися её лапками обняла. Вот что такое между ними произошло? –  продолжил в диалог Кабан.

– Может, это просто родство женских душ? –  произнесла Семёновна.

– А может, что-то, чего мы ещё не знаем? Может быть, мы в своём антропоцентрическом бездумном и самонадеянном величии не замечаем, как другие обитатели этого мира живут и общаются между собой без пустых слов, как делали это до нас и будут делать после того, как мы растворимся в небытии? –  риторически спросил Рыбка.

В разговоре возникла пауза, потому что все дружно смотрели, как Семёновна подошла к столу, налила себе из огромной братины в деревянную кружку щедрую порцию «расширителя сознания» под странным названием СГ-77 [15] и расположилась на медвежьей шкуре у камина в позе вакханки. Когда девушка вытянула свои красивые ноги, опять не выдержал попугай.

– Эр-ротично! Эр-ротично! Эр-р…bor-r-r-rdel [16]–  раздался из угла крик Гофта. Последним словом бедная птица выругалась оттого, что Семёновна запустила в него шишкой. Шишки у Кабана валялись везде.

– Эр-р… Ox! –  голосом попугая продолжил Рыбка и тоже получил свою шишку.

Порядок был восстановлен. Гофт начал грызть полученную шишку, Рыбка – начал потирать свою.

Трещали поленья в камине, приятно пахло кедровой смолой, пряной волной проникал в сознание СГ-77. Веня потянулся за гитарой, и я понял, что серьёзных разговоров сегодня больше не будет.

Глядя на пляшущее пламя, Веня красивым баритоном душевно затянул сочинённый им же гимн «Братства ме’ньших»:
      
       – В этом мире, таком большом
         Мне уютно с братом меньши’м
         Мы построим с ним общий дом
         И друзьями его заселим
      
         Пусть я слышу через года
         Как стучит его доброе сердце
         Согревая меня всегда
         Прижимается тёплое тельце
      

Припев хором подхватила вся компания и он, украшенный чистым, серебристым голоском Семёновны, полетел, как белый сказочный филин, в ночной лес:

       – Разожги свой огонь,
         Поделись с псом едой
         Лапа греет ладонь
         Песню пой, у-у-у-у-у-у….
      

– У-у-у-у-у-у-у….– в конце провыли все члены братства. Густым басом выл Кабан, вразнобой подвывали Рыбка и Вениамин, вытянув лицо и мордочку к потолку в красивой «собачьей гамме» выли Семёновна и Брисеида, как корабельная сирена выла Андромаха в своём хлеву, выл даже попугай Гофт.

Вот тогда-то я и понял, что этот мир существует не для людей. Нам дано только осознать и выразить его красоту и гармонию. И это привнесёт в звериную душу человека покой, и станет ему хорошо…

[1] Харитон Трофимович. Харитон – благодетель, Трофим – питомец (греч.). Дед Кабана полностью оправдывал ожидания своих предков.

[2] Человек познающий (лат.)

[3] Поят они всех полевых зверей; дикие ослы утоляют в них жажду свою. Молитвослов. Псалом 103.

[4] Брисеида в дословном переводе с греческого «дочь Бриса», как Семёновна – дочь Семена.

[5] Цзыцзиньчэн, с китайского буквально: «Пурпурный запретный город» - дворцовый комплекс в Пекине. Есть ли  там «Собачий дворец» - неизвестно.

[6] Почетная отставка (китайский).

[7] Откуда ты? (китайский).

[8] Андромаха – сражающаяся с мужьями (греч.).

[9] Экзельгофт – «ослиная голова» (нидерл.) деталь мачты парусного судна

[10] Покажи им (китайский).

[11] Хватит, отпусти (китайский).

[12] Мак-Фарленд Д. (1988) Поведение животных: Психобиология, этология и эволюция. М.:Мир.

[13] Фабри К.Э. (1999) Основы зоопсихологии.  М.: Российское психологическое общество.

[14] Грубое итальянское ругательство.

[15] СГ-77 – «сбитень геолога №77» - очередное порождение алкогольной фантазии Кабана. За рецептом охотилась вся деревня. Ходили слухи, что это пойло поставило на ноги Косорылого после того случая у Ведьминой плеши.

[16] Грубое французское ругательство.