С другой стороны

               

     Снова донеслись издалека глухие разрывы. Впрочем, внимание уже почти не откликалось на эти звуки – наслушались за год с лишним-то, и куда более близких, громких. 
     Марианна Даниловна ехала в пыльной полуразваленной маршрутке в Россию из посёлка под Луганском. Мечтала она об этом уже давно, ещё до начала боевых действий, потом в череде обстрелов и вое низко проносящихся военных самолётов не до того стало, и вот в период полуобморочного, прерывистого затишья в войне неожиданно и сильно нахлынуло вновь. И пожилая женщина, наконец, решилась. Нет, она не хотела стать беженкой, остаться в России насовсем, тем более что никто там, как она понимала, её особенно и не ждал. Просто хотела погостить немного, может, неделю, может, месяц, посмотреть на не чужие поля и леса, на хорошо некогда, в прошлые, советские времена, знакомую Москву, да и назад. Россия мнилась каким-то сказочным государством с молочными реками и кисельными берегами, присоединяющая Крым, шлющая автоколонны с гуманитарной помощью, пусть почему-то пока почти не попадающей в их район. И почему-то пока не признавшая их референдум о независимости от сошедшей с ума Украины…
     Дома Марианну Даниловну тоже никто не ждёт. Соседей как в её двухэтажном двенадцатиквартирном доме, так и во всём их посёлке городского типа, «пгт», как сокращённо официально именовали при Союзе, почти не осталось. Работать теперь негде, окраины разрушены, вот и разъехались все, кто в Россию, кто ещё куда. Сначала молодёжь, а потом и старшие потянулись. А некоторые ведь и погибли: кто под обстрелами, кто где-то по дороге пропал, ни слуха ни духа, кто-то геройски погиб – в ополчении, тем уже скромную плиту в центре посёлка успели недавно поставить. После минских соглашений начали было понемногу возвращаться, да вскоре вновь потянулись в чужие края: здесь-то по-прежнему перспективы почти не просматриваются…
     К счастью, дом Даниловны почти не разрушен – так, разорвалась однажды недалеко мина, никто из жильцов не пострадал, только грудничок Егорка долго всё не мог успокоиться, да стёкла повылетали. А воды, отопления, света и газа в их домах нет давно. Как только зиму пережили… С начала нового, опять военного, года свет и воду с трудом наладили, однако всё подаётся с большими перебоями и надолго отключается. Поэтому и телефонной связи как с Украиной, так тем более и с Россией почти нет. Но телефоны нужные у неё все записаны на выцветшем пожелтевшем листочке из школьной тетрадки, заткнутым за неработающий электросчётчик.
     И недавно улыбнулась очередная удача. Даниловна, много лет проработавшая медсестрой в местной больнице, встретила на пустынной улице сына своей знакомой и даже своего бывшего пациента Олеся. Бравый ополченец, прибывший из ближних окопов на короткую побывку, стоял в высоких шнурованных ботинках и потёртых камуфлированных штанах, звоня кому-то по мобильному телефону. Увидел женщину и широко улыбнулся, искренне радуясь знакомому по мирной жизни лицу в опустевшем посёлке: «Здорово, баба Марья! Не сбежала ещё? Ничего, мы с таким тылом ещё Киев возьмём! – потом, уловив взгляд Даниловны на мигающий синим огоньком и, по-видимому, дорогой аппарат, потряс рукой с телефоном и добавил, - Может, позвонить надо? Давай, пока я добрый: звони хоть Порошенко, хоть в Россию, только недолго!»
     Марианна Даниловна семенящим шажком сбегала в свой недалеко стоящий дом за бумажкой с заветными номерами, но перед готовым нажать на кнопки парнем немного помедлила.
     Давненько что-то она не вынимала, не правила свой листок! А ведь тот «абонент» года три как уж умер, другой тоже ещё до войны что-то перестал отвечать, а этот номер так истёрся, почти не разглядишь…
     Даниловну направили на Донбасс из средней полосы России после медучилища. Так потом и проработала в этих краях всю жизнь почти на одном и том же месте в поселковой больнице, её все тут знают. В трудовой книжке не много записей о смене работы, зато куча благодарностей и поощрений на русском и украинском языках. Поступила в Киеве в медицинский институт на заочное отделение, но проучилась только курс. Потом хлопотно стало – замуж вышла и забоялась за крепость молодой семьи из-за своих долгих отлучек в шумную столицу. Что-то муж здесь один будет поделывать? Муж был, в общем, неплохой, как многие здесь, шахтёры зарабатывали тогда прилично, вот только детей им Бог не дал. Может, потому и попивать потом Степан начал, да и, чего греха таить, с кулаками на неё порой пускался, тоже как многие здесь в этом неласковом, с выжженой солнцем сухой землёй, угольном краю, потом прощенья просил, каялся… Нет, она не в обиде на него, не часто это и бывало, а так ведь он добрый был, заботливый, к тому же детей Бог не дал…
     Родители, понятно, давно умерли, ведь самой Марье уже чуть за семьдесят. «Семьдесят с маленьким хвостиком», - как шутила она с подругами, когда ещё можно было шутить и пока подруги кто не поумирал из-за лишений страшных военных зимних месяцев или не разъехался.
     Есть ещё младший сводный брат в России. О нём она узнала, когда ей было уже за тридцать. Поведал смущённый отец после случайно обнаруженной ей фотографии брата с подписью. Всё ведь в их семействе шло как-то немного наперекосяк: вот и её назвали экзотически, это потом Марианны и Изауры косяком пошли после латиноамериканских сериалов. Марианна по случаю встретилась с воплотившейся семейной тайной, неплохо, вроде бы, поговорили, однако родственной дружбы не получилось. К тому же обретённый брат довольно успешно делал карьеру, стал замом одного из отделов в каком-то московском департаменте. В начале 90-х, уже после развала Союза, но когда ещё сохранялись по инерции какие-то старые профессиональные связи, Марианну – Марь Ивановну, Даниловну, как её по-разному величали разные люди, послали вдруг на краткие курсы по обмену медицинским опытом в Москву как заслуженного работника. Получилось, что она приехала туда как раз накануне юбилея брата. На следующий день позвонила ему из гостиницы, поздравила. Он сухо сказал спасибо и положил трубку. Даже не пригласил её на праздник, хорошо, что она подарок не успела купить, который присмотрела. Нет, брату не позвонишь, может, он и в России не живёт теперь, как многие из богатых. Ведь у кого на Лазурном берегу недвижимость, у кого и в самой Америке.
     Пожалуй, только Лёве и можно попробовать позвонить. Лев, Лёвушка – её воспитанник. Сорок с лишним лет назад её старшая сестра Лена находилась, что называется, в трудной жизненной ситуации. Весьма трудной. Мыкалась без постоянной работы и жилья чуть ли не по всему Союзу, родила без мужа Лёвушку. Приехала к ним в посёлок погостить с годовалым мальчиком усталая, заплаканная. Марианна же смотрела, смотрела на них несколько дней, потом возьми и скажи: «Оставляй-ка, Лена, у нас мальчика, пока не устроишься как следует, не обживёшься. Не дело ему на чемоданах по вокзалам спать». Сестра была очень благодарна, чуть ли не кланялась униженно. Муж, правда, поначалу хмурился, но потом сам очень привязался к Лёвушке, шутил: «Вот, проходи практику по воспитанию ребёнка, пока своего не родишь!», тогда ещё надежды на своего имелись, и муж, молодой, праздничный, со светлым чуть редеющим пушком на голове почти не пил.
     Сестре же на этот раз неожиданно быстро улыбнулась удача. Она устроилась на какое-то предприятие в подмосковном городе, поселилась в общежитии в отдельной комнате и обзавелась местным кавалером, который проявил к ней серьёзные намерения, несмотря на ребёнка. Так что уже где-то через полгода Лена, повеселевшая, помолодевшая, приехала за сыном. Марианна тогда всплакнула, провожая Лёвушку.
     Так с тех пор и не повидала его. Но он, говорят, всегда помнил о ней, хотя непосредственно житья-бытья в посёлке, конечно, не мог ещё помнить по малолетству. Говорил при случае, что есть у него добрая тётушка под Луганском, которая растила его во младенчестве. И регулярно слал открытки к праздникам вплоть до недавнего времени. Изредка и звонил с тех пор как у них довольно поздно, уже в конце 80-х, всё-таки установили в квартире телефон. Даниловна с волнением вслушивалась в его уверенный почти юношеский голосок с отдалённо припоминаемыми интонациями. Лена к тому времени уже умерла, жаль, хорошей была сестрой, несмотря на все ранние метания.
     В последний раз дозвонился в начале боевых действий, связь тогда ещё работала. «Волнуюсь за тебя, за вас всех! Может, денег выслать, посылку?!» Нет, ничего не надо. Тогда ещё и деньги имелись, и запасы продуктов, в том числе собственного производства, край-то южный, благодатный!
     Потом быстро пропадало и то, и другое, пенсию платить перестали. Только недавно удалось разжиться небольшой суммой. Съездила на территорию, контролируемую нацгвардией. Её как старуху не тронули. Внешне добродушные чуть медлительные ребята с трезубцами на плечевых шевронах, глянув на неё, даже не придирались особо. Там в районном городке со своей пенсионной карточки, а пенсию она держала в банке Коломойского, ей удалось снять пару тысяч гривен. И нашлась заначка в пятьдесят долларов, которую она хранила дома в книжном шкафу и считала потерянной в суматохе начавшихся обстрелов и сиденья в подвале. На дорогу в Москву, она подсчитала, вполне хватит, а там видно будет.

     Лев Борисович был полноватый лысоватый брюнет лет сорока с небольшим. В последнее время жизнь его устоялась: он трудился кем-то вроде снабженца и менеджера в местном филиале автобусного завода. Сверхбольших доходов не имелось. Однако, как говорится, на жизнь, особенно по местным не слишком высоким меркам, хватало. С выпивкой, чем увлекался-таки в молодые годы, он почти завязал, женился двенадцать лет назад и у него уже подрастала десятилетняя Варвара.
    Надо же, в пятый класс скоро пойдёт, а давно ли, счастливый, вёз её в холодную снежную погоду по опасно обледеневшему шоссе из роддома… В позапрошлом году Лев купил квартиру в новостройке взамен надоевшей осыпающейся «хрущёвки». Для этого пришлось кое-что продать: и однокомнатную квартиру, завещанную ему умершим в Калуге дедом, и старую дачку в дальнем Подмосковье, оформленную на жену, на которой, впрочем, они почти не бывали. Не без труда удалось к сегодняшнему дню почти закончить и доделку своего жилья – покупаешь-то ведь сейчас одни голые стены, а потом уже сам достраиваешь.
     Теперь можно и о машине подумать: есть кое-какая заначка, а там и кредит можно взять, несмотря на кризис. Пора с машиной: возраст и солидное положение подталкивают. А то, действительно, глупо получается: работает на каком-никаком автопредпрятии, а безлошадный. Приятели посмеиваются, даже те, которые сами пока без своего железного «коня».
     Вспоминал Лёва порой и свою «кормилицу», особенно в последние месяцы, когда разгорелась война на Донбассе. Смотрел поначалу все новости, ругал сквозь зубы украинскую «хунту», сжимал кулаки. И говорил дома и сослуживцам: да у меня же там баба Марья… Опять вчера показывали: нацгвардия по её селу ГРАДами долбила, как она там? Открытки-то, честно говоря, раньше слал редко, зато теперь каждую неделю пытался дозвониться, представляя её старенький, скреплённый изолентой, чёрный телефон в коридорчике: может, перевод небольшой прислать, дойдёт? Дозвониться удавалось редко, связь теперь почти всё время отсутствовала, а если и появлялась, то слышно было плохо и перевода пока не требовалось.
     На пике своей поддержки не чужого ему в детстве Донбасса, Лев Борисович даже нашёл в Интернете счёт помощи ополченцам и не говоря жене переслал из своей заначки тысячу рублей. Жена хоть тоже ахает и охает, глядя в телевизор, но копейку считать умеет, лишнюю, особенно на посторонних людей, у неё не допросишься.
     Сейчас отправил Дину с Варей в Крым на пару недель, сам не сподобился – в отпуск пойдёт позже и надо квартиру, которая становилась всё уютнее и уютнее, доделывать. Поэтому самому не до моря пока. А вот в позапрошлом году в Египет всем удалось слетать… Ничего. Преодолеем и кризис, и  ремонт, и ещё машину купим. Не хуже других.
     Была у Лёвы и ещё одна причина остаться дома. В прошлом году он тоже один хозяйничал недельку в своём недострое, когда жена с дочкой к тестю в Поволжье уезжали. Он встретился на улице со своей соседкой по старому микрорайону, поговорили, повспоминали, он пригласил её в гости новое жильё посмотреть и она неожиданно согласилась. А уж во временно холостяцкой квартире и вино, и музыка, и благодарность одинокой женщины временно одинокому мужчине… Встречались потом с Мариной ещё несколько раз у него и у неё, когда его семья вернулась, но потом что-то разладилось. Во-первых, какие-то причины отлучек требовалось постоянно придумывать, во-вторых, Марина то ли закапризничала, то ли кто-то ещё у неё появился. Ну разве сразу не могла она понять, что никогда ради неё свою семью с горячо любимым ребёнком он не бросит?!
     Зато сейчас можно попробовать вспомнить старое: квартира снова пустует, новостройка до сих пор не вся ещё заселена и никто на кого не обращает внимания, впрочем, и не особо знает друг друга. Может, у его подруги сейчас тоже кризис наметился с возможным новым любовником, вот и повод снова предаться воспоминаниям и попить винца под мягким светом купленного недавно торшера. А нет – он и классическим телевизором-пивом-покоем доволен будет. Семья же вернётся – тут уж не до тапочек и отдыха – будни трудовые и в «чёрные» дни, и в воскресные. Так что как ни крути - жизнь хороша в эти летние недели…перед ещё лучшими днями встречи с семьёй, когда все успеют соскучиться!
     Тут в соседней комнате зазвонил мобильный. Лев Борисович улыбнулся: жена, а, скорее всего, Варя! Сейчас расскажет, как купалась, ныряла, краба какого видела, что-нибудь в этом роде. Мужчина быстро потянулся к трубке и сначала не понял, услышав далёкий глухой голос. Потом  пришло пугающее понимание.
     «Я ещё у себя. Плохо совсем у нас, Лёвушка, обстрелы постоянные. Но это я ничего, так, у меня квартира, к счастью, целая, только света давно нет. Спасибо, Олесю. Ополченцу, дал позвонить. Еду к тебе на недельку, хочу повидаться, а там обратно. Не бойся, денег на дорогу у меня хватит, вот уже и место в маршрутке до Ростова заказано… Дня через два у тебя буду…» Лев Борисович, ошарашенный, пытался бормотать – как же так неожиданно, через границу, стреляют, но определённо отказать не решился, ведь и сам в минуты благородства хотел её позвать, да и навряд ли его маловразумительная речь была хорошо слышна на другом, загадочном конце, телефонного эфира.
     Лев Борисович в майке расхаживал большими шагами по комнате дочери. Почёсывая голову. М-да, нарвался, не надо было самому ей звонить, справляться о войне. Сестра покойной матери, ну, растила его полгода. С тех пор не виделись. Что ж теперь, рушить всё ради неё? С другой стороны, говорит, на недельку. Но какая там неделька, небось, захочет здесь закрепиться на подольше. Позвонить, что ли, этому ополченцу, неудобно конечно, позвать Марью и соврать ей, что его тут не будет – тоже сегодня с семьёй в отпуск на месяц уезжает, пусть со своим негаданным приездом как-нибудь потом. Хорошо мечтать после пива, как разобьём укров, но вот конкретно напрягаться со старушкой… Ну зачем она сорвалась с места, порушив весь покой и с таким трудом налаженное хрупкое благополучие?! Лучше бы он деньжат ей немного прислал, как хотел, он же не отказывается. Какая там неделька? Скоро учёба начинается, а где селить Даниловну? – только в вариной комнате. Варю к супруге в постель, а он на пол или раскладушку.
     Восемьдесят лет почти…дуре! – внезапно выругался сквозь зубы Лёва, заметив вдруг, что начал разговаривать вслух сам с собой. Что случись с ней здесь – заболеет, споткнётся, а то и не дай бог…- что с ней делать: лечить, хоронить?.. Даже в благополучном случае отправлять её назад, брать ей билет придётся за свой счёт.
     Лев Борисович представил, как округлятся глаза Дины, когда, приехав из Крыма, переступит порог новой квартиры, которую она так полюбила, и увидит живущую у них Даниловну в полинявшем платочке...  Нет, это совершенно невозможно, атмосфера у них дома не та. Не до гостеприимства. Это раньше, лет тридцать назад, встречались, ездили друг к другу в гости, заботились друг о друге. Сейчас достижение, если хоть с Новым годом по Интернету поздравят. У них же с Диной и так то назревающий скандал, то чуть ли не развод по любому пустяку.
     Лёва решительно нажал на номер ополченца. Тот, наверное, всё поймёт и запрезирает, но лучше презрение неведомого парня в пыльных камуфлированных штанах, находящегося далеко от его уютной квартиры, чем такие «напряги» и страхи, вкупе с денежными тратами, с Марианной. Но абонент  оказался уже недоступен.
     Полнеющий мужчина недоумённо потряс мобильник и собрался нажать «вызов» ещё раз, как телефон зазвонил сам. Может, снова Марья! – встрепенулся Лёва, теперь он ей всё выскажет, а дальше – плевать, хотя умом понимал, что тональность звонка теперь другая, знакомая, мелодичная, однако краем испуганного сознания продолжал надеяться. Нет, жена. Послышался её насмешливый голос, прерываемый каким-то шумом и обрывками музыки. Наверное, на пляже. Ну, как ты там, подругу ещё в дом не привёл, пока меня нет? А собутыльников? Гляди там с этим пивом. Кто-то, кажется, ванну обещал укрепить и плиткой обложить, пока нас не будет? Варя всё никак из моря не вылезет, в третий раз зову. Ничего, скоро вернёмся, пока что привет передам. Пока, смотри, пол хоть протри к нашему приезду.
     Говорящий с облегчением нажал на красную кнопку, выключив мобильник по окончанию разговора, ещё несколько минут столь желанного, а теперь почему-то тягостного для него. Почему – потому что не договаривает, и все мысли заняты предстоящим приездом Даниловны. В каком там фильме говорили: здравствуйте, я ваша тётя?.. Вот такое кино у него теперь и начинается. 

     На Киевском вокзале Лёва сразу узнал свою бывшую «нянюшку», хотя не видел много лет. Помогли испуганно-напряжённая интуиция, растерянный одинокий взгляд пожилой женщины, правда, не в привычном платочке, но в каком-то подобии шляпки, а также оставшаяся ещё, видимо, в дальнем уголке сознания детская память. Увиденное заставило усилиться страхам вспотевшего на жаре грузноватого немолодого мужчины. Накануне она позвонила ему с телефона попутчицы и сообщила о времени и месте приезда. Лёва было хотел «сыграть дурака» и прикинуться не понимающим, о чём идёт речь, тем более что его нового адреса она не знала, однако быстро передумал. И теперь даже хвалил себя за сообразительность. Всё равно бы она приехала в его город, название которого знает, а там через администрацию ли, знающих ли его людей всё равно бы отыскала – куда ж ей деваться? А так меньше огласки.
     …И куда, куда ведь потащилась? Еле ведь идёт со своей тощей сумочкой, переваливаясь с боку на бок. Вышла из вагона одной из первых, а теперь последняя на полосе платформы у поезда остаётся. Тут Лёва решительно шагнул к ней из-за навеса подземного перехода.
     -Лёвушка, ты, наконец!.. – ахнула она и уронила дорожную сумку на асфальт из своих высохших рук. Лев Борисович попытался изобразить улыбку, но у него ничего не получилось. Он как бы не заметил раскрытых для него объятий и, сухо кивнув головой, начал сосредоточенно поднимать с платформы сумку.
     Уже в электричке, хорошо хоть, новая, с кондиционером попалась, он всё-таки не удержался и, вытирая смятым платком непроходящую испарину на лбу, поругал Марианну Даниловну, сидевшую напротив него и подслеповатыми глазами с любовью и с нараставшим подспудно недоумением вглядывавшимся в своего мальчика, когда-то забавно спешившего ей навстречу неокрепшими ножками в сандаликах по их вытоптанному двору в посёлке.
     -Ну что ты, тётя Марья, так рискуешь, - неуклюже пытался прикрыть он своё раздражение якобы заботой о ней, - восемьдесят лет почти, а поехала через войну, через границу. Случись что с тобой… Я бы тебе лучше денег выслал.
      Услышав про деньги, Даниловна стала оправдываться:
     -Ты не переживай, деньги у меня есть, вот тут у меня пятьдесят долларов в узелке спрятаны, гривен немного есть.
     -Так обратный билет ты ещё не купила? Смотри. Летом трудно с этим, надо было сразу на вокзале подумать, - процедил Лев Борисович и, как не давал себе «установку» крепиться, начал против воли ещё больше раздражаться – конечно, у неё и обратного билета нет. Надо будет и билет ей покупать, если до этого дело ещё дойдёт. Пятьдесят долларов… протянул он внутри себя самому себе незнакомым и каким-то дребезжащим голоском. Совсем из ума старуха выжила. Впрочем, на обратный билет как раз хватит и даже на еду в дорогу, если только здесь ничего не тратить. Впрочем, здесь тратить будет он: вот и билеты ей в метро и на электричку покупал, потом такси нанять надо будет – не тащиться же в автобусе со станции и потом пешком, ещё споткнётся, ногу сломает.
     Даниловна сначала что-то пыталась рассказывать и выспрашивать, но, видя отстранённое и чужое лицо, почти ничем не напоминавшее её маленького Лёвушку, постепенно замолчала и стала смотреть в окно на зелёное Подмосковье, тихо обращаясь как бы сама к себе: «Хорошо тут у вас, зелёное всё, луга, берёзки, у нас-то выгорело всё давно и от солнца, и от войны… Полянку за домом помнишь, где ты играть любил? Там теперь воронки, свалку какую-то сделали, и пушка разбитая стоит. Шахта давно не работает, больница…»
     Мужчина делал вид, что это бормотанье к нему не относится и пытался читать намеченный ещё с весны томик Шопенгауэра – любил на досуге проникнуть во что-то умное, возвышенное; однако вскоре обнаружил, что сегодня не понимает ни строчки из-за этого вынужденного диалога с Даниловной и в раздражении захлопнул книгу и закрыл глаза. 
     Дома в привычных стенах Лев всё же немного оттаял, напоил старую гостью горячим чаем с бутербродами, отвёл в ванную, постелил чистое бельё ей на Варину софу, разыскал даже старую штопаную, но ещё вполне приличную ночную рубашку жены для Даниловны.
     Усталая старая женщина быстро уснула. Звукоизоляции в новом доме не было никакой – явственно доносились даже слабые шорохи из дальних углов многоэтажки, но, Лёва напряжённо прислушивался – в соседней комнатке стояла абсолютная тишина, ни скрипа, ни дыханья. «Уж не умерла ли от жары и дороги», - пронеслось от почти бессонной ночи в Лёвином мозгу. Он даже лихорадочно встал с кровати, всунул ступни в нашаренные в темноте шлёпанцы и шагнул в другую комнату, открыв скрипучую дверь. Прислушался. Прежняя полная тишина. «Не холодно ли тебе, - спросил, тронув еле приподымающийся бугорок тела под одеялом, - а то к утру уже прохладно становится, может, одеяло дать?» «Ничего не надо, мне хорошо», -  сразу прошелестел почти неслышный голос.
     С облегчением ругая себя за расходившиеся нервы, Лёва вернулся к себе и вскоре всё же забылся зыбким беспокойным сном.
     Утром он проснулся поздно с тяжёлой головой. В комнате было уже душно, и между оконными стёклами билась большая жирная муха. Из кухни погромыхивала кастрюлями Даниловна. «Вот ведь хозяйка ещё нашлась,  - мелькнуло в душе Лёвы, но не с приступами острой злобы, как вчера, только с устоявшимся за ночь равнодушием к возникшей и устоявшейся неприятной данности, - ничего, скоро всего этого не будет». Нужное решение за бессонные и раздумья и короткий сон окрепло в нём и тяжёлым камнем улеглось где-то на дне сознанья. Всё будет как раньше.
     Он понял недавно не худшую, если разобраться, свою особенность – вытеснять из своей памяти неприятные и даже трагические случаи. Вспомнил: как-то несколько лет назад, он опаздывал утром на работу, а с утра там должна была состояться важная планёрка. Стоял конец осени или началась зима - гололедица пролила свой мутный неверный свет на дороги и тротуары. Ради сокращения пути он скользил прямо по шоссе – по нему раньше почти никогда не ходил, потому что вдоль этого участка дороги по обеим сторонам тянулись лишь колдобины и буераки, но она проходила близко к запасным воротам предприятия и экономила минут пять-семь времени. Поэтому он и решился тогда двинуться по ней. Машин в ранний ещё час двигалось немного, однако из своей спешки Лев Борисович неожиданно был выведен окриком водителя внедорожника, притормозившего и крикнувшего ему: «Ты что творишь-то? Идёшь по самой серёдке!»
     Взмыленный пешеход только тут очнулся и обнаружил себя, действительно, перекочевавшим от обочины к середине скользкой дороги. Он только и успел выдавить: «Да вот спешу…», - как в считанные мгновенья закрутилась авария. Внедорожник ради Борисыча притормозил и немного развернулся вдоль шоссе, сзади же следовал, оказалось, грузовик, попытавшийся обогнуть неожиданное препятствие, однако заскользивший при повороте и через несколько десятков метров опрокинувшийся в большую канаву «на спину», только колёса продолжали бешено вращаться над канавой в белёсой мгле.
     Водитель внедорожника среагировал на увиденное быстро – выругался и прибавил ходу. Однако ему тоже не повезло – чуть дальше грузовика он въехал в ту же канаву, скрывшись в чёрном провале и в облаке белых льдистых игл. Кажется, донёсся глухой удар обо что-то.
     Спешащий менеджер не стал больше смотреть в ту сторону, только испуганно охнул и прибавил шаг, кажется, даже не уйдя с середины шоссе. Благо, что машин больше не проехало, а заветная тропка к забору завода находилась совсем близко.
     Всё же происшедшее потрясло его. На планёрке он пытался что-то вставить не по теме: не знает ли кто об автоаварии в городе с утра, ему показалось, что где-то что-то произошло, то ли слух какой донёсся от прохожих? Однако ему никто не внимал в суете нахлынувших в утро понедельника начальнических указаний и шелеста доставаемых из папок бумаг. Лев Борисович хотел даже позвонить в полицию, сообщить о происшествии, только, разумеется, не в качестве виновника аварии, а в качестве случайного свидетеля.
     Впрочем, почему виновника, лихорадочно искал себе оправдания опаздывавший. Зачем этот чудак тормозил рядом со мной? Ну, шёл себе по середине и шёл. Может, с ними и не случилось ничего: машины вытащат, водители отряхнутся и дальше поедут. Навряд ли, конечно, кажется, грохнулись оба прилично, но всё бывает… Нет, лучше не звонить, во-первых, мой номер полиция запомнит, начнут сами звонить, вызывать, а там и водилы меня опознают. Доказывай потом свою невиновность. Ничего, сами как-нибудь разберутся.
     Пару дней Борисыч ощущал всё же некое беспокойство – ждал подспудно звонка из полиции, хотя и понимал умом: если даже «внедорожник» каким-то образом сообщит о спешащем по середине проезжей части человеке, то почему такого человека надо искать именно здесь? Мало ли куда он мог спешить с утра, мог вообще пьяным быть, а об этом пути на предприятие мало кто знает.
     И вскоре Борисыч…напрочь забыл о досадном происшествии! Конечно, он хотел, чтобы такого никогда не происходило с ним, вот оно и получилось – в его сознании. На несколько месяцев он совершенно – как отрезало – действительно забыл о двойной автоаварии в сумерках гололедицы, а когда неожиданно вспомнил – тоже на работе, долго недоумевал, не приснилось ли ему всё. Всё-таки удостоверился по припоминаемым отрывочным эпизодам: нет, не приснилось… Что же там случилось с водителями и возможными пассажирами – не интересовался, сначала «забыл», а потом решил не искать в подшивках местных газет и в Интернете, чтобы не расстраиваться, раз уж ничего изменить нельзя.
     Так будет и с Даниловной, да, так должно быть и с ней – нежданной гостьей из Донбасса. Пока главное, чтобы она ничего не заподозрила.
     Улыбающийся Лёва вошёл к ней на солнечную кухню. На сковородке тихо ворчала глазунья. Лёва мягко попенял Даниловне – зачем рано поднялась, напрягалась, он бы и сам всё сделал. Тётушка же, увидев посветлевшего воспитанника, сама заулыбалась. Нет, то, каким он был вчера, это от усталости, да и кому, честно говоря, понравится – нагрянувшая бедная родственница. Зато теперь он её прежний любящий Лёвушка и можно будет пожить у него подольше.
     -Так у Варюши проблемы со спиной и осанкой, - продолжила свои вчерашние прерванные предложения о помощи Даниловна, - а я как раз на этом специализировалась в поселковой больнице. И массаж делаю по своей программе, и упражнения кое-какие знаю, и лекарства. Дома говорили – помогает.
     Конечно, конечно, кивал Лёвушка большой лысеющей головой: здесь врачи не очень-то стараются, а она-то, нянюшка, и сможет хорошо помочь.
     После завтрака быстро засобирался: дела есть, в сарае надо кое-что посмотреть насчёт инструмента, новая квартира постоянной работы требует. А Даниловна пусть пока отдыхает с дороги, телевизор смотрит, посуду он сам помоет, когда придёт.
     Лев Борисович в солнцезащитных очках и заляпанных камуфлированных штанах, имевшихся у него в кладовке для хозяйственных работ, быстро шагал к своему сараю, доставшемуся ему от одного соседа и находившемуся минутах в пятнадцати ходьбы от нового дома. Там он взял лопату и ещё в холщовую сумку засунул новенький тяжёлый молоток. Ни по пути в сарай, ни дальше от сарая ему почти никто не встретился в этот пред полуденный воскресный час. Правда, уже с лопатой на плече, он кивнул головой одному пожилому земляку, которого почти не знал, но с которым они почему-то всё время здоровались, встречаясь на улице. Вид и снаряжение Льва Борисовича не могли вызвать никакого удивления – с весны по осень городок охватывал бум огородных работ, отчасти вынужденных, поэтому человек с лопатой являлся здесь естественной частью городского ландшафта. Скорее, подозрение вызывал в выходной день человек без оной – наверное, пить пошёл… Тенью улыбки ответил сам себе на эти странные дурацкие мыслишки, особенно нелепые именно сейчас, Лев Борисович.
     А направлялся он к реке по тропинке вдоль каких-то давно заброшенных полуобвалившихся складов. Путь пролегал по приречному пустырю метров триста шириной,  безлюдному, сплошь заросшему высокой травой и колючим кустарником. Кроме того, жирная нездоровая земля этого места вся была полна ржавыми железками и замшелыми осколками угловатых бетонных плит. Когда-то местный люд держал здесь кое-где свои огородики, огороженные заборами из стволов хилых деревьев и ржавых железяк, но теперь все почти забросил, найдя и даже порой оформив более удобные и главное родящие урожай места. На этой же отравленной рыхлой земле почему-то мало что всходило полезного. И небезопасно здесь, в общем-то: по вечерам порой слышен вой одичавших собак, забредших сюда, в почти непроходимые заросли. Собак же регулярно теперь поставляла городку Москва: особенно ближе к осени дачники массово начинали избавляться от своих гавкающих питомцев, порою и весьма породистых, просто высаживая их из машины на окраине и прибавляя скорости… Словом, даже мальчишки нечасто забредали сюда теперь.
     А вот солидный уважаемый Лев Борисович почему-то решил прогуляться. Он шёл по еле различимой тропке, оставшейся, видно, со старых времён, смахивая с лица невидимую налипающую паутину. Наконец, остановился. В полдневном зное рядом звенели кузнечики. Отойдя на несколько шагов от тропинки, в буграх наваленной здесь коричневой и никогда не зараставшей земли путешественник в камуфлированных штанах быстро и сосредоточенно поработав лопатой, припрятал её потом её и вынутый из вынутый из холщовой сумки молоток под близлежащие лопухи.
     …Продираясь сквозь заросли обратно, он бредил словно после хорошей порции пива, даже бормотал иногда вслух: «Да нет, это я так, играю. Конечно, она мне неприятна, эта бывшая нянюшка, припёрлась незванно. Куда её селить? Слушать её бесконечную старушечью болтовню? Кормить?..
     А может, ну их, жену и Варю?! Заелись. Поставлю перед фактом: родственница из Донбасса. Будет жить у нас, и никаких гвоздей! Ужмёмся. Ведь лечить ещё Варю вдобавок будет. А потом как-нибудь отправим обратно, да, за свой счёт, и ещё денежек подкинем на дорожку! Война ведь там, разруха. И она же растила меня во младенчестве, баба Марья моя!
     С другой стороны, сколько ссор, неудобств, трат, постоянного раздражения, перемен планов… Да, главное, это постоянное раздражение на неё, могущее прорваться самым непредсказуемым образом!
     Лев Борисович в досаде даже замычал, сжав на ходу руками лысеющую голову и раскачиваясь из стороны в сторону. Ну зачем, зачем она приехала?!
     И с другой стороны, момент, как никогда, удобен. В Луганске у неё не осталось ни родни, ни хороших знакомых, наверное, тоже. Люди там пропадают сотнями и тысячами. К тому же еле ходит уже… Может, это ей самой лучше будет – раз – и покой, и нет болезней, и никакой войны. Нового его адреса и телефона никто не знает. Телефон… Телефон он, впрочем, на всякий случай сменит. Здесь же никто никем не интересуется, особенно в их новостройках. Если его кто и спросит, что это он ходил с какой-то бабкой – придумает что-нибудь. Явно, что никто пропавшую Даниловну искать толком не будет.
     Старая Марьяна между тем задремала, свернувшись калачиком на диванчике, предоставленном ей её Лёвушкой, подложив под голову кулачок и на этот раз по-детски посапывая. Она всё-таки помыла посуду и подмела во всей квартире, притомилась. В её комнате к обеду, несмотря на открытую настежь форточку, стало душно.
     Старухе снился сон, словно она маленькая зеленоглазая девочка и бежит по дорожке к дому, в котором жила в детстве, но не тому настоящему, что был на самом деле, а почему-то уже нынешнему, под Луганском. Неожиданно небо покрывают тучи, скоро грянет сильная гроза, а вдоль дороги показались угрюмые чёрные танки. Скорей домой, там же папа и мама, вдруг танки перегородят путь?!
     Но дорогу перегораживает не танк, а какой-то тёмный большой человек, стоящий спиной. Марьяна замирает от страха, готовая броситься назад. Человек оборачивается, и она со странным облегчением видит – это её Лёвушка, только выросший, большой, взрослый. Она бросается к нему и прижимается к его жёсткому животу в плотной холщовой рубашке своей детской пушистой головкой. Но тут ей вновь почему-то становится страшно и она мгновенно понимает, что совершила непоправимую ошибку. Дядя-племянник Лёва обнимает её всё крепче, крепче, больно прижимает к себе. Не вырваться. Она старается кричать, только крик превращается в хрип, глохнущий в лёвушкиной страшной жёсткой рубашке с лямками, похожей на хозяйственную сумку. А Лёвушка довольно рокочет сверху: «Ничего, аварию забыл, и тебя тоже забуду…».
     -Задремала, Марья Даниловна? – услышала она сквозь странный дневной сон деланно бодрый и словно ещё из своего сна Лёвушкин голос. С трудом открыла глаза. В комнату, пронизанную пыльными солнечными лучами, заглядывал Лёва в пропотевшей рубашке и выцветших пятнистых штанах.
     -Погодка-то какая, баба Марья! – продолжал племянник. – Солнечно, сухо, и не очень, кстати, жарко. Давай-ка чайку с тобой попьём да на речку сходим прогуляться, здесь недалеко. Там ветерок, мигом всю усталость снимет. Покажу тебе наши места и заодно, может, искупнусь. Давай-ка, вставай!
     Марианне Даниловне не очень хотелось вставать и куда-то идти, но что делать в чужой квартире целый долгий летний воскресный день, действительно… И хозяин так настойчиво просит.
     Попив вместе чаю – на лбу бабушки выступила приятная испарина, однако голова не прояснилась, а Лёва между тем несвойственно для него трещал за кухонным столом как сорока, перескакивая с пятое на десятое, гостья никак не могла уловить смысл и не внимательно вслушивалась в рассказываемое.
     Племянник и старая тётка вышли из подъезда. Лёвушка бережно придерживал её за локоть.
     Вот и магазин «Магнолия» - очень похожий, только поскромнее, вроде и в Луганске до войны открыли – они потом вместе сходят сюда и Марианна купит себе всё из продуктов, что захочет. Вот новую поликлинику, кстати, строят всё, да не достроят никак. А это детская площадка, недавно поставили, только уже почти всю раскурочили хулиганы, возрастом, наверное, постарше малышового. 
     Странный какой-то путь у вас к реке, прямо джунгли. Ничего, скоро река будет светлая, чистая, блестящая. Пока дурманный запах длинных трав с лопающимися рассыпающимися коробочками, колючки, гудящие шмели, ломаные лучи сквозь корявые полукусты-полудеревья… и всё забивающий запах земли, но не естественный, а подташнивающий, сладковатый, наполненный, видимо, выделениями всяких химикатов и отходов. И Лёвушка вроде куда-то пропал.
     Старая женщина снова почувствовала себя той девочкой из сна в комнате Лёвиной квартиры на дороге к давно усопшим папе с мамой. «Лёва», - позвала она слабым голосом и обернулась. Он стоял сзади, тёмный напротив садящегося солнца, и смотрел на неё. «Глаза-то у Марьяны как у матери покойной, - вспыхнуло у него в голове, - понятно, они ведь сёстры всё-таки были».
     В последний раз на Лёвушку глянули зеленоватые глаза его Рода.





7 авг.-13 сент. 2015 г.