Проза бытовые и детективные рассказы, приключенчес

ВЛАДИМИР ЛЕВИТИН.

ПРОЗА.





























ОГЛАВЛЕНИЕ
Рассказы.
Валька и Соколовский   2
Мадам   9
Предисловие к рассказам о Лэрри Прате 31
Любитель чёрного пороха 32
Милая птичка 56
Без вести пропавший 70
Ошибка 78
Чужой патрон 103
К тебе же вернётся 115
The happy end 128
Повести
Escuadrone de muerte 145
Кураре 224
ВАЛЬКА и СОКОЛОВСКИЙ.
РАССКАЗ-БЫЛЬ.

 

Во времена оные, Валька была, сначала, рассыльной в канцелярии директора, а потом, нахватавшись нехитрой этой премудрости, секретаршей. Весьма начитанная, говорила гладко, но, выросшая в бандитском пригороде, такие словечки знала, что не всякий из нас когда-либо слышал. Голос её, обычно мягкий и ласковый, если что не по ней быстро начинал звенеть, становиться стальным, принимая угрожающие интонации. Мать и отец её работали тут же, на заводе. Отец, мужик небольшого роста, но ладный, хорошо сбитый, был слесарем. Характер имел мягкий и добрый. Мать её убирала в нашей конторе и, в отличии от мужа, кроткостью не отличалась. У неё был выдающийся вперёд волевой подбородок, черты лица грубы, и силой, она, должно быть, обладала недюжинной. Вот и у них получилось причудливое сочетание черт лица и характера – Валька. От матери своей унаследовала силу и грубость, а от отца – доброе сердце. Материнские черты были в её лице смягчены и сглажены. Лицо круглое, носик вздёрнутый, рот невелик и не маленький, губы не тонки, но и не толстые, волосы светлые, всегда коротко остриженные. Такое лицо можно даже назвать красивым, с некоторой натяжкой. Впрочем, она была хорошенькой. Это уж точно. Ноги у неё были совсем красивы, а груди не чрезмерны, как это бывает у многих украинских женщин. Элементы фигуры – талия и аккуратный задок рельефны и четко очерчены. Один недостаток имелся в её фигуре – ширина, не бывшая в пропорции с ростом и плоскостью тела. Словно как, кузнец, ковавший её, приплюснул лишний раз, а переделывать не захотел - «Буде i така»
Выросла Валька при заводе, ибо жили они как раз напротив, метрах в трестах от него, через заросшую травой и перерезанную многочисленными тропками поляну.  Училась в ремеслухе на токаря. В этом качестве стала работать на заводе, пока смолоду да сдуру не выскочила замуж. Быстро разочаровавшись, жить с опостылевшим мужем не стала, а, со свойственной ей решительностью, бросила его и, завербовавшись, уехала на два года в места отдалённые. Вернувшись на родной завод, поработала опять немного токарем, но потом, решив учиться, попросилась в рассыльные. На первый взгляд, казалась доступной, но впечатление это было обманчивым. Цельная искренняя натура её терпеть не выносила никакой фальши и иметь дело с тем, кто ей не люб, она не стала бы. Женщин заставляет отдаваться, если пусть не первому встречному-поперечному, то хотябы через одного, распущенность, ненасытность, иногда слабоволие, нежелание бороться с течением этого мутного потока, уносящего её всё дальше и дальше в глубину падения. К Вальке всё это ни в какой степени не относилось. Если она и делала это время от времени, то искренне, от всей души, повинуясь, пусть кратковременному, но всё же, чувству. Кто может осудить её? Она-ведь свободная женщина, никому не изменяет, никого не обманывает и имеет право поступать, как самой заблагорассудится. Когда «отмечали» мы праздники или по другой какой оказии собирались вместе за столом, могла она выпить лихо, порядочно даже для некоторых мужчин и при этом, если назвать её трезвой никак не можно было, то и пьяной она через чур не была. Становилась тогда шухерной, возбуждённой и пела всегда одну и ту же песню «Сегодня праздник у девчат». Проникновенно, с чувством, забывши обо всём на свете, ничего вокруг не замечая. Видать, песня связана у неё с незабываемыми какими–то событиями в её прошлой жизни. Какими – того сама Валька никому, возможно даже и самой себе никогда не рассказывала. Никакой тяги у неё к спиртному не было. Вне наших «сабантуев» она и капли в рот не брала.
Володька Соколов поступил на завод технологом по сварке. Дело это он знал весьма приблизительно, но мы его дружно поднатаскали. И он, пусть не быстро, но схватил наше немудрённое дело и тоже стал заполнять бланки технологических карт фразами вроде «Собрать дет поз 1 и поз 2, прихватить» или «Варить электродом АНО-4, ф5» - и в таком духе, в таком разрезе. Он вовсе не был дураком, обладал даже некоторой практической сметкой, много читал и с обязанностями своими, в общем-то, справлялся. Я прозвал его «Соколовским» в честь того, чей «хор у Яра был когда-то знаменит» и чья «гитара до сих пор в ушах звенит». Кличка прилипла и осталась. Соколовский только пришёл из армии, где он, после техникума, два года служил в стройбате, и у него была проблема, которую один наш шутник сформулировал, пусть грубо, но просто и правильно «Кого бы трахнуть». «Нашёл проблему! – воскликнет кто-нибудь из вас – вона их сколько...» Но, как я это уже успел в жизни заметить, такие восклицания всегда исходят от тех, у кого такой проблемы нет. Хорошо, уплетая булку с колбасой рассуждать о пользе воздержания от переедания. А каково тем, кому жевать нечего!  Поневоле только об этом и будешь думать. Пытаясь сию проблему разрешить, Соколовский ходил на танцы и усилено знакомился юными или не так уж юными бабёнками, но результатов не было. Утром докладывал: «Познакомился я вчера с одной, только живёт далеко...» «Ну как далеко?» «Километров двенадцать». «Ну и что!? Из-за хорошей бабы и тыща двести недалеко, а за другой и двух шагов много». 
Самое интересное, собой он был хорош. Хоть и роста среднего, но в костях широк. И широкое же лицо его, открытое, типично русское, казалось, дышало мужеством.  А ямка в подбородке придавало лицу своеобразную прелесть. Нос, рот – сплошные совершенства. И на то, что делает мужчину мужчиной он тоже пожаловаться не мог. Это привлекало. И с ним охотно знакомились, разрешали разные вольности рукам и тут, и там, но до заветного места никак не допускали. Трудно, конечно, этих баб понять, но почему у других почти что с первого раза получается, а у него – ну никак? Ответ может быть только один: он не умел и не хотел вести себя с прекрасным полом так, как они этого хотят. И, вдобавок к тому ещё и, у него отсутствовало безошибочное чутьё на ту, которая ему непременно должна дать и на ту, какая не даст. Ведь всякая одинокая femme, мечтая выйти замуж, представляет себе достаточно хорошо, что если легко согласиться, то ему на ней жениться и незачем. Всё это Соколовскиий «не знал и не хотел». Так ли оно было, или по-другому, но проблема у него никаким образом не решалась. И девчонки, с какими он знакомился, быстро отваливали. Конечно, было полно шалав, которые дали бы сразу. Но он хотел порядочную, а эти сразу давать не хотели. От выпивки Соколовский никогда не отказывался и тут равных ему было мало. Полтора литра водки или самогонки были для него ничто. Но и сказать, чтобы он через чур уж охоч к спиртному тоже нельзя было. К тому же через несколько дней после выпивки у него, как и у многих других, резко падало давление, и он переносил это тяжело и болезненно. Давал себе слово больше в рот не брать и.… спустя некоторое время, всё шло по-новой.
Оказалось, несмотря на мужественную и волевую внешность был он, довольно-таки, и труслив, и слабоволен. Может, именно эти качества, безошибочно уловленные женским чутьём и интуицией, отталкивали от него подруг. Как большинство слабовольных, он был не по делу упрям и вздорен. Пытаешься ему объяснить почему именно «Дет Поз 1» и «Дет Поз 3» надо собрать сначала, а «Дет Поз 2» присоединить уже потом – доказываешь, доказываешь, а он своё. Но был он незлобив, нравом весел, дружелюбен, не зарывался и не задавался – и его принимали в нашей компании хорошо. Все мы не ангелы, у всех у нас недостатки, а нас ведь терпят. А ещё он хорошо рисовал и когда он решил поступить на вечернее отделение архитектурного факультета Строительного Института, то это ему, пусть не так легко, за две попытки, но всё же удалось. Ибо для такого рода специальности художественные способности превыше всего и знания математики, физики и литературы не так уж существенны. Что же касается так и нерешённой «проблемы», то тут он решил сменить тактику и стал знакомиться с серьёзными намерениями. И опять невезение. Одна дала ему сразу же от ворот поворот, другая морочила... нет голову, и он её сам бросил. И тогда вот судьба и свела Соколовского с Валькой. Скорее всего, сначала притянула его её эта самая кажущаяся легкодоступность. Но не понадобилось много времени понять, что это крепкий орешек. Более того, он быстро попал под влияние волевой Валькиной натуры, её сильного характера, требующего безоговорочного подчинения. Он подчинился и ходил за ней, как телёнок. И, как всегда, по утрам всё рассказывал. Не постеснялся рассказать, как когда они с Валькой шли ночью откуда-то из гостей, дорогу им, вдруг, преградили трое. В этой местности разбойные нападения, убийства и изнасилования были делом обычным и привычным. Соколовский рассказал, со свойственной ему странной открытостью, как у него душа ушла в пятки, и как он уже готов был, бросив свою подругу, спасаться бегством. Чем бы эта история кончилась, представить себе нетрудно. Но, в отличии от друга, Валька была не из трусливого десятка. Она обратилась к бандитам на их собственном языке, который хорошо знала. Сказала, кто она такая. Там все друг друга знали. Нашлись общие знакомые и вскоре бандиты отпустили парочку с миром, пожелав счастливого пути и извинившись за беспокойство даже. «Соколовский, ты не мужчина. Хуже последней бабы. А если такое случилось, постеснялся бы хотябы рассказывать!» Он молчал. А что ему было сказать?
Несмотря на эпизод, Валька, тем не менее, согласилась выйти за него замуж. Он ей как раз подходил, ручной, как собачка, готов исполнить любое распоряжение, а мужества и силы воли у неё на двоих хватит. Ещё до свадьбы он получил от неё то, чего так долго не удавалось ему добиться. Со стороны Вальки это было несколько неосмотрительно. Ведь мог же он, получив своё, забрать из ЗАГСА заявление? Мог. Таких случаев было тысячи. Но Валька не из тех, кто, решившись на что-либо, оглядываются по сторонам. Верный себе, он рассказывал, как это всё происходило. Родители и Валькин брат уходили на работу к семи, а им надо было к восьми. Вот и оставался целый час в их распоряжении на эти дела. Пусть не густо, но хватит... На свадьбу никого из нас не пригласили. И никто не обиделся: кто как хочет или как может, так и поступает. Тем более, было какое-то чувство: мало хорошего из всего этого может получиться. Первое время, конечно, всё шло нормально. Но с течением времени, поразительное несходство этих двух, явно несозданных друг для друга людей, начало постепенно сказываться. Сильная и властная Валька даже не допускала каких бы то ни было возражений. Ей недоставало ума и такта понять: заставляя безвольного мужа всё время поступать против его воли, она рано или поздно вызовет протест и желание к сопротивлению. Да ещё при вздорной натуре Соколовского. Слабоволие и неспособность противостоять сильной личности принимала она за его согласие делать всё, что ей только в голову взбредёт. Но согласия не было. Соколовский отлично понимал происходящее, но не мог ничего сделать. Но и согласиться тоже. Всё чаще и чаще, он жаловался нам по утрам, что его обижают. Из нас, кто молчал, кто шутил, а кто посмеивался. Но дело было совсем не смешным. Вот-вот - и произошёл бы взрыв, но тут как раз Валька забеременела. «Терпи – говорил я ему – женщину. в этом положении, раздражать никак не можно! А то ребёнок некачественный получится». И он терпел. Ну бурчал, конечно, жаловался – а так ничего.
Волею судьбы, довелось мне раз наблюдать нескольких дней их семейной жизни. Я, ещё в институте заправлял туризмом и, попав на завод, продолжал тоже самое, хотя меня никто не просил и не назначал. В ту пору, я организовывал массовые выезды на природу с ночёвками в палатках. Это нравилось многим, и в одну из таких поездок записались и они, несмотря на её беременность.  Хотелось сказать ей: «Валька, ты что спятила!?» Но подумав («чужие куря папироски» - вру, свои), я отговаривать её не стал. Во-первых, она всё равно не послушается, а во-вторых – что ей будет!?  Забрались в кузов. Едем себе, поём, шумим, разговариваем. Уже стемнело, когда добрались до какой-то воды и совсем не туда, куда мы направлялись. Но и это место – чем оно плохое?  Я приказал: ставить палатки в первую очередь, остальное потом. Ходил, помогал, показывал, рассказывал. С этим покончив, мы сели в тесный круг у ярко горящего большого костра (о этом я тоже позаботился). Ну, как у нас водиться, выпили, закусили, чем было, по... нет, поговорили, анекдоты рассказывали и всё такое прочее. По палаткам разбрелись за полночь. А с утра пошёл дождь. Толстые и редкие капли, хоть ходи между ними. Струи воды обильно поливали наш лагерь, зелень и деревья, барабанили по крышам палаток. Кое как перекусили сами, бегали друг к другу в гости играть в карты. Словом, не так уж плохо!
К полудню дождь перестал и жаркое летнее солнце мгновенно всё высушило. Опять развели костёр, сготовили обед, за которым по чуть-чуть выпили. Вальке вдруг захотелось половить рыбу. «Сейчас!» Жестом мага из цирка я добыл из своих вещей леску, поплавок, крючок и грузило. Срезал ивовую ветку, соорудил удочку. Прихватив с собой хлебе, повёл её на берег. Мой маленький ещё тогда сын пошёл с нами. «Делается это так...»  Прилепил к крючку хлебный шарик, закинул удочку и тут же вытащил из воды рыбку. Оставив рыбку и удочку Вальке, мы с сыном удалились. Живот уже заметно выступал из-под её одежды, но беременность не сделала Вальку мягче. Наоборот, черты лица ей приобрели какое-то упрямое и решительное выражение, стали жёсткими и несгибаемыми. Супруги, явно, всё время ссорились. Вечером слышали мы их перебранку – звонкий Валькин голосок и густой бас Соколовского. Одна её фраза явно касалась меня: «Смотри он всюду со своей женой, а ты так и норовишь удрать!»  Ссора разгоралась. Никто не хотел уступать. На каждое слово отвечали двумя. Наконец он сказал: «Пойду к девчонкам в палатку». «Иди». И пошёл. Те, почти что, улеглись. Поднялся визг и смех. Он настаивал. И тут, среди всей этой кутерьмы, раздался звонкий Валькин голос на самой высокой ноте: «Соколов, иди сюда!» В темноте этого не видно было, но легко представить себе, как он, по-пёсьи, поджав хвост, плетётся к своей палатке. Потом всё затихло.
Теперь Валька удила рыбу. Одна. Занятие это, видимо, увлекло её, доставляя массу удовольствия. Клевало хорошо. Каждые пять-десять минут она вытаскивала по рыбке. Я, время от времени, подходил посмотреть, как дела. Смотрела на меня благодарно своими блестящими карими глазами и продолжала своё занятие с каким-то молчаливым упрямым неистовством. Соколовский, в это время, пил с мужиками, заигрывал с девками – словом, всячески старался показать свою независимость. К вечеру, дождь полил снова. Неумело поставленная Соколовским палатка отсырела.  «Ты вот что, Валь, сегодня спать пойдёшь в нашу палатку. Нехватало тебе ещё и простудиться». Такие вот упрямые и непокорные, как она, натуры часто слушаются кого-то другого. И Валька меня послушалась. А дождь, в это время возьми и стихни. Решили развести костёр. Сырые дрова разгорались плохо. Тогда, наш шофёр, Гришка, маленький рыжий и чрезвычайно вздорный мужичонка, изрядно уже пьяный, пошёл, нацедил из бака полведра бензина и плеснул в огонь. Опалил себе брови, волосы, спасибо сам не загорелся. И опять мы сидели кругом, пили по чуть-чуть, говорили, слушали музыку. Ночью мы отдали Вальке всё тёплое, что было, укутали её, дабы ей было сухо и тепло. Она уснула быстро, спала тихо, как ребёнок. Спрашивается, зачем людям это надо – мучить друг друга без всякой причины и почём зря?
Когда пришло Вальке рожать, он переживал за неё здорово и вполне искренне. «Чего жохаешь? Валька баба, нормально сложенная и развитая. С такими ничего случиться никак не должно. Не дрейфь!» Спросил, что купить ребёнку. «Пока ничего». «Что так?»  «Успеешь купить. Ты ведь не знаешь, какого пола ребёнок. Мальчику голубое, девочке – розовое. А не то купишь – будут разговоры, ты знаешь. И, наконец, оно так не должно быть, но если, не дай Бог, что не то произойдёт, как ты на это смотреть будешь? А?»  Послушался. И так всю жизнь. То слушался, то упирался, когда правильно, когда невпопад. В тот день, когда Вальку скорая забрала в роддом, он попросил меня поехать с ним. Добиться от персонала роддома путной информации было, считай, невозможно. А Вальке было не до того, чтобы писать записки. Походили по больнице. Смотрел на него и думал. Вот он, пусть слабый – не всем же быть сильными – но, по сути дела, не злой и не черствый. А почему всё так вот у него получается? Почему?! Стандартное объяснение - люди не хотят уделить друг-другу больше внимания, уступить, лучше понять один другого – ответа на этот вопрос мне не давало. Да, так оно и есть! Но почему!?  Виноваты ли они в этом? Почему это совсем друг-другу неподходящие люди всё же соединяют свою судьбу. Ответа на этот вопрос не было. Да и существовал ли такой ответ вообще?
Появление на свет ребёнка, тревоги ожидание – общность, какая должна связывать меж собой ставших родителями супругов – всё это оттянула на время, но всё же не смогло предотвратить тривиальной житейской драмы, каких каждый из нас знает тысячи. И опять всё чаще и чаще посыпались жалобы, одна другой мрачнее. «Голова есть на плечах? Ты ведь сам напрашиваешься, чтобы с тобой так обращались. Ты должен решать свои дела и вопросы сам. Пусть она такая-сякая, но она ведь тоже человек и с ней надо считаться. Если ты думаешь у других жёны ангелы, то ты ошибаешься. Но люди друг с другом считаются – и живут вот...» Но чужие слова и чужой опыт ещё никогда никому не пригодился. Такая жестокая реальность нашей жизни. Всё продолжалось, как было. И мало кого удивило, в одно прекрасно утро, когда он заявил о своём уходе к матери. Ну и дурак! И что возьмёшь с него? Ни прибавить, ни отнять. Мы были, какими мы были, он был – каков он был. То, что взрослого человека, со сформировавшимся уже характером можно исправить – в такое я, лично, не верю... Вскоре, перед Соколовским снова опять возникла всё та же «проблема» и, при том, остро. Но он уже не имел ни желания, ни терпения её решать. Если бы какая из баб сама пришла и наделась... А искать, добиваться, уговаривать – нет это не для него.
Работали на заводе и жили в заводском общежитии две бабёхи. Одна и-них, Лена, была ужасна и видом и всем остальным. Злые языки (которые, к сожалению, оказываются всегда правы) говорили, что она перенесла сифилис. От неё шарахались. Подругу её, Олю, можно было бы назвать миловидной, если не печать непроходимой глупости на её лице, к которому, казалось, навсегда приклеилась бессмысленная, ничего не выражающая и ничего не значащая улыбка. Так вот, однажды, он торжественно всем объявил, как рисуя вечером стенгазету в красном уголке, посадил эту Олю себе на колени... Как он был рад этой своей «победе». Как будто ему досталась Софи Лорен или греческая певица Иоанна. О Боже ты мой!
Валька из своего декрета на завод не вернулась. Окончив за это время «Кучугурную Академию» - единственное на левом берегу учебного заведения, где одного прилежного посещения было достаточно для получения диплома – она нашла, где, не знаю, работу по специальности. И я никогда больше её не видел. Но жила-то она напротив завода. Это был мирок, где все знали о других больше, чем те сами знали о себе. Точно, как это в фильме «Дело было в Пенькове» «Не сойтись разойтись, ни сосвататься в стороне от придирчивых глаз». И вот «придирчивые глаза» быстро обнаружили связь между Валькой и заводским контролёром ОТК Лёнькой Колесниковым. Лёнька, а, вернее, Алексей. чуть ли не вдвое, больше Вальки и возрастом, и ростом. Славился он, как голова бесшабашная. Как раз в это время он только вышел на работу, проболев почти год после того, как разбился на своём мотоцикле. Весь ястребиный облик его говорил о силе и храбрости. Бывший мотогонщик, имел он к мотоциклам и моторам страсть необъятную. В свободное от работы время (а то и в рабочее – должность позволяла) он ремонтировал моторы. Для приработка, но у меня стойкое ощущение: просто любил он это дело. К другим относился очень требовательно и завоевать его уважение было нелегко. Ни одну женщину на заводе не обходил он своим вниманием и если была хоть малейшая возможность, то он её не упускал. При том, это вовсе не мешало ему нежно любить свою жену и двух дочерей, старшей из которых было уже лет пятнадцать. Что могло привлечь к нему Вальку, я сказать затрудняюсь. Просто, он был под стать ей и такой же решительный и безрассудный. Я сомневаюсь, что он питал к ней особые чувства. Но Вальке, видать, на это было наплевать. К тому же, в своём браке она уже успела привыкнуть, не знаю, как часто, но регулярно удовлетворять свои потребности. А если так – то пусть этот. С ним ей было интересно и с ним она чувствовала себя равноправным партнёром.
Соколовский ушёл с завода мастером по сварке в НИИ, тот самый в который меня не приняли по причине моей национальности. А вскоре ушёл и я.  Однажды, спустя пять лет после описываемых событий, я встретил его на раскалённом до бела проспекте Правды. Я был на заводе по делам и совсем было направился к остановке, когда, вдруг, нос к носу столкнулся с нашим голубчиком. Горячее марево, да ещё с выхлопными газами, воздуха подымалось над высотными домами. Мы поздоровались так, как будто виделись с ним лишь вчера. Осмотрели друг друга. Соколовский сильно раздобрел, смотрелся ни дать, ни взять, как ответственный работник. Вид у него был снисходительно-покровительственно- преуспевающий. И только заговорив, он стал прежним Соколовским, хотя внешний облик и наложил отпечаток на его голос. Не дожидаясь вопросов, начал докладывать. «Отец вот у меня умер. Рак поджелудочной». Верный себе рассказал подробности. Зачем? В нашей местности эта страшная болячка была дамокловым мечом, висевшим над каждым. И не один умер на моих глазах от неё. «Комнату недавно получил» - по-детски самодовольно продолжал он. «Комнату? Как это её тебе одному дали?» «Почему одному! У меня жена и ребёнок!» «Ты что женился?» «Да нет же!» «С Валькой опять сошёлся» - догадался я. «Да» - не то смущённо, не то довольно, не то оправдываясь, не то гордясь. «Как! После всего, что было?!» - чуть не вырвалось у меня, но я вовремя прикусил свой язык. Мне-то ведь какое дело!?  Подходил мой автобус. Я попрощался и ушёл. Сидя в автобусе и глядя на до боли знакомые черты города, я не переставал думать об этих двоих. Вот опять они вместе. Что это? Перебесились? Нашли общий язык? Научились ценить и уважать друг друга? Или же, не имея ни сил, ни желания строить себе другую жизнь, он сдался ей на милость и уже не трепыхается больше? Утратил себя и растворился в ней. Надолго ли это всё? Конец ли это житейской драме, поведанной мною моим читателям или, предстоит ещё второй акт?
Узнать это мне так и не пришлось.
Май 1981 года

МАДАМ.
РАССКАЗ.


 

Очень многие писатели начинали свой творческий путь с автобиографических рассказов, то есть творческого изображения образов конкретных личностей, которых они сами когда-то знали, и событий, в каковых принимали участие или просто были их свидетелями. Так легче всего начать. Ваш покорный слуга исключением не был. Вниманию читателя предлагается второй (и последний) мой автобиографический рассказ, написанный мною вскоре после приезда в Америку под ещё свежими впечатлениями навсегда оставленной там жизни. И его специфика заключается в том, что на момент написания этого, так сказать, предисловия к рукописи, почти что (но, к сожалению, не) все действующие лица этого повествования и их исполнители, слава тебе, Господи, живут и здравствуют. Неисповедимыми путями материал сей может к ним как-то попасть и они, хоть имена и изменены, легко узнают самих себя в моих героях. Вот почему я расценивал данный рассказ лишь как пробу пера - и не больше. Однако, намного позже, поговорив с прототипом главной героини рассказа, я решил сделать рукопись и послать её ей. Итак,
Поднявшись по лестнице на шестой этаж, через массивные широкие двери вошёл я в обширный зал с окнами по обоим сторонам. Был он, в основном пуст и лишь в одном углу сгрудились составленные вместе чертёжные комбайны. Царило ощущение неустроенности нового дома, куда только-только вобрались жильцы. По сути дела, вообще-то, так оно и было. Здесь начинал свою новую жизнь недавно организованный Девяносто Четвёртый конструкторский Отдел и мне предстояло в нём работать. Людей тоже было не густо и находились они почти все в дальнем конце зала. И сразу же бросилась в глаза фигура молодой женщины в чёрной юбке и, под цвет её, красном свитере. Была она высокой и статной, но без грамма лишнего жира - словом всё, как надо. И чёрные, ниспадающие на плечи волосы шли очень даже её загорелому, я бы сказал, довольно-таки красивому лицу с чёрными же бровями. Но дело было вовсе не в этом. Дело было в том, что она… выделялась. Выделялась - и всё тут. Просто выделялась на фоне всех остальных. Подошёл поближе, представился. Меня уже ждали. Познакомились и мне сказали, в каком месте я буду находиться. И, только представьте себе, оказалось в одном бюро с ней, ну той какая сразу бросилась мне в глаза. А позже, когда чертёжные доски все были, наконец, расставлены, её доска оказалась сзади меня и оставалась там до самого ухода моего из отдела. Не только выделялась она видом своим, но и вела себя как-то, я бы сказал, по-царски, что ли, величественно. О нет, она не «задавалась», не смотрела на всех свысока, а просто, будучи всего лишь техником-конструктором по должности, говорила тоном декана или зав. кафедрой, по крайней мере, не оставлявшим даже ни малейшего шанса для возражения. Для меня в этом феномене ничего нового и особенного не было. Такое я называю «сумела себя так поставить».  То есть, попав на новое место, как человек с самого начала сам себя поведёт: один, вот, робеет, заискивается - и будут им все помыкать, как хотят. А другой, как она, скажет: я вам не какая-то шавка и прошу меня уважать. И, что вы думаете, уважают.
Мне она представилась коротко «Варя». Странное в наши дни имя, но ведь никто сам своего имени не выбирает… Меня же ни о чём не спрашивала: к моему удивлению, она всё обо мне уже знала. И, как оказалось, не только обо мне одном. За долгое время работы вместе, хотел я или не хотел, а пришлось мне изучить её как таблицу умножения, спряжение глаголов, или, если это вам больше нравится, правила движения. Лицо её было несомненно чисто украинским, чем-то похожим на шевченковскую Катерину, какой ту изображали художники-иллюстраторы. И в то же самое время присутствовало в ней нечто неуловимо цыганское, делающее её похожей на героиню столь любимого ею фильма «Есения».  Низкая грудь, крупные ладони и ступни явно не свидетельствовали о тонкой породе или о принадлежности к высокому классу женщин, хотя и фигура была стройна, ноги достаточны длины и тоже стройны, и, довольно-таки, красивы. Всё это она умела подчеркнуть всегда со знанием и вкусом подобранной, и очень идущей ей одеждой. Что бы только она на себя ни одела - всё сидело на ней, как влитое, не провисало, совсем не образовывало складок, ни разу не оказывалось ни мало, ни велико. Единственно что - она сильно злоупотребляла красным цветом. Не то что бы она всё время ходила в красном, нет же, а просто элементов одежды этого цвета было у неё уж через-чур много, куда как гораздо больше чем у многих других женщин. И это отнюдь не говорило об её большом уме, ибо лишь только натуры не шибко умные, чаще всего бессознательно, реже специально, стараются привлечь к себе внимание, и красный цвет подходящь для этой цели более всего. Впрочем, и то сказать - что есть ум и разве можно найти женщину, которая не хотела бы привлечь к себе внимание. Даже воровка - и та ведь хочет, да не должна. Или, скажем, та арабша, что закуталась с головы до ног - она же тоже привлекает уже этим к себе внимание. За что и боролась. А что касается ума - так это вопрос вообще трудный и спорный. Согласно моему собственному определению, ум - это степень способности анализировать сигналы из окружающей среды и делать правильные выводы. О! Как раз это она делала, пожалуй, лучше всех и притом без всякого какого-то там ума.
Было в ней, свойственное, пусть не всем, но очень многим таким натурам, чрезвычайно развитое шестое чувство, безошибочно позволяющее четко знать, как поступить в тех или иных обстоятельствах, что можно делать в данной обстановке, а чего делать никак нельзя. И этот феномен тоже вовсе не уникален. Я называю его бабской мудростью. Варю же нашу отличало от всех других таких же женщин лишь степень развитости шестого чувства, дошедшего у неё не только до уменья никогда не ошибаться в своих решениях, но и до способности видеть каждого насквозь и, даже весьма точно предсказывать, пусть недалёкое, но всё же будущее. Словам была она личностью незаурядной - качество, всегда привлекающие тех, кто способен это видеть. Работала, то есть чертила, она редко. Чем же, вы спросите, она тогда занималась все восемь часов. Как это и положено королеве - восседая на троне, принимала подданных. Почти все в отделе, разве что, может, за исключением начальства, считали своим долгом придти на приём. У неё даже был ещё один стул для посетителей. Любившая слушать, в основном, саму себя, она, тем не менее, терпеливо выслушивала и расспрашивала каждого посетителя: ведь она же обязана была знать всё. Зачем ей это надо. Неужели не понимаете?  Ведь в точном знании окружающей обстановки и заключается сила да власть. Конечно же, были и такие, кто ей завидовали и мне тут же поспешили сообщить: она, мол ведёт себя так лишь потому, что муж её является начальником десятого цеха, в каком, в основном, изготовляются спроектированные нами машины. Постулат сей я отверг начисто и категорически, ибо знал других, без рода, без племени, кто вёл себя точно также и с теми же последствиями - как с гуся вода (могла она заявить: «Мне надо в магазин» и на час-полтора исчезнуть. Другие делали это тихо). И ещё, к тому же, наша-то зависимость от упомянутого начальник цеха была весьма близка к нулю. Мы обязаны были вовремя и качественно выполнить проект, его же обязанностью было построить машину в срок. Так что последнее действительности не соответствовало. А просто была она вот такой натурой и была бы ею при любых обстоятельствах. Единственно, будучи вхожа в высшие круги власти нашего завода, знала она многое и о них тоже. Сама она не пила и грамма (ведь выпив и расслабившись, легко можно потерять контроль над собой и другими), но в пьянках на высшем уровне часто участвовала в качестве жены своего мужа. И рассказывала мне про них забавные истории (а рассказывать она умела, красочно и в лицах). Вот одна из таких историй. Был у директора завода, как он сам себя называл, референт. Задача его заключалась в отсеянье от внимания самого директора мелкой незначительной информации, по которой его уполномочивали принимать решения самому вместо директора. Был это высокий мужчина с холёным лицом, столь надменным, что боязко было к нему и обратиться. И вот раз Варя рассказала и показала, как во время «отдыха» на одной из заводских турбаз, этот солидный товарищ, приняв, должно быть на грудь изрядно, на глазах человек эдак с двухсот, встал на стул и произнёс трагическим тоном: «Ну вот я мужчина. А где моё чёрти-что?» В достоверности рассказа я никогда ни на одну минуту не сомневаюсь.
Постепенно наш молодой отдел заполнялся людьми и в огромном зале начало становиться тесновато. Моя доска была впереди её и мне пришлось пододвинуться ближе к своей соседке. Стали появляться знакомые лица. Но давайте-ка сначала во всём разберёмся. Был в городе проектный институт, конструирующий машины для металлургии и был у этого института опытный завод, изготовляющий и доводящий до ума эти самые машины. Серийно многие из этих самых машин производились на крупном машино же строительном заводе. Так как все три организации состояли в одном министерстве и в одном главке, то кому-то пришло в голову их объединить в одну организацию. Сказано-сделано. Как всегда, в советских условиях, из этого рая ничего хорошего не вышло, а только неразбериха и путаница. Ваш покорный слуга после института как раз и работал на этом самом опытном заводе. Часто туда приходили конструктора из института, и я познакомился со многими из них. К тому времени, институт сумел добиться отделения от завода. Завод же в пику им создал свои собственные отделы - по сути дела, собственный проектный институт - и разместил их в помещениях, отчуждённых от института. И вы, думаете, это всё? Ну нет!  Конструкторов института стали разными способами сманивать в эти новые отделы. Я тоже под шумок с завода перешёл в свой отдел, где сейчас и работал. Теперь, надеюсь, понятно?  Первым из тех моих старых знакомых был заместитель начальника отдела Жора Свободкин, личность несомненно незаурядная, в которой яркий талант, эрудиция и способности сочетались с деловой хваткой - качества, не часто встречающиеся в одной личности. По причине известной национальности его начальником отдела никак поставить не могли. И на эту должность назначен был, естественно же, русский, существо блеклое, не шибко умное, ничем совершено не выделяющееся, но зато партийный. Но к нашему рассказу больше всего имеет отношение Гриша Овечкин. Это был увалень росту высокого и, пожалуй, даже, полноватый. В его красивом круглом лице, действительно, было что-то овечье, должно быть, глаза. Кротким нравом он, впрочем, не отличался, но, как и все, при такой комплекции, был довольно-таки спокоен и терпелив.
Постепенно мне удалось добиться у неё для себя, как бы сказать повернее, особого положения. То есть я мог высказать её всё, что считал нужным, не боясь обид и вызванных ими ответных действий. Ибо каждого, кого только она лишь только подозревала в попытке посягнуть на свой статус, могла стереть в порошок немедленно, морально уничтожая и делая его посмешищем для всех. И это тоже умела она делать, как никто другой, в совершенстве. А мне вот всё сходило с рук. Что так? Ответа на этот вопрос я до сих пор не нахожу. Но думается, в первую очередь, она считала меня совершено для себя безвредным. Как мы уже об этом упомянули раз, она видела каждого насквозь, а по сему знала: я не только не смогу ничем ей навредить, но и не захочу этого сделать, даже если бы и мог. Нередко она говорила мне: «Слушай, ты вот лучше всех (в чём я лично, честно говоря, до сих пор сомневаюсь), а тебе меньше всех платят и помыкают тобой, как хотят».  В свойственной мне манере, я отвечал ей образно. «Представь себе, ты идёшь босиком через луг. Там в траве, под твоими ногами идёт своя жизнь. Копошатся букашки. Кто-то высасывает жизненные соки из растений. А их самих кто-то собираются съесть. Кто-то на кого-то хочет залезть. Суетятся, бегают по своим делам. Роются в говне и мусоре.  Но ты гораздо выше этого всего. И хотя кто-нибудь из этих, в траве, в состоянии тебя побеспокоить, доставить неприятное ощущение или, даже весьма больно и чувствительно укусить, тебе-то нет дела до этого мирка…» Поняла или не поняла, но к сведению приняла. И, наконец, нужен же ей был некто, перед которым она могла побыть просто сама собой, какой она на самом деле была, никого, не играя и никого из себя не изображая. Видимо, моя кандидатура более всего для этой цели ей подходила. Кто знает. Она очень ценила моё мнение не только по техническим вопросам (тут я был непререкаемый авторитет для всех), но и как та или иная одежда идёт кому-то и почему. Я охотно объяснял. «Видишь, она полновата. Ей лучше пошли бы тёмные тона, но только не пёстрое, цветастое. К её возрасту это уже не идёт. Или у этой, ширина плеч и бёдер почти одинакова. А у женщины бедра должны быть шире плеч намного. А посему ей лучше пошёл бы светлый низ и верх потемней...»
Как и в любом другом месте любого советского предприятия, где оплата почасово или окладом, большинство работали в нашем отделе по своему желанию. Хочет- работает, хочет - нет. И никто и слова не скажет. Разве, может, что какие-то чертежи к такому-то сроку сдать надо. Но это все итак сами понимали. Я к тому большинству не принадлежал. И, посему работал, пожалуй, можно даже сказать, много. Нет, не из чувства долга, а по причинам, до которых мы с вами, рано или поздно, постепенно дойдём. Да и не обо мне ведь идёт здесь речь. В то время, когда я работал, она меня не трогала, заговаривая лишь во время перерывов, какие я, соблюдая «гигиену умственного труда», делал примерно каждые сорок пять минут. По своей привычке, кстати, очень плохой, и дружно осуждаемой, как Библией, так и правилами хорошего тона, я, тем не менее, присвоил ей кличку «Мадам», о чем тут же ей же и сообщил. Вот пример того, как ни интуиция, ни шестое чувство никак не может заменить элементарных знаний: не зная, что это такое она была от той клички своей в диком бешеном восторге. Впрочем, и тут она была права. Ведь технически слово «Мадам» означает «Моя дама» - а именно дамой себя она сама себя и чувствовала. И, если разобраться, по сути дела, ею она и была. При всём при том, у неё обнаружилось тончайшее чувство юмора, столь неожиданное для такого рода особ. Уже тогда я даже не пытался скрывать своего отношения к коммунизму и, так называемой «советской власти».  И хотя, ей лично, при этой самой власти жилось, в общем-то, неплохо, она взглядов моих не осуждала. Сказала лишь раз: «Ты плохо кончишь». Я изобразил на своём лице низчайшую покорность судьбе и ответил смирено: «Да, но при этом всё же, успею сказать: «Опять ты всё испортила, дура!» Ой, как она смеялась!   Это никакими словами не опишешь. Надо только самому увидеть. Юмор у меня, братцы, как сами видите, весьма тонок и даже людям с очень хорошим зрением рассмотреть его, пожалуй, нелегко. А она, вишь, увидела. Чувство юмора - одно из самых лучших качеств в людях. Я имел в её глазах полное доверие к себе. Она знала: я не из тех, кто тут же поспешит делиться полученной новостью с каждым встречным-поперечным, много знакомым и мало знакомым, как подавляющее большинство обычно поступает, а по сему мне можно всегда рассказать нечто, обычно другим не рассказываемое.
Поведала она мне и о своей жизни. Родилась и выросла в пригороде. Каком из них, ведь их полно вокруг любого крупного города? А какая разница. Отец у неё был хозяином, держал пчёл и неплохо зарабатывал, продавая мёд. Словом, жили они не бедно. Детство в тяжело работающей (а по-другому на себя работать нельзя) семье наложило неизгладимый отпечаток на её характер. Варя обладала хозяйской сметкой, была необычайно практична и её житейские решения всегда отличались обоснованностью и точностью выбора. Хотя она сама ничего об этом не говорила, но у отца, должно быть, была любимицей и не только в качестве младшего ребёнка (к тому же хорошенькой девочки) но и за отцовские качества, какие она вполне у него унаследовала. Неисполнение своих обязанностей вовсе не говорит о лени. Раз скопилось у меня работы невпроворот. Надо было делать сборочные чертежи, а тут деталировки куча. Я редко обращаюсь за помощью, чаще предпочитаю справляться самому. А тут взял, да и попросил её помочь. К моему удивлению, она согласилась. «Другому не стала бы, а тебе- пожалуйста». Расспросив что и как, задав при этом тысячу вопросов, она мгновенно делала чертёж. Но как! Этот чертёж смело можно было послать на любую выставку, до чего красиво и правильно он был выполнен. Будучи перфекционисткой, она болезненно переживала любую ошибку, даже если ошибка эта была не по её вине («Я ведь сделала!»). Вскоре все детали и мелкие сборки оказались выполнены, а Варя погрузилась полностью в привычное для себя времяпровождение. Так вот почему она чертила так редко: ибо черчение считала просто пустой тратой времени ни на что не нужной и не годной. И опять оказалась права, ибо большинство нашей работы шло «на полку». Рассказала она и о своём замужестве. Работала поcле школы секретаршей у своего будущего мужа. Тогда он был почти вдвое старше её. Были у него жена и дети. По её словам, влюбился он в неё по уши и стал усилено добиваться. Разумеется, сначала он рассчитывал «так обойтись». Да не на такую нарвался. Варя оказалась крепостью неприступной. Она знала, что к чему, ибо выросла в пригороде, где - нет, конечно же, не все, но - уже к годкам эдак двенадцати, большинство девочек считало абсолютно нужным завести себе «друга» постарше. Чем кончается такая «дружба» мы все знаем и, скорей всего, девки взахлёб рассказывали ей как это оно. Нарвавшись на твёрдое «НЕТ», он стал предлагать разойтись со своей женой и жениться на ней.
По Вариным словам, она неоднократно ему и в этом отказала, но он угрожал убить себя и её, и она в конце концов согласилась. Ну чтож, вроде бы как, всё ясно и очень даже вполне правдоподобно. Сколько таких историй! Тысяча!  Все из нас по сотне таких слышали.  Но, я (вот ведь же дурацкая моя же натура, никогда в жизни ничего, кроме разве что неприятностей, мне не приносящая) задумался. Я сам в это время, да и раньше, всегда хотел до конца разобраться что стоит за тем или иным поступком или событием. Как оно на самом деле было я не знаю, а Варину уверенность в истинности своего рассказа ни под какое сомнение не ставлю. Но, думается мне, всё было совершено наоборот. Просто честолюбивая девочка, хладнокровная и расчётливая, увидела вдруг для себя возможность сразу же попасть пусть не в высшее, но, во всяком случае, достаточно высокое общество. Не он, а она всё прокрутила, даже сама того не осознавая. И то, что она переступила через незнакомую её женщину и двух её детей, по-видимому, мало её смущало. Гораздо больше её беспокоило то, что муж, несмотря на все свои обещания, «сделал ей ребёнка».  Впрочем, надо сказать, как и во всём остальном, к материнству своему она относилась со всей ответственностью и уделяла сыну много внимания, уча его всему, чему только можно, и кое-чему из того, что нельзя научить ребёнка его возраста. Но и это делала она как-то холодно, расчётливо и спокойно, скорее всего, не как любящая мать, а умелая гувернантка, знающая своё дело в совершенстве. Ни малейшей теплоты! Казалось бы, я знал уже всё. Но это, только лишь всего навсего,     «казалось бы». «Как!? Разве ты не знаешь?!»  Нет, я не знал. Оказалось, Гриша был безнадёжно влюблён в неё. Тут я и вспомнил. Да, действительно, Гриша слишком уж часто восседал на стуле для гостей, но мало ли что! Слушать чужие разговоры я с детства не любил, а если бы и слышал, то о чём можно в таком месте говорить? И, притом, по её словам, это длилось уже много, много лет. В разговорах со мной она откровенно смеялась над Гришиным чувством, не оставляя бедному малому совсем никаких надежд. И в тоже самое время эта Гришина собачья преданность приятно льстила её самолюбию, и она умело поддерживала огонёк его чувства таким образом, чтобы он не вспыхнул ярким пламенем, но и не угас совсем. Когда, после очередного через-чур уж холодного приёма Гриша, обижался и долго не подходил, она делала вид, что меняет гнев на милость и всё начиналось сначала.
«Слушай, нельзя же так поступать с человеком. Это же жестоко!» «А тебе что, его жалко?» «Да». «А он ведь тебя не пожалел бы». «О, я это знаю. Но всё равно жалко…»  Мы никогда на эту тему не говорили, но похоже на то, у неё, в отличии от многих других женщин в отделе, не было любовника. Совсем не было, нигде. Вы не подумайте, пожалуйста, что я оправдываю такого рода поведение, но нелюбимый муж, намного старше себя... Это было бы, пусть некрасиво, но вполне естественно. Как-то странно. Впрочем, и это скоро разъяснилось. Мы очень часто, можно даже сказать, чаще всего, разговаривали на тему человеческих взаимоотношений. Ведь это то, самое главное, что определяет положение человека в том или ином обществе и, в итоге, определяет его успех или неуспех в жизни. Отношения между полами в эту тему также включались, ибо занимали очень важную часть жизни многих. Она, каким-то непостижимым образом, всегда при разговорах на эту тему умудрялась начисто избегать ругательных слов, которые она, при мне, во всяком случае, никогда не употребляла. И, тем не менее, всё, что она собиралась довести до сведенья собеседника, она таки да доводила, не давая ни малейшей возможности понять не так, как надо. «Вот смотри, другие говорят: «О, каждый день, два раза в день…» Я этого не понимаю. У меня происходит раз в месяц. Драпировка, звучит тихая музыка, полусвет... Медленно и торжественно...»  Ах вот оно что!  По причинам, каким, судить трудно, если и вообще возможно, ей просто-напросто не хотелось. В то время, как бабы её возраста по этому делу с ума сходили и только об этом одном и думали, любовников заводили, потому что мужа не хватало, ей было безразлично. Всё начало становиться на свои места. Понимала ли она это сама или нет, но власть над другими, всезнание и всеприсуствие, приносило ей то самое удовлетворение, какое другие женщины получали от близости с мужчиной. Была ли такая подмена адекватной - не берусь судить. Но ничего другого она, должно быть, не знала. Тут разъяснился и ещё один феномен. С Варей было очень интересно беседовать, но в качестве женщины, почему-то не вызывала она у меня совершено никаких эмоций. Ни округлые красивые колени, часто выглядывающие из-под её чертёжной доски, ни умело расстёгнутая блузка совершено не волновали. Она ведь не излучала волн чувственности, а посему и ответа на них быть не могло.
Как водится, нас часто посылали поближе или подальше, делать всякие дела, ничего общего с нашей работой не имевшие. То в колхоз, то на стройку, то на овощебазу. Правда и по работе приходилось ездить на наш завод, находившийся в юго-западном конце города. Ни в колхоз, ни на стройки, ни на какую ещё грязную и тяжёлую работу Варя, разумеется не ходила. Но от остального не отказывалась. Вот, скажем, агитировать. Кого агитировать и за кого?  Да не пытайтесь же искать логику или здравый смысл в советской власти. Сама власть была абсурдной, а всё остальное из этого и вытекало. Ладно, участок наш был где-то там, в районе Криворожского шоссе - далеко и от завода и, тем более, от наших отделов. Когда Варя была с нами, она тут же брала на себя роль руководителя группы. Никому даже и в голову не приходило оспаривать её авторитет. «Пошли в кино!» Я вовсе не пытаюсь предположить, что до неё доходила нелепость ситуации с агитацией.  Нет! Над такими вещами она не задумывалась. Просто считала агитацию делом несущественным, не стоящим, не заслуживающим больших затрат времени. Но один раз послали на завод укомплектовать чертежи нашей машины. Для непосвящённого разъясняю: надо было собрать три комплекта всех до единого чертежей, разложив их в полном порядке по сборкам и не пропустив ни одного чертежа. Работать под её руководством оказалось очень даже нелегко. Она не давала роздыху ни себе, ни нам. Никаких перекуров, никаких разговоров. Мы сидели в архиве, или как его все называли «Размножением»: здесь на самом деле размножали чертежи. Но, кто знает, может и потому, что работали здесь, в основном, ещё и как годные к этому самому размножению, молодые, миловидные девушки и женщины. Сама Варя, как вы легко можете догадаться, к женской красоте была не только равнодушна, но и враждебна. А мне же, единственному мужчине в нашей группе, всякие контакты с этими небесными созданиями строго воспрещались. Впрочем, контактов всё равно избежать не удавалось. Всегда надо было о чего-нибудь попросить или спросить. А одна из них рассказала, как пошла со своей маленькой дочуркой в цирк на дневное представление и на их глазах упала с трапеции и разбилась насмерть акробатка. Да, не шибко приятное зрелище. Другая сообщила новость: известный фокусник Кио, на глазах народа ходил по воде Днепра. «Что ты по этому поводу скажешь!?» «По воде ходить нельзя. Я недавно пробовал». Это был единственный случай за всю историю советской власти в этом городе, первый и последний, когда наша местная газета «Днепровская Правда» попыталась поместить первоапрельскую шутку. И здорово получила за это по шапке. Ибо к шуткам в газете наша братия не привыкла.
Подошло время обеденного перерыва. «Мы идём к Стёпе. У него буфет. Нам накроют стол». Мне, конечно, приходилось бывать в Десятом цехе. Но никаких дел у меня с начальником цеха не было, да и быть не могло. Ведь я же всего-навсего рядовой инженер-конструктор. Теперь маячила уникальная возможность своими глазами увидеть этого самого Стёпу, о каком я столько слыхал от Вари. Надо было идти в дальний конец огромного завода с его гигантскими цехами, паутиной путей с тепловозами и вагонами, труб и коммуникаций. Я не думаю, чтобы Варя посещала завод чаще меня, но шла она уверено через апрельскую слякоть самой кратчайшей дорогой. «Я позвонила и обо всём договорилась. Обед нас ждёт». Мы поднялись на второй этаж, где была контора цеха. Она остановилась на площадке и какой-то бабенке, бежавшую по коридору, приказала: «Скажите ему, что я здесь».  И почти стразу появился коренастый мужик средних лет. Роста он была небольшого, может среднего и выглядел ниже её. Может в самом деле был, а может это впечатление создавалось неимоверной шириной его фигуры. У него было типичное хохлацкое лицо, я бы сказал весьма неуродливое, с выражением вроде, как и хитрым, и, в тоже время, усталым. Большие глаза, цвет каких в полутьме коридора рассмотреть мне не удалось глядели на жену умоляюще и затравлено. «Пойди и убедись, что всё в порядке». И он побежал. Вскоре вернулся и подтвердил: всё как надо. Она молча, одним только взглядом, милостиво разрешила ему уйти. Мы стояли подавленные и чувствуя себя весьма неловко. Нечего и говорить, обед из лучшего что могло быть в этом буфете уже нас ждал на отдельно накрытом столе. Такая она была! Вот что интересно: по возвращению нашему в отдел, она ни разу не спросила, каково же моё впечатление от встречи с её мужем. Это её не интересовало совсем. Похоже на то, она купалась в приятно-тёпло-солёной, ласкающей тело, воде своего положения в обществе заводской элиты. Будь бы у неё, в добавок ко всем её этим качествам ещё и широта размаха - и быть бы ей и женой министра, а, может даже, первого секретаря обкома и выше. Но вот этого свойства ей явно не хватало.
И угораздило же Гришу Овечкина влюбиться в очень красиво сделанную, но бездушную куклу из страшного рассказа Рэя Брэдбери «Robots, Inc.»  Впрочем, в отличии от своего кумира, Гриша был вполне человеком во крови и во плоти и был он «такой же, как все» и хотелось ему того, что и всем. А посему если была там «на свете кто-то», «страдать и мучится» он не собирался. Как всегда, наша мадам была отлично осведомлена о всех Гришиных любовных похождениях: он же сам ей всё тут же и рассказывал. Затрудняюсь сказать с какой целью. Вызвать у неё ревность или просто он привык всё ей рассказывать. Ни ревности, ни каких бы то ни было эмоций не было. Но однажды, она заявила возмущённо: «Гришка жениться!» У неё было выражение разочарования и досады, словно бы как у кошки, нелепо и глупо упустившая воробья из-под самого носа. «И на ком!?  Если бы ты только мог её видеть!» Она, стало быть значит, видела. Да, похоже на то, оставив пару пёрышек от хвоста, воробушек упорхнул. Мотивы Гришиной женитьбы до сих пор неясны. По доносившимся слухам, бабёнка эта была беременна, и Гриша решил поступить по-благородному. Мадам их не подтвердила, следовательно, это была неправда. Да, она действительно вскоре забеременела, но после, а не до свадьбы. Скорее всего он решил в наконец всё же вырваться. Или, может, просто, пора было, в конце концов, ему, мужику за тридцать, иметь семью и детей. А что касается красоты - то это вещь, хоть и желательная, но вовсе не обязательна. Гораздо важнее, чтобы во всех перипетиях судьбы, твоя спутница жизни не сбежала, а была рядом - моральная и физическая поддержка в трудную пору. Интересно, если бы её Стёпа, при том или ином зигзаге удачи, полетел со всех своих высот, стал топить горе в стакане и не только не приносил в дом ничего, а ещё и брал из того, что есть, как она сама поступила?  Честно говоря, не знаю. Но думается мне, вручив совок, отправила бы его на уединённое сельскохозяйственное поселение ловить бабушек… Женитьба, Гришина, впрочем, ничего не изменила. Он по-прежнему частенько торчал здесь на стуле для гостей, как ни в чём ни бывало. Беременность у его жены проходила тяжело и мадам сказала мне как-то: «Ты знаешь, он ходит вечно голодный…» И это тоже она знала. Ты смотри!
Она не была ни злой, ни доброй, ни мягкой, ни жестокой. А просто, всё, не касающееся её самой было ей безразлично. Мне же действительно, по-настоящему было жаль Гришу, хотя отношения наши нельзя было назвать ни тёплыми, ни даже дружелюбными. Помню, как-то раз мы зашли в недавно открытый тогда пивбар попить пива. Я оказался рядом с ним. «Ты ей всё рассказываешь» - неожиданно сказал он злобно. На самом деле «ей» всё рассказывал он сам, а посему я обиделся. «Слушай, Гришенька, я хоть ростом маленький и здоровьем слабый, но я всё ж-таки мужик, а не баба». Улар был точным и ниже пояса. Крыть было нечем. «Зачем, зачем, на белом свете есть безответная любовь?»  Кто из нас её не испытывал хоть раз в жизни? Разве что редкие счастливцы, да и такие вот, как наша героиня. И кто из нас сам не был объектом такой любви?  В силу специфики своего пола мужчины и женщины (если они, вообще, замечают это) реагируют на такое вот чувство к себе по-разному. Очень многие мужчины, если, разве что, они только не избалованы всмерть всеобщим женским вниманием, часто не считают для себя зазорным воспользоваться привязанностью женщины к себе. А почему бы и нет! Сама ведь лезет. Нередко даже женятся на таких. У женщин, хотя они тоже иногда уступают нелюбимому человеку, отдаются так или выходят за него замуж, всё происходит по-иному. Из-за, по выражению Шолохова, «тайны, скрытой за физиологией пола», они не могут долго состоять в связи или жить с нелюбимым человеком. Разве что... если им вообще всё безразлично. Кроме себя. Вот, скажем, разговаривал я с её же мужа цехом, конечно же, по делу. Чего бы без дела болтал. Она подошла. «Кончай разговаривать! Мне надо позвонить». Вот тебе и всё. Мне так надо. А на вас всех мне положить то, чего у меня нет. Однажды она спросила: «А что бы было если я вдруг согласилась?» «Да ничего. Растеряется и не будет знать, что делать. Верить или не верить...» «А ведь точно!  Впрочем, я никогда не соглашусь.  Он толстый». Но и это меня не убеждало
И тогда-то она поведала мне такую историю. В институте работала когда-то красивая, чистая и очень хорошая девушка. Я тоже знал её: она иногда приходила к нам на завод. Даже мадам не смогла сказать о ней ни одного плохого слова, а ведь она всегда спешила унизить ту, в которой видела для себя хоть какую-либо угрозу конечно, Грише такая была не по зубам. Но у неё была двоюродная сестра, какая, по словам мадам, конечно, ни в какое сравнение с упомянутой девицей не шла, но была, всё же достаточно хороша собой и, тоже, обладала массой достоинств. Так вот, эта самая двоюродная сестра и Гриша должны были пожениться, но в самый последний момент всё расстроилось, причём, по Гришиной вине. Мадам не сказала мне, в чём эта самая Гришина вина заключалась (а я мысли не допускаю, чтобы она не знала), а вместо того заключила: «Я ему этого никогда не прощу!»  Да, конечно, Гришка не ангел, далеко не ангел. И о человеке всегда можно судить по его делам и поступкам. Но почему мадам не должна прощать, а не несостоявшаяся невеста и почему Гришка должен нести наказание, суровость которого явно и далеко не соответствовала тяжести проступка (мало ли чего не бывает в жизни!) - вот этого я не понимал. А добиваться у неё разъяснений, если она не желает их дать - самое бесполезное занятие в мире. «Я не люблю никого» - говорила она мне нередко. Но это была неправда. Ой как любила она одного единственного человека на свете! И вы знаете кого. Впрочем, надо сказать, по крайней мере, в её случае, эта неистовая любовь к самой себе имела и положительные стороны. Как мы не раз и не два уже упомянули в нашей истории, всё, чтобы она ни сделала, должно было быть без даже единого изъяна, сучка или задоринки. Всё что бы она ни приобретала для себя, тоже было наилучшим, только возможным. На компромиссы она не шла ни в чём. Но вот у нашей мадам появилась соперница, совершено никак с ней не сравнимая, но тем не менее, отвлёкшая на себя немало подданных от её царского двора. Но давайте-ка всё по порядку, а для этого (не то бы, что я хочу, но) вынужден начать издалека.
 Работал со мной на Опытном заводе некий Славка Горемыкин (ну же и фамилия, однако, но, как мы уже с вами это выяснили, никто не даёт фамилий сам себе). Когда я попал на завод сразу же после института, это был молодой совсем ещё мужик. Работал он тогда электриком, учился вечером в техникуме и подвизался по комсомольской линии. Но, в отличии от других деятелей такого типа, не был он ни ханжой, ни циником, ни подлецом и ни задавакой. Я никогда не слышал от него хвалебных речей о советской власти. К тому же был он честен, незлобив, прямодушен, добр и собой ничего - высок, на лицо не уродлив, правда, пожалуй, слегка, может, толстоват, но это при его крупной фигуре как-то скрашивалось. Все на заводе его дружно любили и у меня отношения с ним были самые, что ни наиесть дружеские, несмотря на то, что общих интересов у нас не было. Нет, вру, один всё же был. Мы оба были лодочники. У меня тогда была алюминиевая лодка МКМ, а у него же - добротный, просторный деревянный «пароход», как я его называл, приводимый в движение четырёхтактным движком о двенадцати лошадиных сил мощностью. Но так как посудина сия была водоизмещающего типа, мощность особого значения не имела. Моя семья, в основном, отправлялась на выходные против течения Днепра выше Днепропетровска, где были леса и тенистые старицы реки, плавни для охоты и близость населённых пунктов, где набиралась вода для питья и готовки пищи, а иногда покупались кой-какие припасы. Мы ходили повсюду, но чаще всего стояли на острове, который именовали «Третьим», потому как он, и в самом деле был, по счёту третьим вверх по реке от высоковольтки. Конечно, у этого острова, как и у всех других, было какое-то официальное название, но мы его так никогда в жизни не знали, а потом забыли. Я подозреваю, что все эти острова были образованы во время грандиозной расчистки главного фарватера Днепра в шестидесятых годах с целью восстановления пришедшей в упадок навигации по реке. Но правда то была, или нет - в том я не уверен.
Острова этого типа, то есть намытые земснарядами, были устроены на один и тот же манер. Правый по течению берег крутой, обрывистый, левый пологий. Вдоль всего периметра острова росли то ли из принесённых ветром семян, то ли посаженые кем-то деревья и кустарники. В центре острова было болото - впадина, образованная при засыпке острова, заполненная водой и негусто поросшая камышом и тростником. Там обитали утки, лыски, водяные курочки и вальдшнепы. По сути дела, острова были в черте города. Справа, через фарватер, на расстоянии с километр, а может и более, было предместье - жилмассив Коммунар. От левого берега Днепра Третий остров отделяла глубокая протока шириной метров эдак с триста-четыреста. Так была окраина другого предместья Березановки. Мы подыскали себе место в низовье острова на левом берегу, где в пятницу ставили палатки. Иногда мы были сами, но чаще ещё две-три лодки с нашими знакомыми приходили либо в пятницу, либо в субботу утром. Образовывался целый лагерь. Как вы сами понимаете, там было весело. Я не раз и не два предлагал Славке присоединиться к нам, что он в конце концов и сделал. Вот так я и познакомился со Славкиной женой Кирой.  И это была личность! Ростом Кира была метра полтора с копейками и, и по сравнению со своим крупным мужем, казалась совсем ребёнком. В личике её виделось нечто мартышечье, но оно было таким живым и славным, что казалось, а может и в самом деле было, весьма-таки миловидным. Ни руки, ни ноги её назвать совершенными никак нельзя было, но и они не были уродливыми. Фигурка её смотрелась ладная и пропорционально изваянной. Весь Кирин облик излучал обаяние, такое сильное и необыкновенное, что мгновенно очаровывал каждого, кто с ней соприкасался. Я с женой исключением не были. Она была полной противоположностью нашей мадам. Если та старалась подчинить всех своей воле, то Кира очаровывала. Кира - само веселье - могла выпить лихо, иногда курила и любила шумно погулять в кампании, где всегда была душой любого пиршества. И в тоже самое время обладала глубокими знаниями в вопросах, с какими имела дело, была любителем и знатоком искусства, и сама рисовала. И уж Кира-то была женщиной. Волны электрического тока пронизывали всё моё тело, когда она, наклонясь и высунув кончик язычка, усердно хлопотала что-то там по хозяйству, вывалив из свободного лифчика своего купальника маленькие мягкие грудки. От неё прямо-таки исходили мощные потоки чувственности, поражавшие даже на расстоянии любую небезчувстаенную особу мужского пола.
У меня с Кирой почти сразу же после знакомства установились тёплые приятельские отношения на почве взаимных интересов в искусстве, литературе и науке. Оказалось, Кира работала в Институте и даже иногда бывала на заводе, но мы с ней как-то разминулись. Во время нашего знакомства она училась в вечернем институте, дабы закрепить за собой занимаемую ею инженерную должность. Так мы провели вместе несколько летних сезонов. Я к тому времени перешёл уже в свой отдел… Вы можете спросить, какое всё это имеет отношение к тому, о чём пошла речь с самого начала. Так слушайте, я вам сейчас расскажу. У нас в отделе решили создать Бюро Металлоконструкций. На должность начальника бюро был переманен из Института некий Виктор Станиславович Бирюков. С самого начала он поставил условие: «Своих людей я подбираю сам». Ни на какие компромиссы в этом вопросе он не шёл. Мне сразу пришло в голову: а ведь верно! Тебе, ведь, могут подсунуть лодыря, невежу, «мёртвую душу» - что угодно. Работу с тебя спрашивают, а делать-то её некому. Это говорило о великой незаурядности этого человека, умудрявшегося даже в этих условиях делать правильные вещи. О Бирюкове говорили так: специалистов своего дела, равных ему в округе нет, и что он никогда не берёт в свою команду евреев. До сих пор не знаю, правда это или нет (сам он категорически это обвинение отрицал), но, действительно, один раз пришёл к нему на собеседование высокий красивый еврей и он его не взял. Но по причине ли национальности или по несоответствии со своими требованиями к своему работнику - этого я никак сказать не могу. Взял он пока трёх -  Пашу Плотнина, Володю Каменева и Аню Кузину, всех из института. Сам он был мужичок роста небольшого, сложения суховатого. На лицо его, отнюдь не уродливом, с блеклыми голубыми глазами как бы застыла лёгкая ироническая усмешка. Несмотря на возраст - где-то под шестьдесят - не было на этом лице ни одной морщинки. Разве что коротко подстриженные волосы были седы - так это у многих, даже помоложе его.  Володя был на год старше меня, то есть не молод, но и не стар и ростом с моего, то есть средним, на плотней меня и жилистей. Паша же представлял гиганта метра эдак с два, собой ладный и лицом, пожалуй, красивым. Оба работали без показухи, но быстро и правильно, не болтаясь и не переводя время ни на что, как это делали большинство других. Сопромат они знали, как в добрые, давно канувшие в Лету, старые времена, каждый знал «Отче наш». Аня, несмотря на солидный по нашим тогдашним меркам возраст, была дамой высокой, красивой спокойной и рассудительной. Все трое работали чётко, слажено, каждый из них знал свою роль в процессе создания рам, шасси - всего что требовалось для наших машин. Так вот, однажды, встретив меня на берегу, Кира поведала мне: Бирюков - её бывший начальник и он настойчиво приглашает её присоединиться к нему в нашем отделе. Она придирчиво расспросила меня, какие ставки, как часто дают премии и в каких размерах, какая обстановка в отделе, и кто там работает. Я, как мог, ответил на все её вопросы. Оказалась, она всех знает, включая Гришу Овечкина.
Вот таким образом Кира вскоре появилась у нас на шестом этаже и почти сразу же собрала вокруг себя сонм своих сторонников, бывших подданных мадам, перебежавших в лагерь новой звезды на небосклоне нашего тесного мирка. Как вы легко можете себе это представить, нашей мадам это не очень-то понравилось, но, к чести её, она проявила завидную выдержку и ни разу не унизила себя мелочными нападками на свою конкурентку. Кира, должно быть, была толковой в своём деле и достаточно работоспособной, иначе Бирюков её приглашать в своё бюро не стал бы. Никакие другие соображения на него подействовать не могли. Кира, конечно же, несомненно, была весьма популярна в институте. Когда я заговаривал о ней, почти у каждого мужчины сразу же появлялась на губах блудливая улыбка, а один из них даже вдруг запел «Девушку из Нагасаки».  Да, у Киры действительно была «...такая маленькая грудь и губы алые, как маки», но Бирюкову-то ведь нужен был толковый, хорошо знающий свою роль и своё место, игрок в его команде, а не аппетитная баба, и Кира таковой и была. Иначе он бы её не держал. Виктор Станиславович же людям своим доверял и мелочной опекой не занимался. Он, по-видимому и скорее всего, смотрел выполняли ли его подчинённые своё задание в срок и качественно, а как, куда и что, его это не касалось. А посему Кира находила время не только и работу свою делать, но и потрепаться со всеми понемногу без каких бы то ни было нареканий со стороны своего начальника. Теперь мы с Кирой виделись чаще, и я начал изучать её лучше. Многие качества её, ранее скрытые от меня краткостью моего общения с нею, стали обрисовываться ясно и чётко. Скажем, я обнаружил, что Кира тоже была эгоисткой. Как-то, когда я подошёл перекинуться с ней парой слов, она спросила: «Вот ты говоришь, из всей семьи, ты только один умеешь плавать. Если лодка твоя станет тонуть, кого ты станешь спасть?» «В первую очередь дочку. Она маленькая и сразу же пойдёт на дно».  «А почему не жену? Ведь она родит тебе ещё ребёнка». При всём её интеллекте, объяснить ей, никогда в жизни не имевшей своих детей, что ребёнок представляет собой для родителей, я не мог, да и не хотел: до такого надо дойти самому и изнутри. Вместо этого ответил шутливо: «А я могу найти себе ещё жену…» Но больше всего запомнился мне один эпизод.
Как-то раз отправился я на Третий остров только вдвоём с сыном. От нашей стоянки до места было не больше чем двадцать пять минут хода, а посему мы были там засветло. Как всегда, вытащили привязали лодку (ибо «приливы и отливы» в наших местах были высоки), расставили палатку, разложили стол и бензиновую печку. И тут подваливает Славкин «пароход», а следом «Прогресс-4» с начальником ремонтного цеха, в коем находился он сам с женой и двое ребят, поступивших на Опытный уже после меня. Один из них, бойкий и высокий смазливый парень с гитарой на груди, работал, кажется, в плановом отделе, а откуда другой, поменьше и ростом и поскромней - как говорится «не знал, не знал, а потом забыл». Да разве это важно! Я уже готов был провести время на берегу с сыном вдвоём, а тут вот образовалась вдруг целая компания. Как водиться в таких случаях, все съестное, и выпивка в том числе, сразу же обобществлялось. Я тут же отдал в общий котёл, всё что у нас было. Уже стемнело и Кира с женой начальника цеха принялись готовить нехитрый ужин на моей бензиновой плите. Парень, который высокий, непрерывно бренчал на гитаре и пел - довольно-таки неплохо -  песни Высоцкого, больше всего «Разговор у телевизора», какую повторял такое бесчисленное множество раз, что я её с тех пор запомнил навеки. На земле расстелили покрывало, и все уселись вокруг вкусить что Бог послал. Выпивки оказалось не густо, в основном креплёное вино, и каждому досталось совсем ничего. Тем не менее, Кира сделалась вдруг очень весёлой. Она смеялась, шутила, пела песни - голос у неё был совсем неплохой. И стала открыто, ничуть не стесняясь, флиртовать с высоким парнем. Всем стало как-то неловко, но Киру, видимо обстоятельство сиё ничуть не смущало. И что вы думаете Славка?  А он в девять часов отправился в свою палатку спать. Устал за день, что ли чо?  Всем же остальным спать было ещё рано. Ну посидели, потрепались - всё ни о чем. Вот тут-то я и предложил пройтись по острову. Начальник цеха, человек ещё молодой, но весьма нехуденький, отказался. Толи, «…за день так накувыркался», то ли по натуре своей к излишним движениям не был склонен - не знаю. Но осталось всех желающих лишь я с сыном, оба парня да Кира. За эти годы я изучил остров так, что с закрытыми глазами мог его обойти весь, а в темноте-то, тем более. Мы прошли на правый берег, где от ранней весны и до поздней осени постоянно стояли палатки любителей этого места (что они там нашли хорошего - понятия не имею; разве что уединение), а затем немного к верховью острова. Вернулись и пошли через низовье к своему лагерю. Не везде здесь можно было пройти берегом и иногда надо было продираться через заросли. Часто руководя большими группами туристов, имел я привычку всегда оглядываться на своих людей. И вот выйдя из очередных зарослей, не увидел я ни Киры, ни высокого парня…
Было бы наивным и глупым размышлять о причинах их исчезновения и ещё глупее попытаться окликнуть или - ещё лучше - искать. Итак, всё ясно. Мне ничего не оставалось делать, как идти, как будто ничего не произошло. Теперь ясно стало значение ухмылок и многозначащих выражений на мордах мужиков, знающих Киру. Да, в самом деле «девушка из Нагасаки», но та ведь была, если разобраться, по сути дела, проституткой (как капитан не мог этого понять?!), а Кира же - замужняя жена. Мы пришли в лагерь. Прошло ещё где-то с час, и я уложил сына спать, а сам сел в свою лодку, оказавшуюся на суше в результате необычного вечернего отлива. Для меня, спокон веку городского жителя, всегда было нечто притягательное в природе. Силуэты деревьев в лунном свете, тихая сонная вода, не ослеплённые светом огней большого города звёзды, блестящие на чёрном небе ярко и отчётливо -  всё это как-то умиротворяло, наполняло душу тихой радостью бытия и чувством слития твоей быстротекущей жизни с вечной вселенной и бесконечностью. Посидев так минут с пол часика, я выкурил сигарету (что за вредная привычка курить перед сном!) и уже собрался и сам идти спать. Вдруг я увидел Киру. Она шла по берегу. Вид у неё был опустошённый, жалкий и подавленный. Пронялась со мной и стала. Я показал ей на свободное сиденье, и она села. Мы долго сидели молча. Да и о чём было говорить!? Я ведь, по сути дела был ей никто, мы были приятелями, даже не друзьями. Да и во всех случаях, кто я такой, чтобы читать ей морали. Да и зачем? Она ведь была умна более чем достаточно и похоже, как раскаивалась в содеянном. И утешать тоже я её не собирался. Это было бы ханжески и нелепо. «Как много бывает порой доброты в молчанье, молчанье». И я молчал. Похоже на то, она была бесконечно благодарна мне за это молчанье, гораздо лучше любых слов. Понемногу черты её лица стали приходить в обычное состояние, словно ничего не было и ничего не произошло. Кира вернулась на круги своя. Я вышел из лодки и подал ей палец. Она грациозно оперлась на него, переступила за борт и стала на песок. Мы пошли каждый к своим палаткам. Всё было сказано и добавить к этому уже нечего.
Долго потом я думал над этим, казалось бы, обычным, известным каждому и не представлявшему ничего нового эпизоде. Взятое само по себе кирино поведение было мне лично тоже вполне понятным. Она была чувственна, темпераментна, ненасытна. Славка же обладал, несомненно, незаурядными способностями в этом деле, но в том то и дело, что способности эти он демонстрировал не так часто и не так много, как Кире бы хотелось. Кирин отец служил в Германии, но, по каким-то правилам, там можно было держать детей только до шестнадцати лет. И вот, по достижении этого возраста, она оказалась фактически предоставленной самой себе и, в тоже время, не нуждаясь ни в чём. Можете вы себе представить этот период в жизни чувственной, живой и никем не контролируемой девочки. Да и представлять нечего. Разве итак не понятно?  Рассказчик Кира была- лучше быть не может. Суть, самое главное, без лишних, никому не нужных подробностей. Именно из ей рассказа получил я полное представление о жизни в восточной Германии - самой страшной стране из всего коммунистического блока, где к обычным прелестям тоталитарного режима ещё и добавлялось чисто немецкая дотошность и пунктуальность. Одного только Кира не рассказала - это где, как и когда встретилась она со Славкой и как такие они, совсем диаметрально противоположные друг-другу люди, стали мужем и женой. И что это был за брак? Нередко Кира приходила на работу в очень плохом настроении и мне вполне понятно было почему. Всё одно и тоже. Неудивительно потому, ни в чём не привыкшая себе отказывать Кира, искала удовлетворение своих желаний на стороне. Мне кажется, хоть никто об этом ничего не сказал, но побывала она, и в Гришиных руках, хотябы раз. Впрочем, такие как она (я называл их всех Кармен), чаще всего, в длительные связи никогда ни с кем не вступали, ограничиваясь всегда разовыми контактами. А что же Славка? Как хотите, но я лично в сказку об обманутом муже, не замечающем постоянных измен своей жены, не верю. Не обращающие внимания есть. Не имеющие решимости объясниться с коварной женой есть. И такие, кто по им одним только понятным причинам, решают сохранить свой брак любой ценой тоже есть. Так вот Славка к этим последним явно и принадлежал. Один раз, когда Кира в очередной раз флиртовала с очередным здоровым молодым мужиком (при чём, в этот раз без последствий), увидел я в его глазах глубоко затаённую боль - и всё. Никогда никаким образом он никаких эмоций по этому поводу не проявлял. Кто знает, может любил он её неимоверно и готов был простить ей всё, лишь бы она оставалась с ним. И в самом деле, их ведь, по сути дела, ничего не связывало. Детей не было, дом, в котором они жили на левом берегу (на «той стороне») весь был Славкин. В любой момент могла она помахать ему ручкой до свидания и либо вернуться к свободному образу жизни, либо уйти к такому, кто бы её устраивал хотябы физически. Сказала она ему, должно быть в свойственной ей непринуждённой и откровенной манере: «Сам не можешь - дай другим. А не хочешь - я тебе в жёны не навязывалась». А, может, он ждал, что Кира, в конце концов, перебеситься и будет навсегда только его. И такое случалось. Кто его знает и, кто узнает, как это всё на самом деле было, когда-либо. Чужая семья, чужая душа – потёмки. И хоть парень он был видный и бабы часто с ним заигрывали, я никогда не видел его, на это реагирующим.
Меня же поражает совсем другое. Кира была для нашей героини, скажем так, не шибко приятной соперницей. И она никогда не скрывала своей к ней неприязни. Так вот, спрашивается, знала ли она об этой «весёлой», если можно так выразиться, стороне Кириной жизни?  У меня даже малейшего сомнения по этому поводу нет. Знала, не могла не знать. Варя не относилась к многочисленной породе тех, кто, видя на ковре осколок иголочного ушка, не замечают слона. Она видела всё. И никогда не использовала это обстоятельство в своей борьбе с Кирой. Ни одного разу даже не упомянула. Что это? Чувство женской солидарности? Не много же, однако, я его видел. Гораздо чаще, какая-нибудь матрона, делая это сама, осуждала других. Рыцарское благородство, нежелание пачкать себя грязными вещами, ставить себя на один уровень с этими несчастными блудницами?  Может быть, но иногда Варя была порой беспощадна и средства не выбирала. А может она, зная мои дружелюбное отношение к ней, щадила меня и пыталась оградить от не слишком приглядной правды. И этого тоже я никогда не узнаю. Ещё я узнал о Кире: она была таким же холериком, как и я. То есть принимала она решения быстро, не колеблясь, чаще позитивные, чем негативные. Только, совсем не так как ваш покорный слуга, она сначала весьма тщательно взвешивала все за и против, как это делают сангвиники, но, в отличии от последних решала быстро и без колебаний. Может такая у неё была наследственность, а может и самостоятельная жизнь на, пусть достаточный, но всё же-таки, ограниченный бюджет приучили её к бережливости - и об этом не берусь судить. Холерики, обычно, переносят один другого очень плохо и вскоре я имел возможность в том убедиться. Это произошло на берегу в самый разгар моего очарования Кирой. Все поразбрелись кто-куда, и мы остались с Кирой в лагере вдвоём. Я, сидя под деревом на подстилке, читал «Northern Light» Кронина, а Кира что-то там делала. Раз, подняв голову, я увидел: вскипятив на огне котелок воды, Кира намеревалась залить кипятком один из многочисленных здесь муравейников. Приступ внезапной ярости вдруг охватил меня. Возникло желание разорвать её на мелкие кусочки. «Кира!? Что ты собираешься сделать?» - спросил я глухим голосом. «Да вот, жить не дают…» Это была неправда. Муравьи, конечное дело, беспокоили, но, чтобы «жить не давать» - так это уже слишком. «Кира! А Кира, а знаешь ли ты, как бы не эти муравьи, то тут бы ни одного дерева, ни одного кустика не осталось бы. Это они оббирают гусениц и всякую нечисть, какая деревья жрёт. И не так уж они тебе досаждают, как ты пытаешься это представить. Я ведь давно тут и знаю лучше». К немалому моему удивлению она послушалась. Я сел читать дальше. Вспышка гнева прошла так же внезапно, как и началась. Сам не мог понять, чего это я ни с того, ни с сего...
Конфликт с коммунизмом начался тогда, когда я стал жить самостоятельно и должен был позаботиться не только о себе, но и о своей семье. Постоянная нехватка всего необходимого, конечно не была для меня внезапным открытием, но как-то не ощущалась до тех пор, пока не стало надо добыть для детей молока, а его нигде и в помине не было. И так же со всем. Тут поневоле мозга заработает. Но, в отличии от тех, кто дальше своего носа не видел, я привык всегда смотреть в корень проблемы, а это поневоле приводило к выводу о неправильности всей системы правления и встроенной в её саму неспособности и нежелания обеспечить людей всем необходимым. Что эта система и есть тот самый «Коммунизм» - красивая сказка о рае на земле, какой нас, начиная с 1917 года кормили из поколения в поколение. А Хрущёв - тот даже дату назначил. Дата прошла, а рай так и не наступил. Только хуже стало. Всякие мелкие мелочи постепенно накапливались и в один, далеко не прекрасный день, совсем как по Гегелю, количество скачком перешло в новое качество. Это было в 1968 году, а числа не помню. Читали сыну стихи Льва Квитко. «А где он сейчас?» - спросил я мать. «Разве ты не знаешь?» Я не знал. То есть, слушая ВВС и «Голос Израиля», я знал про судьбу Еврейского Антифашистского Комитета. Но там говорили всё про какого-то Маркиша, а про Квитко ни слова. Значит и он среди них... И тут я сказал сам себе: «Что бы мне это ни стоило, но я не буду жить в стране, где смогло такое случиться!»  Пожалуйста, поймите меня правильно, мне бесконечно жаль всех невинных жертв большевистского режима, особенно, артиста, игравшего Мустафу в фильме «Путёвка в жизнь». Что он им сделал? Ведь он был «...не коммунист и даже не еврей». Но это просто была та самая капля, переполнившая чашу, «соломинка, сломавшая хребет верблюду». С этим я пришёл работать в 94-й отдел.
В те времена единственным мыслимым для меня лично способом попасть за пределы Советского Союза, был побег морским путём на быстроходном судне. При том, Чёрное Море исключалось сразу же. Часто бывая там, я видел, как охраняется побережье. Подобраться туда не только с приличной мореходной посудиной, но и с надувной лодкой, да и, ещё не зная никого из местных на берегу, было практически невозможно. Устье Днепра тоже не подходило. Не говоря о том, что и оно, усилено охранялось, единственной некоммунистической страной на берегах Чёрного Моря была Турция, до неё оттуда надо было пересечь море с севера на юг или с запада на восток. Оставалось только Балтийское Море. Я знал: бассейн Днепра соединялся с бассейном реки Неман системой старинных каналов, запущенных, но проходимых для малых судов. Устье Немана не является границей, и оно отстоит от побережья Швеции на 200 км. Даже если идти 25 км/час (что вполне достижимо), то можно часов за 8 туда добраться. «Не попасть» в Швецию, пользуясь даже туристским компасом, просто невозможно. А если поставить шлюпочный?.. А почему Швеция? А потому, что, как я слышал по ВВС, Финляндия выдаёт советским властям тех немногих, кто сумел добраться до этой страны. А Швеция нет. Как-то раз, на подоконнике увидел я чей-то журнал «Наука и жизнь». На передней обложке изображено было странное сооружение – лодка, сверху крыло, а по центру крыла мотор с винтом, обращённым к корме. Надпись гласила «Экраноплан». Сопутствующая обложке статья поясняла: экраноплан – это летательный аппарат, утилизирующий подъёмную силу, которая возникает при пролёте на небольшой высоте над поверхностью - экранный эффект. В той статье рассказывалось, как однажды лётчик оказался над обширным водным пространством с ограниченным запасом горючего. Он спустился на высоту два-три метра, рассчитывая, в случае чего, приводниться. И долетел до суши! У меня был и свой пример. Я видел, как курица перелетела широкий пруд, почти касаясь воды. В обеих случаях имел место экранный эффект.
Я весь загорелся новой идеей. Если увеличить эту штуку пропорционально в размерах и поставить два мотоциклетных двигателя – вот и скорость будет теперь, пусть семьдесят. А это три часа до Швеции... Все свои планы я держал при себе и никого в них не посвящал, ибо, к тому времени, жизнь научила меня одной вещи: секрет только тогда секрет, когда его знает лишь один человек. Стоит только знать ещё одному – и будет известно всему свету. И тут, в самый разгар моих начальных разработок, открылась возможность покинуть эту страну, не подвергая риску себя и никого другого. Я и раньше слыхал: «люди едут». Но как, куда, когда и зачем – об этом у меня понятия были весьма смутные и расплывчатые. И вот, из всех этих теоретических «людей», уезжать собрался один конкретный и во плоти – мой брат. Я тут же заказал себе вызов. Как говориться «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается». Через некоторое время (и, притом, немалое!) после отъезда брата, мы получили два вызова – один на мать, другой на мою семью. Это не подходило: мать бы выперли за одну секунду, а нас стали мурыжить. И что бы она там, одна в незнакомой обстановке, делала? Мы дали знать: вызов должен быть один на всех («а нам нужна всего одна бумага, одна на всех, мы за ценой не постоим»). Опять ждали. И, наконец, пришёл он, этот вызов! Никогда в жизни не забуду тот день. Я побывал в колхозе, рано вернулся и пошёл к себе в отдел за получкой (была пятница). Вдруг, стало темно и пошёл такой ливень, «что ни в сказке сказать, ни пером описать». По улицам потекли реки воды, затопило подвалы, были жертвы. Конечно, совпадение. Но странно, такое случилась именно тогда, когда наша великая страна готовилась, вот-вот, потерять мою скромную и никому не известную персону.
Теперь читателю станет понятным, почему я работал не покладая рук своих, в то время как другие не знали куда себя девать. Там, куда я собирался, только моё трудолюбие может помочь мне выжить и обеспечить будущее своим детям. О том, как жилось там у всех нас были понятия смутные и расплывчатые. Тех, кто верил сказкам большевистской пропаганды о жизни на западе было, в описываемое время, негусто. Так же, как и «оптимистов», считающих, что стоит пересечь границу – и на тебя посыпаются блага – «деньги, дом в Чикаго, масса женщин и машин». У меня, из писем оттуда была более подробная информация, но, ведь, и письмах всего сказать невозможно. Но я знал одно: даром мне никто ничего не даст. Что мне будет дано, это возможность взять всё самому. И я был уверен, может слишком самонадеянно, что у меня всё будет хорошо и что хуже, чем здесь нигде нет и быть не может. А ещё, я учил английский. Без этого было, ну никак, нельзя. У меня было, сам не знаю даже откуда задание для заочников в трёх вариантах, каждый рассчитанный «6 месяцев работы». Я сделал все три за три месяца. Была ещё магнитофонная лента уроков и текст самих уроков, наговоренных и написанных моим бывшим преподавателем и, бывшей же, американской гражданкой, Гальпериной. Слушал я теперь и уроки по ВВС – очень полезные. Но, с моей точки зрения, выучить язык можно лишь читая классиков этого языка. И я читал. Недалеко от места, где я жил, на Свердлова, как раз напротив стадиона «Металлург» находилась библиотека иностранной книги. Раз заглянул туда. Она оказалась золотой жилой! В описываемое время было в моде, я бы назвал это, «книголюбие». За редкими и дефицитными книгами охотились. Мне рассказали о книжном рынке. Там продавали и покупали истинные коллекционеры- любители. Приходишь – из-за придирок властей, ни у кого ничего при себе не было. Спрашиваешь есть ли такая-то. Есть. Но продавец тебе просто так книгу не отдаст, а спросит: а у тебя эта есть. И только в обмен за эту, он отдаст свою. Цены они все знали и, нередко, продавцу приходилось самому доплачивать. Так вот, в этой самой библиотеке, все эти книги были... но только все на своём «родном» языке. Добыть О. Генри (в переводе, разумеется) считалось невозможным. А тута вот – пожалуйста, бери-не хочу... Я никогда в жизни не читал этого автора в переводе.  А прочтя всем нам знакомых Тома Сойера и Гека Финна, я впервые ощутил всю прелесть чтения в оригинале, хотя и перевод был безупречный. Потом ещё «Сага о Форсайтах» ... Это такая нудотина! Но автор сумел к концу каждой книги так заинтриговать читателя, что тот начинал читать следующую и так до конца. Все книги были изданы у нас, в СССР, и снабжены подстрочными переводами трудных мест и идиом, а ещё комментариями. Для такого, как я, лучше и быть не может!
Только, пожалуйста, не подумайте обо мне, как о ком-то, который легко, при первой же возможности, ему представившейся, очертя голову бежит из страны, где родился и вырос, где прошла самая лучшая, молодая, часть его жизни. Нет, это вовсе не было так однозначно и безболезненно. Просто, я осознал себя человеческим существом и уже не мог и не хотел жить жизнью, для homo sapience не подобающей. Родившись и выросши в нищете вопиющей, я безразличен был к материальным благам, хотя часто становилось обидной острая нехватка самого необходимого. Это ещё пережить как-то можно. Но когда тебе приказывают: это не делай, этого не говори, это не читай, а этого не пиши, сюда не лезь, туда не суйся, ты неразумное дитя, не знающее, что тебе надо и что ты хочешь, а посему, старшие товарищи за тебя это решат – ну это уж too слишком mucho! Со свойственной привычкой всё анализировать и ещё, в добавок к этому, с моим чисто еврейским, обострённым чувством справедливости и несправедливости, я видел полную неестественность этого строя, основанного на ложной предпосылке совершенства и идеальности людей, в результате которой человеческий фактор ими полностью игнорировался. К тому времени, я уже успел узнать какими люди есть на самом деле. И далеко ходить не надо. Покрути головой – и увидишь. Хотябы, возьми Гришу. Ненадолго его хватило. И вот он опять сидит на стуле для приёма гостей сзади меня. Уж Гриша-то далёк от совершенства, как, луна от земли, никак не ближе.
Антисемитизм?  В описуемое время, он уже никак не возмущал и не волновал меня. Варю, выросшая в пригороде, где евреи популярностью не пользовались, как я думаю, в любви к ним заподозрить было бы трудно. Но она – перфекционистка и всё, что было невпорядке, её не устраивало. Она рассказала мне о знакомом еврее, какого они пытались устроить в РТИ – отделение шинного завода, где изготовляли, в числе прочих, резиновые детали для «Автозавода», ракетного комплекса в нашем городе, очень «секретного» - и его не приняли. «Как это! Хорошего специалиста не взять на работу только из-за его национальности!» Я попытался объяснить: «Когда в стране всего полно – то и евреям достаётся. А когда мало – то, кому ж лучше дать? Конечно же своим. В военной промышленности платят намного больше и это резервируется за «местной» национальностью». Моё объяснение её не убедило, ибо она, по сути дела, была права. У меня же всё это осталось давно позади. И попытка поступить в аспирантуру, и в какой- нибудь НИИ или НИС. Встретился мне, однажды, на улице бывший мой руководитель бюро на Опытном. Он как раз работал в том самом ИИИ, в который я безуспешно пытался поступить. «С этим ничего нельзя сделать». Ещё и как можно! Это я тогда уже знал. Пусть они остаются со своими «автозаводами», НИИ и НИСами. А я поеду туда, где всё это не будет иметь никакого значения. Где до меня никому не будет никакого дела. Где я смогу думать, говорить и писать, что я хочу, не оглядываясь ни на кого. Где вопрос «иметь или не иметь» будет зависеть лишь от меня самого, а не от милости власть имущих. Где всё стоит ровно столько, сколько оно на самом деле стоит и где вещи называются своими именами. Вот так-то! Но я тогда не мог ничего сказать этому замечательному и весьма незаурядному человеку, который был очень добр ко мне. Такое было тогда время... Когда я подал в ОВИР документы на выезд, они, как водиться, немедленно сообщили об этом по месту работы заявителя, меня, стало быть, значит. Весть об этом скоро разнеслась по огромному заводу. Подавляющему большинству, а особо тем, кто меня не знал, известие сие было до того места, «чем садятся на крыльцо». Другие реагировали по-разному и почти все одобряли. От Вари я никаких по этому поводу комментариев не получил. Как будто ничего и не произошло и жизнь идёт, как и шла раньше. Ни осуждения и одобрения этого моего поступка. Должно быть, она знала об этих делах куда больше меня, но, по причинам, известным только ей и больше никому, предпочитала держать это при себе. Рассказала лишь только: мне, на запрос из ОВИРа, дали плохую характеристику. Очень хорошо! Зачем такого, как я, в стране удерживать!? Не надо.
А жизнь в отделе текла своим чередом. Гриша решился, вдруг, на отчаянный шаг: перешёл обратно в свой институт. Поводом для ухода была недостаточная, как он считал, зарплата. Там дали больше. Но мы-то с вами знаем этому истинную причину.  Но, от себя не уйдёшь. И, так как мы находились в одном здании, он забегал часто «проведать». Кира же перебесилась. Она, вдруг стала говорить, что «удовольствия надо искать в семье». Славка дождался своего часа. А вскоре она забеременела. За долгое время в браке у неё не было детей скорее всего потому, что она этого сама не хотела. Что с ней стало – судить не берусь. Она была эгоисткой, жившей только лишь для своего удовольствия и непривыкшей ни в чём себе отказывать. Но баба была ой как неглупая! Может поняла: ей предстоит безрадостная перспектива на старости лет остаться одной, как кол посреди двора. Да и Славкиному терпению, в конце концов, тоже может придти конец. А другим она уже нужна не будет. Может так, а может нет, вряд ли мы когда-либо это узнаем. Варя рассказала мне, как её сын сказал: «Он ведь плохо видит. Как он там машину будет водить?» А ведь верно! Но я сам себя и других успокоил так. Если таким, как я не давать прав, то они тогда не купят автомобиля. А ведь это национальная промышленность. Возле автомашин кормятся миллионы людей – продают как сами машины, так и запчасти к ним, ещё всякие цацки для них, ремонтируют и обслуживают их. Эти не допустят, чтобы мне не выдали прав. Тем более, я с двенадцати лет водил машины и моё плохое зрение никак мне не мешало. Впрочем, в тот время этот вопрос занимал меня менее всего.
Наш рассказ не будет полным, если не упомянуть об ещё одной героине. Имя у неё было Олеся. В отличии от предыдущих двух, она старалась ничем и никак не выделяться. Была просто женщиной и просто человеком. Она бросилась мне сразу же в глаза необычной своей обычностью. А любая необычность меня всегда привлекала. Лицо её было очень милым, в виде слегка приплюснутого с боков круга, римский нос, большие карие глаза, в уголках которых, казалась, затаилась добрая усмешка, рот, пожалуй, большой, с сочными алыми губами, нежный плавный подбородок, высокий лоб, обрамлённый копной коричневых волос. Но, ни особой красотой, ни фигурой она не отличалась. Не берусь судить, но кажется мне, не блистала она и особым умом, хотя назвать её глупой было бы очень большой ошибкой. Она умела понимать людей, как никто другой, а это уже, само по себе, огромное достоинство. Она была беззащитной, никогда не огрызалась и никого не ругала. И в этой самой беззащитности и заключалась её сила: никто на свете не посмел бы её обидеть. Олеся – натура цельная. У неё не было типичной раздвоенности, столь характерной для русской интеллигенции. В каждом из таких интеллигентов живёт как бы два человека. Один действует, другой обсуждает и оценивает его поступки. Это у неё начисто отсутствовало. Она видела мир таким каким он был, во всяком случае, в её восприятии. А к поступкам своим относилась с точки зрения общепринятых моральных норм и понятий о добре и зле. Варя, как-то, рассказала мне, как глубока переживала она курортную измену мужу. Так поступают там почти что все, а вот страдают и раскаиваются лишь немногие. Она не пыталась, как две другие наши героини играть в жизни какую-либо особую роль, кроме как роли себя самой. Не будучи альтруисткой, она, была готова помочь любому, но лишь ровно настолько, насколько она сама в состоянии была это сделать. И делала она это охотно, ничего не рассчитывая получить взамен, просто так, из глубины сердца своего. И это резко отличало Олесю от Вари и Киры. Но и помощь от других принимала спокойно, как должное, видимо, считая, что по-другому и быть не может.
Такая вот она была, наша Олеся. Говорила она мало, как-то совсем по-детски стесняясь незнакомцев. Но когда кому-то удавалось Олесю разговорить, то речь её лилась красиво и плавно. Конечно, как многие женщины обычно делают, она часто заливала суть подробностями, впрочем, далеко от неё не отходя. Варя сказала, что Олеся раньше работала машинисткой и училась в вечернем техникуме. Техникум тот она закончила и теперь числилась, как и сама Варя, техником-конструктором. Я, честно говоря, никогда не видел, чтобы она чертила. Но если кто-то чего-о не видел, то из этого никак не проистекает что этого не было. Больше приходилось видеть её занятой по комплектации. Когда я появился в отделе, Олеся как раз была беременна. Она прожила с мужем пять лет, а детей всё не было. Это вызывала беспокойство. А теперь вот всё в порядке. Один раз меня послали на Завод, а заодно велели помочь Олесе привезти канцелярские. Управившись со своими делами, я нашёл её там, где мне сказали, и мы пошли не склад. Получили, что нам причиталось и отправились в обратный путь. Здание, где помещались наши отделы, находилось в самом центре и добраться туда можно было многими путями. Но я предложил ей поехать трамваем 2-кой, без пересадок, а затем пройти метров четыреста. «Тебе полезно пройтись». К вящему моему удивлению, она охотно согласилась. Было жарко и ей хотелось пить. На остановке была бочка с квасом, и Олеся тут же направилась к ней. Это дало мне, возможность, поставив на землю сетки с канцтоварами, закурить. Но она управилась раньше, чем я докурил. Я уже приготовился выбросить недокуренную сигарету, но вдруг услышал: «Ты постой, покури. Куда спешить». Я посмотрел не неё обалдело. Все существа женского пола, с которыми мне до сих пор пришлось иметь дело, от первых свиданий до жены и совсем маленькой дочери, кричали мне: «Бросай свою сигарету и пошли!»  А тут, вдруг... Я глазам своим, ушам, то есть, не мог поверить.
О, конечно, это же мелочь, совсем мелочь. Но как это характеризует человека, её внимание к нуждам других. Даже моя мелкая с любой точки зрения потребность была ею воспринята с вниманием и понята. Каким надо быть, чтобы так понимать других. И она была. Вскоре Олеся ушла в декрет и появилась в отделе лишь года за полтора до моего отъезда в Америку. Господь, Бог наш, за доброту и человечность щедро вознаградил её близнецами – мальчиком и девочкой. Что может быть лучше! Она принесла фотографию: на фоне какого-то сарая стоял её муж Павло, и она сама. Он был, что называется, щiрый украинец, «високiй, та струмкiй, ще в бородi ямка».  И даже «сорочка вишiванка» тоже была. Красавец мужик! Каждый из них держал в руках по ребёнку. Я прокомментировал: «Эту фотографию следовало бы послать на выставку искусства, под названием «Счастье». Ибо никакими словами никак нельзя, просто-таки, невозможно описать то выражение, какое было на их лицах. Это надо только увидеть самому. И было это то самое счастье, о котором мы столько думаем и мечтаем. Но для каждого из нас, счастье зависит от того, что мы от него хотим и что нам от него надо. Она получила его таким, каким хотела и каким ей его и было надо. Между тем, Кира родила сына, которого назвала Александр. Что так, почему так - не сказала. Когда мы с дочкой пришли её проведать, я спросил лукаво: «Ну кого бы ты теперь первым спасала?» Она только загадочно улыбнулась в ответ.
Подача заявления на выезд не изменила моей жизни в отделе. Я по-прежнему чертил, сдавал на проверку, правил, ездил в колхозы и на стройки. А ка-то раз мне досталось ездить в колхоз целую неделю с Олесей. Мы с ней, вдвоём, представляли свой отдел. Когда я прибыл к месту сбора, она уже сидела в автобусе и держала для меня место (в этом была вся она!). Ехали молча. Она вообще была немногословна или, может быть стеснялась, а я не хотел навязываться с разговорами. Приехали на место. Как все люди, проводящие много времени на открытом воздухе, я никогда не снимал с себя рубашки. Но для неё такая поездка была в диковинку и, несмотря на моё предупреждение, она скинула платье, оставшись в купальнике. Фигурка у неё, пусть весьма далёкая от совершенства, но, всё равно, оказалась ладненькой и очень даже недурственной. Ноги слегка искривлённые, но в меру и буквой «О», а не «Х», а между ними была площадочка, что нередко встречается у украинских женщин. Я ей: «Олесь, сгоришь». «Да нет, ничего, не обгорю». Но я посматривал за ней. Когда её белая кожа слегка порозовела, заставил одеть платье. «Плакать потом будешь». Она было упёрлась, но потом согласилась. Перерыв на обед. Я смотрел вокруг себя на обширные поля, где провёл столько времени, то с ружьём, то с мотыгой в руках. И вдруг: «О чём ты думаешь?» «Да вот, жалко мне, всё-таки...» «Зачем же тогда ты едешь?» «Видеть всего этого не могу...» Я видел, она великолепно поняла то, что я хотел сказать. И посмотрел на неё с интересом, встретив такой же полный интереса взгляд. На обратном пути она много говорила, и я слушал её с удовольствием.
Варя чувствовала себя плохо. У неё было воспаление придатков – болячка для жизни не опасная, но мучительная. Вдобавок к этому, появились мешки и темные круги под глазами. Пульс был неровный, слабого наполнения. Я старался помочь ей, чем мог. Приносил лекарства, давал советы, которые она выполняла. «Знаешь, Варя, тебе надо поехать на грязи. Помочь тебе нельзя, но на парочку лет страдания твои как-то облегчаться». Она раздобыла себе путёвку и. где-то в конце июля, надо было ей ехать. А возвратиться должна была аж в октябре. Перед самым отъездом она сказала мне: «Прощай, мы больше с тобой не увидимся». «Что ты, Варя. Они меня мурыжат уже два с половиной года и неизвестно сколько ещё будут». «Нет, за время моего отсутствия тебе дадут разрешение, и ты уедешь. Желаю тебе удачи. Не забывай меня». Я не стал с ней спорить, ибо не раз и не десять, имел возможность убедиться в безошибочности её шестого чувства. Может мне это только показалось, но у меня было стойкое ощущение того, что ей жаль расставаться со мной. Странно. А, впрочем, если рассудить, то может быть, не так уж и странно. Возможно, я был для неё единственным человеком на свете, в обществе которого она могла побыть сама сама-собой. Не в качестве королевы или светской дамы, а просто Варей, какой она на самом деле была...
И опять Варя оказалась на высоте: первого августа я получил разрешение.
Май 1981 года

ПРЕДИСЛОВИЕ/ПОЯСНЕНИЕ
к СЕРИИ РАССКАЗОВ про ЛЭРРИ ПРАТТА.
Когда автор этих строк попал за рубеж, то первое, что ему бросилось в глаза, разнообразие, не только марок автомобилей и спиртных напитков, но и полиций разных типов и видов, по-разному одетых и вооружённых. Со временем всё это прояснилось. Теперь вряд ли можно найти автомашину или выпивку, о которой я не смог бы, хоть что-нибудь, да сказать. А что касается полиций, то выяснилось, что они, по принадлежности своей, делаться на общегосударственную (в США и других федеративных государствах – федеральную), дивизионную (в США и т.п. – штатную) и, если можно так выразиться, административную (как шерифский отдел в США) или муниципальную, принадлежащую городам. Шериф – это лицо (как правило, выборное), отвечающее за поддержание мира и правопорядка в данном графстве (county) – административной единицы, на которые делятся штаты. Шериф имеет шерифский отдел, который в малонаселённых графствах может составлять несколько десятков или чуть больше человек, в крупных графствах – доходить до десятка тысяч и более. Интересно, всех полицейских шерифского отдела именуют «помощник шерифа (sheriff deputy)». Эта традиция восходит ко временам первых лет существования независимых Соединённых Штатов. За исключением сильно военизированных штатных полиций в социалистических штатах северо-востока страны, воинских званий, как это имеет место в милиции, а сейчас в постсоветских полициях, в американской полиции нет. Капитан, лейтенант и сержант - должности, а не звания. Капитан – начальник отдела, его заместитель лейтенант (lieutenant – заместитель по английский) и сержант – начальник группы, скажем, детективов. Рядовой штатный или муниципальный полицейский называется просто «офицер (officer)» - т.е., «чин полиции», как именовали их в России до большевистского переворота. Федеральные полицейские именуются «специальными агентами».
А сейчас, немного о методах дознания и судебной системы в США и других странах. Известны 2 основные системы дознания – французская и английская. При первой, после ареста подозреваемого и предъявления ему обвинения, следствие проводит полиция за закрытыми дверями. Французская система дознания широко применяется в несвободных странах, арабских, азиатских и подобных. Существуют безграничные возможности для злоупотреблений, психологического и физического давления на обвиняемого с целью получить от него признания своей вины, может, несуществующей. При английской системе полиция может вести следствие только до ареста подозреваемого. Затем дело передаётся в суд, где выясняется виновность или невиновность обвиняемого на глазах у публики, присутствующих в зале суда. И при этой системе бывают несправедливости, но возможности для злоупотреблений гораздо меньше. Процесс происходит в присутствии коллегии (жюри) присяжных – заседателей, набранных из общей публики, которые, по окончании слушанья дела, решают виновен ли подсудимый или нет. А для этого, выигравшая сторона должна была доказать присяжным свою правоту да так, чтобы у них не было ни малейшего сомнения. Английская система практикуется в свободных странах. В самих Англии и Франции в ходу причудливая смесь обеих систем дознания, где в каждой из стран их система преобладает. Ну вот, вы теперь можете читать рассказы.

ЛЮБИТЕЛЬ ЧЁРНОГО ПОРОХА.
РАССКАЗ.


 

В небольшом городке, одном из бесчисленных пригородов одного из этих крупных метрополисов, произошло убийство. Жил тут, в основном, зажиточный средний класс - народ солидный и приличный. Собственные дома в городке стоили недёшево и были доступны лишь тем, у кого доход был достаточно велик для первого взноса и ежемесячной выплаты для погашения ссуды. В немногочисленных квартирных комплексах, огороженных и охраняемых, квартплата была достаточно велика, чтобы держать всякую шваль подальше отсюда. А посему преступления тут были событием весьма редким. Чаще всего, это были кражи со взломом - дело рук каких-нибудь заезжих гастролёров. А как-то раз двум подросткам пришло на ум пострелять в цель у себя во дворе из малокалиберной винтовки. Ну и переполох же поднялся! Время от времени, мнение того или иного жителя городка относительно суммы, подлежащей обложению налогом ну, скажем, расходилось с точкой зрения на этот вопрос налогового ведомства. А так как, почему-то, эта самая точка зрения чаще всего превозбладала в суде, то обладатель собственного мнения мог на время исчезнуть из городка. И опять устанавливалась тишь да благодать. И вот, Тони Де Вера, молодой весьма преуспевающий агент по продаже недвижимости был найден убитым в гараже своего дома. Жена вышла сказать, что завтрак готов и обнаружила его лежащим ничком на полу. Правая рука брошена вперёд, словно собирался он то ли схватить кого-то, то ли защититься от чего-то. Голова повёрнута влево. Красное пятно расползлось на спине, тонкая струйка крови запеклась на губах. Это было первое убийство за всю историю городка.
Пригород не имел своей полиции. Дорого, да и ни к чему это. А дабы всё-таки кому-то следить за миром и порядком, был заключён договор с каунти, то есть графством, в состав которого входил наш городок на патрулирование дорог и улиц шерифским отделом графства, а также и другие полицейские услуги, если таковые понадобятся. Вот такой случай и представился. Приехало множество патрульных машин, осмотрели место происшествия, сделали фотографии, собрали вещественные доказательства, какие смогли, опросили всех, кто хоть что-нибудь мог видеть или знать про это дело и составили подробный отчёт. Все эти материалы, затем, были переданы в отдел расследования убийств. Там завели дело и начали расследование немедленно: убийство - это дело серьёзное. И оказалось это самое дело, с самого же начала, совершено безнадёжным. Материалов в распоряжении следствия имелось не густо. Вскрытием установлено была причина смерти: от пули, прошедшей навылет и задевшей сердце. Пулю эту нашли неподалеку от тела. По свидетельству баллистических экспертов, это была самодельная пуля, мастерски отлитая из умело составленного свинцового сплава, откалиброванная и смазанная. Стреляли из вполне современного револьвера калибра 38 спешиал/357 магнум. Только вот патрон был почему-то заряжен чёрным порохом, давно уже не используемым для винтовочных и пистолетных патронов ещё с восьмидесятых годов девятнадцатого века. Но и это обстоятельство, хотя и облегчало обличение убийцы, коль скоро на него удалось бы выйти, взятое само по себе, мало чем помогало. Сотни тысяч жителей США сами заряжали свои патроны и отливали свои пули. Вот захотелось кому насыпать туда дымного пороха – вот он и насыпал. Пойди узнай кто! Но самое интересное заключалось не в этом. В околотке все конечно же знали друг друга в лицо, а уж у кого какая машина – то то и подавно. Так вот никто из опрошенных не видел ни чужого автомобиля, никого из посторонних вообще. И выстрела никто не слышал. А мотив преступления - то вообще какая-то мистика. Ограбление исключалось сразу же: на шее убитого массивная золотая цепь, на руках - дорогие золотые же часы и кольца, одно с крупным бриллиантом и ничего из этого взято не было. Значит, стало быть, убили за что-то. За что же?  По единодушному свидетельству родственников и всех, кто знал его, Тони был мужик весёлый, гостеприимный и щедрый, никого вроде бы не обижал и, посему, врагов иметь не должен был.
По опыту своему, начальник отдела убийств чувствовал: дело безнадёжное. Убийство это, скорей всего, было совершено ни профессионалом, ни уголовником с большим опытом «работы» - те бы не стали использовать самодельный патрон – а кем-то, под влиянием спонтанной вспышки гнева и о последствиях не думавшим. И не оставившим совсем никаких следов. Ни отпечатков пальцев в гараже или обуви на бетоне = ничего. Такого найти чрезвычайно трудно. Начальник принял воистину соломоново решение. Поручить дело новичку в отделе. Найдёт – хорошо; не найдёт – что с него возьмёшь: новичок, опыта не хватает. Он оторвал листок для заметок и написал на нём: «Дт. Пратт: принять к расследованию». «Дт.» Пратта все называли просто Лэрри. До прихода в отдел убийств он тоже был следователем, но несколько другого рода. В транспортном отделе он расследовал Hit and Run инциденты – это, когда кто-либо, врезавшись в другой автомобиль или сбив пешехода, удирал с места происшествия, нередко оставляя позади себя раненых и убитых. Был он в этом деле вполне успешен, до тех пор, пока, когда спешил на место происшествия с огнями, в него не врезался проклятый узкоглаз. Лэрри был тяжело ранен и долго болел. А по возращению на работу, скоро понял: ему этого не потянуть. И хотя он никому из начальства и сослуживцам ничего не говорил, все всё заметили. Вот и решено было перевести его в отдел убийств. Тут он ловил убийц с рулём в руках, а там – с ножом и пистолетом. А ездить меньше надо будет. Был он среднего роста, но подтянутый, с добрым интеллигентным лицом. Интеллигентом он и был. В своё время, начал он свою службу в шерифском отделе, чтобы оплачивать учёбу в университете, да так и остался. За это время он закончил учёбу, женился, купил дом, обзавёлся двумя дочерями и изобрёл машину для постоянного измерения давления и регистрации в памяти компьютера всех данных.
Сначала Лэрри изготовил несколько экземпляров, как американцы говорят, «в своём гараже». Потом были ещё заказы. Постепенно, заказов стало столько, что пришлось организовать что-то вроде небольшого цеха, где работали семь человек, в том числе отец и сын, иммигранты из Советского Союза. Деловой частью и всеми финансовыми вопросами, отчётностью и снабжением, руководила его жена Сюзан. Он сам наведывался, когда мог. «Русские», Виктор и его сын Александр оказались сущим кладом для Лэрри. Они, казалось, знали и умели делать всё на свете. Но, что было важней всего, им не нужно было говорить, что надо делать и как. Виктор был, как бы, негласным бригадиром, в отсутствие хозяев руководившим производством. Лэрри старался платить им побольше, насколько он сам мог себе это позволить, и организовал для всех своих работников медицинскую страховку. После некоторых размышлений, Лэрри службу свою решил пока не бросать. Во-первых, льготы, из которых самой лучшей была медицинская страховка на всю семью, тоже одной из лучших. Во-вторых, каждые две недели чек на порядочную для него сумму. Если что не так пойдёт в бизнесе, то жить будет на что и по счетам платить тоже. И в-третьих, оставалось ему десять лет, чтобы заработать государственную пенсию. Тогда можно будет всецело посвятить себя бизнесу. Как видите, хотя Лэрри и был новичком в деле расследования убийств, но он обладал широким кругозором и жизненным опытом. Получив дело, он самым первым делом тщательно изучил всю информацию, в нём содержащуюся. Может по неопытности, но оно не показалось ему безнадёжным. Было ясно: убийство – это покушение. За что? И тут могло быть два ответа. Первый – какая-то финансовая махинация, в результате которой кто-то пострадал по вине убитого. Второй, только глядя на смазливую тонину физиономию, - из-за бабы. Найти пострадавшего или мужчину, связанного с тониной женщиной – вот тебе и подозреваемый, которого можно разрабатывать. Одно только не вязалось ни с чем. Дымный порох. Почему дымный порох, зачем дымный порох!?
Как и большинство полицейских, Лэрри не интересовался оружием. У него оно было рабочим инструментом, как у слесаря молоток или гаечный ключ. Пускать его в ход – так уж повезло – ему тоже за время службы не пришлось. Всё его с этим предметом знакомство сводилось к двум его служебным револьверам и дробовику, какой был в его машине во время службы в транспортном отделе. Четыре раза в год надо было сдавать отчёты по стрельбе. Это давалось ему легко и на этом все дела с оружием заканчивались. То, что люди стреляют чёрным порохом, он слышал лишь краешком уха. Прежде чем начинать расследование, он решил ознакомиться с этим предметом поглубже: ведь применение дымного пороха - это главная улика, против любого подозреваемого в убийстве. Привыкший советоваться со специалистами, он решил пойти к главному оружейнику отдела, Тому Штейнеру. Может, хотябы что-нибудь знает про это дело. Лэрри позвонил, сказал ему нужна консультация, и тут же получил разрешение придти. Оружейный отдел состоял из трёх человек – Тома и двух его помощников, один из которых - высокий плотный негр. Задача отдела была следить за исправностью служебного оружия, производить мелкий ремонт, в случае необходимости, посылать на завод для серьёзного ремонта или списывать, если ремонтировать не стоит. Раз в год, каждый вооружённый служащий, должен был принести своё служебное оружие для техосмотра. Тем, кто вне службы носил своё собственное оружие, настоятельно рекомендовалось предъявлять его тоже для осмотра. К отделу, на втором этаже, вела отдельная лестница перед которой висел плакат «No loaded weapon beyond this point (Никакого заряженного оружия за этой чертой)». Но у Лэрри вообще ничего при себе не было.
Том был белый высокий, плотный и подтянутый мужик лет под шестьдесят с широким лицом и седыми коротко остриженными волосами. На лице его застыло строгое выражение. И строг он был! Лэрри был свидетелем, как он сказал одному из «помощников шерифа»: «Сперва почисти свой револьвер – потом принесёшь». Но когда заговорили об интересующем Лэрри предмете, строгое выражение сразу же с его лица сошло. Лэрри рассказал ему суть дела и что его так озадачивает. О! Том этот предмет знал в совершенстве. «Если взять дело само по себе, то ничего в нём особого и необычного нет. Дымный порох продаётся во многих магазинах и его покупают, в основном, любители шомпольного оружия, но каждый может его купить, если захочет. Дальше, многие перезаряжают свои собственные патроны и зарядить патрон дымным порохом, вместо бездымного, тоже ничего не стоит. Что это даёт? С моей точки зрения – ничего. Я, можно сказать, прожил свою жизнь и знаю: каких только чудаков не бывает! Но использовать такой патрон для убийства – это действительно странно. Я не следователь, я оружейник, но стойкое возникает впечатление, что кто-то хотел кого-то подставить. Не иначе как». Лэрри и сам так подумал. Вот, например, решив кого-то убить, что бы он тогда сделал. Да пошёл в магазин, повертелся, посмотрел какие патроны покупают больше всего и купил бы их. Том посоветовал ему сходить в мастерскую, где для нужд шерифского отдела, перезаряжают патроны и посмотреть процесс для лучшего понимания его. Туда он и направился. Там стояли машины-автоматы. В прозрачных пластиковых трубках и бункерах были гильзы, капсюля, пули и порох. Увидеть толком что-либо было бы, пожалуй, трудно. Но начальник мастерской подвёл его к линии, где заряжали у них винтовочные патроны для снайперов отдела. Их не нужно было так много и потому процесс был таким же, каким пользуются большинство любителей, заряжающих свои патроны. И он объяснил. После выстрела гильза раздаётся и принимает форму патронника того оружия, из которого стреляли. Чтобы этим патроном можно было зарядить любое оружие, гильзу надо переформовать. Это делает первый штамп. Он взял пустую гильзу и показал. При этом выбивается капсюль. Винтовочная гильзу измеряют и, если она длиннее, подрезают в размер. С револьверными гильзами так поступают редко. Затем вставляется капсюль и слегка расширяется дульце гильзы. Всё, что осталось сделать это насыпать порох, вставить пулю и в последнем штампе собрать патрон. Для этих патронов мы отвешиваем каждый заряд пороха, но чаще всего порох отмеривается дозаторами, как те, что на наших машинах.
«Скажите, пожалуйста, куда идут эти патроны?» «Только для тренировки в стрельбе. Всем, кто при исполнении даются фабричные патроны». «Почему?» «Вы знаете, эта страна судебных исков. Так вот, если таким перезаряженным патроном кого-нибудь пострелят, то он сам, или его родственники или их бессовестный адвокат будут судить отдел за изготовление «дьявольского устройства» с целью нанести их невинному бандюге тяжёлое увечье». «Скажите, а любители из общей публики, те кто перезаряжает свои патроны - и они тоже покупают патроны для самообороны?» «Да, во всяком случае, большинство из них. Я тоже перезаряжаю, но пистолет, что у меня на дежурстве, заряжен фабричными патронами». «А что будет, если в патрон насыпать дымного пороха?» «Ну что будет – он выстрелит. Правда, скорость пули и её дульная энергия намного меньше, чем от бездымного пороха». «Но вполне достаточная, чтобы убить человека?» «О, да!» Теперь Лэрри достаточно хорошо ознакомился с данным предметом. И, как всегда, нужно было начать с осмотра места происшествия. Тогда он позвонил по имеющемуся в деле телефону. Ответил женский голос. Узнав в чём дело, хозяйка голоса сказала не без нотки раздражения, что тут уже были, её уже спрашивали и она уже сказала им всё, что сама знала. Лэрри терпеливо объяснил: то была команда, выехавшая на место происшествия, а он следователь, ведущий это дело. Он не будет спрашивать её то, что она уже сказала, ибо это есть в деле. У него будут другие вопросы. «Ладно, что делать, приезжайте. Я буду дома». Лэрри взял ключи от одной из закреплённых за отделом служебных машин, записался в журнале и выехал.
Только он постучал, дверь тут же открылась. И первое, что он увидел - были две смуглые детские мордашки по обеим сторонам стройных загорелых ног. Вдова Тони была молода и изумительно красива. Нежный овал лица, прижатые маленькие ушки, правильный нос, большие голубые глаза и белокурые волосы. Представилась «Лора», хотя Лэрри знал её имя из дела. Лэрри представился ей тоже. «Я бы хотел посмотреть...» «Да, да, конечно!» Она провела его в гараж и открыла ворота, нажав на кнопку открывателя. Гараж был на три машины. В отдельном отсеке со своими воротами стоял вместительный Линкольн-Континенталь. Он занимал собой почти всю площадь отсека. Во втором отсеке было попросторней. Красная Порша и белая Хонда-Аккорд оставляли место для верстака, циркулярной пилы и механического фуганка вдоль стены. На стене закреплены были разные инструменты для обработки дерева и с полдюжины удочек. «Здесь» - она показала тонким пальчиком на место у самого входа. Это Лэрри знал из дела. Видимо, убийца встал, не входя в гараж, а Тони подошёл узнать в чём дело. Выстрел был произведён буквально в упор, никак не больше расстояния в один фут. На верстаке так и остались надструганная доска и рубанок. Лора взглядом спросила: «Всё?»  Лэрри кивнул. «Я хочу спросить у Вас кое- что ещё». Она провела его в кухню и показала на стул. Сама уселась за столом, напротив. Хозяйка была одета в светло-коричневые шорты и лёгкую белую рубашку с расстёгнутой верхней пуговицей. Её личико смотрелось по-детски невинным или, даже наивным. На нём не было ни малейших следов печали или переживаний и это бросалось в глаза. Впрочем, со времени убийства прошло несколько недель. Вот и успела она отгоревать своё. Кто знает. Лэрри огляделся вокруг себя. Кухня в этом, добротно построенном доме, не была, как американцы говорят, «одножопной». Уж пространства между плитой, посудомоечной машиной, раковинами и готовочным столом хватало. Был ещё стол, за которым они сидели, стулья и, на закреплённом в стене кронштейне – телевизор.
«Я знаю, Вы показали, что не слышали выстрела. Скажите, был ли включён телевизор?» «Да, я смотрела своё шоу. Я в этом плохо разбираюсь, но, вот как тут -  она кивнула на телевизор – показывают, выстрел – это громко. Но я не слышала – и точка. Странно как-то». А ведь действительно очень странно. Тут Лэрри и подумал: «Глушитель! Надо выяснить». «Скажите, у вас дома есть огнестрельное оружие?» «Нет, что Вы! Тони был не охотником, но заядлым рыбаком, часто на рыбалке по несколько дней пропадал». «Можно мне посмотреть рабочий кабинет покойного? У меня нет ордера на обыск и поэтому я ничего трогать не буду». «Почему бы нет». Комната, служившая Тони рабочим кабинетом, была просторна. Имелся, редкий в описываемые времена, персональный компьютер, и принтер. На полках – кое-какие справочники по бизнесу и по продаже недвижимости. И тут Лэрри увидел, вдруг, у стены нацистский флаг со свастикой. Лора проследила его взгляд. «Вы не думайте.  Это так, сувенир. Ни в какой такой организации он не состоял. Ведь он мексиканец, а таких туда не берут. И среди его знакомых есть и чёрные, и евреи. Кстати, отсюда он работал редко. У него есть контора... Я дам Вам адрес». «Очень хорошо! А ещё, я бы хотел получить от Вас имена и телефоны его родителей, его близких друзей и знакомых. Тех, с кем он чаще всего вёл бизнес. И Ваших родителей, и друзей». «А это ещё зачем!?» «Такая наша рутинная процедура. Она может показаться Вам или глупой, или, даже, бессмысленной, но мы обязаны ей следовать. И ещё. Возможно, мне придётся не раз и не два задавать Вам вопросы, если это понадобиться. Вы это, надеюсь, понимаете?» Она кивнула.
В первую очередь, Лэрри решил проработать версию мести за нечестную или неблаговидную бизнесовую практику убитого. Для этого он поехал по данному ему Лорой адресу. Контора находилась в одном из многочисленных, построенных для этой цели бесчисленных комплексов в деловой части того города, где находился шерифский отдел. И тут он нарвался на кладезь нужной информации. Работали три уже немолодые женщины, лет под пятьдесят – опытные бухгалтеры и счетоводы. Уж они-то знали про Тони и его семью куда больше, наверное, чем те сами знали про самих себя. И Тони вырос у них на глазах. Он был внук иммигранта из Мексики, сумевшего как-то разбогатеть на строительных подрядах, что в те времена было весьма непросто. Его сын, сумел умножить семейный капитал, строя мексиканские рестораны и, после развития бизнеса, выгодно потом продавая их. Постепенно, он начал скупать участки земли и торговые центры, владельцы которых оказывались в финансовых затруднениях. Вот тогда-то он и нанял бухгалтеров для распоряжения финансами, в тонкостях которых он сам разбирался не очень. Этот мудрый человек рассудил так: если он будет платить им хорошо, заботиться о них, делая подарки на рождество и другие праздники, ко дню рождения и платя премии за удачные сделки, то они будут на него работать не за страх, а за совесть, сэкономив ему миллионы. Их приглашали на все семейные праздники и все торжества, всегда с мужьями и детьми. Целиком доверяя им, он сам появлялся в конторе, пусть часто, но лишь время от времени, когда ему надо было оформить какую-то сделку и нередко брал с собой сына, дабы показать ему как его отец делает бизнес. Так что, этот источник информации был, для Лэрри, надёжным и исчерпывающим. Разумеется, работницы были преданы семье Де Вера всей душой и при жизни Тони воздержались бы от «подробностей». А сейчас, когда он мёртв ...  Лэрри надеялся получить ответ на многие интересующие его вопросы.
Окончив школу, Тони собирался принять полное участие в семейном бизнесе. Но отец настоял, чтобы он, сначала, окончил четырёхгодичный колледж  по классу бизнеса. После этого Тони, пройдя что-то вроде практики в конторе, был поставлен бизнесовым менеджером всей отцовской недвижимости. Имея лицензию агента по продаже недвижимости, он был занесен в список агентов, и поэтому, к нему, время от времени, обращались желающие купить или снять дома, служебные или жилые помещения. Он делал это охотно и почти всегда был успешен. Но это происходило нечасто. В конторе он появлялся не каждый день. Спрашивал, как идут дела, решал требующие его участия вопросы, подписывал документы и просматривал отчёты. А вот чем же он занимался в остальное время? Наслаждался жизнью! А почему бы и нет: ведь ему не надо было тяжело и кропотливо трудиться за каждую копейку, как это делали его отец и дед. Он был баловнем судьбы. Раз в месяц ездил в Мексику. Отец требовал, чтобы он знал испанский, учил его в школе и в колледже. И Тони читал и писал на этом языке свободно. Говорил, хотя и с заметным акцентом, но бегло. Это привлекало к нему, в качестве клиентов, мексиканцев и выходцев из других латино–американских стран. В самой Мексике, он делал вид, что ничего не понимает, ибо там к испаноговорящим относились насторожено. Несколько раз в году, по разному поводу, он устраивал «партии», собиравшие множество, часто, мало знаемых или совсем незнакомых ему гостей. Стол был щедрый, пиво, вино и крепкие напитки, в основном, виски и текила, лились рекой. Сам Тони пил осторожно и только пиво. А на вопрос, мог ли Тони быть замешан в нечестной сделке, все три, независимо друг от друга ответили отрицательно. «Тони на деньги жадный не был. Ему хватало». К тому же все финансовые дела проходили через бухгалтерш, головой отвечавших за любую неправильность.
Тогда Лэрри спросил, что они знают об отношениях своего покойного боса с прекрасным полом. Те, немного, помявшись, подтвердили: да, Тони был заядлым бабникам. Своих подчинённых он не стеснялся и мог часами разговаривать с какой–нибудь, явно не по бизнесу. Иногда некоторые даже приходили сюда. Зная тонину красавицу жену, женщины поражались его неразборчивостью: многие ей даже и в подмётки не годились. Тони женился на Лоре, чистой девушке из очень приличной семьи, опять-таки по настоянию отца, и похоже, горячих чувств друг к другу у них обоих не было. Разумеется, Тони очень редко брал жену в свои поездки, ибо ездил не один. Лэрри ещё подумал, как самого начала сразу ему пришла в голову мысль, на какие такие «рыбалки» так часто отлучался покойный. Лэрри поблагодарил трёх женщин, оставил им свою карточку и попросил позвонить, если они вспомнят что-либо ещё, или какие-нибудь события, непосредственно предшествующие убийству. А сам, пользуясь тем, что всё равно был в поездке, решил заглянуть в свой бизнес – как там идут дела. Виктор собирал указатели, а его сын припаивал к легчайшему латунному поплавку, легчайшую же, латунную трубочку. «Как у вас дела?» «У нас, вроде бы, всё в порядке. А у Вас?» «Да вот, сейчас убийство расследую. Убили в пригороде одного мексиканца...» «Молодого и богатого? Как же читал в газете. Это у вас потому, что оружие в магазинах продают каждому...» «А в стране, откуда Вы приехали, продавалось оружие?» «Никому!» «И у вас никогда не было убийств?» «Что Вы! Сплошь и рядом. Вечером опасно было из дому выйти». «Значит, дело не в оружие, а в тех, кто подымает руку на ближнего своего. Вот я и работаю над тем, чтобы всех их переловить и посадить за крепкий замок». «Или казнить». «Да, и это тоже, никак не помешало бы».
Итак, версия о мести за нечистую сделку полностью отпадала. Зато появилась другая. Лора, несмотря на наивную внешность вовсе не была глупа. В этом он уже, и не раз, убедился. А что, если ей надоели бесчисленные измены мужа, о которых – а в этом Лэрри был уверен – она никак не могла не знать, и она решила избавиться от него. Поэтому она и «не слышала» выстрела. Сама лично она никак не могла это сделать: на неё первую и подумали бы. Нанять убийцу? И не только, как он знал, это непросто было сделать несведущему индивиду, но надо было снять со своего счёта крупную, десять-пятнадцать тысяч, сумму (столько такие убийства стояли). Такое движение денег очень легко проследить. Брала по пятьсот-семьсот и где-то прятала – и это можно выяснить. Но у Лоры было чем заплатить и без денег: самой собою. Такого не может быть, чтобы не существовало горячих поклонников её красоты и воздыхателей, безнадёжно влюблённых в неё. В постоянном отсутствии мужа у них была возможность, нанеся ей визит по какому-то поводу, изливать ей свои чувства. И вот, выбрав из них наиболее подходящего, она могла ведь, взамен за устранение своего постылого и неверного мужа, пообещать быть к нему более благосклонной. Или, будучи богатой вдовой, даже выйти за него замуж. Причём, обещание своё, она легко могла и не выполнить: не доволен – иди жалуйся в суд или в полицию... Такое любительское исполнение убийства более всего соответствовало этой версии... Всё, кроме чёрного пороха. И, возможно, глушителя. Лэрри решил выяснить до конца и этот вопрос. Том, которому до смерти надоели осмотры и безалаберные «клиенты», обрадовался и тут же его принял.
«Можно ли установить глушитель на револьвер? Можно, но что это даст? У револьвера имеется зазор между барабаном и стволом, и это делает глушитель не только малоэффективным, но и опасным, ибо может быть прорыв горячих газов в этот зазор. А, впрочем, ... С чёрным порохом и скорость пули поменьше и частицы дыма могут послужить как, вроде, уплотнением и закупорить, на время выстрела, зазор. Но до этого только такой, как я могу додуматься. Таких, скажу не хвастаясь, в округе немного найдётся. Скорей всего, это было сделано без внимания». Итак, мог быть глушитель. Как Том объяснил, глушитель не устраняет звук выстрела, но уменьшает его. С дымным порохом выстрел может быть вполне заглушен звуком работающего телевизора. Глушители на револьверы нигде не выпускают. Скорее всего, это самодельное устройство. Лэрри проверил статистику изъятия оружия и ни у кого такого рода глушитель обнаружен не был. И вот, дилетант, соискатель лориного тела, берёт, добывает где-то револьвер – это не трудно – и сооружает к нему глушитель. Но не только надо иметь какое-то оборудование, но ещё и знания как это делается. Плюс чёрный порох. Звучит невероятно, но невероятно – это не невозможно. Изучив разные типы глушителей, Лэрри обнаружил, что такой можно сделать, имея лишь ножовку и ручную дрель из отрезка трубы или, даже, надев на ствол, приспособив чуть-чуть, глушитель от фольксвагена. Он решил проработать версию до конца. Для этого, в самую первую очередь надо было опросить Лориных подруг. Конечно, Лора могла сама всем им позвонить, предупредить о возможном приходе следователя и сказать, что надо ему говорить, если он об этом спросит. Но он-то сумеет распознать одинаковые ответы. Да, собственно говоря, его ведь в этом всём интересует, есть ли кто из Лориных знакомых, умеющих работать с металлом и инструментами по его обработке. Возможно, Лора звонила своим подругам, но все они, каждая по-разному, сказали одно и то же. Любовника у Лоры нет и никогда не было. И, вообще, к мужчинам она относится как-то сдержано. Нет, они не знают и, даже не слышали ни о ком, кто умел бы работать с железом. Если у них что-то там сломалось, зовут мастера...
В самый разгар поисков начальник отдела вызвал Лэрри к себе. Поступил от информатора №23 сигнал, что у него есть сведения по этому делу. Да, конечно, для раскрытия преступления, следователи ведут кропотливую работу, опрашивают тех, кто хоть что-то может знать, изучают сотни документов, просматривают снимки и видеозаписи – всё это правда, и об этом пишут в детективных рассказах и очерках, показывают на экране. Но есть и ещё один метод работы полиции, о котором никто – ни сама полиция, ни писатели – распространяться не любит: информаторы. Друзья мои читатели! Если вы хотите хранить секрет, то никто, кроме вас самих не должен его знать. Сказала своей самой близкой подруге, под торжественное обещание, ни в коем случае, никому не говорить. А та сделала тоже самое, с другой своей близкой подругой... И вот секрет уже знает весь мир. В одних местах и странах больше, где меньше, но полиции всего мира всегда имеют свою сеть информаторов, внедрённых в гущу народа. В результате болтовни, интересующая полицию информация всегда рано или поздно достигнет ушей осведомителей. Рассказали кому-либо, как удачно вам удалось обмануть налоговое управление – не удивляйтесь, когда к вам придут с ревизией: сами во всём виноваты. Вербуют доносчиков везде одним и тем же, и как смерть старым методом. Карманный воришка решил лишить бумажника плотного и высокого мужчину «разинувшего рот». Внезапно, железная рука оказывается на его запястье... Набрав всяких вещей, она, видя, что никого нет, выходит из магазина не заплатив. «Одну секундочку! Вы куда?» Кто-то ведёт себя в ресторане «расковано» и задирается с вызванной полицией... Видать, у полиции намётанный глаз. Одних сразу отправляют в тюрьму (а судья потом выпускает), а с другими ведут разговор в отдельном кабинете. «Ну что с тобой делать?» «Отпустите! Я первый раз, я не то имел в виду! Я больше не буду!» «Я, может, и рад тебя отпустить, да вот протокол уже составлен – надо действовать». «Ну пожалуйста!» «Ладно, я, пожалуй, могу и выпустить, но при одном условии» ... 
Арестанта ставят перед выбором: или в тюрьму, или стать осведомителем и сообщать полиции всё, что может считаться преступным, противозаконным, просто неправильным или подозрительным. Имя, описание, адрес, в чём заключается это деяние. Если информация приводит к аресту и обвинительному приговору, то ему выплачивается премия. Если информант продолжит свою деятельность и попадётся – это его проблемы. Пусть не пытается утверждать, что он сотрудник полиции, а то загремит ещё и в сумасшедший дом. Вот так-то. Информант подписывает договор, по которому, в случае невыполнения своих обязательств или дачи заведомо ложной информации, он пойдёт в тюрьму. Его предупреждают: если товарищи по ремеслу узнают об этом, то за его жизнь не дадут и дохлой мухи. Правда, надо отдать им за это должное, полиция хранит информацию о своих осведомителях в строжайшем секрете. Информант идёт под номером, а доступ к его делу имеют лишь немногие. Большая часть осведомителей снабжают полицию, как им кажется, бесполезной и безвредной информацией и, в конце концов, от них отстают. Но есть и такие, для которых выслеживание людей стало профессией. Так как свои деньги поступают им лишь после вынесения обвинительного приговора, то стараться надо вовсю. И они часто проявляют воистину шерлокхолмовские способности узнавать всё о тех, кто привлёк их внимание. Обычно, такой тип сидит в баре – месте, где собираются, чтобы поболтать – посасывает пиво и слушает. Ему надо быть весьма внимательным и терпеливым, чтобы из потока разноречивых сведений найти те, что принесут ему пользу. Как правило, его внимание и терпение вознаграждаются. Вот с такого рода информатором предстояло встретиться Лэрри. А вы, друзья, если хотите обсудить с кем-то вещи, не предназначенные для чужих ушей, никогда не делайте это в любом общественном месте, а в баре – особенно.
Начальник отдела сказал Лэрри, что, обычно, информатора кормят завтраком или ланчем. Он может взять деньги на это под отчёт или заплатить свои, а потом у них взять копию чека и получить компенсацию. Лэрри предпочёл последнее. Как раз приближался обеденный перерыв. Ему разрешалось поесть за государственный счёт тоже. Встреча намечалась в кафе «Вестерн» в двенадцать ноль-ноль. Нужный ему субъект должен сидеть за столиком в среднем ряду у окна, противоположного входу. Никаких описаний не дали. Войдя в кафе, Лэрри увидел одинокую мужскую фигуру там, где ему и сказали. «Держит под наблюдением весь зал. Кто входит, кто выходит и, кто что делает». Лэрри подсел. «Как прикажите Вас называть?» «Зовите просто Алекс». «Что будете есть?» «Сэндвич с индюшатиной и сыром, салат, чтобы без заправки и пиво». Подошла официантка. Лэрри заказал Алексу, что он просил, а себе взял сэндвич с ростбифом и чай со льдом. Информант был высоким мужчиной лет за тридцать, мускулистый, хорошо сложенный. Может от того, что Лэрри (как и любой другой) относился предвзято к такого рода типам, а может так оно на самом деле и было, но лицо его, крупное, с крупными ртом и носом, блеклыми голубыми глазами, обрамлённое давно не стриженными белесыми волосами, казалось ему, в лучшем случае, несимпатичным. Получив, сразу же, своё пиво, он налил почти всю бутылочку в стакан для воды и жадно выпил. Потом допил остаток и, не спросив у Лэрри, потребовал ещё бутылку. Когда принесли его сэндвич, он уже расправился со второй бутылочкой и попросил третью. «Сейчас за руль сядет, подлец!» Но это было уже не его забота. Пусть его бывшие коллеги занимаются. Инструкция была брать, всё, что осведомитель закажет. А тот заказал ещё одну бутылочку. Пока ел и пил, Алекс не произнёс ни слова о деле. Лэрри терпеливо ждал. И только доевши, и допивши, тот процедил: «Я советую Вам обратить внимание на Бэрни Шнайдера. У него механическая мастерская «Шнайдер Инжениринг». Адрес найдёте в «Желтых Страницах», можете в «Белых ». Стреляет по средам с двенадцати до часу в тире на Тол Стрит. Причём, дымным порохом. Будьте здоровы» И он исчез.
У Лэрри, как и у всех у них, была цепкая полицейская память. Приехав к себе в отдел, он записал полученные сведенья, нашёл адрес и телефон мастерской. Итак, в этом запутанном уравнении со множеством неизвестных, одно из них было, вроде бы найдено: любитель чёрного пороха.  Как же ему теперь добраться до этого Бэрни, не вызывая подозрений. И он придумал. На его приборе стояла маленькая рукояточка из нержавеющей стали. Как раз запас этих рукояточек подходил к концу. Вот он и закажет их у Бэрни. Лэрри поделился с начальником отдела своим планом. Тот его план одобрил и сказал, что деньги на заказ ему возвратят. Лэрри тут же и позвонил. Назвался владельцем бизнеса – и это была чистая правда – и сказал, что ему нужно сделать партию деталей. «А у Вас есть на эту деталь чертёж?» Бэрни говорил без акцента, но, всё же, выговаривал слова как-то странно. «Нет, у меня чертежа нет. А можно, я привезу эту саму рукояточку. Вы её скопируете. Если она будет не совсем такая – не беда». «Можно и так, но лучше, если бы у вас был бы чертёж. Ну чтож, приезжайте, всё равно». Лэрри приехал в свой бизнес и спросил Виктора, может ли тот сделать чертёж на рукояточку. «Запросто!» Тот взял штангенциркуль, померил деталь и через пятнадцать минут чертёж был готов. Мастерская Бэрни находилась в одном из типовых блоков так называемого «индустриального центра». Лэрри сам, в таком же месте снимал такой же блок. Была небольшая приёмная, в которой сидела за столом немолодая уже женщина, лет пятидесяти. Справа была дверь в кабинет (и это он знал) хозяина и прямо – вход в производственное помещение. «Я Лэрри. Мы с Бэрни хотим обсудить заказ». «Сейчас». Из двери в мастерскую, на ходу вытирая руки бумажной салфеткой, вышел мужчина лет за пятьдесят, невысокий, плотный, с мясистым носом и внимательными большими серыми глазами. «Здравствуйте, это я Бэрни. Пройдемте», Посмотрев чертёж, он сказал: «Вы знаете что. Я бы на вашем месте, постарался эту деталь купить готовую. Обработка на станках стоит дорого». «Я пробовал, но ни одна мне не подходит».  «Чтож, деньги Ваши, дело Ваше».  Как правило, все переговоры о заказе начинался с показом потенциальному заказчику производственных мощностей, дабы тот мог убедиться, что заказ будет выполнен в срок и самым наилучшим образом. Лэрри был, по образованию, электронщиком и многочисленные станки на него никакого впечатления не произвели. Зато, ему тут же бросилась в глаза идущая вдоль всей стены полка, своего рода стол, на которой находились перезарядочные пресса, дозаторы для пороха, весы – всё для заряжения патронов. Не зря же он ходил в перезарядочную мастерскую! Теперь-то он кое-что в этих делах смыслил. На полочках сверху были аккуратно разложены коробочки с гильзами и капсюлями, а ещё банки с порохами, и среди них, чёрный порох, о чём свидетельствовала соответствующая надпись на этикетке. Бэрни. увидавши с каким интересом Лэрри рассматривает его перезаряжательное оборудование, сказал, чуть ли не извиняющимся тоном: «Я не знаю, как Вы к этому отнесётесь, но я любитель пострелять. Одни играют в гольф, другие марки собирают, а я, вот стреляю. Среди людей бывают и такие, какие лишь при одном только упоминании об оружии, тут же приходят в ярость. А что оно им сделало? Ведь не оружие убивает, а люди». «Не беспокойтесь. Я полностью разделяю Вашу точку зрения. Мне просто интересно из чистого любопытства, что это такое?»
«А у Вас самого оружие есть?» «Да есть парочка револьверов». «И Вы из них стреляете? Я к тому, что знаю людей, у которых есть оружие, но они или раз в год, или, даже, из него совсем из не стреляют». «Ну, я где-то между этими двумя: раза четыре в год, чтобы не забыть, как это всё делается». «А я вот стреляю чуть ли не каждый день. И если бы я покупал патроны в магазине, то мне бы на одни патроны пришлось работать. Вот я их и заряжаю, свои собственные. Гильз у меня набралось более чем достаточно, пули я сам лью. Капсюля и пороха закупаю по оптовой цене в больших количествах – вот мне патроны почти что ничего не стоят. В углу, под вытяжкой, стояла небольшая электрическая печь. «Вот тут я отливаю пули». Рядом с печью стоял небольшой пресс. «А это зачем?» «Видите ли, хотя, в принципе, я мог бы использовать эти пули сразу же после отливки, но они не только никакой точности не дадут, но ещё и ствол будут освинцовывать. Вот у меня этот пресс и я на нём калибрую пули и заполняю канавки смазкой. Вот посмотрите». И он достал из коробочки на полке несколько пуль. «Ох как это интересно! Можно мне взять их?» «Пожалуйста, берите. У меня их тысячи. А не хотели бы Вы пойти в среду в наш тир. Там уютная атмосфера, своего рода общество. Сами увидите. Я там буду в двенадцать. Поверьте, мне, это приятное, очень расслабляющее занятие. Порой мне приходится здорово поработать, если заказ срочный. Вырвешься на часок пойдёшь, постреляешь – и уже жить можно». «Я не обещаю, но постараюсь придти» «Вот и чудесно. Приходите». Бэрни пообещал посчитать, во сколько обойдётся заказ как можно скорее. На том и расстались. Лэрри поразила честность Бэрни. Лишь бы всё было по правде, он готов был отказаться от заработка. Немного сейчас таких!
Придя в отдел, Лэрри пошёл к начальнику, доложил, как идут дела, показал пули. Сообщил о приглашении в тир. «Обязательно пойдите. Купите в магазине самые дорогие патроны, чтобы показать свою неопытность. А, впрочем, вы ведь и вправду неопытны. Вы же не стреляете?» «Нет» - признался Лэрри. «Это дело Ваше, конечно. Но я бы сказал: а зря», «А Вы сами стреляете?» «Я-то? Да у меня места нет для всех этих кубков и медалей!» О пулях он сказал так: «Мастерски выполнено тем, кто знает, что он делает», Лэрри отослал эти пули в лабораторию сравнить их с той, что была найдена возле тела Тони. По пути домой он заехал в спорт-товарный магазин возле своего дома и там, в оружейном отделе, купил по пачке самых дорогих патронов 38 Спешиал. Спрятал копию чека: ему обещали вернуть деньги.  Дома он отыскал обе заводских коробки, в которых ему, в своё время выдали его револьверы. К счастью, он их не выбросил. В них, для придания себе ещё большей наивности, он и уложил револьверы. Тир находился на отшибе, в стороне от давно построенных когда-то и успевших состариться частных домов. К нему вела узкая асфальтовая дорога (лишь едва две машины могли разойтись), переходящая в гравийную площадку, в центре которой находилось сооружение из толстых брёвен, высотой никак не менее шести футов . У входа имелся навес, под которым размещались грубо сколоченные столы со скамейками по бокам.  Парковаться можно было где угодно. Лэрри вошёл, держа под мышкой коробки с револьверами. В вестибюле, типа, проход слева вёл, скорей всего, к туалетам, справа же была классная комната со сценой, столами и стульями. Справа и слева от входа, на всю стену тянулись неширокие столы, возле которых то тут, то там было с полдюжины барных стульев. Примерно в футах пяти от столов, проходила жирная красная черта, а ещё на почти таком же расстоянии от черты устроен был прилавок, высотой примерно по пояс среднему человеку. Проходы – по бокам и по центру нужны были, должно быть, для доступа к мишеням. Эти последние, на расстоянии 25 ярдов от прилавка были закреплены в железных щитах. Путь пулям преграждала двойная стена из брёвен, между которыми насыпан песок. Массивные деревянные балки перехватили бы любую пущенную под углом пулю.
Слева виднелось нечто наподобие конторки. Туда Лэрри и направился. Там, за стеклом сидел плотный мужчина лет шестидесяти. Конторка была небольшим помещением, со стеклянной стеной. Туда вела застеклённая же дверь. Это был, как бы, небольшой оружейный магазин. Там можно было купить кой-какие револьверы и пистолеты, ходовые патроны, принадлежности для чистки и всякую всячину. Тут были даже полицейская дубинка и пуленепробиваемый жилет. «Вы в первый раз?» «Да», «Почитайте правила на стене. Кстати, вы обязаны иметь защиту для слуха и глаз». Об этом Лэрри начисто не подумал. «У меня есть, я их просто забыл дома». «ОК, я Вам дам, а в следующий раз не будьте таким рассеянным». И он протянул очки и наушники. Эти последние были как раз кстати: за прилавками палили все, кому не лень, и грохот выстрелов больно бил по ушам. Правила были следующие. Стрельба велась примерно 20-25 минут. Затем, после объявления по радио, все, кто стреляют, опустошив магазин или барабан, должны вынуть магазины и оставить затвор открытым, а барабаны – откинутыми, и отступить за красную черту. Затем, тир-мастер проверяет оружие и только после этого, после команды, можно пойти к мишеням. Те, кто без команды переступят красную черту, будут лишены права на пользование тиром навсегда. Правила были разумны, ибо от их соблюдения или несоблюдения зависели жизнь и здоровье посетителей. Плата была разумной, всего три-пятьдесят. «Найдите себе свободное место и стреляйте. Но, уходя, поменяйте мишень на чистую. Кто-то это уже сделал для Вас».
Оглядевшись, Лэрри увидел Бэрни. Тот был в противоположном от конторки углу. Возле него имелось свободное место и Лэрри подошёл. Перед Бэрни лежали на прилавке два револьвера. Один из них пустой с откинутым в сторону барабаном. Бэрни взял в руки в руки второй прицелился и надавил на спуск. Из дула вырвался огромный пучок пламени и раздался оглушительный грохот. Где-то на полпути от прилавка до линии мишеней образовалось белое облако, быстро рассеявшееся. Тот пояснил: «Дымный порох». «А я-то думал, теперь патроны заряжают одним только бездымным». «И правильно думали! Это я так: блажь в голову пришла. У меня есть парочка капсюльных револьверов, пистолетов, ружьё и винтовка. Всё это стреляет чёрным порохом. А ещё есть карабин «Trap Door», копия, конечно, ну знаете такой, дверца подымается, патрон вставляется. Для него надо заряжать патроны с чёрным порохом. Вот я и подумал, а что, если в гильзу 357 магнум засыпать до краёв этого самого пороха и закатать. Как видите, получилось. Но из этого же револьвера, не меняя прицела можно и 38 Спешиал стрелять». О Лариных револьверах он сказал, что хотя они не для спортивной стрельбы, но, при достаточной тренировке, дадут неплохие результаты. Лэрри едва успел расстрелять один барабан «большего» из своих револьверов, как объявили перерыв. Он откинул барабан, вытолкнул гильзы и положил его на прилавок. «Малый» револьвер так и оставался в коробке. Они с Бэрни отступили за красную черту. На столах лежали навалом картонные щиты и мишени. Все дружно стали прикреплять мишени к щитам скобками, используя для большой скобочный пистолет-стэйплер. У Бэрни мишени были свои. «Понимаете, те мишени, что нам тут дают, для меня слишком большие. Вам пока менять мишень не надо. В следующий раз». По команде пошли к мишеням. Стенды для крепления мишеней представляли собой сварную конструкцию. Ко двум стержням-стойкам, вбитым в землю, была приварена рамка, открытая сверху. В пазы рамки и вставляли картонный прямоугольник. Посмотрев пробоины в лэрриной мишени, Бэрни сказал ему, что из него мог бы получиться стрелок, если он будет почаще тренироваться.
После перерыва, Бэрни начал стрелять из своего второго револьвера нормальными патронами, заряженными бездымным порохом. В перерывах, Бэрни рассказал, что тир принадлежит местной полиции, но они, для покрытия расходов и для полного использования заведения, пускают и общую публику. Для тренировки полицейских тут есть отделение, куда, впрочем, всех тоже пускают. Когда строили этот тир, Бэрни помогал чем мог. Держатели для мишеней – это он придумал и сам же изготовил. Не стеснялся браться за молоток, кисть и лопату. За это он получил пожизненное право бесплатно пользоваться тиром. Бэрни пообещал прислать ему во что обойдётся заказ как можно быстрее. На том и расстались. Действительно, ещё через несколько дней пришёл счёт, в котором были подробно расписаны, на что и куда пойдут расходы, включая рабсилу. Лэрри условия принял и послал требуемый на покупку материалов задаток. А ещё через несколько дней, из лаборатории был получен результат: пуля, найденная возле тела Тони Де Вера, и пули, присланные на анализ, изготовлены из очень похожего материала и откалиброваны на одном и том же прессе. Короче, Тони был убит одной из бэрниевых пуль. Казалось бы, всё ясно, поезжай, бери преступника – и дело закрыто. Но оно как-то не укладывалось в голове, чтобы этот честный, тяжело работающий человек, вдруг убивает совсем незнакомого ему человека, безвредного и беззаботного гуляку. За что? Ладно, если допустить, что дела у него в бизнесе идут плохо и кто-то, узнав об этом, та же Лора или кто ещё, нанял его. Допустим. Но Бэрни никак не походил на идиота, взявшего на такое дело свои патроны, да ещё заряженные чёрным порохом. Он бы купил их в магазине и выставил в счёт нанимателю.
Лэрри решил собрать информацию о Бэрни. Вот что он узнал. Отец Бэрни в 1933 году, когда Гитлер пришёл к власти в Германии, успел уехать с семьёй в Сан Пауло, Бразилия. Бэрни и родился в этой стране. Евреев в Бразилии не убивали и в концлагеря не бросали, но атмосфера в стране была к ним далеко не дружелюбной. Вот почему Шнайдеры сразу же подали заявку на иммиграцию в США. Через лет несколько, им дали визу. Ганс Шнайдер был очень умелым станочником и с работой у него проблем не было. А когда США вступили в войну, он, взявши ссуду, открыл свою мастерскую и стал делать высокоточные детали для авиационной, танковой и других видов военной промышленности. Из трёх детей Ганса, один только Бэрни проявил склонность к станочному делу. Отец постарался научить его всему, что он сам знал и умел. Вскоре тот превзошёл своего учителя. Репутация мастерской была безупречной: высочайшее качество при весьма разумной цене. И когда отец отошёл от дел, Бэрни унаследовал не только мастерскую, но и всю клиентуру. И теперь ему время от времени подкидывали сверх высокоточной детали для ракет, самолётов и космических кораблей. Лэрри узнал у поставщиков: Бэрни всегда платил аккуратно и вовремя. Никаких задолженностей у него никогда не было. У расчётчика он узнал, что доход у Бэрни, пусть не огромный, но был достаточный и стабильный. Так что у Бэрни не могло быть ни мотива, ни даже времени на совершение убийства. Лэрри решил доказать невиновность Бэрни. Он приехал в мастерскую. «Что случилось? У меня всё в порядке с Вашим заказом». Он показал на станки-автоматы, из которых одна за одной вылетали рукояточки. Лэрри тут же выписал ему чек на оставшуюся сумму заказа. «Нет, всё намного серьёзней. Я, конечно же, владелец бизнеса. Но я, по совместительству, ещё и следователь Отдела Убийств Шерифского отдела. Дело в том, что Вашей пулей был убит человек» ... «Я никого не убивал! Вы можете взять моё оружие и проверить!» - кипятился Бэрни. «Пожалуйста не горячитесь. Я тоже в это верю, Вы невиновны. Но это следует доказать. Проверка Вашего оружия нам не даст ничего. Вы ведь сами знаете, как легко добыть револьвер, а потом избавиться от него. Вы бы лучше вспомнили, где Вы были 24 июня в десять часов утра?» «Как я могу вспомнить! Вы сами видите, сколько у меня дел. Постойте, какой-то день то был тогда?» «Среда». «Обычно, по средам. я утром езжу в Манюфэкчуринг Сити за инструментом», «Вот и чудесно! Я ведь сам в бизнесе и знаю, Вы должны хранить копии чеков для Вашего расчётчика. Найдите её». «Дебра! Принеси копии чеков!»
Жена Бэрни, та самая в приёмной была и секретаршей, и кладовщицей, и ещё, в добавок к этому, учётчицей. Она принесла папку и Лэрри быстро нашёл нужную бумажку. Оставалось только проверить, был ли там сам Бэрни, или прислал кого: ведь доказательства должны быть неопровержимы. У Бэрни была копировальная машина и Лэрри сделал себе копию. «Теперь насчёт пули. Давали ли Вы кому-нибудь свои пули?» «Обычно, я никому ничего не даю. Я не жадный, но, Вы сами видите, что может произойти. Вот и произошло! Стойте! Я вспомнил. Как Вы сами видели, у нас там в тире, своего рода общество. Все друг друга знают. Так вот, мы и, время от времени, устраиваем неформальные соревнования с выдачей призов. На эти призы все дают кому чего не жалко. Вот я дал на это жестяную коробку из-под печенья с тысячью своих пуль. Сам я придти не смог: внезапно получил срочный заказ. Так что сказать, что стало с моими пулями, я не могу». Но это легко было проверить. Придя в отдел, он немедленно позвонил на инструментальную базу. На копии чека было набито число, время и имя клерка. Лэрри позвал её к телефону. Та сказала, что давно знает Бэрни и в тот день именно он приезжал на базу. Время на чеке проставлено было девять-тридцать. То есть, Бэрни никак бы не смог добраться до дома Тони к десяти часам. Даже если он и захотел. Невиновность Бэрни была доказана. Теперь оставалось узнать, что стало с пулями и как одна из них попала к убийце. Но сначала следовало поставить вопрос: кто пытался подставить Бэрни? Алекс, осведомитель №23. Из этого вытекает, что он либо знает, кто настоящий убийца, либо это он сам убил Тони. В отделе кадров, куда Лэрри обратился за информацией об осведомителе №23, мотивируя тем, что тот подозревается в убийстве, ему в выдаче такой информации наотрез, категорически отказали.
Лэрри обратился за помощью к начальнику отдела, объяснив ему в чём дело. «Вы понимаете, Лэрри, хотя, конечно, получается глупо, но они правы. Если такого вот информатора высветить, то он долго не проживёт. А потом, его родственники и ещё кто, будут судить отдел за разглашение личности убитого. Абсурдно, но такова реальность наших дней!» «Ладно – сказал Лэрри сердито и упрямо – всё равно это я узнаю. Устройте только мне с ним встречу». «Это я смогу». Встречу назначили в том же кафе и в то же время. Лэрри заметил, провокатор был хитрый и осторожный зверь, старающийся быть как можно незамеченным. Он заказал себе самое дорогое блюдо из меню и пиво, которое поглощал в количествах неимоверных. Лэрри сидел со своим сэндвичем и чашкой кофе, терпеливо ожидая, пока Алекс нажрётся. Рыба уже заглотала крючок и никуда не денется. Закончив, наконец, есть и пить, Алекс нагло уставился на Лэрри – чего, мол тебе? «У нас есть все основания полагать, что во время убийства Тони Де Вера был использован глушитель. Не располагаете ли Вы какой-либо информацией по этому поводу?» «Нет, я ничего Вам сообщить по этому поводу не могу. Но, думаю, такому специалисту, как Бэрни, ничего не стоит, если надо такой сделать». И он исчез. Лэрри накрыл две из пустых бутылочек пива, стоящих на столе, заранее приготовленным прозрачным мешком для вещественных доказательств, закрыл мешок и спрятал в портфель. Придя к себе, он тут же пошёл в дактилоскопическую лаборатории, попросил снять с бутылочек отпечатки пальцев и выпечатать в нескольких экземплярах. Затем он пошёл к полицейским художникам и там ему сделали, по словесному описанию, портрет «Алекса», и при том настолько точный, что он мог бы поспорить с любой фотографией. Лэрри, как и любому другому «помощнику шерифа», было положено поквартально какое-то количество перезаряженных боеприпасов для тренировки. Но он, ни разу своей этой льготой не пользовался. Теперь же, он пошёл в оружейную, и там, проверив по ведомости, ему без разговоров выдали четыре пачки патронов. С этим и портретом провокатора, он направился в тир. На этот раз он был оборудован намного лучше: запасся наушниками и очками, а ещё великолепным морским биноклем, чтобы, не ожидая смены мишеней, знать результаты. Бинокль ему выдали в транспортном, а потом, в суматохе, связанной с ранением и переводом, забыли забрать.
В тире, он уплатил за место и стал стрелять. Занятие это было, пожалуй, было не таким уж и плохим. И Лэрри подумал: он придёт сюда ещё и не один, а с женой и дочерями, как это делали некоторые из посетителей. Дождавшись перерыва, он обратился к стреляющей публике. «Я следователь шерифского отдела и расследую убийство. Мне нужна ваша помощь. Собрались вокруг него. Подошёл и тир-мастер – «Чтож Вы сразу не сказали? Мы с полицейских плату не берём». Ларри показал портрет осведомителя и спросил, не видели ли его здесь. Видели. Тут подошёл высокий, лет шестидесяти мужчина, плотный с крупными чертами лица и седыми волосами. «Я его вовек не забуду! Тут было мероприятие с призами. Ну я выиграл тысячу пуль» ...» «Которые отлил Бэрни?» «Да, а откуда Вы знаете?» «Работа у меня такая, всё знать. Расскажите пожалуйста подробней». «Ну так вот, подходит ко мне этот - он ткнул пальцем в портрет - и говорит: продай мне, сотню даю. Эти пули стоят двадцатку, ну тридцатку, самое большее. Что я враг себе?» Итак, у Лэрри уже было уже достаточно доказательств, чтобы затребовать у судьи ордер на арест провокатора. Но кого арестовывать? Ни настоящего имени, ни фамилии, ни адреса у Лэрри не было. Но и это не преграда! Получив отпечатки пальцев, он немедленно отослал в ФБР одну из копий. Он знал: ответа придётся ждать несколько месяцев: преступлений по стране тысячи и заявки рассматриваются в порядке поступления. Но Лэрри решил не ждать, а попытать счастье в местных правоохранительных агентствах. Начал он со своего отдела. Потом он обратился в полицию «столицы» графства  и пару городов вокруг неё. Вскоре из картотеки отпечатков пальцев пришёл ответ. Да, отпечатки, предоставленные на рассмотрение, совпадают с отпечатками пальцев некоего, ранее арестованного, Александра Стивена Сэндерса.
Теперь Лэрри был уже на коне. В первую очередь он затребовал информацию об осведомителе из DMV (Department of Motor Vehicles – Департамента Моторных Экипажей). Странно, никаких нарушений. Но уже адрес, телефон и номер прав. И то дело. Затем затребовал его дело в своём отделе. Бывший морской пехотинец, он служил в Германии. За какие-то грязные делишки (какие – в деле не говорилось) был с позором отчислен из Корпуса Морской Пехоты. Перебивался случайными и непостоянными заработками. Однажды в кафе вёл себя шумно, а когда вызвали на него полицию, задрался с приехавшим расследовать дело «помощником шерифа». Был за это арестован и.… выпущен: «помощник шерифа» отказался от обвинений в адрес Сэндерса. Понятно, что его завербовали. Больше он шерифским отделом не арестовывался. Когда Лэрри ввел имя Алекса в информационные отделы полиций вокруг места проживания, указанного в его водительских правах – опять удача. Из полиции небольшого соседнего городка сообщили: некая Алексис Блеохер звонила им по поводу «домашнего диспута» с Сэндерсом. Но когда прибыла полиция, они в это время как-то поладили и ареста не последовало. Об Алексис было сказано, что она официантка в ресторане Норзерн Экспоуже. Алексис была женщиной лет под двадцать пять, хорошо сложенной. Её лицо, белое, чисто англо-саксонского типа с голубыми глазами и копной великолепных рыжих волос можно было назвать даже миловидным, если бы не следы бурной жизни, плохо скрытые косметикой и какое-то ****ское выражение, застывшее на нём.
Она не поинтересовалась по какому поводу Лэрри расспрашивает её о Сэндерсе – ей, видно, это было безразлично. Познакомились года три назад. С тех пор живём in-and-out (туда и назад). «Он так ничего. И петух у него здоровый. Но только вот у него в самый неподходящий момент осечки случаются. А я женщина горячая и мне мужика надо. Прогоню. Ну, понятно одна не остаюсь. Но вот одно только странно: он всегда проведает с кем я, как зовут, где живёт... Да какое твоё дело! Не можешь сам – дай другому. Потом приплетётся, как побитый пёс. Хвост поджат. Ну жалею, беру его опять». «Как Вы думаете, чем он занимается?» «Не знаю, но думаю, что он продаёт что-то на комиссионных началах. Когда у него совсем ничего нету, а когда и полно...»  «А за что вы поругались прошлый раз, когда полицию вызывали?» «А! Из-за Тони». «Какого Тони, ни этого ли?»  Лэрри достал из портфеля фотографию убитого. «Во-во! Он самый!» «А что у Вас ним было?» «Да ничего особенного не было, Как всегда. Поеблись пару неделек и разбежались. А потом из газет узнала: его какой-то гад убил! А жаль! Такой был ёбарь! У меня таких ещё не было и уже, я боюсь, не будет». «Как Вы с ним познакомились?» «Тоже просто. Он у нас с кем-то встречу назначил. Ну сел за столик, заказал чашечку кофе. А тот не пришёл. Ну я подошла, а он за кофе заплатил, а ещё сверху пятёрку дал. Что так, спрашиваю. А он: пришёл бы мой клиент, заказали бы завтрак, ты б чаевые получила. А так тебе ничего не досталось. Вот и возьми пятёрку. Таких я ещё не встречала... Ну, слово за слово – вот и получилось». «Где вы встречались?» «У него комната была всегда в мотеле 7-19». «Вы говорите, связь продолжалась несколько недель?» «Да, через так недельки три он мне и говорит: ты ведь получила удовольствие, и я тоже получил удовольствие – и будя. Ну чтож, я, действительно, удовольствие получила! У меня к нему претензий нет. А тут этот. Шлюха, мол, сука падла, ****ь, проститутка! Я его никогда раньше таким не видела. А чего, спрашивается? Что я ему жена или кто?  А хоть бы и жена – я тоже человек. Мне тоже надо...  Думала: прибьёт... Полицию вызвала. А он, вдруг: я, мол, ничего. Я так, погорячился». «А за других, он тоже Вам такие скандалы устраивал?» «Вот в том то и дело, что нет. А тут, вот вдруг, его прорвало...»
Итак, Алекс знал Тони. Все улики были налицо. Оставалось только узнать, на что, в самом деле он жил. Ведь за информацию ему платили лишь только после обвинительного приговора на базе предоставленных им доказательств. Лэрри тогда решил опросить людей, признанных виновными в суде с помощью Алекса. Все они независимо один от другого рассказали похожую историю. Провокатор связывался с ними и говорил: вот у меня есть на вас такой и такой материал. Если вас осудят, я получу столько-то. Предлагаю выкупить материал, причём я готов спустить сотню-другую. Эти люди не захотели попасть в лапы шантажиста, ибо знали, что такой от них никогда не отстанет. Каждый раз, когда ему будут нужны деньги, он придёт к ним опять и опять. Они получили разные сроки, часто условно или штрафы. Теперь всё это позади, и они могут жить спокойно. А, сколько таких, подумал Лэрри, кто согласился «выкупить» свой материал. Теперь можно было уже закругляться. Дело подходило к концу. Лэрри послал письмо на адрес Алексис, тот, что числился в его водительских правах, где прилагалось провокатору явиться в шерифский отдел для «разговора». В случае неявки будет выдан ордер на его арест. Лэрри тщательно к этой встрече подготовился. Комната для допроса была оборудована аудио и видео магнитофонами. В назначенные день и время, Алекс явился, как ни в чём ни бывало. Его ничуть не удивило, что Лэрри вычислил его аут. Он нагло и спокойно уселся в кресло, на которое ему указали.
«Александр Стивен Сэндекс! Получается, что не Бэрни, а Вы убили 24 июня в 10 часов утра, Тони Де Вера в его резиденции». «Я и убил» - охотно согласился он и странная ухмылка промелькнула в уголке его губ. «За что?» «А!  Бабу он мою... у меня увёл». «Вы знаете, ваша Алексис постоянством своих привязанностей никак не отличается. У неё были и другие. Почему Вы убили именно Тони?» У Алекса на лице появилось сердитое выражение. Он сказал с неподдельной злобой: «Богатый, только ему птичьего молока не хватало! Жену его Вы бы видели. Какая красавица, а он на мою бабу позарился! Вот меня зло и взяло». «Расскажите, как Вы его убили и каким способом». «Да очень просто. Приехал туда, оставил машину в ближайшем торговом центре. Одел голубую рубашку, ну такую, как на бензоколонках носят. А револьвер...» «С глушителем». «...да, с глушителем, положил в коричневый мешок из супермаркета. Никто на меня внимания не обратил. Подумаешь, идёт механик с колонки, несёт свой завтрак...  Ну подхожу, а он там что-то строгает. Увидел меня, подошёл, спрашивает: «Могу Вам чем-то помочь?» «Вы Тони Де Вера?» «Я». «Да, можете». Тут я руку протянул и прямо из мешка выстрелил. Вот и всё. А потом я не спеша ушёл. Зашёл за угол, рубашку поменял. Дошёл до своей машины и уехал». Такую подробность мог знать только убийца: в ране, действительно, обнаружили кружочек от коричневого бумажного мешка. «Где Вы взяли деньги на револьвер и глушитель? На чёрном рынке револьвер может стоить никак не меньше трёх сотен, а глушитель ещё больше. А у Вас даже на завтрак нету». Провокатор обиделся. «Я если не упускаю возможности пожрать за государственный счёт, то это не значит, что у меня денег нет. У меня бывает, иногда, порядочно», «Когда кто-нибудь у Вас «выкупает» материал против себя. Тогда и пули можно за сотню купить». «Хотябы и так. Я-то ведь не настаиваю. Хочешь-не хочешь. Ваше дело». «Как Вы вышли на Бэрни?» «Да очень просто. Я ведь как работаю (!?). Прихожу в бар, беру бутылочку пива, сижу и слушаю, а всё что там услышал, мотаю на ус. Память у меня хорошая, всё в уме и держу. Ну вот, сидят двое, пьют, разговаривают. Есть, вот, такой Бэрни. Хороший он человек, хотя и еврей... Эти евреи думают, что их все любят...  В бары они не ходят, времени нет: сидят в своих офисах, лабораториях, мастерских... а зря! Пойти бы им, да послушать что о них говорят...  Мне, лично, наплевать кто он, еврей или ниггер, или мексиканец... Ладно. А ещё, вот, говорят, чудак! Чёрным порохом стреляет. Короче, я всё это выяснил. Как – долго рассказывать, но у меня свои есть методы. А я как раз, Тони этого ликвидировать собирался. Вот, думаю, есть такая возможность и дело сделать, и на кого-то свалить...» «Как Вы зарядили патроны? Про пули я знаю, но надо иметь ещё и оборудование для зарядки. У Вас, думаю, его нет». «Вот и зря думаете. «Оборудование» это, в простейшем виде, за 7 долларов можно купить. Вот я и пошёл, купил чёрного пороха, набор этот и сотню гильз с капсюлями». «Где револьвер, глушитель и остаток патронов?» «А уж этого я вам никогда не скажу. Я вижу, Вы неплохой сыщик. Вот и ищите».
«Александр Стивен Сэндерс! Вы арестованы по подозрению  в убийстве Тони Де Вера. Вы имеете право хранить молчание, ибо каждое Ваше слово может быть использовано против Вас в Суде Закона...» Лэрри одел на Алекса наручники и вызвал «помощника шерифа» в форме, для доставки его в суд. И сам, подготовив все необходимые материалы, пошёл туда тоже. Судья внимательно выслушал Лэрри, просмотрел видеозапись и.… приказал тут же освободить Сэндерса: Лэрри обязан был прочесть ему его права обвиняемого (Правило Миранды) ещё до допроса. А так, процедура допроса и ареста нарушена и, по закону, обвиняемый должен быть выпущен, даже если его вина очевидна... С провокатора сняли наручники. Прежде чем исчезнуть, он снисходительно глянул на Лэрри. Не торжествующи, а именно снисходительно. И всё та же ухмылка скривила его губы...  Все наперебой утешали Лэрри. Всякое бывает. Не надо отчаиваться. Ведь он, в конце концов, раскрыл это преступление и нашёл убийцу. Даже сам начальник отдела пришёл. «Я в этом деле всю жизнь провёл и скажу вот что. Нет ничего хуже безнаказанности. Если в одном преступнику удаётся слететь с крючка, то он будет думать, что ему всё можно и обязательно ещё что-нибудь натворит. Вот тогда мы ему это припомним». А Лэрри, хоть и был расстроен чрезвычайно, но и не отчаивался. Опять-таки, дело не казалось ему таким уж безнадёжным. Конечно, арестовать Алекса по этому обвинению уже больше нельзя. Но вот если будет выдвинуто другое обвинение...  В самую первую очередь, мотив для убийства – это чушь! Сколько у Алексис было ёбарей –  из них ни одного он и пальцем не тронул, а только Тони. Стоп! Как ни хитёр Алекс был, а он проговорился. Насчёт тонины жены. Так! Единственно, чем Тони отличался от всех остальных – это тем, что он был богат. И если с ним что-то произойдёт, его жена станет богатой вдовою... Это уже лучше. Завтра же он поедет к Лоре. Скажет, что убийца найден и, хотя его по чисто техническим причинам не удалось привести к ответственности, но им известно, кто он такой. Покажет ей фотографию Алекса, посмотрит на её реакцию и спросит видела ли она его когда-либо и, как она думает, за что он мог убить Тони. Скорее всего, она ответит, что никогда такого не видела и теряется в догадках о возможном мотиве убийства. И это будет ложь. Просто не может быть, чтобы она не знала о бесчисленных изменах мужа. Даже если бы она захотела не знать, так ей «добрые люди» это сказали... ОК!  Он сделает такой же, как и Алекса портрет Лоры. У подруг узнает места, где она бывает, обойдёт их и выяснит, не видели ли там Лору и Алекса вместе... Он это дело размотает - и тогда заказное убийство – это тебе не убийство из ревности!
    Утром Лэрри как всегда встал рано, принял душ, побрился. И вдруг звонок. Звонил начальник отдела. «Приезжайте немедленно! Поедете на дом к Де Вера» «А что случилось?» «Лора убита». У резиденции Де Веров пылало море огней, синих и красных, многочисленных полицейских машин. Лэрри и приехавших с ним ещё двух детективов пропустили вовнутрь. Лэрри со своей командой (теперь он был самый главный в расследовании) поднялись наверх в хозяйскую спальню. Лора лежала на спине в огромной кровати, совсем голой. Красивые руки и стройные длинные ноги её были раскинуты, а между аккуратными грудками виднелась небольшая дырочка. Лэрри не раз доводилось видеть и не таких красавиц, раздавленных в лепёшку в автомобильных катастрофах, и это зрелище ему представлялось совсем уж мирным и безобидным. В этот момент эксперты уже почти закончили свою работу. Лэрри попросил показать ему пулю. Это была так хорошо ему знакомая бэрниевая пуля с тупым концом (wad cutter), которую тот отливал специально для стрельбы в цель. Но и телу она могла тоже нанести тяжкие повреждения. «Стреляли дымным порохом». «Да, а как Вы знаете?» «Знаю. Где здесь телефон  ?»  Этот был прямо тут, на ночном столике при кровати. Лэрри набрал номер начальника отдела. «Я имею очень веские основания подозревать в убийстве Лоры Де Вера Алекса Сэндерса. Пожалуйста, постарайтесь его разыскать и задержать. Фотография в папке с делом на моём столе». Он собрал у присутствующих информацию по делу. Вот что они доложили.
Тело Лоры нашли дети. По утрам они, обычно, приходили к родителям в их спальню. В этот раз, старший, сообразил: произошло что-то неладное. Он бросился к телефону и набрал 911, как его учили. На все расспросы диспетчера, он плакал и всё время повторял: «Мами, мами». Решив, что у «мами» какой-то припадок, или же произошёл несчастный случай, диспетчер прислала парамедиков . Дверь была заперта изнутри. Её хотели взломать, но смышлёный пацан сумел открыть замки. Увидев такое дело, они тут же вызвали полицию. Медэксперт доложила: Смерть произошла между двумя и четырьмя часами. Лора не была изнасилована. Выстрел был произведен с расстояния не больше фута. Ни ожога, ни колечка нагара вокруг раны почему-то нет. «Глушитель» - подумал Лэрри. Эксперты работу закончили и тело увезли. Лэрри и его команда начали обыск. На ночном столике лежали кольца с бриллиантами, дорогие браслет и колье. Ничего из этого взято не было. Не было и следов взлома. У убийцы был ключ или отмычка. А ещё на столе стоял бокал со следами красного вина и лежала начатая упаковка снотворных таблеток. Видно, у покойной была проблема уснуть. Приподняв подушку, Лэрри обнаружил под ней небольшой пистолет. Для Лэрри он ничем не отличался от множества таких, какие можно увидеть под стеклом прилавка любого оружейного магазина. Но баллистика этот пистолетик заинтересовал чрезвычайно. «Шестнадцать лет работаю, а с таким мне ещё встречаться не приходилось».  Он пояснил: «Такие пистолеты выпускали в Германии ещё до Второй Мировой войны. К нам их не импортировали и в продаже их никогда не было. Должно быть кто-то привёз с войны». (Впоследствии так оно и оказалось: пистолет привёз с войны дедушка и подарил Лоре, на двенадцатилетние.) Зазвонил телефон. Один из детективов поднял трубку и сделал знак Лэрри. Это был начальник отдела. «Нашли Вашего Алекса». «Да! И где же он?» «Сидит мёртвый в своём автомобиле. Пусть ребята сами справляются, а за Вами я уже выслал машину, и она прибудет минут через десять. Вы нужны там».
В большом торговом центре, на отшибе стояла потрёпанная Шевроле-Камеро. Провокатор сидел, навалившись грудью на руль. За левым ухом красовалась такая же, как и у Лоры, аккуратная дырочка. На полу машины – успевшая почернеть лужа крови. Пуля была бэрниевая, но порох – нормальный, бездымный. Перед ним был коричневый пакет. В нём оказались нарезанные в размер долларовых купюр листки чистой бумаги. Смерть наступила между восьмью и десятью утра, то есть совеем уж недавно. Выстрел был с расстояния где-то фут и опять-таки ни ожога, ни дымового кольца. Глушитель. Видимо убийца вручил провокатору пакет, якобы с деньгами, а когда тот бросился проверять содержимое и на секунду потерял бдительность, ему выстрелили в затылок. Тело Алекса обнаружил пацан-школьник, подрабатывающий в супермаркете. Его внимание привлекла стоящая неподвижно на отшибе машина и он, из чистого любопытства решил проверить. Собирая коляски, покатил ближе и, увидев такое дело, понёсся к себе в магазин и вызвал полицию. Коронеры  были уже здесь. Лэрри обыскал убитого, забрав содержимое его карманов. Ключи были в замке. Лэрри взял их и открыл багажник. Там были скудные пожитки, уложенные в военного типа саквояж, мешок с форменными рубашками разных типов, револьвер с надетым на него глушителем и длинная связка всяких ключей и отмычек. Вот как он зашёл ночью в дом к Лоре. В коробке из-под гильз - несколько люжин патронов, наверняка заряженных дымным порохом. В бумажнике обнаружились водительские права на разные имена и выданные в разных штатах. А вот денег было совсем мало, очень мало. Вот поэтому-то он так кинулся к пакету...
С убийством Тони Де Вера, почти всё было ясно. Оба виновника – заказчик и исполнитель – мертвы.  Оставалось только найти последнего актёра в этой драме. У Лэрри были весьма чёткие соображения по этому вопросу. Судя по одинаковости во всех трёх случаях, был использован револьвер с глушителем одного и того же типа. Всё походило на то, что «Алекс» шантажировал того, кто изготовлял или продавал эти глушители (а, может, и то, и другое вместе). Убив Лору, Сэндерс надумал скрыться и запросил крупную сумму. Не желая больше идти на поводу у шантажиста, может просто не имея такой суммы – кто знает – «народный умелец» решил раз и навеки «расплатится» с шантажистом. Один из глушителей был теперь в руках следствия. Как он был устроен и как работал – этим должны заняться специалисты. Внешне же он представлял собой грубо проточенный на большой подаче цилиндр из серого чугуна с небольшим отверстием в торце. Для крепления к стволу револьвера, сзади срезан был кусок с два дюйма длиной. В обоих частях проделана была канавка для мушки, после чего отрезанный кусок присоединялся к телу глушителя четырьмя винтами с внутренним шестигранником в головке. Так как мушка оказалась скрытой, то для прицеливания сверху была профрезерована неглубокая канавка. Впрочем, так, как эту систему до сих пор применяли, прицел нужен не был. После изучения глушителя эксперты пришли заключению: прибор этот весьма интересной и оригинальной конструкции. До сих пор, глушители этого типа властями не изымались. Вот и всё. Не густо. Было ясно только, что «мастер глушителей» находится в ихней местности и имеет механическую мастерскую. Работа есть работа и все мастерские в округе им придётся проверить (кроме, разве что, бэрниевой). Но в самый разгар работы «мастер глушителей» неожиданно попался. Его случайно поймали на попытке реализовать свою новую продукцию – авторучку-пистолет, мастерски сконструированную и, как глушитель, оригинальную. Когда пришли с обыском в его мастерскую, сразу же нарвались на глушители. Их было много всяких и разных, на пистолеты всех типов и калибров. Были и стволы с резьбой на конце для навинчивания глушителя. Такой ствол легко было установить вместо стандартного фабричного и также легко снять и заменить на стандартный. Всё это было в различных стадиях изготовления. Нашли и глушитель на револьвер, точно такой же, как был найден у Алекса и револьвер, из которого тот был убит. А ещё, штук пятьсот бэрниевских пуль и ещё несколько сотен патронов 38 Спешиал, заряженных ими.
Под давлением неопровержимых доказательств, наш «оружейник-любитель» (его звали Джон Петерс) во всём признался. Вот что он рассказал. Джон владел, как Бэрни, механической мастерской, и, конечно, выполнял любые заказы, коль скоро ему удавалось их заполучить. Но главную статью дохода составлял ремонт оружия, с изготовлением, если потребуется, поломанной или изношенной детали, покупка которой в торговой сети не представлялось возможным. Лицензии Оружейных Дел Мастера (Gunsmith) у него не было: такого рода специалисты всегда находятся под наблюдением властей, а он не хотел привлекать к себе излишнего внимания. Ибо занимался ремонтом, в основном, нелегального оружия, такого как привезенные с войн пистолеты-пулемёты и карабины типа А-2. Кроме того, он «модернизировал» так называемое «полувоенное» оружие так, чтобы оно могла стрелять очередями. И - читатель уже знает – изготовлял глушители и дополнительные стволы под них. Денег это приносило куда больше, чем валы, втулки корпуса и другая дребедень, обычно, заказываемая в механических мастерских. Понимая, за такие дела его по головке не погладят, Джон был очень осторожен в выборе своих клиентов. К нему попасть мог только тот, кто имел рекомендацию от людей, пользующихся у него доверием. Он и сам не мог толком сообразить, как провокатору удалось усыпить его бдительность и заказать глушитель на револьвер. Никто не ставит глушители на револьверы, тем не менее воля заказчика - превыше всего. И он заказ выполнил, а заодно сделал ещё один такой: а вдруг найдётся такой же чудик, как этот. Алекс оплатил заказ и исчез для того, чтобы появиться опять через несколько дней. Он представил себя тайным осведомителем полиции. И у него в руках веское и неопровержимое доказательство против Джона. Всё, связанное с оружием вызывает болезненную реакцию властей, и он сам знает, какие могут быть последствия. За эту информацию, он рассчитывает получить пять тысяч, но готов за четыре с половиной «уступить» её Джону. После некоторых размышлений, тот решил заплатить шантажисту, сторговав пятьсот с требуемой суммы. Некоторое время Алекс его не беспокоил.
Потом появился: нет, денег он не требует, ему надо револьвер под глушитель, который он ему сделал раньше. Джон скупал оружие у алкоголиков, наркоманов и тех кому позарез нужны были деньги, за бесценок, и после переворонения и, если требовалось, мелкого ремонта, перепродавал очень выгодно на чёрном рынке. Так что такой у него нашёлся. Алекс принёс ему восемь десятков очень хороших пуль в 38-м калибре. Ими он зарядил несколько сотен патронов. И вот, в полвосьмого тот явился к открытию в его мастерскую и сказал, что срочно нужно пятьдесят тысяч, которые он потом отдаст. Джон ответил: таких денег у него отродясь не было, и он может насобирать только пять. Сошлись на пятнадцати. Сейчас он поедет к кое-каким друзьям, одолжит у них. А в девять часов открывается банк. Там он возьмёт недостающую сумму. Пусть Алекс ждёт его, в полдесятого в торговом центре возле банка. Никуда ехать Джон не собирался. Шантажист от него никогда не отстанет. И когда деньги кончаться, то он будет требовать ещё. И у кого? У Джона же, ибо он был наиболее уязвимым. Нет!  С этим надо покончить раз и навсегда! Джон нашёл глушитель и присоединил его к револьверу. Вся операция должна быть проведена за считанные доли секунды и времени для поиска гильзы у него не было. Зарядил револьвер патронами с пулями, которые дал ему Алекс. Это, как он потом признал, была его первая ошибка (вторая заключалась в том, что он не избавился от орудий убийства). Затем он нарезал 150 листков бумаги в размер долларовой купюры и это положил в коричневый мешок. Джон понимал провокатор – хитрый и осторожный зверь. К тому же, оружие у него могло быть при себе и наготове. Поэтому, надо не упустить того момента, когда тот кинется к пакету проверить и сосчитать «деньги». Как мы уже знаем, Джон момента не упустил...
Дело, в основном, было завершено и все три убийства раскрыты. Сослуживцы поздравляли Лэрри. Но его самого не покидало чувство невыясненности того, что на самом деле произошло. Не была, например, доказана, причастность Лоры к смерти Тони. А принцип «кто больше всех от этого выгадает», взятый сам по себе, не работает. Вот он и решил проверить свою версию. В дорогом магазине Блумендэйл подтвердили: Лору и Алекса видели вместе. Они о чём-то беседовали минут с полчаса. Теперь у Лэрри не оставалось больше сомнений. Узнавши всё о Тони и увидев Лору, Алекс решил, что это случай поправить свои финансовые дела. Он легко выяснил Лорины привычку и перестрел Лору в магазине. «Ваш муж в данный момент мило проводит время с моей бабой». «Что нового?» - ответила Лора устало. Провокатор выразил ей своё сочувствие и сожаление о том, что такая красивая леди должна страдать от мужа, не способного оценить её красоту (Вы бы видели с кем он Вам изменяет). И так, по слову, он привёл разговор к мысли, что если Тони будет устранён, то она ещё может устроить свою жизнь с человеком, который будет любить её беззаветно. И тот, кто это устроит заслуживает вознаграждения. Скорее всего, Лора ответила: да, этот человек заслуживал бы... Это был сигнал к действию. У него уже был глушитель и надо дать ему применение: зря что ли платил! Оружие для него проблемой не было – там же и возьмёт. Проблема была не попасться и повести следствие по ложному следу. Тут-то он и достал с полки своей памяти разговор про Бэрни...
Выйдя из здания суда, Алекс пошёл на стоянку шерифского, отдела, совсем в несколько сот ярдов от суда, где ранее оставил свой автомобиль. И направился он прямо к Лоре. Та не смогла скрыть своего удивления: считала, что он скрывается где-то или уже арестован и сидит. Он просветил её, рассказав, что произошло. Он теперь свободный человек, но ему позарез нужны деньги, тысяч двадцать, но он согласится и на пятнадцать. На это Лора ответила, что у неё свободных денег пока нет, разве что на текущие расходы. А появятся лишь тогда, когда она получит за Тони его страховку жизни. Оставьте мне свой номер телефона, чтобы я могла Вас найти, когда это произойдёт. И тогда мы поговорим. «Мне нужны деньги сейчас, а не когда-нибудь! Одолжите, а потом отдадите со страховки!» «Мне очень жаль, но все, кого я знаю в такой же ситуации, как я сама». Алекс был вне себя от ярости. Он понял, что нарвался на хитрое и расчётливое существо, подстать ему самому. «Можете пойти и пожаловаться на меня в полицию или подать в суд». Издевалась откровенно.  Он было кинулся к ней, но тут на свет появился пистолетик. «Стоять! А то я сейчас выпущу в Вас всю обойму, позвоню в полицию и скажу, что Вы приникли ко мне в дом и пытались меня изнасиловать. И не смотрите, что он в 32-м калибре. Я умею метко стрелять. Меня дедушка ещё в детстве научил». Алекс знал: так оно и будет. И он ретировался. Всё внутри его кипело. «Ах она сука! Избавилась с моей помощью от мужа, не заплатив и пенни, и теперь устроит себе шикарную жизнь! Ну нет! Ты плохо меня знаешь, тварь! Не мне, так и не тебе!»  На решение Алекса убить Лору повлияла ещё одна мысль: ведь она может точно таким же способом устранить и его самого, ибо он, как-никак, а для неё опасен.
Ему не стоило большого труда проникнуть в дом. Устоять при виде Лоры в позе, уже известной читателю было нелегко. Но он устоял. Одно дело убийство из мести, другое – сопряжённое с изнасилованием. Так же подавил в себе желание, взять что-либо с ночного столика. Это будет ограбление. И то, и другое, тянули на смертную казнь. На что Алекс рассчитывал? Что его никогда не найдут? Нет, таких иллюзий у него не было: он слишком хорошо знал всю эту систему. И следователь ему попался цепкий. Нет, он, добыв деньги у станочника (которые он искренне, во всяком случае, собирался вернуть), пересидеть где-нибудь, чем дольше, тем лучше. Где? Может в Мексике, но скорей всего в каком-то из гигантских метрополисов, как Бостон, Нью-Йорк, Лос Анжелес – везде, где очень легко затеряться. Одно из тех фальшивых водительских удостоверений он мог сдать в местный DMV, получив взамен подлинные права. А с этим, можно было устроиться на какую-нибудь работу – продавцом в маленьком магазинчике, строительным рабочим, клерком. Убийство не подлежит сроку давности, но если его найдут лет через десять, то страсти к тому времени утихнут и присяжные будут к нему более снисходительны. Дадут от 15-ти до пожизненной, а лет через семь он выйдет за «хорошее поведение» и устроит, в конце концов свою жизнь напостояно...
Когда кончились рукояточки, Лэрри, по настоятельной рекомендации Бэрни, с которым успел уже подружиться, нашёл их в каталоге.
Апрель 1986 года

МИЛАЯ ПТИЧКА.
РАССКАЗ.


 

После дела «любителя чёрного пороха» за Лэрри прочно установилась репутация очень толкового и способного следователя. Он действительно успешно расследовал ещё несколько таких вот безнадёжных дел. Но сам Лэрри так не думал. Ему просто везёт, а везти всё время не может. И прав он был! Как-то его вызвал начальник отдела и сказал: «Слушай, это такая уж мистика! Сколько лет тут работаю, но такого ещё встречать никогда не приходилось. Сделай, что можешь, а не выйдет – ни у кого к тебе претензий не будет». Да, дело, действительно, походило на нечто сверхъестественное. Шутка ли!  Человек был застрелен из своего собственного револьвера внутри своей запертой квартиры, а убийца как-то умудрился исчезнуть без следа. Произошло это в одном из кодоминимумов среди юрисдикции шерифского отдела. В семь часов вечера, молодая женщина, одна дома с ребёнком, услышала за стеной выстрелы. Пуля пробила стену в нескольких дюймах выше головки ребёнка. Она испугалась и набрала 911. Полиция прибыла почти мгновенно. На это было две причины. Одна – на выстрелы вообще приезжают быстро. А вторую причину читатель скоро узнает. Дверь квартиры, где стреляли была заперта. Внутри явно работал телевизор, ибо слышался голос комментатора: шла игра. На стук не открывали. Пришлось позвать управляющего и тот мастер-ключом открыл дверь. Приняв все меры осторожности, зашли в квартиру и осмотрели её. На стуле перед телевизором обнаружен был мужчина, который сидел в неестественной позе, свесившись вниз. Он был мёртв. И больше никого. Только на жердочке, торчащей из огромной клетки, сидел огромный же попугай. В футах полтора от убитого, на журнальном столике, лежал длинноствольный револьвер с шестью пустыми гильзами в барабане. В убитом, управляющий признал хозяина квартиры, Била (Вильяма) Бенета. Похоже было на то, что, выстрелив в Била, убийца разрядил револьвер куда попало. Четыре пули застряли в мебели, а одна, пробив стену, полетела в соседнюю квартиру. Затем, стрелявший положил револьвер на столик и исчез. Но куда и как?!
Были тщательно обысканы территория как самого кондоминимума, так и вблизи от него, но никаких подозрительных лиц обнаружено не было. Окна были заперты изнутри и не открывались. Словом, действительно мистика. Однако, мистика – мистикой, а вести это дело надо.  И, тщательно изучив все материалы в деле, Лэрри решил, как всегда, начать с осмотра места происшествия. И он позвонил матери погибшего, в веденье которой теперь, до решения вопроса о наследстве, находилась его квартира.  Представился. «Вы, как я это понимаю, хотите осмотреть, так называемое, место происшествия?» «Именно так». «Тогда приезжайте. Я как раз еду туда. Ждите меня у ворот. Если приеду раньше, то подожду Вас. Меня, между прочим, зовут Дэби». Кондоминимум  с одной стороны примыкал к району, заселённому, пусть небогатым, но всё же благополучным средним классом. Но по другую сторону его, через улицу, находились известные на всю округу «стэнфордские трущобы», по имени улицы, отделяющей кондоминимум от них. Трёхэтажное здание было устроено террасами, чтобы каждой квартире доставалась своя доля солнца. Лифтовые шахты были отдельными башнями в стороне от здания и соединялись с ним крытыми галереями. По периметру территории кондоминимума проходил высотой не меньше шести футов забор, сваренный из стальных прутьев. Лэрри машинально подумал, что ловкому малому такую ограду перескочить за считанные доли секунды ничего не стоит. Внутри ограды устроен был, в свою очередь ограждённый, плавательный бассейн. Вокруг – никого, лишь у самого бассейна на топчане возлежала недурная собой молодая женщина. Парковки разбиты как внутри, так и снаружи ограды. Подъехал добротный кремовый Кадиллак, неновый, но, по всей видимости, хорошо ухоженный. «Вы Дэби?» «А Вы Лэрри? Можете запарковаться тут или заехать за мной вовнутрь», Лэрри предпочёл последнее: не оставлять же служебную машину без присмотра. Дэби было, на вид, около пятидесяти пяти. Лицо её выглядело, а, может, и в самом деле было, несколько грубоватым, крупным, обветренным, со взглядом проницательных карих глаз. Поднялись на третий этаж. И тут раздался крик. Не то это был воинственный клич индейца, не то гудок локомотива, предупреждающий об опасности. И Лэрри невольно вздрогнул, но тут же сообразил: попугай. Да, попугай был великолепный гиацинтовый макао . Лэрри невольно залюбовался птицей. «Что, Вы ищите попугая своим дочерям? Возьмите этого...» Лэрри поразила проницательность этой женщины. Как может она знать, что у него дочери и что он, действительно ищет для них попугая?
Они посетили множество зоомагазинов (Pet Stores) и осмотрели десятка с полтора, птиц. Одни, как вот этот, стоили неимоверно дорого, да и места занимали много. Те, что поменьше, казались им примитивными и несерьёзными. Опыта у них в этом вопросе не было никакого, и они не знали на чём остановиться. А тут... «Сколько Вы за него хотите?» «А ничего! Я отдаю вам его так!» «Вы имеете хотябы малейшее представление, сколько такая птица может стоить!?»  «Представьте себе, что да! Это я, кто купила попугая своему сыну в его новую квартиру, чтобы ему не было скучно одному. Если же Вас волнует юридическая сторона этого дела, то я полная хозяйка птицы – у меня все документы на неё – и я вольна ею распорядиться по своему усмотрению».  «Почему Вы хотите избавиться от птицы? Для Вас тяжело ходить и смотреть за ней?» «Нет, это мне не трудно, тем более, что ходить-то можно не каждый день. И даже жалобы соседей на громкие крики – это тоже не причина. Причина у меня другая. Вы вот ищите убийцу моего сына. До сих пор не нашли и никогда не найдёте. Потому что не там ищите. Это ведь попугай убил его». «Э-э!» подумал Лэрри. И опять она, словно, заглянула в его мысли. «Вы, небось, думаете, старая женщина умом тронулась. Ничуть! Я в своём трезвом уме. И рассуждаю очень просто. Только они были вдвоём в комнате и больше никого. Как это произошло я не знаю, да и это мне не важно. Я знаю только одно: кроме него некому – и точка! Убивать птицу или сдать его обратно в зоомагазин я не хочу: он не со зла это сделал. Со зла эти попугаи могут укусить и, притом, страшно. Но стрелять со зла они не могут никак. Но и держать я его не хочу. Так же как ни одного пенни денег за него. У меня ещё мысль есть. Возьмите эту птицу, понаблюдайте за ней, может Вам чего-то ясно станет. Я жду вас в восемь. Смотрите, возьмите две большие машины, в одну всё не поместится. А заодно соседей расспросите. Сейчас тут никого дома нет.  Соседка, та самая, к которой пуля залетела, так она вообще здесь жить боится. Когда будете уходить – захлопните замок». И она отбыла.
 Её логику трудно опровергнуть и, всё же, она казалась дикой. Допустим, обезьяна – у неё руки есть – может взять револьвер и выстрелить. В принципе. И, при том, только один раз: во-первых, она испугается, а во-вторых, отдача вырвет оружие из её рук. Но попугай... Лэрри покосился на попугая. Да, у него были огромные лапы, но охватить ими рукоятку револьвера их не хватит. И потом, надо взвести курок и нажать на спуск. Это можно было бы сделать второй лапой, но на ней попугай стоит... Нет этого не может быть, потому что этого не может быть никогда! Сначала попугай глухо ворчал, а потом начал орать, и, при том, так сильно и громко, что трудно было выдержать. К счастью, у него в портфеле были заглушки для ушей, используемые при стрельбе, и он поставил их. Теперь жить было кое-как можно и Лэрри начал осматривать квартиру. Она, «трёхкомнатная» по американским меркам, то есть состояла из трёх спален, общей комнаты, кухни, которая могла служить и столовой, и двух совмещённых санузлов, с ванной в одном и душем в другом. У Лэрри и самого была похожая квартира, только в отдельном доме с гаражом и двором. Необычно было другое.  Вместо неизменного ковра повсюду и линолеума в кухне, полы были везде деревянные, а кухня и санузлы выстланы плиткой. Над ванной и в душевой – кафель. А это недёшево. Надо взять на заметку. Лэрри отыскал все шесть пулевых отверстий. Ни одно из них, до окончания следствия заделано не было. Все они были на высоте около двух футов, может чуть выше. Стой Бил, его бы ранило в ногу. Больно, конечно, но остался бы жив. Это тоже как-то странно. Бумаг у покойного никаких совсем не было, разве что счета за услуги. Нижние ящики письменного стола были с замками, но сейчас не заперты. В одном из них, справа был ящичек от револьвера (сам револьвер забрали) и принадлежности для чистки, а в том, что слева – несколько пачек патронов 38 Спешиал. Одна пачка была распечатана и из неё взято шесть патронов.  Это всё, что только можно было узнать. Лэрри попытался найти соседей, но, как это правильно отметила Дэби, никого дома не застал.
«Стэнфордские трущобы» заселены мексиканцами, многие из которых нелегальны. О! Это были колоритные фигуры. В будние дни днём, они, обычно, работали или ещё что-то там делали. Дети соответствующего возраста ходили в школу. Ихние femme, те что сами не работали, шастали с многочисленным потомством поменьше. Было тихо, спокойно. Но в выходные, уже в пятницу вечером (в этот день давали зарплату) начиналось веселье. Тут тоже, дальше громкой музыки и громких же криков дело не доходило. Но не так уж редко бывало и наоборот. Тогда слышались крики совсем иного рода и часто выстрелы. Дрались члены одной семьи, родственники, друзья, соперничающие группировки. Из ревности, из-за неоплаченных долгов, оскорблённого мачо, а то и просто так, по пьянке, из-за ничего. Такой сабантуй как раз и происходил в пятницу вечером, в день смерти Била. Обычно, в «трущобы» полиция заглядывала редко, ибо «отцы и матери» города – беспринципные и бессовестные политиканы, готовые за сотню голосов мать родную продать – приказывали мексиканцев не трогать. Но в случае стрельбы и поножовщины деваться было некуда. Вот почему на звонок биловой соседки так быстро приехали: ведь они были совсем рядом. А что касается мексиканцев, то подозревать их в убийстве Била никак не следовало: они за пределами барио никогда никого не трогали.  Да и внутри жили некоторые белые люди, те, кто не мог позволить себе квартиру в лучшем месте – и их тоже не трогали. Соседство «трущоб», впрочем, сильно сбило цены на квартиры. Изначальная цена «трёхкомнатной» квартиры в этом кондоминимуме была сто десять тысяч – обычная цена в описываемые нами времена. Больше здесь делать было нечего. Вернувшись в отдел, Лэрри составил и послал судье запрос на выдачу разрешения расследовать финансы покойного.
За обедом Лэрри сообщил семье новость: им отдают большого красивого попугая. И, притом, бесплатно. На вопросы, как и почему, он сказал, что женщина, хозяйка птицы, так хочет и это надо уважать. Надо приехать к восьми и двумя машинами. У семьи Праттов было три автомобиля. Хонда-Аккорд для лэрриных поездок на службу, Тойота-пикап для бизнеса и добротный Бьюик для общего пользования, особенно для путешествий.  Взяли последних две. Лэрри сел в пикап, а Сюзан с детьми – в поместительный Бьюик. Вечером всё пространство для парковки было забито машинами. Они въехали по очереди за кем-то и стали, где могли. Дэби уже ждала их. Она сказала, что птицу зовут Бэрдо (Birdo), что, примерно, так и означает «Птица», что помимо обычного попугайного корма, желательно давать ему кусочек яблока и банана. Кроме того, он ещё любит овсяное печенье «Mother Cookies» и вафельные лепёшки «Eggo». Подстилка на дне клетке – покрошенная скорлупа грецкого ореха, обладающая микроцидным свойством. Её надо менять через каждые две недели. Всё это она им даст для пользования на первых порах. А когда кончится, можно по этикеткам найти такое же в зоомагазинах. «Вот инструкция по обращению» - и вручила им книгу о попугаях макао. Тем временем, Лэрри заглянул к соседям по площадке. Но это ничего не дало. Соседки рядом не было, как Дэби и предупредила, а третий сосед ничего нового к тому, что было уже известно добавить не смог. С большим трудом Дэби удалось уговорить птицу пойти в специальную транспортировочную клетку. Стационарная клетка была на колёсиках и её удалось спустить вниз на лифте и, разобрав на две части – саму клетку и подставку – погрузить в пикап. Остальные предметы, хоть занимали много места, но были не тяжелы. Клетку с птицей Лэрри взял с собой в кабину пикапа. Ехали по ночным улицам. Фонари на столбах на секунду заливали кабину ярким светом и сразу же наступал мрак. «I don’t like it! (Мне это не нравится!)» Лэрри вздрогнул: кроме него в кабине никого не было. Прошло некоторое время, прежде чем он сообразил: это сказала птица.  Причём, совершено по делу. Кому понравится, если, среди ночи, отрывают от привычной обстановки и куда-то везут в неизвестность.
Клетку поставили в общей комнате. По совету Дэби, под клеткой и вокруг настелили прозрачный пластик, щедрым рулоном которого она их наделила, и слой газет. Вскоре им стало ясно зачем. Расставили по своим местам, заполнили кормушки и поилки. И только после этого открыли транспортировочную клетку. Попугай, щурясь от света ламп не спеша прошёл к своей клетке. Ловчей любого скалолаза пробрался по прутьям к своему насесту на уровне дверцы, взобрался на него, да так и остался сидеть. Было уже поздно, а детям – пора спать. Свет в общей комнате выключили и все ушли из неё. Первые несколько дней попугай дичился, ни с кем не хотел вступать ни в какие контакты, но не отказывался брать пищу. Потом потихоньку да помаленьку начал оттаивать. И стал разговаривать. По утрам, младшая Синтия, приносила печенье. «Here is a cracker (вот печенье)». «Cracker-cracker» - ворчал попугай, но уже более добродушно.  Как оказалось, держать попугая очень даже и нелегко, и не просто. Что более всего нелегко было перенести – его крики.  Начинал где-то с полудня и орал около получаса. В «инструкции» написано: с этим никак нельзя ничего поделать. К счастью, в это время, почти всегда, никого не было дома, а до соседей крики доносились слабо. В выходные во время криков одевали наушники. Птица всюду ставила нашлёпки. Так как попугай был большой, то и нашлёпки тоже. И, наконец, он разбрасывал свою пищу, переводя её, рылся в кормушке, находя то, что ему нравилось, а всё остальное оставлял нетронутым. Сначала эти остатки выбрасывались в мусор, но потом додумались высыпать их за пределами двора для других птиц, в изобилии водящихся вокруг дома. И. всё же, попугая держать стоило, ибо это было удивительнейшее существо.
С попугаем можно было разговаривать, чуть ли не как с человеком. Увидев кого-то из семьи, он вежливо осведомлялся: «How you doing? (Как дела)» Получив заверение, что всё в порядке (I am fine, thank you), отмечал удовлетворённо «Good! (хорошо)». Однажды, в выходной, когда Сюзан чистила клетку и вокруг неё, попугай спросил у неё строго: «What are you doing (что вы делаете)?»  Она ответила: «Cleaning your mess. You are a pig (убираю после тебя. Ты свинья)». Попугай глянул на себя, пожал плечиками: «Don’t I look like a pig (неужели я выгляжу, как свинья)?» В это было трудно поверить, если бы все не видели всё своими глазами и не слышали своими ушами. Раньше вечером всей семьёй собиралась у телевизора, теперь это была клетка с попугаем. И тот никогда не обманывал их ожиданий. Лэрри ещё подумал: вот в публичных школах детям забивают голову чепухой, именуемой «эволюцией». С неба, мол, в воду ударила молния и образовался первый одноклеточный организм. А их него развились все живущие на земле. Если даже допустить, что это так, на самом деле, и произошло, сколько квадрильонов квадрильонов лет понадобилось, чтобы из амёбы получилась хотябы инфузория туфельку. А уж такое вот совершенное творение, как этот попугай... Нет уж!  Это был кто-то, мудрый, всезнающий, всёпредвидящий, кто создал этих всех тварей и человека тоже. Сам Лэрри, как и его жена Сюзан были глубоко верующими людьми. Они ходили в ближайшую к ним лютеранскую церковь. У них обоих не было ни капли немецкой крови, но лучше ходить в лютеранскую, чем ни в какую. Как полицейский следователь, Лэрри, как никто другой, знал тёмную изнанку жизни, всю эту грязь, подлости и отвратительные вещи, люди делали друг-другу. И большинство из этого, также, как и почти все преступления, были результатом безбожия и вытекающим из него полным отсутствием моральных норм, ценностей и уважения к другим людям. Все убийцы, с которыми ему, по роду его деятельности, пришлось иметь дело, будучи все разные, но имели одну общую черту – бездуховность.
  В этом безнадёжном деле, самым неясным был мотив преступления. Ограбление? По свидетельству Дэби, её сын никогда не держал деньги дома, кроме трёх двадцаток на всякий случай. Одна была у него в кармане, вторая в ящике стола и третья – в автомобиле. Все три оказались на месте. Из всего в квартире ценность представляли только попугай и револьвер Кольт Питон -  дорогой, из нержавеющей стали с восьмидюймовым стволом в калибре 38 Спешиал только . Их тоже никто не взял. Единственное объяснение тому, как убийце удалось улизнуть, заключалось в следующем. Убийца и жертва хорошо знали друг друга и поэтому первый мог находиться в квартире. Они о чём-то поспорили и гость, убив хозяина, тут же убежал, захлопнув замок. Но квартира была заперта на два замка. ОК, мог же у убийцы быть ключ? Конечно мог. Очевидно, это индивид, действующий расчётливо, чётко и хладнокровно. И он закрыл дверь на верхний замок (на это нужны доли секунды), чтобы сбить следствие с толку. Он же умудрился не оставить никаких следов пребывания своего в квартире. Не исключено, также, решение убить Била было принято заранее и был составлен подробный план его осуществления. И в первую очередь надо было незаметно взять и зарядить револьвер... По свидетельству Дэби, кроме попугая, стрельба в цель, у её сына – единственное увлечение: к этому, с раннего детства, его приучил отец, из оружия которого он стрелял. Начав зарабатывать и будучи ещё неженатым, он, при первой такой возможности, купил своё собственное. Бил признавал только самое лучшее и этот Кольт и был самым лучшим. Дэби утверждала: её сын был ответственным владельцем оружия и всегда держал его незаряженным. Револьвер был заряжен из запасов Била. Впрочем, этот мог, зная какие у Била патроны, принести свои, а потом, опять-таки за считанные секундки забрать шесть из пачки, заведя следствие в тупик. Конечно мог!  В общем, задача теперь сводилась к отысканию этого типа.
Дэби не знала о существовании у своего сына особых друзей. Время от времени. он виделся со своими одноклассниками или посещал встречи с ними (reunions). Постоянные отношения у него были лишь с бывшей женой и была у него ещё подруга (girlfriend). Всё, что она о ней знала это имя Мэги. Впрочем, её легко найти, ибо Бил, на всякий случай, дал ей номер её телефона. Ну а адрес бывшей она, конечно же знала. Дверь открыл высокий, пожалуй, полный, вялый и бледный мужчина лет сорока пяти. «Я хотел бы поговорить с миссис Бенет». «Дженет, это к тебе». И исчез, не спросив даже, кто он такой, что, куда или зачем.  «Дженет» была на нижнем пределе среднего роста, с длинного лошадиного типа лицом, невыразительными голубыми глазами, не шибко густыми волосами, цвет которых определить было непросто, плоская спереди и сзади. «Это Сэм. Я с ним... я у него... ну, Вы понимаете...» «Да, понимаю. Мне бы хотелось расспросить Вас подробней о бывшем муже и, в частности, причине Вашего развода с ним». «Вы знаете, я сама толком этого не пойму никак. И придраться, вроде, к нему нельзя. Не пил, не ревновал, не скупился, а, чтобы хоть пальцем тронул – об этом речи и быть не могло. А знаете, что! Теперь, кажется до меня это дошло: слишком правильным он был, а это невыносимо! Вот, например, купить что-то для дома надо. Говоришь ему. Чтобы он когда-нибудь возразил – никогда! Надо - надо. И вот начинаются поиски самого лучшего по самой лучшей цене. Уже сама не рада, что сказала, уже не хочу этого, да не тут-то было. Обязательно найдёт. Хотябы раз напился, скандал бы устроил или, не дай Бог, ударил – и то легче бы было. Короче, терпела я так четыре года. А потом, вижу, если так будет и дальше продолжаться, я или с ума сойду, или саму себя убью, или кого-нибудь... Ой, стойте!  Я его не убивала, честное слово!» «Успокойтесь, мэм. Никто Вас в убийстве не обвиняет. Продолжайте, пожалуйста». «Ну ладно, говорю я ему: наш брак – это ошибка. Давай разойдёмся. А он: давай. Взяли адвоката, всё по согласию. Он взял на себя алименты. Было у нас на сберегательном счету десять тысяч – так он их разделил честно по пять. Мы жили на квартире. Я осталась, а он ушёл жить к матери. Ну я с этой квартиры съехала в меньшую. Мыкалась так-сяк, пока не встретила Сэма. То есть как! Я его с детства знала, но у нас ничего не было... Ну а вот...» «Скажите, а после развода, Вы видели своего бывшего мужа?» «А как же! Мы постоянно встречаемся. Он каждую пятницу ребёнка берёт и, вообще, по делам сына приходится вместе ходить...» «А как Бил относился к Сэму». «О, очень хорошо! Сэм и его знал ещё ребёнком. И, к тому же, ему всё равно: у него ведь есть, была, то есть, эта рыжая кобыла...» «Вы её знаете?» «А как же! Мэги Вилкинс. Медсестрой у врача-дерматолога, доктора Клеменса, работает», «Скажите, Вы бывали в новой квартире Била?» «Конечно нет! Мы всегда встречались в нейтральной зоне. Он ко мне не заходил, я - к нему». «И последний мой вопрос к Вам: знали ли Вы каких-нибудь друзей Била?» «А у него их не было! У таких, как он друзей не бывает!»
Если кто-то и был кобылой, так это сама Дженет. Мэги, действительно была рыжей. Но круглое лицо её со смешливыми голубыми глазами, маленькими прижатыми ушками, вздёрнутым носиком и высоким лбом, пусть с некоторой натяжкой, можно назвать даже миловидным. Тонкая талия и в меру выступающие груди и жопка делали её фигуру никак не уродливой. «Давно Вы знаете Била?» «Года два с чем-то». «Как вы познакомились?» «Не поверите! На курсах как пережить развод... Я не понимаю, что ей от него надо было! Мужик как мужик. И это совсем неплохо делал. Не злой, не скупой, не занудный – что от него ещё надо?!» «Как часто вы встречались?» «Обычно, раз в неделю. Потому как когда придёшь с работы, пока то да это, поешь что-нибудь... и отдохнуть хочется. Другое совсем дело в выходной. Никуда спешить не надо...» «Мне сказали, на выходные он брал сына». «Правильно Вам сказали. А что ребёнок? Он нам никак не мешал, Вы знаете, что я имею в виду.  Хорошенький такой бутуз, умненький ласковый. Я пока своими детьми обзавестись не спешу. А так наигрался вдоволь и отдал. Любо-дорого!» «Были ли Вы, когда-нибудь, в его квартире?» «Да нет. Не то что он не приглашал, а так как-то получилось», «Где же вы встречались?» «Когда у меня, а чаще куда-нибудь ездили и ночевали в отелях» «И это с ребёнком?» «Ну а как же! Конечно с ним. Всегда что-нибудь интересное видели. Вот ему и радость». «Скажите, Вы знали кого-нибудь из друзей Била?» «Да нет. Может были у него друзья, но мне, как-то, соприкасаться с ними не пришлось». Да, пожалуй, при отношениях такого типа много друг о друге не узнаешь. Тем более, что похоже на то, что к этому никто из них и не стремился. Теперь оставалось только поехать к Билу на работу. Тем более, что он, наконец, получил от судьи ордер на получение всей финансовой информации Била от кассы взаимопомощи (Credit Union) работников авиационной промышленности, где Бил держал свои деньги. В бухгалтерии надо было просмотреть его расчётные листки – всё это необходимо сделать, ибо деньги, чаще всего, являлись той движущей силой, которая и вела к убийству. Кроме того, надо было опросить сотрудников и охрану: не заметили ли они чего. И он отправился.
Гигантский завод, разместившийся на территории никак не менее квадратной мили, один из бесчисленных филиалов известного крупного авиационного концерна. Здесь выпускались истребители, бомбардировщике, ракеты и космические корабли, а также, как это принято в такого рода предприятиях, пассажирские самолёты. Бил, как раз, работал в цехе, изготовляющем мебель для салонов авиалайнеров. Это обстоятельство полностью исключало шпионаж или доступ к военным тайнам в качестве мотива убийства. Площадка для парковки посетителей (visitors parking) находилась возле центральной проходной и Лэрри оставил там свою машину. Он вошёл в огромный и светлый холл. Там находились в изобилии столики и кресла, в противоположной входу части холла находилась проходная – проёмы с охранниками возле них. Слева от проходных за застеклённой стеной имелись в ней какие-то конторки. Одна из них была бюро пропусков. В США любой и каждый может пройти в самый секретный завод, если у него есть дело, а то и без. У Лэрри дело было, и ему тут же выдали пропуск для посетителей (visitor badge) на липкой бумаге, который он приклеил себе на грудь. Расспросив охранника, где расчётный отдел, он направился прямо туда. Показал ордер и попросил их выпечатать расчётные листки Била за последние три года. О деле Била все знали и к просьбе Лэрри отнеслись сочувственно. Они обещали всё сделать как можно быстрей. Так как выносить из завода никакие бумаги не разрешается, то материал, снабжённый соответствующим разрешением, будет направлен по заводской внутренней почте в бюро пропусков, где он сможет его получить. А пока Лэрри, расспросив у бухгалтерш, где билов цех, туда и пошёл. Здесь он получил о покойном самые лестные и восторженные отзывы. Рубаха-парень, знающий своё дело специалист, руководил своими людьми умело и правильно. Незаносчивый, охотно принимал участие в «мероприятиях» и сам устраивал «партии», правда всегда в ресторанах. Нет, никаких его друзей никто из них не знал, ни с кем из сотрудников он не дружил. Ему пожелали удачи в поимке убийцы. На этом в цеху дело закончилось. Сберкасса авиаторов имела множество отделений во многих штатах. Но и тут было одно, прямо на проходной в одной из контор за стеклянной стеной.
Там он предъявил ордер и попросил все месячные отчёты и копии всех чеков, какие Бил выписывал в уплату или ложил на свой счёт. Ему сказали: это займёт много времени и предложили оставить адрес, по которому можно будет прислать требуемую информацию. Лэрри оставил им свою карточку, и написал номер ячейки своей внутренней почты. Завод охранялся охранным агентством высшего класса, своего рода, частной полицией, впрочем, без права ареста и ношения оружия за пределами охраняемых объектов. Охранники были одеты в чёрную форму с бляхами на груди, нашивками на рукавах и, даже, ну совсем как полицейские, носили дубинки. Лэрри зашёл к начальнику караула и попросил разрешения опросить охрану, которое тот, узнав в чём дело, охотно дал. Пропуск в завод происходил следующим образом. Каждый работник обязан был иметь badge – карточку с фотографией и именем владельца. Была на пропуске и другая информация, такая как табельный номер, место занятий (цех, контора, лаборатория) и время работы. Но наружную охрану это пока не интересовало. Бадж можно было прицепить к петлице рубашки или пиджака, к сумке или просто держать в руках. Люди шли сплошным потоком мимо фигур в чёрном, каждый погруженный в свои мысли и не обращая на них ни малейшего внимания. А те же, ничего не упускали, всё видели, всё замечали, всё помнили и всё о них знали. Зайдя в караульное помещение, где охранники сидели, ожидая выход на пост или отдыхая, Лэрри назвал себя и попросил вспомнить, не приходил ли к Билу кто-нибудь. Поднялась небольшого роста и аккуратно сложенная негритянка: я знаю. Она рассказала вот что. Где-то год назад, в холл пришёл высокий статный мужчина, очень даже ничего собой. Он присел за один из столов и позвонил со стоящего на нём телефона. Минут через пять вышел Бил. Они о чём-то (она не слышала о чём) поговорили и Бил сел писать. Она готова поклясться, что он выписывал чек. Спрятав чек в карман, симпатичный мужчина ушёл. «Вы бы смогли его опознать?» «О, ещё бы! Такие классные мужики не часто встречаются!» Это было уже нечто. Незнакомцу чек не выписывают. Значит, это и был тот, кого он разыскивает. Времени было уже почти пять и Лэрри, прихватив в бюро пропусков расчётные листки, поехал к себе в отдел сдать служебную машину: «помощникам шерифа» его категории брать домой государственную машину категорически запрещалось.
В момент своей гибели, Бил Бенет получал оклад жалования (salary) двадцать шесть тысяч в год. С частыми премиальными (bonus) и сверхурочными (overtime) доходило до тридцати двух . Четверть этой суммы, по указанию Била, автоматически перечислялось на алименты. Ещё около пятисот уходила на вычеты. Оставалось двадцать три с половиной или, чуть меньше двух тысяч в месяц. Пять сотен он переводил на сберегательный счёт. А на оставшиеся 1375 он жил. ОК, без роскоши, одному прожить можно. А квартира? ... Тут в отдел заехала курьер и, подкатив свою тележку поближе, бухнула на лэррин стол тяжёлый пакет. Из сберкассы...  Его зарплата автоматически переводилась на билов текущий счёт в сберкассе, а он расплачивался чеками или кредиткартой от той же сберкассы. То есть все расчёты Била, должны были быть отражены в имеющихся у него документации. Вот у него оплата коммунальных услуг. Есть! Оплата счетов в отелях и ресторанах, и всякие покупки. Есть!  Стоп, стоп, стоп!  А где же ссуда? Жильё обычно покупается так. Вносится задаток, примерно, пятую часть необходимой суммы, а всё остальное выплачивается потом в виде ссуды. Оплаты такого рода начисто отсутствовала. Так же, как и задаток. Как это невероятно ни звучало, но ответ мог быть только один: Бил купил квартиру за наличные. Допустим, он сумел сбросить таким путём цену до ста тысяч. Модернизация квартиры стоила никак не меньше пятнадцати. И это у мастера с чистым доходом двадцать три с половиной тысячи в год, откладывающего шесть тысяч. Лэрри присвистнул. И опять же-таки напрашивался сам собой единственный ответ: у Била был ещё какой-то источник дохода и место, где левые эти деньги, он держал. И, несомненно, смерь Била была как-то связана с этим доходом. И тут Лэрри повезло. Рассматривая операции годичной давности, он нашёл копию чека на десять тысяч, выписанного на имя некого Джери Вертинга. Как же он сам не догадался по описанию охраницы?  Вот это да! А копнув ещё глубже, Лэрри обнаружил, как Бил, вскоре после развода, снял со своего сберегательного счёта пять тысяч, почти оголив счёт. Назад он эти деньги не положил. Лэрри тут же позвонил Дэби, спросил нет ли у неё фотографии билова класса. Она сказал, что есть и он может в любое время приехать к ней и посмотреть. И на той фотографии, конечно же, был Джери...
Джери был хорошо знаком правоохранительным агентствам в нескольких штатах. О, это была колоритная фигура. Он умело и ловко оперировал на тонкой линии, отделяющей законное и незаконное, правильное и неправильное. Скажем, будет популярная игра. Как и что, но у него оказывается большое количество билетов. И их перепродают, как вы легко можете догадаться, по гораздо большей цене, чем купили. Часть идёт продавцам, другие расходы, но и Джери «кое-что» достаётся. Ни в одной из всех этих «операций». лично, он сам не участвовал. Только всё организовывал. Остальное делали, часто. не знающие друг друга, «исполнители», которым он щедро платил. В личных контактах был исключительно щепетилен и честен. Никого не обманывал и всегда возвращал долги. Так что, репутация у него была безукоризненной. Таким образом, Джери не обманывал, не обворовывал никого лично. Он обманывал и обворовывал всё общество в целом и предъявить ему обвинения в чём-либо конкретном было трудно. Полицейские испытывали удовольствие, задержав его по разному поводу, но ненадолго: по причине отсутствия даже возможности предъявления, ну хоть каких-нибудь обвинений, его тут же приходилось выпускать. Джери, был как заметила весьма правильно, охранница, высоким статным мужчиной с крупным лицом, открытым и мужественным, источающий обаяние и сразу же завоёвывающий доверие каждого, с кем бы он не говорил (не у полицейских!). Джери всегда носил с собой красивый портфель из коричневой кожи, а на поясе у него был, совершенно легальный, складной нож Бак (Buck) в кожаном футляре, который он мог выхватить и раскрыть за доли секунды. Как-то раз, в один не шибко прекрасный день, два сосунка-наркомана решили ограбить (а, кто может это знать, после и убить) Джери, полагая, что у него в портфеле куча денег.  Перестрели в «тёмном переулке» и один сзади приставил ему пистолет к затылку. В мгновение, Джери присел, и сосунок выстрелил в своего сообщника, а сам оказался с перерезанной глоткой: за кратчайшее время Джери успел выхватить и раскрыть нож. Его, конечно же арестовали и выпустили – чистый случай самообороны. Деньги Джери носил редко. «Исполнители», оставив себе свою долю, остальное вносили на указанный им счёт. В любом месте, где бы он ни оперировал, у Джери имелась группа отчаянных головорезов, готовых взять на себя вину, если понадобиться. Из них он набирал телохранителей и исполнителей другого рода «работы». Одного из мелких продавцов, решившего присвоить выручку и смыться, нашли с перерезанной глоткой. Джери опять арестовали и опять выпустили: его видели в совсем другом месте десятки людей. Больше желающих шутить шутки с ним не находилось. Вот таким был этот самый Джери.
Огнестрельного оружия Джери не носил и не имел. Как большинство мошенников, он его не любил. В этом отношение он оригиналом не был. А оригиналом делало его то, как он распоряжался деньгами, оказавшимися в его распоряжении после очередного дела. Он не вкладывал их в ещё одну «операцию» с целью получить ещё больше. Нет. Оставив себе на счету «заначку», он отправлялся в Лас Вегас, Атлантик Сити или в им подобные злачные места в низовьях Миссисипи, снимал себе номер эдак за пару сотен за ночь и жил в нём, не отказывая себе ни в дорогих обедах, ни в дорогих женщинах. Но кутилой вовсе не был, а если и играл, то так, по мелочам. Не то, что не хотел на это тратиться, а просто не видел в азартных играх смысла. Когда у него оставалось тысяч с две, он съезжал из гостиницы и направлялся в одно из мест своей деятельности. И вот тут-то надо было однозначно и без всякой возможности вывернуться, найти участие покойного Била в джеринных делах. И это ему удалось. Лэрри заметил, что в момент выписки чека на десять тысяч, таких денег у Била на счету не было. И он покрыл чек чеком из сберкассы «Береговой Сберегательный Банк». Ага! Это было излюбленное место хранения левых денег, ибо администрация готова была зубами и ногтями защищать «тайну вклада». И опять пришлось обзаводиться ордером на раскрытие информации. С ним он пошёл в сберкассу. «С судьёй не спорят». И они там и не спорили, а просто тянули и тянули резину. Понадобился личный звонок судьи с грозным обещанием «прикрыть вашу грязную лавочку», прежде чем он получил нужный материал. Тут у Лэрри глаза на лоб полезли. Первый взнос был на одиннадцать тысяч, вскоре после снятия пяти тысяч со сберегательного счёта в сберкассе авиаторов. Потом было снято десять тысяч, а положено двадцать две. И так далее. Избыточная сумма быстро росла. А вот и двадцать тысяч на задаток при покупке квартиры и с последующей выплатой в восемьдесят тысяч. Все операции (transaction) по снятию с этого счёта и возвращению денег на счёт проводились только с помощью денежных сертификатов (money order или cashier check). Наличность не бралась и чеки не выписывались, лишь за исключением того единственного, которым Бил и выдал место своего тайного хранения денег. На этом счету, в момент обнаружения, было ещё около шестидесяти трёх тысяч. Теперь Лэрри легко мог представить себе, как всё на самом деле происходило. У Джери появилась нехватка оперативных денег, он попросил у своего бывшего одноклассника и тот дал. Но когда Джери принёс вместо взятых пяти тысяч сертификат на одиннадцать тысяч, законопослушный Бил всполошился. Но Джери умел уболтать любого. «Возьми. Во-первых, ты их заработал, а во-вторых, если мне понадобится, я буду знать где взять». Постепенно, Бил вошёл во вкус. А что касается этого злополучного чека, то, видимо, нужда в деньгах возникла у Джери внезапно. У него везде сидели свои люди и превратить даже ещё необеспеченный чек в твёрдую валюту ничего не стоило. Итак, связь Била с Джери теперь полностью установлена и стало возможным предъявить последнему обвинение в убийстве первого. 
Лэрри позвонил в оперативный отдел. Трубку снял сержант. Лэрри представился. «Я бы хотел, чтобы, как только представиться такая возможность, задержать Джери Вертинга и дать мне знать». «А вы хотите с ним побеседовать?» «Именно этого я и хочу». «Ну тогда, выйдете из своего здания и пересеките улицу. Зайдёте, сами знаете куда, и в 313 сможете побеседовать о чём хотите». «Вы его задержали?!» «Да! А чего он!»  Вот так удача! И он, не теряя времени направился в тюрьму. У Лэрри не было личных контактов с Джери: они работали в разных отраслях. Поэтому Лэрри представился и объяснил, по какому делу он пришёл. «Да, я и сам хотел, чтобы этого нашли». «Скажите, Вы ведь не станете отрицать, что знали Била?» «И не подумаю! Мы выросли на одной улице и учились в одном классе». «А будете Вы отрицать денежные дела с ним?» «Нет, не буду. Ему уже ничего повредить не может». «Понимаете, только на основании моих данных, то Вас уже можно посадить за неуплату налогов. Но я не по этому ведомству. Я расследую убийства». «Я Вас очень даже понимаю, только я тут причём?» «Вы единственный человек, которого Бил мог бы пустить в свою квартиру. Это я точно выяснил». «Ну, допустим, я там был. Даже ночевал несколько раз, но что из этого вытекает?» «А то, что только Вы могли совершить это убийство». «Ну и ну! Хоть мы с Вами никогда не встречались, но, я уверен, Вы всё обо мне знаете. Вы ведь знаете: я никого ещё не убил». «Лично». «Ну хорошо, пусть будет так. Но в этом случае Вы обвиняете именно меня. Вы знаете, я этими наганчиками никогда не пользовался и, даже, не знаю с какого конца к ним подойти. Но, допустим, знаю. Дальше, я просто не знаю, где эта проклятая штука была, но, допустим, знал. Ключа от квартиры у меня нет: он мне ни к чему, но допустим, был. А теперь вот, объясните мне, пожалуйста, зачем мне надо было убивать своего банкира, резать курицу, несущую золотые яйца?» «А как я знаю! Может, не поделили чего, из-за бабы...» Презрительная улыбка появилась на джериных губах. «Вижу я, Вы в это дело закопались порядочно. И Вы, надеюсь, понимаете, что делить нам нечего: мы обитали в разных мирах. Что касается баб, то этот самодовольный мещанин не только никогда не имел мало-мальки стоящей бабы, но даже такой и не видел...» «Ну, в общем, кроме Вас некому». «Да» - согласился вдруг Джери – «Какой чушью это не является, но, на самом деле, так оно получается, что кроме меня некому...»   По предоставленным Отделу Окружного Прокурора (District Attorney) материалам, там предъявили Джери обвинение в убийстве Била Бенета, и он был арестован. Все наперебой поздравляли Лэрри: хоть какое-то слово было сказано в этом абсолютно безнадёжном и непонятном деле и, наконец, он был первым, кто добился предъявления Джери обвинений в хоть чём. И только сам Лэрри чувствовал: здесь что-то не то. Ведь Джери был прав. Ему не было ни малейшего смысла убивать Била. Абсолютно никакого.
Со времён дела любителя чёрного пороха, Лэрри, понемногу, сам того не замечая, пристрастился к стрельбе. Сначала сам, а потом вместе с женой. А увидев, как девочка лет шести стреляет из огромного револьвера, он привёл в тир и своих детей – шестилетнюю Ситнтию и девятилетнюю Беверли. Теперь он понял для чего нужны барные стулья. Стул подтаскивали к прилавку и на него усаживали ребёнка. Оружие опиралось на мешок-упор с песком и так ребёнок стрелял. Всем стрельба ужасно понравилась. Поездка в тир стала к них целым событием, после которого шли в ресторан на ланч. Как у любого полицейского, Лэрри полагалась скидка в магазинах полицейского оборудования. Там-то он нарвался и купил очень недорого Кольт Питон из нержавеющей стали и с шестидюймовым стволом. Только не такой, как у Била, а нормальный 357 Магнум . Но даже в этом исполнении спуск был лёгкий и курок взводился легко, так что девочки вполне с ним управлялись сами. Ещё были куплены малокалиберный пистолет Ругер и малокалиберный же карабин 22/10 этой же фирмы. Патронов, выдаваемых на тренировки, стало уже не хватать и Лэрри, по совету Бэрни начал перезаряжать свои боеприпасы. Правда, оборудование у него было попроще и пули он не отливал сам, а покупал. Иногда Бэрни подкидывал свои. Помимо экономии в стоимости, это позволяло устраивать мягкие заряды пороха для детей. После поездки в тир чистили оружие. Делалось это, обычно, в гараже, но, чаще, во дворе, чтобы дома не было не совсем приятного запаха раствора для удаления порохового нагара. В этот раз во дворе находился ещё и попугай, которого время от времени выносили подышать свежим воздухом и переменить обстановку. По совету Дэби, попугаю подрезали крылья, чтобы он не смог полететь и повредить себя. И вот, в этот момент, птица сидела на специально для этого устроенном насесте под деревом. Увидев оружие, попугай, вдруг, страшно закричал и начал рваться со своего места. Беверли взяла птицу на руки и пришла с ней к столику, на котором лежали револьверы. Вдруг, попугай спрыгнул из её рук на столик и направился прямо к Кольту Питону. Штука эта была ему явно знакома, ибо она напоминала револьвер Била. Подойдя ближе, он упёрся мощной лапой в рукоятку, а в огромный клюв свой взял курок. Оттянув курок чуть ли не до боевого взвода, он отпустил его. Раздался щелчок. Он повторил оную операцию ещё и ещё, раз десять, пока ему это не надоело и он, подняв лапу, попросился опять на руки. Все стояли в изумлении молча. «Ты смотри – наконец-то вырвалось у Беверли – если бы gun (здесь, револьвер) был заряжен, он так вот мог всех нас тогда перестрелять!» «Правильно, доченька, правильно!» ...
Придя в отдел, Лэрри попросил у начальника отдела разрешение и на следственный эксперимент и выделение на эти средства. Репутация у Лэрри была безукоризненная и, без лишних вопросов ему разрешение дали. Он позвонил в тюрьму и попросил хозяйственных рабочих изготовить из ударопрочного стекла или пластика ограду 4 Х 5 футов и высотой в 3 фута. В перезарядочной мастерской заказал две дюжины патронов с восковыми пулями (такими патронами на тренировках по-настоящему стреляют друг в друга). Когда всё было готово, он попросил пригласить представителей Отдела Окружного Прокурора, прессы и Дэби на свой следственный эксперимент. В своё время случай с Билом обсасывали на всех каналах телевиденья и в газетах. На столе соответствующего размера, внутри прозрачной ограды, лежало несколько револьверов, в том числе Питон Била. Лэрри поставил клетку с попугаем вовнутрь ограды. Увидев оружие, попугай дико и страшно заорал. Лэрри открыл клетку. Птица не спеша направилась к револьверам. Сразу же узнал «свой». Подойдя ближе к Питону, перекусил проволоку, которая крепила к спусковой скобе бирку «Вещественное доказательство». Упёрся мощной лапой в рукоятку и клювом начал оттягивать курок, чтоб потом его отпустить. Раздался выстрел, и восковая пуля расплющилась об ограду. Многие из присутствующих вздрогнули. Но не попугай! Он ничуть не испугался. Он стрелял опять и опять, пока не израсходовал все патроны. Причём, каждый раз револьвер поворачивался. Поигравшись ещё немного, попугай пошёл в свою клетку, при этом не забыв, прежде чем войти, похвалить сам себя: «Pretty bird (Хорошенькая птица)!» Убравши клетку из ограды Лэрри сделал заявление (statement). «У меня, конечно, нет доказательств, но скорее всего (вы видели, как умело птица обращается с оружием), Бил приучил своего любимца играть с оружием. Это была большая ошибка с его стороны: ведь револьвер не игрушка! В день гибели Била произошли два события. Первое – играла его любимая команда. И обитатели «Стэнфордских трущоб» устроили драку со стрельбой. Слыша крики и выстрелы, Бил, на всякий случай, зарядил револьвер и положил на журнальный столик, я полагаю, дулом от себя. Это была ещё одна ошибка: нельзя оставлять заряженное оружие без присмотра. А что случилось дальше вы все только что видели. Увидев револьвер, попугай начал орать так громко, что слышать комментатора стало невозможно. И Бил открыл клетку... Смерть Била была нелепым и трагическим несчастным случаем, в котором никто не виноват, Во всяком случае, может быть, сам потерпевший».
Лэрри подошёл к Дэби, держа в руке клетку с птицей. Увидев бывшую хозяйку, тот у неё вежливо осведомился: «How you doing?» Услышав в ответ обычное «I am fine, thank you», прокомментировал «Good!» «Что и говорить, не заставь Вы нас взять птицу, мы бы никогда в жизни не узнали тайну гибели Вашего сына. Я поражаюсь Вашей прозорливости и тому, как вы сразу всё поняли». «Никакой такой «прозорливости» у меня нет. И этих всех ваших штучек я не знаю. Я рассуждала просто. Вот Вас, я вижу, совесть мучает за то, что Вы птицу взяли бесплатно. Так пусть она Вас больше не мучает. Вы нашли мне наследство, и оно покроет все расходы. Так что мы квиты». Долго необычный этот случай обсасывался в печати и по телевиденью. Левые средства массовой дезинформации не преминули тут же выставить свой любимый тезис, как опасно держать в доме оружие. Выпуская Джери, Лэрри сказал беззлобно: «Опять выкрутился, гад». «Почему же Вы так?» «Вы ведь паразит на теле общества». «Допустим, что так. Но я-то беру у всех понемногу и только у тех, кто мне сам даёт. А вот государство забирает силой у таких, как Вы и кормит ниггеров. Так кто тогда настоящий паразит – я или они?» «Спорить не стану. Только вот, я себе думаю: Вы же совсем неглупый человек и не без способностей. Почему бы Вам не развить успешный бизнес, завести семью и детей. Ведь не век же вы сможете жить так. А что потом?» Джери не стал высмеивать Лэрри. Не хочу, мол, корпеть, как вы все, «от девяти до пяти» и жить с одной бабой, да ещё детишкам задницы подтирать. Нет, он посмотрел на Лэрри серьёзно и понимающе. «Понимаете, у каждого есть свои взгляды на жизнь и свои, если можно так выразиться, ценности. Вам ваши кажутся единственно правильными в жизни, а мне мои.  Впрочем, я может быть подумаю над Вашими словами. В них смысл есть».
А спустя некоторое время, состоялся суд. Такие суды бывают нечасто, но они и не так уж необычны. Тому суду предстояло решить, не является ли попугай злобным существом, опасным для окружающих. В этом случае его следовало уничтожить. На суд пришли всей семьёй и принесли попугая. Когда все расселись и суд готов был уже приступить к делу, маленькая Синтия, плача сказала судье: «Please, please, don’t kill my bird! He is good! (Не убивайте, пожалуйста, мою птицу! Он хороший!)». Судья посмотрел на неё и пообещал: «I will do what I could (Я сделаю, что смогу)». Давали показания Дэби, Сюзан и сам Лэрри. Из их свидетельств следовало, что птица вовсе не злобная, любит детей и что в их доме нет и никак не может быть никакого доступа для птицы к заряженному оружию. Судья тут же и постановил:
1) птица злобным существом, опасным для окружающих не является;
2) птица никогда не должна находиться в одном помещении с револьверами;
3) семье Праттов поручается забота о птице и соблюдение условия 2.
На этом суд и окончился. Судья улыбаясь сказал Синтии: «See, you got your bird back. Take a good care of him (Как видишь, ты получила назад свою птицу. [Ты должна] хорошо о нём позаботится)». Они пошли к своему автомобилю через площадь перед зданием суда. Многие оглядывались на них: какая хорошая семья – отец, мать, две прелестные дочурки. И такая милая птичка...
 
Май 1986 года.

 
БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШИЙ.
РАССКАЗ

Супруги Бенжамин и Линда Бриджвэй обратились в шерифский отдел, по своему месту жительства, с заявлением. Их семнадцатилетний сын Кеннет исчез и вот уже две недели не даёт о себе знать. Таких дел в любом полицейском агентстве множество. Дети иногда исчезают из дому. Те, кто постарше, нередко, ночуют у друзей, посещают каких-то родственников, а своём или другом штате, или просто пребывают где-то, то тут, то там. Тех, кто поменьше похищают разведённые супруги, бабушки и дедушки по каким-либо своим причинам или совсем без причин. Но бывает и по-другому. Дети всех возрастов, мальчики и девочки исчезают без следа, и судьба их остаётся неизвестной. Известны случаи, когда те ближайшие родственники, кто похитил ребёнка, держали и воспитывали его чуть ли не до совершеннолетия. Часть пропавших без вести детей продавалось или бездетным парам, или для проституции, или, даже, в рабство в другую страну. Но значительная часть из них была изнасилована и зверски умерщвлена педофилами, другими грязными отморозками, а их тела захоронены в обширных безлюдных просторах страны или сброшены в воду. По этой причине, к заявлению о пропаже Кена Бриджвэя отнеслись с должным вниманием. А так как убийство не исключалось, то это дело передали в отдел убийств. И Лэрри получил его. Найдёт пацана живым – чудесно, а если нет, то надо искать виновных в его пропаже, и это могут быть убийцы. По закону, объявить кого-то пропавшим (missing person) можно лишь через трое суток после обнаружения пропажи. Почему именно через трое суток? Не спрашивайте ответа: все законы на свете глупы, иррациональны и оторваны от реальной действительности. Но Бриджвэй обратились за помощью к властям аж через две недели. Причину этому Лэрри выяснил при первом же разговоре с ними. Оказывается, они сами пытались его найти, расспрашивая друзей, знакомых и одноклассников, звоня всем своим родственникам, каких знали – словом делали, что могли. Но Кена нигде не было, и никто о нём ничего не слышал.
Лэрри рассудил так – правильно-неправильно, но надо было с чего-то начинать – по его представлению, примерного подростка, круглого отличника, занимающегося только учёбой и спортом, конечно, могут похитить под угрозой оружия или ещё как. Но, всё же, пропадают чаще всего имеющие плохие привычки, кто курит, пьёт, балуется наркотиками и водится со всякими сомнительными личностями. Таких легче всего заманить в ловушку. Поэтому, в самую первую очередь надо было выяснить, что из себя представлял этот Кен. И тут оказалось, что родители мало что знали о жизни своего сына. Они работали день напролёт, чтобы дети их ни в чём не нуждались, а что они в это время делали, знали лишь приблизительно. Гораздо больше могла знать это четырнадцатилетняя Кэти. Но он знал и понимал: при родителях она, может, ничего рассказывать не станет, чтобы не шокировать и не огорчать их. И он решил поговорить с ней отдельно, скажем, во время перемены в её школе. Но и того, что знали родители, тоже хватало. Оказывается, Кен пропадал из дому не первый раз. Один раз даже закатился к дяде на автобусах через три штата. Конечно же, дядя, брат матери, немедленно позвонил. А где он пропадал во время остальных отлучек – того никто не знал. Часто врал. Скажет: я пошёл к Фреду. Звонят Фреду – а его там нет и не было. А где же тогда он? Лэрри сказал Кэти, что ему надо с ней поговорить. Она поняла с полуслова. Они договорились встретиться в школьном дворе во время большой перемены. Вот что она рассказала о своём старшем брате. Да, курил, пробовал спиртное, марихуану и может ещё что – она не знала. Но ничем из этого здорово не увлекался. Друзьями его и все, и никто: он легко сходился с людьми, но дальше приятельских отношений не шёл. На вопрос, есть ли у него девочка, спросила сама: какая последняя? Да, она знает кто. После этого, Лэрри опросил учителей и одноклассников. Учился Кен еле-еле. Не потому, что был туп или неспособен. Просто к учёбе его никак не тянуло. Одноклассники добавили: любил проводить время в галереи игральных автоматов  в торговом центре недалеко от школы. Были деньги – играл, не было – так околачивался, болтал и заводил знакомства. Подружка Кена сказала, что в день его пропажи – пятница двадцать первого сентября – собирались они пойти в кино, да накануне рассорились из-за какой-то чепухи, она и не помнит, какой именно. «Это я во всём виновата, - плакала она, - были бы мы вместе, ничего не случилось бы и был бы он жив!» «Почему Вы считаете, что его нет в живых?» «Сама не знаю - сердце моё мне говорит» ... Лэррины опыт и интуиция говорили ему то же самое. Лэрри написал и выпечатал объявление следующего содержания.
     -Всем, кто имеет хоть какую-то информацию о Кеннете Бриджвэе, как бы вам она ни казалась чепуховой, мелкой, незначительной и не стоящей внимания, информация эта может помочь следствию узнать судьбу Кена. Пожалуйста, сообщите мне всё, что знаете.
Следователь Лэрри Пратт, Шерифский Отдел, телефон...
Объявления он развесил повсюду в школе и во дворе. Это принесло плоды. Кто-то из школьников позвонил и сказал, в пятницу Кен сказал ему, что, в этот вечер, он, вроде бы, собирается на прогулку «в большой парусной лодке». Теперь прослеживался хотябы один вполне вероятный вариант исчезновения Кена. Какой-то проклятый пидор заманил его на свою яхту, там изнасиловал, убил и, привязав к телу тяжёлый предмет, выбросил в воду. А ещё Лэрри знал: подавляющее большинство тяжких преступлений совершается теми, кто однажды уже совершил преступление и отделался лёгким испугом. Проржавевшая и не на что негодная американская судебная машина уже не в состоянии защитить невинного и наказать виновного. Убийцы, в среднем проводили в тюрьме три с половиной года. По прошествии этого времени, они вновь оказывались на улице, опять убивали и этот цикл во всей своей абсурдной нелепости повторялся опять. Если бы убийц казнили или, в крайнем случае, никогда не выпускали из тюрьмы, сколько невинных жизней было бы спасено. Как показывала вся статистика преступлений, насильники, сексуальные маньяки и растлители малолетних совершают и будут совершать эти преступления до тех пор, пока они живы.  У Лэрри теперь появилось направление, в котором следовало направить поиски. Он собрал имена и фамилии всех, осуждённых за изнасилование и убийство подростков, вышедших недавно из заключения. Затем из регистра малых судов выписал имена владельцев яхт, в целом попадающих под определение «большая парусная лодка». Из обоих списков у него пять фамилий совпали. Лэрри нашёл все пять яхт и сфотографировал их в разных ракурсах. После этого он немедленно опросил их владельцев. Двое из них отсутствовали из города в момент пропажи Кена и смогли это доказать. Ещё двое представили достоверное алиби. Оставался только один - Стив Абудаян. Причём, ознакомившись с его делом, Лэрри в нём обнаружил интересную деталь: Абудаян являлся владельцем той самой игровой галереи, в которой любил проводить время Кен. Правда, по условиям своего условно-досрочного освобождения, Абудаян не мог зайти в галерею пока она открыта для публики. И только, когда там никого не было, ему разрешалось собирать деньги, обслуживать или, в случае, если надо, ремонтировать игровые машины. Но ни один закон и ни один запрет не может предотвратить никого от их нарушения. Словом, Абудаян стал подозреваемым №1.
На вопрос, выходил ли он в пятницу, двадцать первого сентября, Абудаян ответил, не может, мол, вспомнить. ОК, Лэрри «освежил его память». Проведя парочку дней на его стоянке, он нашёл людей, которые подтвердили: он, да выходил. Причём, к нему пришли ещё двое. Правда, Кена среди этих двоих не было. Это точно. Более того, Лэрри выяснил и ещё одно обстоятельство: спустя некоторое время после исчезновения Кена, Абудаян в одном из лодочных магазинов купил новый якорь. На эти свидетельства Абудаян отвечал так. Может он и выходил, точно не помнит. С кем? И этого он «не помнил». Якорь? Ах, да якорь. Зацепился за корягу и пришлось обрезать якорную цепь . Что они делали во время вояжа? Тоже «не помню». Скорее всего отошли от берега, легли в дрейф или же стали на якорь. Может выпили по парочке бутылочек пива, поболтали о том-о-сём, тут и домой пора. Обыск на яхте тоже ничего не дал: всё тут была вычищено, выскоблено и никаких следов пребывания Кена на борту судна обнаружить не удалось. И как Кен, всё-таки мог попасть на яхту?  Ответ напрашивался сам: его подобрали на одном из пирсов. Пирсами в их местности называли старые причалы. Когда-то, давным-давно в времена прошедших войн, к ним подходили транспорты и грузились всем необходимым. Теперь эти причалы стали своего рода достопримечательностью, сюда приходили приезжие, прогуливались местные. Лэрри обследовал все «пирсы» и лишь только в одном, в Старом Порту, нашёл площадку, к которой могла причалить малое судно. И опять Лэрри провёл подряд пару дней на причале пока не наткнулся, наконец. на интересного человека. Тот приходил не каждый день, но регулярно и ловил рыбу с причала. О себе рассказал так. Он пенсионер и всю жизнь проработал на химическом заводе. «Теперь выдыхаю то, чем за все эти годы я там надышался». В отличии от Абудаяна, пенсионер амнезией не страдал. Да, он был на пирсе двадцать первого сентября и видел, как, примерно, в шесть часов вечера, какой-то подросток садился в подошедшую к площадке внизу «большую парусную лодку». Сзади и с высоты он не мог разглядеть лица подростка, но описал его фигуру и в чём он был одет. Из показанных ему фотографий безошибочно опознал яхту Абудаяна. Лэрри спросил его, согласен ли он подтвердить свои показания на суде, на что тот ответил положительно. Весь разговор Лэрри записал на свой портативный магнитофон. Пенсионера звали Ричард Лоу. Лэрри записал его адрес и номер телефона и договорился о встрече, с тем, чтобы Ричард подписал свои показания, которые Лэрри выпечатает. Но и это было не всё. В галерее он сумел найти двух пацанов, которые показали следующее. Однажды, месяца полтора тому назад, когда в галерее был Кен (а они хорошо знали его в лицо), зашёл Абудаян (его они опознали по фотографии). Он подошёл к Кену и спросил: «Что играть нечем? На вот». И он открыл машину, набрал щедрую пригоршню монет и высыпал их перед Кеном. Правда, сразу же ушёл. Но факт контакта с Кеном был налицо.
Виновность Абудаяна в исчезновении (и, наверняка, убийстве) Кена не подлежала ни какому сомнению. Но совсем другое дело было привлечь его к ответственности. Это был подлый, хитрый и изворотливый зверь. Ну зашёл раз. Ну дал какому-то там пацану монеты. Что ему жалко! Он всё равно их обратно кинет. И уж конечно же, он «не помнил» какому. Рассмотрев заявление Лэрри, подписанное начальником отдела, ему в Отделе Окружного Прокурора сказали, что предоставленных им данных недостаточно, для того, чтобы добиться обвинительного приговора (всё, что их только интересовало). Они ничуть не сомневались, что пацан, подобранный в Старом Порту, был Кен: описанные Ричардом Лоу приметы подростка были приметами Кена и одежда, была той, в которой он был в день своего исчезновения. Но никак нельзя было доказать, что яхта, подобравшая Кена, принадлежала именно Абудаяну. Яхта была мелкосерийного производства и таких в их местности имелось несколько десятков. Регистрационных номеров Ричард не видел, да он на них и не смотрел. Ни самого Абудаяна, никого из его гостей, он тоже не видел: они из каюты не высовывались. Следствие зашло в тупик, но Лэрри не падал духом. Он твёрдо решил, чтобы ему это не стоило, отдать убийцу под суд. Надо было выяснить, где в день пропажи Кена находилась каждая яхта этой серии и доказать, что ни одна из них в Старый Порт в это время не заходила. Шаг за шагом, яхта за яхтой, Лэрри шёл к намеченной цели. Был и ещё один путь: найти тех, кто был на яхте в тот день. Сам Абудаян отказывался, ни при каких обстоятельствах, назвать их, ибо хорошо понимал: Лэрри заставит их заговорить, угрожая осуждением, как соучастников убийства. Примерные приметы этих приятелей у него были – их дали соседи по стоянке - и, параллельно с яхтами, Лэрри начал, одного за другим разыскивать и опрашивать приятелей Абудаяна.  И тут произошло событие, круто повернувшее весь ход расследования.
Стояла, если так можно выразиться, «средняя осень». То есть не ранняя, но и, в тоже время, не поздняя. И хотя ночи стали уже прохладными, днями было достаточно тепло. И вот, в один из таких, воистину, райских дней, в свой выходной, Лэрри и его семья решили устроить пикник в одном из прилегающих к их местности «диких парков». Почему диких? А потому, что это действительно был кусок дикой природы, часть которого минимально как-то благоустроена для пребывания публики. В этой благоустроенной части устроены были столики, скамейки, жаровни для выпечки чего только кто хотел и, сами понимаете, очень нужные заведения, без которых в местах массового скопления народа никак не можно. Ну и, конечно, подведена вода. Всегда, в таком парке протекал ручей. Через него перекинуты многочисленные мостики, или, кое-где его можно было пересечь по камням. Тропинки, то широкие, заасфальтированные, то узкие, дикие, имелись вдоль и поперёк парка. Бродя по ним, можно было наткнуться на оленя или какого ещё козла. Повсюду шастали кролики. Ну а птиц – превеликое множество, всяких разных. Говорят, сюда заходят «киси», «миши» и койоты. Но эти вели себя пристойно. Словом, «красота-благодать». Лэрри нашёл стоянку, где неподалеку имелся свободный столик со скамейками и жаровня рядом. Из багажника выгрузили пенопластовый сундук, кулер, в котором находились на льду напитки и заранее приготовленные куски мяса. Продукты, не требующие охлаждения, бумажные полотенца, салфетки и другие нужные вещи, размещались в больших бумажных кошёлках. В одной из них был пакет самовозгорающегося древесного угля. Были ещё мячи, ракетки и другие принадлежности активного отдыха, к которому тут же и приступили. Девочки принялись бегать вокруг. Лэрри предупредил: где бы они ни были, он всегда должен их видеть. Сам же он, висевшей сбоку жаровни стальной щёткой вычистил решётку, гриль и для верности, протёр её бумажным полотенцем. Затем в жаровню положили пакет с углём и подожгли. Скоро угли разгорелись и дали жар. Тогда на гриль положили мясо. Оглянувшись вокруг в очередной раз, Лэрри не увидел девочек. Они не послушались его. Справа от него можно было видеть, сколько хватало глаза. Их там не было. Слева, видимость закрывала группа деревьев и кустарника, росших справа от дороги.
Попросив Сюзан присмотреть за мясом, Лэрри пошёл вдоль дороги. Обогнув группу деревьев, он сразу же увидел дочерей. Те увлечённо играли с такими же, как они сами. Он решил их не беспокоить и уже было направился в обратный путь, когда, вдруг, нос к носу столкнулся с Кеном Бриджвэем. Тот стоял возле столика и, с самым безмятежным видом, глазел по сторонам. Было похоже на то, он никуда не собирался убегать и Лэрри быстро, но не показывая особой спешки, вернулся к своей стоянке. Здесь он перевернул мясо и пошёл к своей машине. Из бардачка (glove compartment) он вытащил кобурку с револьвером, которую пристегнул к поясу под рубашкой, своё служебное удостоверение, бляху и наручники. Всё это он рассовал по карманам. Сюзан сказал, что у него появились новые обстоятельства. Если он задержится, пусть она допечёт мясо, позовёт девочек (они там...) и ждёт его. Кен был всё там же. «Я следователь шерифского отдела Лэрри Пратт. Вот мои документы. А Вы Кен Бриджвэй. Где Вы столько времени пропадали и почему скрываетесь от родителей?» «А я никакой не Кен. Я Скат Ламберт. И вот моё удостоверение, - с этими словами молодой человек достал из заднего кармана брюк бумажник и показал свои водительские права, - и от родителей своих я не скрываюсь. Вон они сидят». Встала и подошла поближе пара, лет сорока плюс/минус, узнать в чём дело. Лэрри объяснил в чём дело. Показал фотографию Кена, которую всегда имел при себе. Сходство было просто разительным. Скат приехал из Канады и поступил в местный университет. А родители приехали его проведать. Выразили своё сочувствие бедным людям, потерявшим сына. Тут у Лэрри внезапно мелькнула в голове шальная мысль. «Слушайте, Скат, а не хотели ли бы Вы помочь следствию...»
Лэрри откровенно сообщил Абудаяну, что он является подозреваемым номер один в деле исчезновения Кена Бриджвэя. На что тот только презрительно усмехнулся. Ведь он был «не беден» и держал «хорошего» адвоката, то есть самого бессовестного, способного доказать в суде, что белое – это чёрное и наоборот. Этот адвокат не раз и не два выручал его из скользких ситуаций. Это благодаря ему Абудаян сейчас разгуливал на свободе. Он и в этот раз крепко надеялся на него. Лэрри начал вызывать Абудаяна в шерифский отдел на «собеседования». Как всякий отпетый преступник, тот законы знал назубок и, особенно, права обвиняемого. Поэтому, он начал хорохориться и требовать присутствия адвоката на этих «собеседованиях». Лэрри возразил: присутствие адвоката может быть затребовано на официальных допросах, когда каждое слово допрашиваемого может быть использовано в Суде Закона против него. Здесь же, всё, что скажет ему Абудаян, свидетельством служить не может. Цель «собеседований» прояснить или уточнить некоторые вопросы. А посему, и адвокат не обязателен. Вот и в этот раз, Лэрри вызвал его поэтому же поводу. В письме, в конце, отмечалось: в случае неявки, он будет доставлен в суд против его воли. Абудаян пришёл по этой причине – куда ему деться. Кроме Лэрри, в комнате допросов, был и ещё кто-то, сидящий во вращающемся кресле, лицом к окну. Обстоятельство сиё, почему-то, делало Абудаяна нервным, и он то и дело бросал настороженные взгляды на сидевшую к нему спиной фигуру. А Лэрри, между тем, не спеша раскладывал на столе листки бумаги и магнитофон. «Итак, Вы продолжаете настаивать на том, что не только не знали Кена, но и, даже, никогда его не видели, а если и видели, то не помните?» «Именно так!» «Ну чтож, чудесно...» И тут сидящий повернулся лицом к Абудаяну... Лэрри думал, что этого сейчас хватит удар и тогда под суд отдадут не Абудаяна, а его, Лэрри. К счастью (для Лэрри) тот, бледный, с перекошенным ртом, но всё же как-то оправился. «Ттты, ттты, ттты... я сказал, обыскать надо... ттты в воде очухался и у тттебя был ножик...» Скат – а это был он – ничего не ответил, только лишь надменно улыбнулся. От этого Абудаян затрясся ещё сильней. Тут Лэрри поспешил воспользоваться эффектом: «С кем Вы были тогда на яхте?» «Вввы уже и сами всё знаете... Зачем спрашиваете?» «Я не знаю их имён!» И Обудаян назвал, а Лэрри запомнил их, эти имена. эдиков-педиков, сообщников Абудаяна. Остальное было семечки – эти друзья до первого милиционера, как он и опасался, охотно дали показания против Абудаяна. На основании этих показаний и доказательств, которые уже собрал Лэрри, был выдан ордер на арест и Абудаяна взяли под стражу.
На предварительном слушанье, адвокат пытался добиться запрещения допуска в суд показаний сообщников, как добытых «необычным и нечестным приёмом». Обвинение на то ответило, что основанием для привлечения к суду является не признание обвиняемого, а добровольные показания сообщников, никаким «необычным и нечестным приёмом» не полученные. Судья стал на сторону обвинения и постановил привлечь Абудаяна к суду. И показания допустить. Показания были вот какие. Когда яхта отошла достаточно далеко от берега и стемнело, Абудаян и двое его сообщников приступили к тому, ради чего Кен был заманен на яхту. Тот наотрез отказался. Ему сулили деньги, сигареты и наркотики, но Кен был неумолим. Тогда решили его не упрашивать больше. Тут Кен попытался оторвать от стола в каюте массивную бронзовую лампу и защититься ею. Абудаян, который трясся над своей яхтой, при виде такого дела, ударил Кена в лицо. И яхту в этот момент качнуло. Кен отлетел, ударился о бронзовый же крюк, выступавший из стены каюты и упал, обливаясь кровью. Когда к нему подскочили, он не подавал признаков жизни. Эта, далеко не святая, троица долго совещалась. Первым предложением было сообщить властям и сказать, что Кен сам бросился в драку, ему ответили и произошёл несчастный случай. Это, кстати было близко к правде. На это возражал Абудаян. Если у него не было судимости – другое дело, а так на это посмотрят по-иному. Закончили тем, что, взявши якорь с футами шестью цепи, обвязали верёвку вокруг Кена и выбросили его за борт. Был ли Кен жив в этот момент или нет – они не знают. Впрочем, как показали пидорасы, Абудаян не намеревался оставлять Кена в живых. Лэрри потребовал от Окружного Прокурора добавить к обвинениям ещё и нарушение условий условно-досрочного освобождения (parole violation). Это было сделано со смешком: они ещё не помнили никого, кто был бы возвращён обратно в тюрьму лишь только по этому обвинению. Многоопытные прокуроры предупредили Лэрри: хотя они и будут добиваться осуждения Абудаяна за убийство второй степени, но самое большее, на что он может рассчитывать это неумышленное убийство (involuntary manslaughter), за что следует самое большее семь с половиной лет. Ведь, и в самом деле, в момент нанесения удара у Абудаяна не было намерения убить Кена. Это защита легко докажет. А намерение изнасиловать, а потом убить Кена суд не принимает, ибо это осталось всего лишь одним только намерением и осуществлено не было. Умышленное убийство могло быть доказано только если Кен был жив в момент, когда его бросали в воду и преступники знали это. Как Лэрри сам должен понимать, такое доказательство невозможно. Лэрри был разочарован и возмущён. Выходит, вся его кропотливая работа и все эти деньги налогоплательщиков, ушедшие на неё – всё напрасно. Через три года Абудаян снова окажется на улице и снова убьёт кого-нибудь, принеся страдания ещё одним отцу с матерью. Обязательно убьёт, ибо такая натура у него и таких как он. И снова Лэрри или кто другой, напрягая все силы, будет стараться разоблачить его, и лишь только для того, чтобы гнилое неправосудие опять его выпустило. Что это за система такая!? И стоит ли работать в таких условиях? Ведь, в конце-то концов, если разобраться, его служба существует не для того, чтобы стражи Закона, Мира и Порядка получали жалованье и премии, зарабатывали себе пенсию и получали льготы, а для того, чтобы оградить общество от таких грязных и злобных недочеловеков, как этот Абудаян. И этого они сделать не могут! Нет, Абудаян уже больше не сделает зла никому. Ещё в тюрьме, у него обнаружились признаки страшной болезни, что пулемётным огнём косила проклятых пидорасов. Лечения от этой болезни нет и быть не может, ибо сам Господь посылает её тем, кто совершает мерзость перед лицом Его . Лэрри подумал: если люди не хотят и неспособны совершать праведный суд, то Судья на небе делает это за них. И все эти крючкотворства бессовестных адвокатов Он не принимает.
К скромному одноэтажному дому подкатил маленький открытый автомобиль. Из него вышел молодой человек и направился в дом. Его ждали. «Как мы рады Вас видеть, Скат» «Я тоже рад вас всех видеть». «Как Вам живётся вдали от папы с мамой?». Скат Ламберт принял близко к сердцу судьбу Кена. Он был на суде, где Линда Бриджвэй сказала ему и Лэрри: «Конечно, мне никогда не пережить потерю сына. Какой бы он ни был, но он мой сын. Но две вещи приносят мне хоть какое-то утешение. Первое, что он не страдал. Ведь эти подонки могли его душить, топить живьём – я знаю. Они способны на всё. И второе – что эти грязные твари не изнасиловали его». Может это и было утешением – кто знает. И чем можно измерить меру горя? Линда настойчиво просила Ската посетить их и, будучи человеком отзывчивым, с добрым сердцем, он приехал. Жить ему не домашних условиях непривычно, но он привыкнет. Как им живётся? Да, он понимает. Может представить себе каково было его отцу с матерью, если бы такое случилось с ним. Переглянулся с Кэти. Кто знает, может они увидятся ещё раз, что-нибудь будет из этого, а может и нет. Кто может знать свою судьбу. Скат провёл с Бриджвэями часа с полтора. Но пора было уезжать. Все пошли провожать. Маленький автомобильчик, проехав улицей, и завернул за угол. А они всё стояли и стояли, глядя ему вслед.
Май 1986 года.

ОШИБКА.
РАССКАЗ.

 


Одна крупная фирма, выпускающая медицинское оборудование сделала Лэрри заманчивое предложение. Они покупают его производство за два миллиона, сделают мастерскую Лэрри отделением фирмы, а его самого ставят главой этого отделения. А ещё, ему также даётся возможность купить на полмиллиона акций основной компании, что сделает его одним из членов совета директоров. Лэрри срезу же заподозрил неладное. Как американцы в этом случае всегда говорят: «Если что-то выглядит too good to be true (слишком хорошо, чтобы быть правдой), то так оно и есть». Его прибор, сравнительно недорогой, но эффективный, давно уже был костью в горле у крупных производителей такого же типа оборудования. И намерение потенциального покупателя было понятно: подержать лэррино производство немного, а потом закрыть – и никакой конкуренции. Но и цифры были впечатляющими. Как всем людям с, пусть немаленьким, но, всё же, весьма средним доходом, не превышавшим трёхзначное число тысяч в год, ему было трудно себе представить, что для кого-то эти два миллиона были всего лишь оперативными расходами. Лэрри был американцем до мозга костей – ну а кем ещё он мог быть – и устоять перед кажущимися такими огромными цифрами было трудно. И он попросил у претендента проект договора на сделку. Ему его охотно предоставили. С этим он пошёл в адвокатскую контору, специализирующуюся на сделках такого рода. Там с него взяли сотню и дали за неё полную консультацию. Договор, сам по себе, является типовым и никакого подвоха не содержит. Он, может договариваться с ними, как хочет. И, в частности, потребовать, чтобы его компания и его должность были сохранены на либо неопределённый, либо заранее оговоренный минимальный срок. Но другая сторона не обязана принять эти требования, ибо, после покупки, компания станет их полной и безраздельной собственностью. А со своей собственностью, они вправе как хотят, так и поступать. И, за редким исключением, на административные должности, как ему предлагают, контракт не заключается. Так что, и его могут от этой должности в любое время тоже освободить. Никаких гарантий тут нет, и быть не может. Зная это, он теперь должен сам решить, как ему поступить.
Лэрри потребовал двух с половиной миллиона да плюс на миллион акций. И на это с подозрительной быстротой согласились. Отступать было некуда, и сделка состоялась. Но продолжать службу в шерифском отделе он теперь уже не мог, ибо требовалось всецело посвятить себя управлению своей компанией, ставшей ныне отделением крупной фирмы. Когда Лэрри пришёл в свой отдел и рассказал начальнику о сложившейся ситуации, этот                многоопытный человек сказал ему так. «Мне, конечно жалко Вас терять, но я желаю Вам            самого лучшего. И я не советую Вам совсем уходить из нашей силовой структуры. Вам-то ведь осталось всего семь лет до пенсии. Если что-то пойдёт не так, мы Вас, конечно, назад примем. Но Ваш стаж будет потерян и Вам придётся заново его зарабатывать. Это не моё дело, сколько Вам дали за Вашу компанию и, возможно, на эти деньги вы сможете, если у вас всё будет хорошо, безбедно дожить жизнь. И пенсия наша Вам не очень нужна будет. Но если, спаси Господь, случится какая болезнь, рак, например – Вы сами понимаете, это может случиться с каждым – то все ваши деньги, сколько бы их ни было, растают, как дым. А вместе с нашей пенсией идёт и пожизненная медицинская страховка, одна из лучших в мире. Для Вас и всей семьи. Так что я советую Вам взять годичный отпуск. Всё пойдёт как нельзя лучше – придёте и окончательно рассчитаетесь. А нет – то придётся прослужить на год больше. Кстати, Вы можете, за полцены, купить оба Ваши револьвера. Советую и эту возможность не упускать. Когда Вы вернётесь, Вам выдадут уже пистолеты». Человек этот говорил дело и Лэрри решил последовать этим советам. Тем более, что его не покидало чувство, что во всей этой истории с покупкой его компании было something fishy . Пошёл в отдел кадров и оформил годичный отпуск или как его (правильно) называли «отсутствие на год». За это время, ему не идёт жалованье, и он не покрывается медицинской страховкой. Но имеет право ношения оружия. И револьверы он купил. «Большой», Смит и Вессон 19-й модели, из которого он мало стрелял и ещё реже носил, был почти новый. «Малый», 36-й модели той же фирмы был у Лэрри «рабочим инструментом». Но, несмотря на потёртость в дуле и на барабане от постоянного ношения в кобуре, очень легкую, он был в отличном состоянии. Кобуры – а каждая стоила никак не меньше полста – тоже удалось сторговать за полцены. В общем, хороший deal (тут, выгодная покупка)! Всё это осталось позади. И теперь настала пора для Лэрри всецело посвятить себя своим новым обязанностям.
  Деньгами, так неожиданно свалившимися ему прямо на голову, Лэрри распорядился мудро. Хотя он сам отношения к этому делу не имел, но от своих коллег, кто занимался в шерифском отделе расследованием обманов и мошенничества, слышал сотни историй, как люди теряли целые состояния, вложив их в сомнительные мероприятия. Ну нет уж! Пусть лучше, его деньги «ничего или достаточно не зарабатывают», чем он их потеряет. Полтора миллиона он положил на десять так называемых certified deposit (CD) – счёт, с которого он не мог снять деньги до прошествии определённого cрока. А сроки были от трёх до девяти лет. Причём, эти средства налогом не облагались. «На мелкие расходы», для своей семьи отложили 150 тысяч. С этой суммы уплачен был налог: полицейским нельзя было никак шутить даже малейшие шутки с законом. Всё остальное вложено небольшими долями в надёжные предприятия. Это тоже налогом не облагалось. По всем финансовым вопросам, Лэрри консультировался со своим расчётчиком Питером Вандербилтом. Он был опытный и знающий бухгалтер и, хотя, в качестве такового, не одобрял СD, но помог и здесь. Лэрри, по должности своей, получил от главной фирмы оклад в сто тысяч в год плюс всяческие и, притом, довольно неплохие льготы, включая и медицинскую страховку. На запрос, может ли он оформить свою жену в качестве приёмщицы посетителей (receptionist), секретаря и кладовщицы с окладом двенадцать тысяч в год, немедленно пришёл ответ: да, может, но с окладом двадцать четыре тысячи. Такая щедрость настораживала, но пока всё шло как нельзя лучше. Надолго ли?
От головной фирмы поступило задание разработать, изготовить опытный образец и отладить для запуска в серийное производство, систему слежения за состоянием тяжело больных. Всё это технически было легко осуществимо. Но такого оборудования на рынке хватало, а отделения реанимации открываются или модернизируются нечасто. И пусть его прибор будет во всём самый лучший, найдётся ли рынок сбыта для него?  Сомнениями по этому поводу он поделился с управляющим головной фирмы. Тот сказал, чтобы Лэрри не беспокоился: сбыт теперь больше не его проблема. Делай как можно лучше, а мы уж обо всём остальном побеспокоимся. Выпуск старого прибора по-прежнему продолжался, Сам же Лэрри со своими надёжными помощниками - «русскими», Виктором и Александром, отцом и сыном – приступили к разработке. Александр учился заочно в четырёхгодичном колледже  и к тому времени был близок к его окончанию. Он уже стал знающим и очень толковым конструктором электроники. Он сумел найти подходящий компьютер, причём, поставщик составлял программу и это входило в стоимость покупки. Если показатели от датчиков давления, частоты пульса и кислорода в крови выходили за пределы нормы или приостанавливалась подача физраствора, или отток отходов организма, включался сигнал тревоги. Все эти показатели также поступали на экран монитора, так что наблюдатель мог срезу же видеть в чём дело: нужный показатель начинал мигать. Александр же, или, как его все звали, Саша, составил инструкцию по наладке и эксплуатации системы. Все, ныне существующие датчики (для которых имелись адаптеры для подключения к системе) уже были включены в программу. Кроме того, система, если требовалось, выпечатывала отчёт о состоянии больного – ежедневный, еженедельный, ежемесячный. Лэрри договорился с больницей, купившей его первый аппарат, об испытании системы. Как раз поступил к ним    тяжело больная на последней стадии лимфоденоза – белокровия, поразившего её лимфо узлы. К ней и подключили систему. Лэрри попросил звонить ему в любое время суток – днём на работу, вечером домой – при малейшей неполадке. Были они – эти неполадки и не одна. Хотя больной никогда не суждено было придти в сознание, неполадки в системе недопустимы! Их моментально устраняли и вносили в чертежи изменения. Система стала работать без перебоев, но женщина вскоре скончалась. Печально и грустно было видеть её лежащей неподвижно, не открывая глаз, с заострившимися чертами лица. Но, как это говориться, все мы там будем и поделать тут ничего нельзя.
Лэрри направил в головную фирму отчёт: система разработана, прототип построен и клинически испытан. Приложено было свидетельство от больницы. Ответа не поступало с неделю. Потом опять целевое указание: разработать и заказать упаковку, изготовить один образец и прислать в головную фирму, в состоянии поставки. Присылать UPS или Federal Express . Ни в коем случае не привозить лично. Странно как-то. Но приказ есть приказ, и он был выполнен. И опять молчание, затянувшееся на этот раз уже на две недели. Должно быть, там решали какие-то технические вопросы с потенциальными покупателями. Или... Но об этом не хотелось думать. На сам лэррин прибор больше заявок не присылали. Все околачивались без дела, но зарплата им поступала исправно. Убирали, наводили порядок в помещение, красили оборудование – словом старались как-то заполнить пустые дни. Наконец пришло задание на изготовление двенадцати узлов. Изголодавшись по работе, дружно кинулись всей командой выполнять заказ. Вскоре всё изготовлено, упаковано и уложено в загородку, служившую складом готовой продукции. И опять молчок, но ненадолго. UPS доставила картонный ящичек, адресованный Лэрри. Когда он его открыл, то сразу же увидел конверт со своим именем. В письме, подписанном главой головной фирмы, сообщалось: данное отделение, как не приносящее более прибыли, закрывается, начиная с завтрашнего дня. Александр и ещё две сборщицы-мексиканки тоже получили по письму. Саша показал своё письмо всем. В нём, ему предлагалась работа в головной фирме. Если он это предложение принял, то не позднее, чем через два дня должен явиться в отдел кадров для оформления. Был и адрес, куда придти. Письма сборщиц были точно таким же. Всем остальным, в том числе, Лэрри, Сюзан и Виктору, было по объёмистому пакету. В пакете этом был чек на сумму в размере полуторамесячного заработка каждого, анкета, заполнив которую, они могли (за свой счёт!) ещё полгода попользоваться своей медицинской страховкой, и брошюра из бюро по безработице, объясняющая, как подать на пособие. И хотя Лэрри давно уже чувствовал – такое вот-вот произойдёт, удар, всё же, оказался внезапным. Это был шок и чувство: тебя, какой-то хек, вдруг, ни с того, ни с сего, внезапно унизил и оскорбил, незаслуженно, ни за что, ни про что, без всякой вины. И он чувствовал себя в чём-то виноватым и перед самим собой, и перед своими рабочими, которых оставил без заработка. Более всего, перед Виктором, который был ему опорой столько лет. Лэрри знал, что шансы найти адекватную работу у него близки к нулю. Когда бандиты или государство забирают у тебя деньги, под угрозой применить силу, тут ты, вроде, и не виноват. Но, в том то и дело, мошенник тем и отличается от грабителя, что ты сам ему всё отдаёшь и те, кто стал жертвой мошенничества сами во всём виноваты. И хотя Лэрри жить на что было, но ощущение было, как у того, кто остался без единого цента.
Лэрри спросил Виктора о его дальнейших намерениях. Оказалось, он сам давно уже об этом думает, ибо не ожидал ничего хорошего от этой сделки. «Я знаю, буду, наверное, искать работу, хотя это бесполезно. Попробую заняться переводами, если получится. Но, мне кажется, надо было бы купить какой-нибудь бизнес. Тогда я смог пытаться делать и то, и это, и жить было бы на что». «Вы имеете в виду что-нибудь конкретное?» «Это для меня не имеет значения. Мы, бывшие советские люди, любое дело освоить можем. Ведь в своей «старой стране» я был исследователь в области химии, а, как сами видите, и Ваше дело делать смог». Тут Лэрри вспомнил: совсем недалеко от ихнего места, выставлен на продажу Sandwich Shop, магазинчик, где делают сэндвичи - на вынос или для внутреннего употребления в самом магазинчике. Кроме сэндвичей там был кофе, чай, безалкогольные напитки типа коки колы, печенье и прочие мелочи. Обычно, работники близлежащих, а то и более отдалённых, предприятий перекусывали там, во время своего перерыва. Причём, на вывеске о продаже значилось «By owner», т.е., продавал его сам хозяин бизнеса, а не какое-то агентство по недвижимости. «Скажите, Виктор, раз Вы так говорите, то не хотели бы купить этот сэндвич шоп рядом?» «Да я бы и не против, да не знаю...» «Об этом, пока, не беспокойтесь. Скажите, Вы поручаете мне вести переговоры от Вашего имени? Судя по тому, что произошло, я бизнесмен не блестящий, но всё же поопытнее Вас». «Получается, поручаю». «Тогда можете ехать домой, я Вам позвоню, когда сам буду знать, что к чему, ОК?» Лэрри разрешил своим бывшим рабочим уехать тоже: оставаться здесь не было ни малейшего смысла. Все уволенные могут ссылаться на него, как поручителя – он даст им наилучшие рекомендации. Оставшись вдвоём, Лэрри и Сюзан, навели порядок на своих столах. Перенесли в свою машину дела всех своих рабочих. Бывшим хозяевам они ни к чему. Помещения и рабочие места были уже убраны подчинёнными. Делать здесь было больше нечего. Им не предписывалось запечатать дверь, и они просто заперли её, а ключ тут же выслали в головную фирму через Федерал Экспресс. Затем отправились в сэндвич шоп. Хозяин, юркий мужичонка, лет эдак пятидесяти пяти, роста среднего, чернявый, явно итальянец, сказал, что он продаёт магазин по причине плохого здоровья. Но Лэрри видел: истинная причина, скорее всего, в том, что дела идут не шибко хорошо. Обстоятельство сиё давало Лэрри рычаг, для того, чтобы поторговаться. Хозяин запросил за магазинчик пятьдесят тысяч, Лэрри предложил двадцать, причём, наличными. И пошла типичная для американцев торговля: Лэрри ничего не стоило выложить эти пятьдесят тысяч, но он не был бы тогда американцем, если б так поступил. Он с Сюзан указывали многочисленные изъяны и недостатки, обнаруженные ими при показе магазина. То надо скоро менять, тут нужно хорошо поработать – всё стоит денег. Торговля шла долго и сошлись на тридцати и, притом, наличными. Продавец предложил выписать чек и завтра приступать к владению. Но Лэрри заявил, что представляет другого человека и этот человек хочет всё по закону. А хозяин и не возражал. Они договорился завтра же подать в Эскро .
Эскро Лэрри выбрал сам. Там он оформлял покупку дома и продажу своего бизнеса. Из дому он позвонил Виктору и попросил приехать по адресу, который он продиктовал к десяти для оформления и подписи бумаг. Конечно же, произошёл разговор. «Я человек не богатый, но у меня гордость есть. Я не могу ничего взять, не заплатив, и принять деньги, которые я не заработал...» Ларри сказал ему миролюбиво: «Я сам такой же, но Вам никто ничего не даёт даром. Я просто, предоставляю ссуду в размере тридцать тысяч на пять лет. Я верю в Вас, и Вы её отдадите. Ваша гордость вовсе не ущемлена. Это нормальная бизнесовая практика». Успокоив гордость Виктора таким образом, Лэрри, просмотрев сам, дал подписать ему все нужные бумаги. Потом все они вместе поехали в бизнес. Как раз начались перерывы, и хозяин приступил к делу, заодно показывая, как готовятся сэндвичи и обслуживаются покупатели. Лэрри поехал по своим делам, а Виктор остался смотреть. Со свойственной бывшим советским людям смекалкой и сообразительностью, он считал и запоминал, сколько людей пришли и сколько каждый, обычно тут оставляет. Сам купил и попробовал сэндвич. Подумал, хлеб не шибко-то здесь вкусный. Он знал место, где они сами брали хлеб для себя. Там пекут и недорого продают булки куда как получше этих. Надо их попробовать. Когда страда спала, Виктору показали оборудование, водопроводное, водогрейное и электрическое хозяйство. Он тут же делал себе в уме заметки. В два магазин закрывался, и Виктор с хозяином разъехались, кто куда, по домам. Лэрри же сидел в конторе управляющего земельным участком, включавшем в себя магазин и бывший его бизнес. Управляющего этого, Джефри Витакера, Лэрри знал с тех пор, как снял здесь помещение. Это был исключительно честный человек, трогательно заботящийся о своих арендаторах и делающий для них всё, что только было в его силах. С ним надо было обговорить условия аренды помещения, взимание и повышения платы за аренду (lease) и сроки, на которые аренда гарантируется при данных условиях. От старого лиза магазина оставался год и продление по требованию арендатора (option) на два или три года не оговаривалось. Джефри сказал, что он был бы не против такого продления, но арендатор его не затребовал. Что-то в этом было не то. Но Лэрри был уверен, если сделка пройдёт через Эскро, то Виктору ничего не грозит. Они оговорили лиз на пять лет и опшн ещё на три года. Более того, на первые три месяца Виктор освобождался от уплаты ренты, а за следующие девять месяцев Лэрри заплатил вперёд. Теперь, Лэрри обеспечил своего верного рабочего всем необходимым для того, чтобы не пропасть в этом мире, пусть и не злом, но и не щедром. Теперь всё зависело от Виктора самого и в неё он был уверен.
И вот, впервые за всю его жизнь, перед Лэрри встал вопрос – что теперь делать, чем заняться? Если бы ему не на что было жить, то и ответ был простой: искать работу. Но ему было на что жить, и работа тоже была. Сполна смог он оценил мудрость своего шефа. Как только кончится его отпуск, он вернётся к своим привычным занятиям. А пока следует им устроить себе впервые в жизни настоящий отпуск, когда не надо будет считать сколько им осталось дней и оглядываться ни на что. Пошли всей семьёй в бюро путешествий и тут им предложили по очень сносной (но не маленькой!) цене путёвку на путешествие морем по всем странам Балтийского моря, включая Советский Союз. Причём был осмотр Ленинграда и поездка поездом на экскурсию в Москву. Её с радостью взяли. После этой экскурсии они попросили организовать им путешествие по Франции, Австрии, Италии и Швейцарии, что на Балтийском море не расположены. И это им охотно сделали. Попугая, ставшего у них, воистину, членом семьи, взять с собою никак нельзя было и его устроили в, специальный для таких случаев, отель для животных и птиц. Там за ним должны были и присмотреть, и накормить, и воду поменять. До Стокгольма они добрались самолётом и, после экскурсии по этому городу, предусмотренной в путёвке, погрузились на корабль. Каюта показалась маленькой и тесной после их дома в Америке, но в ней было всё необходимое для того, чтобы в ней разместились двое взрослых и двое детей на короткое время. Мы ее станем утомлять читателя описанием путешествия. Ведь совсем не об этом пойдет речь в нашем повествовании. Скажем только, более всего поразила наших путешественников Россия – загадочная страна, откуда приехали к ним в Америку Виктор и его сын Саша. И хотя, грех было жаловаться на обслуживание и им всё время старались показать фасадную сторону тамошней жизни, было видно: это совсем другой мир. Если в остальной Европе всё было, пусть со спецификой, но привычно и знакомо, то здесь чувствовалось нечто такое, с чем им никогда не приходилось сталкиваться раньше. Это проявлялось в мелочах – обилием народа на улицах, странными автомобилями типа тех, какие были в Америке пятидесятых годов, не отличающихся разнообразием марок, одежде, внешнему виду, облику жителей страны, их поведении и манерах. Уже к концу круиза, путешествие начало приедаться. Все эти страны, города, лица, марки, кроны, рубли, шиллинги, франки – слились в сплошной и непрерывный круговорот. Они с трудом завершили тур по внутренним странам Европы и были бесконечно счастливы вернуться домой к своему привычному укладу жизни. А что теперь? Они с Сюзан решили: Лэрри не вернётся на службу, до тех пор, пока ещё в силе их медицинская страховка. И тут Лэрри пришла в голову мысль обобщить свой опыт работы в качестве следователя, разобрать свои и чужие, ему известные дела, проследить методику проведения следствия и сделать выводы. Кто знает, может, попадётся ему случай, а такое у него или у кого-то было раньше. Стоит заглянуть в свои записки – и преступник найден. За время своей службы, он обзавёлся многочисленными справочниками, а компьютер давал возможность хранить материал и легко редактировать его, если понадобиться.
И вот однажды утром, когда Лэрри сидел, поглощённый своими занятиями, зашла в комнату, где он сидел, Сюзан, ведя с собой какую-то женщину. «Лэрри, леди хочет Вас  видеть». «Вы будете мистер следователь Лэрри?» «Да, я Лэрри, только в настоящее время я никакой не следователь». «А он сказал, только Вы можете помочь мне». Не дожидаясь вопроса «Кто это он?», она протянула ему карточку. На ней значилось: «Sgt. Les Kroger, Homicide division». Это было уже совсем другое дело. Лес ничего зря не сделает и ничего зря никогда не скажет. На момент ухода в отпуск, Лэрри тоже был сержантом, то есть, руководитель группы следователей. Лес Крогер руководил другой такой же группой. Он отличался неимоверной тщательностью и вниманием к малейшим мелочам в ведении следствия. «Присаживайтесь, пожалуйста, и расскажите мне своё дело». Женщина крепко сбита, между сорока и пяти десятью годами, лицо простое, белое, с несколько квадратным подбородком. Волосы, оригинальный цвет их терялся в неизвестности, были заплетены у неё сзади узлом. Одета она была в светло-коричневые брюки, розовую рубашку навыпуск и добротные туфли. Она с нескрываемым уважением посмотрела на компьютер и книги. «У нас брат приговорён к смерти, а он этого не делал... Бабу он, мол, изнасиловал и убил. Может они и поеб... ну, в общем было что-то, так это она сама наделась, это все знают... а убить – такого наш дурак ни в жисть не сделает... Стойте! Надо бы всё по порядку. Четверо нас – две сестры и два брата. Мы с сестрой рабочие. Получаем хорошо, у нас у каждой по дому, в домах всего в достатке. Один брат выучился, инженер, тоже он живет неплохо. А другой брат, ну Марти этот – дурак! Не знаю, что с ним, может его мамаша в пьяном виде сделала, может ещё что, но работы постоянной никогда не имел, пьёт, курит, всякую дрянь употребляет со всяким сбродом крутиться. Да ещё и социальную пенсию получает в полном размере. Пошла я туда. Что вы, мол такое делаете, за что это ему деньги зря платите? А, он больной, инвалид, работать не может. Как, говорю не может!? Поднять что-то там, или покрасить может. Да что с ними говорить! Ну вот он и докрутился. Понимаете, есть такие дамочки. Детей у них нет, работать не надо – муж обеспечивает. Муж её не еб..., ну в общем недостаточно ей внимания уделяет. А ей от скуки, сытости и безделья ой как хочется! Вот и начали они его на это дело приспосабливать. Он дурак здоровый и петух у него здоровый – то что им и надо. Да ещё всякой дрянью пичкают, наверное, чтоб стоял дольше, не знаю. Так вот, эта самая убитая, тоже из таких была... Понимаете, если бы его машина сбила, или кто ножом бы по пьянке пырнул, или перебрал бы чего – и ему, и нам только лучше бы было...»   Говорила она без тени рисовки. «...но такой смерти мы ему не желаем. Это ему и всем нам позор! Будут все на нас пальцем показывать – вот мол ихнего брата за убийство сказнили». «Скажите мне, чем, как Вы думаете, я могу Вам помочь?» «Я человек простой, не такой учёный, как Вы и рассуждаю по-простому. Ведь кто-то же её убил! Если Вы его найдёте, то, стало быть, и дурак наш не виноват». «Вы знаете что, я конечно, ничего обещать Вас не могу. Всё что я могу Вам сказать, что постараюсь во всём разобраться и сделать, что смогу. Напишите мне Ваши данные – имя, адреса, номера телефонов, по которым я смогу с Вами связаться». Он посадил её к столу, дал лист бумаги и ручку, и та ровным разборчивым почерком написала на нём нужную ему информацию. «Пожалуйста разберитесь. А за оплату не беспокойтесь - мы люди не бедные!» С этим она отбыла.
Лэрри тут же позвонил по знакомому номеру. «Джен, это Лэрри. Пожалуйста, разыщи мне Леса». Не прошло и нескольких секунд, как в трубке послышался знакомый голос. «Я ждал Вашего звонка. Жду Вас в кафе «Гемай» через полчаса. Прихватите с собой портфель, типа». Кафе было полицейским. Туда ходили на перерыв и после трудового дня выпить по чашке кофе и поболтать. Что означало имя сего заведения - того не знал даже сам хозяин: купил с этим именем. Они прибыли одновременно. Зашли, сели в дальнем углу. Их обоих хорошо знали, и официантка сразу же принесла каждому, что они обычно заказывали. «Ну что за дело?» «Очень интересное: всё ясно, как на ладони, только вот дурак сидит в блоке смертников, а убийца разгуливает на свободе – и сделать ничего нельзя. Поэтому я Вас и к нему привлёк». «Вы хотите сказать – мне всё равно делать нечего?» «Что Вы! Просто, мы не можем ничего сделать потому, что дело закрыто, убийца «найден и осуждён». А на Вас давления нет. Я Вас знаю, Вы докажете и тогда дело откроют». «Вы хотите сказать, дурак её не убивал?» «Конечно нет! Это и дураку ясно». «Кто ж её тогда убил?» «Да кто ж ещё, кроме мужа! Жертве был нанесен такой удар в челюсть, что трещинки в костях были. Удар этот требует не только силы, но и уменья. И нож всажен профессионально. Дурак, хоть он и здоровый, в жизни такого не смог бы. А этот «зелёный берет», два тура во Вьетнаме отбыл». «Мотив?» «И это известно. ****ью она была. Еблась со всеми подряд и с дураком тоже. Понимаешь, он по монтажу электроники, получал хорошо и вечно в разъездах. Ну а она себя и развлекала». «А он знал?» «Как же ему не знать – бывший разведчик. Да и вся округа об этом только и говорила». «Почему же он тогда с ней не развёлся?» «Тогда надо было бы дом делить. Ему денег не жалко, но Вы бы видели, какую игрушку он из своего дома и двора сделал. И всё своими руками. Нет уж!» «Если вы всё знаете, то почему вы не арестовали его?» «Арестовали и обвинение выдвинули и… выпустили. А тут этот идиот, как заведённый «Может и я. Не помню – пьяный был». Ну а окружному только дай! 
Убийство, сопряжённое с изнасилованием – высшая мера. Никто его, конечно, не казнит, но отсидит ни за *** собачий лет тридцать... Я это дело выпечатал. За это по головке не погладят, но Вы-то, меня не подведёте. Из него все подробности и узнаете. Давайте Ваш портфель» «Ну хорошо, я беру это дело. Только вот я сейчас никто, и не имею права никого допрашивать. Как мне быть?» «А Вы допрашивать никого и не будете. Скажите: человек ждёт смерти за преступление, которого он не совершал – и Вам сами всё расскажут. А слушать рассказы законом не запрещается». Они расплатились и разъехались. Попав домой, раскрыл дело. В самую первую очередь следовало познакомиться с действующими лицами этой драмы и их исполнителями. Дурака полное имя было Матью Дэймлер, но все звали его «Марти». Та его сестра, что приезжала к нему была Карен Брэдли, фамилия, должно быть, по мужу. Убитую звали Эмма Шварцман по мужу, урождённая Мольтке. Муж её, Эрнст Шварцман, бригадир монтажников электроники, бывший «зелёный берет». Лес, конечно, затребовал его дело из военного ведомства. Прошёл всю войну во Вьетнаме без единой царапинки. Блестяще выполнил десятки боевых заданий. Многократно награждён. Звание – капрал. Служил под командованием тогда капитана, ныне подполковника Виктора Рэймонда, а его напарником долгое время был рядовой Самуил Кошман. Лес не был бы Лесом, если не разыскал и не приложил к делу адреса обоих.               
Эмма была убита одним из ножей «Золинген» из набора на кухне. С рукоятки ножа сняты были отпечатки пальцев. А так как Марти был последним, с кем все видели Эмму, когда она сажала его в свою машину в ближайшем торговом центре, то сверили их с его. Мартины отпечатки у них были: его неоднократно арестовывали по мелким мелочам – за «создание антисанитарных условий (отлив) в публичном месте» или неуплату штрафа (а с чего ему платить?), начисленного за переход улицы в неустановленном месте. Обычно его держали пару дней, приговаривали к уже отсиженному сроку и выпускали. Но, в этот раз, дело оказалась посерьёзней: Мартины отпечатки совпали с теми, что на ноже. В месте, где он всегда околачивался – том самом торговом центре, где его подобрала вечером Эмма – его не оказалось, и никто не знал, где он мог быть. Объявили его в розыске, но ненадолго: позвонили из полиции соседнего городка и сказали, что он у них в тюрьме и они сами вот-вот собирались перевезти его в шерифскую тюрьму. Обвинения - все те же появление в общественном месте в состоянии опьянения, «создание... и т.д.» и бродяжничество. У него в карманах не было ни денег, ни автобусного билета, а место, где его взяли находилось в милях пятнадцати от Эмминого дома. На вопрос Леса, как он туда попал - ответ: «Скажите мне, я скажу Вам». На вопрос, не он ли убил Эмму выдал своё знаменитое: «Может и я. Не помню, пьяный был». И поговори с ним. Лес вызвал психолога и с её помощью постарался вытянуть из Марти всё, что он хоть как-то помнил. Эмма подобрала его часов в семи или в восемь, но не позже. Привезла к себе домой, угостила. Был виски, салат и какая-то «очень вкусная» твёрдая колбаса. Вот её-то она велела ему нарезать. Не этим ли ножом? Может и этим, оно мне надо помнить. Потом что? Ну как что, ели-пили. Долго. Затем что? Ну что, она потребовала «расплаты», как всегда. Но ему не шибко хотелось. Тогда Эмма стала на него кричать, ругаться. В конце концов, стащила с него штаны, завалила спиной на диван, надрочила хек, дала что-то нюхнуть и начала надеваться. А дальше – полный провал в его памяти. Ничего вспомнить не мог. Свет горел в доме? Горел, во всяком случае, пока он не выключился. Лесу с самого начала был склонен поверить дураку. Многое тут не сходилось с версией об изнасиловании и убийстве. Жертву нашли в её постели, ноги раздвинуты, но                эксперты выразили стойкое сомнение в том, что в этой постели ещё кто-то был. Постель у неё была расстелена – какой насильник расстилает постель? На простыне нашли пятна от влагалищных выделений. Точно такие выделения обнаружили на и одежде Марти. Такие выделения происходят при оргазме – а какой может быть оргазм при изнасиловании? И, наконец, нигде даже малейших следов спермы. Ни на постели, ни на диване, ни на полу, ни на одежде Марти – какой же насильник делает это, чтобы доставить удовольствие не себе, а своей жертве? В том, что у дурака с Эммой было соитие сомнений не было. Только вот убивал её не он. А кто же?  И это Лесу было ясно.
Лес несколько раз вызывал Эрнста и допрашивал его. Тот был невозмутим. Он, как раз, работал на оборудовании электроникой военного объекта шестидесяти миль от дома. Ссылаясь на усталость, он не ездил каждый день домой, как некоторые делали, а снимал номер в мотеле «Дезерт Инн», оплачиваемый нанимателем. Действительно, он частенько работал сверхурочно. Не придерёшься. «Где были в ночь убийства?» «А у себя в номере, где ещё мне быть». «Кто это может подтвердить?» «Как я знаю. Я ведь не думал, что мне свидетели понадобятся». Он явно издевался: доказать его отсутствие было весьма нелегко, если вообще возможно. Но и неопровержимого алиби у него тоже не было. И тут, внезапно произошло неожиданное: некая Линетт Ваттс пришла к Лесу и сделала заявление. Она, по её словам, провела ночь с Эрнстом в его номере в мотеле «Дезерт Инн». И она готовы эти показания подтвердить под присягой в Суде Закона. И Эрнста пришлось оставить в покое. А дурак был под рукой. Отпечатки пальцев на ноже и неизменное «Может и я. Не помню, пьяный был» - вот и результат. Ведь Окружному Прокурору и его «помощникам» совсем наплевать виновен ли подозреваемый или нет. Им важен обвинительный приговор. И они его добились. Лес, конечно же, проверил показания Линетт. Да, действительно, вечером в день убийства их видели через плохо прикрытые шторы в номере 213, где жил Эрнст. Они выпивали. Никто не видел Эрнста, покидающим мотель, и его пикап находился во дворе, на отведенной номеру 213 площадке. Если родственники Марти не верили в его вину, то Лес не верил в невиновность Эрнста. Однако, заниматься этим делом он уже больше не мог. Вот он и попросил Лэрри помочь, веря в его способность раскрыть преступление, что ни есть, самое хитрое. Лэрри позвонил Лесу и сказал, что он попробует. Потом Карен: «С Вами говорит мистер следователь Лэрри. Я берусь за Ваше дело. Обещать ничего не могу, посмотрим». Карен была очень благодарна и опять напомнила о вознаграждении. Начать, как всегда, следовало с осмотра места преступления. Но как туда попасть? Эрнст, наверно, на своём объекте. А если и нет, то пустит ли он в дом?  Лэрри решил поехать и посмотреть, что только можно будет увидеть. Он оставил машину в том самом торговом центре, где в последний раз видели Эмму живой и осмотрел его. Центр как центр. Супермаркет, два магазинчика покрупнее и куча мелких. Центр находился на перекрёстке двух улиц. Забор и за ним русло небольшой речки. Дом Шварцманов находился где-то в полумиле от этого места, на одной стороне круглой тупиковой площадки (cool de suck). По другую сторону – ещё один дом. Оба дома одноэтажны. За заборчиком протекала всё та же речушка. Двор дома Шварцманов окружён высоким, футов шесть забором из-за которого выглядывали кой-какие деревья. Решив, всё же попытать счастья, он нажал кнопку звонка. Ответа не было и Лэрри собрался было уйти, когда дверь вдруг беззвучно отворилась.
На пороге стоял мужчина высшего среднего роста, необычайно широкий в плечах в накинутом на голое тело халате с короткими рукавами. Широкое лицо его с правильными                носом и подбородком, прижатыми ушами и голубыми глазами обрамлено белокурыми и красиво подстриженными волосами. На выглядывающих из-под халата руках и ногах так и поигрывали мускулы. Ни одного грамма жиру. Спросил приветливо: «Могу ли я Вам чем-то помочь?» «Скажите, пожалуйста, Вы будете Эрнст Шварцман?» «Я уже есть». «Меня зовут Лэрри Пратт. Я частный детектив, нанятый семьёй Марти Дэймлера. И я бы хотел, если это, конечно, возможно...» «Осмотреть место происшествия. Конечно же, возможно! А почему нет? Заходите». Пройдя коридорчиком, они попали в общую комнату, к которой примыкала кухня и коридор, ведущий к спальням. Окна общей комнаты смотрели во двор и диван располагался у стены так, чтобы сподручно было смотреть телевизор, напротив. Всё это можно было бы увидеть в окна со двора. В самом центре комнаты стоял стол, где могли разместиться человек шесть и столько же стульев вокруг него. Кухня, как кухня, в ней тоже стол, но уже поменьше. Пол в кухне выложен плиткой, а все остальные полы - деревянные. Лэрри поневоле залюбовался образцовым порядком повсюду, искусно покрашенными стенами, чётко и функционально подобранной мебелью. Нигде ничего лишнего. Эрнст перехватил его этот взгляд. «Это ещё не всё, я Вам двор покажу». Спален было три, но Эрнст повёл его в ту одну, как тут её называли master bedroom, т.е., спальню хозяев дома. Здесь, на кровати, прикрытая простынью, лежала совершено голая молодая женщина и крепко спала. Даже и тени смущения не промелькнуло на лице Эрнста. «Это Дарлин, Дарлин. Она пришла помочь бедному вдовцу справиться с его горем.  Да, видать, так напомогалась, что смертельно устала... Вот тут её и нашли. Я сам в этот момент здесь не присутствовал, и в этом вопросе помочь Вам ничем не могу». Окна в спальне выходили в двор. Двор, действительно, был сказка. В центре двора стояла беседка, к которой вела красивая кирпичная дорожка. Деревья и кустарники высажены в виде некого орнамента. По всему двору шли такие же дорожки. Причём, кирпичи в них разноцветные и сложены в красивый узор. Между дорожками красиво разбиты цветочные клумбы. Эрнст раздвинул в стороны двери спальни, ведущие во двор, легко и совершено беззвучно. Вышли. Дарлин даже не пошевельнулась. «Всё это сам сделал, вот этими своими руками». Неподдельная гордость звучала в его голосе. После осмотра двора, Лэрри тепло поблагодарил Эрнста и вышел из дому. Уж кто-кто, а он-то увидел всё, что только надо было ему увидеть.
Стоя на площадке, Лэрри оглядывался вокруг. Да, ситуация не из лучших. Всего один дом напротив и из окон этого дома ничего не увидишь. Стоп! Что это!? Крыша этого дома напротив состояла из потемневших от времени черепиц, но то тут, то там проглядывали в ней совсем новые кусочки. Кто-то работал на крыше, подновляя её. Узнать бы кто и не мог ли он, часом, увидеть что-нибудь. «Что, молодой человек, крыша прохудилась? Ларри не был уже «молодым человеком», в строгом смысле этого слова, но женщина, вышедшая из дома на добрых двадцать лет старше его. «Мы этот дом купили тридцать лет назад. Купить-то купили, а вот держать его всё труднее и труднее. А тут, что дождь, то и вода в дому. Что делать? Кровлю, говорят, менять надо. Шесть тысяч, а где нам их взять. Хорошо ещё есть у меня старый друг, вместе в детский сад и в школу ходили. Он в этом деле всю жизнь. Ну, приехал, посмотрел всё, да и говорит: «Крышу менять, конечно, надо, но я попробую кой- как подправить – ещё несколько лет простоит, а там видно будет». Ну и вот подправил, не знаю, как дальше, а пока – слава Богу». «Так дайте же мне его адрес!» «Это можно. Может в дом войдёте?» «Спасибо, но я лучше тут подожду, ещё посмотрю». Посмотрел. С крыши можно было видеть через окна, что творится в доме Шварцманов. При условии, что темно вокруг, а внутри свет. Тем более, никаких занавесок или штор он в этом доме не заметил. Ладно, можно попытать счастье. Выйдет – хорошо, а не выйдет, то в крайнем случае, ему тоже надо что-то делать с крышей, пока не начала течь, как у этой почтенной женщины. А вот и она. «Скажете: «от Венди». Может это Вам поможет. Не знаю».
Лэрри долго не мог дозвониться до кровельщика. Отвечал автоответчик, предлагая оставить «имя и телефонный номер», но обратного звонка не было. Наконец, ему повезло и трубку сняли. «Вам надо записаться на очередь. Люди, иногда по году ждут... Как это Вы, вообще, узнали мой номер?» «Мне его дала Венди». В трубке помолчали. «Всё равно Вам надо записаться. Я никому исключений не делаю». Лэрри ответил миролюбиво: «Хорошо, хорошо, я запишусь, но мне необходимо Вас увидеть совсем по другому вопросу». «И что это за вопрос такой?» «Этого я Вам по телефону сказать, не то что не хочу, но просто никак физически объяснить не смогу». «Ну если оно так, то приезжайте», «Когда?» «А вот прямо сейчас. Если у Вас есть мой телефон, то и адрес, надеюсь, тоже есть». «Совершено верно». Кровельщик занимал порядочный двухэтажный дом в хорошем районе. Крыша дома, хотя   и добротная, ничего такого особенного из себя не представляла. Хозяин дома находился в общей комнате и что-то рисовал. Он сразу же сунул Лэрри в руки журнал. На обложке его значилось: «Пожалуйста, запишите свои имя, адрес и номер телефона. Не звоните. С Вами войдут в контакт за две-три неделе до того, когда я смогу заняться Вашим делом». Лэрри сделал все, как сказано. Затем представился ему, как частный детектив, представляющий интересы семьи человека, приговорённого к смерти за убийство, какого он не совершал. Это подействовало, и заносчивый хозяин смягчил тон. «Когда Вы работали у Венди?» Тот назвал числа, последним из которых была ночь убийства. «Вы знаете, что в доме напротив произошло убийство?» «Конечно нет! Венди с тех пор не видел, смотреть дурацкий ящик или читать не менее дурацкие газеты у меня нет ни времени, ни желания. А кого убили?» «Женщину». «Тонкую такую, белокурую?» «Да, а как Вы знаете?» «Да видел я её. В окно в комнате». «Расскажите, пожалуйста, подробней». «Да что рассказывать. Работаю себе на крыше. Слышу громкий разговор. Глянул. Ну, сидят двое за столом, пьют себе, закусывают и громко базарят. Женщина эта и ещё один». «Не этот ли?» Лэрри достал из портфеля и показал фотографию Марти. Тот долго рассматривал её. «Да, пожалуй, он самый и будет. Точно он! А мне что до того? Я себе и дальше работаю. Потом крик поднялся. Я опять туда глянул. Она одной рукой схватила его за грудки, второй размахивает и орёт что-то. Тон её голоса – угрожающий. А о чём они там говорили и что она выкрикивала – того мне никак не было слышно. Короче, спихнула она его на диван, что-то с ним там сделала, не знаю, а потом принялась надеваться и от радости орать, как будто её живьём режут. Я, конечное дело, опять за работу. Уже недолго осталось, надо было заканчивать. Потешала она себя (я это знаю, потому как непрерывно орала) долго, минут с сорок. А потом – тихо. И опять я туда глянул: не произошло ли чего. Нет, не произошло. Вижу, она его подняла, штаны ему натянула и ширинку застегнула. Потом его вытолкала, свет в этой комнате (ну, где дело то происходило) потушила, пошла в спальню, там включила свет, с кровати всё содрала, свет выключила – и больше я ничего не видел и не слышал». «А откуда Вы знаете, что «она его вытолкала», а не он остался где-то в доме?» «А то как же! Своими глазами видел, как он к углу подошёл и за ним исчез. Куда, правда, не знаю». «А что потом?» «Ну а что потом? Я к, тому времени работу свою закончил. Пикап мой рабочий был во дворе. Лестницу сложил и в него уложил, ну и всё остальное. Посидели с Венди, поболтали. Она мне чек выписала      за работу. На том и поехал». «Скажите, Вам приходилось спускаться вниз?» «Да, и притом, несколько раз: то то надо было взять, то это». «Спасибо за информацию».
Лэрри подытожил. «Первое: половой акт между этими двумя особами происходил по их взаимному согласию. Правильно?» «Ну как по взаимному? Он, видать, не здорово хотел. Ему и так хорошо было. Она его заставила и штаны с него стащила...» «Грубая сила с его стороны, во всяком случае, использована не была?» «Я же говорю, она там заправляла всем. Ладно, будем считать, по согласию. Ведь ей с таким бугаём ни в жисть не справиться силой». «Второе: когда мужчина покинул дом, женщина была жива. Подтверждаете ли Вы это положение?» «А как же! Ведь мёртвые не ходят по комнатам и свет не включают тоже нигде. На кой им свет?» В углу комнаты был компьютер. «Можно ли мне, Ваши показания записать на Вашем компьютере?» «Давайте, действуйте». Лэрри сел за компьютер, и пока он был занят, составляя протокол опроса в привычной для суда и полиции форме, хозяин помещения вернулся к прерванному занятию. А занят он был вот чем: на приготовленных им заранее трафаретках, изображающих в изометрии крышу, покрытую черепицей в виде бесцветных прямоугольников, раскрашивал орнамент. Теперь черепицы становились уже цветными в виде причудливого узора. «Иногда люди так хотят» - пояснил он. Лэрри успел, между тем, записать показания, заканчивающиеся фразой: «Я, нижеподписавшийся, готов подтвердить эти свои показания под присягой в Суде Закона». Кровельщик просмотрел на экране всю запись, кое-что исправил по мелочам, а с остальным согласился. Отпечатали в трёх экземплярах, и кровельщик их подписал. «А теперь, пожалуйста, укажите то место, где Вы находились на крыше во описываемых событий». Тот взял одну из трафареток, быстро и искусно нарисовал смешного человечка – самого себя. «Да Вы прямо-таки художник!» «Кровельщик я». На том и расстались. Утром Лэрри позвонил Лесу. Они встретились в том же кафе. Лес хлопнул себя по лбу. «Слушайте, Лес, не надо себя ни в чём винить. Вы всё сделали правильно. Допросили Венди, а она ничего не видела и не знает. Это мне просто дурочка подпёрла. Займитесь лучше открытием дела». Но оба они хорошо знали: хотя Лес и был очень хорошим следователем, иногда этого бывает недостаточно.
Лэрри рассудил: Карен сейчас на работе и беспокоить её пока не стоит. Он позвонил ей часов в шесть. «У меня для Вас хорошая новость. Но по телефону долго рассказывать. Вы хотите, чтобы я к Вам приехал?» «Что Вы, что Вы! Чего Вам за своё доброе ехать. Я сейчас сама примчусь». «Мчалась» она минут сорок: далеко, да и машин в это время на улицах – полным-полно. «Мне удалось доказать невиновность Вашего брата». «Так быстро!? Да, не зря этот почтенный человек меня к Вам послал! Сколько я Вам должна?» И она полезла в свою сумку. «Обождите! К сожалению, всё это не так быстро. Ведь Ваш брат до сих пор в блоке смертников, и чтобы его выручить оттуда, даже и с моими доказательствами, нужен будет хороший адвокат. Почему так, того я не знаю. Такая система и я её не придумывал. Я Вам сейчас дам данные одного такого. Но он не дешёвый. Так что приберегите на пока свои деньги. И ещё, могу я попросить Вас об одном одолжении?» «Просите, что хотите! Я для Вас всё сделаю!» «Опять Вы спешите! Я ведь хочу попросить, чтобы Ваш брат побыл в тюрьме ещё немного. Мы знаем, кто настоящий убийца. Но он хитёр и изворотлив. И если Марти сейчас выпустить, убийца поймёт, что мы всё знаем и ещё сильней запутает следы преступленья». «А он там этой всякой гадости не достанет?» «В этом месте – никогда!» «А тогда пусть посидит. Это ему только на пользу пойдёт. Может человеком станет». Ну и ну! Лэрри порылся в своей картотеке, нашёл нужного человека, записал все данные и дал их    Карен. «Если вы решите нанять этого адвоката, то пошлите его ко мне. Я снабжу его всей необходимой информацией». Адвокат позвонил недели через полторы и милостиво дал согласие чтобы он, Лэрри, приехал в назначенное время. Важная, видать, был шишка. Что же, Лэрри человек не гордый. Надо для дела – значит надо. К свидетельству кровельщика, он прибавил данные судмед экспертизы, полностью исключающие факт изнасилования. В материалах суда — это свидетельство почему-то отсутствовало. Просмотрев эти материалы и, ещё раз, протокол суда, адвокат сказал, что «может быть», этого окажется достаточно для освобождения Марти. А что касается «ещё посидеть», то пусть об этом Лэрри не шибко-то беспокоится. Пояснил: самый быстрый способ освободить Марти – это дождаться, пока в Апелляционном Суде будет пересматриваться его дело: смертный приговор подлежит во всех случаях автоматическому обжалованию. Это будет не раньше, чем через четыре или, даже, шесть месяцев. Если ж обратиться в суд для пересмотра дела, то могут пройти годы, прежде чем такой суд назначат.
Лэрри спросил Леса, как его успехи. Через, закреплённую за отделом «помощницу», окружного прокурора он передал полученные материалы и потребовал открытия дела. Та взяла бумаги и на следующий день проинформировала: вопрос рассматривается. К концу недели, с сияющим лицом, объявила решение: «Дело не может быть открыто до тех пор, пока осуждённый не будет признан полностью невиновным по суду». И Лэрри сообщил в двух словах, когда это может произойти. «Ну ничего, зато у Вас есть время сосредоточить свои усилия на Эрнсте». Вот именно этим Лэрри и занялся. В первую очередь, он связался с подполковником Виктором Рэймондом, бывшим командиром Эрнста, и договорился о встрече. Подполковник Рэймонд занимал утопающий в зелени небольшой уютный домик. Пояснил: «Дети выросли, разъехались, а нам с женой много не надо». Спросил, не хочет ли чего выпить. Чтобы не обидеть хозяина, Лэрри попросил немного минеральной воды и это ему принесли. Себя представил частным детективом, расследующим убийство жены его бывшего солдата, Эрнста Шварцмана. «Вы помните такого?» Тот усмехнулся. «Вы, как я понимаю, в армии не служили. Мы, военные, помним всех своих солдат, подчинённых и командиров. Так же, как вы, полицейские - всех своих мазуриков. А Шварцман был солдат особый. Шутка ли: два тура во Вьетнам – и, считай, ни одной царапины. Исключительно хороший был солдат. Спокойный, характер ровный, незлобивый, общительный. Задания, какими трудными они ни были, выполнял блестяще». «Скажите, ведь вам, так сказать, по долгу службы, приходилось убивать. Не отличался ли Шварцман особой жестокостью к тем, кого ему приходилось убивать?» «Я вижу, Вы не знакомы с нашим родом войск. Я, правда, уже там не служу. После Вьетнама там стало нечего делать... Разрешите Вам всё рассказать по порядку. Мы – войска особого назначения, как русские говорят «Спецназ», или, как нас ещё называют, «Зелёные Береты». Наша задача – разведка и спецоперации в тылу врага. Задача - необычайно трудная и опасная. А посему, и люди соответствующие для этой роли подбирались. Только добровольцы. И мало того, что все они должны были быть сильными, ловкими и выносливыми, но ещё и психологически крепкими. Такие, как Вы выразились, «особо жестокие» - они всегда нестабильны. Таких наши психологи сразу отсеивали. Но даже за теми, кого пропустили, тоже следили постоянно. У нас все на виду. Малейшее нарушение – и сразу же отчисляли. Так что, если за кем-то заметили не, то что «особую», а малейшую жестокость – и его у нас не станет. Да и убивали-то мы не больше, чем вы, только если так надо было. Просто так не убивали». 
 Сэм Кошман держал свой консультативный бизнес по финансово-экономическим и связанными с этими вопросами. Это дало Лэрри возможность договориться о встрече с ним в его офисе, когда у него не было посетителей. Сэм оказался мужчиной такого же возраста и похожей на Эрнста комплекцией. Но в отличии от Эрнста, буквально брызжущего, или, если так можно выразиться, излучающего энергию, этого о Сэме сказать было нельзя. Он, как-то не был быстр и резок в движениях, как тот. Длинное лицо его, с высокими скулами, большим, в горбинку носом и серыми умными глазами, как это Лэрри, может показалось хранили следы усталости или изнеможения. Представившись, как всегда, он попросил его рассказать, как он воевал во Вьетнаме будучи «Зелёном беретам». Сэм помолчал чуть- чуть, собираясь с мыслями. «Ну в армию меня призвали, как всех. Я на втором курсе в то время учился, мог бы и отсрочку получить. Да, думаю, так не годится. Все идут, а я, вроде как, в тылу отсиживаюсь. Потом объявили набор в «Зелёные береты». Я и подал. Всё равно, не пройду, думаю. И, сам удивляюсь как, но прошёл. Ну послали нас в Форт Брэгг, Северная Каролина, Вы, может, знаете. Там мы прошли обучение, да такое, что я даже и сейчас не советую никому со мною шутки шутить: плохо кончится. Потом – во Вьетнам. Меня в роту капитана Рэймонда, как бы стажёром к капралу Шварцману. Так мы с ним и довоевали, до тех пор... ну об этом чуть позже. Что за человек этот Эрнст! Он мне сразу сказал: «Не надо быть храбрым, не надо быть трусливым; не надо быть горячим, или хладнокровным. Надо просто сделать всё правильно – и ничего с тобою случиться не может. Вот этому он меня и учил... Понимаете, пусть меня называют кем хочешь, вьетнамцев мне не чуть не жалко: я, честно говоря, до сих пор сомневаюсь, люди ли они, или роботы из научной фантастики, ну как у Рэя Брэдбери или Айзика Азимова . Они не жестоки и не милосердны, не злые, но и не добрые, не скупые и не щедрые. Они рациональны. Они действуют по заложенной в них программе, правда, весьма сложной и разветвлённой. Но если попадается ситуация, в их программе не заложенная – и они в тупике. Вот почему, при все своей прагматичности, они нередко совершают, я бы сказал, весьма неумные поступки. Этим мы пользовались, и довольно часто, чтобы выходить победителями из схваток с ними. Страха смерти у них и в помине нет: какой страх у роботов. Нет, мне их ничуть не жалко. Себя жаль. Был парень из интеллигентной еврейской семьи, а стал убийцей...» «И много вам приходилось убивать?» «Нет, не много. Это когда на ликвидацию посылали, не так уж часто. А в большинстве из операций, наша задача была остаться незамеченными. В этом-то и заключалось всё наше искусство, то чему нас учили так долго. Но если, всё же, нас обнаруживали, то тут уж для нас выхода не было. Формула простая: или мы, или они... И если Вы видите меня, перед Вами сидящим, то получилось, что мы...»
Сэм продолжал. «Вот мы с Эрнстом и ходили на задания. Иногда, в составе группы, но чаще вдвоём. Эрнст, действительно, за что бы он не брался, делал всё в совершенстве, в том числе, оружием своим владел. Пистолетом, винтовками и, особенно, ножом». «Как это ножом!? А я думал у вас всякие глушители были». «Были, но на самом деле, а не как в кино, глушитель звук приглушает, но не убирает полностью. Выстрел ещё, как слышно. А у этих бестий уши чуткие... У Эрнста, правда, ещё одно беззвучное оружие было - его кулак.                Силы у него, конечно, полно, но тут одной силы недостаточно. Ещё уметь надо. И он умел.                Хладнокровие у него неимоверное. Никогда не растеряется, никогда не замешкается». «У него, получается, никаких слабостей не было?» «Нет, почему. Была у него одна слабость к слабому полу. Об этом надо рассказать поподробней. Между заданиями мы отдыхали. Но это не значит, что можно было ничего не делать, пить и гулять. Мы обязаны были это время использовать на подготовку, тренировку и разбор проведенных операций – что там было так, а что не так и что надо делать, чтобы ошибки не повторить. На это всё уходило у нас, самое большее, часов шесть. Остальное время нам «рекомендовалось» писать письма, приводить в порядок одежду и снаряжение. Алкоголь категорически воспрещался, и даже пиво. Но, Вы понимаете, война есть война, а солдат есть солдат. И пили, и с женщинами, с теми, что возле нас находились, баловались. Остальные солдаты в город могли ходить, а мы нет: за нами, мол, охотятся. Вот нам и приходилось довольствоваться теми, которые в части медсёстрами, радистками, клерками, переводчицами – в общем полно их было и, среди них, много вьетнамок. А один раз ребята достали виски и Боб хлебнул лишнего. Ну его потихоньку привели, на койку положили, утром просыпаемся, а он готовенький. Своей рвотой захлебнулся. Врач потом сказал: нельзя никогда пьяных на спину ложить. Из таких переделок живым выходил, а тут такая нелепая смерть!.. Эрнст, конечно, сопротивления ни у одной не встречал, но раз понравилась нам обоим одна, и она меня выбрала. Мне так неловко было, но Эрнст говорит: «Да ты не смущайся! Предпочла тебя – так бери её себе. Я, ведь не какой-нибудь кобель, у которого с конца капает. Я могу с голой бабой всю ночь в одной постели проспать – и даже к ней не прикоснуться». Вот такой он!»
Сэм помолчал немного. «А один раз, ему, и сержанту нашему тоже, понравилась одна вьетнамка. Подвыпили. Сержант явно захмелел, а вот Эрнст мог хоть ведро выпить – и ни в одном глазу. Сержант и говорит: «Я старший по званию – и она ко мне должна идти». Был он какой-то там латин – не то мексиканец, не то пуэрториканец, кто его знает. А Эрнст ему отвечает: «А я думаю, что баба тоже человек и кого она выберет, тому она и будет».  Тут сержант на него с кулаками и бросился. Эрнст отступил в сторону, а этот – бух на пол. Вскочил и опять бросился. С тем же результатом. И ревёт при этом, как бык. Ну на шум офицеры прибежали. Во всём разобрались и сержанта извиниться заставили. Вроде бы и всё. Ан нет! Латины – они народ злобный, мстительный. И начал наш сержант Эрнста, ну и меня ж с ним, на самые опасные задания посылать. Такие, что никаких шансов живым вернуться не было. Но только не Эрнсту. Как уж мы там управились, как выжили – долго рассказывать, да и оно Вам незачем. Но и управились, и выжили. А потом Эрнст спокойно так, с улыбочкой докладывал: «Задание выполнено!» Сержант сначала рапорты писал. Мол, их там не было. Отсиделись где-то и обратно пришли. Проверяли. А мы за это время на базе прохлаждались, опять-таки, сержанту назло. Всё оказывалось правильно, нас награждали, а сержанту втык делали. Он уже дымиться начал. Не знаю, чем бы это кончилось, если не пришлось сержанту домой в цинковом ящике поехать. Вот как это произошло. Едем мы раз по хорошей дороге, в глубоком тылу. И вдруг, очереди, гранаты рвутся. Ну мы, конечное дело, не растерялись, из джипов выскочили, кто какое укрытие нашёл – и заняли оборону. Стреляем, гранаты кидаем, точно, куда надо. Обычно, вьетнамцы настырны: или пока их всех не перебьёшь или они всех не перебьют – не отстанут. А тут, вдруг, как внезапно началось, так внезапно и кончилось. Тихо стало. У нас потери: четверо ранены, правда, легко, и трое убитых – Билл, Грег и Мануэль, сержант этот. Очередь в грудь из калаша. Ну мы стали прочёсывать кусты у дороги: вдруг они там затаились. Живых не было, только мёртвые. Вот тут я на этого вьетнамца и наткнулся. Лежит себе, дохлый и дохлый. И калаш перед ним. Одного понять не могу – как к нему смерть пришла? Ни раны на нём, ни граната рядом взорвалась. Чудно как-то.
Я Эрнсту об этом рассказал, он тоже подивился. На том и кончилось. Сержанта нового прислали, белого, хорошего. Эрнста сержантом не поставили: ведь он всю самую сложную работу делал. А раз, пришлось нам бежать по минному полю. С того края нас вертолёт ждёт, а с другого – вьетнамцы стоят. Не стреляют, ждут пока мы сами подорвёмся. И дождались. Эрнст нечаянно зацепил проволоку, а мина, знаете, такая, советская, подпрыгнула и взорвалась. Ну мы успели сразу же землю ударить. Эрнсту ничего, а меня хорошо зацепило! Спасибо, бронежилет смягчил. Эрнст меня подхватил и бегом к вертолёту. Там меня наскоро из пакетов первой помощи перевязали и срезу же в полевой госпиталь. В нём меня «стабилизировали» и вертолётом же – в Сайгон. Там сделали несколько операций, а когда я чуть-чуть от них оправился, послали домой для дальнейшего лечения. Мне сказали: задержись Эрнст минут на пять – и меня отправили бы тем же способом, что и сержанта. Мне ещё делали операции и ещё. Словом, полтора года провалялся. Я и сейчас не совсем ещё оправился. Встретилась мне девушка хорошая, Розалин. У нас теперь двое детей. Ну и учёбу я свою возобновил. А тут война кончилась, Эрнст прибыл. Мы с ним, не часто, но регулярно, переписывались. И он первым делом пришёл меня проведать. Он тоже пошёл в колледж и выучился на монтажника электроники. И женился. Эмма была чистой, хорошей, доброй – что ещё человеку надо! Но беда с Эрнстом та, что не может он долго с одной и той же. Я чего не знаю – того говорить не могу. Но думается мне, он вернулся к своим старыми привычкам, а Эмме, если и доставалось чуть-чуть, то не столько, сколько ей надо было. И начала она сначала пить, а потом, должно быть… не знаю. Мы ведь до сих пор дружим: как-никак, а Эрнст – мой спаситель. Собираемся на дни рождения, на Рождество, сами знаете. И вот раз, когда я стоял один во дворе, подходит Эмма, изрядно выпившая, и говорит так откровенно, давай, мол встретимся наедине. Я ей, как можно?! Ведь же он мне жизнь спас. Посмотрела презрительно: «Какие вы все хорошие!» Да и пошла себе. Между прочим, набор, ножом из которого Эмма была убита – это я Эрнсту подарил…».
Теперь Лэрри было ясно всё насчёт Эрнста. Сильный, ловкий, умный и неимоверно расчётливый зверь. Сэм был, пусть хорошим, но просто солдатом. Он понятия не имел, до чего коварны могут быть люди. Простодушному Сэму и в голову не могла придти, что свой может стрелять в своего и что его «несчастный случай» с миной был умышленным, великолепно исполненным трюком. Но Лэрри-то - следователь. Он и не такое на своём веку видел. Его поражала в Эрнсте способность мгновенно воспользоваться случайно возникшей ситуацией в свою пользу, выработанной, должно быть, при исполнении заданий. Попали в засаду – вот тебе и возможность рассчитаться с проклятым сержантом. Быстро определив откуда стреляют, он заскочил в кусты. Лэрри заметил, какая у него была беззвучная кошачья походка. Вот он подкрался к вьетнамцу и убил его ударом кулака в висок. У вьетнамцев височные кости тонкие и слабые. Это Лэрри знал: однажды ему пришлось расследовать смерть молодого вьетнамца (а их этой местности хоть пруд пруди). Два вьетнамца подрались и один врезал другом в нокаут. Тот упал, ударился об кромку бордюра – и дух с него вон. Вот тут-то ему судмед эксперт и объяснили особенности висков у вьетнамцев. Того, что ударил судили за убийство по небрежности…. Взявши у вьетнамца автомат, Эрнст всадил в грудь сержанта длинную очередь и исчез, появившись в совсем уже другом месте. Когда Сэм поделился с ним своими сомнениями, Эрнст почуял опасность и стал думать, как ему поступить. Убивать Сэма (а это легко было бы сделать на задании) он не хотел: как-никак напарник, боевой товарищ. А тут минное поле. Эрнст мгновенно решил, что надо сделать. Теперь Сэм уже ни с кем другим в их части поделиться своей находкой не мог. Но какое хладнокровие надо иметь, чтобы так исполнить этот трюк! О том, чтобы привлечь Эрнста за убийство сержанта и нанесение Сэму тяжких телесных повреждений и речи быть не могла. Ведь так на войне: ни осмотра места происшествия, ни экспертизы. Не докажешь ничего. Да и, собственно говоря, Лэрри было не до этого. Он занимался убийством Эммы. 
Всё, что оставалось сделать – это расколоть алиби Эрнста. А для этого надо было поговорить с Линетт Ваттс. Конечно же, в деле был номер телефона, по которому можно разыскать её. И Лэрри, после нескольких безуспешных попыток, всё-таки связался с ней. Она согласилась встретиться в своем отеле Хилтон, после работы, в шесть вечера. Но у Лэрри были и другие вопросы, которые неплохо было бы выяснить. А посему, он тут же сел в машину и выехал в городок, где строился объект. План работы был им уже заранее составлен. Езды туда было около часа. Дорога шла сначала по застроенным пригородам, а потом, резко свернув, потянулась по дну мрачного тёмного ущелья, обрамлённого суровыми голыми скалами. Из ущелья вырвалась на простор, залитый ярким солнечным светом. Вскоре он прибыл в небольшое, купающееся в солнце, поселение, которое и городком-то назвать можно было с некоторой натяжкой. Но тут был и торговый центр с супермаркетом и, даже, автоцентр, специализирующийся на продаже Тойот. На улицах – никого. Ни одной машины, а о людях и говорить нечего. Но светофоры исправно зажигались то красным, то зелёным. Он без труда нашёл мотель «Дезерт Инн» - тот примыкал к торговому центру. И, опять-таки, тут был забор, отделяющий эти и другие тут сооружения от сухого, глубокого русла. «Я бы хотел остановиться в номере 213». «А насколько Вам?» «На одну ночь». «Это можно. Вообще-то, в этом номере всегда стоит наш постоянный клиент. Но сегодня его нет и номер за Вами». Лэрри отдавал себе отчёт в том, что клерк может рассказать Эрнсту как какой-то чудик востребовал «его» номер и описать его. А тот сразу же узнает своего недавнего посетителя. И поймёт: копают под его алиби. А тогда Линетт может грозить опасность. Это надо учесть. В запасе было несколько дней. Пока Эрнст приедет (похоже, он был в отпуске), пока поговорит с клерком. За это время он может как-то обеспечить безопасность Линетт. Лэрри устроился в номере и осмотрел его со всей тщательностью, на которую способны только полицейские. Когда дневная жара чуть спала, он обошёл окрестности мотеля. Линетт рассказала ему как найти отель и к шести он туда отправился. Она уже ждала его в вестибюле отеля.
Линетт Ваттс была высокой, стройной и великолепно сложенной женщиной лет никак не старше тридцати. И лицо её, обрамлённое светло каштановыми волосами было весьма миловидным. Лэрри, как все полицейские был психологом поневоле. И он видел, что Линетт сентиментальна и очень чувствительна. Поэтому пустил в ход свою обычную карту. «Меня зовут Лэрри Пратт. Я частный детектив, представляющий семью Марти Дэймлера, ожидающего смерти за преступление, которого он не совершал». «Как! Выходит, что этот Марти не убивал Эмму?» «Это мне удалось доказать». «Кто же тогда её убил?» «А этого мы не знаем наверняка. Вот почему, если Вы не возражаете, я бы хотел побеседовать с Вами. И, при этом, мне, может быть, придётся коснуться весьма интимных тем…». «Я отвечу на все Ваши вопросы». «Вы понимаете, что меня интересует?» «Да, понимаю». Вот что она рассказала. «Я полевой инженер. Моя задача обеспечить связь между проектировщиками и монтажниками. Никто ведь не совершенен, Вы знаете. Полно ошибок, неувязок. Если я могу сама решить, что делать, то решаю, а не могу – звоню проектировщикам и те вносят исправления в проект. Мне оплачивается номер в этом отеле. Так вот, когда я впервые сюда приехала, то сразу же поселилась в своём номере. А дальше что делать? Пошла побродить по окрестностям. А смотреть тут нечего, сами видели. Прохожу мимо автоцентра. Там плакаты, лозунги: «Грандиозное открытие!» И молодой человек, симпатичный такой. «Вы интересуетесь автомобилями?» «Нет – говорю – не интересуюсь. Я тут в командировка и мне машина ни к чему». «А это Вы зря! У нас сегодня скидка ОГРОМНАЯ! Кстати, Вы работаете на Объекте?» «Да, а что?» «А то, что у нас для работников Объекта ещё и особая скидка. Пойдите гляньте. Не понравиться – не купите. Ведь Вас силой никто не заставляет». И я пошла. Подводит он меня к чёрной Королле с затемнёнными стёклами. «Смотрите какая цена! Плюс Вам ещё тридцать процентов скидки…» Вы знаете, я даже тени для век не куплю, пока в нескольких местах не посмотрю. А тут взяла, да и автомобиль купила. Сразу! Я живу одна, зарабатываю хорошо, деньги у меня на счету есть. И когда я сказала, что хочу заплатить сразу, они мне ещё скидку дали. Представляете?! Залили мне полный бак. Ну я выехала, покаталась по округе. Ничего интересного. Мне, на мой номер, стояночное место в отеле отведено было. Туда и поставила.
Я теперь то понимаю, это рекламный трюк был, и я им первая на глаза попала. Вроде как в лотерею выиграла. А тогда я об этом не думала. Хоть и не нужна машина, но она и не лишняя. А утром на работу поехала. Увидела я свободное место – и туда. А в это время и пикап с будкой тоже прямо к этому же месту. Ну, думаю, ладно, найду другое. А пикап остановился, и водитель делает мне знак рукой – занимай, мол. А сам стал неподалеку. Я подошла поблагодарить. А он мне: «Это Вы вчера в автоцентре машину эту у них даром взяли? Об этом сейчас весь Объект только и говорит». Ну, говорю, даром-недаром, но в общем-то, да. «Это очень хорошая машина, поверьте мне. У меня самого тоже Тойота, только пикап». Это и был Эрнст. Потом я его часто на монтаже встречала. Часто с ним разговаривали о том – о сём…. Так прошло недели три. А раз он мне и говорит: «Тут после работы так скучно. И пойти некуда. Не хотели ли бы Вы навестить меня в моём номере. Мы там посидим, поговорим - и то веселей будет». Я подумала, а почему бы нет? Мужик, видать, крепкий и собой ничего. И согласилась. Он мне посоветовал, чтобы пересудов не было, машину оставить в торговом центре в уголке (воров здесь нет) и придти пешком. Что тут идти. Я так и сделала. Ну он приготовил всякого угощения. Такого в супермаркетах у нас не продают. Колбаса какая-то твёрдая, сосиски вкусные. Открыл бутылку шампанского, из холодильника вынул. Ели, пили понемногу. Он говорит, к этому надо это пить, а к тому то. Я и пила. И не выпила-то много, а вдруг такой пьяной сделалась – представить себе не могу. А дальше – ничего не помню. Очнулась – лежу в постели совсем голая и он рядом. Ой, что это я, говорю. А он тоже как раз проснулся. Ничего, говорит, это бывает со всяким. А что я делала. Он мне рассказал. Сама разделась, сама легла ну и у нас было… и как я себя вела рассказал. Полежали немного, потом он встал, приготовил яичницу с беконом на завтрак, крепчайшего кофе сварил. И я ещё затемно вышла, нашла свою машину, да и поехала к себе в отель. Утром ведь на работу. Пришла я, в голове трещит. И он тоже вышел, свежий выбритый и хоть бы ему что!
Вдруг его к начальнику позвали. Назад он не вернулся. И сразу же по Объекту разнеслась новость: в эту ночь была убита его жена Эмма и Эрнста послали домой улаживать свои дела. Появился дня через четыре. Потом на похороны. И стали его часто так вызывать к следователю. В чём дело, спрашиваю. А он: «Меня подозревают в убийстве моей жены». Как так! Ведь Вы провели эту ночь со мной. Почему не скажите? «Я так не делаю. Честь дамы для меня дороже всего. И, потом, это их дело доказывать, не моё». Ну я расспросила его осторожно что и как, и сама поехала к следователю. Дала показания и его в покое оставили». «Вот Вы сказали, он расскакал Вам, как Вы себя вели. Он правильно рассказал? И как Вы, обычно, себя ведёте? Извините за такой нескромный вопрос, но это очень важно. Я следователь и Вы можете быть со мной также откровенны, как с врачом или адвокатом. Никто никогда не узнает того, что Вы мне скажете». Линетт закрыла лицо руками и слёзы промелькнули меж пальцами. «В том-то и дело, что никак! Я от этого дела никакого удовольствия не испытываю. Сколько мужчин попробовала – и всё одно и тоже. Ну, думаю, может с этим получится. А тут такое случилось, не до этого стало…». Внезапно, она хлопнула себя ладонью по лбу. «Как я раньше не догадалась! Я ведь знаю, как это после мужчины. Он ко мне даже не прикоснулся. Пока я была отключена, он поехал и убил свою жену»! Горе мне, несчастной!» Линетт была близка к истерике. На столах стояли высокие вазы, полные воды со льдом, и стаканы. Лэрри подал ей стакан воды. «Успокойтесь, пожалуйста. Вы ведь ничего не знаете наверняка. У нас, служителей Закона, всё требует доказательств, а у Вас их нет. Возможно, он тоже не ожидал, что Вы так опьянеете, и просто не хотел иметь дело с женщиной в таком состоянии. А Вам наврал, чтобы Вас не огорчать…» Лэрри удалось кое-как успокоить Линетт. «Я бы попросил сделать для меня несколько вещей».
Он достал из своего портфеля бумагу и ручку. «Первое, напишите так: «Дополнение к моим показаниям, данным следователю Лесу Крогеру. В ночь убийства Эммы Шварцман, я действительно гостила у Эрнста Шварцмана в его номере 213 мотеля Дезерт Инн. Во время ужина я сильно опьянела и ничего не помню с 6 часов вечера до 5 часов утра следующего дня». И это будет чистая правда, только факты, и никаких предположений, не правда ли? Линетт согласилась, написала и подписала бумагу. «Теперь, скажите, как вы эксплуатируете свою машину?» «Ну как. На работу – с работы. У нас тут больше ездить некуда. А если куда и надо, то всё по дороге. Ни одного лишнего дюйма не наезжаешь». «Как Вы работаете?» «Только в будние дни». «Вот Вам калькулятор. Посчитайте сколько дней Вы проработали с момента покупки машины?» Она подсчитала и назвала ему цифру, которую он записал. А можно мне посмотреть Вашу машину?» «Почему нельзя? Вот она стоит». Линетт повела Лэрри к своей чёрной Королле. Он тщательно осмотрел её, записал номер и показания одометра . «И последнее, пожалуйста, не рассказывайте Эрнсту о нашем разговоре. Никто ничего пока не знает, зачем человека зря беспокоиться». Линетт пообещала. Лэрри тепло поблагодарил её и поехал к себе. В номере лежали всякие брошюры с описанием местных «достопримечательностей», заключавшиеся в магазинах, отелях и заправках, причём во все стороны, на сорок миль от посёлка. Последняя информация и была нужна Лэрри более всего, а именно те, что работали круглосуточно. В три часа ночи Лэрри выписался из мотеля и поехал домой, по пути заезжая в каждую круглосуточную колонку. Там он опрашивал всех работающих, не помнят ли они, такого-то числа, чёрную Тойоту Короллу с тёмными стёклами и таким-то номером. Номера, конечно, никто не запоминает, но один, заправщик с линии полного обслуживания показал: вроде, как, была такая. Открыли щелочку в окне, сунули в неё двадцатку. «На все» и закрыли окно. Потому-то он и запомнил. Лэрри попросил и его записать сказанное и подписать это.
Часов в десять Лэрри позвонил Лесу. «Ну что? Разбил алиби?» «Насчёт разбил не уверен, а вот нейтрализовал – это точно». «Как это нейтрализовал?» Лэрри коротко рассказал о результатах своей поездки. «Понимаете, я ещё мили подсчитал и сравнил их с показанием одометра. Разница, примерно, в сто десять миль, то есть расстояние туда и обратно до Объекта и назад. Понимаете, всё это, вроде бы, мелочи. Но, самое главное, уже нельзя будет утверждать, что, то время, пока Линетт была в отключке, он провёл именно с ней. Плюс другие мелочи – вот и склонится чаша весов на нашу сторону. Я Вам всё напишу подробно и обстоятельно, приложу показания Линетт и заправщика. А пока, надо сделать одно важное дело и, притом, прямо сейчас. Эрнст сейчас здесь. Но он может с дня на день вернуться на свою работу. Ему расскажут обо мне – и он сразу сообразит в чём дело. Тогда он может ликвидировать Линетт, да так, что и комар носа не подточит. Балка на неё упадёт или ещё что-то…. Поэтому, я Вас прошу связаться с самим Генеральным Менеджером той компании, где она работает и попросить его сначала отозвать Линетт в головную контору, а потом только, направить в другое место. Таким образом, она сама не будет знать, где ей предстоит работать и не сможет рассказать об этом Эрнсту. Тот, конечно, может найти её, но не сразу. А мы за это время что-нибудь придумаем». Через пару дней Лес позвонил и сообщил хорошую новость: Линетт послали заграницу. Нечего делать! Лэрри же сначала систематизировал свои находки, а потом, засев за свой компьютер, написал подробный и обстоятельный отчёт о своём расследовании убийства Эммы Шварцман. Вот он.
Эрнст Шварцман давно собирался тайно нанести своей благоверной неожиданный визит. Как всегда, он это делал, всё было подготовлено заранее. Номер 213 им облюбован был потому, что перед окном на глухой стороне мотеля там росло дерево. Не афишируя это и не выставляя мотелю счёт, он сделал в номере небольшое усовершенствование. Глухое, как, казалось бы, окно, стало возможным открыть и закрыть, изнутри и снаружи. Теперь можно было, вылезя из окна, перебраться на дерево, а по нему – на забор. Оставалось только ждать благоприятной возможности совершить задуманное. И такая возможность не заставила себя ждать, явившись ему в лице Линетт Ваттс. Та была фригидна, чувствительна и сентиментальна. Но, самое главное, у неё была чёрная Тойота с затемнёнными стёклами. Ему ничего не стоило, разыграв «борьбу» за стояночное место, познакомиться с ней, после окрутить её и уговорить провести с ним ночь в его номере. «Для её же пользы», он убедил Линетт оставить машину в торговом центре. Будучи экспертом в области женщин, Эрнст, по опыту своему знал, что многие женщины сильно пьянеют от шампанского. Вот его-то он п приготовил. На случай чего, у него были и ром, и виски, и водка. Но поить Линетт надо было осторожно: если переборщить, её может вырвать и тогда она протрезвеет. Ему удалось это сделать наилучшим образом. Тогда он расстелил постель, раздел Линетт догола, сводил её в туалет, а затем уложил в постель набок, лицом немного чуть вниз. Помнил судьбу своего фронтового товарища. Линетт ему нужна была живой. Тепло укрыл, чтобы она не проснулась от ночного холода и выключил свет. Убедившись, что с ней всё в порядке, Эрнст взял из её сумочки ключи, запомнив порядок вещей в сумочке. Через окно - на дерево, с дерева - на забор, с забора – на ту сторону ограды. Перескочить забор в торговом центре было для него делом пустяковым. Без труда нашёл Тойоту… Ехал он быстро, но и осторожно. Если его в пути остановит дорожный полицейский, то всё мероприятие накроется кое-чем. К себе приехал, когда уже стемнело. Проделав вышеописанную процедуру, он вскоре оказался в своём дворе. Там он засел в беседке и оказался свидетелем безобразной сцены, с которой читатель уже знаком по рассказу кровельщика. Никаких планов у него первоначально не было и только увидев в руке у дурака нож, он решил, что надо сделать. Когда всё улеглось, он не спеша одел резиновые перчатки (их давали на Объекте) и через боковые двери зашёл в спальню. Пошёл взял нож. После такой езды и бурных оргазмов, Эмма спала, как убитая. Лицо её было удовлетворённым и безмятежным. Она никак не походила на жертву злобного нападения. Эрнст разбудил её и сказал, что он всё видел. Эмма испугалась, хотела крикнуть, но не успела. Удар кулака был сокрушителен. Эрнст малость перестарался, но для него это были привычные действия, и он об этом не подумал. Всадив в сердце потерявшей сознание женщины нож, он тем же путём вернулся к себе в мотель и, как ни в чём не бывало, улёгся рядом с Линетт. Была тут только одна загвоздка. Тойота Королла очень экономична и делает никак не меньше 26 миль на галон. Расстояние было 120 миль туда и обратно, и он сжёг не менее четырёх галлонов. Как Эрнст решил этот вопрос, мы знаем. И он не ошибся в Линетт. Она поступила точно так, как он от неё и ожидал. Единственное, что он упустил, по дикой для него случайности – это кровельщика, работавшего на крыше дома, напротив. Тот, как раз, видать спустился вниз в то время, когда Эрнст пробегал мимо.
Все эти материалы Лэрри передал Лесу, а сам решил досрочно прервать свой отпуск. Кадровик, просмотрев его личное дело, вдруг сказал»: «Постойте, да у Вас, ведь, высшее образование». «Да, высшее, но оно, ведь, не юридическое». «Это неважно. Мы кадрами с высшим образованием не разбрасываемся. Нам как раз сейчас нужен преподаватель в нашу шерифскую академию . Не хотели ли бы Вы занять эту должность?» «Мне надо подумать». «Да, да, конечно». Тем временем, Лэрри восстановили на службе, честь по чести, в качестве «помощника шерифа». Ему вернули удостоверение и бляху, хранившиеся в его деле. Стаж и все остальные выслуги сохранялись. Как лэррин шеф и предвидел, в качестве оружия ему полагался пистолет Смит и Вессон модели 59, по которому надо было пройти курсы и сдать зачёт. А запасной револьвер оставался тем же. Лэрри, первым делом, пошёл к своему шефу в «убойный отдел» поблагодарить его за мудрый совет. Начальник отдела обрадовался его приходу. «Добро пожаловать обратно в наши ряды!» Он уже знал и о судьбе лэрриной компании и о расследовании убийства Эммы Шварцман. «Видите, Вы и в отпуске время зря не теряли». Лэрри рассказал ему о предложении кадровика. «Ну чтож, опять-таки, жалко терять такого следователя, но там Вы больше пользы принесёте. Найдётся же среди всей этой массы курсантов несколько способных к розыску ребят. Вот из них Вы себе смену и подготовите. Между прочим, мне через несколько лет на пенсию. И я, наверно, тоже пойду право читать в университете. Так что я советую предложение принять». Лэрри вернулся в отдел кадров и сообщил о принятие предложения. Он знал: Сюзан только обрадуется. Не будет вызовов в любое время суток, наступит чёткое и предсказуемое расписание работы с гарантированными выходными и спокойная жизнь. Кадровик сказал, что он уже зачислен и завтра, к началу рабочего дня должен явиться на службу. А там, выполнять распоряжения начальника академии. Академия находилась в другом конце города в отдельном здании, со двором и своим тиром, который, впрочем, три дня в неделю, был открыт и для общей публики. Приехав, Лэрри, в первую очередь направился к начальнику и представился. Его уже ждали. Занятия начинались через месяц, а пока, ему предлагалось выучить и сдать что-нибудь из предметов, дававших ему право на преподавание. Остальные он может сдать и после, но чем скорее, тем лучше.
Между тем, события начали развиваться быстрее, чем этого ожидалось. Неожиданно, Апелляционный Суд принял к рассмотрению дело Марти Дэймлера. Собранные Лэрри и Лесом материалы и искусство адвоката, ловко сумевшего их использовать, привели к тому, что Апелляционный Суд, отменив вынесенный Марти судом первой инстанции смертный приговор, обязал судью, вынесшему этот приговор, освободить приговорённого. Эти же доказательства предотвратили Отдел Окружного Прокурора от малейшего намерения потребовать повторного суда. И им нехотя, но пришлось открыть дело об убийстве Эммы Шварцман. По тем же материалам, было решено привлечь Эрнста к суду по обвинению в убийстве жены. Забегая вперёд, поспешим сообщить читателю, что суд первой инстанции признал его виновным в умышленном убийстве второй степени, то есть без отягчающих, но и без смягчающих обстоятельств, наказуемым на срок от пятнадцати лет до пожизненной. Апелляционный суд приговор отменил за недостаточностью доказательств и назначил новое слушание. Такое может тянуться годами. А пока, всё это время, Эрнст находится на свободе, но Лес поклялся, что не успокоится до тех пор, пока не увидит его за решёткой. При всех раскладах, смертная казнь ему не грозит. Даже если его в конце концов и осудят, то - это самое большее, он проведёт в тюрьме семь с половиной лет. Такова американская действительность. Пришло время и Лэрри, с бьющимся от волнения сердцем, предстал перед аудиторией из крепких парней и девчат, одетых в тренировочные костюмы. «Меня зовут Лэрри Пратт. Я детектив из Отдела Расследования Убийств. А теперь я буду учить вас как следует проводить расследование на месте происшествия, предварительное и, если понадобиться, дальнейшее следствие…». Нечего и говорить, Лэрри заранее продумал для себя и законспектировал пока первых несколько лекций. Позже, его полный «конспект» по этому предмету будет издан в качестве учебного пособия для шерифских «академий». Но мы опять забегаем вперёд. Не хорошо!
У Лэрри был приятель, бывший одноклассник, ставший журналистом левого толка. Они не часто, но регулярно, встречались и почти всегда схлёстывались по многим вопросам. Тут и право людей иметь оружие, система наказания и политика – чего только не придумаешь. Тем не менее разница во взглядах не мешала их приятельским отношениям. Иногда тот по тому или иному делу испрашивал информацию и, если можно было, Лэрри её давал. Как я уже не раз говорил, Шерлок Холмы не годиться и в подмётки заурядному журналисту. Вот, непонятным образом, этот и пронюхал про всю эту, известную уже читателю, историю, хотя никакой огласки по этому поводу не было. И пристал к Лэрри: «Давай, я напишу об этом статью». В конце концов, Лэрри согласился, но при двух условиях. Первое: его, Лэрри, имя нигде не упоминается. Второе: он сам прочтёт черновик статьи и, если понадобится, уберёт из неё «нежелательный» материал. И, вообще, он рекомендует сделать ударение на таких вот, как этот Марти. Их порядочно. Можно смело сказать: в каждом торговом центре нет-нет, да околачивается такой тип, как этот. И никто на эту проблему не обращает внимания. Журналист согласился. Через некоторое время, статья была написана и, после просмотра её в черновике, с согласия Лэрри, опубликована. Какой она вызвала отклик - сказать трудно. Марти же, пусть не так скоро, но всё же вышел, наконец, на свободу. Не берусь сказать, но, может, дошло до него, к какому краю пропасти завела его эта его беспутная жизнь. А тут, как раз, один владелец крупной оптовой базы, прочитав статью, предложил ему работу на одном из своих складов. Задача была, получив товар, разложить его по ячейкам с таким же номером, как на упаковке товара. С этим он справлялся. Он завёл себе постоянную подругу и у неё жил. Та держала его в строгости и пить не разрешала. Только иногда, он заскакивал в кафе, в этом же торговом центре, брал бутылочку пива, залпом выпивал её и бежал к себе домой: подруга у него была очень ревнива. Линетт Ваттс была в курсе всех событий. То, что Эрнста привлекли к суду, подтвердило её наихудшие опасения. Она, с большими убытками, поменяла свою чёрную Тойоту Короллу на такую же белую и без затемнённый стёкол. На всякого рода «партиях», в гостях и тому подобных мероприятиях, она не позволяет себе ни капли алкоголя. От мужчин держится подальше.
В погожий осенний вечер, на веранде дома журналиста сидели он сам и Лэрри. Перед журналистом стоял стакан с виски, из которого он время от времени прихлёбывал. Лэрри же, который не пил, удовольствовался минеральной водой Перие. «Сколько раз я говорил и писал: смертная казнь никуда не годится, и её давным-давно пора отменить. Вот её нет почти нигде в Европе – и ничего!» «В Европе не совершается столько убийств, сколько у нас – там ведь живут цивилизованные люди. Вы, противники смертной казни, не понимаете её сути. Это не наказание. Это путь избавления общество от очень опасного элемента. Сколько случаев, когда убийца убегал из тюрьмы и это стоила многих невинных жизней. А из пекла он уже не убежит». «Да, но как произошло с этим Марти, тут могут быть ошибки…». «А вот в этом Вы правы. Ошибок здесь быть не должно».
Февраль 1988 года. 

ЧУЖОЙ ПАТРОН
РАССКАЗ.

Под таким же названием, в журнале «Юность»
была опубликована повесть. В ней, на языке
стендовых стрелков (якобы, а может правда), так
называется патрон-ловушка, подсунутый кому-то
                с тем, чтобы у него разорвало ружьё. В моём
                рассказе произошло то же самое. Но, совпадения 
                на этом и заканчиваются.

 

Все они были разные. Рабочие, военные, учителя, медики. Но тут все они были равны между собой – члены особого братства. Все они были охотники. Из года в год, собирались они вместе на обочине грунтовой дороги у края убранного пшеничного поля, чтобы в тени посадки спрятаться от зоркого взгляда горлиц, летящих почему-то на это поле с завидным постоянством. Милтон Вилкинсон стоял спереди большого дерева. Кусты по обе стороны, скрывали от него других охотников. Справа от него находился его сосед Джеймс Лозами, с которым он, как всегда, приехал сюда в своём пикапе. Так у них повелось – машина его, а Джеймс заправляет ей по пути домой. Крохотная Мазда соседа явно не годилась для таких поездок. Перед Милтоном лежало уже пять птичек. Вдруг он увидел вылетевшего из-за дерева голубя. Он вскинул ружьё, но птица, почему-то, резко повернула вправо. «Гляди!» - крикнул он Джеймсу. И сразу же раздался выстрел. Только вот, необычный он был. Такой громкий, что в ушах зазвенело. А голубь улетел. Странно, Джеймс никогда не мазал, да и птица была «лёгкой». «Джемс, Вы в порядке!?» Ответа не последовало. Тогда Милтон прошёл по дороге, обогнул куст и увидел Джеймса. Тот лежал лицом вниз, уткнувшись в ружьё. На траве была кровь, много крови. Обойдя лежащего, увидел ужасную картину: патронник ружья и часть ствола были развёрнуты лепестком, а на виске лежащего – страшная рана. Тем временем подошёл охотник справа от Джеймса. И оба они в один голос закричали из всех сил: «Help! Please help! (Помогите! Пожалуйста помогите!)» Стрельба стала стихать. Охотники понемногу подтягивались, собираясь в круг у места, где лежал Джеймс. Милтон снял с пояса свой телефон и набрал 911. Какой-то металлический голос сообщил ему, что он находится вне зоны досягаемости телефона. У других результат был тот же. Наконец, подошёл высокий плотный негр. О нём знали, что он - военный моряк. Тот вытащил из нагрудного кармана маленький совсем телефончик, раскрыл его и… дозвонился. «Тут произошёл несчастный случай. У человека разорвало ружьё, и, я боюсь, он мёртв. Вы приняли мои координаты?»
Все так и продолжали стоять неподвижно молча. Наконец, послышалось хлопанье лопастей и над ними появился шерифский вертолёт. Он облетел вокруг и сел неподалеку прямо на поле. Из машины вышли пилот и наблюдатель. Подошли, глянули. Велели всем не подходить близко и оставаться на своих местах, пока не прибудут наземные силы. И тут же улетели. Ещё, через минут двадцать пять, от шоссе раздался вой сирен, с которыми подкатили, все с яркими мерцающими огнями, сразу три шерифских машины, да ещё парамедики в придачу. Эти приблизились к лежащему, присоединили какой-то прибор и объявили: «Мёртв». С тем и уехали: скорая мёртвых не берёт. Тогда за дело принялись эксперты. Они что-то нашли на земле впереди тела и спрятали в пластиковый мешок. Непрерывно щёлкали фотокамеры. Сержант шерифского отдела обратился к охотникам: «Знает ли кто-нибудь пострадавшего или может что-либо рассказать о происшествие?» Милтон вышел вперёд. «Я знаю, мы с ним вместе приехали». «Как его звали?» Милтон сказал. «Вы знаете его адрес?» Сказал. «Вы знаете имена родственников, которым можно сообщить?» «Нет, Джеймс жил один и я, лично ни о каких его родственниках ничего не знаю». «У Вас есть его личные вещи?» «Да, есть». Он повёл их к своей машине и передал им запертый на внутренний замок сундучок из тонколистовой, стали. «Это всё?» «Да». «У Вас есть ключик от этого ящика?» «Нет, он держит его при себе». «Вы не знаете, заряжал ли погибший свои собственные патроны?» «Да, заряжал». «И дозаряжался!» - буркнул «помощник шерифа». Между тем, эксперты закончили осмотр, взяли из рук погибшего разорванное ружьё и обыскали тело. Полицейским передали документы и ключик от сундучка. Те его открыли и бегло осмотрели содержимое ящика, а затем вернули его экспертам. Каждого из присутствующих отвели в сторону и допросили. Милтон рассказал, что знал. Да, погибший имел привычку держать всё, что у него было – патроны, еду, воду, лекарства – в запертом ящичке. Спиртного, не считая иногда пива, не употреблял, ибо был мусульманином. Приехали коронеры, взяли тело и увезли. За ними следом разъехалась и полиция.
Охота была безнадёжно испорчена. Все стали грузить свои вещи и разъезжаться. И Милтон с ними. Дома он сообщил жене о гибели соседа и как это произошло. И та тоже буркнула «Дозаряжался». Приготовил своих и джеймсовых птиц – не пропадать же добру, почистил и спрятал ружьё. Жизнь потекла своим обычным порядком. Шерифский Отдел разыскал родственников погибшего и те съехались в предвкушении жирного наследства. Да не тут-то было! На наследство подать можно, но вопрос решится не ранее, чем через полгода. Поехали на завод, где работал покойный, но там только руками развели. «Мы, конечно же, сочувствуем вашему горю, но что мы можем сделать?» Страховка жизни им заявила, что несчастные случаи на охоте не покрываются, тем более, что покойный сам заряжал патроны. Его счета в банке попадали под категорию наследства и к ним доступа тоже не было. И только Отдел Социального Обеспечения давал на похороны цельных и полных триста долларов. В дом зайти тоже было нельзя: через несколько дней после того, что случилось, понаехали всякие – и на полицейских машинах, и на таких – обыскали весь дом, что-то забрали (Милтон видел, как несли перезаряжательное оборудование), а дом запечатали, как следственный экспонат. Милтон пускал их себе в дом, совещаться. Чтож, делать нечего! Мусульманин должен быть похоронен в земле, а это стоит недёшево. Вот и пришлось им скинуться по, кто сколько мог – потом разберёмся – и похоронить Джеймса честь по чести. С тем родственники отбыли восвояси ждать новостей.
Прошло месяца с полтора. А однажды, у дома Милтона Вилкинсона остановилась большая чёрная машина. Из неё вышли двое, одетые в костюмы и при галстуках. Третий остался за рулём. Милтон как раз вышел из дома и приезжие обратились прямо к нему: «Вы будете Милтон Вилкинсон?» «Да, я». «Мы следователи Шерифского Отдела графства Сан Рафаэль. У нас есть ордер на Ваш арест». Из дома выскочила жена, Бриана, видимо, почуяв что-то недоброе. «Что случилось!?» «Вот эти люди хотят меня арестовать». «Это за что!?» «В ордере написано по подозрению в убийстве Джеймса Лозами». «Как! Все знают, у него разорвало ружьё. При чём тут мой муж!?» «Слушайте – сказал один из детективов миролюбиво – мы только делаем нашу работу. Судья приказал нам его арестовать – мы и арестовываем. Поверьте, мне, мэм, если Ваш муж ни в чём не виноват, суд это выяснит и его отпустят на свободу. Вот Вам моя карточка с номером дела. С этим Вы можете поехать в суд и там Вам всё объяснят. А пока, мы должны исполнить наши обязанности. Мистер Вилкинсон, мы должны Вас обыскать и надеть на Вас наручники. Таков порядок, ничего не поделаешь». Это было проделано. Милтона бережно усадили в машину. Один детектив сел рядом с ним на заднее сидение, а второй – спереди. Машина тронулась и, повернув за угол, исчезла из виду. Это было, как гром на голову среди ясного неба. Бриана не знала, что ей делать, куда обратиться, с кем поговорить, у кого спросить. Бедная женщина, как могла, обзвонила всех своих знакомых, но никто из них ничего толком посоветовать ей не мог. Под утро позвонил сам Милтон. Он сказал, что его только что поместили в тюрьму. Не советовал приезжать раньше, чем через неделю, когда всё уляжется. А сейчас никто, пока ничего не знает. Просил подъехать на завод, где они с Джеймсом работали. Может там что-нибудь для него сделают, хотя в этом он сильно сомневался. Обращаются с ним, пока, хорошо. А дальше он не знает. Его бы могли выпустить под залог, но это миллион. Где им взять такие деньги. Лучше он пока посидит, а там, может, во всём разберутся и его выпустят. Пусть она побережёт себя и детей. Денег пока немного есть, а там видно будет. Разговаривать больше было не о чём и разговор прервался.
Утром Бриана поехала на завод. Там её внимательно с сочувствием выслушали. Это дело, видать их занимало вполне серьёзно. Юристконсул завода сказал, хотя он обещать ничего не может, но он постарается узнать, как можно больше и тогда позвонит ей. Он и в самом деле позвонил дня через четыре. Вот что он рассказал. Смерть Джеймса Лозами не была несчастным случаем. Это было умышленное убийство: кто-то подложил в патронташ убитого взрывное устройство, заложенное в патрон. На Милтона пало подозрение потому что, он какое-то время тому назад скачал с Интернета рецепт той самой взрывчатке, какая была использована во взрывном устройстве. И у него «была возможность подложить этот патрон убитому». Юристконсул сказал, что ездил в Сан Рафаэль, беседовал с Милтоном; и он абсолютно уверен в его невиновности. Завод сделает всё возможное для обеспечения Милтона наилучшей юридической защитой во время суда. А пока что, пусть его делами ведает назначенный судом адвокат. Он говорил с этим человеком и нашёл его толковым, знающим своё дело и добросовестным. Ему можно довериться. Нужно только ждать суда. Она съездила за шестьдесят миль навестить мужа в тюрьме. Он был весел, выглядел, если так можно выразиться, хорошо. Сказал: обращение с ним хорошее, а сокамерник, старый опытный уголовник – а такие знают судебную систему не хуже любого адвоката – заверил его, что дело его выигрышное и обвинение никак ничего не докажет. Судебный адвокат не сомневался в невиновности Милтона. Аргументы обвинения слабы, мотив начисто из этого дела отсутствует и дело суда не переживёт. Встретилась она и со следователем, чью карточку она от него получилась. Тот сказал, что вскоре он докажет полную невиновность Милтона. Надо было ждать суда. А вот его-то никак не назначали. На все вопросы и жены, и адвокатов, и следователя следовал один и тот же ответ: «Когда будет возможность, вот тогда и назначим». Шли месяцы, а эта «возможность» так и не появлялась. Бриана была в отчаянье. Жить самой и кормить двух детей становилось всё труднее и труднее…
Вот уже три года, как Лэрри вышел на пенсию после пятнадцати лет преподавания в шерифской академии. Это был плодотворный период в его жизни. Его учебное пособие по ведению следствия вышло отдельным изданием и стало классическим учебником во многих школах, готовящих служителей закона. Но главной гордостью были его слушатели, служащие во многих агентствах, среди которых было немало толковых следователей. Они жили с женой, Сюзан, вдвоём во всё том же доме, который купили много лет тому назад. Конечно, дом уже несколько раз, как тут говорят, «ремоделировался», но оставался их «старым домом» - и всё тут. Дочери выросли, вышли замуж и у Лэрри с Сюзан было уже четверо чудесных внуков – два мальчика и две девочки, в которых они души не чаяли. Так как жить им было на что, то и беспокоиться за будущее им не приходилось. Как у бывшего Офицера Закона, у Лэрри были удостоверение, позволяющее ему носить оружие и бляха. А, самое главное, медицинская страховка, позволяющая ходить к лучшим врачам страны. Они много путешествовали и по стране, и за границу. Лэрри тратил каждый день не менее часа на физподготовку: ведь надо было быть в форме. Он же, как-никак, а полицейский. По-прежнему, Лэрри стрелял в цель, не реже раза в неделю, и заряжал свои патроны. Перед уходом в отставку, Лэрри купил свой тогдашний пистолет, Глок-19. Он хотел ещё купить и ружьё, но в этом ему наотрез отказали.  А! Big deal – крокодил! На распродаже в магазине Кей Март он купил даже лучшее, совсем новое, лишь слегка переплатив. Их попугай тоже находился в добром здравии и трезвом уме. И приятно было поговорить с ним. Что ещё человеку может быть надо?  Но сидеть у телевизора, ничего не делая, Лэрри не привык. Открывать своё частное сыскное агентство тоже не хотелось: большинство дел в таких предприятиях сводилось к выслеживанию и ловле неверных супругов. А лезть в чужое грязное бельё – хотелось меньше всего на свете. Вот он и решил систематизировать все свои расследования по видам преступлений и методам их раскрытия. Работать было теперь легко: появившийся у него Интернет давал такую возможность, не выходя из дому наводить все справки. Да и компьютеры стали удобней и более быстрыми. Что он с этим будет потом делать – того он пока ещё не решил.
Так вот, Лэрри и сидел за этими делами, в один из дней, в комнате, которую давно уже он оборудовал под свой рабочий кабинет, когда раздался звонок. Лэрри снял трубку. «Скажите пожалуйста, Вы Лэрри?» «Да, пока я». «Ой как хорошо, что я Вас нашла! Мне бы нужно с Вами поговорить. О чём? О нет, никаких здесь секретов нет. Просто долго очень рассказывать. Могу ли я к Вам приехать? Ваш адрес…»  и она правильно его назвала. «Ну, что ж, приезжайте». Узнать, что кто-то подъехал к их дому было для них самым простым делом: попугай тут же возвещал об этом громким криком. Поэтому, когда видавшая виды Хонда Сивик остановилась перед домом, гостью уже ждали. Это была женщина возрастом где-то между тридцатью и сорока лет, роста невысокого и, её, как и многих американских женщин, назвать худой нельзя было никак. Ей предложили сесть за стол в общей комнате. «Только Вы можете мне помочь!» «Почему Вы так думаете?» «Да вот, встретилась мне в магазине недавно одна женщина. Я ей своё горе рассказала, а она и говорит: знала я, тут одного человека, так он моего брата из камеры смертников вызволил. Потом позвонила и дала Ваш телефон и адрес. Давно, говорит, это дело было. Не знаю там он сейчас или нет. Попробуйте. Вот я и решила позвонить. Да-да, нет-нет. Может Вы и моему делу поможете как-то» «Расскажите, что там у Вас». «Муж мой с соседом нашим на охоту поехали. У того ружьё разорвало, и он погиб. А через какое-то время мужа моего арестовывают. Он, мол, соседу, какой-то там, взрывной патрон подложил. Где бы он его взял!? И следователь по нашему делу, и адвокат уж давно доказали: ну никак не мог он этого сделать. И окружной прокурор не возражает. Вот будет суд, если невиновен, то выпустят. Да только в том-то и всё дело, что суд этот никак не назначат. И к судье ходила. Когда будет такая возможность у нас, тогда и назначим. А какая у них может быть возможность!? Графство сельское, дел у них мало. И так уже восемь месяцев тянется. Измоталась я за шестьдесят миль туда-сюда и обратно мыкаться. Трудно мне одной с двумя детьми. Долгов куча! Дом отобрать могут. Где мы тогда жить станем?»

 «Значит, она Вас нашла, - приветствовал его Хью, - я бы ей и сам посоветовал, да без Вашего согласия, не решился. А дело тут очень даже нечистое». Хью выпечатал его. Делая это, он шёл на большой риск, который, как потом оказалось, был намного больше, чем им обоим могло представиться. «Понимаете, невиновность Милтона Вилкинсона доказывать не нужно. Я её уже тысячу раз доказал. Вы потом посмотрите подробности. Если Вы за это дело, берётесь, то надо найти убийцу и тех, кто за ним стоит. Сейчас я Вам объясню. Явно, за всем стоит ФБР. Когда мы обыск делали в доме этого самого, Джеймса Лозами, сразу же, откуда ни возьмись, федеральные агенты. Они разрешили нам взять только вещи, ну, это, перезаряжательное оборудование, порох, дробь, патроны - и всё такое. Но ни одной бумажки нам не досталось. Даже копии чеков из магазинов забрали. А ведь они могли и нам пригодится. Но я всё же кое-что выяснил. Спасибо, на заводе мне во-всем навстречу пошли. Джеймс и Милтон – оба работали в лаборатории, где доводились до ума головки инфракрасные для наведения ракет. Джеймс по национальности перс, ну иранец, что ли. Он приехал сюда, когда ему было двенадцать лет, поэтому ему дали допуск в секретную лабораторию. А такие головки Иран очень даже интересуют. Моя рабочая версия насчёт мотива убийства вот какая. Ему предложили передать иранской разведке чертежи этой самой головки. Он или убоялся, или – а на деньги очень жадный был – потребовал с них слишком много. Вот его и убрали. Ведь он мог побежать в ФБР и, за большую сумму, всех их продать. Понимаете, конечно, разоблачать иностранную разведку в нашу компетенцию не входит. Да и оно нам и не надо. Покойный очень недоверчив был. Даже от сотрудника своего и соседа все свои вещи в запертом сундучке держал. И подложить ему этот снаряд мог только тот, кто пользовался у него абсолютным доверием. Он, кстати, альтернативной сексуальной ориентации придерживался. Скорее всего, один из таких вот друзей-пидоров это и сделал. Если того найти, и доказать его вину, Милтона им придётся освободить. А на том наша задача закончится. Дольше пусть ФБР занимается». Когда Бриана рассказывала о своём деле, ещё тогда, Лэрри заподозрил в этой ситуации нечто неладное. Теперь всё в ней стало ясно и понятно. Конечно, и судья, и окружной прокурор не должны подчиняться никому и ничему, кроме Закона. Но их, видать, «уговорили».
У себя дома, Лэрри, по своему обыкновению, тщательно изучил предоставленные ему материалы. По свидетельству эксперта-пиротехника, Джеймс Лозами был убит, пусть самодельным, но устройством, явно, изготовленным профессионалом, знающим весьма неплохо своё дело. По найденным на месте происшествия остаткам, эксперт воспроизвёл схему устройства и сделал эскиз. В пустую пластиковую гильзу был впрессован магнум (а не простой) капсюль, засыпана почти доверху взрывчатка и помещён запирающий конус. Этот последний, грубо, но очень умело переделанный из футляра для сигары, заклинивал в конусе-переходнике от патронника к каналу ствола, усиливая эффект взрыва. Лэрри ещё подумал: тот, кто подложил мину, он же и украл одну из пустых гильз Джеймса и передал её убийце, с тем, чтобы подозрительный Джеймс, увидев «чужой патрон» не заподозрил бы неладное. Его-то и предстоит найти. Хью допросил Милтона. Тот рассказал, как кузен из Джорджии, фермер, позвонил ему и пожаловался: птицы заели. Выдёргивают с корнем посевы, объедают побеги – житья от них нет! Застрелил было их несколько, так эти самые «защитники природы» чуть его самого на сувениры не разобрали. Спасибо, хоть судья на его сторону стал, сказал, что фермер имеет право отстреливать птиц, если те наносят вред урожаю. Но эти не унимались. Грозились устроить пикеты и бойкот его продукции. Кому это надо!? Вот он и попросил его изготовить какое-нибудь гремучее устройство, которое можно было бы зарядить в патрон двенадцатого калибра, чтобы отпугивать этих бестий. Это тогда Милтон нашёл на Интернете гремучую смесь, не отдавая себе отчёта, что часть этих составов, в числе которых находился и его, были взрывчатками. Дальше этого дело не пошло, ибо кузен позвонил опять и сказал, что в Джорджии продают «птичьи бомбы» - готовые патроны из которых вылетает какая-то штука и взрывается со страшной вспышкой и громким звуком. Хью тут же позвонил кузену и тот всё подтвердил. Когда же он показал Милтону список составов и спросил какой из них тот намеревался использовать, он указал совсем не тот, который был использован для убийства. Хью также проконсультировался с ихним главным пиротехником. Это был бывший сапёр, доктор химических наук, весьма в этом деле знающий человек. Вот что он ему сказал. Знающий человек воспользовался бы для отпугивающего устройства мелкозернистым затравочным порохом FFFFg, который, не легко, но можно купить в торговой сети. Что же касается составов из Интернета, то такого рода материалы продаются в США только лицензированным химикам, и то с указанием причины для покупки. Убийца добыл ингредиенты взрывчатки нелегально, тем или иным способом. Не исключено, что он получил их из-за границы.
Да, задача предстояла нелёгкая. Но утром, Лэрри, прежде чем что-либо ещё делать, действуя по своим каналам, разыскал всех кредиторов семьи Вилкинсонов, узнал какие у них задолженности и погасил их. Он заявил, что в настоящее время, является поверенным этой семьи, и все счета пусть направляют ему. На это охотно пошли: не всё ли равно, кто платит, лишь бы платили. У них в отделе долгое время работал полицейским художником некий Эндрью Брэгг. Теперь он был такой же, как и Лэрри отставник. Они виделись, время от времени по разному поводу. Эндрью тоже стрелял, хотя и не так часто, как Лэрри, и в тир всегда ходил вместе с ним. Лэрри позвонил ему и спросил, не хотел бы ли он помочь ему в одном деле. Тот согласился с охотою превеликою: кому, кроме разве что палача, не хочется тряхнуть стариной. Тогда Лэрри позвонил Бриане на работу, по оставленному ей телефону. «Скажите, Вы видели тех, кто приходил к Вашему покойному соседу?» «Да, за всё это время, пришлось». «Вы бы смогли их распознать?» «Я не знаю». «А попробовать можно?» «Попробовать – можно». «Во сколько Вы дома?» «В пять-тридцать». «Можно ли мне приехать к Вам к семи, ещё с одним человеком?» «Конечно можно! Всё можно, лишь бы…». Договорился с Эндрью. Сюзан опять набила продуктами сумку строго приказав всё передать по назначению. Заехал за Эндрью. Рассказал ему вкратце о деле. Тот проникся сочувствием к бедной женщине и пообещал сделать, что может. Вилкинсоны занимали, в рабочего класса, окраине, одноэтажный дом с тремя спальнями и просторным двором. В самою первую очередь, Лэрри разложил привезенные им продукты по соответствующим полкам холодильника и морозильника, заметив, что там было негусто. «Зачем Вы так!? Я ведь работаю, сама могу купить…». «Видите ли, Бриана, жена приказала мне это сделать, а приказы жены, как Вы знаете, обсуждению не подлежат. Скажите пожалуйста, к Вам уже обращались с подобной просьбой?» «Нет, ни разу». В комнату вошли мальчик и девочка. Они робко и недоверчиво смотрели на пришедших. Лэрри тут же передал им подарки: по электронной игре, пользующейся в описываемое время большой популярностью у нашего подрастающего поколения. «Это тоже приказ». «Детки, эти люди хотят помочь нам, чтобы вернуть нашего папу домой». Недоверчивость была растоплена, и они, счастливые, пошли каждый к себе опробовать свои подарки. Эндрью, тем временем, установил на кухонном столе свой компьютер, нашёл розетку и подключил. Расстелил коврик положил на него и присоединил к компьютеру, как автор этих строк его называет, «Мики-Мауса». «Садитесь, пожалуйста, сюда. Скажите мне, как эти люди выглядели…» Пока он занимался с Брианой, сказав, что сейчас вернётся, Лэрри вышел на улицу.
Из дела, Лэрри знал: дом покойного был напротив этого, через неширокий проезд. По своей архитектуре и устройству, он ничем не отличался от дома Милтона (они и купили свои дома почти одновременно). Но одно отличие всё же было. Если у Милтона дом был окружён стандартным забором, высотой в пять с половиною фута, то ограда вокруг жилья Джеймса на целых два фута выше. Это особенно заметно там, где примыкал забор соседа справа, тоже стандартный. Ага! Покойный не хотел, чтобы кто-либо имел бы возможность хотябы заглянуть во двор. Парадная дверь и ворота были запечатаны. Надпись на листке белого пластика предупреждала: дом находится под наблюдением и горе тому, кто даже подумает проникнуть в него. Для Лэрри, в этом не было ни малейшей необходимости: в деле имелись снимки внутреннего убранства и двора с подробнейшим описанием. Знал он и то, что гости, чаще всего, парковались в гараже, реже в подъезде к гаражу и никогда на улице рядом с домом. Сам Милтон, по его свидетельству, был в доме лишь несколько раз. Помочь завезти в дом новый холодильник (рабочим из магазина Джеймс не доверял) или заменить кран в кухне (водопроводчикам он тоже не доверял). По его свидетельству, в доме было чисто, ничего лишнего, но стоял лёгкий и какой-то странный запах. Такого он никогда не слышал. Для тех, кто обыскивал дом, ничего странного в запахе не было: тут, явно, курили анашу – курительный опиум. Лэрри, сам будучи домовладельцем, знал, как дорого стоит нарастить забор. Но для скупого Джеймса и этот шаг был понятен. Но, тем не менее, Хью начисто отметал возможность причастности наркоторговцев к этому убийству. Те никогда не снисходили до таких тонкостей, а, просто, нанимали какого-то отморозка, и тот резал «виновного» выстрелом в упор. Осмотрев всё вокруг, Лэрри вернулся к Бриане и Эндрью. Как это Лэрри знал из своего опыта следователя, большинство женщин обладают цепкой зрительной памятью. Бриана не обманула его надежд. По прошествии трёх часов, все, кто когда-либо посещал Джеймса, были в памяти компьютера Эндрью. Тот переписал эту информацию на компактный диск и передал Лэрри. Они тепло поблагодарили хозяйку и отбыли. О том, что за домом Джеймса действительно следили, весьма вскоре пришлось убедиться. Но об этом чуть позже.
Скорее всего, подсунул «чужой патрон» тот, кто был у Джеймса перед самой охотой: снаряд находился в патронташе, а патронташ собирают накануне выезда. Уж этого-то, она, бегая на улицу собирать мужа, запомнила хорошо. Надо было только узнать, кто он такой. Найти кого-нибудь в DMV  по фотографии нельзя, это он уж очень хорошо знал. Купив для себя пакет компьютерной фотобумаги, Лэрри сделал фотографии джеймсовых друзей на одном листке. Фотографии подозреваемого и самого Джеймса (из дела) он выпечатал на отдельных листках. Всю эту информацию он передал Хью и попросил узнать, а вдруг этот был когда-либо арестован. Тогда вся информация о нём будет у них в руках. Но ответ был неутешительный. Лэрри не отчаивался. Должна же эта шатия-братия куда-то ходить? А куда могут ходить персы? Куда угодно, конечно, но, скорей всего, в персидские же рестораны – куда ещё? Сам Лэрри родился, вырос и жил в Америке. Тут всё для него было близким и знакомым. А вот если бы он жил заграницей, куда бы его тянуло? Да конечно же, к своим. Из телефонной книги выписал все персидские рестораны у них в графстве. Но начать надо было с тех, что находились в джеймсовой округе. «Сюзан, как насчёт того, чтобы пообедать в персидском ресторане». Та не привыкла задавать мужу вопросы. Заведение сиё им очень понравилось. Еда была вкусной, а плата - умеренной. За неё давали шиш кебаб (шашлык) - маринованную и запечённую не решётке баранину, такую же курятину, овощи, паровую лососину, рис, ароматизированный вишней – как они раньше не додумались туда пойти? Пить был ароматный чай, а Сюзан налили ещё щедрый бокал вкусного красного вина. Но тех, кого они искали, тут не видели. Ну, ничего! Оставались ещё рестораны. В одном из них, «Каспийское Море», опознали всю группу. Они приходили сюда, пусть нечасто, время от времени, но регулярно. Вели себя тихо, разговаривали вполголоса, а когда обслуга к ним подходила, разговоры немедленно смолкали. Но, тем не менее, они знали: разговоры у них шли на фарси, а заказывали только по-английски. Ни имён их, ни, кто они такие в этом ресторане не знали. Платил один из них, и только наличными. Заказывали – каждый своё. Спиртного, даже вина, не пили. А в ещё одном, «Фердючи», им повезло больше. Тот, кого они искали был там завсегдатай. Сюда он приходил, больше один, нередко брал пиво или вино, платил кредиткартой. Был совсем недавно. Тут Лэрри решил сыграть ва-банк. Вынул своё удостоверение отставника и бляху, которые непосвящённым трудно было отличить от действующих, сказал, что ему нужна копия счёта. Нет, нет, этот ни в чём таком плохом не подозревается. Просто, он расследует одну аферу. Ему нашли. Марк Мехадиджан - вот как величался наш голубчик. Эту информацию он сразу же передал Хью и машина, вовсю, завертелась. Вскоре они знали о нём всё. Возраст 38, приехал в детстве и сменил своё имя Али на Марк при получении гражданства. Окончил четырёхгодичный колледж, работает в небольшой электронной фирме инженером.
Тут Лэрри решил попытать счастье ещё в одном месте – своём шерифском отделе, в каком он прослужил столько лет и оброс многочисленными связями. Официально, отдел этот обязан заниматься борьбой с чисто уголовными преступлениями на территории ему подведомственной. Никакой разведывательной и контрразведывательной деятельностью им заниматься не следовало. Но Лэрри знал: у них существует служба слежения за, как их они называли, «подозрительными субъектами». Оправдывалось это тем, что среди такого рода «субъектов», могут оказаться террористы и эти последние будут в состоянии нанести «физический и материальный ущерб» жителям охраняемого графства. Разумеется, даже и упоминание о такой службе было строжайшем секретом и её существование отрицалось самым категорическим образом. Официально она считалась СИТ - Службой Интернетной Технологии и обслуживала (в том числе и) компьютеры отдела. Но Лэрри знал многих из этого отдела, в том числе некого Симона Прайса. Тот был стрелком и перезарядчиком, как и сам Лэрри. На этой почве они и подружились. Лэрри связался с ним и попросил, если тот может и, если имена этих двоих имеются в них в картотеке, выяснить, с кем они состоят в переписке по своей электронной почте. Ему нужны только имена и адреса. Остальное- он найдёт сам. Симон тоже проникся сочувствием к бедному мужику, сидящему ни за что, ни за прочто в тюрьме и пообещал сделать, что может. Через несколько дней тот пригласил к себе Лэрри. «Джеймс имел допуск высочайшего класса и на подозрении состоять не мог. А вот Марк – он да. Темная лошадка. А ещё советую вам обратить внимание на одного из этого списка, Абдулу Рамиля. Профессиональный химик, владелец частной лаборатории. Занимается тем, что берёт пробы на содержание ядовитых веществ у кампаний, которые имеют гальванические цеха и выдаёт сертификаты. У нас под подозрение за то, что имеет такие ядовитые вещества, как цианистый калий. А во-вторых, до приезда в США, работал на заводе под Тегераном, где производили взрывчатки. Желаю удачи!»
По фотографиям из DMV, Хью быстро совместил джеймсовых друзей с их именами и адресами. Абдулы среди них не было. Было много и остальных, но неизвестно было, как и когда эта информация может пригодиться. Оставалось только найти способ доказать, что Абдула изготовил, а Марк подложил взрывное устройство Джеймсу. Однажды, Лэрри был один в доме - Сюзан уехала по магазинам за недельными покупками - позвонили в дверь. На пороге стояла женщина в чёрной юбке, чуть выше колен, и белой блузке. На вид, ей было чуть-чуть за тридцать. Улыбчивое лицо её было миловидным, голые до локтя руки красивы, ноги длины и стройны. Но Лэрри давно отучился доверять внешнему виду и тем впечатлениям, который этот вид производил. Он всем нутром почувствовал, кто она такая и, ни о чём не спрашивая, пригласил войти. Она направилась в его кабинет следом за ним и, зайдя, указала ему на стул, словно она, а не он, была хозяйкой кабинета. «Специальный агент Виктория Лофтон. Хотите видеть моё удостоверение?» Лэрри кивнул отрицательно. Гостья уютно разместилась на стуле, заложив ногу за ногу. Ласково, с улыбочкой: «Хотите побывать по ту сторону решётки?» Лэрри знал: это не пустая угроза. Нескольких из ихних детективов они арестовывали за «вмешательство в следствие», а после чего, продержав семьдесят два часа, выпускали по непредъявлению обвинений. Поэтому, он перед этой оправдываться не стал. «А вы выпустите из тюрьмы совершенно невинного человека!» Его одарили очаровательной улыбкой. «Я же Вам сказала, я, ведь, только лишь специальный агент. И я не судья, и не окружной прокурор. У меня такой власти нет, кого-либо сажать и выпускать». Она издевалась. Улыбка слетела с её лица. «Ещё раз Вы сунете нос не в своё дело – не мне вам объяснять, что будет! А теперь, давайте сюда всё, что Вы по этому делу собрали». Лэрри, по старой привычке, завёл дело, куда были подшиты все относящиеся к этому материалы. Он охотно передал папку агентше: всё это было у него в компьютере и, вдобавок к этому, у Хью. Она с интересом просматривала материал. Даже на миг, вроде как у неё промелькнуло на лице что-то вроде удивления. «Как Вам удалось!?» «Детектив я» - ответил Лэрри коротко. К его вящему удивлению, она достала из сумки разлинеенный блокнот и написала расписку: «У мистера Лэрри Пратта изъяты следующие материалы…». Она перечислила всё, подписала и поставила число. С этим и отбыла.
Тут Лэрри тряхонуло. Если эти нагрянут с обыском, то, конечно, в первую очередь, у него изымут компьютер. А потом возьмутся за бумаги. И найдут выпечатки. Тогда и Хью, и Симону не поздоровится. Не только их с позором выгонят со службы, но могут и посадить за «разглашение конфиденциальной ведомственной информации». Нет, эти бумаги никак в чужие руки попасть не могут! Что делать!? Сжечь – они ж больше не нужны? Но ведь эти бестии могут как-то увидеть: тут жгли бумаги. Что же делать!? И он придумал. Во всякого рода спорт-товарных каталогах, которые ему, без всякой, с его стороны, просьбы, слали в значительных количествах, предлагалась длинная круглая пластиковая коробка, для того, чтобы зарыть во дворе ставшую в данных местах нелегальной винтовку. Это подало идею. У Лэрри был такого рода футляр, поменьше. Взяв компрометирующие документы, он запаял их в пластиковый мешок. Горловину футляра смазал вазелином, потом сюзеной сушилкой для волос нагрел воздух в футляре, поместил туда свёрнутый в трубку пакет со всеми бумагами и закрыл крышку. Когда воздух остынет крышку прижмёт, а вазелин, это соединение загерметизирует. Футляр он тоже запаял в полиэтилен. Лэрри устроил у себя во дворе игровую площадку для детей – огородку с песком и горку. Разгрёб песок, вырыл ямку, поместил в неё футляр и зарыл. А сверху присыпал песком, так что свежеразрытой земли видно не было. И, пусть излишне самонадеянно, но он решил: ФБРовцам в жизни в голову не придёт мысль, что бумаги можно зарыть. Всё остальное было в Сан Рафаэле, и он, по опыту своему, знал: любое полицейское агентство, попавшую к ним информацию, держит цепко и никакая сила на свете не сможет её у них отнять. Теперь можно было бы спокойно заниматься Марком и Абдуллой.
   Самый лучший путь вывести эту парочку на чистую воду – это организовать за ними слежку. Но на это нужны: ордер от судьи, люди, оборудование и немалые средства. Хотя в санрафаэльском отделе можно было всё наскрести, но вряд ли там захотят это делать. Вот что только можно сделать: попытаться попросить у судьи ордер на обыск у Марка. Может он, для того чтобы подложить «чужой патрон» в патронташ, вынул тот, который был в там в гнезде, забрал с собой и забыл избавился от него. С такой уликой, вина будет доказана. Надежды мало, но она есть. Хью составил заявку и с ней пошёл к судье. Тот пообещал ему рассмотреть всю данную информацию и дать ответ через несколько дней. Им обоим было ясно, как он будет «рассматривать» информацию. А те обыска не захотят. Ведь Марк, и в самом деле мог сплоховать. Тогда его арестуют, и этот арест вспугнёт всю ораву. И Хью ни капельки не удивился, когда секретарь судьи прислала ему уведомление, что «Их Честь не считает предоставленные ему доказательства основанием для санкционирования обыска, за пределами юрисдикции санрафаэльского Шерифского Отдела». Но их усилия не были напрасными: там видели, что тут время зря не теряют и, может это заставит их, хотябы чуть-чуть поторопиться. Может и судья сказал им: он не может больше держать в тюрьме невинного человека. Вот возьмёт – и выпустит! Они предприняли ещё один демарш. Хью проверил, какие материалы Абдулла приобрёл за последние шесть месяцев, хотя даже и дураку ясно: он-то ведь не идиот! Словом, давление на ФБР было оказано. Ничего другого в этих обстоятельствах, не оставалось делать. То ли это, то ли что-то другое, но результаты вскоре дали себя знать. И опять, когда Лэрри был дома один, попугай громко возвестил о прибытии гостя. Лэрри открыл дверь. На пороге стояла Виктория, в строгом костюме и при галстуке. Опять жестом пригласил её войти. «Собирайтесь живо, поедите со мной. Вы как хотите, но я советую Вам одеть костюм». Лэрри сделал, как ему велели. Её машина стояла в подъезде к гаражу. Она открыла дверь и молча показала ему на пассажирское сидение. Ехала она очень быстро, нагло нарушая правила движения. Выехали за пределы графства, явно направляясь в метрополис. Тут уже машин было много и не погонишь. Скоро вышли из Фривэя  на боковую улочку к невзрачному, зданию федеральных учреждений. Здесь было два многоэтажных гаража – один, платный для посетителей из общей публики, и другой – для «своих». Показав удостоверение, она в него и заехала. Ориентировалась она здесь великолепно и вскоре они были уже внутри. Тут, она что-то сказала дежурному, в окошке и тот, проверив фамилию по лежавшему пред ним листку, дал Лэрри наклейку «Посетитель» и указал на дверь лифта.
Всю дорогу Лэрри думал: что это? Арест? Непохоже. Ни один судья такого ордера не подписал бы. Впрочем, они ещё могут «задержать» его после допроса, а потом выпустить. Ну что ж, он готов пострадать за правое дело…. Они поднялись на второй этаж, прошли по коридору и, через открытую дверь зашли в, средних размеров, зал, набитый мужчинами и женщинами, которых, лишь по одному виду, можно было стразу отнести к определённой профессии. Все в строгих костюмах и при галстуках. Впрочем, для Виктории и Лэрри были зарезервированы два места. Они сели. На сцене сидели трое солидных мужчин. Один из них встал и подошёл к трибуне. «Слово предоставляется уполномоченному ФБР по этому округу Эдварду Фуллеру». Все дружно захлопали. «Работая дружно и напряжённо, наше управление и наши доблестные специальные агенты сумели раскрыть и обезвредить, в результате длительного расследования шпионскую сеть одной иностранной державы. Мы хотим отметить всех тех, кто принимал участие в расследовании. Благодарю вас». Опять поднялся первый и начал вызывать присутствующих по одному. А третий вручал им по грамоте и какой-то фигурке оленя на голубой прозрачной пластиковой подставке. Только зачем он тут? Но вскоре это выяснилось. Сначала вызвали Викторию и за ней, неожиданно его, Лэрри. Сам уполномоченный поднялся со своего места. «Мистер Лэрри Пратт служил в правоохранительных органах всю свою трудовую жизнь. Он воспитал целое поколение знающих своё дело детективов. Его выкладки способствовали нашему следствию. Прошу поблагодарить детектива Лэрри Пратта». Все дружно захлопали. Лэрри вручили грамоту и ту самую фигурку, где на подставке значилось его имя и заслуги. Сказал тихо, обращаясь к Эдварду. «Большое спасибо! Я очень тронут! Но лучшей наградой для меня было бы, если невинный человек был выпущен на свободу». Опять знакомая улыбка. «Я, в общем-то, лишь только уполномоченный. Я не судья и не окружной прокурор. Но мы получили Вашу просьбу, и постарались убедить судью и окружного прокурора, более внимательно Ваше дело пересмотреть. Надеюсь, что результаты не заставят себя ждать». Виктория привезла Лэрри домой. Она въехала на подъезд к гаражу. «И бывают же на свете такие люди, как Вы!» Она, может, и была жестокой и подлой, но она не была глупой. Сдала машину назад в улицу и исчезла. И тут завибрировал мобильник. Это звонил Хью.
Пока Лэрри сидел в управлении ФБР, события развивались следующим образом. В девять-тридцать, Окружной Прокурор Графства Сан Рафаэль позвонил судье и попросил у него аудиенции. Ему её немедленно предоставили. Встреча произошла в кабинете судьи, который почему-то назывался «камерой». Прокурор сделал заявление: «Ещё раз изучив дело Милтона Вилкинсона, мы пришли к выводу, что доказать вину подозреваемого в Суде Закона будет неимоверно трудно, если вообще возможно. Ввиду этих обстоятельств, мы решили это дело производством прекратить и ходатайствовать перед Вашей Честью об освобождении подозреваемого из заключения». Он передал судье ходатайство. Тот, не глядя заявил, что ходатайство он утверждает. И поставил свою резолюцию на листке. Дело, почему-то уже лежало перед ним. Он достал из него две бумаги и подписал их. По выходу от судьи, прокурор подмигнул секретарше, и та немедленно схватила трубку. А ещё через час, у решётчатой двери камеры Милтона появился улыбающийся тюремщик. «Мистер Вилкинсон, Вас вызывают к начальнику тюрьмы». Все тут знали, что это значит. Милтон тепло попрощался с сокамерниками и вышел. В кабинете начальника, кроме него самого, были ещё трое. Одного из них он знал. Это был «его» следователь. Остальных он как-то помнил. «Мистер Вилкинсон, поздравляю Вас. Вы освобождаетесь из заключения, немедленно. Только зайдёте, получите назад свои вещи. Но и это не всё! Насчёт Вас, есть распоряжение судьи, выплатить Вам по восемьдесят долларов за каждый день, который Вы провели за решёткой. Деньги Вам пришлют чуть позже, через несколько дней». «О, я должен позвонить жене, чтобы она за мной приехала». Тут поднялся Хью. «Мы уже ей позвонили и сообщили хорошую новость. А приезжать за Вами ей не надо. Мы Вас сюда привезли – и мы Вас привезём назад».
Милтон, конечно, не знал, что за него «болели» все – шериф, его «помощники», тюремщики и зэки. Вот почему, сам шериф разрешил Хью взять тех двух детективов, кто участвовал в аресте Милтона и отвезти его домой на служебной машине. Милтон и Хью сели на заднем сиденье, как тогда. Только на запястьях у Милтона не было наручников. Их встречали. Бриана, дети, юрисконсульт с завода и Лэрри с Сюзан. Милтон удивлённо посмотрел на них: он никогда раньше этих людей не видел. Перехвативши его взгляд, Бриана показала рукой на Лэрри. «Вот этот человек, который вызволил тебя из тюрьмы. И они помогли нам пережить тяжёлое время». В повседневной борьбе за существование, Бриана как-то не заметила отсутствие угрожающих писем от кредиторов. Это выяснится потом. А сейчас она была рада видеть мужа дома. «Ну это Вы зря. Если б не Хью, я ничего не смог бы сделать. Я же не имею права наводить справки, у меня нет доступа к DMV и другим каналам. И вообще, когда я в это дело включился, он уже всю работу сделал…». Тут вмешался юрисконсульт: «Мистер Вилкинсон, за Вами сохранено Ваше место и Вы можете выйти на работу, когда Вам будет удобно. Отдохните немного и приступайте. Вас ждут». Это была очень хорошая новость для Милтона. «Слушайте, Лэрри», - сказал Хью, - ведь если бы не ваша идея с фотороботами и персидскими ресторанами, мы бы в жизни это дело с места не стронули…» «О, кстати о персидских ресторанах. Там кормят хорошо и недорого. Сейчас как раз время ланча. Тут есть один совсем недалеко. Давайте-ка туда и отправимся. Все вместе. Надо же это дело отпраздновать! Мы с Сюзан угощаем». Что и было сделано.
Январь 2016 г.
 





К ТЕБЕ же и ВЕРНЁТСЯ...
РАССКАЗ.

 

                Сделаешь доброе дело – к тебе и вернётся.
Сделаешь злое дело – к тебе же и вернётся.
Истина, о которой большинство предпочитает не думать.
Сегодня Дженет, против своего обыкновения, задержалась на работе. По самому роду своей деятельности, в качестве бухгалтера, она привыкла всегда быть точной и пунктуальной во всём. В том числе, приходить на работу точно к началу рабочего дня, и, после окончания оного, сразу же идти домой. Но, раз в месяц, надо было подготовить отчёт за прошедший месяц, квартал или год. На это рабочего дня не хватало. Приходилось нарушать свои же, собой и установленные правила. Но грех жаловаться – дома ведь никто всё равно её не ждёт... Работа спорилась. Дженет знала своё дело назубок, легко и быстро орудовала цифрами, тщательно подготовленные данные были под рукой и всё сходилось. Наконец, работа окончена. Проверив и перепроверив ещё раз по ключевым цифрам, она пустила отчёт на принтер. Теперь можно идти. Не будет же она ждать, пока отпечатается вся эта трахомудия. Завтра просмотрит. Она взяла сумочку, висевшую на крючке с правой стороны её письменного стола, вынула зеркальце и осмотрела себя. Всё, вроде, ОК. Где ключи от машины? На месте. И она шагнула в холл, куда выходили двери кабинетов – её, вице-президента и самого хозяина предприятия. Эта последняя была почему-то открыта и когда Дженет поравнялась с ней, тот выскочил из неё проворно. «Excuse me, Jennet. Do you have a minute? I need to talk with you » Он уселся за пустой стол в холле, за которым никто не сидел: секретаршу давным-давно уже сократили. А ей показал на стул, напротив этого самого стола. «Have a sit. Listen to me; I am terribly sorry to say it to you. You’ve done a great job to our company. But we don’t need your service any more. Sorry about this. I hope, you’ll easy find another job and we’re giving you the best of our recommendations. There is a package for you. We have tried to compensate you as much as possible».  С этими словами он выхватил из ящика стола толстый конверт. Что было в нём она знала, ибо сама всегда эти пакеты готовила для тех, кто в благодарность за свой долголетний и верный труд на благо хозяина, был вышвырнут за дверь также, как сейчас вышвыривают её саму.
Хорошо, что она сидела. От неожиданной новости у неё потемнело в глазах, и она могла бы упасть. Мир, в котором она неторопливо жила в последние тридцать лет вдруг рухнул, и бездна отрылась у неё под ногами. Дженет молча взяла пакет и пошла на своих подводящих как-то ногах к своей машине. О том, как она добралась домой, вспоминать она потом будет смутно. Заперев за собой дверь, она прошла в общую комнату, там села в кресло и просидела много часов глядя перед собой невидящими глазами. Света не зажгла и, хотя с полудня у неё во рту не побывало и крошки, ничего готовить себе не стала. Потом перебралась в постель и заснула крепкими липучим сном без снов и сновидений. Когда же, наконец, она сумела заставить себя разлепить глаза, было уже позднее утро. Сразу же мелькнула ужасная мысль: проспала на работу! И следом осознание того факта, что ни на какую работу ей идти больше не надо. Привыкшая мыслить определённо и чётко, Дженет трезво оценила свою ситуацию. Материально она не была не только катастрофической, но даже и плохой её назвать никак нельзя. Дженет жила одна, в доме, доставшемся ей от её родителей. Дом этот полностью выплачен и не заложен. Пять лет назад, он капитально был отремонтирован с заменой крыши и всех водопроводных труб. Теперь его хватит на многие десятилетия. Автомобиль свой, «Акюру», она тоже купила недавно, и эта марка отличалась долголетней безупречной службой. Все её бытовые услуги, страховки и ещё налог на недвижимость не превышали, вместе взятые, пятисот долларов в месяц. А её пособие по безработице, она знала, составит не менее тысячи двести. К тому же, были и сбережения, составляющие, как в Америке говорят, трёхзначное число тысяч. Не то, что Джанет была скрягой, трясущейся потратить на себя лишнее пенни. Нет, она ни в чём себе не отказывала. Просто, поступления, в виде, довольно-таки высокого, оклада, превышали намного её расходы. Разница оставалось на сберегательных счетах. Вот за тридцать лет и набралось малость. Плюс к этому значительная часть её доли страховки жизни родителей, погибших в авиационной катастрофе. Единственная ахиллесова пята в её ситуации – это медицинская страховка. Но и тут беспокоиться не стоит. Она, без сомнения, легко найдёт себе какую-нибудь работу. Пусть самую низкооплачиваемую, зато со страховкой. А её-то на жизнь хватит до самой пенсии, с которой идёт государственное медицинское покрытие – Medicare. Вовсе не это беспокоило Дженет.
Калённым железом жгла её злая обида. Как Вил, владелец завода, поступил с ней, это после тридцати лет такой верной и добросовестной службы. Нет, нет, она не видела за собой ни малейшего греха и провинностей. Работу свою исполняла, как никто, лучше всех. И вела себя, как подобается, с достоинством, но незаносчиво, без всяких ссор и каких бы то ни было трений и конфликтов ни с одним из сослуживцев. А людей на заводе работало шестьсот тридцать один человек (уж это она знала лучше кого бы то ни было). Она у всех у них была в почёте. За что же ей такое!? Впрочем, так как ей приходилось оформлять все расчётные документы на увольняемых, то она знала: Вил, почему-то выставлял за дверь самых лучших работников, оставляя бездарей и посредственностей. Странная у него была, какая-то, кадровая политика... Ладно. Обида-обидой, но надо было продолжать жить как-то дальше. Не ложиться же ей живой в гроб из-за какого-то Вила. И она стала действовать, по своему обыкновению, размерено, чётко и целеустремлённо. В первую очередь, ей надо позавтракать – не умирать, ведь, с голоду. Она сжарила себе яичницу с беконом и сварила кофе. Поевши, помыла сковороду и тарелку, вытерла насухо руки бумажным полотенцем и села за компьютер. В конверте, полученном ею от Вила, была инструкция для потерявших работу, в которой предписывалось немедленно обратиться за пособием по безработице. Это оказалось легко. Выйдя на соответствующий сайт, она ответила на сотни вопросов и за какие-то полчаса всё оформила. Так как заработки у неё были высокими, то ей следовало четыреста долларов в неделю – чуть ли не в два раза больше, чем ей надо была для того, чтобы продолжать прилично жить в соответствие с её привычками и потребностями. Чего ещё может быть нужно человеку!? Она получила долгосрочный оплачиваемый отпуск.
Потянулись похожие друг на друга дни, отличающиеся от прежних лишь тем, что не надо больше ходить на работу. Но и сидеть, ничего не делая, уставившись в потолок или в телевизор, она тоже не приучилась. В материалах из ведомства по безработице, каких ей поприсылали кучу, говорилось о необходимости «активно заниматься поисками работы». И она занималась. У Дженет не было совсем, так называемого, резюме – свидетельства, в котором перечисляется образование искателя работы, способности, места работы, время, проведенное на каждой работе и причина ухода. Дженет всю свою жизнь проработала в одном только месте и резюме у неё оказалось простым. Ещё, составила она и cover letter -  сопроводительное письмо, в котором доказывалось почему это данная компания обязана взять на работу именно тебя, а не кого-то другого. Образцы всех этих материалов имелись на сайте безработицы. Оставалось только найти наиболее подходящее и, соответственно с твоими конкретными условиями, слегка изменить. Вот эти-то две бумаги она и посылала по электронной почте, обычной почте и по факсу, везде, где требовался соответствующий её специальности кандидат. Ответов пока не было. Причина была ясна. Человек, тридцать лет проработавший в одном месте, уже должен быть весьма немолод. А таких брали, как она это понимала, неохотно. Если только вообще нанимали. Она даже не рассчитывала на должность, которую занимала раньше. Но и меньшую должность ей предложить не могли тоже, чтобы не сделать её «unhappy» - несчастливой. Такая ситуация её пока устраивала: зачем торопиться совать шею в ярмо, когда итак неплохо. Сомнения морально-этического свойства и угрызения совести за то, что она не работает, но ест, её не мучали. За тридцать лет работы она выплатила в эту копилку огромную сумму. Почему же теперь не взять из неё малую толику? Вот когда пособие кончится, тогда она и решит, что делать.
Дженет была одна, совсем одна. Она никогда не выходила замуж и детей у неё тоже не было. Где-то были у неё брат и сестра, племянники и племянницы. Но жили они в другом конце страны. Дженет им иногда звонила, а виделись они ещё реже. Друзей она тоже себе не завела. Не то что бы, она была такой необщительной, просто не чувствовала к этому ни малейшей потребности. Не было её и в прихожанах одной из многочисленных церквей и церквушек, какие можно наблюдать в любой заселённой местности в США. А в том месте, где она жила, их было аж пять – католическая, лютеранская, баптистская и две непонятного направления. И опять же-таки, Дженет не была атеисткой. Для неё идея Бога была непреложной истиной... так же не относящейся к ней лично, как существование где-то в глубине Африки государства Бурунди. Какой бы не была эта церковь (или синагога, мечеть, пагода, в конце концов), в ней всегда найдётся священник, готовый тебя выслушать и поддержать в трудную минуту и люди, одно лишь сочувствие которых, выльет бальзам на твои раны. Но мысль об этом ей даже в голову не приходили: она считала себя сильной достаточно, чтобы справиться с любой ситуацией. Ей никто нужен не был. Большую часть времени она проводила дома. Выходила редко. Один, реже два раза в неделю, в магазин за продуктами и, иногда, по пятницам в один из ближайших ресторанчиков – поужинать. И на том всё. На поиски работы, составление и рассылку писем у неё уходило где-то три – пять часов в день, не больше. Ещё час уходил на уборку в доме: Дженет была помешана на чистоте и всё у неё блестело. Нигде ни пылинки. Телевизор смотрела мало. По вечерам последние известия – что нового в округе, какая погода, что на бирже. Все эти сериалы, да всякие-там «мыльные оперы» она игнорировала: надуманные страсти-мордасти её никак не волновали. Всё остальное время Дженет проводила в раздумьях.
Теперь, находясь за бортом, как бы издалека, она могла переосмыслить ситуацию в её бывшей организации совсем по-иному, чем тогда, когда она сама варилась в этом котле. Многое стало проясняться. В первую очередь кадровая политика Вила. Он выгонял хороших специалистов с высокой зарплатой, заменяя теми, кто подешевле. В этой связи, увольнение её самой не было ни неожиданным, ни нелогичным, с его, Вила точки зрения, естественно. И вообще, в методах, какими он управлял предприятием, он был скрягой. Сколько раз, как бухгалтер, она видела по их финансовой документации, как стараясь сэкономит пенни, он терял тысячи. Говорить ему было бесполезно: никакой критики своих действий Вил не терпел. Он всегда был прав – и точка. Даже, когда был неправ. Её он пока терпел до тех пор, пока ему не показалось, что ей есть замена. На самом деле, равных ей не было. Но это она знала. А он знал?  Острота её обиды притупилась, но сама обида, не только не прошла, но, приобрела новую форму, видоизменившись в острое ощущение чувства того, что тебя использовали, выжали как лимон, а затем, как этот самый выжатый лимон, выкинули в мусор. Поступать так с людьми нельзя! А он поступил. Будучи скрягой на своём предприятии, Вил себе отказывать ни в чём не любил. У него было несколько домов, в одном из которых, где-то за городом, была даже конюшня с лошадьми, яхта и три самолёта. Зачем одному человеку нужно аж три самолёта – этого Дженет никогда в жизни не смогла бы понять. Автомобилей было у него целых пять, но чаще всего, он ездил на Роллс-Ройсе –  очень дорогой и одинаково плохой английской машине, которую она, Дженет ни за что не купила, даже если и владела бы половиной всего мирового запаса денежного фонда. Всё это хозяйство было оформлено в качестве имущества компании и его содержание списывались, как накладные расходы на производство. И это шло через неё. Не любил он, также, отказывать себе в удовольствиях, особенно в бабах. Многократно женился и расходился. От этих браков произошло многочисленное потомство, ни один из которых не унаследовал отцовских деловых качеств, более того, не годился ни на что. Это тоже знала наверняка, ибо, не желая содержать их из своего кармана, Вил поустраивал всю эту ораву на разные должности на заводе. Какой от них был толк – все знали. Платили же зарплату им сполна. И их содержание тоже шло обузой на стоимость продукции.
Дженет пришла наниматься к Вилу совсем молодой двадцатитрехлетней недавней выпускницей колледжа. Вил, который тогда был тоже на тридцать лет моложе, осмотрел её сверху донизу и снизу доверху пока, она шла к его столу. Задал ей множество вопросов и, к её крайнему удивлению, принял. Теперь и это стало понятным. Убедившись в наличии у неё знания своего дела, он нанял её за куда меньшую плату, чем любого другого, но уже с опытом работы. И по другой причине. Дженет тогда назвать красавицей было бы трудно, но она была не дурнушкой, великолепно сложена и, должно быть, ему приглянулась сразу же. Месяца с три ушло у неё на ознакомление со спецификой бухгалтерии этого завода и на приобретение кое-каких практических навыков. Потом она заработала самостоятельно и вскоре показала себя толковым работником. Но время шло, а в должности не повышали и зарплату не прибавляли. Считая, что заслуживает большего, она начала искать работу в других местах. По наивности, разговаривала с потенциальными нанимателями со своего рабочего телефона, не зная, что все телефонные разговоры служащих прослушиваются. Причём, практика эта была вполне легальна. Мол, для предотвращения злоупотребления и использования служащими служебного телефона для персональных нужд, и передачи ими конфиденциальной информации конкурентам. Неожиданно её вызвали к Вилу. “It’s look like for me, you’re not very happy here.” “Why? I like my job here. It’s very interesting and challenging. I just don’t like money I have. I believe, I deserve more. And, as I could see it, you have all the possibilities to raise my pay.” “Oh, you’re cute! Why shouldn’t you come here about one hour earlier tomorrow?  We’ll discuss it in quieter environment. I am waiting for you.” И он встал из-за своего стола и ушёл.
Предложение было сделано ей столь откровенно и нагло, что это её ошарашило. Что она ему проститутка!? Конечно же, она не пришла. Где-то перед полуднем, Вил заглянул в бухгалтерию. Поговорил с той, этой, подошёл к её столу. Тихо, вкрадчиво, лишь она одна могла его слышать: “I was waiting for you. OK, I am given you one more chance. Last one. See you tomorrow same time.” Дженет, на этот раз уже, задумалась. Она, естественно, может и завтра не придти – никто ведь её силой заставить не может. Но тогда ей надо будет сразу же отсюда уходить: Вил страшно не любит, когда делается не по его. Это она, уже не раз, успела видеть на примерах других, кто дерзнул ему перечить. Она вспомнила хождения по мукам, прежде чем она нашла эту работу. Не всё ли равно!?  Она не была девственницей. В колледже Дженет попробовала всего, в том числе и этого. Подруги говорили: «Студент, он должен пить. Обязан прямо-таки». Ну что ж! Она взяла как-то бутылочку пива. Выпила – и это ей не понравилось. Больше она никогда в жизни не пила пива. Выпила и shot  виски. И это ей не понравилось. Она больше не пила крепких напитков. И вообще ничего не пила. Ибо, когда разнёсся слух о пользе красного вина, она выпила рюмочку... Выкурила она раз и сигарету со всё тем же результатом. Подруги взахлёб болтали о радости, испытываемой, когда мужчина доводит тебя до оргазма. Они забыли ей сказать, что парень этот должен, по крайней мере, хотябы, нравиться тебе. Дженет же не нравился никто. Но она сама, как и любая молодая девушка, нравилась кое-каким парням, которые настойчиво предлагали ей свою «дружбу». И вот, выбрав из них одного такого, которого посчитала наиболее для этого дела подходящим, она позволила совершить с нею оную операцию. Ничегошеньки она не испытала! Правда, подруги говорили: сразу этого не происходит, надо время, пока приучишься кончать. Ну что ж, Дженет дала своему избраннику достаточно времени, но ни к чему она не приучилась. Хотя бедный парень из кожи вон вылазил, чтобы доставить ей удовольствие. И она дала ему от ворот поворот. Были потом ещё несколько связей с другими мужчинами, но никакого удовлетворения от этого она так и не получила. Дженет решила больше не переводить время на это бесполезное занятие. А идея просто выйти замуж, чтобы иметь семью и детей, её, почему-то, совершено не посетила.
Дженет решила: какая разница!? Ну вставит он ей туда эту свою кожаную трубку, поелозит взад-вперёд, изойдёт – и всё. Одним больше, одним меньше – big deal!  Приняв решение, она принялась приводить его в исполнение со свойственной ей практичностью и деловитостью. Утром встала в пять тридцать, тщательно вымылась, и надушив тело, одела самые лучшие трусики и лифчик, которые у неё были. Платье с полным разрезом спереди, на манер халата и на кнопках. Подъехала к воротам завода где-то в семь. Охраны у них не было: Вил не хотел на это тратиться. Просто, начальник второй смены запирал ворота на ночь. Контора имела цифровой замок и сигнализацию, включаемые и отключаемые теми, кому приходилось уходить последним или приходить первым. Работа в цехах начиналась в шесть и ворота были открыты. Заехала и запарковалась на отведённом ей месте. Набрала код и зашла в дверь. Сигнализация уже отключена. Он здесь. Дженет быстро прошла холл и остановилась у двери хозяина. Тот тут же стал на пороге. На нём были тренировочного типа какие-то шаровары и серая рубашка-туника на выпуск. Молча кивнул ей, крепко, чуть ли не больно, взял за руку, чуть ниже локтя. Затащил в кабинет, закрыл дверь на защёлку. В другом конце кабинета была другая дверь, куда никому ходу не было. Он открыл её, и они очутились в своего рода квартирке – спаленке с ванной. Дженет расстегнула и сняла своё платье на кнопках, повесила аккуратно на спинку стоящего тут же стула, спустила трусики. Хотела снять лифчик, но не успела. Вил, сумевший за это время проворно сбросить с себя шаровары, схватил её, повалил на кровать, развёл в стороны коленом её ляжки, и вставил. В отличии от мужчин, с которыми ей раньше приходилось иметь дело, хек у него был какой-то совсем не твёрдый. Но вошёл легко: он, видать его чем-то смазал. И, также в отличии от прежних мужичин её, он не сделал даже ни малейшей попытки доставить ей удовольствие. Просто отодрал, кончил и побежал в ванную, оставив её одну. Оттуда он не показался. Сердито вытерлась простынью (пусть только попробует что-то сказать!), встала, натянула трусики и платье. Зря она старалась! На её бельё никакого внимания обращено не было. Всё происшествие напоминало изнасилование, если бы только она сама на это не пошла. Теперь, сидя одна в своём доме, она переосмысливала весь эпизод. Зачем ему всё это было надо? И это тоже до неё дошло. Видимо, всю жизнь, ему хотелось изнасиловать женщину. Но, о том, чтобы проделать такое в реальной жизни и речи быть не могло: это означало бы для него тюрьму, позор, конец всему, что он так долго строил и копил. Вот он и разыгрывал свою фантазию на беззащитных жертвах: своих жёнах и зависимых от него женщинах, какой она сама и была в это время.
Дженет прошла к своему столу. О работе и речи не могло быть. Весь день, и ещё, потом, несколькими днями позже, она ловила на себе любопытные, тревожные и, как её показалось, сочувственные, взгляды бухгалтерш. Как она вскоре узнала, редко какая из женщин, занятая на «чистых работах», избежала такой же участи. Работниц, из которых подавляющее большинство были мексиканки, он не трогал. Причём, Вила мало трогало, была ли та женщина замужем или нет. Те, кто не соглашался, выживались изощрёнными методами – мелкими придирками, предупреждениями и последующими увольнениями, «как не справляющихся с работой».  Больше попыток сближения с ней он не делал. Через совсем небольшое время, ей прибавили оклад, потом ещё и ещё. Она стала быстро расти в должности: сначала старший бухгалтер, начальник отдела и, наконец, контролёр, то есть главный бухгалтер завода. Неплохо! Только вот, чем выше ты залазишь вверх по лестнице корпоративной структуры, тем с большей высоты приходиться падать и тем сильнее тебе доведёться расшибиться. И она расшиблась пребольно, что и говорить. И это всё он! Чем больше Дженет думала, тем больше Вил представлялся ей монстром, идущим по трупам, огромным пауком, спрутом, высасывающим из людей соки и легко отбрасывающим их безжизненную оболочку в сторону. Вдруг, увидела она совсем в другом свете, мелкую, как могло сначала показаться, подробность, на которую она сначала не обратила внимания. А зря! Недели две до её увольнения, на работу приняли молодую смазливую бабёнку, как она сама когда-то, ещё свежую, не затасканную ежедневной рутиной. Времена, конечно, поменялись. Теперь были “sexual harassment, gender discrimination ” и прочие штучки. Но Дженет была абсолютно уверена: он, правдами или неправдами, но сумеет «обработать» эту дамочку, которая, кстати, недавно вышла замуж. Нет! Нельзя допустить, чтобы и с этой молодой женщиной случилось то же, что и с нею самой. У новой работницы ещё не было своего стола, и она кочевала с одного места на другое. Теперь Дженет вспомнила, как Вил доверительно сказал ей: “You’ll have your desk pretty soon .” Так вот, что он имел в виду!
Чем больше Дженет сидела наедине со своими думами, тем больше укреплялась в ней идея остановить Вила от причинения зла кому-либо ещё, любой ценой. Причём, она беспокоилась не о себе. Уж ей-то вовсе даже неплохо живётся! Её заботы относились к другим потенциальным жертвам, и этой новенькой, так напоминавшей ей её саму, в особенности. А тут как раз, позвонила Шарлин. У Дженет было мало подруг в колледже. В то время, как её сокурсницы бегали на свидания, веселились, как могли, и шли «аут», то есть собирались где-нибудь в баре, пили, курили и болтали, она сидела дома за книгами, выполняла задания и проекты. Шарлин, весёлая смуглая еврейка с чёрными, как смоль волосами, была, пожалуй, исключением. Почему-то, она доверяла ей полностью. Ей с Шарлин было как-то легко и спокойно. Дженет даже позволяла Шарлин «вытащить» себя куда-нибудь – в бар, ресторан, на «мероприятие». Национальность Дженет не волновала: для неё вообще не существовала ни национальностей, ни рас, ни религий. Только лишь данная конкретная личность – и ничего больше. Хотя Шарлин была такой же гулякой, как и все остальные, но будучи невероятно способной, училась легко и закончила учёбу с отличными оценками. Легко нашла работу, вышла замуж, вырастила сына и дочь. Жила она на другом конце страны. Но каждый раз, когда Шарлин приезжала в ихние края или Дженет ездила либо в командировку, либо навестить брата и сестру, они встречались, проводя часы в разговорах о житье-бытье и вспоминая свои молодые годы. Шарлин остановилась в отеле Амбасадор, и они договорились встретиться в холе отеля. Дженет переоделась в свою «наружную» одежду, и, впервые, с тех пор, как она потеряла работу, завела свою машину. Сели в баре. Заказали по маргарите  – Шарлин полную, а Дженет – безалкогольную. У Шарлин жизнь была в общем-то нормальной. Дети обзавелись своими семьями, и она гордая бабушка двух внуков и двух внучек. С мужем... Ну как с мужем. Уже очень даже не молоды. Но, грех жаловаться. “How are you doing?” Дженет прорвало. Не привыкшая делиться ни с кем, ни о чём, многословными длинными фразами, поведала ей события недавнего времени. Мысли перебродившие в глубине её сознания выплеснулись наружу. “It couldn’t’t last that way anymore. He must be stopped. I’ll kill son of the bitch!”
“Listen to me. Yes, that one, your Will, is not an angel. Moreover, he is son of the bitch. But he provides jobs for six hundred people. As you put it, his heirs are good for nothing. When anything happens with him, they’ll start to fight each-others, neglect the company and it to be closed or sold for nothing to competitors and eventually closed. All these people lose their jobs and it’ll be a tragedy.” Шарлин как в воду глядела: именно так всё потом и случилось. Пока что, она не придала угрозе ни малейшего значения. Такая, как Дженет никогда в жизни не может сделать подобных глупостей. Но она ошибалась. Если раньше идея «остановить Вила» имела общие и расплывчатые формы, то после разговора, она конкретизировалась. И в самом-то деле, как ещё ей остановить его? Выставить на всеобщее обозрение то, что произошло тогда за второй дверью его кабинета? Но ведь она же сама была во всём и виновата. Надо было хлопнуть дверью и уйти. Как она теперь понимала, самое большее через месяц, она бы работала в гораздо лучшем месте, которое она сама бы и выбрала. Написать в газету? Ну люди узнают. А изменится что-нибудь? Вряд ли. Подать на него в суд? В лучшем случае получит сотню – другую тысяч, которые ей совсем не нужны. Она ведь не этого добивается. Нет, для того чтобы Вил больше не мог творить зло, он должен быть мёртв. Вопрос убивать или не убивать больше не стоял. Вместо этого, обдумывались практические шаги – где, когда и чем. Первые два, проблемы не составляли. За эти годы она изучила привычки Вила, как свои пять пальцев, досконально. В обеденное время, он имел обыкновение исчезать куда-то и возвращаться часа через полтора. У него с другой стороны здания свой вход, возле которого он и парковал свою машину. Вот здесь его и можно было застигнуть в врасплох. А вот последнее представляло собой трудность. У неё были великолепные длинные и острые, как бритва кухонные ножи. Но сумеет ли она нанести правильный удар, чтобы он был убит наверняка? А вдруг выживет? Или, будучи намного сильней её, заберёт у неё нож. И тогда она никогда в жизни не сможет больше подобраться к нему. В гараже у неё оставались от отца разные инструменты, в том числе топоры. Топор лучше, но опять-таки, надо ударить по голове очень сильно. Вил был намного длинней её, и достать до головы – это тоже будет проблемой. Оставалось одно: застрелить. Из чего? Дженет знала, что есть такие магазины, где продают пистолеты. Но мысль, отправиться покупать оружие в магазине, казалась ей абсолютно невероятной и неприемлемой. И тут она вспомнила: ружьё!
Ружьё это отец купил, когда её ещё на свете не было. Оно, в коричневом чехле из какого-то кожзаменителя, всегда лежало на верхней полке стенного шкафа. Сколько она себя помнила, то ни разу не видела, чтобы он его оттуда вынимал, и она даже не знала, как оно выглядит. Её это абсолютно не интересовало. Последний раз она наткнулась на него при ремонте дома. Убрала, а потом положила на место. Подставив специально для этой цели предназначенный стульчик, Дженет стала на него и достала ружьё. Чехол был покрыт слоем пыли (вот ведь упущение!). Вытерла пыль и не без труда открыла молнию, запирающую чехол. Пыли внутри не было, а были два кармана, содержащие деревяку и железяку. Она достала их. Нет, Дженет не была столь наивной, чтобы не знать, что вот эта самая деревянная часть называется butt, то есть приклад, а железная barrel – ствол. Так как ружьё было двуствольным, то и стволов было два. Она попыталась сложить вместе эти две части, но ничего не вышло. Этому мешала ещё одна деревянная часть, прикреплённая к стволам. На ней не видно было ни защёлки, ничего, и как отделить её от стволов, она не знала. Нет, кто-то должен научить её, как с этой штукой обращаться. Кто бы это мог быть? Юрий! Ну, конечно же Юрий, естественно Юрий, разумеется Юрий! Юрий уже много лет был владельцем сэндвичного магазина, в который она почти всегда ходила в обеденный перерыв. Ей нравилась не только еда, особенно хлеб, но чуткое внимательное обращение с ней. Она, как бы стала членом этой дружной работящей семьи – самого Юрия, жены Гали и детей, Светы и Толика, помогавших родителям в свободное от школы время. Юрий ведь «русский», а все русские – gun crazy: помешаны на оружии. Это она знала потому, что на ихнем заводе работали несколько «русских». В этом тесном мирке все знали друг о друге больше, чем те знали сами о самих себе. Вот эти были gun crazy, и она экстeрополировала это правило на Юрия тоже, хотя сам он никогда об этих вещах не говорил. Дженет глянула на часы. Двенадцать. Она успеет. Вышла в гараж, положила ружьё в багажник и поехала по знакомой до каждой выбоинки дороге, по которой проездила тридцать лет.
Она запарковала машину со стороны заднего выхода из магазина, обошла вокруг и зашла. Юрий был на месте, что-то там делал за прилавком. “Oh, Jennet! I didn’t see you for a while. Did you have a vacation” “No, my dear, I don’t work there any longer.” “We’re so sorry; we’ll miss you so much!” “I miss your food either. Perhaps, I’ll drop in, time to time.” Она, как всегда, заказала свой субмарин сэндвич и чашку кофе. Потом подошла к прилавку. “Yuriy, can you do me a favor?” “Of course, I can” – ответил он, даже не спрашивая, о чём речь. “I live in my home alone. And with this nowadays crime, I believe, I have to protect myself a little bit better. I have an old shotgun, which once belonged to my late father. But I don’t have any slightest idea how to handle it.” “Where is it?” “It is in my car, on the back.”  По дичайшей случайности, Дженет попала пальцем в небо. На самом деле, очень многие иммигранты из бывшего Советского Союза и постсоветских стран не только не были gun crazy, не только не имели оружия и ни малейшего желания его иметь, но и были противники того, чтобы кто-либо, тоже, его имел. Но Юрий к числу таких не принадлежал. Там он был охотником и имел двустволку-ижевку бескурковку. Приехав в Америку, он по объявлению в газете купил за семьдесят долларов ружьё, такое, как у Дженет и поэтому знал его хорошо. Они прошли через магазин к двери во двор. Дженет занесла чехол с ружьём. В помещение, служившее офисом, Юрий вынул ружьё из чехла, заглянул в стволы. Свинтил из трёх частей длинный стержень и, как-то закрепив на нём кусок тряпки, прочистил стволы. Потом он потянул с переднего конца за эту самую деревяшку, что присоединена к стволам и та, пусть нелегко, но отделилась. Протёр железную штуку спереди приклада. Достал пластиковую бутылочку промывочного спирта и залил в эту штуку. Поработал рычагом сзади. Потом ловко вставил стволы в ту железку и защёлкнул деревяшку на место. Теперь это было ружьё, каким она его видела в фильмах. Юрий быстро научил её нехитрой технике сборки/разборки ружья и как заряжать и разряжать его. “Please, pay attention at safety. See, when you turn this lever to load the gun, it automatically moves on safety. In order to shoot, you have to move it forward to firing position. See this red dot. It means that the gun is ready to fire.” Юрий достал откуда-то два прозрачных цилиндрика с буртиками. “There are so called snap caps – training rounds. I categorically don’t recommend clicking on empty chambers. It’s very bad for the gun’s health. Now you can learn how to shoot.”
Прежде чем дать ей потренироваться в спуске курков, взявши баночку, с торчащей из неё иглой, Юрий залил по несколько капель масла во все отверстия железки приклада. “Do you have any ammunition for that gun?” “No, I don’t have any.” “I guess; you’re not going to go hunting with this?” “No, I am definitely not.” Юрий отпёр шкаф, достал оттуда две плоские коробочки. Подумав, прибавил третью. “There is buckshot. It’s perfect self-defense rounds.” “How much I owed you?” “Nothing! You’re a valuable customer of ours and I am happy to do such little things for you!” Юрий разобрал и поместил обратно в чехол ружьё. Туда же положил патроны. Они ему ничего не стоили: как-то одна из его покупательниц, у которой сбежал муж, злая на него, как пантера, принесла ему кучу оружия и боеприпасов, принадлежащих её неверному супругу. Среди этого были несколько пистолетов, riot gun , перезаряжательное оборудование и куча патронов, всяких и разных. За оружие она взяла полцены, несмотря на то, что честный Юрий сказал ей сколько что стоит. А остальное отдала так. В том числе и эти патроны с картечью, пусть весьма древние, но очень даже годные. Дженет тепло поблагодарила его и отбыла восвояси. Никто не видел их с ружьём, и Дженет, после, не выдала Юрия, оградив его, тем самым, от допросов, вызова в суд и прочих весьма неприятных вещей. На вопрос, откуда патроны, ответила, были вместе с ружьём и ей легко поверили. Но совесть долго ещё мучила Юру. Он знал Вила лично: тот тоже был любителем ихних сэндвичей и часто присылал за ними, а, иногда, заходил сам. Юра чувствовал себя соучастником. Ведь это он подготовил орудие убийства, обучил, как с ним обращаться и снабдил боеприпасами. Но, в конце концов, он также, как и Шарлин, успокоил себя тем, что от такой, солидной, как скала особы, как Дженет, никто на свете такого ожидать бы не смог. Да, действительно, Дженет и была такой особой, солидной как скала. Придя домой от Юрия, она отрепетировала навыки, только что полученные ею, до полного совершенства. Особенно со снятием с предохранителя: тот ей не раз и не два напоминал о себе. «Здоровье ружья» её не волновало, и она, сколько ей это надо было, щёлкала курками впустую вовсю. 
Теперь Дженет была полностью готова к выполнению, как это представлялось ей, «своей миссии». Нет, она вовсе не была душевнобольной, как обвинение потом пыталось это представить суду. Она просто взлелеяла идею и влюбилась в неё настолько, что уже неспособна была отличить реальное от воображаемого. Ей было совершено безразлично и неинтересно, что с ней произойдёт. Приговорят к смерти – так приговорят к смерти. Если к пожизненной – так к пожизненной! Это её не трогало. Зато он, никому, никогда не способен будет сделать зло. Всё остальное не имело для неё значения. Итак, Дженет заперла все двери, оглядела, как она думала, в последний раз, свой дом, в котором прожила всю свою жизнь. Она не знала, и никак не могла знать, что в результате стечения многочисленных обстоятельств, её приговорят лишь к семи годам за voluntarily manslaughter , из которых она, отсидев полсрока, выйдет оттуда с большой выгодой для себя и сразу же получит такую работу, о которой и мечтать бы не посмела. Но всё это будет потом. А пока, Дженет уложив в багажник ружьё и пачку патронов, поехала на свой бывший завод. Там были ворота, в которые завозили металлы и другие материалы. Она заехала в них и по аллее добралась до угла складского помещения, недалеко от вилова входа. Тут никого никогда не было. Приоткрыв багажник, она собрала там ружьё, зарядила, сняла с предохранителя и положила на дно багажника. Крышку она прикрыла, но не заперла. А чтобы крышка, по какой-либо причине не захлопнулась, проложила её приготовленной заранее деревянной планкой. И стала ждать. Ждать пришлось недолго. Подкатил чёрный Роллс-Ройс, выскочил Вил и направился к своему входу. Дженет проворно выхватила ружьё из багажника, и, за считанные секунды очутилась в нескольких шагах от него. Вил стоял к ней спиной, отпирая дверь. Нет, так не годится! Человек должен знать, что с ним происходит. Она позвала его: «Вил!» Увидев направленные на него стволы ружья, Вил ничуть не испугался. “Oh, that’s you, Jennet. You’re crazy! OK, I admit treating you unfair. But look, this is my company, after all. I built it from scratch myself and I have right to do what I please here. Don’t do stupid things! Give me that gun and I won’t tell to anyone…” Вил медленно приближался к ней. Дженет поняла: он не верит, что она может это сделать. Вот сейчас он подойдёт совсем близко и отведёт стволы ружья её в сторону. Тогда… страшно даже подумать, что будет тогда. Во всяком случае, миссии своей она уж точно не выполнит. И Дженет, зажмурив глаза, один за другим нажала оба спуска. Её больно ударило в плечо, а выстрелов она не слышала. Когда она раскрыла глаза, Вил лежал ничком у её ног. Это спасло её от страшного вида человеческого лица, в которое всадили два снаряда картечи. Лужа крови растекалась по асфальту под Вилом. На Дженет нашло какое-то оцепенение. Аккуратно уложив ружьё у тела, строго параллельно ему, она отошла к своей машине, закрыла багажник, достала сумочку, из неё телефон, и медленно набрала 911.

ПРИМЕЧАНИЯ, ПЕРЕВОД БОЛЬШИХ ОТРЫВКОВ АНГЛИЙСКОГО ТЕКСТА.

К стр. 117. Извините меня, Дженет. У Вас найдётся минутка? Мне нужно с Вами поговорить.садитесь. Послушайте меня. Мне очень жаль, что (мне) приходиться Вам это сообщать. Вы славно поработали для нашей компании. Но мы больше не нуждаемся в ваших услугах. Я сожалею об этом. Надеюсь, Вы легко найдёте себе другую работу, и мы дадим Вам наилучшие рекомендации. Вот пакет для Вас. Мы постарались компенсировать Вас, как можно лучше.
К стр. 120. Накладные расходы это те, которые не идут непосредственно на изготовление
самой продукции (как, скажем, материалы, рабсила, энергия). Это расходы на административно-управленческий аппарат, вспомогательных рабочих и прочие непроизводственные расходы.
«Похоже на то, что Вы не очень-то довольны Вашим положением здесь?» «Почему же? Я люблю свою работу. Она очень интересна и непроста. Я просто недовольна теми деньгами, которые мне платят. Я считаю, что заслуживаю большего. И, как я понимаю, легко можете повысить мою зарплату» «О, какая Вы славная! Почему бы Вам не придти сюда (переходит на стр. 5) на час раньше завтра? Мы обсудим это в более спокойной обстановке. Я жду Вас».
К стр. 121. «Я ждал Вас. Ну хорошо, даю Вам ещё один шанс. Последний. Увидимся завтра в
в то же самое время».
К стр. 123. «Как дела?»
«Так не может больше продолжаться. Его надо остановить. Я убью сукиного сына!»
«Слушай меня. Да, этот твой Вил далеко не ангел. Более того, он, да, сукин сын. Но он даёт работу шести сотням людей. Как ты это отметила, его наследники ни на что не годны. Если с ним что-то случиться, они перегрызутся друг с другом, запустят компанию и она закроется или будет продана конкурентам за бесценок и, тоже закроется. Все эти люди останутся без работы и это будет большой трагедией».
К стр. 124. Такие ружья изготовлялись известными фирмами Савадж, Мосберг, Марлин и
другими для гигантских универмагов Сирс и Мотгомери Ворд, и продавались населению по низким ценам при весьма удовлетворительном качестве. Настоящий volksflint – ружьё для народа.
К стр. 126. «О, Дженет, я не видел Вас какое-то время. Вы были в отпуске?» «Нет, дорогой
мой, я больше там не работаю». «Какая жалость. Нам очень будет Вас не хватать», «Мне тоже будет не хватать вашей еды. Пожалуй, я буду заглядывать сюда время от времени».
«Юрий, вы можете сделать мне любезность?» «Конечно же могу». «Я живу дома одна. С этой сегодняшней преступностью, как я полагаю, я нуждаюсь в лучшей защите. У меня есть старый дробовик, когда-то принадлежавший покойному отцу. Но я понятия не имею, как с ним обращаться». «Где оно?» «В моей машине сзади».
«Пожалуйста, обратите внимание на предохранитель. Видите, когда Вы повернёте этот рычаг, ружьё автоматически ставиться на предохранитель. Чтобы выстрелить, Вы должны сдвинуть её (кнопку предохранителя) вперёд. Видите, красную точку? Это означает, что ружьё готово к выстрелу».
«Это учебные патроны. Я категорически не рекомендую щелкать курками впустую. Это вредно для здоровья ружья. Теперь Вы можете поучиться, как надо стрелять».
«У Вас есть боеприпасы к этому ружью?» «Нет, у меня нет никаких». «Я полагаю, Вы не пойдёте с этим охотиться». «Определённо, нет».
«Это картечь. Совершенный заряд для самообороны». «Сколько я Вам должна?» «Ничего! Вы наш ценный посетитель и я счастлив сделать такую мелочь для вас».
К стр. 127. О, это Вы, Дженет. Вы сошли с ума! Ну хорошо, я допускаю, что поступил с Вами
несправедливо. Но понимаете, это моя компания, в конце концов. Я создал её с нуля и имею право делать всё, что мне заблагорассудиться. Не делайте глупостей! Дайте мне это ружьё, и я не скажу никому...»
Февраль 2013 года.
The HAPPY END.
РАССКАЗ.


 

У себя, в родной Корее, Выньсу Ким звался бы Ким-Вынь-Су, ибо, в азиатских странах сначала идёт фамилия, потом элементы имени через чёрточку. Но в Америке, где теперь он жил, сперва имя (first name), а фамилия следом (last name). Странно как-то. И то имя, и то имя. А чёрточку вообще опустили. Давайте-ка, для краткости, будем называть нашего героя Вынем, а Су - опустим. Но это не было самым странным тут, и жить с таким порядком оно ему ничуть не мешало. У себя, в «старой стране», Вынь хорошо учился в школе, без труда поступил в университет, который успешно окончил со званием инженера-механика. Тут надо сделать небольшое отступление. В развитых (и не таких уже развитых, как Китай) азиатских странах, поступить в высшее учебное заведение нелегко. Для этого нужно сдать трудный вступительный экзамен, причём, в каждый ВУЗ свой. Но коль скоро сданы эти экзамены успешно и абитуриент зачислен, то дальше учёба идёт как по маслу. Много не требуют, экзамены и зачёты сдаются легко и, если ты совсем не разленился до минимума, диплом тебе обеспечен. Но Вынь учился добросовестно, брал книги в библиотеке, а непонятно было что-то, засыпал своих преподавателей тысячами вопросов. Преподаватели всегда любят таких студентов. Ведь когда вопросов не задают – одно из двух. Или же студент гений и ему всё ясно. Такое бывает редко, а чаще всего, тот ничего толком не понял и это его ничуть не беспокоит. Нечего и говорить, Вынь был общим любимцем преподавателей и получил диплом с отличием. В Англии, США, или где ещё в Европе, его бы наверняка привлекли к научной работе и предложили бы поступить в аспирантуру. Но тут порядки и обычаи были свои. Учителя всех типов и видов были, как и многие профессии, требующие образования или умения, своего рода гильдиями и туда брали только «своих». А такими могли стать лишь дети и ближайшие родственники самих членов гильдии или их хороших друзей. Самых настойчивых, упорных и знающих входы-выходы, иногда допускали, но не часто. У Выня не было ни связей, ни блата, ни невесты - дочери преподавателя, ни честно говоря, желания пролезть в эту касту. И его забрали в армию, где он прослужил цельных и полных двадцать один месяц. А дальше что делать?
Как что, скажете вы, поступать на работу по специальности. О да!? Инженеры были, пусть не такой замкнутой, но гильдией, и Выню пришлось изрядно побегать, прежде чем он стал одним из них. И опять же-таки, коль скоро это ему удалось сделать, дальнейших препятствий быть инженером, до самой пенсии, у него возникнуть не должно было. И вот, он работает на заводе, выпускающем оборудование для метрополитенов, которые в этой стране непрерывно строят, снял квартиру, познакомился с девушкой, с которой (невинно) проводил время. Что ещё может быть надо? Но чувство, чего-то не так происходящего, всё время не покидало его. Бездари и тупицы почему-то получали больше, чем он. Когда ему в голову приходила мысль что-нибудь улучшить, усовершенствовать или упростить, и он с этим обращался к начальству, его сердечно благодарили и… ничего по этому поводу даже делать не собирались. Время от времени прибавляли оклад, но продвижения по службе, как он это чувствовал, не предвиделось. Повышали «своих». Решивши, что в другом месте всё по-другому, Вынь поменял пару раз место работы. И что? Да, ему удалось повысить, в какой-то степени, свою категорию оплаты – и на этом всё. Остальное – то же самое. Тогда и дошло до него: в этой стране так оно есть, всегда было и всегда будет. А он считал, что заслуживает большего. Заслуживал или не заслуживал – так он считал, и с этим надо нам тоже считаться. Как-то прочёл: в Японии выдвигают лучших. И во время отпуска махнул в Японию. Ещё со школы, Вынь усердно учил английский, а теперь сносно на нём говорил, читал и писал. Благо полно было американцев и было с кем попрактиковаться. Японцы, во всяком случае, те с кем он собирался иметь дело, неплохо говорили по-английски, так что с пониманием друг друга проблем не было. Везде, куда он обращался, к нему проявляли интерес, водили, показывали, предлагали заполнить анкеты. Среди инженеров, пусть не так уж часто, но попадались корейцы. С одним таким, он договорился увидеться вне этого предприятия. Тот поведал ему: да, по сравнению с Кореей, Япония шаг вперёд, но не так уж далеко, как он на это надеется. И тут тоже мягко стелют, да жёстко спать. И, ещё, надо японский знать в совершенстве. Для корейца это не так уж трудно, но и не легко тоже.
Тут вот для Выня и остался единственный свет в окошке – Соединённые Штаты. Там-то уж всё по-другому: ведь это не азиатская страна. И язык он уже знает. Там-то уж, точно, все его способности оценят по заслугам. Вынь родился в Северной Корее. Его отец был на высокой должности – директор школы. И вдруг, его схватили, обвинили в шпионаже для Южной Кореи и расстреляли. Выню было тогда двенадцать лет. Как его матери, да ещё и с ним, сестрой и братом удалось вырваться из этого ада, он и сам не знал. «Победствовали» они, конечно, немного, но это было ничто, по сравнению с их прежней жизнью: не только с полной нехваткой всего необходимого, но и страхом, что за тобой ночью придут. Была у них там многочисленная родня у отца (что и послужило причиной его ареста), и у матери тоже, принявшая участие в их судьбе. Да и государство не осталось в стороне, выделив им пособие, как пострадавшим от коммунизма. Так что он сам, сестра и брат, не испытывая особой нужды, выросли, выучились и из них получился кто-то. Теперь осязаемая часть той родни проживала уже в США и, если верить их заверениям во время посещения Кореи раз в несколько лет, «делали» там чудесно. На них-то, у него и была вся надежда. Конечно же, он сразу же пошёл в американское консульство в Сеуле и подал на эмигрантскую визу. Но, как ему сказали, таковой можно ждать и десять, и двадцать лет. Но если проживающий в США родственник даст, так называемый «личный гарант», то есть обязательство содержать эмигранта и оплачивать его медицинские расходы, то процесс ускоряется значительно. Так Вынь очутился в Америке. Он мог бы жениться на своей девушке и взять её с собой, но кто может знать, как его жизнь сложится там попервах, и они решили, что после того, как сам он устроится там, вызовет и её, и они поженятся уже в США. У Выня были кое-какие деньги, его сбережения, и он перевёл воны в доллары, чтобы на первых порах как-то жить.
Родственник, к которому Вынь попал, жил с женой и двумя дочерями в, типичном для США небольшом городке, слившимся с такими-же городками. У него большой двухэтажный дом с четырьмя спальнями. В одной из них, на первом этаже, и поселили Выня. Ему дали с дороги отдохнуть малость и на следующий же день повели в корейскую церковь. К религии у него никакого отношения не было. В детстве его учили молиться единому богу по имени Ким-Ир-Сен, но после того, что тот сделал с его отцом, идол этот был низвергнут со своего пьедестала, окончательно и бесповоротно. Более того, оказалось, он кровавый тиран и враг своего народа. Но ниша, освобождённая низвергнутым божеством, так и осталась в душе у него незаполненной. Так что, Вынь ни в какой дом молитвы не ходил, но и к безбожникам (а были и такие) никак себя не причислял. Здесь, в Америке, не зная, что к чему, он решил, пока что, делать, что ему говорят, а там видно будет. Церковь была католического типа, но в этом он пока разбирался мало. По своему устройству, она была типично американской, то есть, состояла из самого здания с молитвенным залом (sanctuary), кабинетами, складскими и другими нужными помещениями, двором со стоянками для автомобилей и отдельным, в стороне, зданием с непременной школой. Здесь изучали не только Закон Божий, но, ещё и, обучали деток родному корейскому языку, дабы они, как большинство детей эмигрантов, не забыли его. Здесь ревностно, как у всех неофитов, отправляли все положенные службы, в будние дни и в праздники. Но была эта церковь и своеобразным клубом встреч бывших корейцев, где можно устраивать всякие свои дела, а то и, просто, поболтать на своём языке с соотечественниками. Так как, сюда ходили дельцы, врачи, адвокаты, автомеханики – все, кого только можно назвать – то не выходя отсюда, можно было найти всех нужных людей для любой надобности. Для того, собственно говоря, и привёл его сюда родственник, чтобы поговорить с нужными людьми об устройстве Выня. К ним срезу же подошёл Пастор Мунг Ким. Спросил, как зовут, когда приехал и как, в настоящее время, идут дела в Корее. За ним следом подошло ещё несколько человек. Пастор подарил Выню Библию на корейском.
В службе Вынь, конечно же, ничего не понял. Но смотрел, как поступают другие и сам поступал также: все вставали – и он вставал, все кланялись – и он тоже. Все пели – и он пел. Надо отметить, Вынь был, прямо-таки, кладезь талантов. Ещё там, на севере, он учился, как это было принято в их кругах, музыке. У него оказался хороший слух и голос. Он знал почти все классические оперы (их часто исполняли по радио), мог напеть «Серенаду» Шуберта и сыграть любое место из Вагнера. Попав на юг, он не только продолжил свои музыкальные занятия, но и принимал участие во всех, без разбору видах спорта, какие были в их школе, но серьёзно и последовательно занимался только Дзюдо. В университете и в армии Вынь был неизменным участником команды по этому виду спорта. В молитвеннике были ноты и Вынь легко мог петь гимны, находящиеся там. Текст гимнов и всей книги был корейский. Посреди службы пастор прочёл проповедь, коснувшись всего понемногу. Иисус любит всех нас, и мы должны ответить ему усердными молитвами и неусыпной заботой о доме его, то есть храме сиём. Будучи щедр, он спасёт душу свою от гиены огненной. Вынь подумал: «А что, если, кто-то бандит или жулик. Наворовал кучу денег и пожертвовал щедро на храм – ведь он не заработал их в поте лица своего – и что, и ему тоже простится? Странно как-то». Но мысль эту он придержал пока для себя. По окончании службы подошли ещё к каким-то и поговорили. О чём – он толком не понял. Хозяин, родственник Выня, звал сам себя Джо. Он был худощав, жилист. Лицо его в виде удлинённого слегка овоида, типично азиатское и типично корейского типа было тёмно-жёлтым. Жена его, Мэри, круглолицая, миловидная и неплохо сложенная, цветом лица чуть ли не белая. Ей было лет под сорок. Дочери, Анна и Терри пошли в мать и были круглолицы, миловидны с почти белой кожей лица и тела. Они, отъевшись должно, быть, на обильных американских харчах, были, как поётся в частушке, «сисясты, секелясты, жописты». Анне было семнадцать, а её сестре – четырнадцать. Было, в момент приезда Выня, как раз лето. В школу ходить не надо было и обе они предпочитали щеголять в шортах и каких-то маечках, охотно выставляя напоказ свои прелести – ляжки и полные, но красивые и стройные ноги, рельефные жопки и приличных размеров сиськи.
Но свежесть и прелесть обоих девиц не вызывала у Выня особых эмоций. Сам он был парень, хоть и невысокий (метр-семьсот на наши деньги), но крепок, широк в плечах и узок в талии. Его лицо, прямоугольное со скругленным большим радиусом подбородком, чуть слегка приплюснутым носом, высоким лбом и прижатыми к черепу ушами, прямо веяло мужеством и спокойной уверенности в себе. Девки смотрели на него, раскрыв рот, даже не скрывая ни от кого своего восхищения. И это было странно. Конечно, там у них, в Корее, были и ****и, и проститутки, и просто распущенные femme, но не принято было открыто выражать свои чувства к мужчине. И одевались они поскромнее. Многие девочки, девушки и женщины ходили в юбках, но редко выше чем в полколена. А тут, видать, всё можно. О, в этом ему очень скоро пришлось убедится. Девочки, можно сказать, сносно могли говорить по-корейски, писать и читать, чему они научились в уже упомянутой нами школе. Но меж собой и с другими, предпочитали английский, на котором говорили без тени акцента. Вот и Вынь, для практики, говорил с ними по-английски. Они иногда смеялись над отдельными произносимыми им словами, поправляли; но, в целом, общение было полным и всегда в нём все друг друга понимали. И им привычно, и Выню хорошо. Вскоре его сводили в одно место, в другое, а в третьем – взяли на работу чертёжником в какой-то проектный институт – какой он сам толком пока не знал. Оформили его по визе и интернациональным правам, но с условием, что он вскоре обзаведётся местными. Конечно, должность чертёжника была некоторым щелчком по носу для его самолюбия, но Вынь был реалист, да и оклад намного превышал его инженерский там. К тому же, надо было изучить терминологию и весь цикл, с каким делается инженерный бизнес в США. Вскоре после поступления на работу, Вынь тепло поблагодарил своего радушного хозяина и сказал, что надо и честь знать. Тот с ним согласился и ему сняли квартиру по средствам.
Вынь был полон непоколебимой уверенности, что у него всё будет хорошо. Он здесь устроится и будет жить не хуже своего родственника. Забегая вперёд, за пределы нашего повествования, скажем: так оно и вышло. Вынь преуспел, женился на своей невесте и, даже стал лидером корейской общины в своей местности. А пока… Место, где его поселили было заселено, в основном, выходцами из Латинской Америки, а точнее-вернее, мексиканцами. С этим народом Вынь столкнулся впервые. Странные какие-то! Лица у них были от совсем белых до совершенно индейского типа, как у тех, которых показывали в фильмах. И всё, что угодно между этим. Многие плохо говорили по-английски или не говорили совсем. Их это обстоятельство ничуть не смущало: вокруг все были свои и без английского легко можно обойтись. Квартирка Выня, состоящая из одной спаленки, кухни, небольшой общей, как её тут называли, комнаты и санузла, была на втором этаже огромного муравейника, сплошь и рядом заселённого вышеупомянутыми типами. Всё это кишело и галдело. Ихние femme, в большинстве своём, были отягощены многочисленным потомством. По пятницам, всегда, у них было шумное веселье, не так уж редко переходящее в драки с приездом полиции. Но его, лично, они не трогали, обращались с ним вежливо. Правда, жены их, те что помоложе, и дочери-подростки кидали на него при встрече взгляды, в природе которых сомневаться не приходилось. Но Вынь никак не реагировал. Такая квартира и в таком месте – это всё, что он мог себе позволить при своём окладе, из которого высчитывали, пусть не такую, как в Корее, но, всё же, осязаемую сумму в качестве налогов. Спасибо ещё, соотечественники помогли обставить квартиру. Ему дали холодильник, кровать со всеми принадлежностями, диван, стол, стулья, лампы, микроволновую духовку, тостер и телевизор. Всё работающее. Просто, как они объяснили, люди меняли эти вещи на новые, а ему это. Чем выбрасывать – пусть оно хорошему человеку послужит. Столь нужный в этих краях автомобиль, Вынь пока позволить себе не мог. Правда механик Джим Пак из церкви пообещал: как попадётся ему хороший автомобиль по сходной цене, то даст знать, и с оплатой уладит: выплачивать ему будет посильными сумами. Но таковой, видать, пока не попадался и Выню приходилось, в описываемое время передвигаться автобусами, что было долго и неудобно.
Сразу же по приезду, его повезли в Отдел Социального Обеспечения (Social Security), где ему выдали номер, без которого в Америке никак не можно ничего сделать. Потом ему настоятельно рекомендовали открыть счёт в банке и повезли туда, где они сами держали свои деньги. Там он открыл текущий и сберегательный счета, положив на их большую часть привезенных с собой денег. Как ему сказали, все оплаты тут производятся только чеками и поэтому иметь такой счёт обязательно. Правда, в продуктовых магазинах его чеков пока не брали. Но там же, ему посоветовали взять в магазине гарантийную карточку и тогда с нею, его чеки примут. Так он и поступил. Теперь, получив зарплату чеком, он ложил его на своё счёт, взяв немного наличных на мелкие расходы. На автобусы у него был проездной. После внесения квартплаты, оплаты счетов за электроэнергию, газ и телефон, оставалось негусто, но жить без роскоши можно. Тем более, что Вынь не пил, не курил и в еде весьма умерен. Пусть по пять, по десять или по пятнадцать долларов, но ложил их Вынь на сберегательный счёт. Это была надежда на покупку автомобиля и на будущий вызов невесты. Да и мало ли что могло случиться. Работу потеряет, например. И хотя, по сравнению с тем, там, в Корее, состоящее из крохотной комнаты, коридорчика и кухни, его нынешнее жильё казалось чуть ли не дворцом, даже мысль о том, чтобы его утончённая девушка поселилась в подобном месте, казалась Выню абсолютно неприемлемой. Ну ничего, у него всё впереди. Утром он вставал, съедал приготовленный с вечера завтрак и спешил на автобус. Улицы были почти безлюдны: мексиканцы к этому времени были уже на работе, остальные ещё спали. Он бы мог выйти и попозже, но автобусы ходили плохо, а опаздывать на работу он не привык. А в свободное время – на остановках или приехав на работу слишком рано – читал Библию. Всё в этой книге было тоже странным. Там писали: Господь сотворил землю за шесть дней. Как так!? В школе они учили, что от солнца (Ким-Ир-Сена?) откололся кусок, удерживаясь силой притяжения, он приобрёл форму шара, остыл и стал Землёй. В результате эволюции на ней возникла жизнь. Просто, хорошо – и неясно. А всемирный потоп?.. Организация ихняя была прямо-таки интернационалом. Кого только там не было! Его соотечественники, и немало их было, китайцы, вьетнамцы, индийцы, филиппинцы, немногие белые и, среди них, русские – кто хочешь. Заметно отсутствовали лишь мексиканцы и негры. Вынь решил: у них, должно быть, недостаточно ума для такого рода работы.
Один из таких русских сидел слева от Выня. Имя ему было Саймон, хотя, часто к его столу подходящие, соотечественники звали его «Сёма». Тоже странно. Они разговорились. Выяснилось, Советский Союз, который удалось покинуть Саймону и его соотечественникам, чем-то напоминал при Сталине Северную Корею. Сейчас расстрелов уже не было, но суть от этого изменилась мало. Увидев у Выня Библию (а заглавие напечатано по-корейски и, ниже по-английски) Саймон одобрительно отозвался об этой книге и спросил, всё ли в ней Выню понятно. Тот ответил, что ему ничего не понятно. Вот, например, эти шесть дней. И Саймон взялся ему объяснять. Сначала был замысел. Господь решил создать мир, заселённый, по образу и подобию Ему, существами, нами, то есть. Сперва он создал всю Вселенную, потом Землю. Обрати внимание, когда начались описанные в Библии события, Земля уже была в том виде, какой она есть сейчас, с атмосферой и покрытая водой – условия, без которых ни каким образом наше существование на ней было бы возможным. Затем только материки были подняты из воды, озеленены, населены зверями и птицами, то есть созданы условия для появления в ней человека. И тот появился. И всё это за шесть дней? Слушай, ты алгебру учил? Учил. И векторную алгебру учил. Так вот, матрикс – это и четвёртое и десятое и сотое измерение. Мы своим умом можем понять только три измерения, а пользуемся сотнями и более. Как так? Так вот, Господь и Войско Его, обитают, может, в каком-то тысячном, может, и миллионном измерение. Там время своё. То, что у них день, у нас, на Земле, может быть и миллиардом лет и более. Вот смотри, на Сатурне год равен нашим шестнадцати. Охватить такое умом было трудно, если вообще возможно, но ход рассуждений этот соответствовал образу и системе мышления Выня. И он, тут же, перенёс эту логику и на всемирный потоп. Ты читай дальше, напутствовал его сосед, а возникнут вопросы, мы их обсудим, как сейчас, и к какому-то разумному выводу придём.
Три раза в неделю, после работы, поевши в недорогом заведение, напротив института, он оставался на курсах, проводимых там, где им читали проектирование, компьютерное и простое черчение и расчёт прочности деталей и сварных конструкций. С его точки зрения, это нужно было для совершенствования в работе, освоения технического языка, терминов и просто разговорного английского. Домой возвращался в темноте. Он шёл с остановки по узкой улочке. Пустынная утром, она теперь была полна мексиканцами, их femme и детьми. Много было подростков обоего пола. Они сновали, куда-то ходили, собирались в группки и базарили. Всюду раздавалась певучая речь, льющаяся плавно, непрерывным потоком. То, что он не понимал ни слова, Выня не смущало: он ведь не понимал китайского, индийского или, скажем, того же русского. У каждого - свой язык, и ему, как эмигранту это было понятно и приемлемо. Никто не обращал на него никакого внимания, кроме… При входе с большой улицы на ту, что вела к его жилью, метров с пятьдесят он начала улочки имелась площадка, образованная подъездом ко всегда запертым воротом квартирного комплекса. Вот тут-то, на ящиках из-под молока сиживала частенько далеко не святая троица. Это были очень важные фигуры в местной мексиканской банде «Лос Серитос», терроризирующей всю округу. Так как этому трио суждено сыграть некоторую роль в нашем повествовании, давайте-ка мы с ними познакомимся чуть получше. Хавиер Хименес задавал здесь тон. Был он небольшого росту, с тёмной, чуть ли не блестящей кожей лица с горящими, казалось, адским огнём и дерзкими чёрными глазами. В противоположность ему, Стив Гарсия, выглядел уж совсем белым. Он являл собой тип, как автор этих строк выражается, «выбеленного мексиканца». Это был огромный амбал, медленный в движениях, с добродушным выражением на лице и, ну прямо-таки благожелательной улыбкой, его не покидающий. Он бы мог преуспеть в своём бизнесе или работая по найму, если не был бы ленив и нечист на руку. В банде он исполнял роль «исполнителя»: надо было отметелить кого-то – метелел, не испытывая никаких таких враждебных чувств к наказываемому. А за это ему обеспечивали сносное существование. А третий участник живописной группы представлял собой нечто среднее между этими двумя. Энтони Эредиа был на самом деле цыганом, но сам об этом не знал. Потеряв свои корни, он искренне считал себя мексиканцем. Он был чуть светлее Хавиера, вроде как смуглый, но это и был естественный цвет его кожи, как это и положено быть цыгану. У этого в меру силы и сноровки, хитрости и наглости. Хавиер же - яростный забияка, кидающийся в драку сразу же и по любому поводу. Недостаток силы он компенсировал напором и сноровкой.
Они избрали это место для отдыха после трудов тяжких неслучайно. Сидя в тени света уличного фонаря можно было обозревать и главную улицу, и боковую. Из тех же молочных ящиков устроены у них подобие столов. Рядом с каждым стоял бумажный ящичек с шестью бутылочками пива – одна на «столе». По улочке сновала местная шпана, которую можно, в случае чего, послать за своими или же за пивом («сдачи не надо»). От них и узнавали, что, где и как происходит. Все знали троих, а они знали всех. Появление Выня никаким образом их не обеспокоило. Будучи по роду своей деятельности психологами, типа, они видели, что взять с него нечего, состоять в соперничавшей с ними банде или быть агентом полиции, тот никак не мог. Им просто было любопытно. И вот раз, проходя мимо, Вынь услышал: «Эй ты, иди сюда!» Так было невежливо, но Вынь-то культурный человек. И он подошел. «Как тебя звать?» Сказал. Удивления не было: тут всякие есть. «Чем занимаешься?» «Чертёжником я». Они понимающе переглянулись. «И много получаешь?» «Нет» - признался Вынь. «А ты это когда-нибудь видел?» Хавиер отогнул борт своей куртки и показал из кармана толстую пачку денег. «Нет, никогда в жизни не видел» - признался Вынь. «Вот видишь, мы никаких университетов не кончали, а вот живём кое-как. Пива хочешь?» «Я вам очень благодарен, но я не пью вообще». Хавиер был сегодня в великолепном настроении: за удачную сделку с колумбийским кокаином они отхватили больше, чем Вынь мог заработать за год. А то бы плохо пришлось Выню. Или Хавиеру… «Ладно можешь идти. Спокойной ночи» И Вынь был таков. Больше его не подзывали, а когда проходил, отпускали шуточки. Вынь не боялся их: чего ему могут сделать эти низкого класса необразованные типы. И он владел дзюдо, да так, что этим не приснилось бы.
По воскресеньям, если только он мог, Вынь посещал церковь. Добирался, чаще всего, сам. Иногда родственник подбирал его на остановке. Общенья с соотечественниками ему теперь хватало и на работе, но тут была какая-то непередаваемая атмосфера единства всех и братства, чего-то особенного и возвышенного. Это особо притягательно для тех, кто тем или иным образом, очутился на чужбине, да ещё и один. Постепенно, он стал втягиваться. Не то, что поверил в Бога, именно втягиваться в церковную службу, ритуал и порядок. Ему уже было всё более-не менее понятно, легко и привычно. И изучение Библии постепенно, понемногу, но продолжалось. И сосед был под рукой отвечать на любые вопросы. Откуда взялись расы? А вот помнишь (!?), как сыновья Ноя к нему отнеслись? Вот за это Господь из потомков Хама сделал негров, из потомков Сима нас белых, а вот из потомков Ефета вас – ориентных (так в Америке называли азиатов – тоже странно). Что такое евреи? У нашей, то есть белой расы, прародителя, Авраама, был сын Исаак. Ну этот, которого он готов был в жертву принести. У Исаака и его жены Ребекки родилось двое близнецов Исав и Яков. Так вот, потомков Исава называют арийцами, а потомков Якова – евреями. Пока, в дальнейшие подробности Саймон не вдавался, дабы не устроить кашу в голове Выня. Десять Заповедей Выню очень даже понравились, ибо они соответствовали его собственным воззрениям на то, как человек должен себя вести. Дальнейшие события в Библии пока никаких пояснений не требовали. Только на золотого тельца Вынь прореагировал так: многие люди до сих пор ему поклоняются. И это было правдой, не правда ли? Вынь как-то понимал: между страной, из которой уехал Саймон и Северной Кореей существует какая-то связь. Саймон пояснил: и то, и то коммунистические страны – оголтелые диктатуры. Отличаются они лишь степенью тирании. В СССР, при кровавом диктаторе Сталине, так же, как и в Северной Корее, любого могли схватить и расстрелять, особенно тех, кто, так же как отец Выня, имел родственников заграницей. Теперь у них режим несколько видоизменился, а в Северной Корее остался как был. А как у вас с религией? Некоторые религии, как православная, баптистская, иудейская и ислам, разрешаются. Остальные – нет. Причём, коммунистическая партия строго религии эти контролирует. Священники, раввины и муллы утверждаются в обкоме партии. «И кому эти священники служат – Богу или Сатане?» Тоже верно.
И хотя Выню за хорошую работу пару раз набавили оклад, это были копейки, пенни, то есть, и изменить к лучшему его финансовую ситуацию они не могли. Опять поделился с Саймоном. Тот посоветовал покупать местную воскресную газету, находить в графе «Наём (Employment)» похожую должность и посылать им резюме с сопроводительным письмом. «Резюме? А что это такое?» «Описание твоего опыта, образования и уменья. А как тебя на эту работу приняли?» «Ну как. Я рассказал им – и меня приняли». Пришлось, с помощью соседа составить резюме и письмо. Саймон напечатал их на машинке, и они тут же, наделали копий у себя на работе (так все делали и на это смотрели сквозь пальцы). Так что, теперь, отправляясь в церковь, Вынь покупал газету, и, если находил подходящую для себя работу, то посылал письмо и резюме. А заодно читал новости. Международные, где, что и когда происходит в разных странах. Иногда писали и про Корею, и ту, и ту. Его особо поразило одно сообщение. Какой-то сельский полицейский, видимо, сойдя с ума, начал, ни с того, ни с сего убивать всех подряд. Вынь знал, в его бывшей стране, никакое оружие, и ни при каких обстоятельствах, никому никогда не разрешалось. А у этого, вдруг, оказались не только пистолеты и автоматы, но ещё и гранаты. Последнее было особенно непонятно. Ему в армии, во время обучения, дали метнуть несколько заряженных гранат – и больше он их никогда в глаза не видел. Была в газете и местная секция: что происходило в ихних краях. Она изобиловала сообщениями об убийствах, грабежах изнасилованиях и кражах. А пару раз там упоминался и квартирный комплекс, в котором он сам жил. Он-таки вспомнил, как полиция не вылезала из этого места, особенно по пятницам и субботам. Изменить мексиканцев, это он как-то понимал, было никак нельзя: какими они есть, такими они и останутся. Всё, что он может сделать, так это найти лучшую работу и жильё в лучшем месте.
Вот тут-то произошло событие, само по себе, мелкое и незначительное, но круто, если не изменившее, но сильно повлиявшее на судьбу нашего героя. Среди чертёжников, был с ними некий Арнольд Аркочан, армянин (но до таких тонкостей Вынь дойти не мог: для него все они были белыми). Надо сказать, здесь платили мало, но так и работали. Арнольд же из этого «мало» делал ещё меньше. Его эта работа очень даже устраивал, ибо в «выкроенное» от неё время он занимался делами: приносил и продавал всё на свете. Такого рода, за счёт работы, деятельность, разумеется не поощрялась, но неприятностей с начальством у него, почему-то, не было. Мы то можем предположить, как так, но для Выня и это было странно. Но ему, в общем-то, было не до чужих дел: своих забот хватало. Так вот, один раз, Арнольд принёс на продажу несколько маленьких белых пистолетиков. У Выня глаза на лоб полезли от удивления. Такие он видел только в кино, а тут вот держи, сколько хочешь, ещё и купить можно. Арнольд подошёл к Выню. «Слушай купи один». «А зачем он мне?» «Ну как зачем? Для самообороны без оружия». «Я и так могу себя защитить. Мне в дзюдо равных нет». «О да, а если станет от тебя на расстоянии ярдов пять с пистолетом, то что ты ему своим дзюдо сделать можешь?» Саймона в этот день не было. А то он, ни в коем случае, не посоветовал бы Выню покупать такой пистолетик. И Арнольд, воспользовшись этим обстоятельством, во что бы то ни стало захотел всучить Выню пистолетик, даже если он получит мало прибыли, или не получит совсем. Его заело: эти ориентные - они всегда, или совсем против оружия, или равнодушны к нему. «Ну хорошо, - не сдавался Вынь, - надо какое-то разрешение на покупку пистолета, а у меня его нет». «Ты был осужден за какое-нибудь преступление» «Да что ты!» «Вот и всё твоё разрешение. Это тебе не Корея!» Арнольд был опытный продавец. «Слушай, я прошу за него тридцать пять, а тебе отдам за двадцать восемь. Идёт?» Против последнего аргумента устоять было трудно и Вынь отсчитал двадцать восемь долларов. «А чем из него стрелять?» - спохватился он. «Пойдёшь в магазин и купишь» - нагло ответил он, засовывая в карман деньги. «Нужно разрешение?» «Тьфу ты – ну ты, с твоим разрешением! Пойдёшь найдёшь двадцать пятые патроны – не забудь, только, двадцать пятые – и в кассе заплатишь. Вроде как ты сыр в супермаркете покупаешь. Понял?» «А где такой магазин?» «Их много. Возьми Yellow Pages и посмотри под “Guns.” Выберешь, какой тебе удобней».
Так Вынь, нежданно-негаданно, обзавёлся пистолетиком. Нужен он ему был, или же не нужен – не нам судить. Саймон, на следующий день, когда Вынь рассказал ему о своей покупке, помолчав, сказал по этому поводу так: «Я бы, конечно, такой не купил. Но раз ты купил, то и ладно. В случае чего, лучше иметь такой, чем вообще ничего. Тем более, можно сказать, ты его получил даром. В магазине такой стоит не меньше, чем полста». «А у тебя-то самого оружие есть?» «А как же! Страна, граждане которой безоружны, не может считаться свободной страной. И наоборот, если жители данной страны безоружны, то любой тиран в такой стране легко может захватить власть. Вот возьми Северную Корею, да и вашу Южную, пожалуй, тоже. Я, по сути дела, был рабом большевиков в своей стране, и я не хочу больше им быть!» Этот аргумент Вынем был понят плохо: в своей «старой стране» он не чувствовал себя как-либо ущемлённым в своих правах, ибо не претендовал ни на что. А в магазинах у них было всего достаточно, для удовлетворения непритязательных его потребностей. Он-то ведь уехал оттуда не потому, что ему нехватало свободы, а из-за того, что хотел получать за свой труд компенсацию, более справедливую, чем в этой стране имелась возможность ему получить. Но то, что оружие есть и у других, как-то успокаивало. Сомнений в том так, или не так, он что-то сделал у него никогда не возникало. Сделал – и всё. Саймон же и объяснил, в какой магазин пойти, какие патроны купить. Сказал: надо, по инструкции, изучить, как этот пистолетик работает, научится разбирать и собирать для чистки и смазки. Принёс какой-то стержень с наконечником, тряпочки и маленькую бутылочку с игольчатым наконечником, в которой была какая-то жидкость. Пистолетик разобрать по инструкции, промыть детали, такие как, ствол, рамку и затвор бутиловым спиртом, продаваемым под названием rubbing alcohol, вытереть и слегка смазать трущиеся поверхности. Так Вынь и сделал. Тщательно, со свойственной ориентным людям дотошностью, он досконально изучил принцип работы и устройство пистолетика, разобрал и собрал его несколько раз, счистил консервирующую смазку и нанёс несколько капель масла на направляющие затвора, как учил его Саймон.
Магазин был расположен так, что, сделав небольшой крюк по пути из церкви, Вынь сумел заехать туда в воскресенье. Он был поражён до самой глубины своей души. Выросши в, если так можно выразиться, безоружном обществе, он и думать-то не мог, что где-то на белом свете, людям может быть предоставлено право иметь не государственное оружие, а своё собственное, не на пять минут, как это у него в армии, а насовсем. Под застеклёнными витринами лежали пистолеты и револьверы, да такие, каких он даже в кино не видывал. Цены были от полутора сотен до шести-семи. У стены, на полках стояли винтовки, в том числе и М-16, которая числилась за ним в армии. Эта стоила шесть сотен. Другие тоже от двух-трёх сотен до полутора тысяч. А дальше были какие-то со стволами потолще. Один ствол – цена такая же, как на винтовки. А со сдвоенными стволами – тех дешевле тысячи не было. К Выню подошёл продавец: «Могу ли чем-нибудь Вам помочь?» «Да, пожалуйста, я хотел бы приобрести патроны двадцать пятого калибра». «Идёмте». Он подвёл его к столу, где были сложены всякие патроны. «Вот двадцать пятые. Выбирайте какие Вам подходят, а потом заплатите в кассе». Вынь никогда не был склонен много говорить с незнакомцами. Но этот немолодой уже человек внушал безграничное доверие. «Я приехал сюда из Южной Кореи. Там никому не разрешают иметь оружие. Это впечатляет». «Я Вас хорошо понимаю. Я из Венгрии. У нас тоже, не очень-то можно было купить. Разве что ружьё, да и то - только членам государственного охотничьего общества. А тут – сами видите». «Но и убийств здесь много». «Во-первых, не так уж много, как это левая пресса хочет заставить нас поверить. В Мексике вот оружие запрещено, а убийства на каждом шагу. А, во-вторых, все убийства тут совершаются ниггерами и мексиканцами. Там, где их нет, там и убийств нет». Да, похоже на то, что он был прав. Вынь выбрал ту марку, которую сказал ему Саймон. Теперь оставалось только попробовать пистолетик. И это ему Саймон устроил. Раз, он сказал ему взять с собой на работу пистолетик, и они поедут постреляют. А можно приносить сюда оружие? Не могу сказать. В условиях найма это не оговаривалось. Но если ты не будешь громко кричать, что у тебя пистолетик – то, кто узнает. Так Вынь и сделал.
Сначала Саймон повёз его к себе домой. Он познакомил его со своей женой Татьяной и Выня угостили обедом: красный какой-то суп, именуемый борщом, тушенную картошку с мясом и крепкий вкусный чай, какого Вынь давно уже не пробовал. Потом Саймон вынес из другой комнаты большую сумку, видать нелёгкую. «Поехали». Вынь попрощался с хозяйкой и тепло поблагодарил её за обед. Саймон жил в своём доме на тихой улочке, застроенной такими же, как этот домиками. В подъезде к гаражу Саймон оставил свою машину, Тойоту- Короллу, маленькую, но поместительную. Он открыл багажник и положил туда сумку. Видя восхищённые взгляды Выня, сказал: «Ничего, со временем и у тебя всё будет. Я ведь тоже, как и ты приехал с десятью долларами в сумке жены. А вот постепенно всего добился». Они подъехали к какому-то зданию, не без труда нашли место для парковки и вышли. Из этого, похожего на барак, здания слышались частые приглушенные выстрелы. Зашли вовнутрь. За прилавком стояла крепкая миловидная молодая женщина небольшого роста. Она, видать, знала Саймона и поприветствовала его. Они тихо о чем-то переговорили, она кивнула. Ещё в машине Саймон рассказал, как надо вести себя в тире и что ему нужно будет прочесть и подписать правила. Это было сделано. Саймон вручил Выню защитные очки и наушники – он их заранее приготовил для него. Одел такое же и сам. Справа и слева были двери. Они прошли через одну из них и оказались в коридорчике. На двери перед ними красовалась надпись: «Не открывайте эту дверь, пока за вами не закроется задняя». И действительно, в пространстве, в котором они очутились стоял грохот от выстрелов. Стреляли из кабинок, что находились спереди пространства. Саймон взял одну из таких. Позади их была стеклянная стена, столы и скамейки. На такой стол Саймон положил свою сумку, а Вынь – свою, где у него была коробочка с пистолетиком. Саймон извлёк из сумки длинный какой-то пистолет, небольшую коробочку и отнёс их на прилавок в кабинке. Достав мишени, он на обратной стороне нарисовал положение мушки, целика и мишени. Вынув из пистолета, магазин, он зарядил его пятью патрончиками, какими-то маленькими и тоненькими. Таких Вынь тоже никогда в жизни не видел. Он прикрепил к зажиму для мишеней чистый лист бумаги. «На, постреляй, целься в центр». Целясь, как ему показали, Вынь стрельнул пять раз подряд. И это было легко, отдачи – никакой. Держатели мишеней ходили по проволоке. Поворотом рычажка кнопки их можно было посылать к себе и от себя. Пододвинув к себе вынев лист, Саймон сказал, что с него может получиться хороший стрелок.
Сказать, чтобы Вынь совсем не был знаком с пистолетом, было бы не совсем точно. В бытность свою в армии, они изучали какой-то пистолет и, даже, стреляли из него один раз. Но этот было так давно и произошло так быстро, что воспоминаний почти что не осталось. И вот сейчас он познакомился с ними и пострелял из разных пистолетов и револьвера. Это было для него нечто, с трудом умещающееся в его сознании. Дошла, наконец, очередь и до пистолетика Выня. Он хотел было, чтобы Саймон пострелял из него первым, но тот покачал головою: «Твой пистолетик, ты и стреляй». Мишень отвели на расстояние шесть метров. Из таких штук дальше не стреляют, пояснил Саймон. Результаты были разочаровывающие для Выня: пробоины «разбрелись» по кругу добрых сто миллиметров диаметром, стрелять ему из него было неловко. Пистолетик бил по рукам и рвался из них. Семён ничего не сказал об этом Выню, но он знал, что такие пистолетики ненадёжны, часто заедают и у них даже при первых десяти-пятнадцати выстрелах происходят поломки важных деталей. С этим такого не случилось. Значит Выню повезло. Пояснил Выню: «Эти пистолетики так и стреляют. Ты от них лучшего не добьёшься. Но и этого достаточно. В противника своего всегда попадёшь» И он приложил мишень себе к груди – видишь, все там. После стрельбы Саймон отвёз Выня к его дому. На прощание дал небольшую щёточку и бутылочку с какой-то жидкостью. «Этим ты прочистишь ствол, подержишь минут двадцать и протрёшь начисто тряпкой». Вынь был очень благодарен Саймону за всё, что тот для него делал. Этот урок бескорыстной помощи ближнему своему не пропадёт даром. В своё время и Вынь много сделает для таких как он сам был, приезжих, и не только своих соотечественников, и тоже бескорыстно. Но мы снова опять забегаем вперёд. А пока Вынь усердно почистил и смазал пистолетик. Вынь понимал великолепно: залезть в его квартирку ничего не стоило. По этой ли причине, или просто так, потому, что всё имущество его было скудным, но, когда он покидал своё жильё, то ничего ценного там не оставалось. Деньги лежали в банке, за исключением двадцатки, на мелкие расходы, документы в кармане, а кое-какие нужные ему мелочи – в сумочке, которую Вынь всегда носил с собой. Как теперь быть с пистолетиком: ведь они его могут забрать. Само по себе, страшного ничего не было. Но из него ведь кого-нибудь убьют, а выйдут на него, Выня, и тогда будут неприятности. Таскать его в сумочке не следовало: её он оставлял и мог, ведь, потерять. И он придумал. В холостятском хозяйстве Выня были иголки с нитками и лоскутки материи – привычка ещё с армии. Вот он и соорудил карманчики внутри трёх своих брюк, с левой стороны от ширинки. Каждый из карманчиков закрывался клапаном и застёгивался на пуговицу. Как сказал Саймон, не скажешь никому – кто будет знать, что у него там.
В этот день офицер (чин) полиции Брус Виллис патрулировал район проживания Выня и всех остальных. В свои тридцать два года, он успел десять лет отслужить в полиции. Здесь его знали все, и он знал всех и вся. Уже известная нам троица давно уже сидела не только в печёнках, но и в головке поджелудочной железы у всех полицейских. Их многократно, и не раз, и не два, арестовывали, держали положенных семьдесят два часа, а потом выпускали, ибо предъявить им обвинения всё никак не получалось. Вот и в этот раз Брус решил хотябы их побеспокоить: уж больно наглы, самоуверенны и беспечны они были. Повод был: Закон запрещал распивать напитки, содержащие алкоголь в публичных местах. Брус подал свою полицейскую машину в площадку прямо к ящикам. Намётанным глазом своим, он увидел: они успели уже хорошо поддать. Об этом же можно было судить и по числу пустых бутылок из-под пива, окружающих каждого. На всякий случай он решил вызвать подмогу. По рации, он назвал своё местонахождения и условный код причины вызова подмоги, говорящий, что ситуация не требует немедленного прибытия дополнительных сил. И только тогда вылез из машины. Был Брус мужиком высоким – 6-6  – крепко сбитый, с пудовыми кулаками, и умел он ими орудовать в совершенстве. Чёрная форма ладно сидела на его стройной фигуре. Он подошёл ближе. Никакой реакции. «Вы не можете пить пиво здесь». «А мы пьём» - ответил за всех Хавиер слегка заплетающимся языком. «Я бы посоветовал убраться с отсюда и пить в каком-нибудь другом месте». «Где хотим - там и пить будем!» «Ну тогда я вынужден вас арестовать». И тут произошло неожиданное. Хавиер, как сидел, рванулся вперёд со своего места и, разогнавшись боднул Бруса головой так, что тот упал. Стив поднялся и не спеша, в своей обычной манере, направился к месту происшествия. Эредиа так и остался сидеть. Он, тоже, как всегда, решал, как ему поступить. «Что вы делаете!? Нападать на полицейского – это против закона!» Это был голос Выня, проходившего мимо и оказавшимся свидетелем всего происшествия. За всю свою преступную карьеру, Хавиер такого никогда не встречал. От этой наглости он на мгновенье застыл на месте. Но этого мгновенья хватило Брусу чтобы вскочить и подцепить своим чугунным кулаком шкета Хавиера. Тот отлетел мордой прямо в ворота квартирного комплекса. Брус подскочил, завёл за спину его руки и защёлкнул на его запястьях наручники. Стив же, взревев, бросился на Выня. Тот отскочил к воротам. Совсем какое-то неуловимое движение - и Стив лежит на асфальте мордой вниз. Вскочил проворно и опять в атаку с тем же результатом. На третий раз он так и остался лежать.
Тем временем подоспела ещё одна полицейская машина. В ней приехали на помощь двое - сержант Маковский, начальник группы, и практикант Дональд Мартин, начинающий свою службу, со стажем цельных полных три дня. Видя ситуацию, оба проворно выскочили. Вынь находился ближе всего к Дональду и тот, не разобрав, бросился к нему. Быстро, как в «полицейской академии» его учили, ощупав Выня он нарвался на пистолетик. «Смотрите, у этого пистолет!» «Оставь его в покое, чучело, и одень наручники на этого!» Брус показал на Стива. Тот покорно завёл руки за спину. Дональд надел наручники и помог ему встать. Стив пьяно смеялся. «Вот этот!» Показал подбородком на Выня. «Как он меня отделал! От меня ещё ни один небитым не уходил. А этот!.. Во молодец! Это же надо так!» За это время, Брус успел коротко рассказать Маковскому, что произошло. Эредиа сдался без сопротивления. И рассудил просто: в нападение он не участвовал ничего пришить ему не удастся. Маковский, по очереди, допросил Эредиа, Стива, не устававшего восхищаться Вынем и, затем, Хавиера. У этого вся харя была залита кровью: сначала он ударился лбом об бляху Бруса, а потом – об ворота. «Сидели мы, пили пиво, разговаривали, никого не трогали. А тут этот!». Он кивнул на Бруса. «Я требую его наказать!» - рычал он. Прибыли вызванные Маковским две арестных, с клеткой сзади, машины. В одну усадили Хавиера с Эредиа, а в другой - в гордом одиночестве расположился Стив. Согласно существующему порядку, полицейским выдали по паре других наручников, ибо без наручников им нельзя. «Вы поедите с арестованными. Обвинение всем троим – нападение на офицере Закона, в связи с исполнением им служебных обязанностей. Когда их оформят, дайте мне знать, и я приеду за Вами к тюрьме». И Дональд уехал вместе с арестованными. Тогда только Маковский подозвал Выня. Брус стоял рядом. «Скажите, у Вас есть какое-нибудь удостоверение личности?» Вынь подал свои права. В руках у Маковского была доска с зажимом для бумаг (leger) и он закрепил их в нём. «Расскажите, пожалуйста, о происшествии». Вынь рассказал. «Как Вам удалось справиться с таким громилой?» «Я мастер Дзюдо». «При Вас, в самом деле, есть пистолет?» «Да» - ответил честный Вынь. (Дурак! Надо же! Сказал бы «Нет» - и я бы ему «поверил» - подумал Маковский. «Он заряжен?» «Нет». «Я не пойму, зачем тогда носить незаряженный пистолет?» «Боюсь оставлять его дома. Я живу в…». «Я вижу, где Вы живёте. Это записано в Ваших правах. Пожалуйста, передайте его мне». Вынь достал и протянул Маковскому пистолетик, который тот тоже закрепил в зажиме.
Сержант Маковский был в раздумье. Конечно, он легко может отпустить этого наивного ориентного парня и, даже, отдать ему этот дохлый наганчик. Он-то ведь, по сути дела, герой, спасший жизнь одному из самых лучших его подчинённых. Но, с другой стороны, знал он за долголетнюю службу свою, слух о том, что он отпустил нарушителя, не приняв никаких мер, может достичь ушей зловещего подразделения в их структуре – внутреннего расследования (internal investigation). А это вызовы и длительные допросы. Конечно, скорее всего, ничего не будет и его лишь отправят на пенсию. Но могут и уволить по статье и тогда то, что он столько лет строил, развалится, как карточный домик. Несомненно, сосунок донос не напишет, Брус-то, тем более. Но оба они могут, «за рюмкой чаю», ляпнуть – и тогда всё. Но вскоре он знал, как надо поступить: не зря же прослужил столько лет и всё было ему в этой системе хорошо знакомо. «Брус, принесите, пожалуйста, из моей машины, штрафную квитанцию». Принёс. А это был тройной листок, использовавшийся, обычно, для вызова в суд нарушителей правил движения. На него, из прав Выня он нанёс всю информацию о нём. Нарушение его пометил кодом, ибо только одно упоминание об оружие, вызывало у этих болезненную реакцию. Он специально отложил явку в суд на несколько месяцев: за это время, мы хоть что-нибудь, да придумаем. «Мистер Выньсу Ким, Вы арестованы за ношение оружия без надлежащего на то разрешения...». Брус посмотрел на него с обидой. «…но, в обмен на письменное обещание явиться в суд в указанный день и в указанное время, мы отпускаем Вас до суда. Вы свободны уйти, в любое время. А ваш пистолет пока останется у нас до решения суда». Вынь подписал листок, получил одну из копий и ушёл пешком. «А где его автомобиль?» «Если бы у него был автомобиль, то мы с тобой не разговаривали сейчас вот так. Не дрейфь, Брус, я его с крючка скину. Вот увидишь. А не этого не сердись: ты и сам таким был». «И то правда». Брус уже прослужил достаточно в этой системе, чтобы понимать мотивы действия своего начальника. К тому же, Маковский имел репутацию умеющего делать дела и Брус ему верил. Больше тут делать уже было нечего, и они разъехались. Вышеописанные события произошли в четверг. И каково было удивления Выня, когда в понедельник вечером, он, возвращаясь, как всегда поздно, домой увидел всю троицу, на прежнем месте за прежним занятием. Вокруг – шпана. «Иди сюда!» Шпана плотно замкнулась за его спиною. Делать нечего, подошёл.
Стив протянул ему руку. «Ну молодец! Здорово ты меня приделал!» И подняв руку, он заявил: «Кто этого хоть пальцем тронет, или возьмёт у него что-нибудь, будет иметь дело со мной!» Хавиеру не шибко понравилось, что его подчинённый отдаёт приказы, не согласовав с ним, но отменять не стал, дабы не повредить авторитету банды. И настроение у него было, в общем-то хорошее. Подумаешь! Расквасил морду, получил кулаком – так это даже, может, и не в сотый раз. А сколько времени ему довелось отсидеть в камерах – тому он счёт совсем потерял. Big deal! Его потянуло пофилософствовать. «Вот видишь, ты ведь ещё утром ушёл, я знаю, а возвращаешься только сейчас. И что ты с этого имеешь? Ты жизни этой не знаешь, а поэтому вкалываешь зазря. Тебе денег дать?» «Нет, спасибо. Я, как Вы только что сказали, я постараюсь изучить «эту жизнь» - и тогда я, может, буду больше иметь денег». Такой ответ Хавиеру явно понравился. «Это ты дело говоришь. Ладно, иди, отдыхай, устал небось». Вся шпана молча расступилась и Вынь пошёл себе домой. До него никак не могло дойти, как это так, банда, напавшая на стража порядка, оказалась на свободе и вела себя, как будто ничего не произошло. У них в Корее, они, ой как, нескоро вышли бы из тюрьмы. И вообще, что это за власть такая, которая примиряется с теми, кто оказывает ей явное неуважение. Такая не уважает, в первую очередь, саму себя. Если Вынь лишь недоумевал, то сержант Маковский рвал и метал. Из-за какой-то гниды, глиста несчастного, в Отделе Окружного Прокурора, эти бандюги оказались на свободе! И, самое обидное, найденные у них почти сорок тысяч денег пришлось вернуть. Деньги были добыты явно незаконным путём: ведь эти не работали и не занимались законной, приносящей доход деятельностью. Маковский знал откуда эти деньги пришли, но конфисковать их можно только по суду. А какой суд, если гангстеров выпустили? Стоило ли Брусу и этому бедному корейцу рисковать своими жизнями, для лишь того, чтобы эта гнилая система правосудия свела все их усилия на нет? Впрочем, это был не первый и не последний эпизод такого рода, действительность с которой следовало бы бороться, но надо принимать какой она есть. А что ещё оставалось делать?
«Аппарат и намётанный глаз, и работа идёт эффективно. Только вот, я столько знаю про вас, что порою бывает противно». Эти слова из песни Высоцкого, в полной мере можно было бы отнести и к сержанту Маковскому. У него были «свои люди» везде – в суде, в шерифском отделе, ну а у окружного прокурора, тем более. И ему быстро доложили, как всё произошло. Там, «помощником окружного прокурора» был некий Луис Шапиро, совсем ещё молодой человек, только сдавший на бар . Тощий, длинный и тонкий. с мягкими и белыми ладонями рук. Тут же, работала клерком некая Яна. Эта была росту среднего, черты её, можно назвать грубоватыми, но, в целом, лицо, по-своему миловидно, руки не уродливы и ноги стройны, при достаточной длине. Мужем её был федеральный маршал, в задачу которого входило сопровождение арестантов на дальние расстояния в другие юрисдикции, иногда, даже, и заграницу. Маковский знал Яну и, раз, видел её мужа. Это была фигура, состоящая из одних мускулов, чуть выше среднего роста. Так вот, этот самый Шапиро, зациклился на этой самой Яне и начал всячески её добиваться. Та, поначалу, никак не реагировала на поползновения и откровенные предложения Луиса, но и не гнала его прочь, что вселяло в него ещё большую надежду на успех. Постепенно, Яна начала проявлять всё больше и больше благосклонности к Шапиро, и он утроил свой напор. Позже, она признается ему: её муж, несомненно, мужик хоть куда. Пока отдерёт, она под ним несколько раз кончала. Но ей претила грубость и, как она выразилась, каменность его тела. Хотелось чего-нибудь понежней и Луис пришёлся ей в самый как раз. Наконец-то, она согласилась. Они договорились поехать в пятницу, сразу же после работы, двумя машинами, на высокогорное озеро, где Шапиро снял два же номера в местной гостинице. Маковскому не составляло труда выяснить: в смежных номерах имелась дверь между ними. Материалы на банду поступили с полудня в пятницу, и чтобы оформить обвинение надо было на часок-другой остаться после работы. Ну нет! А в понедельник, срок удержания под арестом без предъявления обвинений истёк и троицу пришлось выпустить. А когда, позже, кто-то сказал об этом Шапиро, тот нагло ответил, что у него не было указания остаться, а без разрешения он не имел права, это сделать. Так это произошло. Но Маковский решил шума пока не поднимать, а использовать это обстоятельство для освобождения Выня от обвинений. Но в самый первый день он ввёл номер пистолетика в компьютер и выяснил, что он не краденный. Иначе Выня могли обвинить в «получении краденного имущества». И то, гора с плеч. Пистолетик был выпущен одной калифорнийской фирмой. и партия из ста их была отослана оптовому торговцу, после чего следы терялись. Но Маковского это ничуть не волновало. Пускай занимаются те, кто получают за то деньги.
Деяние Выня в этом штате считалось судебно наказуемым проступком и такие дела у них рассматривались судьёй лично, без присяжных. Попадать к судье Выню не следовало бы никак. И хотя часть судей, в принципе, не возражают, чтобы люди имели оружие и держали его у себя дома, большинство из них категорически против права ношения его простыми, как Вынь людьми. Такие дела могли быть закрыты и прекращены производством по усмотрению любого «помощника окружного прокурора». И Маковский рассчитывал «убедить» Шапиро в том, что ему лучше всего так и поступить. Между тем, жизнь у Выня текла как обычно. Ну, не совсем так. Его пару раз вызвали на интервью. Саймон рекомендовал ему для такого случая одеть костюм-тройку. Вынь привёз с собой три таких комплекта. Всё было пошито и на него подогнано наилучшим способом. Тут проблем не было. На интервью, сказал Саймон, лучше всего, следует держать себя просто, независимо, но не дерзко и не нагло. Стараться показать уменье и знание, а не делать ударение на опыте. Причина ухода с нынешней работы – хотел бы лучше применить на практике свои способности, а тут по специфике самой работы такой возможности не предоставляется. Не проявлять дурной инициативы и, возможно покороче, отвечать на то, что спрашивают. После интервью можно закинуть удочку: «Можно позвонить и узнать, какой результат?» Если скажут: «Нет, нет, мы сами Вам позвоним, если что», скорее всего, про эту работу можно забыть. Причём, как бы правильно ты всё ни сделал, тебя могут не принять по миллиону причин, к тебе не относящихся. Скажем, компания блефует. Они не собираются, на самом деле никого нанимать, но хотят показать, как хорошо у них идут дела. Так что не следует огорчаться, а просто начинать всё с начала. Надо постараться избегать, во что бы то ни стало, заполнения аппликаций (анкет). Когда наймёте меня, тогда и заполню. А если говорят, без этого нельзя, заполнить все графы, ничего не пропуская. На вопрос, сколько рассчитываете получать, ответить: не отклоню ни одного разумного предложения. Дело в том, что, если попросить пятнадцать в час, а они, может, собирались дать восемнадцать. Но если, вы, в этом случае, попросите двадцать, вас не примут. «Разумное» означает ваше несогласие получать меньше, чем вы имеете сейчас. На первых двух интервью его заставили заполнить аппликацию и не разрешили позвонить и узнать. Саймон утешил его. «Американцам платить надо в полтора-два раза больше, чем им, иммигрантам, а по сему, шансы твои высоки». Так и вышло: уже в третий раз, об аппликации даже не заикнулись и разрешили справиться через три дня. Так он и сделал. Ему предложили работу, с окладом на двадцать процентов большим его прежнего. Наконец, фортуна повернулась к нему лицом. В церкви, автомеханик Пак сказал ему, что наконец-то, есть для него подходящая машина. Он должен привести её в порядок и, примерно, через неделю, можно будет её забрать. Тогда же, они договорятся об оплате, и Пак готов предоставить ему любые условия.
Единственной тучкой на безоблачном небосклоне выневой жизни, была необходимость явки в суд. По словам Саймона, хотя власти и болезненно воспринимают всё, что связанно с оружием, скорей всего, ему могут дать условный срок. Но потом, при получении гражданства, ему, возможно, придётся нанять адвоката. Но, к тому времени, его дела пойдут хорошо, и он, вполне, сможет себе это позволить. На новой работе, советовал присматриваться, как другие делают, прислушиваться и делать всё, как все, пока не разберётся что к чему. Ещё посоветовал со старой работы не уходить, пока не оформится на новой. Вынь так и сделал. Он съездил на новое место, заполнил аппликации и другие анкеты, оформился в бухгалтерии и сказал, что он выйдет на работу в понедельник, ибо надо было по совести рассчитаться со старой работой. С этим согласились. У себя подал resignation notice - заявление об уходе и ему заранее сделали расчёт честь по чести. Вынь продолжал ходить на курсы. И когда вечером выйдя из автобуса, он направился домой, возле него затормозила, взявшаяся, казалось ниоткуда, полицейская машина. Стекло сползло вниз и Вынь узнал сержанта Маковского. «Послезавтра, в девять, Вы должны придти в суд. Надеюсь, Вы сохранили жёлтую бумажку, которую я Вам дал?» Вынь кивнул. «Там адрес. Ждите меня у входа. До встречи». И машина исчезла. Придя домой, Вынь определил по карте своей местности, куда ему надо ехать (картой обзавёлся, опять же-таки по настоятельной рекомендации Саймона). А по схеме автобусных маршрутов – автобусами, чтоб туда добраться. Его, для явки в суд охотно отпустили на целый день: не всё ли равно. И ровно в девять он был у входа в здание суда. На половинке стеклянной двери красовалась грозная надпись: «Ако принесёшь в суд любое огнестрельное оружие или нож с защёлкивающимся на замок лезвием длиннее, чем три дюйма, то виновен будешь». Вынь удивился - неужели тут и такие водятся. Его кто-то тронул за рукав. Это был Маковский. Когда Вынь увидел его первый раз, чёрная форма худила его, и он казался меньше, чем был на самом деле. Теперь только, Вынь мог вполне оценить высокую плотную фигуру сержанта с широким лицом и залысинами на висках. Одет Маковский в строгий серый костюм, с со вкусом подобранным галстуком, так ладно сидевшем на нём. Пошли! Маковский знал тут всё и вся, и все знали его. Они прошли в какой-то зал. Маковский показал Выню на стул. У стеклянной стены стояла очередь, но это, по всей вероятности, Маковского не касалось. В стене имелась дверь с надписью: «Посторонним вход запрещён». Именно туда он и прошёл. Через какое-то время вышел с какой-то папкой в руках, и сел рядом с Вынем. Прямо перед ними, находилась дверь с надписью «Deputy District Attorney (Помощник Окружного Прокурора). По залу бегал какой-то длинный тощий молодой человек в светлом пиджаке. «У кого есть сапина ?» Какой-то «ориентный» показал ему какую-то бумажку. «Это и есть сапина». Пособирав «сапины», он скрылся за этой дверью. Маковский не спеша встал со своего места, постучал, и, держа папку, вошёл. «Сиди!» – бросил он Выню.
Шапиро – а это был именно он – понял глаза на вошедшего. «Сержант Маковский. Чем я могу быть вам полезным?» Тот молча положил перед ним дело Выня. Шапиро раскрыл её и бегло просмотрел. Он вырос в левой безбожной нью-йоркской еврейской семье, где даже и мысль об оружие считалась греховней, чем нарушение всех десяти заповедей, которые, они, кстати, не знали. «Пусть суд решает». «Этот человек спас жизнь лучшему из моих офицеров, и я бы хотел, чтобы Вы закрыли это дело. Пистолет не был заряжен. Он носил его потому, что не мог оставить его дома, ибо живёт в районе с высокой преступностью. Он совершил ошибку. Со всяким бывает». Шапиро аж взвился со своего места: «Ношение пистолета – это ошибка!? Да такого надо упечь на максимальный срок!» «Людям свойственно ошибаться. Я вот, например, знаю одного молодого человека, который так торопился поехать на высокогорное озеро, да и ещё с чужой женой, что не оформил вовремя обвинение против банды, напавшей на офицера Закона. И этих отпетых бандитов пришлось выпустить. Что и его упечь?» Тут мозга у Шапиро заработала со скоростью компьютера. Он знал, Маковский играет видную роль в профсоюзе стражей порядка (peace officers), играющим видную роль в избрании окружного прокурора. В том, что ему известно всё, сомневаться не приходилось. Может, у него даже есть фотографии, как он целуется с Яной у входа в одну из гостиниц, где они встречались. Если, от имени своего профсоюза, Маковский обратится к окружному прокурору с требованием наказать виновного, то дело получит широкую огласку. И тогда… Его могут выгнать со службы. Плохо, конечно, но у него есть возможность заняться частной практикой. Узнает муж Яны, Питер. Он на секундочку представил себе его мускулистую фигуру с выражением рвущегося в драку бульдога на лице. Это похуже. Но тоже, не такая уж большая беда. Ну даст по роже. Совсем убить побоится: он ведь не хочет потерять свою высокооплачиваемую должность. Самое страшное было совсем другое: в недалёком будущем, он намеревался вступить в брак с дочерью влиятельного судьи, тоненьким, чернявым, небольшого роста, похожим на девочку существом, не вызывавшим у него особого аппетита (не зря же потянуло на Яну). Но, будущий тесть, по его расчету мог бы здорово помочь его продвижению на ниве юриспруденции. И если они узнают про эту связь, то ни о каком браке и речи не может быть, а несостоявшийся «папашенька» быстро положит конец его карьере. Подумаешь! Пистолет – это конечно возмутительно, но он ведь не был у него заряжен… И Шапиро написал на листке: «Дело закрыть и производством прекратить за недостаточностью доказательств». Подписал и вложил в дело. Под повелительным взглядом Маковского, вызвал дело на компьютере и сделал в нём запись. «Он тут?» Маковский кивнул. «Пусть зайдёт». Маковский открыл дверь и поманил Выня пальцем.
Шапиро встал ему навстречу: «Мистер Ким, Ваше дело по обвинению Вас в незаконном ношении оружия закрывается по техническим причинам…». Тут он сорвался с торжественного тона на визг. «…но это не означает, что Вы невиновны! Если ещё раз Вас поймают с оружием в кармане, Вы будете наказаны по всей строгости Закона! А сейчас, Вы свободны». Маковский взял со стола дело (я сам верну) открыл дверь и пропустил Выня вперёд. Опять показал ему на стул. Войдя в запретную дверь, он возвратил дело на место, и не ушел, пока не убедился, что следующая выписка была сделана в расписании: в связи с закрытием дела, явка в суд мистера Кима отменяется. За неявку в суд автоматически выдаётся ордер на арест неявившегося. Эти вполне могли позабыть внести поправку. Он сделал знак Выню следовать за ним. Они вышли из здания суда. У своей машины, красивого, чёрного мерседеса, Маковский остановился. «Вы теперь свободны от всяческого обвинения. Ваше дело закрыто и скоро будет запечатано. Вам нечего больше опасаться, и Вы можете продолжать жить своей жизнью, как обычно. Я желаю Вам всего наилучшего. Мы скоро увидимся». Маковский достал из багажника и протянул ему бумажный пакет с толстыми мягкими стенками. «Это Вы откроете только придя домой. Пока» Он завёл мотор и был таков. Вынь поплёлся на остановку. Он не знал в этот момент, да и не мог знать, что… В пакете находились: его пистолетик и тысяча долларов, собранных между собой благодарными полицейскими для защиты в суде, из которых по сотне дали Брус и, во всём происшествии, невольный виновник, Дональд. Так как защита не понадобилась, всем обществом, решили отдать деньги Выню. Через две недели его вызовут в департамент его, местной, полиции, где, в присутствии начальника полиция и мэра города вручат памятную грамоту и подарочный сертификат на пятьсот долларов для покупки хорошего пистолета или револьвера, после чего обещали оформить разрешение на ношение. Мысли в его главе текли в следующем направлении… Он скоро выйдет на новую работу, где будут платить больше. И туда он поедет уже на своей машине. В прошлое воскресенье, в церкви, кто-то сказал, у него освобождается квартира в корейском районе, однокомнатная и по умеренной цене. Он никак не упустит такого шанса. Это дальше от места работы, чем сейчас, но будет машина и весь тот кошмар жизни в барио  и таскания по автобусам останется для него навсегда позади. Только он закрепится на новом месте (Саймон предупреждал: надо ждать шесть месяцев, после чего только можно считать, тебя оставляют), можно подумать и о вызове невесты.
Кореец Выньсу Ким так никогда в своей жизни не поймёт, почему бандиты, напавшие на стража порядка, остаются безнаказанными, а честного человека тащат в суд только за то, что у него вполне легальный пистолетик. Зачем нужна была вся эта волокита, вместо того, чтоб его просто-напросто отпустили с миром. Многое чего не поймёт. Даже того, что ему повезло и для него всё кончилось так хорошо. Ну, прямо-таки, the happy end.

Апрель 2016. 

Но яблочко песню играл эскадрон
Смычками страданий, на скрипках времён.
          Михаил Светлов «Гренада»

Когда власти не могут (да и не хотят) справиться с разгулом преступности, нередко, в недавней истории нашей, доведённые до отчаяния, люди вынуждены «брать закон в свои руки» и самим защищать себя от обнаглевших бандюг. В США это были «vigilante», в СССР – «Белая Стрела», а в Латинской Америке – «Death Squads», «Эскадроны Смерти» или

ESCUADRONE de MUERTЕ.
ПРИКЛЮЧЕНЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ.

 

В сладкий утренний сон впился какой-то чужой, неприятный и назойливый звук. И ему понадобилось несколько секунд чтобы понять: будильник. Вильям с трудом разлепил свои усталые глаза, не успевшие отдохнуть за короткий ночной сон. А делать-то было нечего: надо вставать и приниматься за свои дела, которых было ох как много! Он принял душ и побрился, быстро оделся, взял с вечера приготовленный портфель и вышел из дома на улицу. В донатс шопе  недалеко, его уже знали и быстро подали плэйн донат и чашку кофе. На это ушло десять минут. Без пяти восемь Вильям вошёл в свою аудиторию. Студенты уже были все на местах. Поприветствовал их и приступил к лекции по металлографии. Занятия со студентами были частью программы его подготовки к получению им степени Доктора Наук по металловедению. Читал он живо, объяснял всё доходчиво, отвечал на все вопросы и, как он сам полагал, посему, нравился студентам. После лекции сразу же направился в лабораторию. Темой его диссертации было «Сравнение улучшения твёрдости и прочности поверхностного слоя металла путём наклёпа или термообработки». Тема финансировалась частной индустрией, и они ему выдали списанный токарный станок, на суппорте которого, вместо резцедержателя, был установлен шпиндель со своим приводом. В патроне станка закреплялись образцы в виде цилиндра или шестерни, а в шпинделе – закалённые до шестидесяти единиц шкалы «С» по Роквелу, диск или шестерня, накатывающие образец. Точно такие же образцы, при тех же условиях – материале и термообработке – подвергали поверхностной закалке при помощи токов высокой частоты. Затем проверялись структура, твёрдость, износостойкость и сопротивлению «усталости» данного материала. Последние достигалось путём приработки пары шестерён на сотни часов с последующей проверкой. В лаборатории были умелые техники, лаборанты и станочники. Они-то и проводили все эксперименты по указанию Вильяма. Он же сам собирал и обрабатывал данные в поисках закономерностей. Пока что, все результаты, в основном, говорили в пользу накатки: не требовалось нагрева металла, что никогда ещё ему на пользу не шло. Накатанный слой чуть тоньше, чем закалённый и микротрещинкам не подвержен. Но, самое главное, что для накатки не требовалось столько же человеко-часов, по сравнению с термообработкой. Оставалось узнать, что из них дольше всего прослужит до полного и недопустимого износа. Это требовала многих часов проверки. Почти что до трёх часов он был занят обработкой и обобщением данных экспериментов. А в три - практические занятия со студентами. Потом направился в библиотеку. Руководитель диссертации сказал ему, что по уже имеющимся результатам исследования можно написать статью в отраслевой журнал. Вильям напишет эту статью, автором которой будет его руководитель, а он сам – лишь «соавтором». Так испокон веков повелось в академии. Не он тот порядок установил и не ему его ломать. В своё время и он так будет делать. А пока…
Как ни занят он был, но в восемь часов вечера надо было посетить мероприятие, с наукой ничего общего не имеющее. Коллеги, муж и жена, такие, как он сам, докторанты в металловедение из Германии (а были здесь - по студенческому и аспирантскому обмену) отмечали пятую годовщину своей свадьбы. Они работали в одной отрасли, отношения у них весьма дружеские и не придти было как-то неудобно. Вильям заранее послал им букет роз, и ему оставалось только явиться в их небольшую квартирку лично. Она находилась в университетском жилом комплексе, в трёх домах от такой же квартирки самого Вильяма. Стояла ранняя осень, когда было ещё тепло и листва на деревьях зелена. Дверь квартирки открыта. Из неё лилась тихая неназойливая мелодия, не обычные ритмы, которые здесь почему-то все называли музыкой, а нечто совсем иное, осмысленное, содержательное, обращённое к разуму, а вовсе не к эмоциям. Вильям знал: это называется «классической музыкой» и ему доводилось её слышать. Сам он в школе учил немецкий (так получилось), потом служил в Германии и, учась в университете, естественно, стал специализироваться в немецком. Это позволяло ему читать в подлиннике, без перевода немецкие источники. Ведь у немцев металлургия - одна из самых развитых в мире. И хотя хозяева вечеринки великолепно говорили на английском, Вильям поздравил их на ихнем родном языке, чем им весьма даже польстил. Публика была, в основном, университетская. Но попадались и посторонние, должно быть земляки Иоганна и Эммы, живущие здесь. Среди них заметил он одну особу, которую видел не впервые. Она несколько раз приходила на курсы, которые он (тоже!) вёл и, притом, на разные. Садилась во второй ряд слушала или не слушала, но сидела молча, глядя прямо на него. По списку слушателей, числилась Хельгой Шпрингер. На столе были разложены кое-какие закуски, стояли ещё пара бутылок вина – красное и белое - и неизменное пиво. Тут-то он вспомнил, что с утра ничего не ел. Так уж закрутился, что совсем забыл пойти в студенческий кафетерий перекусить, как он обычно делал. Он раздумывал что бы взять, но эта Хельга его опередила. Она проворно, схватив где-то бумажную тарелку, наложила туда сыра, ветчины, хлеб и овощей. «Мистер Томсон, вот это Вам». И подала пластиковую вилку. Тут только Вильям глянул на неё повнимательней. Ей было, на вид, лет двадцать шесть-двадцать восемь. Росту в ней пять футов с половиной, не больше, но широка в фигуре, отчего казалась ниже, чем была на самом деле. Спереди и сзади она казалась приплюснутой, хотя груди и зад выделялись вполне рельефно. Руки и ноги её, выглядывающие из блузки и короткой юбки, может недостаточно длинны, но и всё же, по-своему красивы, если только пренебречь мускулами, так и поигрывающими на них. Её круглое лицо, с высоким лбом, широким приплюснутым носом, волевым подбородком, прижатыми плоско небольшими ушами, большими серо-голубыми глазами, обрамлённое светлыми коротко остриженными волосами, не было даже и миловидным. Но это было лицо, как лицо, и вовсе не уродливое, и не отталкивающее. Такое, как у всех. Во всём её облике чувствовалась сила, воля и уверенность в себе.
Сама Хельга ничего не ела, а лишь сосала из бутылочки пива, которую она то брала, то ставила на столик. А, вскоре, она подошла к хозяевам, обняла каждого из них и, тепло, по-немецки, пожелав им всего наилучшего, вышла. Вильяму тоже пора было идти, все это понимали, и обошлось без обид. Выйдя, он зашагал по направлению к своему дому. И тут, с одной из многочисленных, повсюду здесь, лавочек, навстречу поднялась тёмная фигура. Это была Хельга. Похоже, она ждала его. И, без всяких предисловий: «Что Вы делаете, ну, скажем, завтра вечером?» «Тоже, что и вчера. Я работаю над диссертацией, читаю лекции и курсы». «А послезавтра?» «Тоже самое». «А в воскресенье?» «Какая разница! У меня нет ни суббот, ни воскресений». «Ну хорошо, а сейчас Вы свободны?» «Сейчас свободен». «Ну тогда пошли к Вам» … Хельга оказалась настоящим кладом для Вильяма. Был он молодой совсем мужчина, двадцати девяти лет от роду, собой недурён, шесть футов росту и развит физически: в школе, армии и университете участвовал во всех почти видах спорта, играл в бейсбол и баскетбол и довольно неплохо. Сейчас, конечно, не до спорта. Единственное у него упражнение – это ходьба по территории университета и прилегающему городку, где он сейчас жил. И, несмотря на всю свою нагрузку, была у него, конечно, потребность, для удовлетворения которой он заводил знакомства с прекрасным противоположным полом. С самого начала, ему категорически не рекомендовали связываться со студентками. Они ведь, могут делать это не из-за горячей любви к нему, а для получения оценок, которые не заслужили никак. Такое, если всплывёт – то скандала не избежать. Да ещё и, с совсем непредсказуемыми последствиями. А кому это надо? Так что, оставались многочисленные работницы университета. Те охотно и быстро вступали с ним в связь и… также быстро отваливали. Конечно, для женщины чисто физическое удовлетворение - это абсолютно обязательно. Без этого нельзя. С этим-то он справлялся. Но одного этого ей недостаточно. Она ведь не только самка, но ещё и человек. И требует, чтобы ей уделяли внимание и с ней проводили время. А этого он позволить себе ну никак не мог. И ему говорили: «Бай-бай». В конце концов, свои отношения с прекрасным полом, он решил отложить до окончания аспирантуры, когда он вернётся к нормальной жизни и у него будет хоть немного времени. Хельга не требовала от него того, что у него не было или чего он не мог ей дать. И хотя, её накачать до оргазма было нелегко и непросто, если случалась осечка, то она не сердилась. По-настоящему, в самом деле, не сердилась. Более того, она всегда тонко чувствовала, когда и что он может и когда и чего нет.
Про себя рассказала скупо. Родители её эмигрировали из Германии и привезли её в США, когда ей было двенадцать. Эмма – её какая-то дальняя родственница. Предки с тех пор, разошлись и живут сейчас в другом конце страны, также, как и младший брат. Сюда приехала учиться в университете по классу бизнеса. Окончила четыре года назад и, с тех работает в крупной корпорации. С чисто немецкой педантичностью, записав на листках бумаги всю его деятельность, она, спустя некоторое время, принесла ему составленное на компьютере расписание. Оказалось, что если это расписание соблюдать строго и пунктуально, то у него выкраивается от сорока минут до часа-двадцати свободного времени. Это время они использовали, первое время, для прогулок по похожему на парк университетскому городку. Затем она занялась его питанием. В самую первую очередь, она набила его холодильник, до этого времени почти совсем пустой, продуктами – хлеб, сыр, творог, яйца, какие-то для Вильяма странные сухая колбаса и сосиски, ветчина, множество овощей, ягод и фруктов. «Нечего в этот донат шоп бегать. Донат – это крахмал, а от крахмала только воротничок стоит. Надо есть что-нибудь более существенное». Принесла кофемолку, перколятор, кофейные зёрна. Показала, как быстро можно утром сварить сосиски или устроить сэндвич, добавить мёд и варенье в творог – и всё это в то самое время, пока набегает кофе. Когда она оставалась у него ночевать, то заставляла его делать это в своём присутствии. Если нет – то он вскоре и сам привык готовить самому себе завтрак. Днём, всё же, приходилось, как прежде, ходить в студенческий кафетерий. Но зато на ужин (или это был поздний обед) она старалась что-нибудь приготовить получше. Куринные, говяжьи или свиные отбивные, жаркое, овощи во всех видах, рагу. Часто готовила рыбу. «В ней фосфор, а тебе нужно, чтобы мозги работали у тебя». Вильям был простым американцем из простой американской семьи, выросший на фастфуде и ничего хорошего в жизни не пробовавшего до самой службы в Германии. Но и там он питался, в основном, в армейской столовой. И поэтому привыкнуть к хорошей еде у него заняло некоторое время. За это время он, как бы преобразился. Стал лучше следить за своим внешним видом, перестал горбиться при ходьбе. Теперь он уставал меньше за день. И хотя приходилось порой здорово поработать на Хельге, это не забирало у него все силы, как это случалось раньше. Вильям не задавался вопросом о своих чувствах к Хельге и как долго это всё будет продолжаться. Ему просто было с ней хорошо, спокойно и удобно.
Между тем, осень вступала в свои права. Становилось прохладно по ночам, и нередко шли дожди. В один из таких хмурых дней, часов около пяти дня, Вильям с Хельгой шли по аллеям университетского городка. Их догнала полицейская машина и остановилась рядом. Стекло опустилась, и Вильям узнал полицейского. Это был Дрью Симсон, студент третьего курса. Как сам Вильям, в своё время, подрабатывал в лаборатории металловедения, чтобы содержать себя, так Дрью подрабатывал в университетской полиции с той же целью. «Вы, мистер Томсон и Ваша дама, вы должны быть очень осторожны. Мы, пока ещё никому не говорим, чтобы избежать паники, но Вам-то сказать можно. Тут завелись какие-то бандюги и они нападают на парочки. Его убивают сразу, её насилуют и тоже убивают. Душат. Так что вы, лучше всего, держитесь мест, где много народу». И он уехал. Это легко сказать - «много народу» - а где его взять. Аллеи в этот час были пустынны. Все были кто где, а в ожидании дождя, вообще попрятались.  За стеной посаженных в сплошной ряд деревьев, проходила дорога и по ней – редкие автомобили. Они повернули назад. И вдруг, земля качнулась под ним и пошла вверх. Падая, Вильям услышал громкий трескучий звуки, один и сразу второй. Его потянули за руку, и он поднялся. Прямо перед ним, лицом вниз лежал какой-то тип, в джинсах, поверх которых одета была рубаха грязно-серого цвета. Рука, которой он шевелил судорожно, была чёрной. В затылке - порядочной величины дыра и из неё пульсирующим потоком текла кровь. Чуть поотдаль лежал другой, тоже ничком. У этого на руке кожа была светлей, но не белой. Одет он был почти также и в его рубашке, на спине, было отверстие, опоясанное красным кружочком. Хельга бросила его руку и стала всматриваться в асфальт вокруг, пока не заметила и не подняла дважды. «Нам нужно уходить отсюда и как можно быстрей». Она опять схватила его за руку и потянула за собой, на ходу пряча свои находки в левый карман куртки. Хлынул дождь. Добрались до поперечной аллеи и повернули влево. Она, чуть ли не рывком перетащила его через дорогу. Тут только Вильям переосмыслил то, что было сфотографировано в его памяти. Ему стало нехорошо. Хельга, внимательно за ним следившая, подвела к урне, где он вырвал. Не давая передышки, она потащила его вперёд, до самой студенческой стоянки. Там подвела его к светло-кремовой ВМW, открыла ключом дверь и втолкнула на пассажирское сиденье.
Куда они ехали, Вильям на то не обращал внимания. Но ехали недолго, не более, чем полчаса. Заехали в гараж и ворота за ними закрылись. Хельга ввела его через внутреннюю дверь в небольшую общую комнату. Они оба промокли до нитки. «Снимай с себя всё!» То же сделала и сама. Облачилась в халат, а другой дала Вильяму. Он оказался ему впору, только малость коротковат. Сунула в руки телефон. «Ты звонишь в деканат и говоришь, что внезапно заболел. Озноб и тошнота. Это ведь правда. А врать не надо». Так он и сделал. Ему охотно поверили – это был первый случай за всё время – и пожелали скорее выздороветь. «А теперь ты должен что-нибудь выпить и покрепче, а то, в самом деле заболеешь. Она достала откуда-то две пузатых рюмки и пузатую же бутылку. Вильяму доводилось в жизни попробовать виски, ром, джин, текилу и, даже, водку. Но это был коньяк – янтарная жидкость с характерным вкусом и запахом. Хельга разлила по чуть-чуть, заставила выпить и выпила сама, смакуя напиток. Потом быстро так соорудила сэндвичи с какой-то очень твёрдой своей колбасой – сервилатом. Они малость поели сэндвичи, и она налила, на этот раз, побольше. Пить Вильям не привык. Учительница в школе говорила, что это очень плохая привычка. Да и некогда ему этим заниматься. Поэтому он сразу же – если надо, то надо – заглотал свою порцию. А Хельга, опять, брала немного коньяка в рот, держала какое-то время, а потом только, проглатывала. Они оба молчали. В доме было тепло: Хельга, сразу же включила отопление. Она повесила куртки сушиться, а всё остальное бросила в сушильную машину – dryer. По телу Вильяма начала разливаться приятная теплота. И острота того, что случилось, если не притупилась, то стала уже не такой ужасной и значительной. Чтобы спросить у Хельги что же произошло, язык как-то не поворачивался. «Я этих тварей сразу же заметила. Ну и всё время следила за ними. Когда подкрались, я была готова. И, всё равно, им удалось всё же, напасть неожиданно. Не успей я нейтрализовать этого паршивого мексиканца, когда он меня за руку схватил, то мы бы с тобой тут не сидели… Как этот ниггер на тебя прыгнул! Прямо как чёрная пантера. Но для него, было уже поздно…». Слово «ниггер» покоробило Вильяма. Учительница говорила им, что эти чёрные - наши братья. Их надо любить и уважать, и не употреблять в отношении их оскорбительных слов. И он вот так и делал. Тем более, что с неграми ему, почти что, иметь дела не приходилось: их было мало в провинциальной школе, где ему пришлось учиться, мало их было там, где он служил и не густо в университете. А в той лаборатории, где прошла его служба и в аспирантуре их вообще не было. Но спорить с Хельгой как-то не было желания. «Как ты за ними следила? Я не видел». «А вот так!» Она показала зеркальце, которое дают у зубного врача после чистки зубов. «Полезная штука. Я ведь про все эти дела раньше слышал, а поэтому приготовилась…».
Хельга сварила по паре этих самых толстых сосисок и кофе. Налила в рюмки и немного в чашки. Теперь крепкий напиток лился легко. Как все непьющие люди, Вильям чувствовал себя пьяным, хоть, на самом деле, он таковым не был. Перебрались в хельгину спальню. Здесь она расстелила постель, стащила с него халат и повесила в стенной шкаф. Тоже самое сделала со своим, и юркнула в постель. Навалившись на его грудь голыми своими грудями, принялась бурно целовать и тормошить его, пока он не сдался. Коньяк сильно задерживает эякуляцию, и пока Вильям кончил, Хельга умудрилась сделать это два раза. Это привело её в неописуемый дикий бешенный восторг. Она обхватила его своими железными руками и ногами и чуть не задавила. Но Вильям уже спал, как бы отключившись от всей этой реальной действительности. После коньяка, Хельги и под шум дождя, он проспал одним духом до шести тридцати, и, когда Хельга разбудила его, не мог сразу понять, что с ним, и где он. Постепенно события вчерашнего вечера вспомнились и были им осознаны. Но остроты переживания и ужаса от происшествия, уже не было. Так же, как и страха от того, что могло с ними случиться, если бы Хельга – а кто же ещё мог это сделать – не убила бы этих подонков. Пока Хельга готовила завтрак, он принял душ и побрился заботливо приготовленным ею для него лезвием. На завтрак были яичница с ветчиной и кофе. Высушенная одежда его была уже аккуратно развешана на спинке стула. Дождь за окном полоскал с прежней силой, и, на то похоже, прекращаться не собирался. Хельга позвонила на работу сказать, что ненадолго задержится. «Заедем к тебе за твоим портфелем, и я подвезу тебя прямо к аудитории. Если у тебя спросят, где был, скажи: у меня. И тут тебе плохо стало. Понял?» Чего уж не понять. Они заехали на минутку на квартиру Вильяма, а потом к месту его первой лекции. А в библиотеке, к нему подошёл Дрью. Теперь он был студентом, но полицейский инстинкт в нём, всё же, не мог никак улетучиться. «Добрый день, мистер Томсон. Скажите, что вы тогда сделали после встречи со мной?» «Немедленно ушли». «Очень правильно сделали. А потом что?» «Поехали к моей подруге домой. Я, видно, что-то не то съел. Меня вдруг стало тошнить и трясти. Такого со мной ещё не было. Пришлось позвонить в деканат. Ни работать, ни, даже домой поехать я не смог. К утру прошло». «Да, Вы и сейчас бледны и круги под глазами. Желаю Вам поскорей поправиться». Больше никто с ним на эту тему не говорил и ни о чём не спрашивал.
А через какое-то время, в университетской газете появилась статья как раз на эту тему. В ней говорилось, что произошли три нападения на территории (кампусе) университета. Жертвами становились уединившиеся парочки. Преступники убивали парня сразу, а затем насиловали и убивали его подругу. А потом были обнаружены трупы двоих. Обоих убили из пистолета в калибре девять миллиметров. Полиция имеет все основания предполагать, что убитые и есть те самые бандиты, какие нападали на студентов. Ведётся следствие. У Вильяма на газеты не хватало времени. Газету показала ему Хельга. Он же, в свою очередь, рассказал о разговоре с Дрью. Хельга подытожила: «Теперь всё ясно. Из-за дождя, время смерти обоих определили на полчаса, а то и сорок минут позже, чем это на самом деле произошло. Их, обнаружили, должно быть, только на следующий день. Теперь, твой студент-полицейский дал свои показания. Да, ты в районе места происшествия был, но будучи предупреждённый, немедленно ушёл. Это он в своё зеркало заднего вида сам мог наблюдать. Теперь звонок. Они немедленно, тогда, определили откуда звонили…». «Как?» «На телефонной станции фиксируется любой и каждый звонок». «И что, они прослушивают наши звонки?» «Нет, не прослушивают. Но фиксируют с какого телефона звонили и куда. И знают адреса нахождения обеих телефонов.  Вот, они и определили, что в момент смерти бандюг или даже раньше, на десять минут, ты находился в двадцати пяти минутах езды от этого места. То есть, у тебя образовалось алиби, и ты был исключён из списка подозреваемых. К тому же, тебя знают, и считают вряд ли способным такое сделать. Однако, на всякий случай, полиция всё должна проверить». «И что, нас никогда не смогут найти?» «Это не совсем так. Вот, допустим, такой сценарий. По нахождению телефона, они знают кто я такая. Проверяют, не числится ли на мне «пистолет в калибре девять миллиметров». Если да, они проверяют этот пистолет и - Vоila! – всё совпадает. Вот и попалась». «А на тебе числится этот пистолет?» «Числится, но не этот. Я не дура. И, опять-таки, у меня алиби…». «А как они могут знать этот пистолет или не этот?» «Это просто. Почти так же, как у вас там, в металлографии. При изготовлении каждого ствола на станке, внутри образуется уникальный микрорельеф от обработки его режущим инструментом. После многих выстрелов, микрорельеф меняется, но всегда, он остаётся уникальным. Если сразу же после происшествия изъять пистолет и отстрелять его, то можно развернуть отпечаток микрорельефа и сравнить его с отпечатком исследуемой пули. Но если из пистолета потом много стреляли, это не работает… А, пока что, мы себя можем условно считать в безопасности».
Вильям не проявил ни малейшего интереса ни к тому, из чего Хельга убила бандитов, ни откуда у неё это. А оружием он вообще не интересовался. В школе, учительница сказала им, все беды в Америке происходят потому, что у людей слишком много оружия. И что даже мысль о том, чтобы иметь оружие – это чуть ли не преступление. Только военные и полиция должны его иметь. Так он и считал. Правда, в армии за ним была закреплена винтовка М-16. К тому же, они изучали пистолет Кольта 1911. Но он же тогда был военным! Стрелять ему довелось не более десяти раз за всю службу. Заполняя анкеты при поступлении в армию, в разделе об образовании, он указал окончание high school и сдаче SAT с хорошими балами. И он мог бы поступить в любой университет. Но его родители, простые люди, со скромной зарплатой, не смогли бы содержать его. И он решил записаться в армию, а потом уже, используя льготы для демобилизованных военнослужащих («ветеранов») – учиться. Как раз нужен был кто-то, в лабораторию, где проверяли износ деталей самолётов и двигателей. Он оказался наиболее подходящим кандидатом и по окончанию солдатского обучения его забрали в лабораторию, где и прошла вся его служба. Там он проявил себя способным и мыслящим техником, чьи знания намного превышали требования к простому лаборанту. Начальник лаборатории, сам доктор металловеденья, стал привлекать его к исследованиям, поручая ему самостоятельно разрабатывать некоторые темы. Дважды он включал его в соавторы статей. А когда срок его службы подходил к концу, Вильям начал искать университет для учёбы и последующей за ней научной деятельности. Так как он всё равно занимался металловеденьем и ему это дело нравилось, то он решил и дальше подвизаться на этом поприще. Этот университет он выбрал по совокупности факторов. Одна из лучших в стране школ металловедения, сравнительно невысокая стоимость обучения и проживания. Приехав, он сразу же обменял свои федеральные права на местные и стал постоянным жителем (резидентом) штата, что его плату за обучение делало минимально возможной. Имея за плечами две статьи и рекомендательное письмо от начальника лаборатории, он сразу же был привлечён к научной работе. Когда он подал на университетскую квартиру, плата за которую была дешевле, чем за общежитие, то он её получил почти сразу. Ему повезло: такая квартира освободилась, и за него ходатайствовал его научный руководитель. Небольшие спальня, общая комната и кухонька – чем плохо? Там и заниматься можно – никто не отвлекает – и подругу, если что, на ночь привести.
Хельга всё это знала. Кое-что Вильям ей рассказал, а частью и сама увидела, ибо была она наблюдательна необыкновенно. Всё чаще и чаще, она стала возить его к себе домой. У неё, сравнительно недалеко от университета, был кондоминимум с двумя спальнями и закрытым гаражом. В общей комнате оборудовала себе уголок в виде передвижного столика и кресла, тоже на колёсиках. Сверху на столике были монитор и клавишная панель, сбоку «башня» от компьютера и на полочке снизу – принтер. Вильям, пока, позволить себе такого ещё не мог. Если ему это надо было, то пользовался компьютером в лаборатории или в библиотеке. Также как, у него никогда не было своего автомобиля. Дома, если что, брал у отца или матери. В армии им был положен автомобиль на двоих. А в университете он ему, попросту, нужен не был: до всюду можно добраться пешком. Ему и ездить-то было некуда, да и незачем. Теперь Хельга нередко усаживала его за руль. «А то навык потеряешь». Навык он не потерял, но попрактиковаться действительно стоило. Как-то вечером, и вроде бы ни к чему, зашёл разговор о преступности. Учительница говорила им в школе, на это есть полиция и она всегда защитит их от любых преступников. Такого мнения он, в основном, и держался. До этого памятного дня, иметь дело с преступлениями и преступниками ему не пришлось. В маленьком городке, где он родился и вырос, и где все друг друга знали, о таких делах никто и не слышал. Разве что мелкое хулиганство и такое же мелкое воровство – и то, и другое от того, что молодёжи абсолютно нечего было делать. В Германии, стране Закона и Порядка, где Polizei изнывали от безделья, он тоже о преступлениях ничего не читал в местных газетах. Тот слой народа, преподававший, учившийся и кормящийся возле университета, он тоже не был склонен к совершению преступлений. «Да, конечно, существует преступность. А нам-то что до того! Пусть полиция этим занимается». «Я тебя правильно поняла? Ты считаешь, что полиция спасёт тебя в нужную минуту?» «Ну, не совсем так, но, в общем-то, да». «И здорово они нас с тобой спасли от этих?» «А как они могли знать, что на нас нападут?» «Во! В этом-то и всё дело. Полиция не может быть в каждой подворотне, прачечной, пустынной аллее. Они узнают о преступлении, когда оно уже совершилось и потерпевшие заявляют об этом. Чаще всего, они находят виновных, и их потом наказывают. Только вот, этим самым потерпевшим - убитым, покалеченным, ограбленным или изнасилованным – стразу же становится от этого легче». «А что же тогда нам делать?» «То, что я сделала: не дать преступлению совершиться. И это могут сделать только мы, потенциальные жертвы преступников. За нас никто это не сделает». «А зачем же тогда полиция?» «И полиция нужна. Самое главное – поддерживать порядок там, где собирается много народу: на улицах, площадях, всяческих сборищах. Если преступление уже совершилось, то найти виновных. Много чего. Нет, без полиции нельзя».
На этом разговор оборвался. Но толи намеренно, толи так получалось, но тема это как-то возникала в разговорах опять и опять. Услышав ещё раз слово «ниггер», высказал Хельге, свою, уже известную читателю точку зрения по этому вопросу. Хельга посмотрела на него и в глазах её была откровенная насмешка. «Скажи, сколько у вас чёрных преподавателей?» «Я не знаю, но есть, должно быть…». «Так я знаю. У вас их всего один. Он читает «Культурное и литературное наследие чёрных американцев», или что-то в таком духе. Ни математики или, там, физики и химии, не говоря уж о квантовой механике и тому подобному, ни один негр не читает. По очень простой причине: ни одного чёрного учёного в этих отраслях нет. Из них считанные единицы подвизаются в медицине, музыко и литературоведении. О да, спорт! И это несправедливо! Люди не могут состязаться с обезьянами: те всегда сильнее, подвижней и ловчее. И сколько среди них шахматных гроссмейстеров? А ни одного! Везде, где требуется голова, а не грубая физическая сила и ловкость, они далеко позади. А где они впереди? Вот сейчас я тебе скажу. Составляя только двенадцать процентов населения, негры ответственны за семьдесят шесть (76) процентов всех преступлений в стране, тридцать два процента всех убийств в стране. Каждый третий негр – преступник и каждый шестой  – получатель Вэлфэра, то есть сидит на нашей с тобой шее. Тут им равных нет. Тебе этого мало? Вэлфэр – это рабство в видоизменённой форме. Раньше, какие-то рабы принадлежали такому-то человеку. И они были его собственностью. А кто хочет терять собственность? Никто. И владелец вынужден был кормить, одевать и давать жильё им, независимо от того, какую пользу на самом деле они ему приносили. Теперь мы, рабы негров-получателей Вэлфэра, уже не принадлежим, конкретно, никому. И им глубоко наплевать, что с нами произойдёт, даже если подохнем от непосильной работы. Это в тысячи раз более несправедливо, чем было то рабство, тогда, до шестидесятых годов девятнадцатого века». «Что мы можем с этим сделать?» «А ничего! Ну, конечно, бороться за отмену Вэлфэра. Но, с моей точки зрения, это бесперспективно, в обозримом будущем, по крайней мере. Америка сейчас, как древний Рим, перед приходом Цезаря. Продажные сенаторы давали плебсу «хлеба и зрелищ», а те за них голосовали. Вот эти самые продажные политики будут всеми силами сопротивляться отмене Вэлфэра. А их ой как много! И те, кто «левые», и «умеренные» и многие «правые». Им это невыгодно, а на нас им наплевать». «Так что же, всё-таки, делать?» «Бить!» «Кого бить?» «Всю эту сволочь!» «Кого, политиков?» «Да нет, их бить бесполезно. Только услугу сделаешь тем, кто на их место влезть хочет. Стараться их переизбрать? Тоже бесполезно. Ты за них не голосовал, я за них не голосовала, а они всё равно там. К тому же, если их бить, это назовут терроризмом, и ты тогда плохим будешь. Преступников надо бить!» «Чёрных, что ли?» «Ну почему же только чёрных. Зелёных, розовых – любых. Преступники - не люди. А поэтому, они не могут иметь ни расы, ни национальности. Как они смотрятся, и какого цвета их шкура – безразлично! И тогда продажным политикам не на кого будет опереться».
«Что ты имеешь в виду?» «Преступники нужны этим политикам, чтобы держать людей в страхе, подальше от мысли что им нужны совсем иные «слуги народа». И для «нашей же безопасности», и под видом «борьбы с преступностью» у нас забирают наши права, данные нам самим Господом Богом и Конституцией. Возьми такого! Он строг к тем, кто дерзнул себя защищать и очень милостив к тем, кто грабит, убивает, насилует. Он всегда против смертной казни и за наказание тем, у кого есть оружие. Ладно, я понимаю, тебе не до этого. Ты сейчас углублён в свою диссертацию. Но, рано или поздно, тебе придётся окунуться в ту реальную, что вокруг тебя, действительность, и, я боюсь, ты к этому совсем не подготовлен». «Но я буду жить в университетском городке. Тут ничего такого не происходит…». «Так уж не происходит, а? К тому же придётся ездить в командировки, в отпуск, к родителям, в метрополис. А там, уже университетский городок кончается и начинается повседневная жизнь, которой все тут живут. Нет, дорогой мой, от действительности нигде не отсидишься. Разве что в тюрьме или в сумасшедшем доме. Но нас ни там, ни там пока нету. Мы в этом реальном мире. А в мире том, к сожалению, присутствуют и политики, и их преступники. Нужно воспринимать это так, как оно на самом деле есть и как-то реагировать, и как-то действовать…». Вильям - учёный, и весь его образ мыслей тёк в пределах научного типа мышления: получение информации, её обработка и анализ, а затем - выводы. Это, конечно же, будет упрощение и преувеличение, но, в основном, он привык мыслить именно так. А поэтому, выслушав и переварив сказанное Хельгой, он предложил, нет, вернее сказать, предположил. «А что если бы честные люди, ну те, что работают, платят налоги и никого не трогают, что если бы они создали какие-нибудь, я не знаю, партии, движения, комитеты, группы, в конце концов, давать отпор этой нечисти?» «О, тогда все эти проблемы станут центром внимания для всего общества. И поневоле, власть имущим придётся как-то на это реагировать. И на многие вопросы ответить». Она посмотрела на него испытытывающе. «Случись так, узнав про одну такую группу, присоединился ли бы ты к ней?» «Я не знаю, но скорее всего, да».
Постепенно, Хельга стала знакомить его со своими друзьями. Время для таких встреч она выкраивала за счёт чёткого расписания, а то и просто помогала ему в систематизации данных и в исследованиях – во всём, где её знания и опыт позволяли ей это делать. Она даже сумела разработать концепт автоматической линии для накатки шестерён. Когда Вильям показал эту разработку руководителю темы, тому она очень понравилась, и он предложил включить её в диссертацию. Пусть нечасто, но, по разному поводу, она приглашала и знакомила Вильяма с людьми своего круга, разделяющих её взгляды и мировоззрение. Иногда собирались у неё по десять-двенадцать человек, но из всех их наиболее всего постоянными были Линда, Аллен и Даниель – они составляли, как бы, группу. Тесно связанный с ними, и, в тоже время, отдельно, сам по себе, был Анатоль, как они его звали, человек намного старше любого из них. Вильяму бросился в глаза его странный акцент. «Это русский, а вернее, еврей, иммигрант из России». «А нам, наша учительница сказала, что вы, немцы, ненавидите евреев и, поэтому, убили шесть миллионов их…». Хельга засмеялась. «Ваша учительница была, просто-напросто, левой дурой и невежественной, ещё в добавок ко всему. Правда, противоположна всему тому, что она вам сказала. Немцы, как раз, к евреям относятся гораздо лучше, чем австрийцы, французы или англичане. И уж куда лучше, чем арабы или славяне. Шесть миллионов евреев и много ещё миллионов других убили не немцы и не русские, а коммунистическая идеология…». «Как? В Германии тогда были у власти фашисты!» «И этот вам учительница сказала?» «Да». «А она не говорила о «справедливом распределении богатств»?» «Да. А откуда ты знаешь?» «Так вот, у власти в Германии тогда были не «фашисты», а нацисты, такие же коммунисты, как русские большевики. И лидер большевиков Ленин и его последователь Гитлер – все они начинали со «справедливого распределения богатств». А чем кончили – ты знаешь. И во всех бедах у нас, в Америке виновато не оружие, а такие вот левые, как твоя учительница. Это они преуспели в «перераспределении богатств»: отнимают у тяжелоработющих людей и содержат паразитов. А так как пособия не хватает на табак, алкоголь и наркотики, то они грабят, то, что не успело отнять государство и при этом легко убивают, ибо «жаждут крови и жаждут мяса». Вот в этом всё зло в Америке». Она помолчала. А затем разговор перешёл на другие темы.
  Линда была на верхнем пределе среднего роста, тонка, смугла и черноволоса. Её лицо, свидетельствовало о непринадлежности полностью или частично к белой расе, но было вовсе даже с правильными чертами, если не считать слегка раскосых глаз, выдававших её, скажем, экзотическое происхождение, без этих пухлых губ и «крыльчатого» носа, характерных для в изобилии водящихся здесь туземцев и островитян. Всё оно выражало решительность и, как Вильяму, может быть показалось, какую-то злость и неудовлетворённость чем-то. Она была немногословна и говорила только по делу, никогда не болтала просто так. Волосы у неё, как у Хельги, всегда коротко пострижены. На ней непременно были штаны в обтяжку, выявляющие длинные, тонкие и весьма далёкие от стройности ноги, и рубашка на выпуск, доходящая чуть ли не до половины бедра. Аллен представлял собой высокого мужика спортивного вида с загорелым лицом с чертами типичного белого американца со спортивного типа стрижкой. Он одевал, в большинстве случаев, джинсы и такую же рубашку, как Линда и Хельга. «Форма у них, чтолича, такая?» Смысл в таком стиле одежды он поймёт позже. И только один Даниель не придерживался этого фасона. Его можно было назвать длинным. Не высоким, а именно, длинным, ибо был он тощ, смотрелся хлюпиком, а круглое белое лицо казалось через чур уж изнеженным. Этот рубашку на выпуск не носил. Анатоль «в теле», но ни жирным, ни полным назвать его никак нельзя было. Седые волосы его острижены ни коротко, ни длинно, нормально. Черты лица у него выдавали его национальность только тем, кто тонко в этом разбирался. Для американцев и всех остальных, он смотрелся, как один из них. И к его акценту надо было привыкнуть. Сделать это было легко и вскоре Вильям стал понимать всё, что тот ему говорил. К Хельге приходили и другие, но эта четвёрка была как бы постоянной. У Вильяма как раз приближался день рождения и по этому поводу Хельга решила в ближайшее к этому дню воскресенье устроить для него «партию», на которую пригласила нашу четвёрку. Касательно его сотрудников, то они уже давно привыкли к тому, что на «партии» у Вильяма просто нет ни денег, ни времени, а по сему, его поздравляли на работе открытками и, обычно, мелкими подарками. Вильяма поразило, как мероприятие сиё было так подробно обсуждено и спланировано. Линда, например, взялась забрать из дому и доставить обратно остальных, дабы те могли «расслабиться». Сама она ничего и капли в рот не брала. Куда и почему – в подробности она не вдавалась. Анатоль привезёт коньяк, Аллен – виски. Хельга готовит обед. У неё на, всякий случай, тоже найдётся коньяк, водка, вино и пиво. Когда Вильям попробовал запротестовать – а что мне? – ответ был: дойдёт и до тебя очередь в своё время.
Все собрались в назначенное время. Хельга поставила на столик салаты, закуски в виде сыра, колбасы и ветчины, нарезанных на ломти удобные к употреблению, овощи – палочки из сельдерея и морковки, кружочки огурцов и помидоров. Отбивные, заранее приготовленные, лишь ждали своего часа. Пиво, белое вино и безалкогольные напитки находились в ящике со льдом. Отдельно лежали перевязанные лентой пакеты – подарки. Словом, всё честь по чести. Хельга налила себе и Вильяму по чуть-чуть коньяку в пузатые рюмки. Анатоль заполнил такую же рюмку до половины. Аллен набрал в стакан льда, покрыл его виски и добавил содовой до края стакана. Даниель взял бутылочку пива. Оно было немецким, и пробка не откручивалось. Но у Хельги открывалка была под рукой. И только Линда набрала в свой стакан сэвенапа. Все дружно поздравили Вильяма с днём рождения. Пригубили из своих стаканов и только Анатоль отпил с половину. Дальше пошло, как на любой американской «партии». Каждый набрал себе, что хотел и уселся с этим, где мог. Хельга разожгла в небольшом своём дворике (патио) гриль и положила на решётку куски мяса. Но, в отличии от типичной американской «партии» тут не было разговоров. В основном, молчали, лишь изредка перебрасываясь короткими фразами, из которых Вильям мало что понял. Или им не о чём говорить, или же они, как-то умудрялись понимать друг друга без слов. Все потихоньку потягивали из своей посуды и только Анатоль, закончив содержимое своей рюмки, налил себе ещё столько же. Уловив удивлённый взгляд Вильяма, пояснил: «У нас, ну откуда я, привыкли пить чайными стаканами. Поэтому-то я могу выпить много и не быть особенно пьяным. Я этим не горжусь и не хвастаюсь, но так уж оно и есть. Не добавить, не убавить». Он действительно за вечер выпил где-то с полбутылки коньяка и «не был особенно пьяным». Поспели, тем временем, отбивные. Сели в общей комнате, где был обеденный стол. Там уже Хельга расставила тарелки, ложки, ножи и вилки. Перенесла со столика салаты. Все стали, как-то без внимания, есть. И вообще, вся обстановка стала казаться Вильяму какой-то странной и иррациональной, вроде как у Эдгара По или Рэя Брэдбери, каких он, впрочем, никогда не нашёл времени прочесть. Чтобы справиться с этим ощущением или, во всяком случае сгладить его, он налил себе ещё полрюмки. Это, в какой-то степени, помогло. Не спеша, закончили и с отбивными. Линда сделала знак рукой. Хельга пошла в свою спальню вынесла какую-то коробку, обёрнутую подарочной бумагой и лентой, и протянула её Вильяму. Тот неумело стал пытаться открыть обёртку. Тогда Аллен достал из-под рубашки складной нож, открыл его и протянул ему. Нож был острый, с лезвием дюйма четыре, при открытии его ставящееся на защёлку. Вильям снял ленту, осторожно вспорол соединения обёртки, снял её, вытащил синюю коробку и открыл. Там был большой пистолет. На вооружении таких не было, и он показался Вильяму странным. Но не окружающим. Те, видать, хорошо были осведомлены в этом вопросе и среди них пронёсся негромкий возглас восхищения. «Вы не думайте. Я взяла его по своим каналам и, поверьте мне, обошлось гораздо меньше, чем вы можете подумать».
Другие подарки были не менее странными. Линда подарила нож с нескладным лезвием пять-шесть дюймов длиной. И опять тот же негромкий возглас одобрения. В уголках раскосых глаз Линды появилось довольное выражение. И в ножах Вильям понимал мало. Тут ясно лишь одно: нож очень острый. Даниэль тоже подарил нож. Этот был складной, с защёлкивающимся лезвиям, но не такой, как у Аллена. На рукоятке не имелось накладок и была клипса. Весь нож из нержавеющей стали, клинок клинообразный, длиной около четырёх дюймов. Спереди он частью был прямым, в задней части – зубчатым. Странно как-то. От Аллена же Вильям получил небольшой совсем фонарик. Этот последний, как и складной нож, был дружно одобрен. Как-то Вильям понимал: не только пистолет, но и остальные вещи были недешёвы. За что ему это? Ну ничего, вот он закончит, начнёт зарабатывать и в долгу не останется. Последним, Анатоль протянул ему коробочку со словами: «А по нашему обычаю, подарки открывают, когда никто не видит». На растерянный взгляд Вильяма был дружный ответ: «Ну что ж, раз обычай, то его надо уважать», хотя он был уверен, они знают, что в коробочке. И только он, Вильям, не имел об этом ни малейшего понятия. Коробочка была не тяжела, но и нелегка. На этом ещё процесс дарения не закончился. Узнав, что у Вильяма нет компьютера (как так!?), Линда заявила: она, в скором времени будет менять компьютера (?) и может предоставить ему один такой. Вполне работающий, для неё устаревший, но для нужд Вильяма очень даже подойдёт. Хельга подала торт и кофе. Пропели обычное «Happy birthday to you», Вильям задул число «30», Хельгой из свечей выставленное, съели по кусочку торта, допили кофе, и Линда повезла всех домой. Они с Хельгой остались наедине. «Теперь можешь открыть свой подарок» - улыбнувшись, сказала Хельга, протянув ему его новый нож. В свёртке оказалось две коробочки. На одной, маленькой красной, было написано, что это патроны двадцать пятого калибра. На второй, чуть побольше и синей – «Бауэр, 25 кал». В ней оказался крохотный совсем пистолетик, которого Хельга тут же определила, как «Бэби Браунинг». Вильям вспомнил, как при поступлении в университет, он подписал, в числе прочих, условие не приносить на университетскую территорию никакого оружия. Тогда ему было безразлично, но сейчас… Хельга подтвердила: все университеты и все колледжи запрещают оружие (делая студентов и работников беззащитными от любого, кому на эти запреты наплевать). Поэтому, она, пока, будет хранить у себя большие пистолет и нож. А что касается складного ножа и пистолетика, то пусть он сам решает. Но она считает, что если никому не говорить, то ничего страшного, если эти предметы полежат у него в ящике стола, и под замком. Пистолетик притягивал Вильяма, как магнитом. Он был такой славный. И Хельга пообещала ему в ближайшее время организовать поездку в тир, где он сможет обновить свои подарки. А пока, они пошли в спальню. День кончился чудесным соиитием, оставивших обоих очень даже довольными друг другом.
Вскоре, Хельга, действительно, устроила поездку в тир. Ещё в армии, когда приходилось стрелять, Вильям проявил себя. Инструктор даже предложил ему присоединиться к команде стрелков, защищающих честь ихнего подразделения. Но он был так увлечён работой в своей лаборатории, что всё остальное его не интересовало. Хельга взяла с собой длинноствольный револьвер и знакомый Вильяму сорок пятый кольт. «Большой» пистолет оказался спортивным мелкокалиберным системы Вальтер. Вот из него, с первого же раза, Вильям сделал в мишени сплошную дырку, правда, не в центре. Хельга, глянув в бинокль, воскликнула: «Да у тебя ведь, прямо-таки талант к стрельбе!» «Да», - скромно признался Вильям. Она объяснила Вильяму в чём его ошибка и на этот раз все пули были в самом центре. Сама Хельга стреляла, может, не так хорошо, как Вильям, но довольно неплохо. Причём, она ложила вытянутую руку свою на прилавок, потом плавно, но быстро поднимала её и в конце подъёма раздавался выстрел. Она пояснила: «Я этим занимаюсь не для того, чтобы бумагу дырявить…». Они постреляли всё, что было ещё, и, наконец, дошла очередь до браунинга. Тут Вильяма постигло разочарование. И не только потому, что стрелять из него было неловко, особенно из больших его рук. Пробоины «разбрелись», несмотря на все его старания, по всему яблоку мишени, а одна выскочила даже в «молоко». Хельга утешила его. «Эта штука вообще рассчитана на дистанцию не более семи ярдов. Я сама удивляюсь. Четыре дюйма – это даже для крупноразмерного пистолета неплохо на двадцать пять ярдов. И что он ни разу не отказал. Эти пистолетики очень чувствительны к боеприпасам. Анатоль, видать, такие патроны подобрал, с которыми пистолетик работает безотказно. Он в этих делах понимает. Держись их». Вернувшись к Хельге, они почистили всё оружие. Для этой цели у неё в гараже имелся столик на колёсиках, с ящиками, где хранилось все необходимые принадлежности. В спальне, спрятанный в стенном шкафу, стоял массивный сейф. Хельга открыла его и показала ему своё оружие. Помимо того, что Хельга взяла с собой в тир, там были ещё несколько револьверов и пистолетов, винтовка военного типа, но такой в армии он не видел, винтовка поменьше спортивного вида и короткоствольное ружьё. Такого типа, как у полицейских. «Посмотри это». И она передала ему совсем уже странный пистолет. Он был невелик, но нелёгок. Впереди рукоятки имелся рычаг. «Вот не из этого, но из такого же…». Вильям не обратил внимания на то, что кроме сорок пятого кольта и ружья, всё оружие у Хельги было немецкого производства. Она же, благоразумно, не стала забивать ему голову техническими подробностями, в данный момент, совсем не нужными.
Однажды, в воскресенье, когда он усиленно работал дома, появилась Хельга. Он почти сразу же дал ей ключ от своей квартиры, и она могла заходить сюда в любое время, даже если его не было дома. «Ты должен помочь мне». Вильяму была отведена стояночная площадка с номером его квартиры, и Хельга по праву занимала её, когда приезжала. В багажнике её ВМW находились элементы компьютерной системы, в описуемые времена, тяжёлые и громоздкие. Линда своё обещание выполнили. Они перенесли всё в квартирку, и сложили пока на полу, ибо другого места не нашлось. «Я сейчас. Ты работай, работай. Недолго уже осталось». Через минут пятьдесят, она вернулась, таща за собой какой-то ящик. Ящик был нелёгкий, но и Хельга не слабой. Положив ящик на пол, она вспорола его таким же складным ножом, как был теперь у Вильяма. Сходила к себе в машину, принесла сумку с инструментами, какую-то полку и к ней какие-то металлические штучки. Изучив вынутую из ящика бумагу, она стала доставать, один за другим элементы и собирать из них столик на колёсиках. Вынув из сумки электродрель, она ловко присобачила к столику боковую полочку. На нижнюю полку столика стал компьютер, на верхнюю – монитор, а на выдвижной полке разместились клавишная панель и, как Вильям его называл, «Микки-Маус». Приставная полка пошла для принтера. Она посоединяла кабелями все приборы, подключила их к «полосе» со множеством розеток в ней, а саму полосу – к сети. И вот у Вильяма появилась передвижная компьютерная станция, которую он мог разместить, где ему было удобно. Хельга включила машину и начала что-то на ней делать. «Тут от старых владельцев осталось много чего, тебе не нужного. Я это удалю. Да и память освободится». Так как компьютер был знакомого ему типа, Вильям мог начать им пользоваться сразу же, не тратя времени на обучение. Компьютер был необыкновенно удобен для той работы, которую ему приходилось делать. Словарный процессор позволял писать текстовый материал и формулы, и, даже, вставлять графики. Система проверки орфографии и грамматики исправляла ошибки, которые, впрочем, он ни разу не делал. Если надо что-то изменить, переделать или добавить – пожалуйста. И, самое главное, в библиотеке или в лаборатории компьютер мог оказаться занятым, и приходилось, теряя драгоценное время, ждать. Теперь он экономил время. Работа быстро продвигалась к завершению. И хотя накатка не всегда могла заменить поверхностную закалку, её можно было применять для изготовления большинства деталей, в частности, для внутренней поверхности гидро и пневмо цилиндров общего назначения. Хельга помогала как могла, перечерчивая графики в компьютер (этим она занималась на работе), делая таблицы и всё остальное, что не требовало особых знаний, но требовало больших затрат времени. Конец или, точнее, финиш был уже на виду и это придавало силы, как уставшему участнику марафона на последнем этапе гонки. Хельга всё же-таки умудрялась выкроить время для всего и, даже, для концертов классической музыки. Не часто, но регулярно, к ним наезжали знаменитые и, не такие уж знаменитые, музыкальные коллективы и тогда музыкальный факультет устраивал в своём зале концерты. Раньше Вильям даже не знал об этом, но Хельга не пропускала из них ни одного и тащила с собой Вильяма. Как для большинства американцев, классическая музыка звучала для Вильяма дико. Но постепенно, он, нет, не понял и полюбил эту музыку, но просто привык к ней, так же, как и к хельгиной еде.
К маю диссертация Вильяма была уже выпечатана. После многочисленных проверок и исправлений, внесённых руководителями и референтами, текст был утверждён, и вся работа передана в университетскую типографию для её публикации в размере нескольких десятков экземпляров. Из этих, три поступят в университетскую библиотеку, пять получит сам Вильям и они станут авторскими экземплярами, а один – даже, будет послан в библиотеку конгресса и там получит номер этой библиотеки. С остальными все желающие смогут познакомиться на защите. После этого, он может взять часть из них для раздачи друзьям и знакомым. А пока что у него, впервые за долгие годы, образовалось свободное время, когда не надо было ничего делать, совершено ничего! Он сам не мог в это поверить. Хельга же, как всегда, не растерялась и тут же взяла на работе отпуск. Она повезла Вильяма в небольшой курорт на берегу горного озера, окружённого лесом, в основном, хвойным. Они поселились в гостинице, в номере с видом на озеро. В курортном посёлочке были магазины и рестораны. Всё что человеку может быть надо. Спали до девяти, пили, в меру, но вдоволь, пиво, вино и коньяк. Раз, взяли лодку и совершили прогулку по озеру. Но чаще всего, уходили надолго в лес в горах. Народу в эту пору было немного: лыжный сезон уже кончился, а летний ещё не наступил. Было прохладно и они одевались в джинсы и тёплые куртки. С собой Хельга брала небольшой рюкзачок, где у неё были фляги с водой, перекусочные батончики с орехами, набор первой помощи и всякие мелочи, например, запасные носки: мало ли чего может случиться. Как-то, зайдя в безлюдное глухое место, она остановилась. Из рюкзачка была извлечена и установлена между побегами ствола дерева, с помощью шнура и прищепок, мишень. Оттуда же появилась пачка патронов. Затем из-под куртки появился этот самый странный пистолет с рычагом спереди рукоятки. «Я хочу, чтобы ты пострелял из него». Она вытащила из магазина и ствола пистолета те патроны, что там были и зарядила его патронами из пачки. «Эти – для дела, а те – для тренировки». Она объяснила, как прижать рычаг, чтобы пистолет стрелял. Вильям выпустил с четыре десятка или больше пуль, до тех пор, пока не освоился полностью с этим странным пистолетом. Бил он исключительно точно. Они собрали все гильзы, и она сложила их в плотный бумажный мешок. Туда же пошла изорванная на куски мишень. Мешочек этот она выбросила в мусорную урну у входа в магазин, куда они зашли купить кое-какие продукты. В номере была миниатюрная по своим размерам кухонька и Хельга готовила там завтраки и ужины. Обедали они в ресторане.
Через неделю отдых начал надоедать, и они вернулись домой. Вильям справился у себя на кафедре – делать было совершенно нечего: у студентов весенние каникулы, читать некому, а исследование завершено. А тут, как раз, вечером, когда они оба сидели у Хельги, на огонёк, заглянула Линда. Узнав ситуацию, она предложила: «Давайте-ка, завтра с утра поедем в одно место – заповедник. И красивые места посмотрим, и потренируемся». В чём, она не уточнила, но Хельга ни о чём не спросила. «А как же на работе?» Хельга с Линдой переглянулись, и как-то странно улыбнулись. «На работе завтра без меня обойдутся. Если что – позвонят». Как, в какое место? Ведь они будут в заповеднике. Ладно, увидим. С вечера Хельга уложила в сумку еду, верёвку, перчатки, какие-то ещё мелочи, в том числе, пластиковые завязки, типа тех, что применяются для связывания пучка проводов. Эта штука затягивается в одном направлении и отпустить её нельзя, только разрезать. В карман сумки она положила пару пачек патронов и, уже знакомый ему, пистолет в какой-то кобуре. Утром приехала Линда на такой же ВМW, как у Хельги. Она посадила Хельгу за руль, а Вильям сел сзади. Внутри машина оказалась совсем иной. Тут был телефон – редкое в те времена удобство. Теперь стало понятно, куда звонить. А ещё было радио, которое она время от времени включала, слушала и выключала опять. Шли по этому радио странные разговоры о каких-то улицах и автомобилях. Ехали по трём фривэям, пока Линда не скомандовала выйти на узкое шоссе. Заехали в лес и стали сворачивать на всё более и более узкие дороги, пока не оказались на грунтовой со всего одной колеёй. Время от времени попадались полянки, на которых можно было разъехаться или развернуться. Места действительно были красивы. Стояли деревья с высокими кронами, под сенью которых уютно разместились всякие кустарники. Успела уже распуститься сочная яркая зелень. Пели птицы. Вдруг, из одной таких вот полянок выскочил фургон, преградив им дорогу. На борту его было написано название заповедника. Хельга затормозила и поставила ручку на «Park». Не сразу, а спустя некоторое время, из-за руля фургона вылез чёрный амбал в какой-то зелёной форме. «Вы не имеете права здесь находиться. Вы нарушаете тут покой диких животных. И вообще, это служебная дорога. Следуйте за нами. Приедем в контору, и там разберутся». Хельга с Линдой переглянулись. «ОК», - сказала Хельга. У Вильяма мгновенно вспыхнуло подозрение. Дороги такого типа к никаким конторам не ведут. Да и сам амбал выглядел как-то странно. Морда у него была абсолютно отрешённой и, в тоже самое время, какой-то неестественно возбуждённой. Вильям никогда в своей жизни не имел дел с наркоманами, но ему было ясно: он на какой-то гадости, кокаине, героине или чего-то ещё. А его пистолет лежал в багажнике. Что делать? Но лица обоих женщин хранили железное спокойствие. Все молчали.
Ехали так минут сорок и, наконец, въехали на поляну, поросшую кое-какими деревьями. Дальше ехать было некуда: за поляной был обрыв. Фургон остановился. Хельга тоже, футов в сорока от фургона и опустила окна вниз. Из машины вылез всё тот же амбал и ещё двое таких же, тоже немаленьких, но поменьше, одетых в такую же форму. Они неспеша направились к ВМW. Амбал зашёл с линдиной стороны, один их его дружков приблизился к Хельге, а второй стал чуть позади амбала. «Выходите из машины». Линда с Хельгой не двинулись с места. «Да в конце концов, вылезешь, сука!» И он протянул свою клешню к линдиной руке. Прозвучали три выстрела – два сухих, резких и один гулкий. Амбал глыбой рухнул возле двери машины. Двое остальных лежали поотдаль. «Выйди и оттащи эту падлу от двери!» Что он и сделал. Тогда Хельга с Линдой вышли. И хотя он понимал, по-другому нельзя было, но Вильям был шокирован: опять на его глазах кого-то убили. Линда заметила. «Надеюсь, ты понимаешь, что они собирались с нами сделать? Вот, допустим, сделали. Потом бы их искали, а может и нет. А если и нашли бы, то мурыжили лет пять, потом дали срок и вскоре выпустили. А так, они больше никому зла не сделают». Произнеся такую длинную для неё речь, она помолчала, потом добавила: «Нужно, как можно скорей съёбываться отсюда». Завела фургон, подъехала к обрыву задним ходом, остановив машину на самом краю, оставила её там с работающим двигателем. Вильям был поражён её хладнокровием: до края обрыва оставался всего с фут. С жутким трудом им удалось подтащить амбала к двери фургона, поднять и усадить за руль, застегнув ремнём. Два остальных были уже полегче. Их усадили на заднее сиденье. Линда открыла крышку, бросила что-то в бензобак и закрыла её. Потом, вскочив на подножку фургона, просунула на тормоз свою тонкую длинную ногу, включила «Reverse» и проворно соскочила, захлопнув за собой дверь. Фургон пополз назад и сразу же полетел в пропасть. Стоя на самом краю обрыва, они видели, как большая тяжёлая машина летит вниз, подскакивая, словно мячик, на уступах. «Вот видишь, парни накокаинились, стали сдавать назад и съехали в пропасть». Сверкнул оранжевый огонь и быстро охватил машину. Долетев до дна, она продолжала гореть коптящим пламенем. «Ты видишь это?» Линда указала на искорёженные остовы двух легковых машин внизу. «А наша была бы третьей, с нашими косточками в ней. Так что кончай переживать!» Стены ущелья как бы изгибались вовнутрь и увидеть дно можно было лишь с того края, на котором они стояли. С воздуха или противоположной стороны этого было сделать нельзя. Так что, обнаружить на дне останки машин и погибших, могли только туристы (которых сюда не пускают) или другие работники заповедника, коль им взбредёт в голову мысль заглянуть сюда.
Линда с Хельгой нашли все три гильзы и даже девятимиллиметровую пулю хельгинова пистолета, пробившую бандита слева. Линда извлекла из багажника небольшой компрессор для подкачки шин и включила его в гнездо прикуривателя. Наконечник шланги компрессора соединила с каким-то ниппелем на дне машины. Через какое-то время Вильям с удивлением увидел: машина подымается. Когда колёса оторвались от грунта, она легко развернула всю её на все сто восемьдесят градусов. Ну и машина же у неё была! Линда отсоединила и спрятала компрессор, выпустила воздух и села за руль.  «Понеслись!» Ехала она быстро, но осторожно: нехватало ещё застрять здесь. Минут, примерно, эдак, через сорок, они выехали на первую из заасфальтированных дорог. Они нигде никого не встретили, и эта дорога тоже была пустынна. Линда придавила педаль газа. Прежде чем въехать на шоссе, Линда остановилась и сделала это только, когда там не было ни одной машины: никто не должен видеть их, выезжающих из заповедника. Вскоре они были уже на фривее. Линда, казалось, знала везде, где что. Завезла их в ресторан. «Я угощаю!» - грозно предупредила она. Они взяли «стейк и лобстер», которые значились «специальными», то есть со скидкой, в меню. Видя, что у Вильяма особого аппетита не наблюдается, Линда заказала ему «двойную водку» (сто грамм на наши деньги). Пока заказ готовился, они по очереди сходили в туалет, где тщательно помыли руки, словно стараясь с них смыть сегодняшнее происшествие. Водка помогла, и Вильям кое-как поел. Да и острота происшествия притупилась. В конце-то концов, они ведь не собирались никого убивать. Если бы те их не трогали, то ничего с ними и не произошло бы. Ещё ему пришла в головы мысль. Преступники, особенно насильники, стараются затащить своих жертв в укромное место, чтобы без свидетелей. Чтобы их не нашли. А если жертвы оказываются такими, как Линда и Хельга, то тогда трудно будет найти тех, кто их самих ликвидировал. Интересно. Сами себя в западню и загнали. И ещё, если бы хотябы одна из десяти жертв преступлений убила бы напавшего на неё негодяя, то преступлений бы не было. Эти подлые и трусливые скоты хотят торжествовать над беззащитными жертвами, получить пулю в их планы не входят. И последнее: лучше всего, конечно, не иметь оружия и, тем более, не носить его. Но уж коль скоро ты его имеешь, то оно тогда, должно быть под рукой. Иначе какой смысл? Этой выкладкой он поделился с Хельгой, и она её одобрила. Но об этом чуть попозже.
Линда довезла их до хельгиного кондоминимума, подождала, пока они возьмут сумку из багажника, коротко попрощалась и укатила. У себя, Хельга налила по почти полной рюмке коньяка и, отхлёбывая по чуть-чуть, начала беседу. «Понимаешь, и в первом случае, и в этот раз, даже юридически, мы никакого преступления не совершили. Это было самообороной в самом чистом виде, а самооборона нигде не наказывается (разве что в Англии). В принципе, мы могли бы вызвать полицию и, скорее всего, за то, что убили, нам ничего не было. Но! Как тут говорят, «дьявол в мелочах (devil in details)». «Мелочи» - ношение оружия без разрешения и ношение его на территории университета или заповедника. Это уже грозит тюрьмой. Но и это ещё не всё. Попадётся левый прокурор и начнётся. Почему не убежали, почему не вызвали полицию? Почему не навели на преступников оружия и не держали их до приезда полиции. И всё в таком духе. Чушь, да? Я таких случаев десятки знаю. Дальше, сегодня мы поступили, в этом случае, единственно правильным образом. Понимаешь, один из них мог сбежать. Могли пристрелить его, но могли и нет. И тогда нам хона! Они же, канальи, там каждый квадратный дюйм знают. И, скорее всего, по территории размещены служебные телефоны. Вот сдуру бы и вызвал полицию, не подумав, что там внизу их жертвы лежат. А, может, надеясь на убитых всё свалить. Нам это неважно. А важно то, что нам не удалось бы уйти. Их могут найти сегодня или через несколько лет. Но, надеюсь, они так поджарились, что причину смерти определить нелегко будет, если вообще возможно. Думаю, и в этот раз мы с крючка соскочим». Услышав уже известный читателю постулат, она заметила удовлетворённо: «Наконец-то до тебя дошло это!» Хельга достала пистолет из кармана сумки и положила его в сейф со словами: «Отныне он закрепляется за тобою. И будет у тебя, когда надо и сколько надо». Потом вынула из сейфа «бэби браунинг» и патроны к нему. «Ты как хочешь, но я советую взять его и держать у себя. У тебя, надеюсь, найдётся запираемый ящик. Держи там его незаряженным, а заряжай только в том случае, когда берёшь с собой. На лекции его не бери, он тебе там не нужен. А вот идёшь куда вечером, или едешь, как мы сегодня, тогда и бери. Это не бесполезная штука. Внезапно выхватил и с близкого расстояния в глаз или в глотку. И он для тебя больше не опасен». Вильям взял коробочки с пистолетиком и патронами и положил в коричневый мешок из супермаркета – ничего другого у него при себе не было.
У студентов кончились каникулы, а у Хельги – отпуск. Вильям стал читать лекции и вести лабораторные. На это уходило меньше чем полдня. Потом заглядывал к себе на кафедру: нет ли чего нового. Пока не было. В студенческий кафетерий он теперь наведывался редко. Чаще всего шёл домой, где его ждал приготовленный Хельгой ланч. Только разогреть, если надо. А потом что? Если требовалось, проверял и правил конспекты лекций. И на это, времени много не уходило. Тогда он доставал пистолетик. Убеждался (в который раз), что он не заряжен: тут в этих местах, выстрел никогда не раздавался. Надо было выхватить его, как можно быстрее, на ходу оттянуть и отпустить затворчик и нажать на спуск. Потом, со взведённым ударником, успеть сбросить предохранитель. Носить пистолетик, в основном, предполагалось в кобурке за поясом. Если одеть рубашку навыпуск, то его совсем не видно. Теперь он понял почему все участники хельгиного, если так можно выразиться, «кружка», ходят именно в таких рубахах. У них у всех спрятаны под ними пистолеты. Он понимал: даже и за пределами университетской территории нельзя носить оружие без какого-то разрешения, а у Хельги и у Линды вряд ли это разрешение имеется. Когда он поделился этим соображением с Хельгой та ответила просто: «Да, у нас никакого разрешения нет. Мы рискуем. Но, пусть нас лучше судят двенадцать, чем несут шестеро!» Самому Вильяму необходимость ходить с оружием, пока ещё не наступила. Тренировка с пистолетиком занимала не более пятнадцати минут. Следом шло «оружейное» образование. Хельга надавала ему массу книг, из которых он узнавал, какое бывает оружие и как оно работает. Дальше, внутри каждого вида оружия, шли различные системы, типы его по производителям и выпускаемые ими модели. Это, по словам Хельги, необязательно всё знать, но коль скоро ты имеешь к сему предмету какое-то отношение, то оно неплохо. Учиться – было до сих пор главной профессией Вильяма и вскоре он уже знал несложную историю развития огнестрельного оружия, какое оружие имеется на рынке и по какой цене. Типы боеприпасов и цены на них. Выучил он и порядок приобретения, хранения и применения гражданского, то есть, разрешённого для общего населения, оружия в ихнем штате и во многих других местах, о которых он только слышал. Теперь Вильям был, пусть бумажный, но эксперт в этом вопросе. Эти его занятия прерывались с приходом Хельги.
Как ни странно, но у Хельги был телевизор. Только один, в общей комнате. Но включала она его лишь вечером на новости, оперы, балеты и концерты классической музыки. Иногда на выходные смотрела детективные истории. А ещё, чтобы знать происходящее вокруг себя, она выписывала местную газету. И вот в ней, пару недель спустя после того памятного дня, нашла она заметку о пропаже трёх служащих заповедника. Были их имена, лицевые снимки и всякие догадки, куда они могли деться. По рассказам сотрудников, они, да, баловались кокаином, но администрация заповедника по этому поводу ничего не предпринимала. Ведутся поиски, но, пока безрезультатно. По просмотру газеты, Хельга спокойно выкинула её в мусор. «Вырезать заметку и хранить её, то если на нас выйдут – будет улика», «А ты считаешь, нас могут найти?» «Понимаешь, Вильям, ты до сих пор жил, как бы, в пузыре. Тебе не приходилось, пока, стоять ни у кого на дороге или сталкиваться с чьими-то интересами, часто сам того не зная. Ты, скоро очень, в это окунёшься. Так вот, самая большая ошибка в человеческих отношениях – это кого-то считать дурнее себя. Вот почему, я никогда не сбрасываю со счетов полицию. Конечно, там Шерлоки Холмсы, Эркюли Пуаро и прочие, попадаются редко. Но у них есть знания, опыт, своя техника расследования и все новейшие достижения науки в ихнем расположении. Ты по себе можешь видеть, когда человек чем-то занимается, умеет и знает, как это делать, то он, чаще всего добивается результата. Вся наша надежда на то, что они не станут докапываться. Как это Линда сказала: «Накокаинились ребята и сдали в пропасть». Но если заподозрят чего, то рано или поздно докопаются». И вдруг, история с заповедником приобрела неожиданный для них поворот. Продолжая просматривать газеты, Хельга нашла ещё одну статью на эту тему. В полицию пришла юная femme-мексиканка и сказала, что опознала по статье в газете трёх этих пропавших, как бандитов, напавших на неё и её друга в заповеднике. Так как она числилась жертвой сексуального преступления, то имя её и фотография в статье отсутствовали.
Она со своим дружком поехала в заповедник. Им захотелось уединиться и они заехали куда-то вглубь. Тут появился фургон… Дальше повторилась процедура, уже известная читателю. Но кончилось всё по-другому. Друга связали и на его глазах долго насиловали её по часу каждый. Под конец, она потеряла сознание. Очнулась ненадолго, застёгнутая ремнём, на сиденье. Они толкали машину сзади. Падение вниз и снова тьма. Очнулась опять. Холодная вода лизала ей ноги. Друг сидел мёртвый на сидение рядом. Почему она не убилась, она не знала. Более того, ощупав себя, убедилась, руки-ноги не сломаны и, вроде бы, кроме синяков и царапин, других повреждений нет. Машина лежала боком на её стороне в ручье, текущем по дну ущелья. Все стёкла выбиты. Она перелезла через мёртвого друга и вылезла из окна. После изнасилования всё внутри болело. Вдоль ручья шла какая-то тропка и она пошла по ней, часто останавливаясь через каждые несколько сотен ярдов, чтобы отдохнуть и успокоить боль. Сколько шла, то сама не знала. Застала ночь. Её она провела на заросшей травой площадке, дрожа от холода, когда-никогда засыпая или теряя сознание. Когда посветлело, напилась из ручья, помылась, кое-как, и пошла дальше. Стены ущелья стали снижаться и вдруг она увидела шоссе, мост через ущелье и тропку, ведущую вверх. Цепляясь за деревца и кусты, с трудом выбралась вверх. Не первая и не десятая, но всё же, одна машина остановилась. Там оказались добрые люди. Хотя она и плохо говорила по-английски, они сумели найти общий язык. Спросили, не надо ли отвезти её в больницу. Она сказала не надо. И дала адрес людей, у которых работала и жила. Туда они её отвезли. На вопрос хозяев, где пропадала, ответила, была сбита машиной. Глядя на её вид, ей поверили. В полицию она не обратилась по многим причинам. Самая главная из них была в том, что она находилась в стране нелегально и боялась высылки. Друг её тоже был в такой же ситуации. Вот почему его никто не хватился. Другая причина: боялась, что бандиты узнают, она выжила и добьют её. Ещё, стыдно было, что её изнасиловали. Теперь, случайно увидев заметку и узнав о пропаже обидчиков, она, наконец, решилась пойти в полицию.
Потерпевшая не знала, в каком месте всё это произошло. Помнила лишь одноколейную дорогу, на которой нельзя разминуться и полянку над ущельем. Таких дорог, именуемых у них «служебными», в заповеднике было много. Но по описанию, поиск сузился. Лолиту (так автор этих строк называет мексиканок, хотя это у них редчайшее имя) повозили по лесу, пока она не опознала нужную. Вот тут-то и нашли остовы трёх машин. Спасатели-альпинисты спустились на тросах вниз и прикрепили стальные канаты к каждому остову. Их подняли вертолётом. Из них, в одном нашли тела парочки, возможно, той, что давно числилась без вести пропавшей. В другом – тело друга потерпевшей. От фургона же, с обгоревшими до неузнаваемости телами троих мало что осталось. Удалось установить, что трансмиссия была поставлена на задний ход. Причину смерти установить не удалось и постановили, что она была вызвана падением, как и у остальных троих. Почему возгорелась машина – этот вопрос не возбуждался: такое часто при падениях происходит. Дело закрыли, а лолите, ввиду перенесённых ею таких вот страданий, скорей всего, предоставят легальный статус. «Вот видишь, что происходит с теми, кто не хочет или не может постоять за себя и не имеет средств для своей защиты, или как я их называю таких «безнаганными идиотами» … Ладно, хоть успокаиваться ещё рано, но похоже на то, что мы опять соскочили с крючка». В газете, как всегда, был поднят вой, как это так: насильники и наркоманы, убийцы, получили работу в государственное заведение! Но это Вильяма никак не волновало. «Как Линда взорвала машину?» «Я не уверена, но скорее всего, это устройство для производства искр. Вроде как прерыватель-распределитель и свеча. Там же таймер на очень короткое время. Попав в жидкий бензин, устройство стало давать искры. Но бензин в жидком виде зажечь нелегко, только пары. Когда машину стало кидать, оно вылетело на поверхность и зажгло пары. Если бы бак взорвали зарядом взрывчатки, это видно. А так… Штуку эту из бака, должно быть, выкинуло, она обгорела и отлетела куда-то… Понимаешь, если бы следователи полезли вниз, то они б нашли устройство и догадались обо всём. Но, на наше счастье, они туда решили не лезть. Слишком уж им эта лолита баки забила. Выносливая, однако, стерва». «Как же она выжила в таком паденье!?» «Как говорят американцы, «это хороший вопрос». В самую первую очередь, конечно, ей необыкновенно повезло. Но, как ни странно, сыграло свою роль и то, что она была во время падения без сознания». «Как так!?» «При падении с такой высоты, люди часто погибают от страха и болевого шока. У неё оба эти фактора отсутствовали. Она не напрягалась, не выставляла руки, пассивно следовала движению корпуса машины. Ты знаешь с чего начинают учить всяких там коммандос, диверсантов и прочая? Падать правильно, чтобы тело было расслаблено. А её учить не надо было. К тому же, они жилисты и очень выносливы».
   Наконец, диссертация отпечатана и время защиты назначено. Оно совпало с выпуском для тех, кто окончил и концом учебного года, для тех, кто ещё нет. Вильяма стали наперебой приглашать на всякие студенческие банкеты. Хельга, почему-то, всегда находила причину для того, чтобы с ним не пойти. Странно. Она была, вроде как, его подругой. В Америке давно уже привыкли к тому, что люди «имеют отношения» или живут вместе, не связываясь узами брака. Появление на официальных мероприятиях с подругой или другом воспринималось также, как и с женой или мужем. На защиту она пошла и сидела в зале, смешавшись с остальными, теми, кто пришёл, преподавателями, аспирантами и студентами. А на банкет по этому поводу пойти отказалась. Она поздравила его по-своему, купив цветов и устроив шикарный ужин наедине с ним в ресторане. Было ясно: она не хочет, чтобы коллеги Вильяма видели их вместе. А почему так? Вильям посчитал это странностью, хотя странностей у такой высокоорганизованной, как она, целеустремлённой натуры, быть, вроде бы не должно. Как он и ожидал, спустя некоторое время после защиты, Вильяму предложили место преподавателя на кафедре металловеденья с огромным (для него) окладом в тридцать шесть тысяч в год. А фирма, финансировавшая его исследования, кроме того, заключила с кафедрой контракт на дальнейшее сотрудничество в области металловедения. Это означало дополнительные поступления в доход Вильяма. Сразу же он получил оплачиваемый отпуск до начала занятий, правда, из расчёта его аспирантского оклада. Но это было не столь суть важно. Главное: не надо ничего делать, а деньги идут. А чем заняться? Хельга сказала, что она взяла тогда только часть своего отпуска. У неё много дней, но собирается взять их, полностью или частично, несколько позже. А пока что, посоветовала поехать ему с Линдой и потренироваться без стрельбы в выхватывании и приведении оружия к бою в кратчайший промежуток времени. Тут вдруг Вильяму стукнуло в голову: она посылает его, называй это как хочешь, быть наедине с Линдой. Ведь он мужчина, а Линда – женщина. И, не обязательно, но в принципе, когда мужчина и женщина вдвоём наедине, всякое может случиться. Она не ревнует его? Из своего, пусть не богатого, но достаточного опыта общения с женщинами, он знал: неревнивую женщину, если таковая вообще существуют, найти трудно. Значит, она сто процентов уверена в нём? На чём базируется это уверенность? Они ни в чём друг другу не клялись. И отношения у них какие-то странные. За всё это время она не сделала ни малейшей попытки, ни разу даже не намекнула, сдвинуться с того, что у них было в какую-либо сторону. Ни пожениться, ни съехаться вместе – ничего. Словно как, так всегда было и так всегда будет. Оставалось предположить только одно: она уверена в Линде. Почему? И на этот вопрос ответа не было.
Помимо сэндвичей и бутылочек с водой, Хельга дала им мелкокалиберную винтовку и к ней три магазина на пять, десять и пятнадцать патронов: может, постреляете где-нибудь. Все магазины она зарядила, а в карман сумки положила пару пачек патронов. Туда же пошёл Р7/8 странный пистолет с рычагом, тоже заряженный. Взял он и свой малокалиберный пистолет, в заводской упаковке, уложенный в коричневый мешок из супермаркета. Памятуя поездку в заповедник, в карманчике шортов был у него также бэби браунинг, на всякий случай. Словом, оборудованы они были хорошо всем необходимым. Садясь в свою в машину, чтобы ехать на работу, Хельга, с едва заметной улыбкой, им пожелала хорошо потренироваться и побыстрей вернуться. К удивлению Вильяма, Линда тоже одела шорты. Должно, потому как, погода была в этот день жарковата. Сверху – белоснежная рубашка, неизменно навыпуск. Глянув на Линду, он подумал, ей бы ноги свои напоказ выставлять не следовало. Но её этот вопрос явно ничуть не волновал. Ехали недолго. С фривэя был выход на боковую дорогу, а с той – сразу же отвод на грунтовую колею, идущую вдоль фривэя. Здесь, в ложбинке, она остановила машину. По обоим сторонам, деревья и кустарник загораживали их от взглядов проезжих и тех, кто мог быть в негустом леске справа. Линда – само дело. «Доставай пистолет. Разряди. Убедись, что в патроннике нет патрона. Приступим». Она приказала одеть кобуру за пояс «между двумя и тремя часами». Сначала он не понял, но быстро сообразил: если окружность его талии считать периферией циферблата, с пупом на двенадцати часах, то тогда оно конечно. И он пристегнул кобурку куда надо. «Вложи пистолет. Сдвинь чуть ближе к трём. Теперь смотри: его на тебе не видно. Так лучше держать его, когда стоишь или идёшь. А если едешь – то лучше с противоположной стороны. Удобней тогда выхватывать. Понял? Из-под рубашки можно выхватывать двумя путями и обоими ты должен овладеть. Первый метод – выхватывать одной рукой. Засунул руку под рубашку, расстегнул застёжку, вытащил пистолет и, подбросив полу вверх, освободить его. Второй метод – такой же и первый, только полу поднимать свободной рукой. Он предпочтительней, ибо исключает любой шанс запутаться в рубашке. Но иногда, обстоятельства могут заставить прибегнуть к первому. Вот почему надо владеть обоими». Она стала натаскивать с настойчивостью и методичностью сержанта, муштровавшего его на подготовительном курсе в армии. Когда Вильям освоил оба метода и стал выхватывать с удовлетворяющими её методичностью и скоростью, она достала из багажника игрушечный пистолет. «Теперь смотри. Когда на тебя навели пистолет, никогда не пытайся отнять его или выбить. Сдуру на нож и пистолет лезть не надо. Но и в панику тоже впадать не следует. Свой пистолет всегда надо носить так, чтобы никто даже не заподозрил, он у тебя есть. Тогда бандюга не ожидает от тебя сопротивления. Вот за то время, он пытается это осознать, ты и должен успеть выхватить пистолет и выстрелить. Без промаха!»
Она велела Вильяму положить настоящий пистолет пока в багажник и дала игрушечный. «В принципе, можно левой рукой отбить в сторону пистолет, пока выхватываешь свой. Вдруг, он сдуру на спуск нажмёт. Но такая возможность бывает редко. Чаще всего, он его или держит двумя руками, или стоит не близко, рукой не достанешь. Поэтому уклониться должен ты сам. Вправо или влево, но старайся не вниз. Давай. Когда я наведу на тебя указательный палец, начинай». В игрушечном пистолете был курок, который она разрешала взвести. Спуск курка и означал выстрел. Где-то за час, он начал и это делать достаточно, с её точки зрения, хорошо. «Дома потренируешься сам, хотябы раз в три дня. А теперь перейдём к винтовке. Бывают, и, притом нередко, случаи, когда надо воспользоваться ею. Винтовки, ружья всегда в багажнике, в чехле и незаряженные. Но и времени на подготовку больше: винтовки ведь применяются в том случае, если опасность на расстоянии свыше пятидесяти ярдов. А на пятьдесят - ты обязан попасть из пистолета. Итак, по сигналу, ты бежишь к машине, открываешь багажник, берёшь из чехла винтовку, вставляешь магазин и вскидываешь её к плечу. То есть, ты готов стрелять». «Слушай, Линда, а если ты сама навела пистолет?» «Вот этого я никогда не делаю. И тебе тоже не советую. Или не стреляй, а если решил, выхватил и выстрелил. Вот этому я тебя и учу. Хошь покажу. Видишь вон жёлтая бабочка на листике сидит?». Действительно сидела, ярдах в пяти. Линда отклонилась влево. Одновременно раздался резкий трескучий выстрел. И всё. Глянул -  в руках у Линды ничего. Пошёл к кусту. Бабочка валялась на земле, поотдаль, где-то в ярде, разорванная чуть ли не напополам пулькой, в центре её тельца. «Вот так надо!» Вильям стал тренироваться с винтовкой. Когда и это он кое как освоил, Линда скомандовала: «Перерыв на ланч!»  Из багажника извлечена свёрнутая в трубку циновка и развёрнута по траве. Оттуда же хельгины сэндвичи и две бутылки с водой. А ещё коробочка с какой-то мазью. «Протри руки, и они будут чистые от всего». Сначала была пена, потом исчезла и руки действительно стали, как она и сказала, даже более, чем чистые. Они сели рядышком, но Вильяму сразу же в глаза бросилось, она оставила небольшой, но чёткий промежуток между собой и им. Поели, запили водой из бутылок. И некоторое время сидели молча. Тут-то, Вильям впервые глянул на Линду совсем по-другому. Да, она далека от совершенства, но это молодая бабёха, причём, полная, для разнообразия, противоположность Хельге физически. Почему бы и нет? Они тут вдвоём, их никто не видит… Он положил руку между её тонких голых ляжек… Она не отбросила руку, не прикрикнула на него. Просто посмотрела так, что его рука сама отскочила. «Вам, мужикам, надо всегда одно и тоже. Вставить, вынуть да убежать. А до того, что нам надо, вам дела нет». Это была неправда, но в голосе её звучала такая убеждённость, что возражать было просто бессмысленно. По-видимому, она считала, такое поведение нормальным и обязательным для всех, без исключения, мужчин. И не обиделась, не возмутилась. Голос у неё был такой ровный, как тот, которым она читала ему лекции по обращению с оружием.
Вдруг со стороны фривэя долетел отчаянный крик: «Помогите!» Оба вскочили на ноги и, добежав до небольшого открытия в кустарнике, увидели, как крепкий жилистый мужик, к ним спиной, старается повалить на землю бабу, лет сорока, собой не маленькую и не слабую. Баба яростно сопротивлялась и непрерывно звала на помощь. Но помочь ей было некому. Тут-то и пригодилась ему недавняя тренировка. До места происшествия - ярдов пятьдесят. Вильям, как его учила Линда, сбегал к багажнику, достал винтовку, вставил наугад схваченный магазин, и, бегом, назад. Оттянул и отпустил затворчик. Тут, как раз, росло дерево и Вильям положил на ветку цевьё винтовки. Поймав злодея в перекрёсток волосков оптического прицела, стрелять не стал: боялся попасть в женщину. В этот момент, насильник отпустил женщину и нанёс ей удар в печень, видать сильный, потому как, женщина упала, и он стал над ней. Теперь уже опасаться нечего, и он, установив перекрестие на то место, где, по его рассуждению, должно быть сердце, начал стрелять, стараясь, как можно плавнее, давить на спуск. Затворчик остался в крайнем заднем положении, а тот продолжал стоять. Неужели промазал? Непохоже. Или маленькие слабые пульки не долетели? Что теперь делать? Только взять ещё магазин и, беря повыше, постараться попасть в голову. И в этот момент, негодяй заорал. Это был дикий, никак не человеческий, рёв раненого хищного зверя. И рухнул, рядом со своей жертвой. «Собирай гильзы и съёбываемся, как можно быстрей. К счастью, все гильзы лежали вместе. Свою Линда подняла ещё раньше. Она аккуратно свернула коврик, оставив крошки и всё остальное внутри. Бабочку тоже прихватила: такое никому постороннему видеть не следует. Поехала по этой же дороге прямо, не разворачиваясь. «Можешь не сомневаться, это место обыщут – пылинки не пропустят. Так что, чем меньше следов оставим, тем лучше». Доехали до боковой дороги, как и та, первая. Тут Линда остановилась, осмотрела фривэй и, только убедившись, что он пустой, повернула влево, пересекла по мосту и вошла в него. Скоро они догнали «пачку» машин, как всегда сгрудившихся вместе. Тут она ловко втиснулась между двумя машинами - одной спереди и двумя сзади - продолжая двигаться вместе с ними, хотя те явно «пидорастили»: ехали слишком медленно. «Самое, на свете последнее, что нам надо – быть остановленными полицейским. Когда едешь между машинами, даже сто миль в час, то он выхватит или первую, или последнюю. Нам недалеко, и пять-шесть минут - неважно. Зато мы в безопасности».
Она не повезла Вильяма к Хельге домой. Вместо этого, покружив по улицам, подъехала к ВМW дилершипу  и въехала прямо туда. Тут, как и везде, было большое здание с офисами, выставочным залом и ремонтной мастерской в нём. На окружающей площадке стояли новые и подержанные автомобили. По проезду, ведущему вниз добралась до ворот в подвальном помещении. Линда нажала кнопку небольшого пульта у себя в машине и ворота поднялись. Они въехали в небольшой гараж и ворота закрылись за ними. Через дверь в гараже зашли в небольшой коридорчик с двумя дверями - одна слева, и одна прямо. В неё-то они и вошли, оказавшись в довольно-таки просторном офисе. Свет всегда автоматически зажигался, как только открывалась дверь. В офисе, у стены слева, находились два письменных стола с телефонами и компьютерными мониторами на них. Между столами – телевизор с огромным экраном закреплён к стене. У противоположной стены диван, а над ним телевизор поменьше. Меблировку помещения довершали две пары кресел на колёсиках для, посетителей, должно быть. Войдя, Линда сняла со стены трубку и сказала в неё: «Я у себя». Кроме той, в которую они вошли, были ещё три двери. Одна, несомненно, вела в туалет. Линда указала ему на неё. Это оказался целый санузел с ванной и душем. Выйдя, обнаружил в помещении ещё одного человека - женщину, весьма молодую, изящную, миловидную и, видно, принадлежащую к той же этнической группы, что и Линда. В отличии от этой, последней, она была одета в голубую форменную блузку и чёрную юбку выше колена, из-под которой выглядывали, недурственные совсем, ноги. Линда сидела за вторым столом, а вошедшая стояла перед ней. «Пригонишь сто семьдесят четвёртую. Перегрузишь туда винтовку, сумку и коричневый мешок с пистолетом. Коврик, не разворачивая - в мусор. А мою помыть тщательно снаружи и изнутри. Потом, пусть снимут колёса, найдут четыре БУ, чтоб колёса были в такой же кондиции. Снять по одному, а мои поставить, эти - мне». Та безмолвно вышла. Указала ему на одно из кресел у своего стола. «Тебе надо кое-что объяснить. Это наш семейный бизнес. Все тут работают, как могут – отец, мать, оба брата и сестра. Но хозяйка тут я. Что хочу, то и делаю. Но я работу так поставила, что всё вертится, как часики. Как видишь, могу иногда и отлучиться. Посиди пока».
Линда написала что-то и передала на принтер. Пошла, забрала бумажку и положила на стол перед собой. Тем временем вернулась та и положила ключи на ту бумагу перед Линдой. «А теперь, снимай обувь». Вильям снял свои видавшие виды спортивные туфли, полученные ещё в армии, которые он решил одеть «на тренировку». Линда скинула свои. «Возьми и…». Рукой сделала рубящий жест. Таинственная женщина взяла обувь и, так же молча, удалилась. Линда, тем временем, ступая в носках (нормально в Америке) распахнула створки стенного шкафа на стене, где входная дверь. Там висели синие рабочие халаты. «Подбери себе один по размеру. Пойдёшь в ванную, снимешь с себя всё, абсолютно всё! Содержимое карманов переложишь в карманы халата. Ничего не оставляй! Переоденешься в халат, а шмотки выставишь за дверь. Помоешься тщательно, особенно волосы. Закончишь – дашь мне знать». Вильям нашёл, вроде бы, более-не-менее, подходящий халат и начал расстёгивать рубашку. Линда, брезгливо как-то, поморщилась. «Сделаешь это в ванной». В карманах у Вильяма было негусто. Ключи от своей и хельгиной квартир, бумажник, складной нож и бэби браунинг. На это в халате нашлось достаточно карманов. Выкупавшись и тщательно застегнув на себе халат, он высунул голову из двери ванной. «Готово». «Посиди покуда на диване». На полу офиса лежал чистый ковёр, и он по нему дошёл до дивана. «Ты голодный? Включить тебе телевизор?» На оба эти вопроса он отрицательно покачал головой. Вскоре вошла эта, познакомить его с которой Линда даже не сочла нужным, а Вильям предпочёл не спрашивать. В руках у неё два пластиковых мешка, типа тех что дают в магазинах. «Переоденься в это. Я тебя домой не повезу. В гараже найдёшь чёрную машину. Возьмёшь её. Твои вещи уже в багажнике. Нажмёшь кнопку на стене и ворота откроются. Выедешь, повернёшь направо, доедешь до Волната, а дальше - ты дорогу знаешь. Машину можешь держать сколько хочешь. Понравится – потом выкупишь. ОК? А у меня много дел набралось. До встречи». Она вручила ему те самые ключи и ту самую бумагу, оказавшуюся дилерской доверенностью. В мешках были новые туфли и вся остальная одежда, того же, по возможности фасона, но новая. Памятуя линдину реакцию, пошёл переодеваться в ванную. В гараже нашёл чёрную машину. Нажал кнопку, открыл ворота (зажегся свет), сел, приспособил сиденья и зеркала. До хельгиного кондоминимума доехал без приключений. Машину спрятал в гараж, благо места было на две. Занёс всё из багажника и, на пока, спрятал в стенной шкаф.
Сел на диван в общей комнате. Это происшествие сегодняшнего дня уже не виделось и не переживалось так остро, как первых два. А ведь сегодня он, впервые в жизни, стрелял в живую плоть. Назвать насильника человеком как-то не получалось. Возможно, он убил его. Ну и что!? Таких и надо убивать! Чем больше их умрёт, тем легче будет дышать всем остальным. И, как-то, совершенно не приходила в голову мысль: зачем же ему, кабинетному учёному, преподавателю металловедения, всё это нужно… До прихода Хельги оставалось часа два-три. Что ему делать? Включил телевизор, который у Хельги всегда стоял на «Фокс Ньюз», и вдруг увидел возникшую на экране ту самую женщину, которую спас утром. Она рассказывала корреспондентке. «Заглохла у меня машина. Стою, жду, может кто спросит в чём дело и буксир вызовет. Останавливается один. Подходит и, ни слова не говоря, хвать меня. Повалить хочет, в кювет затащить. Ну я, конечное дело, борюсь изо всех сил. А сама кричу и Богу молюсь: помоги мне, спаси от этой напасти! А тут ударил он меня, и я выключилась. Открываю глаза – а он сам лежит. Услышал Господь, вот Он и помог мне…». Дальше, она рассказывала, остановилась машина с молодой женщиной в ней. Та представилась ей офицером (чином) полиции и спросила у неё в чём дело. Услышав её историю, она бегло осмотрела место происшествия, велела ей сидеть и ждать в машине. Сказав, что вызовет кого надо, как только доберётся до телефона, она уехала. И, действительно, понаехало вскоре, через полчаса, примерно, всякой полиции… Дальше, как это всегда бывает в репортажах, они начали лить воду и переливать её из пустого в порожнее. Единственным, для него стоящим из этого было вот что. Когда полиция, а, затем, вызванные ими медики приехали, этот был ещё жив, а подох лишь по пути в больницу. Стало неинтересно и он выключил телевизор. Казалось бы, странные, действия Линды уже таковыми ему не казались. Несомненно, они оставили там следы. И, в первую очередь, отпечатки шин и обуви. Дальше, они могли принести на себе образцы тамошней почвы, травы, листьев – мало ли чего. Уж он-то знал: даже крохотной, чуть ли не самой микроскопической частицы достаточно для идентификации. Так что, если на них выйдут, то хотябы этих доказательств не будет. Не смогут доказать их пребывания там – и дела завести не удастся. Где же они находились в это время? Вильяму понадобилась машина и он обратился к Линде. Та заехала ним утром, и они поехали в дилершип. Там он не смог найти себе ничего, в одно и тоже время, устраивающее его, но и подходящее по цене. Тогда она дала ему машину для пробной езды с правом купить, если подойдёт… И ещё одно. В Бога Вильям, не то что не верил, но как-то не до этого было. А тут вдруг пришло в голову: ведь их с Линдой там могло и не быть. Может действительно, их ей сам Господь послал. Или просто, это совпадение, кто знает. Постепенно, мысли у Вильяма стали течь плавно, умиротворённо и лениво, а глаза сами собой закрылись…
«Что случилось!?» Вильям открыл глаза. Над ним склонилась Хельга. Ему понадобилось, пусть небольшое, но какое-то время, сообразить где он, что с ним и почему Хельга так решила. Рассказал подробно и о самом происшествии, и о мерах, принятых Линдой, включая выдачи ему машины. Она одобрительно кивнула: «Молодец Линда! А что касается винтовки – кстати её надо бы почистить – то их десятки миллионов на руках. Пускай поищут одну эту. А тебя – с боевым крещением!» У Хельги был заготовлен обед. Именно, не приготовлен, а заготовлен – всё заранее припасено и обработано, если надо. Оставалось только собрать всё это вместе и доготовить. Вильяма всегда тяготила мысль, что Хельга фактически содержит его. Но во время работы над диссертацией у него просто не было времени что-либо изменить. Единственно что он мог делать – это заплатить за обед в ресторане. Теперь он требовал от неё список, и ходил покупать продукты, благо все магазины были недалеко. Все элементы теперешнего обеда, им были куплены и принесены сюда, включая коньяк, который они сейчас пили за его «боевое крещение» и за то, чтобы их не нашли. А Хельга и не возражала. Похоже было на то, она готова разрешить ему делать все, что только в голову взбредёт. Кроме разве… Да, теперь он убедился окончательно, она не зря доверила его Линде, по причине, которая его пока обходила мимо. Хельга была в очень хорошем настроении, пила шутила, смеялась. «Я тоже хочу купить такую, как у тебя, винтовку. Сам, за свои деньги» «Ну и как же ты собираешься ей приобрести?» «Я не знаю, но есть же какие-то магазины, где это продают?» Хельга сразу же посерьёзнела. «Да, такие магазины есть и много. Только там ты заполнишь анкету и в ФБР, отдел юстиции штата и твою университетскую полицию пойдёт запись «у такого-то есть такая-то винтовка». В вашей полиции могут не обратить на это внимания, но могут нанести визит». «И что, обыщут всю мою квартиру?» «Нет, не обыщут. Тебе просто вежливо напомнят о запрете иметь любое оружие на университетской территории и спросят, где она. Ты, конечное дело, ответишь, что хранишь за пределами этой территории. Им этого будет достаточно и на том дело и кончится… Только они теперь знают: у тебя есть винтовка. Ладно, я куплю тебе винтовку по своим каналам». «Но я хочу заплатить за неё!» «Заплатишь. Я скажу тебе, во что мне обошлось, и ты отдашь. Только это не будет такая, как у меня. Моя немецкая и очень дорогая. Тебе это просто не нужно. Твоя будет американская, с вполне удовлетворительным боем – в насильника на пятьдесят ярдов попадёшь – и, в тоже время не такая дорогая. ОК?» «ОК». На том и порешили. Через пару дней появилась статья в газете. Из неё узнали, что убитого звали Хайме Родригуэс. Он был нелегал, работал на ферме и, таким вот образом, изнасиловал с десяток женщин, всегда оставляя их избитыми до полусмерти. Все десять пулек попали ему в сердце. Живучий же был, гад! 
Теперь у Вильяма была своя машина, можно было мотаться куда хочешь, не связываясь со всеми теми автобусами. Та поездка, на которую часто уходили час-полтора совершалась за каких-то десять-пятнадцать минут. Позвонил Линде и высказал твёрдое намерение выкупить эту машину. «Не спеши, поезди пока». Но в связи с машиной у него возникла проблема. Нет, не с парковкой. У него было место. А как зимой? Оказывается, в их квартирном блоке был свой гараж, но места там были только для жильцов двухкомнатных квартир. И Вильям подал заявку на такую квартиру. Тем более, ему, как профессору, более приличествовало обитать именно в такой квартире. Проблема была не в этом. Надо было заправляться, а на колонках брали лишь наличные или кредиткарты. В магазинах не брали его чеков. Ему позарез нужна была карта. И он на неё подал. Карту он получил за неделю. В университетской сберкассе, где он был вкладчиком уже восемь лет, сочли работу профессора надёжной, долговечной, а, по сему, заслуживающей доверия. Как-то, когда он вечером приехал к Хельге, та протянула ему картонную коробку, на которой было написано «Ругер». «Вот твоя винтовка». Винтовочка была маленькой, казалась ненастоящей, игрушечной. «Это не игрушка. Для малокалиберной винтовки, четырнадцать с половиной дюймов ствол более чем достаточен. Но, по дурацким американским законам, ствол у любой винтовки не может быть короче шестнадцати. У этого карабинчика он восемнадцать – лучше быть не может. Он десяти-зарядный, больше тоже не надо». «А прицел?» «Можно поставить оптический прицел. Всё необходимое прилагается. Но я тебе не советую. На пятьдесят пять ярдов с открытым прицелом можно стрелять, как и из пистолета. А за пределами этой дистанции, ни один разумный человек из мелкокалиберки не стреляет. Разве что по насильникам. Ладно уж, постреляй немого, и, если ты всё же решишь, что тебе нужен оптический прицел, поставим. Не проблема». «Сколько я тебе должен?!» «Сто девять. За сам карабинчик и, ещё, я купила тебе для него чехол. Без этого нельзя». «Я выпишу чек». «Нет, дорогой мой, не выпишешь! У себя в банке возьмёшь наличные и мне отдашь. Проследить куда потрачены наличные, вообще-то говоря, можно, но трудно. А чек – это уже документ». «А что будет, если у меня эту винтовку обнаружат и спросят, где взял?» «Скажешь, купил на руках, по объявлению в газете. Я тебе эти объявления покажу, чтоб ты знал. Это законом не запрещено». Вильям сделал, как она сказала, а в ближайший выходной они пошли в тир попробовать покупку. Хельга взяла свою, для сравнения.
Вильяму сразу же понравилась маленькая винтовочка. Она, конечно, во всем уступала хельгиной – и отделке, и в дереве, да и в солидности внешнего вида. Но ненамного. Если все пробоины у «большой» винтовки умещались в дайм - десятицентовую монету, то из карабина – в квотер, двадцатипятицентовую. И это с открытым прицелом. Вильям решил последовать совету Хельги и оптический прицел не ставить. Разумеется, карабинчик, как и всё остальное, держала у себя Хельга. При себе у Вильяма были лишь складной нож и бэби браунинг. Это некоторый риск, но небольшой. Если не придётся ими воспользоваться – а вероятность такого события у них, на университетской территории, ничтожно мала – то никто никогда даже и не узнает о существовании этих вещей. А там, он заработает денег, и купит себе жильё в городе. Именно вот так поступили его соседи по блоку – семья преподавателей. Освободившуюся двухкомнатную квартиру тут же отдали Вильяму. Это было очень удобно: и адрес оставался тем же, и изменялся только номер квартиры. Тут же объявились новые жильцы его старой квартиры – пара вновь поступивших аспирантов. С их помощью, и с Хельгой, быстро перенесли скудные его пожитки в новое жильё, убрали старое и помогли новичкам вселиться. Потом вчетвером отметили своё новоселье парой бутылок красного и жрачкой из Макдоналдса. Хельга ела это, не поморщивсь и не покривившись. Поводили их по кампусу, рассказывая и показывая где что. Их звали Марк и Трева. Славные ребята! Разошлись «по норам» друзьями. Хельга осталась на ночь. Машину свою она спрятала в гараже. Теперь у Вильяма были хорошая работа и приличное жильё. Что ещё человек надо? Нет, не всё. Надо ещё уметь пользоваться тем, что у тебя есть. И Хельга тут же взяла на себя роль распорядителя его финансов. «Раньше, у тебя проблем не было. Ты тратил всё, что получал, на самое необходимое. Теперь, можешь подумать, у тебя появились «лишние деньги». И ты станешь, либо жить по-прежнему, а твои деньги не принесут тебе никакой пользы. Либо тратить бездумно и тогда небе будет не хватать от получки до получки. Опыта у тебя – никакого. Так вот запомни: лишних денег нет ни у кого, даже у самого богатого на свете. Каждый цент должен иметь своё назначение. Сбережение – это тоже статья расхода и, притом, немаловажная. Так что, мой дорогой, пока ты сам этому не научишься, будешь говорить мне свой чистый доход, и мы с тобой вдвоём распишем, куда что пойдёт». Она не предложила иметь общие финансы, а Вильям, даже, не обратил внимания на этот факт. А зря: ведь это говорило о том, что её намеренья относительно отношений с ним, в будущем, остаются такими же неясными, какими они были до сих пор.
А пока что, они продолжали жить «на два дома» - вместе и не вместе. Но Вильяма это никак не беспокоило: к чему бы оно не придёт всё будит хорошо. Особых чувств к Хельге у него не могло быть. Ведь она взяла его как-то сразу, нахрапом. Так что, если она вдруг захочет расстаться с ним, то чрезмерной душевной травмы это ему не нанесёт. Но, похоже на то, в обозримом, на настоящий момент, будущем, она этого делать не собиралась. И это тоже устраивало Вильяма. Привык к Хельге, её заботе о нём и покровительству, исчерпывающему, но не навязчивому, не задевающему его достоинства и гордости. Пусть так и будет! Незаметно для себя, он стал проводить всё больше и больше времени с хельгиными друзьями. А раз Анатоль пригласил их к себе, просто так, на обед. Приглашение приняли. Они купили бутылку хорошей французской водки «Серый гусь», а немецком магазине – хлеб и телячьи сосиски. Хельга проследила чтобы в них не было ни свинины, ни молока. «Хоть Анатоль совсем не религиозный, но это некрасиво – нести в дом еврея свинину или мясо с молоком». Ну и ну! До таких тонкостей он бы в жизни не додумался. Анатоль жил недалеко от Хельги, мили в полторы, так что, они пошли пешком. Это был небольшой, но отдельный дом в два этаже. Объяснил: «Там всю дорогу прожил в этих «муравейниках», где каждый друг у друга на голове. Надоело! Теперь красота!» Обитал он с женой Раисой вдвоём: дети, сын и дочь, выросли, выучились, разбежались и обзавелись сами своими семьями. Внуков пока нет, но, надеюсь, скоро будут. Немецкие сосиски были, видать, им не незнакомы. Их отварили в томатном соке и к ним быстро соорудили тушёную капусту, к вящему удовольствию Хельги. На первое был суп из капусты, именуемый «щи». Пока всё это готовилось, они выпили по рюмке водки, straight, то есть, прямо, не разводя ничем, и закусили сэндвичем с красной рыбой – локсом. Пили с первым и со вторым, и с салатом. Принесённая бутылка быстро опустела. Тогда Анатоль достал из холодильника бутылку «Абсолюта» и они по чуть-чуть добавили. Анатоль показал Вильяму своё оружие. У него, помимо бесчисленных пистолетов и револьверов, было множество военного типа винтовок. Русские – калашников и СКС, какие-то странные затворные винтовка и карабин, маузер и, какая-то, так напоминающая ему его винтовку М16 в армии. Анатоль пояснил: «Это АR-15 – «гражданский» вариант М-16, которая не может стрелять очередями. Но мне это и не нужно. Я и так могу быстро и метко из неё палить». Были и ружья. Одно, такого типа, как у Хельги, остальные - с нормальной длины стволами и среди них двустволка. Неизвестно почему, но эта последняя понравилась Вильяму больше всего, и он решил, когда-нибудь, тоже обзавестись такой штукой, хотя и представить себе не мог, для чего она ему может быть нужна. Долго сидели и разговаривали не по делу о левых политиках и поощряемой ими преступности. Попрощались с радушными хозяевами и пустились в обратный путь. Несмотря на изрядно выпитое, Вильям не чувствовал себя пьяным. А, просто, всё на свете, вдруг, оказалось лёгкими и безоблачным, и без никаких проблем, хотя, на самом деле - и он знал это - всё было далеко не так.
Вильям даже и не заметил, как по вечерам стал всё больше и больше проводить время с «хельгиным кружком». Обсуждали преступления в ихних краях и по стране вцелом, новости о законах, регулирующих оружие, и новинки в самом оружии. Политиков, в свете отношения их к «праву иметь и носить оружие». Компьютеры и автомобили. Словом, группка любителей оружия – да и только. Бывают же любители марок, игры в гольф, компьютерные фанаты – он и таких видел – почему бы не быть любителям оружия? Но он каким-то непонятным, неясным ему чувством ощущал: их связывает нечто большее. Его начали уже принимать полностью «за своего». И тогда он внезапно понял, в чём дело – «боевое крещение». Оно было у всех у них. Он поделился своим открытием с Хельгой. Та, после того, как она помолчала некоторое время, эту его догадку подтвердила. Да, у всех у них было «боевое крещение». Линде тогда было чуть более четырнадцати лет, но она после школы помогала в бизнесе, как могла. В этот день она взялась собрать передний мост и присоединить к рулевому. Она привыкла всё делать самым наилучшим образом и в совершенстве и, когда работа подходила к концу была уже за девять часов вечера. В это время, в дилершип забрался ниггер, рассчитывая украсть что-нибудь такое, что можно легко обменять на пару понюшек кокаина. Увидев девочку, одну, он решил ещё и, в добавок к этому, получить удовольствие. Но Линда его заметила и уже ждала с тяжёлой, для установки шин, монтировкой. И когда он приблизился к ней, навернула его по башке с такой (да ещё удесятерённой отчаянием) силой, что раскроила ему череп чуть ли не напополам. Она тут же вызвала полицию. Пока те приехали, да вызвали медиков, ниггер подох. Линда из этого случая сделала вывод: надо уметь постоять за себя, знать как, и иметь для этого средства. Для Хельги, когда это случилось, последний вопрос не стоял. Она имела оружие и умела стрелять, и походила на несколько курсов ближнего боя, притом не на вежливое каратэ, а на таких, где учили убивать на самом деле. Лишь недавно поселившись в своём кондоминимуме, заметила ниггера, который бродил по комплексу. Он явно сюда не принадлежал. Но кондоминимум был неогороженный и всякий, кто хотел, мог в нём ходить. Этот бродил по аллеям, заглядывал в окна, видимо, выясняя что к чему. Потом исчезал, чтобы через день появиться опять. Вскоре Хельге стало наверняка ясно, что он «сконцентрировал внимание» на ней. Выяснить, что она живёт одна, большого труда не составляло. Когда ниггер не появился несколько дней подряд, поняла: надо ждать визита. Скорее всего, он, перелезши через забор в патио, намерен влезть к ней через окно. Никто, кроме тех, кто для неё это оборудовал, не знал, что квартира, будучи на первом этаже, была оснащена сигнализацией. Причём, на окнах стояли не только сенсоры-датчики движения, но и проволочные датчики, подававшие сигнал, если окно будет разбито. У Хельги всегда был наготове револьвер, а тут, она приготовила ещё и ружьё. В патроннике не было патрона, но нужна была лишь доля секунды, чтобы передёрнуть затвор. И когда у неё на ночном столике зазвонил тихо сигнализатор взлома, всё что оставалось делать – это взять из стенного шкафа ружьё, двинуть цевьём и осторожно направиться в общую комнату, где у неё окна выходили в патио. И точно, наш голубчик, вывернув ломиком окно, как раз, в самый этот момент, влазил вовнутрь.
Хельга терпеливо ждала пока весь он не окажется полностью внутри помещения, и не сделает хоть парочку шагов навстречу ей. Снаряд картечи прошил его насквозь… Она вызвала полицию. Ей, как и Линде ничего не было: чистейший случай самообороны! Несмотря на его «изнеженную» внешность, Даниель воевал во Вьетнаме, где ему не раз пришлось смотреть в глаза смерти. Как многие бывшие фронтовики, он ненавидел оружие, а о том, чтобы иметь его – и речи быть не могло. Даниэль работал техником в той же компании, что и Хельга и они часто схлёстывались в спорах на эту тему. Всё изменил случай. Однажды он шёл ночью с очередной своей подружкой, когда их перестрели два ниггера (опять они!). Один вытащил револьвер. На Даниэля они даже внимания не обратили, «сосредоточившись» на его подруге. Этот, который при револьвере стоял рядом с Даниэлем, а второй сгрёб его подругу и начал рвать одежду на ней. Хорошо, что в его кармане был небольшой складной ножик, совсем не оружие, а так, если на что-то нужен нож. Вот этим ножиком, он нанёс нигеру рядом, удары в шею и плечо, потом подхватил выпавший из его руки револьвер и прикончил обоих. С револьвером он был знаком с войны, ибо, будучи стрелком-радистом на вертолёте, имел такой в качестве личного оружия. Ему тоже ничего не было: револьвер был не его, подружка засвидетельствовала в его пользу, а ниггера дать показания против него, по понятным причинам, не смогли. Подружка, в шоке от нападения, выстрелов и крови, тут же от него ушла, а Даниэль в корне изменил взгляды на необходимость «иметь и носить оружие». Он теперь не спорил, а начал советовался с Хельгой, что бы ему лучше купить. Сначала это был револьвер. Хельга добыла ему по «своим каналам» кольт питон, сравнительно недорого. Потом был малокалиберный пистолет и, следом, такой же, как у Хельги Хеклер и Кох Р7/8. Такой же пистолет она добыла для Анатоля и, возможно, он спас его жизнь. У себя, в «старой стране» он был инженером, но умел работать на станках и варить. Он тоже работал с Хельгой, но программу, в которой он был занят, свернули, а его сократили. И вот, вместо того, чтобы искать работу, которую он тоже, в конце концов потеряет, Анатоль решил купить мастерскую по ремонту оружия у её владельца, собиравшегося уходить на «заслуженный отдых». Прежний хозяин оставил ему всякие станки, сварочные аппараты, инструменты, в том числе редкие метчики и плашки, множество разнообразных запчастей ко всякому оружию и, самое главное многочисленные руководства по разборке, сборке, ремонту и расценки за проделанную работу.
Анатоль дал объявления и распространил устную весть, что он в состоянии восстановить или заново изготовить любую деталь оружия. Причём, достаточно принести изношенную или поломанную деталь. Он додумался, как надо делать нарезы в стволах и, когда ему приносили изношенный ствол, если можно, делал вкладыш, а если нет – новый ствол. Один раз, он, даже, за большие деньги и потратив на это массу времени, изготовил стволы от редкостного ружья. Богатым он, конечно, не стал, но обеспечил себе сносное существование, зарабатывая больше, чем инженером. Однажды, ещё когда он, работая день и ночь, боролся за выживание в этом бизнесе, вечером в его мастерской каким-то образом оказались два ниггера. Ничего от этого хорошего ожидать не приходилось, и он потянулся к своему Р7/8 на поясе, но его успели опередить. Один навёл на него пистолет, а другой, с ловкостью обезьяны (а он-то, собственно говоря, и был черномазым обезьяном) перескочил через прилавок и выхватил у него с пояса пистолет. «Пойдёшь с ним и пусть откроет тебе сейф» - бросил первый своему сообщнику. Тот погнал его вперёд, упираясь дулом пистолета в спину. Анатоль предвидел возможность такого рода ситуации с самого начала. И поустраивал тайники, в каждом из них по револьверу с очень лёгким спуском на самовзводе. И вот, только они оказались в коридоре, он нажал кнопку и из откинувшегося ящичка выхватил 357 Магнум. Нигер надавил на спуск, но тот только безвольно поддался назад. Надо было правильно прижать рычаг, а до этого безмозглый обезьян сразу додуматься не смог. А Анатоль выстрелил ему в упор прямо в лоб. Череп лопнул, как яйцо. Да, неприятное зрелище! Но Анатолю было не до эмоций. Надо было «позаботиться» о первом. Взвёл курок и, стараясь ступать потише, пошёл в приёмную. Но предосторожности оказались напрасными. Думая, что это его сообщник убил хозяина, спокойно шаря по полкам прилавка и собирая содержимое в мешок, бандюга был к нему спиной. Анатоль подошёл вплотную и прицелился. Но стрелять в затылок казалось ему неэтичным, что ли. «Эй ты!» Никогда в жизни он не забудет всплеск ужаса и отчаянья в глазах ниггера. Вот! Ставя ни во что чужую жизнь, сами они подыхать не желали. Для Анатоля вопрос стоял просто: «И кто кого переживёт, тот и докажет, кто был прав, когда припрут». «Пережить» надо было ему, и он дожал до конца, уже предварительно поджатый до упора, и без того лёгкий, спуск... Потом уже, в кругу своих, он прокомментировал весь этот эпизод просто: «Никакой я не герой! Но я не для того проделал долгий путь в восемь тысяч миль в незнакомую мне страну, чтобы погибнуть от рук грязного черномазого обезьяна». Четыре истории и во всех их злодеи негры. «Не наша вина, что они совершают все преступления. Будь на их месте розовые, зелёные, бирюзовые, любые - мы бы действовали точно также». Итог был следующий: их группа «оприходовала», по крайней мере, не менее десяти негров и двух латинов. Об Аллене у них сведений не было, но, похоже на то, у того в загашнике тоже кое-что имелось. А когда Вильям спросил Хельгу, не Анатоль ли этот «её канал», она ответила отрицательно. «Он может, конечно же, покупать для нас оружие по оптовой цене, но я не хочу его «засвечивать». За ним следят все, кто хочет – ФБР, АТФ , местная полиция. Но если тебе надо отремонтировать что-либо, не только оружие, то лучше всего понести к нему. Ему можно доверять».
    Как-то раз, Хельга предложила: «Ему надо окунуться в реальную жизнь. Давайте-ка на вечерок съездим в даунтаун ». Линда согласилась. На исходе следующего дня, она заехала за ними на какой-то обшарпанной шевролетке. Поехали. Пояснила: «На той моей лучше там не показываться. Показаться можно, но оставить нельзя». Центр метрополиса был весь застроен многоэтажными домами с магазинчиками или какими-то услугами в первых этажах. Это чем-то напоминало Германию, только там всё было чистеньким, аккуратным, ухоженным, фасады домов свежеокрашены, а здесь всё обшарпано и запущено. Рядом с несколькими высотными зданиями из стекла и бетона, сверкающих своими окнами, дома пониже в три-пять этажей. На улицах – кое-где, то тут, то там, мусор. На тротуарах повсюду счётчики платных стоянок. Было полно народу. Просто шли, ныряли в магазинчики и кафе, собирались группками на углах стояли и базарили. Улицы, кишащие автомобилями, пересекали, где хотели. Редко тут проглядывало белое или узкоглазое лицо. Всё остальное чернело. Линда, видать, и здесь всё знала. Свернула в какую-то боковую улочку, нашла место вдоль длинного глухого забора и припарковала здесь свою машину. Вышли. Она тщательно проверила двери и убедилась, что сигнализация включена. «Пошли». «Пошли». И они двинулись дальше по этой же улочке. Вскоре вышли к перекрёстку с большой оживлённой улицей. Слева, через перекрёсток была небольшая бензоколонка. В небольшом киоске можно было купить всякий перекус, сигареты, бутылочки и баночки с прохладительными напитками. Здесь же платили за бензин. Они перешли улицу и направились влево. И тут, Вильям увидел, как прямо на него идёт ниггер. Морда у него была отрешённой, глаза - безумные.  Он инстинктивно, потянулся к кобуре под рубахой. Но ниггер прошёл мимо, даже не заметив его. Как бешеная собака: наткнётся на тебя – укусит, а нет – пройдёт мимо. Оператор колонки, какой-то чумной и чумазый, но не негр, наблюдавший всю эту сцену беззвучно и добродушно смеялся, выставив всем на показ свои белоснежные зубы. Улыбнулись и Хельга с Линдой. Так, они прошли немного по этой улице, свернули направо в самую вглубь обезьянника. Здесь не было зелени, повсюду темнели остовы брошенных машин, многие успели уже поржаветь. Начальство, видать, сюда давным-давно не заглядывало. Улицы были пустынными. Никого. Только в одном месте встретилась им на перекрёстке, под фонарём, группа из пяти молодых здоровенейших сундуков. Они о чём-то там вели беседу. Вильям внутренне замер. Он знал, если только эти проявят, хоть малейшие враждебные намерения, Линда, за считанные секунды перебьёт их всех. Беседа замерла. Их, видимо, шокировала такая наглость: белые пришли сюда! Но и храбрость ими, должно быть, уважалась тоже. Один из них спросил вежливо: «Можем ли мы вам чем-нибудь помочь?» «Да, пожалуйста, мы заблудились. Как выйти на Семнадцатую улицу?» «Пройдите дальше по этой же улице и там свернёте налево. Эта улочка выведет вас к Семнадцатой». Их поблагодарили и пошли, как им было сказано. И эта улочка была пустынна, и они, без всяких приключений дошли по ней до оживлённой Семнадцатой улицы и повернули налево.
То тут, то там стояли на тротуаре группки femme, в коротких юбочках. «Это проститутки» - шепнула Хельга. «Шлюхи» - злобно процедила Линда. Что они ей такого сделали? Многие из этих были чернокожими, но попадались лица латинского типа и даже белые. Да, зрелище не из приятных, но их, скорей всего стоило пожалеть, зачем же ненавидеть? Дойдя до той улицы, с которой началась эта прогулка, опять свернули налево. Странно, но никто не обращал на них ни малейшего внимания. Тут, видать, всех видели. Впрочем, не совсем так. У тротуара стояли две полицейских машины. Полицейские в чём-то там разбирались. Вдруг, один из них, совсем молодой ещё белый мужик, с усталыми глазами, шагнул им навстречу. «Что вы тут делаете? Это чёрный район. Белые приходят сюда только, чтобы купить наркотики. Убирайтесь отсюда, и как можно скорей!» «Так мы и сделаем». Он шагнул в сторону, пропуская их, и возвратился к своим делам. Подойдя к своей машине, они увидели нигера, стоявшего в нескольких футах от переднего бампера, прислонившись к забору. Что у него на уме? Просто так стоит? Вряд ли. Видя в машине сигнализацию и не желая поднимать шуму, ждал хозяина машины, чтоб как-то у него её забрать? Кто знает. Но какое-то шестое чувство, видать, подсказало ему: с этими лучше всего не связываться. Или принял их за полицейских? Во всяком случае, когда они мимо него проходили, он с места не двинулся. Расселись. Прежде чем сесть за руль, Линда бросила: «Мы ещё сюда вернёмся!» Конечно, хорошо, что всё обошлось без происшествий. Тем более, их видел полицейский. Случись что – и он сейчас же бы вспомнил странную троицу, явно сюда не принадлежащую и описал их. Зачем им это надо? Но, к крайнему удивлению своему, где-то в самом краешке своей души, Вильям испытывал нечто похожее на разочарование от того, что приключения не состоялись. Это было нечто новое. Но тогда он не придал этому никакого значения. Благоразумие победило.
До начала учебного года оставалось совсем мало. Как занять это время с пользой, и, в тоже время чтобы Вильям отдохнул перед предстоящими трудами тяжкими. И Хельге вдруг пришло в голову мысль. «Давай поедем куда-нибудь в глухое место и поживём там в палатке, сколько терпения хватит. Если что – в любую минуту вернёмся». А Вильяму как – не всё ли ему равно! У Хельги были карты местности. Она, села и примерно наметила место будущей ихней стоянки. Были у Хельги и палатка, спальные мешки, складные столик и стулья, лопатка, топор и масляная лампа. И нагреватель на сухом спирте. Всё было. Пояснила, усмехнувшись криво: «Когда-то собиралась в поход, да так и не собралась». Вильям понял: речь шла об её, как это называлось, «предыдущих отношениях», и расспрашивать не стал. Она ведь тоже никогда об его связях до неё, не спрашивала. Что было – то было, а что есть – то и есть. Всё тщательно и продумано уложили в багажник так, чтобы вещи, которые могут понадобиться первыми были под рукой. Хельга взяла ещё сумку-холодильник с замороженными специальными пакетами и своё короткоствольное ружьё с запасом зарядов. Пистолеты и патроны к ним - сами собой подразумевались. У Вильяма, как всегда был его бэби браунинг и его складной нож. У Хельги был такой же, и она прибавила к этому ещё два длинных ножа – Вильяма и свой. Привыкшая на самотёк ничего не пускать, она составила подробный список съестного взять с собой. Кое-что у неё было. Для не требующих охлаждения продуктов, как картофель, растительное масло или хлеб, нашёлся у неё запираемый ящик: «Ночью придёт какая-нибудь тварь и угоститься». Всё, что было в наличии и уложено, из списка вычеркнули. Заехав в несколько магазинов, они дополнили недостающее. В том числе купили джерки . Хельга пояснила: «Один такой листок - считай отбивная, из которой высушили воду». Купили консервов и концентратов. Ехали часа с четыре. На подъезде, в населённом пункте с колонкой, несмотря на грабительские цены, она дозаправила бак. «Если останемся в лесу без горючки, дороже обойдётся». Узкая, по полосе в каждом направлении, дорога вела в лес и в горы, иногда кружась серпантином. Хельга всю дорогу следила за счётчиком расстояния – трипметром.  Время от времени, съехав на обочину, сверялась с картой. Наконец, переехав по мостику горный ручей, свернула налево в грунтовую дорогу, уходящую вглубь леса. Проехав с полчаса, увидела слева полянку на берегу ручья, она заехала в неё, развернула машину передом к дороге и выключила мотор. Это был очень даже правильный выбор стоянки: Хотя у них и были предусмотрительно запасены две канистры с водой по два с половиной галлона каждая, этого мало и вода нужна всегда.
Начали устраиваться. В первую очередь, Хельга выбрала место для палатки на самом высоком месте поляны. Разметив периметр пола палатки, обкопала его канавкой и сделала в ней сток для воды, в случае дождя. Потом нарубили веток и застелили ими место, где должна была стоять палатка. В ней был весь набор – стойки и колышки – так что, возведение палатки особого труда не составляло. Нашла место под деревом для стола и стульев и подравняла его слегка. В стороне, чуть вглубь леса отрыли яму для всяких дел. Вырытая земля была сложена кучкой рядом: после пользования, ею следовало засыпать содеянное. К дереву привинтила шурупом рукомойник –  этот у неё был (скажите лучше, чего у неё не было!). Когда с этим всем покончили, до темноты оставалось часа два. Она нашла несколько камней и выложила из них основание для нагревателя. Потом отрыла посреди полянки неглубокий круг диаметром с три фута и обложила по окружности камнями. «Идём собирать хворост». В лесу нашли изрядное количество сухих веток разной толщины, принесли и сложили на полянке. Их они распилили, разрубили и разломали на куски не более двух футов. «Слушай, я решила сегодня не готовить. Мясо до завтра полуполудня доживёт, и я сделаю обед. А сейчас перекусим хлебом, рыбными консервами и сыром. Запьём пивом». Так и сделали. Хельга поставила стол под деревом так, чтобы над ним нависал невысоко сук. Вот к этому суку, через проволочную петлю, подвесили лампу. После этого позднего обеда или раннего ужина, немного посидели. Из багажника ВМW вынула она какой-то прибор и два мотка провода. Один моток размотала так, чтобы пересёк дорогу ниже лагеря, второй - выше. На подводе к палатке, провода образовывали петли. Их концы были присоединены к прибору. «Это сигнализация. Если проезжают по по дороге, или же идут к палатке, то обязательно заденут провод. А тогда…». Она наступила на провод. Сразу же в палатке раздался звонок. Подумав, Хельга прокопал неглубокие канавки через дорогу и спрятала в них провода. Тем временем, стемнело. И тут только Вильям сумел по-настоящему оценить подарок Аллена – фонарик. Он светил далеко и ярко. Видно было, как днём. Быстро и ловко Хельга разожгла костёр. Подтянули стулья и уселись вокруг огня. Проведя всю свою жизнь в городах, Вильям даже представить себе не мог, каким чёрным, с ярко очерченными на нём звёздами, может быть небо. Как красивы в свете костра силуэты деревьев. Какая стоит кругом прямо-таки оглушающая тишина, на которую накладывались лишь только шум ручья и пение каких-то ночных пичуг. И хотя, в общем-то, он был далёк от романтики, восхищение и удивление охватили его. Такого он никогда в жизни ещё не испытывал.
Костёр догорал. Стали устраиваться на ночь. Багажник машины послужил для них, своего рода, запираемой кладовой, для продуктов и ненужных в данный момент вещей. Для света в палатке у Хельги была какая-то лампа на батарейках, светившая дневным светом. Расстелили спальные мешки, положили подушки и одеяла. «Если ты только не в полнейшей безопасности и погода позволяет, старайся не спать в спальном мешке. Он сковывает ноги и, если на тебя во сне нападут, будет намного трудней бороться. Сними шорты и накрой рубашкой, чтобы ты мог в любой момент дотянуться до пистолета. Носки не снимай, теплей будет. Утром снимешь, когда теплей станет». Она сняла не только это. Расстегнула и стащила с себя лифчик. «А теперь, давай сюда!» Как и всём остальным, Хельга занималась этим делом капитально, равномерно, медлено и торжественно, что, тоже, устраивало Вильяма. Не то, что иногда попадавшиеся ему «экзотики», требовавшие от него бешеного темпа, правда, ненадолго. Как в «Сказке про отца Онуфрия», с её тридцатью тремя «О», «Окончив оную операцию», и изрядно уставши, они тут же крепко уснули, укрывшись одеялами и прижавшись друг к другу. Ибо ночи в горах всегда прохладны, даже в жаркое время года. Проснулся Вильям от холодка. В палатке было светло. Часы на руке показывали шесть-семнадцать. Хельги рядом с ним не было. Она, видать, вышла, оставив вход приоткрытым и набросив на него своё одеяло. И он выполз наружу. В нескольких ярдах от входа стояла она в лучах восходящего солнца совершенно голой. «Сходи по делам, и пошли купаться в ручье». Впрочем, она прихватила с собой и пистолет, завернув в полотенца. Ещё раньше, Вильям поделал во всех своих трусах карманчик, в котором держал свой пистолетик. К берегу ручья вёл своеобразный крутой проход футов пять высотой. Его, конечно же, можно было бы улучшить, проделав ступеньки, но Хельга решила этого не делать. Ручей и его русло, со своей стороны были надёжной преградой от проникновения в лагерь ночью. А днём, они всегда находились при оружии и в состоянии постоянной готовности. Нападение со стороны леса, хотя таковое и полностью не исключалось, всё же было маловероятно. Ведь нападавшими могли быть одни лишь бандюги, а эти шляться по лесу, да ещё в темноте, скорее всего, не станут. Для них же самих, русло ручья могло послужить путём к отступлению. Из него можно было, словно как из окопа, бить по атакующим, будучи прикрытыми сами. Отступать возможно и вглубь леса. Единственным вероятным путём возможного нападения был проход с дороги, а уж о нём они как-нибудь да позаботятся. 
Вода в ручье была настолько холодной, что обжигала и забивала дыхание. Но Вильям смог заставить себя хотябы обмыть всё своё тело с мылом и так. Хельга же, видать, при этом особых неудобств не испытывала. Она прямо фыркала от удовольствия. Она велела до красна растереться полотенцем и проделала это же сама. Вылезли и сделали небольшую зарядку. И только потом оделись. К поясу, помимо пистолета, крепились длинный нож и сумочка с двумя магазинами. Всё прикрывалось рубашкой. Позавтракали хлебом с колбасой. Хельга сварила в кастрюльке на нагревателе кофе. Всё тут дышало тишиной, умиротворённостью и извечным покоем. Ничего не хотелось делать. Они и посидели вот так за столом минут с полчаса. Потом Хельга сходила в машину послушать новости по радио. Как обычно, в новостях было мало этих самых новостей и она выключила приёмник. Вся посуда у них бумажная или пластиковая и её складывали в мусорный мешок, вместе с другими отходами. Мешок выброситься в первую же попавшуюся урну по пути домой. Решили побродить по окрестностям лагеря, посмотреть, что тут к чему. Пошли, придерживаясь русла ручья вверх по течению. Лес, в основном хвойный, с попадавшимися кое-где лиственными деревьями и кустарником. Хельга была возбуждена. В своё время, она, видать много времени проводила в лесу и теперь, наконец, она снова здесь.  Увидев сухую ветку, ложила её в приметном месте, чтобы на пути назад забрать. На одной их опушек наткнулись на многочисленные россыпи каких-то грибов. «У, Вильям! У нас сегодня будет такой шикарный обед, что никому Рокфеллеру не присниться!» «А мы не отравимся?» «Нет. Единственный ядовитый гриб, от которого нет спасенья – это бледная поганка. Увижу – покажу. Теперь смотри!» Она достала свой складной нож и срезала им один гриб. «Видишь, у него внизу шляпки поры. Они называются трубочками. А бледная поганка имеет пластинки на своей шляпке. Бери свой нож и давай собирать их». Она достала из сумки через плечо мешок из супермаркета, и они принялись складывать туда грибы. Набрали несколько десятков. Этот мешок с грибами она повесила на сук. Когда они дошли до места, где с обоих сторон берега у ручья полого спускались к воде, Хельга решила пуститься в обратный путь. В той же сумке она нашла два ремня, которыми ветки скреплялись в вязанки. Не забыли и грибы. Не доходя чуть-чуть до опушки, где был их лагерь, она оставила Вильяма с вязанками, а сама обошла кругом, осматривая палатку, машину и проход с дороги. Не найдя ничего подозрительного, она вошла сама и подала знак Вильяму.
В чистом пластиковом ведёрке сразу же замочила грибы. Из принесённых веток нашла две, образующие как бы рогатины, обрубила их топориком в размер и заострила конца. Вбила в землю по обоим сторонам кострища. Нашла и толстую прямую палку, которую она положила в рогатины. Из взятого с собой набора посуды, отыскала котелок качающейся с дугой-ручкой, в которую была продета палка-поперечка. Мясо у них было – куриные грудки. Две из них она помыла, разрезала на восемь частей, положила в котелок и залила водой чуть больше, чем до половины. Слегка посолила, насыпала молотого красного перца и развела огонь. «На костре, если знаешь как, можно готовить как на газовой плите». И, действительно, вода закипела чуть ли не за десять минут. Бросила лук и накрыла крышкой. Она то подкладывала ветки, разные по толщине, то разгребала пламя, добиваясь равномерного кипения. Тем временем, Хельга тщательно помыла грибы, часть отложила, а остальное нарезала в сковородку, с налитым в неё маслом. Зажгла нагреватель. Он представлял собой чашу с приваренными к ней четырьмя прутиками, поддерживающими конфорку. В грибы тоже было накрошено немного лука. Всё это потушилось некоторое время. Потом снято с огня, отложено в сторону и накрыто крышкой. На огонь поставлена другая сковородка с маслом. В неё пошли грудки. Их Хельга подрумянила со всех сторон, уменьшила огонь, удалив одну шашку сухого спирта, накрошила туда мелкого лука и накрыла крышкой. В суп стала ложить грибы, морковку, сельдерей, два разрезанных на четыре части помидора, зелёный горошек, укроп и петрушку, а под конец, выстрелила туда из специального пистолета несколько зубчиков чеснока. Котелок был отодвинут от огня, и теперь всё внимание сконцентрировалось на мясе. Отрезав малюсенький тонюсенький кусочек, она попробовала его и тут же соединила содержимое первой сковородки с содержимым второй. Часто переворачивая и помешивая тушила ещё минут двадцать.
Возможно, Рокфеллер имеет своего повара, готовящего ему блюда по лучшим рецептам мира, или ходит в рестораны, где лишь один обед стоит больше ихнего месячного жалования. Может. Но Вильям готов был поставить пенни против океанского лайнера, что он никогда в жизни не пробовал и не попробует такой вкуснятины! И пусть посуда у них не была из редких фарфора и хрусталя, серебра и золота. Что может сравниться со вкусом супа с «привкусом дымка» и с только собранными маслятами и мяса со своеобразным грибным соусом. А сами грибы! Это только надо вкусить самому, чтобы понять. Из своего походного погребца, Хельга достала три бутылки. Из первой налила понемногу какой-то бесцветной жидкости с сильным вкусом аниса в ней. «Это Пярну – аперитив, который французы пьют перед обедом». Вторая бутылка в себе содержала красное вино к обеду. В третьей безошибочно был коньяк. Его принимают всегда после еды. Насладившись едой и убрав всё, поставили стулья в тени и сели чтобы опомниться от такого обеда. Но тут послышался шум мотора, звякнул сигнализатор в палатке, и в проход заехала машина типа вездехода с такими же огнями на крыше, как на полицейской машине. С боков виднелась надпись «Лесничество». Машина проехала немного по проходу и стала. Из неё вышли два крепких дядьки лет под сорок пять в зелёной форме. Подошли к ним, поздоровались вежливо, назвали себя. Они осмотрели стоянку. Видно было, оценили чистоту и порядок. А одного из них, когда увидел котелок над костром, это привело его в умиление. «Вообще-то говоря, тут жечь костры не разрешается. Но вы, я вижу по всему, люди бывалые. Смотрите только, будьте осторожны». «Непременно будем!» - в один голос ответили Вильям с Хельгой. Попрощавшись и пожелав им сего наилучшего, они сели в машину и уехали. «Ну вот. Хорошо, хорошие люди пришли, а могли и плохие». И Хельга предложила составить план и отработать действия на случай атаки. Конечно, в случае возникновения угрозы, следует быть наготове, но делать вид, что ничего не происходит: ведь это может быть и ложная тревога. Решили так: Вильям подходит к большому дереву и стоит возле него, Хельга открывает багажник. Она подогнала машину ближе к группе деревьев. Кому какое дело: человек стоит у дерева или роется в багажнике. Но, в случае чего, Вильям становиться за дерево, выхватывая пистолет, а Хельга хватает ружьё и укрывается за деревьями. «Понимаешь, надо сначала укрыться, а потом готовиться к бою. Иначе тебя сразу же срежут первыми выстрелами. А так, попасть в тебя будет нелегко. Кстати, если придётся, и такое может быть, перезаряжать, не вздумай подымать магазин! Нажал кнопку, он вылетел и сразу же вставляй новый. Вот почему я предпочитаю этот пистолет: нажал рычаг – и затвор на месте. Магазин, конечно, вещь дорогая, но жизнь дороже». Они начали отрабатывать манёвр до тех пор, пока не довели свои действия до самого полного автоматизма. Поужинали они остатками своего обеда, разогрев только суп. Посидели у костра. Ночь прошла спокойно.
На завтрак были яичница с какими-то маленькими колбасками и кофе. Некоторое время поупражнялись в отражение нападения, а потом Хельга объявила: «Сегодня мы отрабатываем форсирование водных преград». В свою сумку она положила большой моток верёвки, мешки для сбора «даров леса», ремни для хвороста и какие-то длинные пакеты. Они дошли до того места, на котором закончился вчерашний поход. Опять повылазили грибы, но их оставили на обратный путь. «Вот смотри, ты идёшь в горах по лесу и натыкаешься на такой вот ручей. Знай, такие вот горные потоки коварны и очень опасны. Ступил на камень на глубине всего-то пару дюймов – и тебя может унести. И тем не менее, такой ручей можно пересечь, если знать как и соблюдать простые меры предосторожности. Самое первое, не лезь в ручей сдуру. Найди такое вот место, как это - перекат. Видишь, здесь мелко, камни выступают над поверхностью воды, но и течение тут быстрее. Первое дело, когда путешествуешь в горах – это посох». Она из длинных пакетов вынула три секции по два фута каждая и свинтила их наподобие шомпола для ружья. Нижняя имела резиновый наконечник, а верхняя резиновую же рукоятку и петлю для надевания на руку. Он было хотел спросить, откуда у неё столько всего этого, да вспомнил «Собиралась в поход – да так и не собралась», и спрашивать не стал. «И вторая вещь в горах – верёвка» Достала моток верёвки. «Берёшь верёвку перекидываешь вокруг дерева так, чтобы обе половины были равны, и соединяешь их вокруг себя. Ты морские узлы вязать умеешь?» «Откуда, я ведь в армии служил, а не во флоте». Хельга усмехнулась: «И во флоте сейчас тоже никто морских узлов не вяжет. Ладно, я тебя после научу». Она нашла дерево, ближе к воде и обернула вокруг его верёвку. Два конца соединила, обвив по разу вокруг его пояса. «Это чтобы ты не выскользнул из верёвки. Вот морской узел. Держит он крепко, но если хочешь, потянешь за этот конец – и освободишься. Вот потяни!» Он потянул и узел моментально развязался. Она вывязала его опять. «А если заест?» «Может, если ты его неправильно вывязал.  Вот для этого, у тебя нож на поясе. Без него в горах тоже не ходят. Теперь иди. Только не спеши. Прежде чем сделать шаг, убедись, что всё в порядке». Опираясь на посох и осторожно переступая с камня на камень, он пересёк поток. «Так, теперь развяжи верёвку и обвяжи вокруг того дерева. Это ничего, просто обмотай каждый конец три раза и закрути вовнутрь. Теперь у тебя перила. За них держась, перейди назад. Посох не бросай». Она с помощью «перил» перешла поток, там развязала верёвку, одела вокруг себя и перешла обратно на тот берег. «Когда ты идёшь один и возвращаться не собираешься, то просто пересеки поток. Если тебя понесло- выберешься по верёвке и опять повтори попытку, может, в другом месте. Потом просто потянешь за один из концов и вытащишь верёвку. Когда надо возвращаться или идёшь с группой, то устраиваешь «перила». Завязываешь морским узлом и, когда надо, крутишь верёвку до узла, развязываешь и вытягиваешь. И иди себе дальше». По пути к себе, они насобирали грибов и хвороста.
    Хельга натренировала Вильяма вязать несколько типов морских узлов, которые могут пригодиться в горах, и он их освоил. Тут он вспомнил, как в детстве, будучи бойскаутом, ездил в летний лагерь. И там они учились вязать эти самые узлы. А ещё стреляли из гладкоствольных пневматических ружей и из лука, устраивали всякие состязания, в том числе и в гребле. Но это было так давно, что казалось неправдой. Да и в лагере всё было по-другому: деревянные полы под палатки, кровати в палатках, водопровод, ватерклозеты, электричество. Еду готовили где-то в кухне и выдавали по палаткам… Хельга замочила грибы и стала думать из чего бы сделать суп и что на второе. Она просмотрела банки с бульонами и тушёнкой, пока не остановила свой выбор на части из них. Она собралась было разжечь костёр, когда послышался шум мотора. В прогалине, ведущей к дороге показался пикап с двойной кабиной и выцветшей краской, цвет которой определить было нелегко, и затемнёнными окнами. Машина остановилась и мотор заглушили. Это уж явно не были официальные лица. Сколько их и что им надо? Могли просто осматривать лагерь с намереньем тоже тут когда-то остановиться. Или намеренья у них были совсем иного свойства? Huy их knows. Но, при всех раскладах, как говорят американцы, брать шансы не следовало. И они начали действовать по заранее отработанной схеме. Вильям, как бы неспеша, подошёл к дереву и стал за ним, не упуская из виду странный пикап. Вроде бы как, по какому-то делу, Хельга открыла багажник и пододвинула поближе к себе ружьё.  В нём было восемь патронов с картечью и пулями. Их там могло быть четверо, пусть пять. Больше в кабину пикапа не влезет. Так что, на всех хватит, в случай чего. Если у них нет злых намерений, то ничего в действии обитателей лагеря особого нет: люди занимаются своими делами. А вот, если есть, то они должны понимать, что означает занятие позиции за деревом и открытый в этот момент багажник, в котором могли быть только ружьё или винтовка. А это хорошего для них не сулит. Сколько продлилось это казавшееся бесконечностью противостояние, они знать не могли. Может всего минуту, а может все десять, но вдруг заработал мотор и пикап исчез из виду. «Ух! Хорошо!» - Хельга захлопнула багажник. «Ведь если бы мы их перестреляли (в этом она ни секундочки не сомневалась), то пришлось вызывать полицию со всеми последствиями: нас видели лесники». Ещё с час, они пробыли в состоянии повышенной готовности: ведь эти могли передумать и вернуться.  Но, видать, они решили не передумывать.
   Тут Вильяму пришла в голову, кажущаяся ему самому дикая и шальная мысль. Может, не всегда, но чаще всего, жертвы преступлений сами напрашиваются на то, чтобы быть ими. Вот в их случае, если бы они выказали явный испуг, демонстрируя свою беззащитность, тогда наверняка вся кодла вывалила оттуда с оружием или без - их же больше – и очень туго бы им пришлось. Или тот ниггер в даунтауне… Преступники – человекообразные существа, которые хотят торжествовать над беззащитными жертвами, а сами они страдать не желают… Больше их никто не беспокоил. Несколько раз по дороге прошли машины, но они не останавливались. Вильям с Хельгой провели здесь ещё три дня, полные безмятежности и покоя. Они побродили по окрестностям и, в частности, прошлись по грунтовой дороге. Оказалась, она, милях в трёх отсюда, пересекается с ещё одной такой же асфальтированной местной дорогой, для которой через ручей перекинут был мостик. Затем дорога продолжалась дальше. Куда? Это можно по карте узнать, и карта у них была. Она заканчивалась в небольшом посёлочке на самой окраине национального леса. Вот в этот-то посёлочек они и решили заехать на пути домой. Просто так, без всякой цели. Он состоял из нескольких десятков живописных домиков, раскинувшихся по склонам. Тут же была контора этого участка лесничества и, как это значилось на ихней вывеске на двери, «Центр туристской информации». В этом большом, беспорядочном здании, в самом деле были брошюры, карты, буклеты и две немолодые любезные женщины-добровольцы, отвечающие на все вопросы. Тут же был магазинчик с сувенирами и рубашками на тему леса, хлебом, пивом, вином и кое-какими крепкими напитками – словом всякой всячиной, для нужд проезжающих и жителей посёлка. Был и прилавок, своего рода буфетик с кофе, напитками и с чем-нибудь пожевать. В магазинчике, они купили на память рюмочки с медведем и оленем, какие, по идее, водились в лесу. В буфетике взяли по коржику и чашке кофе. Дорога отсюда в одном направлении вела куда-то за пределы штата, а в обратном – можно было добраться до ихнего университетского городка, что они и сделали.
С началом учебного года, Вильям приступил к обязанностям преподавателя и научного сотрудника кафедры металловедения. В принципе, он продолжал делать то, что делал тогда, в аспирантуре. Только времени на это уходила намного меньше, а жалование было намного больше. Курсов ему пока не дали. Правда, надо было, на первых порах, готовиться к занятиям, но на это много не уходило. Субботы, воскресенья и вечера каждый день, были теперь в его полном распоряжении. Делай что хочешь, хоть лежи на диване и смотри в потолок. Никакого дивана у Вильяма не было, и он проводил вечера с Хельгой и её друзьями, ставшими теперь и его друзьями. Как-то он изъявил желание Линде выкупить машину, которую она ему дала в полное его распоряжение. На этот раз, Линда не возражала. «Приходи ко мне в субботу ровно в девять-тридцать. Не раньше и не позже». И она рассказала, как пройти к ней, в её «верхний» офис, из выставочного зала. «В центре, справа, будет широкий проход. В самом конце дверь с моим именем. Просто войдёшь». В светлом зале с огромными окнами стояли новинки ВМW автомобилей с вывешенными в окнах описанием и ценами. К Вильяму подскочил немолодой уже мужчина в костюме и при галстуке: «Ищете машину? Могу ли я Вам помочь?» «Спасибо, я по другому делу». И продавец отошёл. Вильям уже знал эти бедняги, среди них приличные люди, потерявшие работу, продают на комиссионных началах. Продал – получи, а не продал – сиди без пени в кармане. Каким везучим был он сам, имея практически пожизненную работу в государственном учреждении. Даже Хельга, сидевшая, вроде как, на своём месте прочно, и та, не раз говорила ему, что в один, не шибко прекрасный день, к ней могут подойти с поцной миной и сказать: «Нам очень жаль, но Вы нам больше не нужны». Причём, по причинам, они и сами не знают каким… Вильям без труда нашёл «верхний офис». Это было помещение, пусть не просторное, но достаточно большое. Т-образный стол, на вершине, в центре перекладины буквы «Т», которого восседала Линда. А рядом это восхитительное молчаливое существо, уже раз виденное им. Перед Линдой лежали какие-то бумаги. «Ты можешь дать три тысячи?» «Да, смогу». «Чековая книжка с тобой?» «Да». Она написала и подписала что-то в бумаге перед собой. «Выпишешь чеки на суммы, которые она тебе скажет. И она же объяснит тебе условия оплаты. А мне надо бежать». И она отправилась по делам.
Молчаливое существо вдруг заговорило нежным тихим голосом. Глядя в бумагу, назвала цифры в каждом из трёх чеков. «А я думал, Вы немая. Как Вас хоть зовут?» Испуганно подняла палец к губам. И Вильям сразу же сообразил: говорить с ней ни о чём, кроме дела, по какой-то причине, нельзя. «Вы будете, в течении пяти лет, выплачивать в месяц…». Продолжая свою речь, она взяла со стола бумажный квадратик и что-то на нём написала. Приподняв его руку, вложила квадратик ему в ладонь. От прикосновения нежной кожи, у Вильяма прямо мурашки пробежали по спине. Показала знаком: спрячь в карман. Что он и сделал. «Вот и всё! Дальше я сама. Ездите на Вашей машине осторожно. Будут неисправности или что ещё – приезжайте к нам, и мы Вам во всём поможем. Вот Ваши копии». Она поднялась, как бы давая знать, что аудиенция закончена. Вильям ещё раз глянул не неё и вышел. В зале встретил быстро идущую навстречу Линду. «Ну как, всё в порядке?» «В полнейшем! Похоже на то, вы тут хорошо знаете, что делаете!» «Да уж! Езжай осторожно ». Бумажный квадратик жёг кожу, но помня её испуг, такой неподдельный, он понимал: читать эту записку здесь никак нельзя. Приехав домой, он немедленно прочёл её. На листке для заметок написано.
Меня зовут Вильма.
Не пытайтесь, даже, заговаривать со мной.
Позвоните завтра после 6-ти по этому телефону:
(тут шёл номер телефона)
и Вам скажут, что надо делать.
Запомните этот номер или запишите в обратном порядке,
а записку немедленно уничтожьте.
Разумеется, он запомнил номер, но, на всякий случай, записал его, как ему советовали, в обратном порядке в трёх местах. Поймал себя на том, что ждёт-не дождётся «завтра после шести». Разумеется, никаких чувств к этой самой Вильме он не испытывал. Просто здорово его заинтриговала вся эта история. Кто она такая и почему с ней нельзя разговаривать? Кто на его звонок ответит и что надо будет делать? Надеялся, все эти тайны разъяснятся. И вот, наконец, пришло это время. Не без волнения набрал номер. Ответил женский голос. «Вы Вильям?» «Я». «Вам следует прибыть завтра в торговый центр на юго-востоке перекрёстка Чикаго и Делавэра в семь-тридцать. Заедете в первый проезд с Чикаго и запаркуетесь в этой же аллее. Вас просят быть вовремя». Трубку повесили. Вильям сказал Хельге: студент задал ему вопрос, на который он не знает ответа. Он пообещал студенту ответить позже, а для этого надо пойти в библиотеку и порыться в книгах. Может на весь вечер. У Хельги тоже накопилось дел по квартире, так что она охотно согласилась расстаться с ним на вечер. Просила только позвонить, когда управится. Он охотно это ей пообещал. Вильям был на месте в семь-двадцать пять. Ждать ему пришлось недолго. Небольшой пацан-подросток постучал легонько в стекло, сделав знак выйти. Какое-то время понадобилось сообразить, что это никакой не пацан, а Вильма. «Закройте дверь, идите за мной на некотором расстоянии. Запоминайте дорогу». Она шла по стояночной площадке, как видно, стараясь избегать освещённых мест. Вильям следовал за ней ярдов в двадцати позади. Куда она его ведёт? Может это какая-то ловушка? Он нащупал пистолетик, который, с патроном в патроннике и на предохранителе положил в правый карман брюк. Но кому и для чего тогда это нужно? Посмотрим. Они вышли в боковую улочку. Каждый раз, когда надо было повернуть, она приостанавливалась и, только убедившись, что он знает куда идти, шла дальше своим путём. Как ему было сказано, Вильям запоминал дорогу. Шли минут пять и подошли к какому-то дому, небольшому, одноэтажному, тёмному. Вильма открыла дверь, вошла сама и знаком предложила следовать за ней. Когда он вошёл, торопливо закрыла дверь на два замка, словно боясь чего-то. Освещено всё было тускло, только чтоб не разбить себе лоб. Она чуть ли не втолкнула его в комнатку, также тускло освещённую с расстеленной постелью посреди. «У нас мало времени, не будем его терять!» И она стала быстро и ловко стягивать с себя всё. Вильяму ничего не оставалось делать, как последовать её примеру.
Она напоминала девочку-подростка, ту, с которой он начал знакомство с этим делом. Но напоминала лишь своими очертаниями. Остальное было иным. Та была белой, угловатой, с крепким телом и неловкой. Эта светло-светло оливковая, очерченная мягкими, плавными и красивыми линиями с трогательными девчёночными почти руками и ногами. Прелесть, прямо-таки, с маленькими аккуратными грудками, плоским животом и, в самую меру, задком. И он вдруг почувствовал непреодолимое страстное желание. Протянул к ней руки, чтобы схватить и впиться в неё губами, но она опередила его, прыгнув ему на шею. Прижалась и завалила на себя в постель. Тут уж он дал волю своим рукам и губам. Маленькие с аккуратными сосочками грудки её под ласками как бы выплывали, заполняя ладони. Она отвечала ему с не меньшей яростью. Опустив руку и убедившись, что его «рабочий орган» находится в состоянии полной готовности, она обхватила его ногами, давая доступ к тому месту, где этому самому органу предстояло работать. Кончив, он, через короткое время снова был охвачен непреодолимым желанием и набросился на неё опять. И так три раза подряд. Наконец, он устал, прилёг на бок, повернувшись к ней. Она прижалась, осыпая его поцелуями. «Слушай, я знаю, я безумно тебе нравлюсь (ну и самомнение у неё!). А поэтому ты ведь хочешь, чтобы я была жива? Хочешь. И ты мне нравишься (ещё бы!). Я хочу, чтобы ты тоже был жив. А поэтому, пожалуйста, даже и не пытайся искать встречи со мной! Если будет такая возможность, я сама тебя найду. Дай мне номер своего рабочего телефона. Домой к тебе звонить нельзя: твоя тоже…». Она прикусила язык, а Вильям решил не расспрашивать. «У тебя есть листок бумаги?» Он почувствовал, как в полутьме она иронически усмехнулась. «У меня, по долгу службы, феноменальная память. Так что говори». Он сказал ей номер телефона и время, когда он бывает в деканате. «Тебе лично, или через кого-то будет сказано «Звонит Вильма». Ты тогда, на следующий день позвонишь в это же время, по этому же, телефону. А теперь тебе надо уходить и как можно быстрее. Назад ты идёшь один. Ты запомнил дорогу?» «Да». «У тебя есть оружие?» «Да». «Хорошо! А то место это не самое лучшее». Они оба быстро оделись. На прощанье крепко поцеловала и выпустила его из двери. Он без происшествий дошёл до своей машины и поехал в библиотеку.
Вильям не соврал Хельге насчёт вопроса, на который у него не было ответа. Его задал во время вчерашней лекции один из его новых студентов, Сергей Резник, судя по всему, такое же, как Анатоль «русский». Это был тщедушного вида юноша в очках, по-видимому, на самом деле, пытающийся что-нибудь выучить, в то время, как большинству остальных всё было до того места, которым они сидели на стульях. Вопрос был такой: если закаленную деталь опять нагреть и поместить в закалочную среду, то что будет? «А зачем это надо?» «Ну, например, ту деталь нужно было закалить до пятидесяти-пятидесяти пяти единиц по Роквелу, а проверка показала, что она закалена до тридцати пяти-сорока». Вильям пожал плечами. «Насколько это мне известно, если такая деталь ответственная, то заготовку выбрасывают. А если нет – то, я думаю, её можно и использовать. Но чтобы заготовку перезакаливали – такого я не слышал». «Я это очень хорошо себе представляю. Но мне, чисто теоретически, хочется знать, что станет с этой деталью». «Я думаю, что произойдут изменения в анализе и механических свойствах стали, из которой деталь изготовлена, сделав её непригодной для той задачи, которую деталь должна выполнять. Но я постараюсь найти теоретическое подтверждение этому и сообщу Вам результат, как только я это сделаю». Сразу же после работы, перекусив по старой памяти в том же кафе, он направился в библиотеку. Руководитель темы всегда говорил так: «Не пытайтесь всё запомнить. Это трудно, если вообще возможно, да и не нужно. Но знайте те книги, в каких вы можете найти нужную информацию». Так он и поступал. Но в тех источниках, которые ему были известны о повторной закалке ничего не говорилось. А тут пришло время ехать. Оставив книги на столе, он вышел, пошёл к себе, взял машину и поехал. Уйдя от Вильмы, он вернулся в библиотеку. Хотел подъехать прямо туда, но, вспомнив это «…и твоя тоже…», оставил свою машину возле дома и пошёл дальше пешком. И правильно сделал! Когда он, наконец, нашёл ответ было уже полдвенадцатого. Оказалось, в принципе, деталь можно второй раз закалить, но для этого следовало вернуть её в исходное состояние, то есть нормализовать или отжечь, а потом только закалить опять. И тут появилась Хельга. Она не задавала вопросов, а терпеливо ждала, пока он запишет название книги и страницу, и сдаст книги. «Вот смотри, из-за какого-то очкатого хлюпика, ты просидел чуть ли не до полуночи!» «А откуда…». «У нас в группе тоже был такой, тоже «русский», Дмитрий Волчак». «А как…» «А кто ещё?» «Ты вот, сердишься, а я нет. Побольше бы таких! Если он захочет пойти к нам в аспирантуру, я буду его руководителем темы». «О да, я знаю, вы таких любите. Его тоже все преподаватели любили». «Понимаешь, я тут тонну книг просмотрел. Никто об этом даже и не подумал! А теперь, благодаря ему, я тоже знаю». Разговаривая дошли до его квартиры. Вильям всегда старался парковаться снаружи, а место в гараже держал для Хельги. И она им, видать воспользовалась.
Хельга заперла дверь, налила себе коньяку, выпила, положила под подушку пистолет и, быстро раздевшись, улеглась в постель. Через пару минут она уже спала. Устала, должно быть, за день. Вильям, как вы сами понимаете, устал не меньше её. Но, приготовив на утро портфель свой, он отправился в душ: на нём мог оставаться запах Вильмы, который он сам не слышит, но Хельга могла учуять. И тогда… а что тогда? Он не имел ни малейшего понятия, как поступит Хельга, обнаружив измену, хотя это «…и твоя тоже…» уже говорило кое о чём. Но многое стало проясняться. Скорее всего, Линда была пидорасткой, а Вильма – её любовницей, а, точнее и вернее, как тут говорят, «сексуальной рабыней». Вот почему, она так боялась: посягательства на то, что она считала ей принадлежащим, Линда не потерпит. После жёлтой бабочки, у него не было ни малейшего сомнения, что произойдёт с каждым, кто осмелиться стать ей поперёк дороги. Хельга, несомненно, всё это знала. Вот почему, ничтоже сумяшись, она отправила его вдвоём с Линдой на «тренировку». Но и Вильма, несомненно, тоже знала многое. Маленькая, тихая, незаметная, участвующая во всех линдиных делах, она всё видела, всё замечала и, как она ему сама сказала, обладая «феноменальной памятью», запоминала. Какое право имела на него Хельга? Ведь она ни разу не говорила с ним ни о каких «чувствах». И его не спрашивала ни о чём. И тут до Вильяма вдруг дошло: она попросту владела им, так же, как Линда владела Вильмой. Если и была разница, то лишь чисто техническая, в форме владения, но не в сути его. Что ему теперь делать? Порвать с Хельгой? А дальше что? У него не было никого, к кому мог бы он уйти от неё. А жить с какой-то другой бабой просто так – какая разница!? И что сделает Хельга, если он заявит ей о намерении с ним расстаться. Что сделает Линда с Вильмой – более-не-менее ясно. А Хельга. И опять, и опять, не давало покоя это «…и твоя тоже…». Вдруг пришла в голову страшная мысль. Ведь до него у Хельги кто-то был. И тоже был на таких же условиях, как и он сам: по-другому у Хельги попросту и быть не могло. Что с ним стало? Восстал, захотел уйти? Где он сейчас? А что если?.. Почему Хельга выбрала именно его. В том, что выбрала – в этом сомнений у него теперь уже не было. Да, она не говорит о чувствах, потому как, никаких чувств и нет. Он служит ей для удовлетворения её этих потребностей, но не только. Ведь есть немало мужчин, которые могут делать это куда лучше его, но выбран он. Да и потребности у неё весьма скромные. Значит у неё какие-то другие планы. Опять вернулся мыслями к своему предшественнику. Допустим, тот исчез. Но у него должны быть родственники, которые станут его разыскивать. Или, у него их не было, а если и были, то общался он с ними не слишком часто. Стоп! Он ведь тоже писал и звонил своим редко, очень редко. Мол жив-здоров и достиг таких-то успехов. А они ему вообще не писали и не звонили. Всё это Хельга могла узнать у той же Эммы. Так что, если он, Вильям, вдруг исчезнет, никто, кроме коллег, его не хватиться. Они заявят в полицию и там заведут дело на «пропавшего без вести (missing person)». А, может, и сама Хельга подаст. И искать будут долго и нудно, и без результата.
Что ему теперь делать? Встать и убить Хельгу? Но он ведь ничего не сможет доказать, и его посадят, как обыкновенного убийцу. А могут ещё упечь в сумасшедший дом. А этот, самый, Родригуэс… Нет, он этого сделать не может. Убежать с Вильмой? Почему с Вильмой? Потому как, она в таком же самой ситуации, как и он. А согласится ли она с ним бежать? И если да, то куда бежать и на что они будут жить? И как жить? Ведь он о ней совсем ничего не знает. Может она невыносима? Да и вообще, чувств у него к ней никаких. Мда! Вильям не смог придти ни к каким выводам, ни найти подходящего решения всем этих проблем. Оставалось только плыть пока что с ними в одной лодке, выжидая момент, когда можно будет сигануть за борт, нырнуть поглубже и отплыть как можно подальше. Усталость взяла своё и он крепко уснул, чтобы через несколько часов быть безжалостно разбуженным будильником. Вильма умудрилась устроить ещё два свидания, каждый раз в другом месте. Последний раз, получив всё, что он смог дать ей, она, уютно устроившись у него на груди, вдруг предложила: «Давай убежим!» «Странно, я и сам об этом думал. Но куда бежать и как мы там жить будем. У меня ведь денег нет». «Зато у меня есть, тысяч пятнадцать. Я сама из Антигуа. Там у меня родственники, нам помогут. Ты будешь учить что-нибудь, а я – или шофёром, или клерком. Вот и проживём. Никакого языка там учить не надо. Я буду тебе жена, а ты мне муж. И дети у нас будут». «Слушай, а Линда ведь тоже оттуда?» «Да». «Так она найдёт нас там и убьёт». «Там ей не дадут». «Ладно, только это надо тщательно подготовить и ожидать подходящего момента». «Было бы чего ждать, а я уже подожду. Хоть год, хоть два!» Ну и ну! Она оказывается не только тоже об этом думала, но, в добавок к этому, ещё и всё предусмотрела. Какая она-никакая, а судьба их связала вместе. Тут уж ничего не поделаешь. Когда впереди замаячила надежда, то тяготы повседневной жизни переносятся легче, думаешь, ладно придёт день и всё закончится. Вскоре после памятного дня первого свидания с Вильмой, Линда при встрече спросила лукаво: «Как тебе нравиться личная моя секретарша. Она улыбалась, но взгляд у неё был пытливый, холодный и колючий. Вильям сразу же понял: по роду своей деятельности, она способна видеть всех насквозь. И делать вид, и притворяться, что та ему безразлична бесполезно. «Очень хорошенькая дамочка». «Она да, но я не об этом спрашиваю. Как хорошо она обслуживает?» «Судя по первому разу и по тому, как она оформила мои документы – очень хорошо. Вот только ты нас не познакомила. Скажи, хотябы, как её зовут». Он видел, ответ Линде понравился. Взгляд её слегка потеплел. «Её зовут Вильма, - вмешалась Хельга, - и вообще, служащие должны носить на груди нашивку со своим именем». «Да, пожалуй, ты права. Я так и сделаю».  На свой вопрос, какие чувства могут быть к нему у Вильмы, он сам себе ответил просто: это бунт против положения, в котором она находилась, и с которым не хотела примириться и не собиралась.               
Однажды вечером, когда собрался «кружок», Хельга обратилась ко всем с речью. «Мы с вами много говорим о преступности и что с ней надо бороться. Собственно говоря, мы все, тут сидящие уже успели кое-что сделать в этом направлении, ликвидировав некоторое число из них. Из-за того, что несколькими негодяями стало меньше, проблема не решится. Необходимо не только наносить преступникам чувствительные удары, чтобы заставить их бояться нападать на людей, но и привлечь внимание к этому вопросу, показав всем, что если преступников бить, и бить по-настоящему, а не хлопать линейкой по запястью, то преступность быстро пойдёт на нет. Я предлагаю присутствующим основать организацию по борьбе с преступностью. Как мы её назовём – неважно. Скажем «Salvation committee (Комитет спасения)». Как это делается в Латинской Америке. Почему организацию? Чтобы тщательно планировать операции и, самое главное, не попасться. Ведь никаким властям на свете такого рода деятельность не понравится никак, даже если они ничего сами не предпринимают для защиты своих подданных. И я здесь предлагаю начать вот с чего. По моим сведениям, в обезьяннике даунтауна, там собираются ниггера провести «марш протеста». На простом языке это погромы и бесчинства. Вот что я вам скажу: если взять старинные винтовки, такие как Гаранд или Ли-Энфильд, то пули из них могут убить на две мили. Если с расстояния где-то мили полторы открыть огонь по обезьянам, в них обязательно попадут пули: толпа широкая мишень. Но самое главное, никому сначала даже в голову не придёт мысль, что стреляли с такого расстояния. Пока додумаются – ищи нас свищи! Смотрите». Хельга принесла большую подробную карту. «Вот видите, здесь, точно на одной линии с маршрутом «марша», находится недостроенное здание в пять этажей. Вокруг него, в любое время пусто. Я уже точно определила азимут. Каждому придётся выпустить не больше, чем двадцать пуль. Этого хватит, чтобы разогнать трусливых скотов. Линда обеспечит нас всем необходимым». Анатоль сказал с места: «И я тоже хочу поучаствовать! Какая сволочь! Они по сотне невинных людей в день убивают, а тут раз полиция убила чёрного бандита – и столько шуму!» Хельга ответила, стараясь как можно мягче: «Нет, Анатоль. Вам отводится особая роль. Вот представьте себе, какая-то группа решила спуститься вниз на плоту или надувной лодке по очень бурному потоку, куда не всякий профессионал решится влезть. Риск огромнейший и надо хоть как-то себя подстраховать. Так вот, участники заплыва, одевают спасательные пояса и связываются верёвкой. К кому-то присоединяют другую длинную верёвку и её держит кто-то на берегу. В случае чего, он вытащит из воды всю группу. Вам отводится роль такого нашего спасателя. Если нас всех арестуют, мы сами себе помочь не сможем. Нужен посторонний и не посторонний, чтобы и адвоката найти подходящего, и внимания общественности привлечь, и связь с друзьями и родственниками обеспечить. Вы и будете им. Садиться в одну лодку с нами Вам не следует. Понятно?» Нехотя Анатоль согласился.
В назначенное время все собрались в недостроенном здании. Машин было три: Вильям, Хельга и Линда приехали вместе. Их спрятали в первом этаже здания, который, судя по всему, и предназначался для гаража. Из багажника линдиной машины были извлечены: пять чехлов с винтовками, пять сумочек с патронами, пять компасов и какой-то ящик. Лестница была, и по ней поднялись на пятый этаж. Сквозь проёмы в полах можно было следить за машинами. Тем, кто не был знаком с винтовкой – а это была Ли-Энфильд – Линда коротко объяснила совсем несложную технику прицеливания, заряжания и оперирования. В ящике оказался редкий в те времена переносной телевизор. Линда включила его. Показывали, в даунтауне собирается в нескольких местах ниггерьё, привезённое в автобусах. Интересно, кто заказал и организовал погром, и кто платит за это, причём немало. Но нашим героям сейчас было не до этого. Нужно было этот погром сорвать. Каждый зарядил десять патронов и положил перед собой компас. Стрелка компаса смотрела на север, а визир повёрнут на азимут. Прицел поставлен на самую дальнюю отметку и надо было бить в направлении азимута. Когда оргия достигла апогея и вся чёрная сволочь начала грабить магазины вдоль улицы, они выпустили по ним пятьдесят пуль, а через короткий промежуток - ещё пятьдесят. Ой что там начало твориться! И хотя следовало немедленно уходить, они попросту не смогли удержаться от соблазна глянуть как вся толпа – погромщики и «зрители» - истерически заорали и кинулись рваться назад. Это означало, что их пули достигли цели. «Дома посмотрите. Съёбываемся и побыстрей!» Неспеша уложили в чехлы винтовки и компаса, телевизор – в ящик. Спустились вниз, погрузили всё это в багажник линдиной машины и разъехались. Недостроенное здание стояло на отшибе и, было похоже на то, никто не видел машин и не слышал выстрелов. По дороге к линдиному дилершипу Хельга объясняла: «Понимаете, никому даже в голову придти не сможет, что стреляли с такого большого расстояния и так точно. И поэтому долго, нудно и безрезультатно обследоваться у них будут крыши домов по этой улице. Судебная баллистика – она, конечно, наука точная… до пятисот пятидесяти ярдов, максимум. Ну, в общем, в телевизоре увидим, в газетках прочитаем и посмотрим, что они знают, а что нет. Хотя, следствие им всего не скажет». «Слушай, Хельга, ты прямо гений!» «Вот ещё!» Заехали в подвальный гараж и занесли всё в «нижний» офис. И опять беззвучно появилась Вильма. Вильям громко поприветствовал её. Но она не ответила. Её взгляд был прикован к Линде: что прикажите? Вильяма поразило, как тонко, быстро и без всякого сговора, она почувствовала игру. Ведь «делать вид» у Линды и Хельги не проходило.
Линда сразу же включила оба телевизора. Вильме она приказала: «Колёса завтра с утра, как всегда. А сейчас – винтовки почистить и в шкаф». Вильма кивнула. Она хотела загрести все пять винтовок, но Вильям вмешался: «Нельзя так, чтобы такое хрупкое существо тащило такую тяжесть. Можно я помогу ей?» Линда пожала плечами. «Зато я неслабая!» Хельга взвалила на каждое плечо по две винтовки. Пятую понесла Вильма. Обе скрылись за дверью прямо. «Мда! А что если…». Захлёбываясь от ярости, дикторы и «опрашиваемые» вовсю вопили о «геноциде негров и отрицанию их права на свободное волеизъявление». Полиция сообщала, что скорее всего, стреляли с крыш домов на пути «марша». Пока, виновные не найдены, но непременно, их найдут и покарают по всей строгости закона. Каждая пуля нашла свою цель, но больше всех были пострадавшие в давке, когда передняя часть толпы дикарей в панике ринулась назад, а хвост колонны продолжал по инерции двигаться вперёд, подпирая убегавших. Словом, успех операции «комитета», и полный провал «марша протеста». Нескоро ещё проклятые ниггера, в будущем, решатся «изъявлять свою волю». «Виновных», может, найдут, но сделать это будет им невероятно трудно. Они идут по ложному следу, а что касается винтовок, то этих на руках миллионы. В своё время их продавали в качестве военных запасов и фамилии не спрашивали. Ищи-свищи ветра в поле! Тем временем, вышла Хельга. Она попрощалась с Линдой и, схватив за руку, буквально поволокла Вильяма к выходу. Он готов был поклясться, она сделала это не намерено, просто так, инстинктивно, по привычке. Он-то ведь был её собственностью. Гараж внизу был на три машины и хельгина была оставлена там. По дороге Вильям спросил у неё, что будет с винтовками. «Их продадут в другие штаты, может, даже, в Канаду. Причём частным лицам и без всяких документов. Те тоже могут их перепродать. Как ты сам понимаешь, Линда приобрела их тем же способом. Так что, если каким-то чудом, узнают: это винтовка принимала участие в обстреле, проследить её не удастся. И вообще, в США имеются в обороте десятки и десятки миллионов единиц оружия, которые нигде, ни в каких записях не числятся. Все эти попытки установить контроль над оружием – артель «Напрасный труд». Даже если оружие, в магазине куплено, то после двух-трёх смен владельцев, след его теряется».
Дома Хельга подала заранее приготовленный обед. Как всегда, в таких случаях, пошёл в ход коньяк. Но в этот раз, на душе у Вильяма было спокойно. Он сделал всё правильно, и ни в каком коньяке не нуждался. Поэтому выпил чуть-чуть до и после обеда. Хельга же пила – не то сказать, слишком много – но гораздо больше, чем она это делала обычно. Причём – и это он ясно видел – причиной тому вовсе не был сегодняшний эпизод. Тем более что никто из них не видел в кого он стреляет, а тех, кого показывали по телевизору – кто знает, чьи пули в них попали. Нет, он всеми фибрами своей души чувствовал: она впервые увидела его и маленькую хрупкую женщину как-то в одной плоскости. Сравнила себя и её и сравнение это для неё было не в её пользу. Он никогда за это время не давал ей ни малейшего повода для ревности, а об связи с Вильмой ни она, ни Линда даже не подозревали, иначе им обоим плохо пришлось бы. Просто, ей - а она умом не обделена – впервые в её жизни пришла в голову мысль о своей неженственности. До сих пор она была вполне довольна собой: волевая, физически сильная, выносливая, всё знает и всё умеет. Чего ещё может ей не хватать? Оказывается, может – той самой женственности и нежности, которой так в избытке наделена Вильма. Разумеется, ни её, ни его, она ни в чём не винила. Себя? В ряд ли. Скорее всего, судьбу, какая она там у неё была. А от судьбы не уйдёшь и, возможно, она вскоре придёт к миру сама с собой и больше к этой теме возвращаться не будет. Они какое-то время посмотрели телевизор. Как приземляются в толпе пули, как падают те, в кого они попали и орут те, в кого не попали. Паника, давка. Скоро им надоело это переливание из пустого в порожнее, тем более, ничего такого, что могло бы их заинтересовать не сообщали. Никто не слышал выстрелов и не видел стрелявших – это они итак знали. Откуда бы им видеть и слышать? Хельга выключила телевизор. Стоило бы пойти и пройтись, но ей неохота было ничего делать. Даже убрать со стола. Она сказала, что идёт спать и настоятельно рекомендовала ему к ней присоединиться. Он пообещал вскоре это сделать, а пока сполоснул посуду и поставил в моечную машину, почистил зубы и принял душ. Придя в спальню, он обнаружил Хельгу крепко спящей. Ему самому спать не хотелось. Он прошёл в общую комнату и просмотрел выпуск журнала «Guns&Ammo (Оружие и боеприпасы)», какой Хельга не выписывала, но покупала в разных местах ежемесячно.
Хельга решила на время затаиться. Сомнений не было, на их розыски были брошены все силы полиции, шерифского отдела и ФБР. Хельга рассказала такую истории. В Нью-Йорке была изнасилована и убита женщина из недавних советских иммигрантов, вместе со своим сыном трёх лет. Убийцу так никогда не нашли… потому что не искали. Зато, когда Бернард Гетц, там же в Нью-Йорке, пострелял чёрных бандитов, на его поимку были брошены все силы полиции. Не будучи способными (да и не горя желанием) защитить людей от преступников, власти, тем не менее, болезненно воспринимают всякую попытку своих подданных защитить себя самим. Фактически, они поощряют преступников, ибо те держат людей в страхе, заставляя, по ихнему мнению, искать защиты у них (хотя все знают: это бесполезно) и подальше от мысли, что надо бы иметь лучших правителей. Обычно, «неуловимых мстителей» ловят после повторных актов возмездия. Вот почему надо, на время, воздержаться. Пока они додумаются откуда стреляли, следы потеряются. А стрелявших, вообще никто не видел. Если никто слова не обронит, то происшествие так и останется мистикой. На этот счёт Хельга всех строго предупредила: ни при каких обстоятельствах – никому! Если тебя распирает - напишешь перед смертью мемуары. И, действительно, через несколько недель, шумиха в печати, по радио и телевиденью по поводу расстрела погромщиков утихла, перестала быть сенсацией. Вильям продолжал преподавать и заниматься научной работой, как прежде. Отметили день рождения каждого члена кружка. И теперь Вильям был уже на равных в выборе и покупке подарков. Так он побывал дома у Линды и Аллена. Семья Линды занимала объёмистое помещение о трёх этажах, где у каждого была, по сути дела, отдельная квартира, а у Линды – ещё и со своим входом. У Аллена, оказывается, были жена и дочка лет восьми. Жена, Ребекка, тоненькая, среднего роста, но гибкая и весьма неслабая. Дочка, Апрель, была её уменьшённой копией. Семья занимала, пусть скромный, но отдельный двухэтажный домик. Даниэль снимал однокомнатную квартиру, где все, впрочем, поместились. Квартирку Вильяма в университетском городке почему-то избегали. Впрочем, для него становилось ясно, что участники «комитета» просто не хотят, чтобы их видели друг с другом. Это было, пожалуй, разумно. От Вильмы он ничего не слышал и понимал: что-то тут не ладится, и она не может улучить благоприятного для них момента.
Так прошло месяца три, и они решили нанести визит в даунтаун опять, только на этот раз в мексиканский квартал. Линда опять взяла свою шевролетку. Это была абсолютно новая и не слишком езженная машина. Она была в полнейшей исправности и работала, как часики. Но, её поверху разрисовали как старую и потёртую. Причём краску эту легко можно было смыть, и, притом быстро, самой обыкновенной водой из шланги. Номера тоже были фальшивыми. Её Линда держала для спецопераций. Проследить её было трудно, если и вообще возможно. На ней и поехали втроём. И опять-таки, Линда великолепно знала места. Машину оставили в крупном торговом центре. Он кишел народом. В основном, были мексиканцы, но порядочно белых посещали такие места, соблазнясь более дешёвыми ценами в непременных в такого рода местах овощных магазинах и супермаркетах. Так что, особого внимания на них никто тут не обратил. Отлично! Они перешли улицу на светофоре и углубились в тёмные кварталы, не шибко освещённые редкими скупыми фонарями. Штор тут, видимо, не признавали и в окнах домов мерцали экраны телевизоров и раздавались громкие мексиканские мотивы. Забрели в какую-то улочку, где редкие дома перемежались пустырями. Хельга раздала всем телесного цвета резиновые перчатки, «чтоб не делать отпечатки». Они подошли к одному такому от всех поотдаль отстоящему домику. И вдруг оттуда послышались крики. Рванулись вперёд. У дома стоял пикап с четырёхместной кабиной. Возле него прохаживался мех (так автор называет всех мексиканцев), а крики неслись изнутри дома. Всё было ясно. Спрятавшись за машиной, Хельга подскочила к меху сзади, левой рукой зажала ему рот, а правой всадила под лопатку длинный и узкий нож. Тот рухнул на землю. Нож Хельга пока не вынимала, чтобы не испачкаться кровью из раны. Подошли к окнам. В доме горел свет. Их взору представилась такая картина. Один из мехов держал огромный револьвер, направленный на мужчину, тоже меха. Другой, спиной к ним шарил по полкам. Третий тащил лолиту в одной ночной рубашке. Та яростно отбивалась и во всю орала. В ходе борьбы, рубашка открылась, обнажив груди и ляжки, и это, видимо, ещё более распаляло нападающего. Было ещё двое детей, которые тоже громко орали. Хельга скомандовала: «Так, я того, что с револьвером, ты, Вильям – того, что шарит, а Линда – этого с бабой!» Все три выстрела грянули как один. Налётчики упали. Собрав гильзы, наша троица бросилась к машине. Хельга вынула из тела нож, а Линда выстрелила лежащему в голову: хек его знает, может, ещё очухается и расскажет. Ключ был в замке. Машина была уже бандюгами благоразумно развёрнута. Линда быстро проехала тем же путём, каким они сюда пришли, на главную улицу, заехала в торговый центр и оставила машину в тёмном уголке. Они неспеша, но быстро, прошли к своей машине и были таковы.
Как всегда, из газет и телевизора узнали подробности. Оказалось, хозяин дома работал в каком-то гараже механиком и копил деньги на покупку своего бизнеса. Будучи уже близко к осуществлению своего замысла, поделился радостью с товарищами по работе. В тот же вечер, в дверь постучали. Это был его сотрудник Мигель, и он открыл дверь. Но вместе с Мигелем в дом вошли ещё двое, которых он раньше не видел. Все трое выхватили револьверы. «Давай-ка деньги!» «Какие деньги!?» «Те, что ты отложил на покупку бизнеса». «Да вы что!? Они ведь в банке!» Ему не поверили. Они пригрозили, что если он сейчас же не даст им деньги, то они, на его глазах изнасилуют его жену и маленькую дочь, а сына зарежут. Один схватил его жену и потащил к дивану. И тут грохнуло и все три бандита упали. Прошло некоторое время, пока они пришли в себя и бросились к телефону. Но тот был мёртв: бандюги перерезали провода, которые шли к дому. Надо было бежать куда-то позвонить. Выйдя на улицу, он наткнулся ещё на одно тело. Добежав до соседнего дома, постучал в окно: «Позовите полицию в соседний дом! Быстро!» Пока те искали номер, и пока плохо говорящий по-английски мех разбирался с диспетчером и, наконец, к месту происшествия подъехала полицейская машина, прошёл почти что час. Но зато, как только выяснилось, что произошло, вся улочка заполыхала красно-синими огнями. Шутка ли: четыре трупа! Потерпевшему сказали, так как он знал одного из налётчиков, ни его самого, ни его семью в живых оставлять не собирались. И тут неожиданные благодетели. Кто же они? Их никто не видел, а из-за телевизоров, никто ничего не слышал. Похоже на то, избавители были профессионалами: били наповал, а тот что был на стрёме снят приёмом, обычно использовавшимся лишь в спецподразделениях. Было известно только, что использовались два пистолета калибра 9 мм, один калибром 22 и боевой нож, какой можно купить в любом магазине военных запасов или выписать по почте. Таких на руках миллионы. И хотя следов мало, но в этот раз они оставили трупы и свои пули в них. Это, впрочем, было не страшно: после каждого происшествия Анатоль притирал стволы пистолетов. Так как, гильз не было, идентифицировать пистолеты уже будет невозможно. Нож был продан в дальние штаты.  А вот Линда от доводки своего пистолета наотрез отказалась. «Меня, всё равно, живой не возьмут!» Она улыбнулась и от этой улыбки Вильяму почему-то стало не по себе.
;
Конечно же, после операции приехали к Линде взять свою машину. Тут он на короткое время увидел Вильму. Надо было изо всех сил держаться, чтобы не выдать себя. К счастью, и Линда, и Хельга, были поглощены своими делами и им было не до них. Опять, надо было им затаиться и следить за газетами и теленовостями. Бандюг опознали сразу: рассчитывая, что их жертвы никому уже ничего сказать не смогут, они носили при себе все документы. Мигель и тот, что стоял на шухере, Иисус, были «труженики», остальные двое, Луис и Авель – бандиты-профессионалы. А вот их машину опознали только через две недели. Неделю она простояла в торговом центре, пока охранник не вызвал буксир и её не оттянули на штрафплощадку. Уходя, Линда заперла дверь, а ключ забрала с собой. Дверь пришлось взломать. За ней никто не приходил, и тогда решили вызвать полицию. Тут-то и выяснилось: машина принадлежит одному из убитых бандитов. Хельга допускала, они могли оставить в той машине какие-то следы, но было сделано всё, что только можно для сведения последствий к минимуму. Вся одежда и обувь, в которая была на них в момент операции, уничтожена. Отпечатков тоже быть никак не могло. Поэтому, доказать их пребывание там будет трудно, если вообще возможно. В конце концов пресса пришла к выводу, что эту четвёрку ликвидировала соперничающая с ними банда. Оказалось, таких ограблений было множество, но потерпевшие не заявляли об этом по множеству причин: типичная для мексиканцев боязнь полиции (у них там, в Мексике ихняя полиция и была первыми преступниками), то что деньги получены не совсем законным путём и множеством других. Теперь, когда Луиса и Авеля опознали по фотографиям в газете, многие сами пришли в полицию. А тем, после выяснения, кто же друзья этих двоих, удалось выявить и обезвредить всю банду. И опять Вильям стрелял в живую плоть и убил, но это его ничуть не беспокоило: те, какие за несколько тысячь готовы злодейски лишить жизни целую семью, и детей, в том числе, не имеют ни малейшего права на жизнь. Так что, угрызений «морально-религиозного свойства» у него и быть не могло. Студентам, слушавшим лекции или участвовавшим в лабораторных работах, и в голову не могло придти, что их молодой профессор является одним из «неуловимых мстителей», уничтожающих преступников там, где власти не хотят или не могут это сделать. А сам Вильям, понятно, просвещать их не спешил. 
Они по-прежнему регулярно собирались у Хельги. Как-то Вильям сказал Линде, что ему надо сделать техобслуживание его машине. «Нет ничего проще! Приезжай в любое время. Я скажу Вильме, и она всё сделает. Тебя отвезут домой и за тобой приедут». В среду у него были только утренние лекции, и он договорился встретиться с Линдой в одиннадцать. Запарковав машину на покупательском месте, он направился в «верхний» офис. Там его уже ждали Линда и Вильма. «Отдашь ей машину и вернёшься сюда». Едва они вышли в коридор, нежная ручка вложила ему в ладонь бумажный квадратик, который он тут же проворно засунул в карман. Придя к машине, Вильма взяла ключи, села в неё и уехала. Ни одного слова произнесено ими не было. В линдином офисе его уже ждала клерк – крепкая молодая и не уродливая бабёнка. Она отвезла Вильяма в его университетскую квартиру. Тут только он смог прочесть записку:
Любимый мой!
Не подумай, что я тебя забыла.
Нет! Я только и жду возможности
увидеться с тобой, но её пока нет.
Как только появится, дам тебе знать.
Уничтожь записку немедленно!
Что он и сделал. После того, как Хельга сняла дозорного, последние иллюзии на её счёт у него развеялись. Через четыре часа за ним приехала уже другая. Она оказалась кассиршей. Дала ему счёт и Вильям выписала чек. Ему пригнали его машину, и он уехал. Ни Линды, ни, тем более Вильмы, он не встретил. И повода приехать сюда больше не было. Дома он застал Хельгу, только приехавшую с работы. Они пообедали. Хельга казалась сердитой. Неужели она что-то знает? Нет, это исключено. Или интуиция ей что-то подсказывает? Но интуицию к делу не пришьёшь. «А сейчас, поехали ко мне. Ребята наши должны приехать». «Поехали». Когда все собрались, Хельга рассказала: «У нас один сотрудник возвращался домой вчера вечером из метрополиса. И у него оказалось мало бензина. Он съехал с фривэя на улице Колеман, что в городке под тем же именем – обезьяннике. Не успели они заправиться, как подскочили трое с пистолетами, ниггера, конечно, и забрали у них машину. Позвали полицию. Приехали, тоже черномазые. В лицо им смеются. Не надо, мол, было сюда заезжать. Это место не для белых. И не питайте иллюзий, что мы найдём вашу машину и тех, кто это сделал. Так мы их найдём! И им тогда не поздоровится!» Глаза её сверкнули гневом. Она принесла карту и нашла перекрёсток, где это произошло. У Линды спросила, не знает ли она поблизости места, безлюдного по ночам, и с наружным краном для поливки. Оказалось, Линда знала. Неподалёку была оптовая база, где она время от времени покупала неходовые запчасти. Здание забором не окружено, кран имеется, и там в ночное время никого нет. Чудесно! И Хельга изложила свой план. По этому плану кремовая ВМW была выкрашена в чёрный цвет легкосмываемой водой краской. Спереди на магнитной подставке закрепили эмблему мерседеса. Сзади, такой же фальшивый значок, наклеили как раз на фирменную эмблему. Машина теперь выглядела чёрным мерседесом. Стёкла изнутри с боков заклеили тёмным прозрачным пластиком. А ещё, Хельга предложила Линде добыть во временное пользование четыре револьвера с коротким стволом в калибре 44 Special. Всем было ясно почему. Револьверы, потому как не будет времени искать гильзы, а крупный калибр – чтобы бить наверняка. У Линды с такими вещами проблем не было. Решили взять с собой и Даниэля: ведь нападавших может оказаться четверо. Поэтому Хельга и заказала четыре сорок четвёртых. У каждого из них, разумеется было при себе, на всякий случай, своё оружие. Нечего и говорить, они все потренировались в стрельбе из этих револьверов.
Собрались в восемь в дилершипе у Линды. Лжемерседес стоял в её личном гараже. Ещё раз был обсудили действия в случае нападения. Расселись – Хельга с Линдой спереди, Вильям с Даниэлем – сзади. Револьверы, прикрытые матерчатыми салфетками у каждого под рукой. В заправке, где была захвачена машина сотрудника, они были без четверти девять. Стемнело. Место освещалось скупо, а будка, где принимали деньги, вообще тёмная, если не считать чуть мерцающего огонька у окошка. Они постояли немного у одной из колонок. К ним никто даже не побеспокоился подойти. И такой вариант, Хельга предусмотрела. Она выяснила и нашла расположение всех заправок вблизи от фривэя, и они переехали на следующую. Там их ждал тот же результат. То же и на третьей. На четвёртой они увидели стоящую поотдаль, совсем не по делу, серую американскую машину. «Приготовится!» И точно! Только они стали у колонки, делая вид, что рассматривают цены, из этой машины неспеша, но быстро, показались тёмные фигуры. Трое.  В руках пистолеты. Двое подошли слева, один справа, к Хельге. Вдруг стёкла у «мерседеса» стали опускаться. Как только щель стала достаточно велика, Вильям выстрелил в наглую обезьянью рожу. Он не слышал из-за своего выстрела, но, как видно, Линда и Хельга сделали тоже самое. Даниэлю стрелять не пришлось. Плавно и быстро машина тронулась, и исчезла. Всё произошло, буквально в считанные минуты. Когда бандюги грабят или убивают своих жертв, полиция, обычно, «торопится медлено», разыскивая их. Но если жертвы дерзнут уничтожить напавших на них преступников – этого не любят. Немедленно на всех выездах из Колемана возникли заставы. У одной такой заставы притормозила светло-кремовая ВМW с нормальными стёклами. Полицейский сделал жест рукой «Проезжайте (Нэ тэбэ жду)», не удосужившись даже глянуть ни на машину, ни на людей в ней. Искали ведь чёрный мерседес с затемнёнными стёклами. А он, что называется, растворился в воздухе. Судя по тому, что эта машина побывала ещё на трёх заправках, те, кто в ней, искали бандитов, нашли и убили. Всё что удалось узнать о мерседесе - это снять отпечатки шин. Но, как читатель уже знает, шины эти, по одной, катались в разных местах. Клерк заправки, сидевший в запертом помещении за пуленепробиваемым стеклом – в тех местах иначе нельзя – дал следующие показания. Такого рода ограбления здесь не редкость. Он видел серую машину, но, по опыту своему знал: это пустое дело – звонить в полицию до ограбления. Подъехал этот самый мерседес, тут раздался жуткий грохот, мерседес исчез, а из серой машины выскочил ещё один. Он увидел троих своих сообщников, лежащих на асфальте. У каждого из затылка бил фонтан крови, растекавшейся лужей вокруг тел. Тогда этот четвёртый вскочил в свою машину и уехал. Фар он не зажигал, но по выезде из заправки, вынужден был затормозить. И тогда осветился номер. Клерк запомнил и записал его.
По номеру быстро нашли владельца машины. И им оказался местный полицейский. Его арестовали и началось следствие. И тут открылась пандорова шкатулка, а, чтобы поточнее, то опрокинулась банка с червями. Так как это дело касалось полиции, расследование проводил шерифский отдел, который вскоре передал дело в ФБР. Бандит-полицейский сам в грабежах участия не принимал, но был у бандюг водителем и крышей. Желая смягчить свою участь, этот черномазый обезьян начал продавать всех и вся, не щадя и своих товарищей, полицейских. И тут пошло! За исключением нескольких новичков, которые не успели ещё «втянуться», вся как ни есть полиция Колемена была повинна во всякого рода грехах, начиная от получения денег за бензин по фальшивым квитанциям и кончая связями с преступным элементом. Выдал наш голубчик и остальных участников банды. Захваченные машины они продавали мексиканцам, а те, в зависимости от марки и состояния автомобиля, угоняли их в Мексику, либо, в своих, так называемых «chop shops» разбирали на запчасти. Нередко, мексиканцы делали заказ на, ту или иную, машину. Эту преступную группировку тоже выявили и обезвредили. В одном таком «шопе» нашли и джип хельгиного сотрудника, с которым ещё не успели ничего сделать. Но и это было ещё не всё. Постепенно, расследование перекинулось на «отцов и матерей» города – мэра и горсовет. Все эшелоны власти оказались разъеденные коррупцией сверху донизу. Тут царствовал непотизм, полное пренебрежение к своим обязанностям и безразличие к нуждам жителей города. Средства, отпускаемые на ремонт дорог, светофоров и коммуникаций, либо оседали в карманах правителей города, а если и давались подряды на какие-то работы, то только за взятки и только «своим». Какое качество этих работ – можно только догадываться . Казалось бы, что можно украсть на кладбище? Но и тут чёрное руководство отличилось. Они умудрились продавать занятые могилы, а лежащих в них покойников сжигали или сбрасывали в ямы. Пепел подсыпали под гробы – это уже святотатство! В крематории кладбища лежали тела, которые давно должны были быть сожжены, а их не кремировали. Тогда федеральное правительство всех, кто был у власти, отдало под суд и взяло на себя управление городом. И в самом деле, если выбрать других правителей, то они будут делать то же самое. Ибо ниггер -он и есть ниггер. Он даже и Африке - ниггер. Полицию разогнали. Тех, кто не успел провороваться, взяли на работу в шерифский отдел, который отныне будет патрулировать город. Остальных – кого отдали под суд, а кого уволили «по статье». Вот что наделали три метких выстрела. И опять члены нашего «комитета спасения» на время затаились.
Один раз, на очередной встрече и совместном ужине, Анатоль рассказал такую историю. После окончания германо-советской войны, в Советском Союзе наблюдался неимоверный взлёт преступности. Причин было много. И самая первая из них – сам бывший бандит, Сталин относился к уголовникам очень даже благосклонно. Ситуация в стране была воистину катастрофической. Люди голодали, нехватало самого необходимого. Американская помощь шла не людям, а большевистским бонзам и дельцам, которые продавали всё на чёрном рынке и обогащались. Анатоль помнил валявшиеся всюду пустые банки от американской тушёнки, которую он ни разу даже не попробовал. Во время войны, многих уголовников освободили из лагерей и послали воевать. Выжившие из них, становиться «тружениками» не собирались. И вернулись к прежним занятиям. Но и многие «честные» фронтовики, которых, ещё фактически детьми, бросили в мясорубку войны без должного образования и профессии, и безжалостно вышвырнули из армии, оказались не у дел. К чести их, подавляющее большинство таких, как-то, сумели «врасти в жизнь». Но были и такие, кто из-за чувства несправедливой обиды, или присоединились к преступникам, или стали организовывать свои банды. Это были очень даже опасные противники. Силы порядка (милиция), которые призваны бороться с уголовниками, за годы войны поредели и должным образом пополнены не были. Эти боролись, в основном, с бандами, ибо это были, пусть уголовные, но, всё ж-таки, не санкционированными властями организации. А на шпану, какая совершала большинство преступлений против простых, наугад выбранных граждан – нуль внимания. Если добавить к этому, что в страну попали миллионы и миллионы единиц оружия, трофейного и отечественного, то картина будет полной. В конце концов, разгул преступности принял такой размах, что обеспокоил и большевистские власти. Тогда они решили проблему чисто по-большевистски. Идёт парочка под вечерок, и к ней тут же подскакивают грабители. Внезапно, он и она выхватывают пистолеты, и бандюги валятся наземь мёртвыми. За кратчайший срок, таким вот способом, НКВД-эшники ликвидировали десятки тысячь бандитов. Преступность сразу, нет, не исчезла, а просто вернулась к обычному уровню. Угрозыск, в свою очередь, пусть нескоро и не сразу, но разгромил банды.
У Хельги загорелись глаза. «Вот это да! Нам бы тоже так!» Ей напомнили: один раз такая попытка была сделана и окончилась ничем. «Потому что неправильно сделали! Надо было не лезть наугад, а выяснить, где происходит больше всего нападений. И я это сделаю. Надо взять подшивку газет в районе обезьянников и проверить». Местом оказался всё тот же Колеман. И всё же, это было не так уж просто. Белого человека в таких местах очень легко заметить. И вы думаете что? Хельга и тут не растерялась. «Военные, зачем не знаю, но вымазывают себе лица чёрной краской, я думаю, легко смываемой. Я такую краску могу добыть. Чёрные перчатки на руках, чёрные морды…». Оставался ещё один вопрос. Желательно подымать поменьше шума. То есть звук выстрела должен быть как можно тише. У Анатоля спросили может ли он сделать глушитель. «Я бы мог, но я не знаю, как он устроен». Опять вмешалась Хельга. «Я могу добыть и глушители, но тут две проблемы. Не буду говорить, что оружие с глушителем не беззвучно, как все думают. Но этот нестрашно. Но оно тяжело, громоздко и неманевренное. А ведь надо выхватывать и стрелять за считанные доли секунды. А ещё гильзы. У нас не будет времени их собирать. Сматываться надо со скоростью звука. Поэтому, предлагаю другое. Сейчас покажу». Она нашла в своём стенном шкафу какую-то подушку, а из сейфа вынула малокалиберный револьвер и пачку коротеньких патрончиков. Вставила один в барабан, взвела курок так чтобы патрон оказался под бойком. Пух! Выстрел оказался действительно на редкость тихим. «Вот и «глушитель». А настоящий глушитель даже громче. Но тут есть одно «Но». Пулька очень слаба и попасть нужно только в глаз. Ибо ихнего черепа она может не пробить. Надо тренироваться в этом». С этим все согласились и было принято решение провести операцию под кодовым название «Парочка», как только тщательная подготовка к ней будет завершена. И опять, было поручено Линде достать четыре револьвера в двадцать втором калибре с длиной ствола от трёх до четырёх дюймов. Каждый должен будет тренироваться со своим. Потом Хельга, вырезав из газеты портреты чёрных игроков, путём многократных увеличений, сделала в натуральную величину их лица, а потом размножила. Это были мишени для тренировок. Такие тренировки никак не можно проводить в тире. Один раз выехали загород и, заодно, там выяснили, какую толщину древесноволокнистой плиты пулька наверняка не пробивает. Такие плиты повесили в одном из складских помещений у Линды – и тренируйся, сколько хочешь. Использованные мишени уничтожались – сжигались в камине. Плиты потом уничтожили тоже. Вильяму пару раз удалось увидеться с Вильмой, но на мгновенье и издалека.
Теперь оставалось спланировать всю операцию до мелочей, предусмотрев, как можно точнее любое возможное развитие событий и действие в ответ на сложившуюся ситуацию. В основном, ниггера грабили тремя способами. Если считали жертвы абсолютно беззащитными и беспомощными, то подходили спереди. Один наводил оружие, а другой быстро освобождал жертв от всего, что могло представлять для них ценность. Если намеченная жертва - мужчина, который мог дать отпор, тактика менялась. Тот, кто с оружием, заходил сзади, а другой грабил. И наконец, иногда ниггер с пистолетом стоял от жертвы – опять-таки такой, от которой могли ожидать сопротивления – на некотором расстоянии. Разумеется, следовало предположить, что и  второй сообщник, тоже вооружён. Естественно, могли быть и другие всевозможные сценарии. В первом случае проще всего: прежде чем бандюги успеют опомниться, парочка выхватывает свои револьверы, у них наготове, и стреляет им в глаз. В остальных случаях сложнее. Поэтому, операцию решили проводить так. «Парочкой» будут Вильям и Линда. За ними, скрытно, будет следовать группа прикрытия из Хельги и Даниэля. Во втором и третьем случае, прикрытие, а, скорей всего, Хельга, уничтожает того, с пистолетом выстрелом в висок, который анемичная пулька тоже пробивала. На случай осложнений (скажем, у бандюг тоже будет прикрытие и всё подобное), у каждого будет, вдобавок к малокалиберному, ещё по револьверу в нормальном калибре 38 Special. Провели несколько тренировок с детскими револьверами. Всё было готово и места возможного нападения нанесены на карту. Более того, Линда под предлогом какого-то дела, съездила в промышленную часть города и потрепалась с местными. Те рассказали о местах, где царит беспредел, а шерифские предпочитают туда не заглядывать. Сильно рискуя попасть в переделку, Линда подъехала к целевому району и нашла крупный торговый центр, недалеко от оптовой базы с краном. Машину решили опять покрасить и сделать её «Волвой». Узнала Линда и когда чаще всего происходят нападения: в пятницу, когда многие получают на работе недельные чеки и, обычно, тут же обменивают на наличные. Впрочем, и чеки ниггера, тоже отбирали. У них во многих банках сидели «подруги», которые мгновенно давали за них деньги. Наметили рейд на ближайшую пятницу, вечером, после работы.
Машину запарковали с краю торгового центра, возле кустов, чтобы им не идти через всю плазу . Машину заперли. Сначала «парочка», за ней поотдаль группа прикрытия, двинулись к целевому району. Старались идти по безлюдным улицам, где их мало кто видит. Шли недолго, прежде чем разыгрался спектакль по первому сценарию. Навстречу – два сундука. Похоже на то, они не имели это в виду, но и устоять перед соблазном не смогли. Оба были на чём-то, и у них настроение было весёлое. Они преградили дорогу «парочке». «Давайте сюда ваши деньги и что ещё у вас там есть!» «А что будет, если мы не дадим?» От такой наглости ниггера прямо-таки растерялись. «Как это не дадите!? Да мы вас!..». Через долю секунды, оба уже лежали на асфальте, а партия поспешила удалиться от этого места. И влопались. Они заскочили в какой-то тупик, где шестеро сундуков пили пиво и играли в карты. Они тоже сначала онемели: никто тут не смел дерзнуть мешать ихнему занятию. Но скоро опомнились и полезли за пистолетами и револьверами. Да не успели. Линда убила троих, остальные – каждый по одному. Тут было не до малокалиберных. «Уходим и как можно быстрее!» Они быстро сориентировались и шли по известным по карте улицам, освещая редкие таблички с названиями фонариком. Скоро они были у своей машины. И тут из кустов вылезли три черномазых зверёныша, лет по тринадцати, с небольшими, дешёвыми, но вполне способными убить человека, пистолетиками в руках. У них тряслись руки, когда наводили на наших героев своё оружие, но глаза горели злобой, ненавистью и решимостью не остановиться ни перед чем. «Нам нужна ваша машина! Сейчас! Нам нужна ваша машина!» Глаза Линды сузились в щель. «Нам она нужна тоже!» Черномазые гадёныши остались лежать у кустов, а наша партия быстро направилась к оптовой базе. Машину помыли и опять превратили в ВМW. Они успели покинуть район до того, как трупы были обнаружены и поставлены заставы на дорогах. Краску со своих лиц стёрли специальными салфетками. Вся операция заняла не более сорока минут. По дороге Даниель робко заметил, что убили детей. Хельга и Линда взорвались. «А ты знаешь, что эти «дети» совершают большинство убийств. И если они уже сейчас способны на такое, то что будет, когда они вырастут! Мы, может, спасли десятки невинных жизней!» Даниэль замолчал.
Можете не сомневаться, вечерние новости и утренние газеты только и вопили об этом происшествии. И вот тут-то, как говорят американцы, «обрушилось пекло (the whole hell fall down)». Впервые, все разрозненные события были связаны между собой. Родригуэс, обстрел чёрной «демонстрации», ликвидация вторжения в дом к мехам и чёрных, грабитеших автомобилистов, а теперь – потери, понесённые бандитами в Колемане. Кто-то явно занимался ликвидацией преступников, большинство из которых - чёрные. Правда, шесть сундуков отнесли к разборке в борьбе между соперничающими бандами. Но Хельга, когда собрались у неё на следующий день, предупредила против напрасных иллюзий: «Это - дезинформация, пущенная полицией, чтобы «не спугнуть нас». Им ведь часто приходится расследовать разборки. При них, атака со стороны нападающих, происходит так быстро и внезапно, что «жертвы» не успевают взяться за своё оружие. А тут руки на оружии, то есть, «пострадавшие» собирались напасть первыми. Дальше, бандиты очень редко пользуются револьверами, а если и да, то в крупных калибрах, 44-45. А тут 38 Special. Большинство из бандитов стреляют плохо, а посему, наносят множество ран в корпус с близкого расстояния. А тут метчайшие головные выстрелы, часть из которых на порядочном расстоянии. Словом, следствию ясно: тут действовала группа, ликвидировавшая двух сундуков и гадёнышей, и случайно нарвавшаяся на этих». Разумеется, все улики, могущие связать наших героев с акцией, были ликвидированы, уже известными читателю методами. У следствия могло быть только две материальных улики: отпечатки шин и подошв обуви. Но их, пускай они поищут! А между тем, с экрана неслось: «Геноцид чёрного населения! Злодейски убивают наших детей!» Это вроде как, сундуки сидели за семейным обедом, а гадёныши – за домашним заданием, а эти ворвались к ним в дом и «злодейски их убили». «Vigilante! Death Squad – Эскадрон смерти!» Так эти арабо-коммунистические средства массовой дезинформации окрестили борцов с преступностью. Что с них возьмёшь! Решено было пока затаиться, может, на долгое время, или совсем прекратить свою деятельность. Но тут произошёл резкий поворот в их судьбе, такой, которого никто из них не предвидел и не ожидал.
На очередной встрече Аллен сказал, ему надо поехать в одно место, но он не хотел бы брать свою машину, которую многие знают. «Хорошо, я дам тебе неопознаваемую машину» - предложила Линда. «Дело в том, что там меня будет тоже ждать машина, а на двух сразу я ещё ездить, как-то, не умею». «Так я тебя отвезу». Они договорились на следующий день на семь вечера. Для Вильяма, день этот прошёл как обычно. А на другой день, в обед, ему на работу позвонила Хельга. Этого она никогда раньше не делала. «Как у тебя будет свободная минута, пойди в библиотеку или ещё куда, где у вас есть местная газета. Я не могу тебе ничего говорить: вокруг меня люди. Ты сам всё поймёшь. После работы, иди прямо домой и там жди пока я за тобой заеду. Всё!» В голосе её он уловил тревогу, но, может, это просто показалось. Газета должна была быть в студенческом кафетерии. Вот туда он и направился, благо был перерыв между его лекциями. Взял сэндвич и чашку кофе. Неспеша сел за столик, где была газета и нарочито лениво пододвинул её к себе. Долго ему искать не пришлось. На самой первой же странице громко кричащий вовсю заголовок: «Офицер полиции убит торговцами наркотиками. Трое убийц, в свою очередь, застрелены «Эскадроном Смерти»!» Сверху слева была фотография Аллена и под ней его имя и фамилия. Справа – фотографии троих. Их он не знал. Так, значит, Аллен служил в полиции. Это теперь многое объясняло. Стал читать дальше. Красный открытый Форд Мустанг проскакивал перекрёсток на красный свет. Водитель авто, пересекающего перекрёсток на свой зелёный свет попытался избежать столкновения, но не сумел. Мустанг ударил машину в районе багажника. Обе машины развернуло. Из Мустанга выскочили трое и бегом бросились к потерпевшим. Тут раздался выстрел и, сразу же, ещё три. Потерпевшая машина умчалась. Когда через пять минут приехала полиция, они обнаружили Мустанг и, возле него, тело своего сотрудника и тела ещё троих. Все трое убитых сжимали в руках пистолеты. Из одного из них, видимо, был убит Аллен. У троих обнаружены были по одному пулевому ранению из пистолета двадцать второго калибра – почерк «Эскадрона смерти». В этих троих опознали бандитов, тесно связанных с торговцами наркотиками. Начала смеркаться, и те, кто был очевидцами происшествия, мало что могли рассказать. Но от этого легче нашим героям не было.
Случилась беда! Полиция начнёт расследовать связи Аллена и выйдет на них. Линдину машину, конечно же, никогда не найдут. Но, работая неспеша и кропотливо, полиция, рано или поздно, доберётся до всего. В этом сомневаться не приходилось. Что теперь делать!? С этими мыслями он и пришёл домой. Хельга не заставила себя долго ждать. Она, в первую очередь, сунула ему его Р7. Быстро сварила сосиски и кофе. «Ешь быстрей и поехали». Куда – он не спрашивал. У Линды уже был Даниэль. Собрались в «нижнем» офисе. «Нам нужно срочно съёбываться отсюда». «Откуда?» «Из Америки». «Куда?» «Не знаю, но лучше всего, в какую-нибудь латиноамериканскую страну. Парагвай, Чили, Перу. Там нас, если и найдут, то нескоро». Вильям спросил: «А на что мы там жить будем? У меня денег, считай, что нет». «У меня тоже» - вставил Даниэль. Хельга: «Да и я тоже, особо похвастаться не смогу». «А вы это видели?» На стол лёг крепкий алюминиевый чемодан. Повозившись с замками, Линда его открыла. Чемодан был туго набит пачками стодолларовых бумажек. «Забрала у этих. Тут не меньше двух миллионов. Хватит вам? Кстати, это ещё одна причина удирать побыстрее. Те, ну чьи деньги, тоже будут за нами охотиться. То были курьеры, вы знаете кого… Мой план таков. Тут, милях в трёхстах отсюда есть курортный городок в лесах. Соберёмся там – я сниму дом на месяц. Этого хватит. Я положу эти деньги в банк в одной из островных «республик» Карибского моря. Мне дадут код, и я сообщу его каждому из вас. На брата придётся около полмиллиона. В Латинской Америке, чтобы жить по-царски, десять тысячь в год более, чем достаточно. На проценты жить будем! Мы с Даниэлем поедим через три дня, а вы – когда сможете». «А как же жена Аллена?» «Во-первых, она тоже служит в полиции. Если ей сказать про деньги, я не знаю, как она себя поведёт. Может заявить. Во-вторых, она получит за него солидную страховку жизни. Так что лучше её не трогать». Хельга сказала: «Мы с Вильямом сможем прибыть только недели через две. Понимаете, если мы вдруг исчезнем, может подняться шум. Заявят в полицию, начнут искать. Зачем это надо? С работы я рассчитаюсь. Но мне надо как-то устроиться с квартирой. Продать её за такое короткое время я никак не успею. Перепишу её на мать, пусть что хочет с ней, то и делает. Продаст, сдаст или сама в ней жить будет – её дело. Вильяму же, я советую взять, так называемый «сабатикал» - это годичный академический отпуск. Если он с него не вернётся, я думаю, особого внимания на это не обратят. Мало ли чего? Нашёл другую работу». На том и порешили.
Линда раздала каждому по десять тысячь денег, фальшивые права и паспорта, которые она за это время умудрилась сделать. Так как машины у всех были куплены у неё же, она их у них возьмёт обратно. Даниэлю машина не нужна, а Хельге с Вильямом лучше всего нанять машину по фальшивым правам, здесь, у неё же. Разъехались и на следующее утро начали осуществлять намеченные планы. Хельга и Даниель легко ушли с работы. Их никто ни чём не спросил. В университете пожалели об уходе такого подающего такие надежды профессора, но траура не было. Машины свои сдали Линде, а Хельга взяла напрокат ВМW на чужое имя, заплатив за месяц вперёд. Оба взяли из банков большую часть своих сбережений, но счета не закрывали, чтобы не вызвать подозрений. Линда с Даниэлем уехали. Вильям ожидал, что и Хельга отправиться за своей матерью, и тогда он сможет спокойно, без опаски, провести время с Вильмой. Но Хельга никуда не поехала. Она сначала оформила все документы, после чего позвонила матери. Сказала, её посылают в длительную командировку заграницу, и она передаёт ей жильё. Ключ пошлёт по почте, а все документы будут на столе в общей комнате. Университетскую квартиру Вильям сдал и перебрался, напока, к Хельге. Однажды, та, открыв сейф выгребла оттуда всё оружие. Оставила только два Р7, патроны девять миллиметров и ножи. У Вильяма был ещё его бэби браунинг и пачка патронов к нему. Сейф Хельга оставила незапертым и прикрепила к ручке бумажку с кодом. Оружие она куда-то увезла, а вернулась с двумя картонными коробками, весьма увесистыми. В них были автоматы незнакомого ему вида, к ним по два магазина к каждому и какие-то цилиндры. Объяснила. «Это укороченные МР-5, самый лучший в мире полицейский автомат. Он стреляет теми же патронами, что и Р7. К нему идут глушители». Она показала на цилиндры. Где она всё это брала, какие у неё были «каналы» - этого Вильям никогда в жизни не узнает. «Когда доберёмся до места, я разберу и по частям отошлю их обратно через «Федерал Экспресс». Но, возможно, нам придётся идти по заповеднику, и эти штуки могут, ой как, пригодится». «У нас же есть пистолеты!» «Милый мой, пистолеты не всегда могут помочь. А нам ведь терять уже нечего». Это была правда.
Стали собираться. К пистолетам-пулемётам были чехлы, куда оружие укладывалось без глушителя и магазина. Для этих, в чехлах имелись отдельные карманы. И всё вместе легко помещалось в рюкзаке. Туда же пошли спальные мешки, одеяла, нагреватель, запас еды, так называемое MRE (Meal Ready to Eat) - сублимированные продукты, лёгкие, питательные и в приготовлении быстрые. Хельга не собиралась обходиться без кофе, правда, для экономии в весе, пришлось взять растворимый в пакетиках. Было и по фляге коньяка, но это для самого, что ни есть крайнего случая: спиртное в такой ситуации равносильно самоубийству. Гибкие эластичные пластиковые ёмкости были у них для воды. От дождя и наблюдателей с воздуха предусмотрены были плащ-палатки, какие вполне могли служить маскировочными сетками. В общем, всё необходимое для перехода в две недели. Но особое внимание Хельга уделила ориентированию на местности. У неё были точнейшие и подробнейшие карты, которые она, в своё время, выписала из геодезической службы. И ещё три компаса, не чувствительных ни к каким магнитным полям – по одному на брата и один запасной. Не забыты были и верёвка, и посохи. Рюкзаки получились, пожалуй, тяжеловаты, но другого ничего не оставалось. Разве что, надежда, что удастся добраться до места машиной. Надежда эта не оправдалась. Они не успели проехать и шестидесяти миль по магистральному шоссе, как увидели щит с надписью на столбе: «Через 3 мили приготовьтесь остановиться». «Застава!» По какому поводу застава – ЗЕК из тюрьмы сбежал, или ещё что, но им, на их жопу, «брать шансы» не следовало. И она сразу свернула влево в первую же попавшуюся боковую дорогу. В нескольких милях, съехала на обочину и раскрыла карту. Дорога поворачивала направо и шла в нужном направлении до встречи с основной магистралью, где она оканчивалась. Таким образом можно было объехать заставу. Выехав на шоссе, они продолжали двигаться… пока не наткнулись на ещё одну. Это было все, и дальше ехать стало для них просто опасно. Тогда Хельга свернула опять влево на первую же попавшуюся грунтовую дорогу, проехала по ней, сколько смогла, развернулась в обратном направлении, подала в сторону и остановилась. Ключ она оставила в замке и дверь незапертой. Ещё разок сверились с картой, взяли рюкзаки и пошли.
В нужную сторону шло ущелье, а по краю его – тропа четыре-пять футов шириной. Она то подходила к самому обрыву, то отбегала от него футов на сто. По ней они и пошли. Тем временем наступили сумерки. Шли пока видно. Потом Хельга (и это она предусмотрела!) из кармана рюкзака достала лампу, типа шахтёрской, которую можно было одеть на голову, так что руки оставались свободными. Это было нелишне: тропа изобиловала камнями, повсюду наваленными тут и там, трещинами и корнями деревьев. Лампа светила на футов пятьдесят вперёд, и этого было достаточно. Такая же лампа лежала у Вильяма в рюкзаке, но одной им хватало. Батарейками Хельга тоже запаслась. Так шли всю ночь, отдыхая каждые час-полтора пути. Когда начало светать, Хельга раскинула карту и нашла ручеёк милях в двух отсюда. Там решили сделать днёвку. Ручеёк низвергался в ущелье, образуя, как бы, небольшой водопад. Красивое зрелище, но они так сильно устали, что им было не до красот природы. Дойдя до ручейка, пошли вверх по течению, пока не нашли место пригодное для стоянки и невидимое с тропы. По карте, Хельга определила: они прошли за ночь двадцать миль. Порядочно, да и ещё с таким грузом! В первую очередь привели автоматы в боевую готовность: примкнули к ним магазины, уже заранее наполненные патронами, и навинтили глушители. Потом Хельга приготовила завтрак и сварила кофе: за ночь, они съели на двоих только плиточку шоколада, запив водой. Пополнили запас воды. Хельга разделась догола, пошла к ручью и постирала в нём свои носки и трусики. Помылась и сама, особенно тщательно моя свои крепкие сильные ноги. «В походе за гигиеной надо особо следить. Нападёт какая болячка – и идти дальше не сможешь. А нам-то это ни к чему». Развесила бельё по кустам и предложила ему сделать то же самое. Было лето, но в горах жаркие дни на солнце сочетались с прохладными ночами, а поэтому они были одеты на ночь в лёгкие, но тёплые куртки. Вильям снял куртку, ремень с пистолетом, ножом и сумочкой с магазинами. Разделся дальше и спустился к ручью. Вода в ручье, прямо-таки ледяная, конечно же обжигала, но делать было нечего. Когда он вернулся с ручья, Хельга лежала на спальном мешке, постеленном поверх покрывала, греясь в лучах тёплого солнца. Она подождала, пока он развесит шмотки, и властно поманила его к себе… Двигаясь вперёд-назад и вверх-вниз, Вильям думал, как это могло случиться: он, подающий надежды, благополучный университетский профессор, стал жалким беженцем, бредущим к неизвестной судьбе и готовым на всё. Но изменить ничего уже было нельзя… Наконец, она, всё-таки, кончила, и он следом. Пошли подмылись, растянули маскировочную плащ-палатку и улеглись спать. Несмотря на усталость, спали чутко, отрывками, просыпаясь каждые час-два. С полдня, встали оделись, пообедали и опять улеглись.
Поднялись часов в шесть. Быстро поужинали и свернули лагерь. Пошли вверх по ручью, пока не нашли перекат. Хельга собрала посохи, обвязалась верёвкой и осторожно перешла поток. Затем, Вильям сделал тоже самое. Теперь он понял, к чему готовила его Хельга тогда, во время «отдыха» в лесу. Всё предусмотрела! Ей бы быть полководцем, а не командиром, уже несуществующего, «Эскадрона смерти». «Теперь, если по нашему следу пустят собак, то в этом месте они след потеряют». Пока форсировали ручей и спускались вниз, к тропе, стало смеркаться. И снова опять, шли, до полной темноты, потом зажгли лампу. Так как MRE, ими употреблённая, не весила ничего, то рюкзаки не полегчали. Они уже не шли так быстро и так бодро, как вчера. Отдыхали теперь каждый час, а то сорок пять минут. «Ничего, это всегда так. Со временем вработаемся». А пока шли, как могли. За всё этот время, они никого тут не встретили, хотя по другому краю ущелья, несомненно, тоже шла тропа. Не слышно было и вертолётов. Только высоко над головой проплывали пассажирские лайнеры, но это уже не в счёт. Кто их с такой высоты, да ещё и в темноте, увидит. Сколько ещё так идти? Хельга после очередного раунда работы с картой сказала так. Если они будут идти, как идут, даже если им придётся сделать «днёвку» - остановку на сутки для отдыха – то дней за восемь, они выйдут за пределы штата и окажутся в лесистой, малонаселённой местности. Там, может быть, они в одном из крохотный посёлочков, смогут купить какую-нибудь развалюху и доехать до места. «Мы ещё пока до даты сбора не опаздываем. Даже если Линда купила билеты, не купила же она их на этот день. Ещё ведь собраться надо». Оставался шоколад и им они подкреплялись, время от времени. Это придавало силы. Дважды пришлось поменять батарейки в лампе. А так, никаких других особых событий не происходило. При каждом подозрительном звуке, ну скажем, похожим на шум вертолёта, лампу выключали, и стояли или шли медленно, до тех пор, пока природа звука полностью не выяснялась. На востоке появилась красная полоска и начало сереть. Вот тут-то и нашлось подходящее место для днёвки.          
От тропы отходило вверх небольшое ущелье, и они решили остановиться в нём на день. Начинало светать и следовало бы поторопиться. Ярдах в пятидесяти по ущелью, на высоте футов пять росло дерево, сильно наклонённое вовнутрь. Под ним – более-не-менее ровная площадка. Здесь решили устроить стоянку, растянув на дереве маскировочную сетку. Воды не было, и они обтёрлись специальным лосьоном. На завтрак – а для них это был, фактически ужин – пошли остатки вчерашнего ужина-завтрака. Пока Хельга доставала и раскладывала еду, она попросила Вильяма пройти и посмотреть, можно ли, в случае чего уйти по этому ущелью. Это было разумной предосторожностью и, как он ни был уставши, а пошёл вверх по ущелью. Оно вскоре выходило на пологий склон, по которому можно было даже скатиться вниз, если понадобиться. Вот и чудесно! Они поели, запили водой из фляжек и начали устраиваться спать. Постелили спальные мешки. А с каждым рядом лежал накрытый курткой автомат. Ожидать опасности со стороны верховья ущелья им никаким образом не приходилось, только с тропы. Улеглись так, чтобы держать её под наблюдением. Быстро уснули, но спали чутко. Их разбудил громкий треск моторов. На тропе показались с десяток мотоциклов. Что они тут делали, чего их сюда ненаши загнали – этого никто никогда так и не узнал. Всё бы было ничего пускай себе едут – но они вдруг остановились. Сошли с машин, собрались вместе. Изо ртов повалили дымки. Места, где расположились Вильям с Хельгой, с тропы видно не было, но они привели себя в полную боевую готовность. Надеялись, постоят, покурят – что они там курили – да и поедут себе дальше. Так оно, может, скорее всего и случилось. Но одному из них, белобрысому юнцу, вдруг пришло в голову пойти вверх по ущелью. «Ребя! Что я тут нашёл!» - завопил он, наткнувшись на Вильяма и Хельгу. Остальная группа не спеша направились к нему. Среди мотоциклистов много солидных людей: это хобби, как хобби. Показанных в фильмах прошлых лет злодеев среди них, ну может небольшое количество если и есть, но занимаются они, в основном, организованной преступностью, а тех, кто не переступил им дорогу, не трогают. Но для Вильяма и Хельги ситуация была совсем иная. Кто знает, что может быть у этих на уме, их больше и если они их схватят, то сопротивление бесполезно. Сделают с ними, что захотят. Но даже если просто подойдут, пошутят, потрепятся и, пожелав им всего наилучшего, отбудут восвояси, то всё равно расскажут кому-то, встретили, мол, в горах странную парочку. И это быстро дойдёт до тех, кому надо. Нет, рисковать было никак нельзя. И вот, когда вся кодла собралась в ярдах десяти от них, Вильям с Хельгой, давно отработанным манёвром, вскочили на ноги, вскинули автоматы, оттянули и отпустили затворы, и начали стрелять. Увидев оружие, белобрысый кинулся бежать, но как известно, пули летят намного быстрее, чем человек бежит. Стрельба очередями сильно снижает эффект глушителя, но в этой безлюдной местности некому было прислушиваться к хлопкам выстрелов. Через несколько секунд всё было кончено.
Вильям не знал, кого убил он, а кого – Хельга. Впрочем, в белобрысого стреляла она. Но разве это важно! Опять смерти за смертями. И то, что по-другому нельзя и, что, если бы не чрезмерное любопытство этого юного идиота, все обошлось, это никак не приносило облегчения. Но дело было сделано, надо заметать следы и уходить от этого места как можно быстрее и как можно подальше. Белобрысый лежал ближе всех к обрыву. Его подтащили к краю, положили вдоль обрыва и скатили вниз. Так же поступили со всеми остальными. Они были возрастом от лет тридцати пяти до белобрысого, который, вряд ли старше двадцати. Дошла очередь до мотоциклов. И тут у Вильяма возникла идея: «Давай возьмём два из них, отъедем, как можно дольше, а потом бросим». Выбрали две Хонды с автоматической трансмиссией. В багажнике одного из мотоциклов нашли шлангу с грушей для перекачки бензина и дополнили баки своих мотоциклов. Остальные скатили в пропасть. Они тщательно убрали за собой и мотоциклистами место стоянки. Окурки, бумажки и обгоревшие спички бросили в пропасть. Нашли все до одной гильзы и, вместе с другими отходами сложили в пластиковый мешочек. Уложили в рюкзаки свои пожитки, а автоматы, дозарядив, спрятали в чехлы. Проверили ещё раз всё. Завели машины, благо ключи были в замках, и поехали. Ехать приходилось медленно: на тропе было полно камешков, каждый из которых мог бы стать причиной катастрофы. Но всё равно, они передвигались в четыре-пять раз быстрее, чем если бы идти пешком. Отъехав миль шестьдесят, найдя такого же типа боковое ущелье, свернули в него. Уложили мотоциклы, накрыв их и себя маскировочной сеткой, и устроились сами. Проспали часа четыре. Проснулись. Было уже шесть часов. «Слушай, по этой тропе ехать ночью весьма рискованно. Свет включать нельзя, а без света можно залететь или нарваться на что-нибудь. Давай-ка лучше поедим, отсидимся до рассвета, а потом поедем. Осталось совсем уже мало». Можно было, конечно, проехать ещё немного до темноты, но место, где они стояли, казалось очень удобным, и они решили остаться здесь. Тем более, они, после перехода и всего случившегося, чувствовали себя очень уставшими. А расстояние уже проблемой не было. Поели колбасы с хлебом, запили глотком воды. С тем и улеглись. И снова уснули, и спали липким тяжёлым сном, часто просыпаясь и опять засыпая. Их разбудил окончательно предрассветный холодок. Начало уже сереть. Быстро перекусили, свернули лагерь, погрузились и поехали медленно, зорко всматриваясь в дорогу спереди. Неожиданно, на противоположном краю ущелья оказался участок заасфальтированной дороги. Там стояли несколько полицейских машин и возле них стояли или сидели на камнях какие-то в зелёной форме. Один из них заорал в мегафон: «Стоп! Остановитесь и стойте здесь, пока к вам не подъедут офицеры (чины полиции)!» Вместо этого оба повернули рукоятку газа на себя. Пойдите-ка, и к нам сюда доберитесь! Тропа делала поворот. Ещё чуть-чуть – и они в безопасности. Сзади послышались частые хлопки выстрелов. Они уже завернули за поворот и вдруг Вильям увидел, как Хельга замедлила ход, стала и завалилась набок вместе с машиной. Вильям затормозил, соскочил и подбежал к ней. Не заняло много времени понять, что Хельга ранена, и, притом серьёзно. Можно было не сомневаться, что полицейские вызовут вертолёт. Надо действовать как можно быстрее. В самую первую очередь, он освободил Хельгу из-под мотоцикла и попытался поставить её на ноги. Она не держалась. К счастью, тут был один из многочисленных боковых отводов. Снявши с неё рюкзак и автомат, он с трудом отнёс её тяжёлое тело в отвод и положил на щебень. Затем, пригнал сюда обе машины, положил вместе с рюкзаками и накрыл маскировочной сеткой. Потом, раскрыв маскировочную сетку над Хельгой занялся ею. Подняв рубашку, обнаружил крохотную дырочку. Выходного отверстия не было. Это, по сути дела, дикий и трагический несчастный случай: попади пулька в посуду или ещё что-нибудь, она там бы и застряла, не причинив Хельге никакого вреда. Но она как-то умудрилась пройти мимо и впиться ей в спину. Доставши из рюкзака набор первой помощи, он, как этому его учили в армии, заклеил рану липкой лентой, чтобы воздух не поступал в лёгкие. Но он понимал, что ничего не может сделать с кровью, заливающей их изнутри.
Вертолёт не заставил себя ждать. Он прилетел, развернулся и пошёл над тропой, следуя ей. Их, видимо, пилот и наблюдатель не заметили. Солнце било в глаза, да высота порядочная: летать на низкой высоте в горах опасно. Вильям понимал: он никак и ничем не сможет помочь Хельге. Ей требовалась срочная немедленная, сию секунду, помощь хирурга, а сделать это в этот момент ни один смертный в состоянии не был. Она уходила у него на глазах. Когда Вильям заклеил рану, она открыла глаза и, как ему показалось, шепнула «Свободен». Но так это было или так ему почудилось. Она закрыла глаза и больше их уже никогда не открыла. Через полчаса она отошла. На Вильяма нашло какое-то отупение, и он не испытывал никаких чувств. Ни радости освобождения от цепкой хельгиной власти, ни горести от потери верной подруги, с которой провёл столько времени. Да и вообще, какие ещё могут быть чувства в такой отчаянной ситуации, в которую он попал. Всё, что оставалось делать – это как-то похоронить Хельгу, «с достоинством», надёжно, чтобы её тело не растерзали дикие звери и птицы, и чтобы его не смыли горные потоки. И потом идти дольше по намеченному плану. О том, чтобы выдолбить в скалах яму ихней сапёрной лопаткой и речи быть не могло. Нужно найти подходящее углубление в грунте, если таковое вообще найдётся. Но ему удалось найти в ярдах пятидесяти отсюда такую впадину, шесть футов длиной и три глубиной. Покрыл дно впадины одеялом. Перенёс тело и бережно уложил на одеяло. Скос впадины служил как бы своего рода подушкой. Рядом с Хельгой уложил её автомат. Нож и пистолет так и остались на её поясе. Из документов, он взял только записи, фальшивый паспорт и права на чужое имя. Остальное положил в плотный пластиковый карман для документов, завернул в несколько плотных пластиковых пакетов и положил ей на грудь. Потом накрыл её тело спальным мешком. Из рюкзака забрал себе деньги, посуду, продукты и флягу с водой. Остальное содержимое рюкзака, опустил могилу. В пустой рюкзак он начал собирать камни, приносить их к впадине и закладывать ими её тело. Отдыхал перекусывал и снова принимался за свою нелёгкую работу. Каждый раз, когда слышался шум от лопастей вертолёта, он нырял под маскировочную сетку. Ему повезло: когда вертолёт появился после долгого перерыва, спальный мешок над телом Хельги был уже прикрыт камнями. На похороны Хельги ушёл почти весь день. Перед последними несколькими рюкзаками камней, Вильям срезал две ветки потолще, сделал вырезы в обоих и соединил их в крест. Замазал соединение клеем из ремонтного набора и связал бечёвкой. Воткнул его среди камней в головах могилы и сориентировал с востока на запад. Досыпал камни, сильно уставши, залез под маскировочную сетку и уснул. Проснулся от ночной прохлады. Было тихо. Перекусил слегка. Воды в обоих фляжках было мало, и он сделал лишь несколько глотков. Надо было уходить.
 В самую первую очередь, сверился с картой. Нашёл своё местоположение. Пометил крестом хельгину могилу. До края национального леса оставалось двадцать миль. Решил проехать шестнадцать-семнадцать, там бросить мотоцикл и оставшуюся часть пройти пешком. Собрался. Хельгин мотоцикл решил так и оставить, где он был, накрытый сеткой. Завёл мотор, включил на секунду подфарники и нажал на трипметр . Поехал медленно, напряжённо всматриваясь в дорогу. Время от времени останавливался, проверял расстояние. Когда там выскочило число шестнадцать с половиной, дальше ехать уже было нельзя. Он скатил машину в пропасть. Туда же полетел и автомат: лишняя тяжесть, да и теперь он ему не нужен. Если на него нападут преступники, то у него есть Р7 с двумя магазинами. А властям он сопротивления не окажет: только этого ещё не хватало. Не теряя времени, он зашагал по тропе. Хотя Вильям был молод и полон сил, но не было той лёгкости, какую ощущал в начале пути: толи успел разбаловаться на мотоцикле, толи начала сказываться усталость. Это заняло чуть ли не час – пройти остаток пути в две с половиной мили. Но что это?! Впереди показалась дорога и на ней – зарево красных и синих огней. Множество полицейских машин с включёнными огнями стояли одна за другой на расстоянии не больше, чем сто ярдов друг от друга. Возле каждой машины маячили фигурки. В огнях поблёскивали дула винтовок. Где -то кружил вертолёт. Ударило в голову: сейчас прилетит и обнаружит его инфракрасным сонаром. Увидев где-то под деревом подходящую ложбинку, Вильям вытащил спальный мешок и маскировочную сетку. Рывком был расправлен мешок и Вильям лёг в ложбинку, укрылся им, а сверху маскировочной сеткой. На нём была плотная куртка тоже не очень-то пропускающая тепло, плюс мешок – и он мог рассчитывать на то что инфракрасное из него излучение не будет принято прибором как человеческая фигура. Он успел вовремя: послышались хлопки лопастей винта. Шум приближался. И вот вертолёт кружит над ним. Вдруг, стало светло, как днём: включили прожектор. Вертолёт то отдалялся, то приближался, держа луч на том месте, где спрятался Вильям. Сколько так продолжалось – он не знал. Но вот свет погас и шум стал отдаляться. Вильям продолжал лежать тихо: ведь вертолёт мог вернуться в любую секунду. Прошло, может, с полчаса. Потом по тропе прошли несколько мотоциклов. А ещё некоторое время спустя, с тропы послышались чьи-то шаги и сдержанные голоса. И тишина. Осмелев, выглянул из-под маскировки на дорогу. Огни погасли. Последние полицейские садились в машины и уезжали. Он вылез из своего укрытия и спрятавшись за деревом, быстро уложил мешок и сетку. Дорога, к тому времени, совсем опустела. Нельзя было терять этого момента. Он чуть ли не кубарем скатился вниз по склону и рывком пересёк дорогу. Его никто не окликнул. Пробежав ярдов сто грубой пересечённой местности, углубился в лес. Теперь он был в пределах другой юрисдикции и, самое главным было то, что его, по причине ему неизвестной, перестали ловить. Пройдя с полмили, он сел под дерево и сверился с картой. До места назначения оставалось сто миль. С полмили от него, справа, была дорога, по которой можно было туда добраться. И мили четыре по неё – крохотный посёлочек в лесу. И тут ему пришла в голову мысль: кто-нибудь в этом посёлочке, да продаёт машину. Какая она будет – неважно. Ему бы добраться, на это её должно хватить, а там – трава не расти. Утром он туда пойдёт. Приняв такое решение, Вильям прислонился к дереву, под которым сидел, спиной и крепко уснул.
Его разбудили первые лучи восходящего солнца. Вильям разделся догола и растёр всё тело лосьоном: от него не должно исходить запаха, указывающего на долгое пребывание в одежде. Дальше, если появиться в посёлке в камуфляжной куртке и тяжёлых ботинках, то это привлечёт внимание. Вильям достал из рюкзака тренировочный костюм и кеды. У него были две смены белья, и он взял одну. Одежду и ботинки уложил в пластиковые мешки и спрятал в рюкзак. Подумав, положил туда же нож и пистолет. Достал бэби браунинг, дослал патрон в патронник и поставил на предохранитель. Дозарядил магазин патроном, спрятал пистолетик в потайной карман в трусах. Он мог достать его и воспользоваться им за доли секунды. Была в рюкзаке и сумочка с ремешком через плечо. Туда Вильям положил деньги. В один отсек – двадцатки, десятки пятёрки и единицы. В другой – десять сотенных. Платить за машину он не собирался больше, чем шестьсот. Иначе это вызовет подозрение: прибежал какой-то, из ниоткуда, заплатил бешенные деньги за развалюху, и на ней умчался. Ну нет! Положив пока сумочку в карман рюкзака, он одел его и зашагал наискосок в сторону дороги. Вильям знал, как в лесу легко можно кружить на одном месте, поэтому он взял азимут на компасе и часто проверял его. Вскоре выявилась дорога, которую определить по мелькающим, в просвете между деревьями, автомобилям было легко. Вдоль дороги, на некотором удалении от неё шла тропа, и Вильям пошёл по ней, невидимый с дороги, но видящий сам всё. Через час остановился, сел и отдохнул минут пятнадцать. Пошёл и ещё через полчаса, он, пересёкши грунтовую дорогу в лес, увидел первый дом посёлка где-то в полумили отсюда. Найдя густой кустарник, он спрятал там свой рюкзак, прихватил сумочку с деньгами, одев её под рубашкой, и прошёл к дороге. Убедившись, что на нём нет ни одной машины, он пересёк шоссе и пошёл в посёлок по обочине. Посёлок состоял из нескольких десятков домов, отстоящих от дороги на некотором расстоянии. В центре было нечто похожее на киоск со всякой всячиной, даже там и дробовые патроны были. Он купил упаковку сыра, хлеба и несколько бутылок воды. Вильяма мучила жажда, но жадно пить тоже было нельзя: на это обратят внимание. Попросил мешок у продавщицы и ему его дали. Так и пошёл дальше, помахивая слегка мешком. Но того, что он искал, пока не было. Он уже почти прошёл посёлочек, когда увидел дом с большим двором, в котором стояли разные автомобили, и на одном из них табличка «FOR SALE (ПРОДАЁТСЯ)». Он постучал в дверь, и она тут же открылась. Его встретил мужик лет так пятидесяти пяти, рыжий, заросший рыжей же щетиной. «Вы продаёте автомобиль?» «Да, хотите посмотреть?» Всё, что Вильям хотел – это сесть в машину и поскорей умчаться отсюда. Но надо играть роль бедного и придирчивого покупателя, и он ответил: «Конечно». Они вышли во двор. Машина оказалась Шевроле «Камеро», большая, двухдверная с выгоревшей на солнце неопределённого цвета окраской. «Хотите проехаться?» «Да нет. Вы смотритесь порядочным человеком, и я верю, Вы не продадите мне неработающее барахло». «Вы правы, я людям гадости никогда в жизни ещё не сделал». «Чудесно, я так и думал. Сколько?» «Шестьсот». «Ну это слишком. Гляньте на неё, я верю, она в порядке, но вид…». «Пятьсот пятьдесят» - быстро согласился он. «И это много…». «Меньше чем за пятьсот не отдам!» «Ладно, если так, то придётся согласиться».
Они прошли в дом. Вильям присел на стул возле грубого стола. Достав из ящика наверху «розовый листок », тот сказал жалобно: «Тут полный бак бензина…». «Это справедливо! Вот Вам ещё тридцать за бензин». «Но мы уже договорились» - робко возразил он, но от денег не отказался. Вильям отсчитал ещё пять сотен, хозяин подписал листок и дал ему ключи. «Будьте осторожны». «О, можете не сомневаться! Я буду». Мотор завёлся как часики, а хозяин открыл ворота. Вильям осторожно сдал назад на улицу и поехал в направлении, откуда пришёл. Пусть так и запомнят, если что. Этот человек даже не представить себе не мог, какую услугу оказал он ему, Вильяму: теперь не надо будет показываться на колонках. Доехав до лесной дороги, свернул на неё и проехал по ней чуть-чуть, зорко оглядываясь по сторонам, нет ли на него где засады. Впрочем, это просто так, из предосторожности: засады он не ожидал. В машине было радио, настроенное на какую-то местную станцию, непрерывно передающую, в перемешку с песнями, ситуацию на местных дорогах и новости. Вот из этих-то самых новостей он и узнал, что произошло. Видимо решив, что предмет их интереса не является живым существом, оба, пилот и наблюдатель, решили осмотреть окрестности. И сразу же увидели мотоцикл и палатку в отроге ущелья, которую он, Вильям, в темноте не заметил. А то бы он не стал делать людям такой пакости. Туда можно было добраться только мотоциклом и туда направились несколько мотоциклов с двумя полицейскими на каждом. Один из них был скалолазом. Он спустился на верёвке вниз, нашёл автомат и сообщил номер машины. Моментально определили: машина принадлежит одному из участников мотоциклетной группы, тела которых обнаружили днём ранее. По ранениям на телах погибших определили, что орудием убийства мог быть пистолет -пулемёт, стреляющий очередями, такого же типа, как был найден. К полиции прибыло пешее подкрепление, и они окружили палатку. Осаду и кордон на дороге немедленно сняли. А когда парочка в палатке проснулась, то «обнаружила себя» под дулами полицейских винтовок. Беда ведёт к беде: у них оказался малокалиберный пистолет, Ругер – фирменный знак «Эскадрона смерти». Несчастную парочку схватили и вертолётом отвезли в метрополис. О, бедные ребята! Но благодаря этому, ему удалось уйти. Теперь полиции есть с кем работать! Он не сомневался в том, что в конце концов, во всём разберутся и невинную парочку отпустят. Но на это должно уйти время. То самое время, за которое ему следует смыться из страны.
Вильям проехал ещё немного и, найдя полянку развернулся. Подъехал к своему рюкзаку и осмотрел его. Нет, нему, положительно, никто не прикасался. Из пакета с документами, он достал фальшивые права на имя некого Гельмута Вагнера и поместил их в сумочку. Их можно показать в магазине, в банке или аэропорту. Но в руки полиции им лучше всего не попадать. И он сделает всё возможное, чтобы этого не произошло. Бросив рюкзак в багажник, выехал на ту же дорогу и повернул вправо. За считанные минуты доехал до шоссе, которое он пересекал вчера ночью, повернул вправо и, на первой же отводной дороге – опять вправо. Ехал он, как только мог, осторожно, чтобы не быть остановленным полицейским. А через два часа он уже подъезжал к одинокому одноэтажному домику на убогой улочке в глубине средних размеров городка – места сбора всей группы. Домик был окружён забором и во дворе стояла машина и были какие-то хозяйственные постройки. Вильям постучал, услышал «Войдите» и вошёл, ибо дверь заперта не была. Пройдя коротким коридорчиком, обнаружил общую комнату, в ней – Линду, восседавшую в кресле-качалке посреди. Лицо её выглядело каким-то отрешённым и странным, глаза блестели дико. «Ну вот, я прибыл…». Линда молчала. Наконец, она разлепила губы: «Это хорошо, хорошо. А где Хельга?» «Она погибла в горах. Её убила полиция». Может ему показалось, но искра какого-то удовлетворения мелькнула в её глазах. И тут же погасла. Она опять помолчала какое-то время. Толи обдумывала или решала что-то, толи ей просто не хотелось ни о чём говорить. На ней был такой же тренировочный костюм, как и у Вильяма. В своём кресле она слегка и равномерно покачивалась. И вдруг: «Слушай, я знаю, ты хотел меня когда-то. Так вот, сейчас можешь меня получить». Она скатила вниз штаны вместе с трусами. «Иди сюда!» Это был скорее приказ, чем призыв. Вильям подошёл. Меньше всего на свете его привлекала Линда, но делать было нечего. Он приспустил штаны вместе с трусами. Чтобы хоть как-то возбудить себя, погладив её между ляжками, запустил руки под рубашку и в лифчик на её дохлые грудки с микроскопическими сосками. Она поморщилась и напряглась, но ничего не сказала. Поцеловать её он никогда в жизни не решился бы, а она не настаивала. Так же как она не обняла его, а лишь провела руками по спине от пояса до плеч. Вход у неё был чуть ли не у самого анального отверстия и ему пришлось продеть руки под коленки и поднять тонкие ноги, сделанные, казалось из стали. Влагалище у неё было широким, что позволило ему даже при неполной эрекции туда вставить. Он чувствовал, она не принимает в этом акте никакого участия, словно не её, а кого-то другого… Сколько эта пытка длилась он не знал. Но, наконец это кончилось. Продолжая сидеть, как и была, без штанов, скомандовала: «А теперь сходи в ванную и помойся. Ты ведь давно не мылся под душем». «Мне надо пойти в машину и взять в ней смену белья». «Не надо! Возьмёшь здесь». Она показала на тумбочку с тремя ящиками в ней. Действительно, он нашёл там подходящие трусы, нижнюю рубашку и носки. В ванной он снял с себя всё. Да, действительно, давненько не стоял под душем. Долго и с удовольствием мылся. В новых трусах не было карманчика под браунинг, и он понёс его в руках, прикрывши снятыми с себя трусами и нижней рубашкой с засунутыми в неё носками.
   Линда успела уже натянуть на себя штаны и, как и раньше сидела, покачиваясь в своём кресле-качалке. И вдруг Вильям вспомнил: «Где Даниель?» «Я его съела. Ты пробовал, когда- нибудь человечину? Нет ничего вкуснее…». Никогда в жизни Вильяму не было так страшно. И ужас охватил его. Подняв под трусами предохранитель, он отбросил бельё и начал стрелять. С первого же выстрела, Линда упала вперёд к своим коленям, но он продолжал стрелять до тех пор, пока не услышал шелчок ударника по пустому патроннику. Линда была мертва. Как была, так и сидела, склонившись вперёд, и отравленное жало осы, малокалиберный пистолет, ствол тонкий и длинный, странный плоский пистолет, в правой руке. Да, миллионная доля секунды отделяла его от гибели. Где и как она прятала оружие, как его выхватывала и возвращала на место – этого он никогда не узнает. И не до этого ему было. Коварный линдин план стал ясен: перебить всех и одной насладиться деньгами. Вот почему она обрадовалась гибели Хельги – одной меньше. Когда она убила Даниэля и где спрятала тело, тоже теперь уже было неважно. Главное, этого хорошего парня, несомненно не было в живых. Мгновенно он решил, что будет делать дальше. В первую очередь, отогнал свою машину где-то на милю и там её оставил с ключом в замке, а эту, найдя ключи, выгнал наружу и поставил так, чтобы можно было сразу же уехать. Из своего рюкзака забрал только деньги, все документы, ножи, пистолет и патроны.  Сам рюкзак и его оставшееся содержимое, он выбросит в урны для мусора подальше отсюда. В доме, который видимо сдавали внаём на короткие сроки, был путеводитель по «местам интереса», в том числе местные аэропорты. Он позвонил в аэропорт Вудкрест и спросил есть ли у них сообщение с аэропортом Норсклиф. Сказали, что у них есть, и много. Тогда набрал номер персонального линдиного телефона. «Это Вильма. Чем могу быть полезна?» «Да, ты можешь, и вот чем! Это я, Вильям. Помнишь, как ты когда-то выразила желание убежать со мной? И я сказал, что надо ждать момента. И ты согласилась. Так вот, такой момент настал. Только это надо сделать сейчас и немедленно. Скажи, ты по-прежнему, хочешь убежать?» В трубке помолчали. «И я буду твоей женой?» «Да, будешь». «На всю жизнь?» «На всю жизнь, насколько у нас с тобой она будет длиться». «И у нас будут дети?» «Будут, если только ты или я не бесплодны». «Сколько?» «Столько, сколько ты захочешь и сможешь родить. Два, так два, десять, так десять» «Я согласна». «Тогда слушай меня очень внимательно. Я уверен, у Линды есть где-то запас наличных денег, и ты имеешь к ним доступ». «Да, имею». «Забери их все. Ей они больше не нужны. Потом объясню. Тысячу держи под рукой, остальное спрячь в сумочку или куда. Дальше, доберись каким-нибудь способом, только не на своей машине, в аэропорт Норсклиф и возьми билет на ближайший рейс до аэропорта Вудкрест» «Запомнила» «Да». «У тебя есть во что переодеться?» «Да, есть. Я ведь не хожу домой в форме». «Переоденься. Как только возьмёшь билет, позвонишь по вот этому телефону…». Он дал её номер. «И дашь мне номер рейса и время прибытия. Я буду ждать тебя там. Запомнила?» «Да». «Но, если, я по какой-либо причине всё ж-таки задержусь, жди меня в зале прибытия». «Хорошо, милый, я всё сделаю, как ты сказал». «Жду тебя!»
  В ожидании звонка, не стал терять времени. В первую очередь, оттащил тело Линды в ванну, уложил его, накрыл одеялами и закрыл дверь. На ней, кроме пистолета, ничего больше не было. Пистолет он уложил вместе с покойной. На столе стояла её сумочка. В ней были кое- какие деньги, фальшивые права и такой же заграничный паспорт и записная книжка. А ещё он увидел странный длинный цилиндр из нержавейки. Кольцевые и продольные канавки делили поверхность на квадратики. Только верхняя часть была гладкой.  Из неё сверху торчала кнопка красного цвета и имелось гнездо для тросика, как в фотоаппаратах. Хотелось нажать кнопку, но он так не сделал. А вместо этого взялся за нижнюю и верхнюю часть и постарался открутить крышку. Она легко поддалась. Из неё высунулся латунный цилиндрик. Вспомнил армию и как они учили гранаты. Что там, тетрил, гексоген? Теперь он понял, что Линда имела в виду, когда сказала: живой её никто не возьмёт. Он оставил гранату разобранной, чтобы никто на ней не подорвался. Потом начал изучать линдиную записную книжку. Там стояли какие-то записи, о чём только она одна знала. Но на последней страничке нашёл ряд цифр и букв. Это был код счёта в заморском банке. В отличии от Вильмы, Линда полностью своей памяти не доверяла, хотя она у неё тоже была незаурядной. За кодом шло имя банка. Да, она играла ва-банк! Ибо считала, что никто до этого этапа живым не доберётся. Дальше был странный номер телефона и пароль «Я звоню от Мигуэля». Но она им успела сказать, где будет вклад и какое конечное назначение, по той же причине не опасаясь, что они этой информацией, когда-либо, сумеют воспользоваться. В первую очередь, зарядил браунинг. В ящиках стола нашёл деньги, около восемнадцати тысячь. Это было ещё одним подтверждение, того что бедного Даниэля нет в живых. Из рюкзака он принёс ещё пятнадцать – свои и хельгины. В верхнем ящике стола были два Р7, оба заряженные и четыре магазина. Он забрал это, а положил свой. Он знал, что оба пистолета «чисты»: из них никого не успели убить. И последнее: от рюкзака он избавляется и. надо что-то другое. Он нашёл в доме новый небольшой элегантны чемодан, который Линда, видимо, приготовила для себя. Там уже лежало дамское нижнее бельё, которое сгодится и для Вильмы. В него сложил деньги, оставив себе пару тысяч «на мелкие расходы», документы, оружие и патроны. Записную книжку оставил при себе, на всякий случай записав код, банк, телефон и пароли ещё в трёх местах. У Линды был буклет с описанием Перу и всех условий жизни в этой стране. Прихватил и его. Когда раздался звонок, он был уже был полностью готов. Погрузил чемодан в багажник другой машины и выехал.
Через полтора часа он был у вудриджского аэропорта. Как всегда, здесь были высотные гостиницы. Вот в одной из них, на пустынной парковке и подальше от входа, оставил машину, а дальше пошёл пешком. Идти было мили с полторы. Увидев по пути небольшое кафе, зашёл и заказал шесть сэндвичей навынос – два пастрами, два с сыром и два с локсом. Прибавил к этому шесть бутылок воды. Ему дали мешок, и он с этим пошёл дальше. Вильям не пробыл в зале ожидания и пяти минут, когда объявили о прибытии рейса из Норсклифа. А вскоре, там показался пацан-подросток в бейсбольной шапочке и с крепкой кожаной сумкой - Вильма. «Ты один?» «Да». Она обвила его шею и крепко впилась в губы. «Вильма, мне надо тебе кое-что сказать. Ты, наверное, голодная. Тут у меня припасено. Давай сядем, поедим и поговорим заодно». Они сели в дальнем углу зала, где были ряды стульев. Раскрыли пастрами сэндвичи, и принялись есть, запивая водой из бутылок. Никто не обращал на них внимания. «Линды уже нет в живых». «А Хельги?» «И её тоже». «Значит нам некого опасаться?» «К сожалению, это не так. Теперь за мною охотится государство и торговцы наркотиками. Если нас поймает контора, то я тебя выгорожу. Скажу, ты знать ничего не знала. Но вот преступники убьют и тебя. Чтобы свидетелей не было. Ещё не поздно купить билет и вернуться домой». «У меня нет дома. Если придётся умереть, я умру вместе с тобой». «Но они будут пытать нас. Тебя изнасилуют». На её губах появилась какая-то горькая усмешка: «Я и этого не боюсь. Я ничего на свете не боюсь. За тебя только». «Скажи, а тебя на работе не хватятся?» «Нет, не хватятся. Я появлялась на людях только, когда Линда меня посылала. И деньги мне платила она сама». «Ну, раз так, тогда не будем терять время. Его у нас очень мало». Они доели и пошли к своему автомобилю. Вильям не знал, насколько Вильма умна, но понятлива она была необычайно. По пути, он рассказал ей ситуацию, как они в неё попали и что собиралась сделать Линда, и что он намерен сделать в ближайшее время. «Как она умерла?» «Она собиралась меня убить, но я её опередил. На какие-то доли секунды». «У тебя, наверное, на небе добрый ангел-хранитель: от Линды никто ещё живым не уходил». «Ну что ж, если Он есть, то пусть позаботится о нас и даст нам отсюда благополучно выбраться». «Я знаю, он даст».
Следующим этапом для них, было попасть в метрополис, пригородом которого, по сути, и был Вудкрест. Там, в той записной книжке Линды, несколькими страницами назад, они нашли адрес и пароль сдававшего квартиры таким же как они. «Я думаю, ты умеешь находить всё по этим картам лучше меня». «Да». «Ты сможешь повести машину?» «Да». В машине, протянул ей ключи, карту и адрес, а сам уселся на пассажирское сиденье и тут же уснул. Просыпался он несколько раз от прикосновения нежной ручки к своей щеке. Машина неслась куда-то, но ему неохота было разлеплять глаза посмотреть где они едут. Окончательно проснулся, когда мотор заглох. Они стояли перед одноэтажным домом, похожим на все другие дома в этой местности. Дом был окружён невысоким редким заборчиком и к входу вела бетонная дорожка. Калитка в заборе заперта не была. Они подняли защёлку и стали открывать калитку. Раздался громкий и не шибко приятный скрип петель. Когда подошли к крыльцу, дверь открылась. На пороге стоял латин лет пятидесяти с чем-то, высокий плотный со злодейскими усиками и порядочным пузом («не от пива, а для пива!»). «Вы будете Эрнесто Дельгадо?» «Уже есть». «Вас рекомендовал нам Фернандо». «Заходите». Они прошли коридорчиком в общую комнату. Стоял запах какой-то им не знакомой специфической жрачки. «Да. Фернандо хороший человек… Что надо?» «Квартиру на первом этаже, однокомнатную». «Таких нет, только двухкомнатные». «Годится». «На какое время?» «На неделю». «Это будет тысяча». «Можно заплатить вперёд?» «Нужно». Вильям дал ему заранее приготовленную тысячу, а он им ключи. Место находилось в несколько кварталов отсюда и Эрнесто подробно объяснил, как туда добраться. «Чего Вы петли не смажете?» «О, у меня это раннее предупреждение! Когда будете съезжать, заприте дверь и бросьте ключи в щель для почты. ОК?» «ОК!» Квартира находилась в форплексе – доме в два этажа с четырьмя квартирами в нём. Ихняя была №2. Был и гараж, куда они загнали машину. Из неё взяли сумку Вильмы, чемодан и мешок с сэндвичами. В квартире было чисто и проветрено. В спальнях – по свежезастеленной кровати, в кухне – стол с четырьмя стульями, кофемолка, кофеварка, тостер – словом то, чему положено быть в сдаваемых меблированных квартирах. Как только они зашли, Вильма сразу же начала льнуть к нему. Было как-то не до этого, но вспомнив «я умру вместе с тобой», он решил, что будет бесчеловечно отказать ей. «Знаешь что? Давай пойдём в ванную, а заодно и помоемся». «Давай». Вильям открыл чемодан, вынул из кобуры Р7. Вильма глянула на пистолет с нескрываемым любопытством. «Ты умеешь стрелять?» «Да, но я ещё никогда не видела такого, как этот». «Я научу тебя как с ним обращаться и у меня есть ещё один для тебя».
Вода в ванне громко хлюпала. Это было забавно. Находясь снизу, Вильма, тем не менее, умудрялась ловко управлять всем процессом, совершая немыслимые движения задницей. В отличии от Хельги и Линды, тело у неё было, хоть упругим, но не твёрдым, как камень, и очень даже нежным. Вход у неё был выше и влагалище, как это он мог назвать, «мускулистым». Она была прелесть. Вильяму сейчас было не до чувств, кроме чувства того, что он приобрёл в лице Вильмы не только восхитительную женщину, но и верного надёжного друга и помощника. И они были на равных. Вильяму как-то не приходило в голову, что бывшая раба Линды, стала, по праву победителя, его рабой. А она вообще в этом плане никогда даже и не думала. Взяв друг от друга, всё, что каждый мог дать, они помылись, вытерлись имеющимися тут же полотенцами и вышли, прихватив завёрнутый в салфетку для рук Р7. Она поволокла его в ближайшую от них спальню. «Я хочу просто полежать с тобой, хотябы недолго. Ты ведь, я вижу, смертельно устал и тебе надо чуть-чуть отдохнуть!» Это была правда. Дел было впереди невпроворот. Улеглись на покрывало застеленной постели. Она прижалась всем своим голым телом к его голому телу и заголосила жарко: «Ты единственный в моей жизни мужчина…» «Как!» - вырвалось у Вильяма. Он искренне считал, что если и Вильма, и Линда не были девственницами, то хоть раз в жизни, с ними поработал какой-то мужчина. Вильям не читал Маркиза де Сада и даже не знал об его существовании, а посему не представлял себе, как это femme может лишиться девственности без участия мужчины. Вильма не стала его просвещать: «Это так мерзко, грязно, отвратительно и жестоко, что я не хочу, чтобы ты знал. Хочешь верь, хочешь нет, но ты единственный мужчина в моей жизни. Мне больше никого не надо, и я тебя никогда не брошу!» Вильям усмехнулся: «А что, если я стану импотентом. Ты знаешь, с мужчинами это бывает. Сегодня стоит, а завтра нет». «Всё равно не брошу! Не беспокойся об этом. Я от тебя своё всегда возьму. Лишь бы ты был у меня». Они ненадолго уснули. Надо было шевелиться. Вильям изложил план действий. Завтра они должны вылететь в небольшое островное государство в Карибском море. Во-первых, чтобы замести следы, а во-вторых, проверить есть ли в банке, упомянутом в записной книжке Линды, счёт, номер которого был записан. «У меня нет паспорта!» «Есть у тебя паспорт». И он передал её фальшивый паспорт на имя Элеоноры Ибарра. Фотография, правда была, линдина, но кто и когда сверяет фото на паспорте с физиономией владельца. Да и сам паспорт будет им нужен не так часто – только, возможно, в аэропортах да в магазинах, как удостоверение личности. При выезде паспорт не требуют. Вручил он ей и права на это же имя. Самое главное в этой ситуации – это привлекать к себе поменьше внимания и поменьше показываться людям. В самую первую очередь, надо было одеть Вильяма, чтобы он выглядел «как все». Закрывши шторы в спальне, Вильям вывалил на кровать все деньги, что были у него, а Вильма добавила свои. К счастью, все сотенные были уложены в пачки, перевязанные бумажной лентой и их легко было пересчитать. Таких набралось тридцать пять тысячь. Ещё рассыпными - восемь тысяч в сотнях. Кроме того, у них были единицы, пятёрки, десятки и двадцатки. Решено было, каждому иметь по пять тысяч наличными плюс мелочь. На двадцать тысячь купить травелерс чеков – сертификаты, которыми во многих странах можно платить и на них же купить билеты. Остальное надо спрятать в багаже тем или иным способом. 
Банки уже были закрыты, но универмаги работали. Они съели по сэндвичу с сыром, это запили водой и отправились в город. Тут тоже был путеводитель, и они наметили ближайший универмаг. Заранее, составили список покупок. В первую очередь купили Вильяму несколько пар брюк, пару рубашек, лёгкую куртку носки и туфли. Вильме – юбки, брюки блузки и тоже туфли. Потом купили ещё один чемодан: подозрительно, если парочка едет отдыхать только с одним чемоданом. Купили белья. Вильям купил ещё большую эмалированную кастрюлю и такие же кофейник и чайник. Купил столовый набор ложек, вилок и ножей. Вильма вопросов не задавала. Она вообще редко задавала вопросы. Покупки были мелкие и платили наличными, не вызывая особого подозрения. Ещё купили пледы и купальные халаты. Всё для отдыха людей с ограниченным доходом, какими они собирались себя представлять. Погрузив всё в багажник, Вильма направила машину в торговый центр через дорогу, где был супермаркет. «Ты ведь не хочешь идти в ресторан, чтобы нас видели. Так вот я приготовлю обед». «Ты умеешь готовить?» «Я всё на свете умею» - сказала она просто, без рисовки. В том же центре, что и супермаркет, Вильям заметил табачный магазин и пока Вильма подбирала продукты для обеда, зашёл туда и купил шесть пачек трубочного табака. Вернувшись домой, Вильма принялась готовить обед в посуде, что была в кухне. Она не забыла купить и кофе в зёрнах. Приготовленный Вильмой обед – суп, мясо с овощами и салат - был для Вильяма, пожалуй, too слишком оригинальным, но вполне съедобным. Кофе тоже был странным, но это ведь чепуха! Он давненько не пил кофе и этот подходил. После обеда стали укладываться. В первую очередь уложили деньги. В доме, среди инструментов и хозяйственных материалов, нашли прочную липкую ленту (duct tape). Ею приклеивали пачки, завёрнутые в бумажные полотенца к стенкам и дну чемоданов, закрывали их тряпками, бельём и одеждой, которые Вильма незаметно и искусно приклеивала, чтобы оно не упало, обнажив содержимое. В кастрюлю, кофейник и чайник Вильям уложил оружие – бэби браунинг, оба Р7, ножи и патроны. Всё обильно пересыпалось табаком: выходной проверки в те времена не было, но говорили, что багаж дают обнюхать собакам на предмет обнаружения запрещённых предметов. Табак должен перебить все запахи. По пачке табака, если спросят, что так, положили в каждый из чемоданов. Наконец, с укладкой было закончено. Проверили ещё и ещё раз. Себе они оставили только фальшивые паспорта и права. Все остальные документы и бумаги они мелко порезали ножницами из набора и спустили в унитаз. Код и пароли Вильма запомнила, а Вильям записал частями на деньгах, которые были с собой. Эти деньги отложили отдельно, чтобы случайно не потратить. Оставалось только ждать судьбоносного завтрашнего дня. Они улеглись в постель. Вильям так преисполнился благодарностью и нежностью к своей верной подруге, что ублажил её вечером и ещё раз утром. Кто знает какую судьбу принесёт им завтрашний день? Может они делают это и спят вместе последний раз в жизни.
Утром они приняли душ, и Вильям чисто побрился. Застелили постель, помыли посуду. Ещё раз всё проверили и нашли в полном порядке. Сюда возвращаться не собирались, а по сему уложили чемоданы, заперли дверь и бросили ключи в щель для почты. Вильма заранее наметила все банки. Они, заходя каждый по одному в каждый банк, купили на двадцать тыщ сертификатов. С этим поехали в международный аэропорт. Машину оставили на долгосрочной стоянке. Вильям не знал у кого, на каких условиях и на чьё имя куплена машина. Пусть потом разбираются! Они за это время будут либо в безопасности, либо в руках властей, либо в раю, куда должны попадать души невинно убиёных. При всех раскладах, судьба этого автомобиля их интересовать не должна. Они пришли в терминал авиалинии, упомянутой в записной книжке Линды. Туда летали многие, но не зря же она отметила именно эту. Достоялись в очереди и сказали приветливой симпатичной агентше куда им надо. «Вообще-то билетов на ближайший рейс нет. Но если бы вы согласились в первом классе… Это намного дороже». Они оба, даже не сговариваясь, сделали задумчивый вид, переглянулись. «Ну что ж. Если другого ничего нет, то давайте. Нас ждут друзья и отпуск уходит…». Билеты стоили в три раза дороже обычных, но что эти «в три раза», по сравнению с возможность уже через два часа удаляться подальше от всех этих опасностей и напастей, ожидавших их в этой стране. Агентша сказала из каких ворот будет оправляться их рейс. Они неспеша сдали багаж, прошли через металлоискатели, и их сумку они пропустили через рентгеновскую машину. Багаж в те времена не просвечивался, а если бы да, то рентген через металл не берёт. Кто-кто, а Вильям это хорошо знал. Пришли к своим воротам – так называлось место, где причален был их самолёт, огромная кораблина, видимая из окна. В конторке сдали билеты и получили посадочные талоны. Сели. Оба молчали. Говорить надо или обо всём, или ни о чём, а это не место. У Вильяма на душе подскрёбывали кошки беспокойства, а вильмино лицо – само спокойствие и покорность судьбе. Наконец объявили её, эту посадку. Им подали знак пройти первыми. Пройдя коридором зашли в салон. Стюардесса показал рукой налево, за белую занавеску. Здесь сиденья расставлены пошире. Кроме них, в первом классе не было никого больше. Сели рядышком в самом носу у двери в кабину. После всего пережитого за последнее время, как-то плохо верилось, что все опасности и страхи уже позади, и не надо больше ничего опасаться, ни от кого прятаться. А вдруг придут в серых костюмах при галстуках и скажут: «Пошли с нами». Но нет! Дверь самолёта задраили, двигатели завели, оттянули его назад, и он пошёл медленно своим ходом к ВПП . Лётчики тормознули, взревели двигателями, махина сорвалась с места, побежала всё быстрей и быстрей, и, наконец, оторвалась от земли и зависла в воздухе. Повинуясь единому порыву, Вильям с Вильмой повернулись друг к другу и крепко поцеловались в губы.
Долгий полёт протекал благополучно, без происшествий. Оба чуть-чуть поспали. Часто к ним наведывались стюардессы, предлагая всякую еду и питье, в том числе спиртное без всяких ограничений. От этого они отказались: пить было ещё очень рано. Всё остальное принималось благосклонно. Когда приземлились в аэропорту маленького островного государства, уже было темно. Получили свой багаж. Вильма устроила секретные печати из ниток и тончайших полос липкой ленты. Эти печати были целы, значит, чемоданы не открывали. Чудесно! Они оставили чемоданы в камере хранения, ибо задерживаться здесь долго не собирались. Это камера из себя представляла ящики с номерным замком. Комбинация на замке могла быть любой. Они убедились, что за ними никто не следит и, набирая комбинации, заслоняли замок собой. Коды оба легко запомнили. Надо было где-то провести ночь. У выхода в аэровокзал стояли автобусы с названием гостиниц. Увидев одно такое, упомянутое в записной книжке Линды, они сели в этот автобус. Взяли номер и на вопрос, на сколько, сказали, что сами ещё не решили. А так как они платили наличными, документов не спросили. Устроившись в номере, в смысле осмотрев его и посидев немного, они вышли в город. В номере был сейф с устанавливаемой жильцами комбинацией. В нём оставили сумку и деньги, взяв с собой рассыпными пять сотен «на мелкие расходы». Сразу же нашли нужный банк. Он был совсем недалеко. Какая-то продуманная до мелочей система прослеживалась в линдиных записях. Они побродили по улицам, заглядывая в закоулки. Было полно праздного народа, мелькали вывески ресторанов, кинотеатров и всяких магазинов, и магазинчиков. В одном из таких купили нижнее бельё на завтра. А снятое с себя они в той же упаковке выбросят где-нибудь в урну. Пускай разбираются чьё оно. Вернулись в отель, поужинали в одном из ихних ресторанов. Всё-всё здесь было безумно дорого, но это не имело никакого значения. У себя, раздевшись догола, занялись друг другом. По сути дела, у них был медовый месяц, но в суматохе об этом даже не подумалось. Утром приняв душ и одевши свежее бельё, занялись делом. Взявши листок из отельной канцелярии, Вильям разорвал его на две полосы и, под диктовку Вильмы написал код из записной книжки слева направо и наоборот справа налево. Сверил со своими записями. Память у Вильмы, действительно, феноменальна! Забравши всё своё спустились в вестибюль. В первую очередь, узнали расписание автобусов, идущих отсюда в аэропорт. Позавтракали в одном из кафе. Выписались из гостиницы и вышли на улицу. Банк открывался в девять, и они пришли десять минут после открытия. Помещение изнутри было простым и утилитарным. За стеклом сидели клерки. Вильям подошёл к одной из них и протянул ей бумажку с прямым кодом. Проверила по своему компьютеру и отрицательно покачав головой, вернула ему бумажку. Неужто Линда сыграла с ними злую шутку? Оставалась последняя надежда. И он протянул вторую. «Пожалуйста, посидите». Сели. Вскоре появилась женщина: «Не угодно ли вам будет пройти к управляющему?» Им было угодно, и их провели в просторный кабинет. Секретарша тут же вышла. «На этом счету находится миллион и двести тысячь долларов. Каждый, кто назвал код, может этим вкладом распоряжаться. По этому кладу мы выплачиваем два с половиной процента годовых. Как вы желаете распорядиться?» «Пусть он остаётся пока здесь. Скажите пожалуйста, можем ли мы перевести какую-то сумму на другой банк?» «Нет ничего проще. Я дам вам номер телефона. Звоните по этому телефону и называете код.  Даёте трансферный номер того банка, куда перевести и какую сумму. Это будет сделано за кратчайшее время». Управляющий взял чистую чековую книжку. «Вот смотрите. Последний ряд чисел – это номер счёта. А первый – этот самый трансферный код банка. В крайнем случае, банк вам его всегда даст. Это не конфиденциальная информация». Напоследок он дал им, как и обещал, номер телефона, посоветовав запомнить его или записать шифром, а бумажку с этим номером уничтожить. Они поблагодарили директора и вышли.
Больше здесь делать было нечего. Вернулись в отель, недолго подождали автобуса, и поехали в аэропорт. Прямых рейсов на Лиму отсюда не было, но агентша сумела проложить им маршрут через Рио де Жанейро, и они купили билеты. Забрали чемоданы и сдали в багаж. «А ты знаешь испанский?» «Да». Она положительно всё знала и всё умела! Не станем утомлять вас описанием перелёта. Кто сам летал на большие расстояния, тот знает. А кто нет – то тому, всё равно, не понять. Но Вильям с Вильмой стойко переносили все тягости дороги. «Ещё немного, ещё чуть-чуть» - они заживут обеспеченной жизнью в полной безопасности. Как когда-то сама Вильма сказала, «было бы чего ждать, а ждать можно». А им-то было чего ждать. В Рио, они из аэропорта не выходили, а добрались сразу до своих ворот, зарегистрировали второй комплект билетов и стали ждать. Ждать надо было долго – пять часов. Пошлялись по округе, поболтались в сувенирном магазинчике, но ничего не покупали: это след. Потом нашли ресторанчик, поели и посидели как можно дольше. Голодными они не были, но это как-то убивало время. Наконец, посадка и ещё один долгий перелёт через весь южноамериканский континент. Спали, ели, так просто, гуляли по салону. Это было тяжело и утомительно, но они молоды, здоровы, крепки и, самое главное, их поддерживало чувство того, что осталось уже недолго. В Лиме, таможенник спросил документы. Дали паспорта, в которые Вильма предусмотрительно вложила по сотне. Это был риск, но ещё больше риск был, если обнаружат деньги и оружие. Таможенник вернул паспорта уже без денег. Порядок! «Цель визита?» «Навестить моих родственников» - ответила Вильма по-испански. Она смотрелась лолитой, и фамилия у неё была Ибарра. Так что звучало убедительно. «Надеюсь у вас нет запрещённых предметов?» «Что Вы» - воскликнули они оба в один голос. «Проходите». На этом с проверками было всё. В линдиной брошюре говорилось о преступности в Латинской Америке вообще, и в Перу, в частности. и рекомендовалось ничего без присмотра не оставлять. Вцепившись в свои чемоданы, они нашли рейсы на Икитос – город, затерянный в джунглях и соединённый с внешним миром лишь по воздуху и по воде. Это и был конечный пункт ихнего путешествия. Там их не найдут, а если и найдут, то весьма нескоро. Туда рейсы были частыми и вскоре они вылетели. Этот кусок пути показался им совсем коротким. В аэропорту Икитос, оставалось позвонить по линдиному номеру и назвать пароль. А дальше, им, наверное, скажут, что делать. Вильма взялась за это дело. Нашла телефон-автомат и выяснила, сколько будет стоить позвонить. Подойдя к какому-то киоску, наменяла на два доллара монет. Ответил женский голос, говоривший по-испански. На этом же языке, Вильма сказала ей, что они прибыли из США и ей надо поговорить с её шефом. Секретарша была, видимо, предупреждена и тут же соединила. Вильма назвала пароль. «Где вы?» Он сносно говорил по-английски. «Мы в аэропорту». «Сколько вас?» «Двое». «Сейчас я за вами приеду. Как вы смотритесь?» Вильма описала себя и Вильяма. «Пройдите к выходу и ждите меня под вывеской Эйр Перу».
Через где-то полчаса возле них остановился добротный кадиллак. «Вы будете?..» Вильма повторила пароль. «Садитесь». Он вышел, открыл им двери и багажник для чемоданов. Ехали где-то минут сорок. Наконец, машина остановилась у одноэтажного довольно-таки большого здания, окружённого забором. Во дворе были разные постройки, одна из которых явно гараж. Встречающий был мужчиной средних лет, среднего же роста, с невыразительным каким-то лицом кабинетного работника. Одет он был, несмотря на жару, в строгий костюм, при жилете и галстуке. Вытащив из машины портфель, открыл багажник, чтобы они могли взять чемоданы. Из портфеля он извлёк связку ключей, открыл калитку и жестом пригласил их войти. Прежде, чем отпереть дверь дома, он подошёл к электрической панели и включил ток. Зашли вовнутрь и очутились в просторной общей комнате. «Эта собственность была мною куплена по заказу анонимного посредника и должна быть отдана тому, кто назовёт пароль. Вы назвали его – и всё это ваше. Так как я не знал, когда явиться получатель, никаких продуктов в холодильниках нет, потому что электричество было выключено. Но есть консервы и концентраты. Недалеко много кафе, ресторанов и магазинов. Я советую вам открыть счета в банке, как можно скорее. Законы Перу разрешают иностранцам приобретать собственность в стране. Вот титл – ваш документ на владения. Впишите свои имена в соответствующей графе. Теперь дайте мне вашу информацию, чтобы я мог зарегистрировать вас, как владельцев, в городской управе. Я адвокат и меня зовут Энрике Штейнгольд. Все мои услуги по этому делу уже оплачены. Но если вам понадобятся от меня что-либо, скажем, оформление перуанского гражданства, то за это вам придётся платить отдельно». Он достал блокнот и записал данные из их паспортов. Потом положил на стол свои визитные карточки и ключи. Пожелав им спокойной ночи, он отбыл. Едва за ним закрылась дверь, Вильям с Вильмой заперли её, легли, в чём были, на диван и крепко уснули. Насколько они были измучены переживаниями и дальней дорогой. Когда проснулись, было светло. Они не знали, какой сегодня день, число и сколько на самом деле времени. Правда, это не имело уже значения. Распаковали чемоданы. Из посуды вынули оружие и патроны, обёрнутые во многие слои бумажных полотенец. Отовсюду подоставали деньги. «Куда мы всё это спрячем?» «Тут где-то есть сейф». К документу на владение была прикреплена бумажка с рядом цифр. У себя в дилершипе, Вильма работала с сейфами и знала, что это комбинация. Сейф они быстро нашли в стенном шкафу «хозяйской» спальни. Вильма показала ему: «Смотри, видишь круговая шкала со ста делениями, а на ручке стрелка? Сначала, вращая ручку против часовой стрелки, на первом числе, надо остановить стрелку четыре раза. Потом, вращая ручку по часовой стрелке, на втором числе останавливаешь стрелку три раза. Потом, в обратном направлении – два раза на третьем числе. И наконец, по часовой стрелке доходишь до четвёртого числа – и дверь можно открыть за рукоятку». Она проделала эту процедуру – и массивная дверь открылась.
Сейф оказался не пустой. Там уже стояли малокалиберная винтовка и винтовка военного образца, такие как у Хельги, а ещё столь желанная для Вильяма двустволка. На дне сложены в ряды пачки с патронами. Они решили положить на текущий счёт три тысячи, на сберегательный – семь тысяч, а остатки сертификатов разменять на местную валюту – соли. Мелочь в долларах пусть так и останется: в линдином буклете говорилось, что доллары тут везде принимают. Это оставили сверху, а всё остальное сложили в сейф и заперли его, покрутив ручку против часовой стрелки. Комбинацию Вильма запомнила, а Вильям записал её словами по-немецки и спрятал в свой бумажник. Оригинальную бумажку уничтожили. Теперь неплохо было бы что-нибудь в рот кинуть. К выходу в свет они ещё готовы не были. И Вильма, как всегда, не растерялась. В ихней большой кухне, со всеми удобствами, она помыла кастрюлю, кофейник и чайник. Тут, конечно же была посуда, но таких не было. Нашла две тарелочки, а вилки взяли из своего набора. И их тоже она помыла: всё было новым, ни разу не бывшим в употреблении. В кухне был кофе, а в шкафчиках мясные и рыбные консервы. Была и кофемолка и Вильма намолола зёрен. Налила воды в чайник и поставила на плиту. Всё здесь было электрическим. На тарелочки вывалила по коробке консервов, а в кофейнике заварила кофе. Таков был их первый завтрак в новом доме. Подъев, пошли осматривать свои, так неожиданно свалившиеся им на голову владения. В доме было всего три спальни. Правда, был ещё кабинет с компьютером и телефоном. Вильям поднял трубку. Раздался гудок: видно Энрике распорядился его включить. Из главной спальни можно было пройти в ванную комнату, просторное помещение с душевой кабинкой и ванной вровень с полом. Был ещё один санузел обычного типа и туалет с раковиной. Да, Линда явно устроила в этом доме гнёздышко для себя одной. Что за ирония судьбы, когда владелицей всего оказалась её рабыня, с которой она делала, что хотела, и которой помыкала, как хотела! Кругом были поместительные стенные шкафы, чулан и кладовка, куда они тут же поместили свои пустые уже чемоданы. Осмотрев всё внутри, захотели увидеть, что там во дворе. Во двор из дома вели три двери – она из общей комнаты, другая из главной спальни и третья – из коридора. Вот из неё-то они и вышли, найдя подходящий ключ и отперев. Двор был засажен травой, были и цветочные клумбы. Вдоль ограды редко посажены деревья и кусты. От крыльца шла кирпичная дорожка, которая круто повернув сливалась с дорожкой, идущей от дверей общей комнаты и спальни. В стене гаража, ближе к ним была единственная дверь. На высоте человеческого роста были окна с матовыми стёклами. Подобрали ключ и отпёрли её. Они оказались в просторном помещении. Тут были Тойота Камри, средней такой величины Тойота пикап и, Тойота же, мощный вездеход. А как же насчёт ВМW? О, Линда знала толк в автомобилях! Поотдаль, за машинами, виднелся трейлер с порядочного размера катером. Было четверо ворот, ведущих от каждого транспорта, должно быть, на улицу за наружной стеной гаража. Вдоль внутренней стены закреплён был к ней прилавок, типа, на котором были: тиски, небольшие токарный, фрезерный и сверлильный станки. Было и точило. Многочисленные инструменты – в шкафчиках на стене и под прилавком. Оба, в один голос присвистнули: ну и ну!
Дальше дорожка вела к, солидных размеров, помещению с двухстворчатыми дверями. С внутренней стороны тоже были окна с матовыми стёклами. И опять их глаза округлились. Здесь был, своего рода, гимнастический зал с машинами для упражнений, пусть не шибко большой, но бассейн, и джакузи. Имелись ещё и две кабинки, на четырёх каждая, с, должно быть, сауной и парилкой. Это уж было too слишком mucho! А, впрочем, ненаш его дери, если уж это есть, почему этим не воспользоваться! Включили джакузи, а пока вода грелась, скинув с себя всё, шуганули в воду. Поплавали, побарахтались, балуясь и обливая друг друга. Тут Вильма начала прижиматься к нему всем своим телом, дразня соском. Вильям подхватил её одной рукой под коленки, как ребёнка, поднял, вынес из бассейна, занёс в джакузи, сел на скамейку, а её саму посадил на колени лицом к себе. Взял за попку, одел и начал двигать взад-вперёд. Скоро она, обвив его руками, стала, как всегда, задавать темп. Закончив с этим, подрыгались под струями и вылезли. Тут были пляжные полотенца и халаты, правда все линдиного размера. Вильяму ничего не оставалось делать, как одеть снятую с себя одежду. Возвратившись в дом, помылись ещё под душем – а Вильям ещё и побрился – и стали готовиться к выходу. Позвонили Энрике и спросили, как им быть с этими автомобилями и с лодкой. Он сказал, что уже зарегистрировал всё на них. Регистрация придёт по почте. А до этого, он бы не порекомендовал им тут ездить. Ну и ладно! И, в самом-то деле, куда им ехать. Впрочем, Энрике сказал, что если они пожелают обменять американские свои права на местные, то пусть приедут и он расскажет как. Конечно же они хотят, но не так уж сразу. Они оделись, выбрав из того, что у них было. То, что в банк, уложили в вильменую сумку, а остальное рассовали по карманам. В сертификат на владение домом Вильма своим красивым почерком вписала их новые имена и вместе с паспортами уложила в ту же сумку. Они вышли на тихую улицу и повернули направо. Вильма вела уверено: дома была карта-схема с названиями улиц и она всё запомнила. Дошли до более оживлённой улицу, свернули налево, по ней дошли до главной здесь улицы, пересекли её и пошли вправо. Скоро дошли до банка, имя которого у тоже было упомянуто. Вильма подошла к окошку и сказал клерку тихо по-испански: «Мы хотим положить деньги в ваш банк». «Сколько?» «Десять тысячь долларов». «Посидите». Она ушла и вскоре вернулась с управляющим, который и пригласил их вовнутрь. «Какой у вас статус?» «Мы являемся владельцами собственности…». Они показали титл. «О, значит это вы!» - вырвалось у него, но быстро проглотил язык. Конечно, их вклады, для Перу, были порядочной суммой, но не для банкира, и, в особенности, этого банка, где прокручивались гораздо большие деньги. Не зря ведь Линда выбрала этот банк. Банкиру было ясно, что владельцы такого поместья никак не могут быть бедными людьми. Понимал он и другое: если богатые люди перебираются жить в Перу, тогда как там намного лучше жить, есть обстоятельства, заставившие их это сделать. Но это не его дело! Он получает солидных клиентов и ничего противозаконного в его действиях нет. И уж он-то язык за зубами держать будет и крепко!
Управляющий вызвал ту самую кассиршу, какая их встретила, приказал ей забрать деньги и обменять травелерс чеки на соли. А сам сел заполнять документы. «Вы хотите кредиткарту?» «Да, было бы неплохо». «И вы её получите сегодня, зайдёте через часок». Им выдали чековую книжку и статус вкладов, являющийся подтверждением наличия денег. Получив соли, пошли по той же улице. По сравнению с американскими, улицы здесь не были чистыми. О, нет, они не были завалены мусором, но на тротуарах и на полотне дороги валялись, довольно часто, банки, обёртки от пищи, газеты, пенопластовые контейнеры и чашки, листья – что хочешь. Есть такая пословица: «Не там чисто, где убирают, а там чисто, где не сорят». Там и не сорили, и убирали, здесь сорили и не убирали. Увидели бензоколонку. Она не была на углу, а располагалась чуть ли не по центру квартала. Посмотрели цены на бензин. Ого! Где-то семь долларов в пересчёте на галлон. Стали заглядывать в некоторые из магазинчиков, выбираемых по наитию. Покупали продукты, бельё, кой-какую одежду и взяли себе по паре сандалий. Но больше, смотрели сколь что стоит. Сначала отнесли покупки домой, разложили всю еду по холодильникам и фризерам и лишь потом только вернулись в банк за кредиткартами. Не надо показывать, что владельцы такого шикарного поместья явились сюда «гол, как сокол». Это неизбежно наведёт на мысль, что им пришлось в спешке бежать оттуда, где они были. В банке они установили какой сегодня день, месяц и число, и поставили свои часы на местное время. Дома отметили календарь тут же на стене, а Вильма принялась готовить ланч. Вдвоём, они стали подсчитывать стоимость жизни здесь. Даже с бензином и неизбежными выплатами – налог на собственность, счета за телефон, воду и электричество, всякими ещё поборами – получалось как, на восемь тысяч долларов, ну самое большее десять, они могут жить, как короли, ни в чём не нуждаясь. То есть, того запаса денег, который у них есть, хватит чуть ли не на три года. А вклад зарабатывает по тридцать тыщ в год! Вопрос «на что жить» начисто отпадал. «А что я тут делать буду? Всю жизнь работал, как вол, а тут вдруг сидеть и ничего не делать. Я к такому не привык. Ты, вот хоть есть готовишь, а я что?» «А ты вот будешь мной заниматься» - сказала она игриво. Вильма сама, сколько себя она могла помнить, что-то делала не переставая. И, поэтому, она Вильяма понимала. Добавила уже серьёзно: «Поживём, осмотримся. Тебе надо испанский выучить. Это нетрудно, я знаю. Потом, может школу какую найдёшь, учить что-нибудь будешь. Или авторемонтную мастерскую купим, автомобили ремонтировать будем. Я тебя научу. Ну, в общем, ты не беспокойся, милый, что-то, да придумаем». А пока ничего другого не оставалось делать, как ждать и отдыхать.
Хотя Линда ничего не пила, в доме был оборудован бар, где были запасены виски, ром и водка, а ещё вино, как Вильям предполагал, весьма недешёвое. Когда ланч был готов сели за стол, он предложил: «Давай немного выпьем за то, что избавились от опасности. Остальное, я думаю, неважно!» «Я, вообще-то, не пью» - сказала она не совсем уверенно. Это звучало, если не согласием, то невозражением. Взял наугад первую попавшуюся бутылку красного. Штопор был тут же, также, как и бокалы. Вильма сполоснула их. В бокалах поместилась вся бутылка до дна. Подняли и пригубили. Даже непьющей Вильме было ясно: вино исключительно хорошее. Ели, запивали вином, потом сидели, допивая то, что оставалось в бокалах. Вильму, видать по всему, разобрало. Отнесла посуду в мойку и предложила: «Давай полежим». Они улеглись, в чём были, сверху покрывала застеленной кровати. Она, даже не потребовав своего, уткнулась в своего друга и, положив на него руку и ногу, тут же уснула. Вильям, к этому времени, успел уже выспаться. Привычка учёного всё анализировать, делать выводы и прогнозы, брала своё. Тем более, времени на размышление было, хоть отбавляй. Были ли они, на самом деле, в полной и абсолютной безопасности. Он так не думал. Конторы, конечно, опасаться надо, но не очень. С невезучей парочкой, конечно же разберутся и тогда станет ясно, что один из участников этого «эскадрона смерти» ушёл и куда-то исчез. Конечно, найдут тело Линды, опознают по описанию и определят, кто она такая. Оружие при ней – то, из чего были убиты большинство «клиентов» «эскадрона смерти», включая тех, кто перевозил деньги. Найденный при ней Р7 тоже был, хоть в меньшей степени, задействован в операциях «эскадрона смерти». Найдут, рано или поздно, и тело Хельги. Какие-нибудь туристы, обнаружив накрытый маскировочной сеткой мотоцикл, тут же призовут полицию, а тем не составит очень большого труда определить насыпь из камней с крестом в ней, как могилу. Её раскроют и опознают Хельгу. Её оружие участвовало в расстреле мотоциклетной банды, оприходовании бандитов в университете и многих других операциях «эскадрона». На том нити оборвутся. У страха глаза велики и по слухам в «эскадроне» была чуть ли не сотня бойцов. Полиция знала намного больше, но тоже неточно. О том, что Аллен был участником, в ряд ли кто-нибудь знал. Если и найдут тело Даниэля, то его посчитают ещё одной жертвой Линды, но не бойцом «эскадрона». А что касается его, самого, то о нём и речи нигде не было. И едва ли кто-либо на свете додумается связать не вернувшегося из годичного отпуска профессора металлографии со всеми этими делами и событиями.
Единственным звеном, по которому могут выйти на него, была машина, которую он сам купил в лесном посёлке. Там его видели и смогут описать продавщица в киоске и бывший этой машины владелец. И хотя он и отогнал машину, но всё же это доказательство, что он был в тех краях, когда была убита Линда. Самый лучший для него вариант, если бы какой-то бродяга или забулдыга, угнал машину в мексиканский район (а такие есть в любом американском городе) и там её продал. Так как «розовый листок» был в самой машине, то тот, кто купил, мог её на своё имя зарегистрировать. Тогда все концы были бы в воду. Во всех остальных случаях привлечена будет полиция и мгновенно найдут прежнего владельца… Но опять-таки, надо связать воедино мужчину в тренировочном костюме, купившего машину и покинувшим её в городке, где была убита Линда, и мотоциклистом, удравшим от полиции и исчезнувшим неизвестно куда. Может, его словесный портрет опубликуют в местной газете, но кто знает его в тех краях? Все операции в аэропорту вела Вильма, которую вообще никто не знает. Так что, если даже и выяснят, кто он такой, никто не узнает куда он делся. Так обстояло дело с конторой. В конце концов, полиция ведь работает: нашли – нашли, не нашли – так не нашли. Не смогли – и всё. Совсем другое дело с наркоторговцами. Может для них три миллиона и не такие большие деньги, но тех, кто у них их взял, нужно наказать примерно, чтобы никому ещё не повадно было. Узнав из газет, что их курьеров убила Линда, рассудят, деньги забрала тоже она. Куда же она их могла деть? Скорее всего, понимая, что её рано или поздно найдут, она решила слинять из страны в какой-нибудь отдалённый уголок, а деньги положила в один из заморских банков. Где такие банки находятся, они хорошо знают, ибо сами пользуются их услугами. И вот, вооружённые портретом Линды из газет, агенты бандитов обходят экипажи всех рейсов в эти места. Так как Линда, скорее всего, деньги доставила сама, то её опознают. А может, стюардесса, прочитавши статью в газете, сама пойдёт к властям и расскажет, что такая-то, летала туда-то и обратно. Зачем Линде было возвращаться, когда она была уже там? А потому, что оставались они, остальные. Их поймают, от них узнают про неё, а уж торговцы наркотиками найдут её в миле под дном океана. От них надо избавиться. Затем и вернулась. Словом, власти и бандиты узнают где банк. Но это тупик: никакая сила не свете не заставит банк дать информацию. Да и банков там несколько. В каком из них Линда спрятала деньги? Но ведь кто-то же убил Линду! И тут они могут придти к таким выводам. Тот, кто убил Линду, оборонялся. Убив её, он/она/они в панике скрылись. Деньги конечно, пропали, но для них была важна не так потеря денег, сколь если кто-то будет шикарно жить за их счёт. Не нам и не ей. И поиски прекратят. Это был бы для него самый благоприятный вариант. Но могли решить, что за спиной Линды кто-то стоял или у неё был сообщник на равных. Тот устраняет Линду и прибирает деньги к рукам. Тогда поиски учетверяться. Искать будут просто. Так как они сами хорошо знают места, где можно скрыться, то будут наводить справки, не появился ли у них, внезапно вдруг, богатый американец. Вопрос только входит ли Икитос в их список. И он решил, если на него выйдут, то сказать им вот что. Да, он участник «Эскадрона смерти», но при столкновении, в котором погиб один из их бойцов, а Линда убила троих, не присутствовал, сам в газете прочёл. Линда дала каждому по десять тысяч и велела собраться в таком-то месте. В дороге его напарница погибла, и он взял её деньги. Когда прибыл на место, то понял, что Линда убила ещё одного участника группы и собирается убить и его, но он, чудом, успел выстрелить раньше. У неё он нашёл пятнадцать тысяч. Женщина, которая с которой он живёт, ничего об этом не знает. Он ей предложил поехать с ним, и она согласилась. Икитос выбрал он сам по карте, надеясь укрыться там от властей, которые были уже у него по пятам. Прибыв в город, обнаружил, что номер на карте похож на местные номера. Позвонил, сказал этот пароль, за ним приехали и отвезли сюда. Тех денег, что у него были, пока хватает, а потом, он рассчитывает найти работу и на это жить. Поверят-не поверят, а он всё будет стоять на своём. Тем более большинство из этого - правда. На этом он успокоился: ничего другого делать не оставалось.
Вильма спала тихо, как ребёнок. Ей-то было хорошо. Она своей цели – стать нормальной женщиной – достигла, а остальное её не волновало. Уж ей-то скучно не будет! Зациклилась на нём и больше ей ничего не надо. Ей легче. А что он, на самом деле делать будет? Ответа пока не было. Остаётся ждать и время покажет. Надо будет получить настоящие права и подать на перуанское гражданство. Тогда, в случае, если американские власти потребуют экстрадиции, то это сделать будет нелегко. А тем временем, они смоются куда-нибудь в Боливию или ещё куда – пусть поищут! С деньгами в заморском банке можно жить везде. А что касается усадьбы – то как пришла даром, так и уйдёт. Вот испанский надо учить капитально – так это точно. Он всю жизнь что-то учил, изучит и это. Даже и сомневаться нечего. А жить надо, по возможности, тихо. Да они и будут жить тихо: что им надо?.. Мысли пошли течь лениво и настала как бы полудрёма. И в этой полудрёме, словно масло, налитое в мензурку с водой, чётко отделялась его прошлая жизнь от теперешнего настоящего. В этой прошлой жизни, жил да был заурядный самодовольный и благополучный американский обыватель Вильям Томсон, рассчитывающий прожить свою жизнь, «как все», без забот-хлопот и излишних волнений. И вдруг он внезапно стал рабом сильной личности, которая вовлекла его в «Эскадрон смерти». Горстка храбрецов решила бросить вызов обществу. Да, история знает многие случаи, когда сильная личность или группка таких, побеждали общество. Наполеон, Ленин, Гитлер. Правда, не одни, а с силой поддержки, многочисленной и организованной. Армия, партия. И это смогло произойти тогда, когда общество и его силы поддержки были слабы. Общество, которому они бросили вызов, и его институты, были сильны, и все из «Эскадрона смерти» погибли. Погиб и Вильям Томсон. Его больше нет на свете. Есть Гельмут Вагнер и он уже не Вильям Томсон. Этот совсем другой человек. Умудрённый жизненным опытом, знающим и понимающим теперь всё на свете.

Первый вариант повести был написан в середине восьмидесятых годов
прошлого века. Переосмыслен, переделан и переписан в сентябре 2016. 
               

КУРАРЕ.
ПРИКЛЮЧЕНЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ.
Когда же день растает,
Собраться во дворе.
И не забудь поставить
Бутылку кураре.
Бессмысленная, но задорная и
очень весёлая песенка, сама собой
                сочинившаяся автору во сне, в ночь,
                перед тем, как он навсегда покинул
                бывший Советский Союз.

 

Он стоял, как и вчера, у газетного киоска. Высокий крепкий негр, лет за тридцать, а, может, больше, неряшливо одетый. И смотрел на неё. Может он околачивался тут и раньше, но Дайяна заметила его лишь вчера. Вчера он только смотрел, а сегодня шагнул навстречу и остановился. Дайяна быстро подбежала к своему подъезду, сбиваясь, только с третьего раза, набрала код, заскочила вовнутрь и захлопнула за собой дверь. Теперь она чувствовала себя в безопасности. А что будет завтра? В холе были почтовые ящики. Открыла свой. Там, как это чаще всего бывало – реклама, «мусорные» письма с заманчивыми предложениями чего-то и тому подобная дребедень. Но была и упаковка из твёрдого пластика. Дайяна загребла всё то и поднялась в лифте на свой второй этаж. Зайдя к себе, заперла дверь на два замка и стала, в первую очередь, рассматривать почту. Всё пошло в корзину для бумаг, затем дело дошло до упаковки. В ней лежало нечто круглое внутри свёрнутой в трубочку бумажки. Пришлось ей взять ножницы, чтобы раскрыть край упаковки. Внутри бумажки был чёрный пластиковый цилиндрик. Он явно состоял из двух частей - корпуса и крышечки. Причём, эта, последняя, имела, в месте соединения, утолщение, чуть ли не буртик. Так напоминало губную помаду. Это, должно быть, бесплатный образец, рассылаемый производителем. Ну нет! Она даже и не подумает рисковать своим здоровьем ради этой сомнительной продукции. В мусор! Но любопытство взяло верх, и она расправила бумажку. «ПРЕЖДЕ ЧЕМ ВЫБРОСИТЬ, СНАЧАЛА ПРОЧТИТЕ ЭТО!» Кто-то предугадал её намерение. И она стала читать.
УВАЖАЕМЫЕ ЖЕНЩИНЫ!
Каждая из вас может в любую минуту стать жертвой насильника. На улице, на работе, в своём жилье. Мы предлагаем вам простое и эффективное средство от изнасилования. В этой упаковке вы найдёте само устройство, из которого выступает игла, накрытая крышечкой. Эта крышечка легко сдвигается вперёд нажатие ногтя, но не делайте это сейчас. Держите прибор всегда под рукой. Если вы видите, что на вас собираются напасть или, даже, уже напали, всё, что вам надо сделать – это сбросить крышечку и уколоть иглой нападающего в любое место его тела. И он вас уже не изнасилует. Даём гарантию! Если это не так - требуйте свои деньги назад. Немедленно!
Дайяна была американкой до последней клеточки костного мозга и это «деньги назад» подействовало на неё почище речей Цицерона или товарища Гитлера. Ей, даже. не пришло в голову, что никаких денег она не платила и что на упаковке не было ни её адреса, ни адреса отправителя, с какого можно было бы потребовать денег. Дайяна с опаской глянула на этот чёрный цилиндрик. Она выросла в еврейской семье левого толка, где сама мысль об оружии являлась более греховной, чем желание вытесать болванчика из обрубка бревна и кланяться ему. Но цилиндрик-то не являлся, ни ножом, ни револьвером. Он не стреляет, а только лишь предотвращает изнасилование. Ей, ведь, и завтра возвращаться придётся домой поздно, и, в этом она была уверена, этот будет её поджидать. Положила иглу в сумочку, а, потом только, переоделась и занялась ужином. Всё было так, как она и ожидала. Уже издалека увидела его и достав цилиндрик из сумочки, положила ноготь большого пальца на выступ. Он шагнул ей навстречу. Она хотела прошмыгнуть мимо, но он с ловкостью неимоверной (не зря расисты называют их «обезьянами»), схватил её за плечи. Неуловимым движением отделил её от её сумочки, рванул блузку в стороны, и она распахнулась. Выросшая в тепличных условиях, при первом же столкновении с жестокой реальностью жизни, она словно оцепенела. И крикнуть не смогла: спазма сдавила ей горло. Тело оцепенело. Между тем, негр, залезши под лифчик, сцапал её груди… В свои двадцать три года, Дайяна была девственницей, и никто на свете, не считая врачей, никогда не прикасался к её грудям, да ещё и так грубо. Это вызвала такую вспышку гнева, что, преодолев своё оцепенение, она скинула крышечку и кольнула куда-то в него. Эффект был потрясающий! Он сразу же рухнул. Хорошо, к тому времени, уже вытащил руки из лифчика, а то бы поволок и её за собой. Голова его попала в свет фонаря и ей видно стало, как он пытается схватить губами воздух, но это у него, видимо, не получалось. По телу пробегали конвульсии. Дайяна глядела на это зрелище не в силах оторваться. До каких пор и сколько времени это продолжалось, она не знает. Ей показалось целой вечностью. Наконец-то, он затих. Понадобилось некоторое время, пока до Дайяны дошло, какую коварную, злую и жестокую шутку сыграли с ней ТеКтоПрислалиИголку. Конечно же он не мог изнасиловать её, ибо был мёртв, мертвее всех мёртвых.
Она, нежная еврейская девочка, противница всякого насилия, она убила человека. Хоть и не намерено, пусть по незнанию, но всё же убила. Машинальным движением схватив свою сумочку, валявшуюся на асфальте, она понеслась к своему подъезду, истерически вопя: «Я убила его! Убила!» Она не помнит, как открыла входную дверь, зашла к себе и плюхнулась на стул. Произошедшее начало опять прокручиваться в сознание. Вонь от его тела, клещи-руки, предсмертные судороги. Её начало всю трясти. Но Дайяна была законопослушной и лояльной гражданкой. Надо известить полицию. Иначе она и представить себе не могла. А ведь, унеси она иголку, никто и докапываться бы не стал. Подумаешь! Ниггер передозировал на героине! Отвезли бы в морг и сожгли. Но даже мысль о таком сценарии не могла посетить дайянину голову. И, преодолев себя, она набрала 911. Диспетчер безошибочно была чёрной, судя по интонациям её голоса. «Что там у Вас?» «Я убила его, убила!» «Кого Вы убили?» «Ну его, не знаю кого, на меня напал». «Где это произошло?» «У газетного киоска». «А Вы где?» «У себя в квартире». «И как же Вы его убили?» «Иглой». В трубке помолчали. «Ну хорошо, я пришлю наряд, пусть разбираются». «Пожалуйста, побыстрей!» «Вы же говорите, он мёртв». «Да». «Тогда куда спешить. Он ведь не убежит. И Вы тоже, раз сами позвонили. Ждите» Тут она повесила трубку. Дайяна так и осталась сидеть в кухне, где она успела зажечь свет. А вот общая комната и спальня оставались тёмными. Сколько так просидела – не знает. Время для неё, как бы остановилось. Из оцепенения вывели проблески синего и красного в окне общей комнаты, выходившем на улицу. Двигаться не хотелось, но любопытство превозбладало. Она подошла к окну и глянула вниз. У газетного киоска стояла стояла полицейская машина. Это огни световой балки на крыше отсвечивались в стекле. Полицейский наклонился над трупом, осматривая его. Тут в переговорном устройстве раздалось: «Вы вызывали полицию? Мы уже здесь. Отомкните, пожалуйста, замок». Она глянула ещё на небольшой экранчик. Да, это был полицейский в чёрной форме. И Дайяна нажала кнопку отпуска замка. Вскоре – стук в дверь. «Войдите, не заперто». Вошедший страж порядка, лет за сорок, с широким открытым белым лицом, представился: «Офицер (чин полиции) Дэрил Франк». И спросил в первую очередь: «Вы будете ответственная съёмщица квартиры, Дайяна Гольдберг?» «Да это я». «Вы можете это как-нибудь документально подтвердить?» Она достала из сумочки бумажник. Там были её водительские права - обычное удостоверение личности американца. А под мышкой у него был фанерный щиток с зажимом (leger), с листком бумаги в нём. Записал на этом листке все данные с прав. Права закрепил зажимом «Вы можете рассказать, что произошло?» «Напал на меня. Я уколола его иголкой, и он умер! Я убила его! Убила!» Дайяну опять начало трясти, и она больше не могла выдавить из себя ни слова. Офицер Франк за долголетнюю службу в нью-йоркской полиции перевидал всё, его нельзя было удивить ничем и не было ещё такой ситуации, чтобы он не знал, что делать. «Скажите, Вас изнасиловали?»  В ответ, она замотала головой отрицательно, нет, мол. «Вас пытались изнасиловать?» Кивнула, да. Записал.
Нашёл в кухне чашку, наполнил водой и молча подал Дайяне. Та начала пить, трясясь и стуча зубами о край чашки. Но вода не помогла. Добиться от неё что-нибудь ещё, видимо, не получится. «От Вас можно позвонить?» Она молча показала на телефон. «Это офицер Франк. Мы действительно нашли тело, где нам сказали. Потерпевшая находится в сильном нервном потрясении и не в состоянии толком дать показания. У неё распахнута на груди блузка. По её словам, всё что мне удалось добиться, на неё напали и пытались изнасиловать. Утверждает, что убила нападавшего иглой…». Тут, ему, видимо, что-то сказали и он осёкся. Долго слушал. «Так, понятно. Да, мой напарник возле тела. Нет, он не допустит. ОК». Он взял в кухне стул и сел, пододвинув стул ближе к входу в кухню. За окном послышался вой сирен, и пляшущие красные и синие огни заполнили весь проём окна. «Дэрил, откройте мне дверь подъезда». Поднялся, нажал кнопку. Немного времени прошло и в квартиру ворвалась женщина лет так с тридцать пять, с явно семитскими чертами лица, наглая, смуглая и черноволосая. «Флоренс Лифшиц, детектив Отдела Убийств». Дэрил отдал ей дайянины права и свои записи. «Нам, я думаю, тут делать больше нечего, а дел много». «Да, можете идти. Луис уже отъехал от этой суеты подальше». Дэрил вышел. Флоренс цепким взглядом осмотрела Дайяну. Ей всё было ясно. «Собирайтесь, поехали со мной. Мне, во чтобы то не стало, необходимо получить от Вас информацию. Это очень важно. Накиньте на себя что-нибудь – кофту, куртку. Не забудьте ключ и деньги на обратный проезд». Дайяна взяла свой бумажник, где у неё был проездной на все виды транспорта и немного денег. «Заприте дверь и, смотрите, не потеряйте ключа». Она молча повиновалась её властному голосу. Газетный киоск был весь в окружении машин с мерцающими красно-синими огнями. Флоренс предусмотрительно запарковалась, хоть и недалеко, но поотдаль от всего этого действа. И это море огней было всё, что могла увидеть Дайяна, в зеркале машины, когда они отъезжали.
Место, куда они приехали, было явно больницей. Подъехав к приёмному покою скорой помощи (Emergency Room), Флоренс запарковалась на первом попавшемся месте, невзирая на надписи, и велела Дайяне выходить. Она ткнула в нос регистраторше своё удостоверение: «Полицейский бизнес! Мне надо срочно освидетельствовать потерпевшую!» «Сейчас». Она ушла и, вскоре вернувшись, заверила Флоренс, что ими займутся «As soon as possible (как это можно быстрей, лишь только это станет возможным)». И действительно, не прошло и минут пятнадцати или около того, как вышла сестра и пригласила их вовнутрь. Дайяну там почему-то взвесили, померили рост, а затем их обоих завели в кабинет. Флоренс на стул, Дайяна на диван, где у неё были померены давление, пульс и температура. Сестра вышла, но вскоре вернулась вместе с молодой женщиной, невысокой, но крепко сложенной. У неё было лицо, почти круглое, голубые глаза и великолепные рыжие волосы. И только форма носа и разрез глаз у скул выдавал её принадлежность к семитской расе. Она и полицейша явно были друг с другом знакомы. «Привет Сильвия!» «Привет Флоренс! Что-там опять у тебя?» «Да вот, мне срочно нужна информация, а дамочка от пережитого потрясения слова и сказать не может». «Сделаем!» Она кивнула сестре, сестра кивнула ей, вышла и вернулась со шприцом. Куртку с Дайяны сняли раньше, и Сильвия, на ходу представляясь «Доктор Сильвия Дубинский», без церемоний задрала ей рукав и вколола иглу. При виде иглы, Дайяна затряслась ещё больше, но вскоре лекарство взяло своё. Не то что происшествие стало ей безразлично, но, просто, её отношение к нему потеряло остроту и стало каким-то, ну можно так сказать, более «лёгким». «Теперь рассказывайте. Постарайтесь ничего не пропустить». И она стала рассказывать, из предыдущего изложения, уже известные читателю события. Флоренс слушала внимательно, и, лишь один только раз перебив, спросила: «Вы выбросили бумаги из корзины?» «Нет, ещё не успела». «Продолжайте». Когда же дошло до того, какой эффект возымела игла, обе они, в один голос воскликнули: «Кураре!» Такого слова она никогда раньше не слыхала. Получив возможность рассуждать спокойно и без эмоций, Дайяна смотрела на обеих женщин. Как и она сама, они были еврейками, но принадлежали совсем к другому кругу людей, отличному от того, в котором она выросла и котором вращалась. Сильвия смотрела на неё, нет вовсе не презрительно (врач на больного не обижается), но с каким, неодобрение, неуважением, что ли. «Чего Вы переживаете!? Вы избавили мир от отвратительного мерзавца. Этим гордиться надо!» Дайяна ответила с детства заученной фразой: «Евреи не должны убивать». «А евреев убивать можно?» На этот вопрос у Дайяны ответа не было.
Флоренс сидела пока молча. Ей, по долгу службы, при исполнении, участвовать в таких, как этот разговорах, не полагалось. Потом она поблагодарила Сильвию, и та ушла: «Больные ждут», затем обратилась к Дайяне: «Вы вошли во владение смертоносным оружием, носили и применили его, не имея на то надлежащего разрешения. В штате Нью-Йорк, это уголовное преступление, которое может быть наказано лишением свободы…» «Но я же не знала! Я-то думала, это просто отобьёт у него охоту…». «Вас изнасиловать?» Дайяна кивнула. «Да уж! И здорово отбило. К Вашему сведенью, незнание закона не освобождает от ответственности за его нарушение…» Дайяна вся сжалась. Вот это да! Она, такая законопослушная, вдруг, стала преступницей. «Но я не буду предъявлять Вам обвинений. Более того, я отвезу Вас обратно к Вам домой, при условии, что Вы отдадите мне упаковку и инструкцию». Море огней у киоска продолжало бушевать. В квартире, Флоренс бесцеремонно выплеснула на пол содержимое корзины для бумаг, уложила нужное в полиэтиленовый пакет и отбыла, наказав ей покрепче запереть дверь. Обратно собрать выброшенное она не потрудилась. Лекарство продолжало действовать и Дайяна сумела найти что-нибудь поесть, легла в постель и тут же уснула. Пока она спит, пришло время рассказать о нашей героине более подробно. Она была студенткой факультета журналистики одного из нью-йоркских университетов. Не престижного, но, в то же время пользовавшегося неплохой репутацией. Родители у неё были среднего достатка и, чтобы содержать себя, она стала подрабатывать в журнале левого толка, редактором какого был её преподаватель журналистики Симон Беренштейн. Он относился к ней по-отечески, то есть опекал и подвигал её и ничего за это не требовал взамен, кроме хорошей работы. И она старалась. Специализировалась на, так называемом, investigative journalism – расследование всяких историй и лиц, в настоящее время, правда, незначительных. Ей это удавалось. С чисто еврейской настырностью она докапывалась до того, до чего требовалось докопаться и потом тискала статьи в своём журнале. Симон, был, хотя и леваком, человеком мудрым, насколько левак, вообще, может быть мудрым. Он поучал Дайяну: «У Вас есть убеждения – это хорошо. Но, для того, чтобы быть хорошим журналистом, Вам надо, пусть не разделять, но быть знакомой с убеждениями других, даже если они и прямо противоположны Вашим». Для этой цели, он предложил ей взять шефство над вновь прибывшим в страну «русским». И она согласилась. Тогда он дал ей номер телефона Jewish Federation (Еврейской Федерации) – организации по устройству евреев-иммигрантов, большинство их из Советского Союза – дабы организовать встречу с подопечным. Она позвонила и договорилась.
Как и подавляющее большинство левых евреев, Дайяна относилась к своему еврейству легко, то есть, числилась еврейкой лишь постольку, поскольку, она родилась от еврейских отца и матери. Она считала себя американкой и больше никем. И какая разница может быть, кто ты, по национальному происхождению? Не получив никакого религиозного воспитания и образования, Дайяна считала религию уделом отсталых невежественных масс, а Библию – сборником сказок для этих самых масс. Она свысока смотрела на все эти толпы, в выходные, заполняющие церкви и синагоги, а на хасидов, каких можно было всегда встретить в Кроун Хайт, Брайтоне и в Бруклине – с нескрываемым презрением. Во чудики! О существовании у них Еврейской Федерации она даже и не подозревала. Она слыхала, приезжают тут всякие и ведут себя странно. Но сталкиваться с ними ей не пришлось. Еврейская Федерация занимала целый этаж в офисном здании. Тут были кабинеты, заполненные клерками, бухгалтерами и другим персоналом, залы для встреч и конференций и просто кабинеты с табличками и без, только с номерами. Дайяна нашла нужный номер, сообщённый ей по телефону, и постучала. «Войдите!» В узкой комнате у окна – письменный стол. За ним – женщина, лет сорока с чем-то, с приветливым лицом. «Я Дайяна». «Чудесно! А вот Саша». Сидящий, спиной к Дайяне, на стуле мужчина встал и повернулся к ней. Саша был высок, широк в плечах. Его лицо в форме слегка приплюснутого овала, с серыми глазами, пропорционально лицу скроенным носом и прижатыми к голове ушами, окаймлённое тёмными волосами, было белым и, можно сказать что, не лишено привлекательности. Он смотрел на Дайяну спокойно, взглядом уверенного в себе человека, которому все невзгоды нипочём. «Ну что ж. Можете приступать к знакомству этого молодого человека с американской жизнью. Желаю вам удачи». И женщина за столом улыбнулась. Саша открыл дверь, пропустил Дайяну вперёд. Он тепло поблагодарил хозяйку кабинета и распрощался с ней. Дайяна сразу заметила его тяжёлый акцент и произношение им сочетания «Th», в зависимости от слова, как «S», «T» или «Z», а «W» как «V». Они вышли из здания, где размещалась федерации. По своей журналистской привычки, Дайяна сразу же стала брать у него интервью. «Давно Вы в Америке?» «Шесть месяцев». «Из какого города?» «Златоуста. Этот такой город в Уральских Горах. Про него тут, в Америке, мало кто не знает». Ему тысячу раз уже задавали эти вопросы, и он выучился отвечать на них чётко и уверено. А вот Дайяна задумалась. Что она, по сути дела, знала о «России»? А ничего! Что там холодно всегда (до медведей на улицах она не дошла) и там Siberia. А из городов слышала лишь, и то, краешком уха, про Москву, Ленинград, а ещё Киев. «Расскажите мне про Россию». «То, что у вас тут, многие называют «Россией», на самом деле огромная большевистская империя. Она состоит из метрополии, собственно России, и насильственно присоединённых к ней колоний – «республик». Только две из них, Украина и Белоруссия, имеют общие корни с Россией. Все же остальные – чужеродные страны со своим собственным языком и культурой. Эта империя занимает одну шестую часть всей суши. Тут имеется все виды климата – от арктического, как у вас в Аляске, до жаркого, как у вас, скажем, в Аризоне и что угодно между этим…».
Дайяна делала вид, что внимательно слушает, а на самом деле, ей было это совершено неинтересно, какие республики и какой климат в этой самой России. Она, даже, не обратила внимания на то, что Саша знает много об Америке, в то время как она сама не знает ничего о его «старой стране». Саше не раз приходилось встречаться, не только с невежеством многих американцев, но и с их нежеланием, что-либо узнать о незнакомом им предмете. Он, остро почувствовав дайянино настроение, прервал свой рассказ. Они шли по Манхэттену. «Может, Вы хотели бы побывать на острове Эллис, или посмотреть Эмпайре Стайт Билдинг, или ещё что-нибудь?» «Нет, спасибо! Меня уже по этим местам поводили. Мне бы узнать, и, притом, не из этих ваших газет, как живут различные слои населения. В богатых домах мне пришлось уже побывать и тут всё ясно. А вот как насчёт среднего класса или бедных? Какие проблемы вас больше всего волнуют?» «Ну что ж, насчёт бедных, боюсь, я Вам ничем помочь не могу. Туда просто опасно ходить…» «То есть в вашей свободной стране нельзя ходить куда хочется пойти?» «Нет, почему ж? Вы можете ходить куда угодно. Просто это опасно». «О, как мне это хорошо знакомо! В стране, из которой я приехал – не стану уж Вас утомлять подробностями – там тоже, теоретически, можно поехать куда угодно и жить где хочется. Только, порой, это неимоверно трудно, если вообще возможно». «Такая у нас жизнь. Не я это придумала». «Это правда». «А вот со средним класса я Вас познакомить могу. Я сама из среднего класса и мои родители тоже. Хотите, я свожу Вас к ним?» «Да, наверное, когда-нибудь, сходим. А что вас, ну, я имею в виду тот средний класс, к которому Вы принадлежите, больше всего волнует?» «Экономика, внешняя политика, особенно все эти войны, и высокая преступность». «Ладно, политика – это, в высшей степени, растяжимый вопрос. А что, по Вашему мнению, является причиной преступности?» «Ну как что? Бедность и очень лёгкий доступ к оружию». «Такой уж лёгкий? Я вот захотел купить пистолет, а мне сказали, что в Нью-Йорке это невозможно». «Вы хотели купить пистолет!?» Дайяна посмотрела на него как на зачумлённого. «Зачем это Вам!? Никто не должен иметь оружия, кроме военных и полиции!» «Вот я и жил в стране, в которой никто не имел права иметь оружия, даже военные и полиция. И что? Те, кто правил страной превратили нас в своих рабов». «Как это рабов!?» «Да вот так: мы были зависимы от них во всех аспектах нашей жизни, и они, как сами хотели, распоряжались нашей жизнью и смертью. Власть имущие, они везде одинаковы. Знаете, почему вы, американцы, до сих пор ещё не стали рабами? Потому, что у людей много оружия, а вооружённого человека рабом никак сделать нельзя. Он такого совершить не позволит».
Обоим стало ясно: их мировоззрения диаметрально противоположны. На этом, встреча их могла оказаться первой и последней. Но редактор дал ей задание ознакомиться именно с такой вот, как у Саши, психологией и умонастроением. И она обменялась с ним телефонами, а потом назначила встречу возле кафе поблизости. На этом они разошлись. В следующий раз оба старались избегать контроверсионных тем – политики, оружия и обсуждения городских властей. Саша рассказал: он инженер и надеется найти работу по этой специальности. Пока, по состоянию на сегодняшний день, это ещё не удалось, но он верит: здесь он не пропадёт и всё у него будет со временем хорошо. Его оптимизм был, прямо-таки, заразителен. Жил он на Брайтон Бич, в однокомнатной квартирке, которую оплачивали еврейские организации. И они же платили ему небольшое пособие, которое он собирался вернуть с лихвой, когда дела у него пойдут лучше. Много времени уходит на поиски работы. Его несколько раз вызывали на интервью. Часто, на то, чтобы добраться до места, уходили часы. Но ничего, со временем, он заведёт себе автомобиль. Ответов, пока нет, и он продолжает свои поиски… Был Саша из себя парень видный, но Дайяну это никаким образом не трогало и не волновало. Может, она со временем кого-нибудь полюбит, или, просто, ей кто-нибудь понравится безумно, но пока, была она к мужскому полу равнодушна. Но не подумайте на неё плохого: и к женскому полу она никакого влечения тоже не испытывала. Дайяна представляла из себя существо ростом с пяти с чем-то футов, тоненькая, лицо её с остреньким подбородком слегка вытянутое, тоже с боков приплюснутое, но в меру, было живым с большими серыми глазами и высоким лбом. В талии она узка, но ноги весьма далеки от достаточной длины и совершенства. Она это как-то чувствовала и старалась ходить в брюках, если это только было приемлемо. Но у Дайяны был, пусть временный, но огромный плюс – её молодость. И кому-то же могла нравиться, но все попытки соискателей её склонности наталкивались на холодную стену равнодушия. Кто знает, может она, даже, понравилась и Саше, но он никаким образом об этом знать не давал и разговора на эту тему никогда не заводил. Они продолжали, пусть не часто, но регулярно видеться, бродить по улицам разговаривать и спорить. Пару раз он бывал у неё в квартире, а она у него. Разумеется, всё было чинно и благородно. В конце концов, Саша нашёл работу и, спустя некоторое время купил автомобиль, Шевроле Нова – удел многих вновь прибывших в страну. Иногда, он подвозил её, ибо держать свой автомобиль она нужным не считала…
  Проснувшись на следующий день весьма поздно, Дайяна почувствовала себя ужасно, как вроде её всю выжали. Она первым делом пошла в душ, стараясь смыть с себя вчерашнее происшествие и, особенно, прикосновение грязных лап к своим грудям. Выпила из бутылки в холодильнике воды и ей стало немного легче. Разогрела какой-то пакет и этим позавтракала, запив водой. Идти никуда не хотелось. И тут зазвонил телефон. «Дайяна!? Мы бы хотели Вам задать пару вопросов…». Она быстро повесила трубку. Но телефон зазвонила опять. И опять. И опять, пока она не додумалась его отключить. Было ясно: её вычислили аут. Как? И это она знала. Скорее всего, подкупили регистраторшу в больнице, у которой были все её данные. В окне видны были корреспонденты со своими орудиями наготове. Она оказалась в осаде. Вот тогда Дайяна решилась на отчаянный шаг. Она сошла вниз, высунулась из двери подъезда и крикнула своре своих собратьев по профессии: «Оставьте меня в покое! Я сама журналистка и оставляю право написать обо всём за собой!» Тут же засверкали вспышки фотоаппаратов, застрекотали телекамеры. Но она успела захлопнуть дверь. Возвратившись к себе, включила телевизор: газет она не выписывала и в данной ситуации это мог быть у неё единственный источник информации. На всех каналах, где передавались новости, только и говорили про иголки, и этот самый «кураре», о котором она впервые узнала только вчера. И потихоньку-полегоньку, из мутного потока слов, фраз и комментариев, она выяснила: кураре – это яд растительного происхождения, получаемый из коры и семян дерева чилибуха и ещё других деревьев, и которым индейцы в джунглях Южной Америки пропитывают свои стрелы. Они используют свои стрелы для охоты. Яд, являясь очень сильным мускульным релаксантом и попав в кровь, парализует дыхательную систему. Этих иголок было разослано бесчисленное множество, но она, Дайяна, оказалась первой, воспользовавшейся ею. Напавший на неё негр умер жуткой мучительной смертью. И это была она, Дайяна, которая это сделала. Но острота ощущений успела уже притупиться. Без особого интереса узнала она и то, как смертоносный прибор был устроен и как он работал. В пластиковом цилиндре находился поршенёк с иглой, проходящей через него. Яд развели спиртом до достаточной текучести и когда игла входила в тело, поршенёк, двигаясь вовнутрь, выдавливал раствор в рану. Пока диспетчер посылала наряд, пока разбирались и говорили с Дайяной, в одном лишь только Нью-Йорке поступили со всех сторон сообщения о десятках убитых грабителей и насильников. Вот почему, явно с иронией относившийся к дайяниному рассказу об иголке, полицейский, быстро осёкся, как только связался со своим отделом. Вот почему Флоренс приняла такое участие в её судьбе. Напавшего на Дайяну опознали. Это был некий Фрэнк Вильямс, субъект без определённых занятий и места жительства, тысячу раз судимый и столько раз сидевший, в том числе и за изнасилование. Каждый раз его ловили, приговаривали к длительному сроку и… выпускали. До Дайяны не дошло, да и не могло дойти, что полицию мало интересовали убитые - гады и отпетые негодяи. Они охотились за теми, кто разослал иголки.
Наконец, объявили: комиссар полиции города Нью-Йорка будет в двенадцать часов по местному времени давать пресс конференцию. Дайяне, как журналистке, тоже неплохо было бы послушать, можно и по телевиденью. Она, правда, не сможет задавать вопросы, но это за неё сполна сделают её коллеги. Тут ей пришло в голову: сейчас вся эта братия устремится на пресс конференцию и её оставят в покое, хотябы на время. Этим надо воспользоваться. Она заглушила телевизор, включила телефон и позвонила Симону. «Я всё знаю. Как только у Вас появится возможность, приезжайте в редакцию и мы всё обсудим». Она не успела повесить трубку, как раздался звонок. Но Дайяна успела проворно вытянуть штекер из его гнезда. На пресс конференции появились вместе с комиссаром, начальник полиции, сам мэр города и, от ФБР – окружной уполномоченный. «У нас в городе, и по всей стране, имели место случаи применения шприцов, отравленных ядом кураре со смертельными исходами. Эти шприцы и инструкции по их применению, были разосланы неизвестными злоумышленниками многим жителям нашего города и во многих местах вцелом по стране. Мы решили не привлекать к уголовной ответственности тех, кто, на первых порах, по незнанию воспользовался иглами с ядом. Но отныне, когда стало известно, что это такое, те кто применят отравленные шприцы, будут арестованы и преданы суду за незаконное владение смертоносным оружием. Каждый, у кого имеется такая игла, обязан сдать ей в полицию немедленно. Те, кто это сделает, будут освобождены от уголовной ответственности. Те, кто в самое ближайшее время не выполнит требования о сдаче игл, несут ответственность по законам штата Нью-Йорк об оружии   …». И всё в таком духе, ни слова об убийцах, грабителях и насильниках, против которых их жертвы применили это самое «смертоносное оружие». Весь гнев главного стража порядка, который не только ровно ничегошеньки не сделал для защиты ни в чём не повинных жителей города от преступников, но даже и не горел желанием это сделать, обрушивался на головы тех, кто помог жертвам наглых преступников защитить себя. Потом выступили начальник полиции и уполномоченный ФБР. Повторили то, что сказал комиссар. На все вопросы следовал один и тот же ответ: «Ведётся следствие, и мы сделаем все возможное, чтобы найти преступников и привлечь их к ответственности». Явно, тут было «больше нечего ловить» и Дайяна оделась, выскользнула из подъезда и нырнула в метро. Вскоре она была у себя в редакции. Симон провёл её в свой кабинет и указал на стул. «У Вас есть возможность провести расследование и написать о тех, кто изготовил и разослал эти самые иголки. Вы вскоре увидите, это было мероприятие гигантского масштаба. И кто-то же профинансировал его. Те, кто участвовал в рассылке иголок хорошо знали обстановку в тех местах, где иголки рассылались. Там, где не было проблем, не было и иголок, а там, где были – вам вот прислали». «Как они узнали?» «О это просто. Взяли телефонную книгу. Телефон зарегистрирован на Дайяну такую-то. Значит, в этом доме нет мужчины, а женщина живёт одна. Такие, чаще всего становятся, жертвами. И Вам прислали». «Да, но за рассылку надо платить, ведь наша почта ничего не доставляет без оплаты. А по платёжным документам можно найти тех, кто послал». «И это просто! Вам ведь приходилось получать бесплатные образцы? Как это делается? В любом отделении почты, в любом месте страны каждый может купить разрешение на посылку чего-либо. Номер этого разрешения наносится на упаковку. Не обязательно на каждую. И вот, конкретное отделение связи получает ящик с номером разрешения и доставляет «товар» по адресному списку» «А деньги?» «А деньги можно перевести электронным путём невесть знает откуда, без следа».
С этим стало всё ясно. Оставалось неясным всё остальное. «Слушайте, Дайяна, узнайте, что сможете. Если чего не узнаете – не беда. Ведь мы обладаем скромными средствами. Но в Вашем расследовании обязательно должно быть нечто, до чего не докопались другие. Это будет Ваш дипломный проект. Приступайте! Желаю Вам удачи. Нужна помощь?  Я всегда к Вашим услугам. У вас есть переносной компьютер?» «Нет». «Получите в редакции. Он будет Ваш служебный. На этом всё!» Дайяна получила новенький laptop «Dell», забрала газеты – они всё равно уже устарели - и отправилась домой. Надо было узнать, что уже успели узнать другие. В газетах были подробности, каких дел наделали иголки по стране. Как-то, одном городке в глубинке, завёлся «насильник-потаскун». Он безошибочно знал женщин, живущих сами по себе, или, когда мужья замужних находятся в отъезде и «наносил визит». Каким-то образом, ему удавалось проникнуть в дом «без стука и без грюка» - беззвучно. Делал это всегда, когда в доме было темно и ни одна жертва не могла его описать или распознать. На поиски наглого преступника были брошены все силы полиции и запрошена помощь от шерифского отдела, но всё было безрезультатно. Нечего и говорить, ТеКтоРассылалИголки густо насытили всех местных женщин этими приборами. И в первую же ночь насильник «накололся на иглу». Его опознали. Это был сотрудник местной полиции, в задачу которого, кстати, было открывание замков. Таких историй было множество, но ни слова не было сказано, кто стоял за рассылкой иголок. Ни малейшего предположения. Будучи сама журналисткой, Дайяна понимала: в этот момент они гонятся за сенсацией, а «анализ» оставят напотом, когда страсти поостынут. Так что, ей предстояло быть первооткрывателем. Она знала, что завтра её портреты появятся на экранах телевизоров, на страницах газет – повсюду. Но ей это было безразлично. Впрочем…  Ей вдруг пришла в голову мысль в первую очередь обратиться к этой самой Флоренс. Так она не стала бы с ней разговаривать, но эта её популярность… Дайяна разыскала карточки, какие полицейские всегда оставляют пострадавшим со своей фамилией, телефоном и case number - номером дела. Одна была офицера Дэрила Франка, а вторая - Флоренс. Флоренс Лифшиц была далеко не мисс Мэйпл, но считалась одним из лучших следователей убойного отдела. Однако, характер имела вздорный, легко бросалась в драку как в прямом, так и переносном смысле этого слова, при поимке преступников часто пускала в ход кулаки, а несколько раз – свой револьвер со смертельным исходом. И как это часто бывает с такими натурами, когда позвонила Дайяна, она, неожиданно для самой себя, согласилась с ней встретиться завтра в десять утра. Тем более, что расследование у них забрало ФБР и она больше не считала себя обязанной хранить в тайне то, что ей об этом деле известно.
    Вот что она рассказала. Операция «Иголки» была проведена хорошо организованной и законспирированной организацией, никаких концов от которой пока найти не удалось. Это не исключено, но в этом участвовали «русские». Почему? Трубочка из которой были, здесь, в США, изготовлены иголки была явно завезена из России. Как? Она не знает, но возможно, по фальшивым документам из третей страны. Финансирование? Флоренс немного помолчала. «Вы говорите, Вам это нужно для дипломного проекта?» «Да». «И Вам ничего в суде не надо будет доказывать?» «Конечно нет!» «Тогда, слушай девочка! Я советую обратить внимание на некого Самуэля Хургеса… Наш человек, еврей! Терпеть их ненавижу! Вечно всунут нос, где не надо! Вступят или в говно, или в коммунистическую партию…» «Слушайте, Вы ведь, как я понимаю, Вы тоже еврейка?» «Ну так и что! Ты, вот, сидишь в аудитории или в редакции, а я, в это время, бегаю по улицам, роясь в дерьме. Если бы только могла знать хоть сотую часть из того, что я знаю! И про нашего брата, еврея!.. Ладно, я отвлеклась. Живёт в Перу, в городе, есть там такой такой, Икитос. Чуть ли не миллиардер. Вот и расследуй. Я не имею права, тебя же никто не ограничивает. Откуда знаю – не спрашивай. Поняла? Сказала, всё что сама знаю. Пока и удачи тебе». До этого несчастливого случая, Дайяне, ни разу в жизни, не приходилось сталкиваться с полицией и ей даже в голову не могло придти, сколько этим несчастным, при расследовании преступлений, приходиться рутинно сталкиваться со всей этой изнанкой жизни: грязью, ****ством, подлостью, вероломством, коварством и предательством, и обманом ближних своих, со звериной жестокостью и попранием всего того, что только и может быть хорошего в человеке. Тут поневоле, станешь грубым и циничным. Она останется в наивном неведение об этом на всю свою жизнь. Не посетила её и мысль удивиться, как эта женщина умудрилась столько узнать, за такое короткое время. А пока что, Дайяна тепло поблагодарила Флоренс и поехала к себе в редакцию. Симон её внимательно выслушал, похвалил за идею обратиться к полицейше. «Слушайте, Дайяна. У меня в Перу есть хороший знакомый, Карлос Фуенте.  Я с ним свяжусь, и узнаю, что смогу об этом Хургесе. И дам Вам знать. А пока, как эта Ваша, Нат Пинкертон в юбке, сказала, в деле могут быть вовлечены «русские». Вот Вы и поговорите с Вашим бывшим подопечным. Он, конечно, если и знает что, ничего не скажет. Но, учитесь, моя дорогая, и запомните: очень часто неответ говорит красноречивей любого рассказа».
У журналистов, как и у полицейских, цепкая профессиональная память на людей и те события, которые им пришлось описывать. И Дайяна вспомнила: Саша прибыл сюда, в США, из некоего города Златоуст. Надо бы узнать побольше об этом городе, прежде чем начать с ним разговаривать. Она поехала в университетскую библиотеку. Проблем была в написании этого слова по-английски. Она взяла список городов России и нашла, что слово пишется, как и слышится «Zlatoust». Остальное было семечки или же, по-американски, «peanuts (арахис)».  Дайяна подняла всё, что было в библиотеке об этом городе. Город был промышленный, там работали многие заводы («фабрики», по-английски) и среди них – voila! – тот, что изготовлял трубочку для иголок медицинских шприцов. Интересное совпадение! Саша, должно быть, на работе. Надо дождаться пяти часов.  Дайяна поехала домой. В том же киоске, купила газету «New York Times». Почему именно её? Газета проповедовала те взгляды, которых сама она, в основном, и придерживалась. Там с возмущением писалось: несмотря на строгий приказ, ни одной иголки, никто не сдал. Наоборот, их начали применять не только против насильников, но и против грабителей и хулиганов. Так как эти последние были либо неграми, либо, реже, пуэрториканцами, то поднялся, как всегда, истерический крик о «расовой дискриминации» и «геноциде цветных». Это Дайяну в данный момент не интересовало, внимание её, поневоле, привлёк интересный случай. Когда насильник проник в её жильё, молодая женщина сидела и вышивала. Шприца у неё не было и она, в отчаянье, кольнула его обыкновенной иголкой… и он рухнул на пол. Приехавшая полиция и медики нашли его мёртвым. Женщине ничего не будет. Но того, что надо было Дайяне, в газете не было. Надо было бы бы проверить все до одного поступления товаров в страну через морские и воздушные порты, узнать, кто и как в стране производит иглы для шприцов. Их могли ещё изготовить и в Мексике… На всё это ни у неё самой, ни у её редакции, не хватит ни средств, ни времени. Придётся подождать, пока у информационных гигантов что-то наклюнется в этом вопросе. Она всё равно будет впереди их, ибо они до Хургеса не додумаются.
Где-то в полшестого Дайяна позвонила Саше, и он ответил. «Я бы хотела с Вами кое-о-чём поговорить. Можно к Вам приехать?» «Что Вы, Что Вы! Я сам к Вам приеду. Ведь у меня машина и мне легче. Часа через полтора. Будет зависеть от того, что творится на улицах». И через ровно полтора часа в переговорном устройстве раздался сашин голос. Она открыла. Он выглядел хорошо, глаза весёлые, во всём скользила уверенность в себе, какой, впрочем, ему не занимать было и раньше. «Я всё о Вас читал. Скажите мне, теперь Вы поняли для чего людям нужно оружие? Ведь этот Ваш шприц - тоже оружие, и если бы не он, мы бы с Вами в этой комнате не сидели и не разговаривали». «Если бы я знала, что это такое, то выбросила в мусор, или отнесла в полицию…». «И дали бы грязному ниггеру изнасиловать Вас и задушить Вас?» «Да, лучше умереть самой, чем убивать!» Саша помолчал. «Вы знаете, что. Эта Ваша, я бы назвал её «философия», мне представляется, дикой, абсурдной и неестественной, и, – ведь любое существо борется за свою жизнь - нелогичной. Я такого рода взглядов никогда в моей жизни не смогу понять. Но. Я жил в стране, где людям запрещалось иметь свои взгляды. Вот почему я с уважением отношусь ко взглядам других, даже если они мне чужды и ненавистны во всём. Так что мне приходится уважать и Ваши». А вот Дайяна, никогда в жизни, не сможет не только уважать взгляды, не такие, как её собственные, но и примириться с ними. Такова уж природа левых. «Скажите, Саша, а что Вы делали в этом Вашем городе, Златоусте?» Толи ей показалось, толи на самом деле, но в сашиных глазах мелькнули смешливые искорки. «А я на заводе работал. Инженером. Как и сейчас тут работаю». «А что на Вашем заводе делали, если не секрет?» «Да какие могут быть теперь секреты!? Ружья и винтовки. Я правда, к этому делу прямого отношения не имел. Я по оснастке». «И Вы делали оружие!?» «Ну так оружие? То, что мы делали – это ширпотреб, или, как у вас тут говорят, спорттовары. Оружие – это там всякие пушки, танки, ракеты. Такое тоже в нашем городе производили, но меня, как еврея, в эти места не пускали. А тут не пускают, как «русского». Вот ирония!» «Скажите, в Вашем этом городе делают трубочку…» «Для иголок? Делали. Сейчас не знаю. Но я там не работал. Во-первых, неинтересно, всё одно и тоже. А во-вторых не по моей специальности». «А Вы когда-нибудь за это время ездили туда, в свой город?» «А зачем!? Я-то совсем недавно оттуда, да и что я там потерял?» Словно понимая, зачем его вызвали на эту беседу (или действительно понимая – кто знает), Саша начал ей рассказывать всё, что знал, про эту самую трубочку. Как видел её на станции в огромных катушках, как её выносили с завода, и она очень удобна для всяких поделок. Но ничего существенного она от Саши так и не узнала.
А между тем, события стали развиваться в бешённом темпе. Идея применения кураре в качестве оружия была быстро подхвачена. Теперь уже стало ненужным ездить в джунгли Амазонки за ядом: неизвестные химики-любители синтезировали его и поместили рецепт на ставший набирать силу Интернет. Им сначала начиняли пульки для воздушного оружия, а затем появились стрелки. Стрелки, которые можно было выдуть ртом из трубочки, на манер туземцев из отдалённых земель и времён. Воздушное и пневматическое оружие продаётся в Нью-Йорке свободно, ибо считается «неопасным». Теперь оно стало смертоносным. Левая сволочь –«отцы и матери» города были в растерянности. Что теперь делать? Что запретить? Детские «стрелялки?» Латунные трубочки в хозтоварных магазинах? Спирт? Не очень-то это у них получится. Мысль о том, чтобы запретить ниггеров и пуэрториканцев им как-то даже в голову не приходила. А эти последние начали нести тяжёлые потери. Газеты, телевизионные и радиопрограммы запестрели историями. Обнаглевшие от безнаказанности ниггера давно уже стали грабить прилюдно, ничего не боясь и никого не стесняясь. А прохожие, вобрав в плечи голову, трусливо проскальзывали мимо: тебя не ебут – не трепыхайся. И вот однажды, «у прохожих у всех на виду», ниггер навёл пистолет на молодого человека и потребовал у него содержимого его карманов. Ну что ж! Молодой человек вынул из кармана трубочку, в неё дунул. Ниггер упал, как подкошенный, а молодой человек неспеша ушёл. В глазу у него потом нашли стрелочку, пропитанную кураре. Один человек-мужик брал деньги из машины, называемой «нашими» банкомётом. Ниггер, подойдя сзади приставил ему к затылку наган: отдавай деньги. Тут мужик услышал сзади себя падения тела. Не будь дураком, он смылся с этого места, а другой ниггер, проходя мимо, украл пистолет убитого – на пару понюшек ему хватит. Причиной смерти оказалась пулька из воздушных винтовок, заполненная кураре. И никто не слышал выстрела, ибо глушители на такие винтовки тоже продаются свободно. Сам стрелок прятался за телефонной будкой на другой стороне улицы. Раз, на станции метро под землёй, какой-то юный пуэрториканец начал толкать женщину с платформы на рельсы – это обычное развлечение чёрной и пуэрториканской молодёжи. И вдруг, хулиган рухнул на пол платформы. Подошёл поезд. Все, в том числе несостоящаяся жертва, сели в него и уехали. А этот так и остался лежать на бетоне. У него оказалась в боку стрелочка, пропитанная всё тем же ядом. Грабежи и нападения прекратились. Левая сволочь истерически вопила, а полиция только разводила руками: у нас, мол, нету ни людей, ни денег расследовать такое большое число случаев. Да и они не очень хотели, ибо вся эта цветная сволочь давно сидела у них не только в печёнках, но и в головке поджелудочной. И они рады были: кто-то делает за них то, что им самим так хотелось бы сделать, и запрещалось. Вот тут бы ньюйоркцам и понять: не оружие, как это вдалбливали им в голову всякие шумеры, куомы, блумберги и прочая левая дрянь, а цветные, ниггера в особенности, и те, кто кто их поощрял, виноваты в преступности. Но они ничего не поняли и, должно быть, никогда в жизни и не поймут.
Тем временем позвонил Симон. Он связался со своим коллегой в Лиме. Тот рассказал, что сам Хургес недавно умер. Ещё при его жизни, его дочь Ариела стала заправлять делом, а теперь она полная хозяйка. Но и это ещё не всё! Карлос позвонил Ариеле, сказав, журналист из США интересуется добычей сырья для производства яда кураре, добываемого в джунглях возле Икитоса. И она согласно принять у себя журналиста, журналистку в этом конкретном случае, оплатить дорогу туда и обратно. А места у неё в дому и еды тоже хватит. Согласна ли она поехать? Дайяна подумала: у неё вряд ли когда-либо в её жизни появится возможность посетить далёкую загадочную страну. Тем более, Ариела ещё и гарантировала безопасность её пребывания в Икитосе. И она без колебания согласилась. «Приезжайте, мы всё обсудим. Какой язык, Вы, кстати учили?» «Испанский». «Чудесно! А как хорошо Вы им владеете?» «Я не знаю, но, думаю сносно. У нас в группе несколько пуэрториканцев, было с кем поговорить и попрактиковаться». В редакции ей выдали немного денег на мелкие расходы, дали адреса и телефоны. Предупредили: в странах Латинской Америки очень высокая преступность. Надо быть внимательной и осторожной. Прибыв в Лиму, не покидать аэропорта до посадки на её следующий рейс на Икитос. Ни в коем случае не пытаться самой посмотреть город. Это для неё организует Карлос на обратном пути. В Икитосе, позвонить Ариеле и за ней приедут. Она должна подробно расспросить кто её будет встречать и записать номер машины. До отлёта ей оставалось два дня на сборы. Дайяна путешествовала редко. Пару раз во Флориду вместе со студентами, да в Пенсильванию к родственникам – всё. У неё был небольшой чемодан, и в него она сложила пару брюк, платье, юбку с блузкой да несколько пар обуви. Ну и нижнее бельё, конечно. В своей университетской сберкассе взяла немного денег: а вдруг там можно чего купить дешевле, чем у них, в Нью-Йорке. Взяла англо-испанский словарь, если вдруг она какое-нибудь слова не знает или забудет – на такой случай. Со этим, она прибыла в аэропорт Ла Гардия в терминал линии Пан Ам. Она назвала себя, показал водительские права и ей тут же выдали её билеты туда и обратно. Причём, на обратном пути, предусмотрена остановка в Лиме на восемь часов для осмотра столицы. Перелёт был прямой до Лимы с пересадкой там на Икитос. Неопытная в путешествиях Дайяна даже не подозревала, какой щедрый пакет ей прислала Ариела. Так бы, за это пришлось заплатить не одну и даже не две тысячи.
    Конечно, щедрость Ариелы имела свои пределы, и билеты были в общий класс - то есть в набитые, как сельди в бочке салоны. На дайянино счастье, в этот день не так многим в Америке понадобилось посетить Перу, и в салонах было, ну, можно сказать, не тесно. Полёт длился долго и казался бесконечным. К счастью для себя, Дайяна нашла в кармане сиденья, впереди себя, всякого рода рода ознакомительную литературу про Перу – страну, о которой она знала лишь немногое, считай, ничего, и принялась её изучать. Нашла описание больших и малых городов и городков страны, пока не добралась до этого самого Икитоса, в который она путь держала. Что за город это был! Он находился в глубине джунглей неподалеко от устья Амазонки. Особенностью его было, что он и не был соединён с остальной частью страны ни железнодорожными, ни шоссейными путями. В брошюре пояснялось: город возник в связи с добычей каучуковой смолы из местных деревьев. В те времена, водные пути были самыми лучшими, а по Амазонке можно добраться куда угодно, вплоть до бразильского побережья. Пробивать сквозь джунгли железную дорогу или автотрассу стоит больших денег, которых у не шибко богатого государства Перу нет, тем более появилось новое средство сообщения: по воздуху. В Икитосе издавна был аэропорт и туда она должна прибыть. Наконец-то, чуть ли не через целую вечность, объявили посадку. В большом, шумном, бесшабашно-беспорядочном аэровокзале Лимы, Дайяна, в первую очередь разыскала «ворота», откуда отходил рейс на Икитос и оформила билеты. Потом она позвонила Карлосу, и сообщила о прибытии в Лиму. Он поблагодарил за звонок, просил держать его в курсе дела и позвонить ему из Икитоса, как только появится такая возможность. Дайяна обещала. И надо что-нибудь перехватить: в этот самый Икитос лететь было недолго, вряд ли покормят. С свойственной многим ньюйоркцам дотошностью, она обошла все жираловки, пока не нашла подходящее для себя заведение и по ценам, и по ассортименту. Их предупредили: вода из-под крана в Латинской Америке для питья может быть опасной. Поэтому она заказала бутылку воду запить. Ни к кофе, ни к чаю, в её семье неупотребляемых, она не привыкла. Как и не привыкла читать что-либо просто так, время провести. А посему, время тянулось медлено. Наконец объявили посадку по-испански и по-английски. Короткий полёт прошёл без всяких происшествий. Ей в окно, в разрыве облаков виден был ей бескрайний океан джунглей.
Получив свой чемоданчик из багажа, Дайяна сразу же позвонила по номеру, данному ей Карлосом. Ответил, на испанском, женский голос. Дайяна назвала себя. Та сразу перешла на английский. «Да, Вас ждут. Сейчас за Вами поедут. Это займёт минут сорок». Она сказала, где ждать, описала водителя, назвала марку машины – мерседес С-320 – и её номер. Дайяна его записала. В точно назначенное время появился водитель высокий, полный, немолодой мужчина, очень смуглый, с мясистым носом и столь характерным обликом латина, который всегда можно увидеть в фильмах и на фотографиях в газетах. Они ехали по городу, в котором справные совсем домики, чередовались с такими лачугами, каких ей никогда в жизни видеть не приходилось. Наконец, подъехали к воротам в высоком заборе, с колючей проволокой, по которой пропускался ток, сверху. Водитель, за всю дорогу не проронивший ни слова, нажал у себя какую-то кнопку. Ворота поползли в сторону. Заехали и опять упёрлись в другие ворота. По бокам - стены. Из окошка слева выглянуло чьё-то лицо и вторые ворота открылись, как и первые. Они оказались на территории с несколькими зданиями в разных местах. К зданиям вели широкие бетонные проезды. Несколько гравиевых дорожек поуже, бежали из конца в конец, расходясь веером от огромного здания в центре. Остальное пространство заполнено было деревьями, у которых снизу был голый ствол футов десять высотой, а выше начиналась зелень. У центрального здания машина развернулась на обширной бетонной площадке так, что пассажирская дверь оказалась напротив входа. Шофёр вышел, открыл дверь и впервые за всё время произнёс на сносном английском: «Приветствуем Вас в нашем доме». Достал из багажника её чемодан и понёс к входу. Открыв дверь и пропустив Дайяну вперёд, поставил на пол чемодан и сказал вышедшей им навстречу юной особе в длинной юбке и белой блузке: «Сеньорита прибыла». И вышел, не попрощавшись. «Здравствуйте. Я буду здесь о Вас…» Она замялась, подыскивая подходящее слово. «…заботиться. Меня зовут Лолис». Да, английский у неё явно далёк от совершенства. «Слушайте, Лолис, давайте говорить по-испански. Только не смейтесь. Мне ведь надо совершенствоваться в моём испанском». На это она быстро и охотно согласилась. Лолис взяла её чемодан и сделала знак следовать за ней. Пошли по коридору и остановились у одной из массивных резных дубовых дверей. Вошли. «Вот Ваша резиденция. Располагайтесь и отдохните пока. Если я Вам буду нужна, позвоните в этот колокольчик». И она показала на колокольчик с длинной ручкой, лежащий на столике у входа.
Помещение, в котором оказалась Дайяна, напоминала недешёвый гостиничный номер, но от этого отличалось большей, если так можно выразиться, «домашностью». То есть, было уютным, отличалось теплотой во всём, какая может быть только лишь в чьём-то жилье. Тут были, помимо просторной комнаты, с огромной кроватью, раздельные ванная и туалет – всё это в объёмах, показавшихся Дайяне гигантскими, как и поместительная чугунная ванна. Два стенных шкафа могли вместить в себя одежду и чемодан. Широкое, высокое окно выходило в сад. Как только Дайяна устроилась, раздался стук в дверь. Это была Лолис. «Завтрак у нас в девять утра, ланч в двенадцать, обед в пять и ужин в девять часов в столовой. Идёмте, я вам покажу». Она повела её дальше по коридору. Дважды этот коридор пересекался с другими, такими же, но Лолис шла дальше. В конце, коридор открывался в обширный зал. По центру зала находился стол, за которым могли бы разместится человек двадцать. Вдоль двух стен – прилавки и шкафы с бутылками, рюмками и бокалами. Вдоль третьей стены - холодильники из нержавеющей стали. Стол и стулья изготовлены из тёмного дуба, стол покрыт скатертью. «Госпожа, в будний день, выходит только к завтраку и ужину. Но если Вы захотите есть, то у нас тут в холодильниках и шкафах всегда что-нибудь, да найдётся. Ещё в шкафах есть текила, виски, красное вино. А в холодильнике – водка, белое вино и всякие напитки». Она показала на две машины из нержавеющей стали. «В них – чай и кофе. Вы желаете чего-нибудь?»… Это напоминало ей английские фильмы, которые она в юности смотрела по PBS. Она считала, что такого уже не может быть на самом деле – усадьба, служанки… Это было когда-то и навсегда ушло в прошлое… «Нет, я не любительница поесть. А спиртное вообще не пью. Ты бы, лучше, поводила меня по этой усадьбе». «Нет проблемы!» К столовой примыкал небольшой тамбур с выходом наружи. Для чего это нужно, она поняла, едва вышла. Там было жарко и душно, ну совсем как у них, в Нью-Йорке в самый разгар лета. Одежда прилипала к телу. У крыльца, проходила поперечная дорога, и они прошли по ней к ограде, вдоль которой шла, в свою очередь бетонная тропа, футов пять шириной, отделяющая ограду от остальной территории усадьбы. Свернули вправо и вскоре подошли к зданию, явно жилому с двумя входами.
«Это общежитие для прислуги и охраны». «Как!? Вы разве, после работы не уходите к себе домой?» «Это и есть сейчас мой дом. Госпожа нанимает девушек на срок и с условием, что они будут жить здесь. Когда срок оканчивается, она может уйти или, если ей предложат, остаться ещё на один срок». «И что, вы не можете покидать усадьбу?» «Что Вы! У нас есть, у каждой в свой день, выходной и мы вольны идти куда угодно. Тут недалеко, по улице ходят автобусы и можно поехать в город. Тем, кто остаётся, дают отпуск. Нет, грех жаловаться!» Из здания вышли трое парней в камуфляжной форме. У каждого на поясе были нож и пистолет. У одного через плечо было оружие, которое невежественные нью-йоркские либералы зовут «пулемёт». На самом деле, это был знаменитый «Узи». У двух других были ружьё и винтовка – для Дайяны тоже тёмный лес. Один из парней подмигнул Лолис. Та потупила взор, а парни быстро зашагали в глубь усадьбы. «Это охрана. Госпожа наняла их в Израиле. Тоже на срок и на таких же условиях». Дальше виднелось несколько зданий типа коттеджа. «Тут семейные у нас живут». «Как это семейные?» «Ну, если кто-то согласен тут долго работать, и у него семья или тут поженились, госпожа даёт жильё в одном из этих домиков». «А кто у вас такие?» «Ну это, начальник гаража, тот который вас привёз, механик по самолётам, управляющая, повар, завхоз – вот такие». Справа показалось одно здание с трубой и рядом – с большим баком на крыше. «Это электростанция и насосная станция для воды. Тут электричество подаётся часто с перебоями, а вода – для опасна для питья. Вот у нас своя электростанция. Вода тоже своя. Её вы можете пить без опаски» В ограде было по запасным воротам с каждой стороны, но Лолис сказала, вообще, их используют редко. Но, их регулярно пробуют, проверяя работают ли они: открывают и закрывают по несколько раз. Вдоль ограды, противоположной той, с какой они начали осмотр, шла длинная и широкая бетонная полоса с каким-то зданиям в конце её. «У госпожи – самолёты, на которых она летает на работу. Их три, и они размещаются в ангаре, в конце взлётной полосы. Если один неисправен, она берёт другой». Так, разговаривая, дошли до стороны ограды, содержащей главные въездные ворота. Там были ещё два здания. Лолис пояснила: «И, наконец, прачечная и гараж. В доме идеальная чистота. Мы утром надеваем на себя, каждый раз чистое бельё, юбки и блузки. Снятое идёт в стирку. Не менее, чем два раза в неделю, стирают скатерти и постельное бельё. Вы, кстати, тоже, своё бросайте в корзинку. Его постирают и высушат. Полотенца тоже. А гараж – как гараж. У каждой машины – свои ворота и выезжают на дорожку к проходной. Там проверяют и выпускают». «Да у вас как в тюрьме!» «Почему же!? Из тюрьмы выйти нельзя, а отсюда можно. Просто госпожа так хочет – и это тут обсуждению не подлежит. Мы все, здесь, находимся по собственному желанию. Если кому-то это не нравится – никто никого силой не держит».
Они зашли в дом через главный вход. Лолис показала Дайяне и закрытый плавательный бассейн, после чего, привела обратно к её комнате. Обратила внимание на вензель на двери, по которому Дайяна всегда распознать свою резиденцию. «Лолис, я хочу немного поспать. Тут другое время и надо привыкнуть. Пожалуйста, не надо будить к обеду, а разбуди за полтора-два часа до ужина». «Никаких проблем!» Дайяна приняла душ, и нырнула под белоснежные и прохладные простыни, и тут же провалилась в бездну, без снов и сновидений. «Сеньорита, Вы просили разбудить Вас до ужина». «Да, да, конечно, mucho gracias (большое спасибо)» Нужно было некоторое время придти в себя, понять где ты и что с тобой происходит. Лолис стояла у её изголовья, участливо наклонившись над ней. «Сеньорите надо чем-нибудь помочь?» «Нет, я сама». Единственной «строгой» одеждой у неё было серое платье, с юбкой, по причине уже известной читателю, до половины голени и она решила одеть его и туфли под цвет. Что могла, сделала с причёской. Подкрасилась. Где-то без пяти девять направилась в столовую. Там были две молодых особы, одетые в такую же форму, как и Лолис, но с фартуками спереди. Они как раз заканчивали раскладывать на столе два набора тарелок, бокалов, рюмок, ножей, ложек и вилок, белоснежные салфеток и чего-то ещё – трудно уловить. Такого она ещё не видела, даже сквозь окна дорогих ресторанов, когда случалась проходить мимо. Тут откуда-то послышалось: «Госпожа». В столовую зашла высокая статная женщина. Описать её можно было лишь одним и только одним словом: величественная. Круглое белое лицо, с легчайшим семитским разрезом её больших серых глаз, небольшими прижатыми ушами и, довольно-таки, правильным носом увенчано высоким лбом и волосами, чёрными, но не как уголь, а с более мягкими тонами. Она неспеша прошла к своему месту во главе стола и села. «Что бы Вы хотели на ужин?» Говорила по-английски правильно, но с каким-то неуловимым почти акцентом, что проявлялось только лишь в слегка мягком произношении буквы «L» и в постановке ударений. «Я, я, право, не знаю. Что дадите». Она ничего не сказала, но тихо отдала распоряжение горничной. Теперь она свой взгляд обратила на Дайяну. Та, как бы съёжилась под этим взглядом. Каким-то задним чутьём, Дайяна поняла: эта женщина видит её насквозь и хитрить с ней, или пытаться скрыть от неё что-угодно бесполезно. «Чтобы не терять времени, кто Вы такая я знаю. Ваши фотографии были тут во всех газетах. Почему у нас? Потому, что сырьё для кураре было действительно заготовлено в окрестностях Икитоса. Причём, мы знали об этом ещё до ваших иголок. Индеец-знахарь нашёл удаления коры чилибухи – они так не делают – и заявил властям. Никто не знал, к чему это. Об этом тоже писали во всех газетах. Ну, а потом иголки. Теперь, пожалуйста, расскажите мне, что привело Вас сюда?»
  И Дайяна честно рассказала ей: существует подозрение, что её покойный отец, или она сама, финансировали операцию с иголками. В уголках глаз Ариелы мелькнули точно такие же смешинки, как у Саши. «Вы знаете что. Я не стану ни подтверждать, ни опровергать это чьё-то, предположение. Вы на то и «расследующая» журналистка – вот и расследуйте. Я могу только подтвердить: мой бедный папа и я начали движение за принятие закона, по которому, как это у вас, в США, малолетние, совершившие гнусные, тяжкие и особо жестокие преступления, могут быть судимы, как взрослые. Мы, да, финансировали это движение. Но результатов пока что нет и нескоро предвидится. А пока, можете оставаться здесь, сколько Вам будет угодно. Надо куда позвонить – звоните. Коды многих стран и городов – а уж США-то и Ваш Нью-Йорк, особенно – у Вас в комнате, возле телефона. Надо поехать – идите в гараж и берите любую машину. Завтра, у Марии, узнаете, что здесь происходило». Дайяна вздрогнула. Она, действительно, собиралась посетить Марию Очоа, редактора местной газеты «Либерасьон» (от кого, и от чего, собирались освободить тутошних обывателей – того она не ведала), адрес и телефон которой ей также дал Карлос. «Да Вы не пугайтесь, деточка (Ариела была старше Дайяны на двенадцать-пятнадцать лет). Мы, банкиры, просто обязаны всё знать. Не то, что бы хотели – обязаны. Иначе быстро из банкира клерком станешь». Подали ужин. Дайяне получила кусочек куриной грудки и какой-то салат. И тут Ариела угадала: если бы ей дали меню, то она, скорее всего, это и заказала. К мясу шли слегка притушенные овощи, к салату – кусочек хлеба. Всё это было изумительно вкусно, но выросшая на fast food и никогда не пробовавшая ничего хорошего Дайяна, вряд ли смогла бы по-настоящему это оценить. Пить ей дали чашку чая, от которого исходил прямо-таки небесный аромат. Отдельно принесли сахар, чайную ложечку и заправку для салата. Посуда - из тонкого фаянса, приборы – из серебра. Самой Ариеле горничная принесли сначала бутылку вина. Её она открыла, протёрла горлышко салфеткой и налила немного в бокал. Ариела пригубила чуть-чуть и милостиво кивнула головой. Тогда та её заполнила бокал на три четверти. Для еды ей подали какое-то мясо, но не курятину, с рисом и мелко нарубленными овощами. Она ела величаво, без спешки, отрезая и нанизывая на вилку каждый кусочек, и, время от времени, делая по глотку из своего бокала. Закончив с этим и допив свой бокал, обратилась к Дайяне. «Мы увидимся завтра за завтраком и продолжим наш разговор. А пока – спокойной ночи. Отдыхайте».
Дайяна тоже совсем было уже собралась уйти, но горничная её остановила. «Сеньорита, вот наше обычное меню. Вы можете выбрать назавтра, или вперёд, на несколько дней сразу. Конечно, если Вы захотите что-то другое, то Вам приготовят, но, я думаю, тут Вам хватит». Она передала ей брошюру, типа. «Закажите себе завтрак, а это возьмёте с собой и завтра вернёте. Хорошо?» Почти всё в меню было каким-то чудным и ей незнакомым. С большим трудом, она нашла какой-то омлет и заказала его. Конечно, можно было расспросить горничных. что это, а что то, но не было желания. И она пошла к себе. Тут же появилась Лолис. «Помочь сеньорите раздеться?» Это было уж слишком too mucho! Но у Дайяны нашлось такта сказать ей мягко: «В нашей культуре не принято, чтобы человеку, который сам может это сделать, помогали в таких вещах, как одеваться или раздеваться. Иди отдыхай, а утром разбуди меня часа за полтора-два перед завтраком. Buenas noches (спокойной ночи)». Как она успела вычитать из той брошюры в самолёте, электричество в Перу было двести двадцать вольт. Но у неё в комнате обнаружилась и «американская» розетка, куда можно было подключить компьютер. Она подробно записала в него увиденное и свои впечатления. Из своего журналистского опыта, пусть небогатого, знала и понимала она: любая, даже, казалась бы, не относящаяся к делу мелочь, может пригодится для будущего репортажа. В доме, по-видимому, была система контроля температуры и влажности, ибо не было ни жарко, ни душно. Звуки снаружи сюда тоже не доходили.  Дайяна поспала днём и теперь спать не хотелось. Она расстелила постель, переоделась в ночную рубашку, потушила свет и стала у окна. По всей территории усадьбы горели огоньки, освещая пространство неярко, но позволяя просматривать любую точку его. Делая это, Дайяна вдруг увидела свою Лолис. Она стояла за деревом, согнувшись чуть ли не до земли. Длинная юбка её была задрана вверх почти касаясь головы. Тело горничной совершало какие-то странные движения взад-вперёд и вверх-вниз. Дайяна, как читатель уже знает, была девственницей, но она не была так наивна в этом вопросе, и спустя какое -то время, всё же поняла, что происходит. Того, кто манипулировал ею, видно не было. Дайяне с детства внушали: делать такие вещи нехорошо. Но многие вокруг неё именно так и поступали. Никаких эмоций у неё по этому поводу не возникало. Ни там, ни тут, и вообще. Поэтому, она отвернула взор и стала смотреть дальше, но ничего больше не увидев в саду, отошла от окна. Поворочавшись, она, наконец уснула.               
«Buenas dias, sеnorita!» Над ней склонилась Лолис, свежая, умытая, в меру накрашенная и чисто одетая. Никаких следов бурных ночных утех. Она опять предложила помочь одеться и Дайяна опять это предложение отвергла. Совершив свой утренний туалет и одевшись в юбку и блузку, она занялась меню. До неё дошло: всё здесь ей незнакомо, но очень даже съедобно, и можно ставить крестики наугад.  Была пятница, и она заказала на обед какую-то рыбу. У них, в семье было принято есть по пятницам рыбу. Что так – они не знали, но всё равно это делали. К девяти она вышла в столовую и уселась на то же место, что и вчера. Ариела появилась ровно в девять. По ней, должно быть, можно было часы проверять. За едой она не разговаривала, это Дайяна успела уже заметить. Её самой подали чашечку кофе. Это было горько и крепко, и она испортила великолепный напиток сливками и сахаром. Ариела пила кофе без ничего, явно с наслаждением. «Я сегодня буду к обеду, и мы ещё поговорим. Смотрите, в городе не ешьте и не пейте ничего. Никуда не заходите. Захотите по магазинам – возьмите с собой Лолис. И это не сегодня. Сегодня начинается шабат». Она поднялась. Дайяна тоже прошла к себе ей надо было позвонить Марии. Объяснила по-испански, кто она такая и кто её ей порекомендовал. «О, Карлос! Как же, как же! Помню. Ну что ж, приезжайте. Где Вы стоите?» «У Ариелы Хургес, Вы знаете». В трубке помолчали. «Знаю, кто её здесь не знает. Ладно, всё равно приезжайте. Я Вас жду». Дайяна пошла в гараж. Её встречал тот самый водитель, что привёз её сюда. «Какая понравится, такую и берите». Мда! Здесь были Ройс-Ройс, Порше, Бугатти, какие-то совсем ей незнакомые марки и несколько мерседесов. Она выбрала тот, на котором её привезли. «Куда Вам ехать?» Дайяна сказала. «Не очень-то мы здесь эту газету и её редактора уважаем. Но раз надо, значит надо. Вот Вам карта. Вот это место, куда Вам надо. Возьмите лист бумаги, на нём проложите себе маршрут – на какой улице надо повернуть направо, а на какой надо налево. В машине есть телефон. Что не так – заблудились, в аварию попали, полицейский Вас остановил – нажмите цифру «4» и попадёте ко мне. Запишите себе на Вашем листке. Я бы Вас отвёз, да вот надо срочно трансмиссию на Бугатти исправить для госпожи». Дайяна последовала совету: ведь этот человек знал, что говорит. «Будете выезжать – вас выпустят из первых ворот. Прямо сейчас позвоню на проходную. Потом нажмёте эту кнопку и вторые ворота откроются. Назад будете ехать – всё в обратном порядке. Вторая кнопка -открывать гараж».
Дайяна подъехала к проходной. Из окошка на неё глядело лицо молодой женщины и это была не латинка, а белая, с белокурыми волосами и голубыми глазами. Эти глаза смотрели на неё внимательно, изучая и стараясь запомнить. Ворота открылись, и она въехала в тамбур. Как ей сказали, подождала, пока ворота за неё закроются, и нажала кнопку. Проехала по широкой аллее, ведущей к усадьбе, повернула направо и доехала до широкой магистральной улицы, в которую нужно свернуть влево. Движение было интенсивным и Дайяне пришлось постоять, до тех пор, пока удалось вклиниться в поток машин, идущих в нужном направлении. Царили хаос и неразбериха. Дайяна, с её весьма скромным водительским опытом, натерпелась страху, пока, часа через два, добралась до редакции. Говорят (за правду я не ручаюсь), Бисмарк сказал так: «Если кто-то в двадцать лет не был социалистом – у него нет сердца. Если кто-то и в сорок лет продолжает оставаться им – у него нет мозгов». Марии было за пятьдесят… Сначала она стала описывать богатство семьи Хургесов (у них то, у них это). Глаза её блестели ненавистью и, как Дайяне, может, показалось, завистью. Потом рассказала, что здесь произошло. Позволю себе передать этот рассказ своими словами, спокойно и без эмоций. Ариела с мужем разошлась ещё в молодости. У неё было двое детей, старший сын и младшая девочка. Ей на момент событий, о которых пойдёт речь, было восемь. Сына учился в престижном интернате в Лиме, где должен быть подготовлен к поступлению в Йельский университет в США, который, она сама окончила в своё время. А девочка, пока, была при ней. Усадьба считалась неприступной. Ограду перелезть было невозможно. И поэтому, пока мама была целый день на работе, ребёнку разрешалось без присмотра играть где ей хотелось. Так она познакомилась через ограду с двумя пацанами, лет на четыре старше её, из соседнего «бедного района». Они много разговаривали, а иногда она приносила им лакомства от своего завтрака. Так продолжалось пару месяцев. Потом они стали звать её за пределы усадьбы. Но никто бы её оттуда не выпустил. Так что, это исключалось. Но, в конструкции ограды была допущена фатальная ошибка. Между толстыми прутьями не смог бы протиснуться взрослый, но худенький мальчишка… Да, они протиснулись между прутьями, грубо схватили ребёнка, изнасиловали и задушили её, как они потом сказали, из боязни, что она их опознает. Их быстро нашли, поймали и… отпустили.
Их освободил от ответственности начальник местной жандармской подстанции, сержант Гонзало Лопес. Все жалобы и протесты Ариелы и её адвоката на неправомерность такого рода действий прокручивались через бюрократическую полицейскую машину очень медлено, а тем временем, юные насильники и убийцы гуляли на свободе с задранными носами, хвастаясь во всю своим преступлением и безнаказанностью за него. А Ариела переделала ограду и наняла больше охраны в Израиле. Начальником охраны у неё уже был израйлитянин Игал Мафти. Уж теперь проникнуть в усадьбу стало невозможным ни для кого. Было девятое октября, «День национального достоинства», праздник в честь присвоения перуанским государством чужого имущества – активов американской компании International Petroleum Co. Понятно, богатые и владельцы бизнесов относились к такому «празднику» без особого энтузиазма. А вот голытьба ликовала. В «бедном районе» были устроены гулянья и танцы. Рекой лились пиво и, покрепче пива, напитки. Наши юные негодяи были тут, как тут. Свидетели потом рассказывали: откуда-то появились две девочки, которых никто не знал. Они как-то оказались рядом с нашими двумя голубчиками. Видели, как все развились, играли, бегали друг за другом. Всё это происходило в достаточном отдалении, так что описать девочек подробно никто потом не смог. И вот, девочки вдруг побежали по направлению к лесу. Эти за ними. Вся группа скрылась из виду – и больше их никто не видел. Пацанов искали, но безрезультатно. Они как в воду провалились. И те, кто их, видимо, заманил тоже. Лишь спустя некоторое время, трупы негодяйчиков обнаружила в лесу собирательница лекарственных трав. Они висели, каждый на своём дереве с табличкой на груди. В влажном жарком климате трупы быстро разлагаются, но она чётко видела на их лицах синяки от побоев. Знахарка побежала, сообщила семьям о своей находке и повела их к месту, где были тела. С ними пошли соседи и просто любопытные. Увидев своих сыновей, висящих на деревьях, семьи бросились вперёд с схватили тела… Тут раздались два сильнейших взрыва. Все подскочившие к телам были убиты, включая братьев и сестёр малолетних преступников. От тел не осталось и кусочка. Только поблизости нашли кусочек от таблички, где предупреждалось об наличии сильного заряда взрывчатки в телах. Никто не удосужился прочесть эти таблички. Вот и поплатились. Из двух семей осталась в живых только сестрёнка одного из двоих, которая была больна и не смогла пойти со всеми.
Конечно, было следствие. Понаехали из самой Лимы. Сержант Гонзало Лопес до хрипоты в глотке орал, что это дело Ариелы, но его отстранили от расследования и, временно, даже от командования подстанцией. В домах у малолетних негодяев нашли пистолеты ТТ, китайского производства, обоймы и патроны к ним, и массу маоистской литературы. Всё указывало на их связь с Sendero Luminoso (Сияющий Путь) – коммунистической организацией прокитайского типа, ведущей безжалостную войну с перуанским правительством. Они вербовали сторонников с детства, в основном, из бедных семей, прельщая малолеток оружием и идеей установления в стране «справедливого общества», где каждый будет иметь всё, что ему захочется. Выяснилось и то, что оба были осведомителями у сержанта Гонзало Лопеса. Обе стороны конфликта были зверино жестоки к своим противникам и тем, кого они подозревали в симпатии к оным. А уже предателям пощады не было. Следствие пришло к выводу: Сияющий Путь, который мог иметь и других агентов в «бедном районе», узнав о предательстве двоих, расправился с виновными, да так, чтобы никому больше не повадно было. Никакой причастности Ариелы и её охраны к этому делу доказать не удалось. Дело закрыли, а сержанта Гонзало Лопеса восстановили в должности командира местной жандармской подстанции. Но он никак не мог успокоиться и согласиться с выводами следствия. Как полицейскому, ему было ясно, чьих рук это дало. Но был здесь и ещё один мотив – антисемитизм. Сержант Лопес люто ненавидел евреев. Он считал их вообще ни на что неспособными, кроме как делать деньги и сосать кровь с бедных, несчастных латинов. И его бесило, как блестяще, без сучка и задоринки, была проведена операция по ликвидации его осведомителей, этих юных негодяев. Вот он и решил, во что бы то ни стало, найти любой ценой доказательства причастности Ариелы к этому делу. И пользуясь тем, что он начальник, и делать мог, что ему заблагорассудиться, он проводил часы в лесу, пытаясь найти, ну хоть какое-нибудь в подтверждении своей догадки. Он приезжал в заданный участок леса и, велев шофёру ждать его, исчезал в джунглях. Начал он с того места, где скрылась из виду вся группа. Без труда ему удалось найти место предполагаемого захвата пацанов. Никаких следов борьбы там не было. Видать, те, кто их схватил, не дали им ни малейших шансов сопротивляться.
А дальше что было? Их погрузили в автомобиль? Но следов шин не было, да и заехать в те заросли никак нельзя. Грунтовая дорога была в стороне. Их отнесли на руках? Или не грузили, а просто на носилках отнесли дальше в чащу? Следы в пышной тропической зелени можно найти только сразу же после происшествия. Потом она их быстро уничтожает. Те, кто схватил пацанов, действовали осторожно. Ни одной сломанной веточки. Дальше что? Скорее всего, их доставили в какое-то место в джунглях. По рассказу знахарки, которая одна только и осмотрела трупы, как следует, промежность у обоих была окровавлена. Это означает им, в первую очередь отрубили эти дела, что ещё больше утверждало сержанта в его подозрениях. Они использовали это для своего преступления и его им отрубили. Потом их живьём выпотрошили, набили взрывчаткой и повесили. Сержант был уверен, это было сделано недалеко от места, где их нашли. Вынутые из тел внутренности и отрубленные гениталии нужно было куда-то девать. Самое лучшее для тех, кто это сделал – зарыть их тут же, в джунглях. Вот это захоронение сержант рассчитывал найти. И тогда ненавистной Хургельше уже не отвертеться. И он сосредоточил свои поиски на участке джунглей вокруг места, где были найдены тела, осматривая каждый квадратный сантиметр под каждым кустом или деревом. Машину с шофёром он оставлял на полянке у грунтовой дороги. У него была рация и в машине – полицейское радио. Но этим запрещалось пользоваться просто для рутинных переговоров, и сержант, каждые час-полтора, приходил к машине попить воды (а может и не воды – теперь это установить уже невозможно), поболтать с шофёром, налить воды в свою фляжку и выкурить сигарету, прежде чем опять погрузиться в джунгли. А один раз он не пришёл в обычное время. Шофёр подождал ещё два часа, потом начал беспокоиться. Пойти на поиски самому он не мог: ему категорически запрещалось покидать машину. Тогда он связался по радио со своей подстанцией и доложил обстановку. Диспетчер велела ему быть на связи всё время. Вскоре на связь вышел капрал Рэй Поломарес, заместитель. Он приказал солдату залечь под его машиной, держать свой карабин М-2 наготове, и ждать прибытия помощи. Подстанция в этом районе была малочисленной и Поломарес не мог прислать больше пяти человек. Тогда, он позвонил в главное управление и попросил помощи. Там спросили, не появился ли сержант. Нет, не появился, доложил шофёр. Тогда сказали, что пришлют людей.
Не прошло даже и двух часов, как к месту прибыло двадцать жандармов с лейтенантом во главе. Держа наготове автоматы, они стали прочёсывать джунгли в поисках сержанта. Долго им искать не пришлось. Сержант висел на дереве в том самом месте, где нашли тела юных убийц и насильников. На поясе у него висел его Браунинг Р-35, а на груди – табличка. На этот раз, её не только прочли, но и сфотографировали. Там значилось: «Сержант Гонзало Лопес! Ты помнишь… - дальше шли названия каких-то трёх населённых пунктов, которых никто не знал – Забыл? Так мы помним!» Ниже сообщалось, что в теле сильный заряд, который сработает от ослабления в натяжении верёвки. Командир отряда связался с управлением и попросил прислать сапёров. Те прибыли ещё через полтора часа. Осмотрев тело и уходящую вовнутрь его верёвку, они сказали собравшимся, что любая попытка снять тело приведёт ко взрыву. Всё, что можно сделать – это привязав к верёвке термошнур, пережечь её и дать телу упасть. У сержанта не было семьи. Он жил с какой-то бабой, которую ревновал и, по пьянке, частенько поколачивал. За ней послали. Узнав в чём дело, она прощаться со своим сожителем отказалась. «Пусть он сгорит в пекле! Там ему место!» Что происходит в пекле никто не знает, пока сам туда не попадёт. На этой грешной нашей Земле сержант сгорел, что называется. От него не нашли и кусочка.
Опять понаехало следствие. Опять про историю эту кричали газеты, телевиденье и радио. И тогда, всплыло вот что. В своё время сержант Лопес находился в составе карательного отряда по борьбе с Сияющим Путём. Но боевики, нанеся удар то тут, то там, ловко уходили от военных и жандармов, избегая открытого боя, победа в котором им не светила. Посчитав, что местные оказывают поддержку боевикам и прячут их, каратели обрушили свой гнев на мирных жителей. Три индейские деревни, названия которых значились в табличке, были уничтожены полностью отрядом, в котором служил Лопес. Жители были согнаны в общественные здания и сожжены. Женщины, девушки и девочки - изнасилованы. Но и Сияющий Путь тоже не остался в долгу. Раз, когда отряд передвигался по дороге в узкому ущелье, он попал в хорошо продуманную засаду. Передняя машина подорвалась на мине. И сзади раздался взрыв, заваливший дорогу камнями, предотвращая возможность к отступлению. По колоне со всех сторон били из гранатомётов, в них летели гранаты, и их поливали свинцовым дождём. Такие храбрые против безоружных и беззащитных людей, каратели, не смогли сделать ни одного выстрела. Один Лопес уцелел, да и то, лишь потому, что был контужен и его приняли за мёртвого. Тем, кто подавал хоть малейшие признаки жизни, боевики вспороли животы. Лопес провёл в госпиталях несколько месяцев. Его по выписке, признали негодным к «строевой службе (!?)» и послали командовать подстанцией в «тихом» месте. Следствие пришло к такому выводу: узнав из газет после первой истории, что Лопес жив, Сияющий Путь решил закончить начатое в ущелье. Дело на том и закрыли. Капрала Поломариса повысили в звании и поставили командиром подстанции. Благоразумно, к этому делу он предпочитал больше не возвращаться. А потом, случился пожар в «бедном районе». В то время был сухой сезон, ветер дул вглубь района, и он выгорел почти дотла. Прибывшая туда пожарная команда не шибко старалась. Следствием было установлено: пожар начался в одной из лачуг, куда нелегально было отведена электропроводка от столбов с нарушением всех на свете правил безопасности. Виновных не наказали: они сами себя наказали, потеряв всё. О страховке в этих краях никто понятия даже не имел и лишь немногие сумели восстановить своё жильё. «Бедный район» фактически прекратил своё существование. Всё это Мария рассказала Дайяне. Она была польщена визитом зарубежной корреспондентки «её толка» и сделала ей копии со всех статей, описывающих ставшие уже известные читателю события. Скопировала она статьи и фотографии о заготовке коры чилибухи в окрестных джунглях. «Скажите, Мария, кто, по-вашему мог это всё сделать?» «Ну кто же ещё, кроме Ариелы и её банды охранников». «А откуда, как Вы думаете, девочки, ну те, что заманили пацанов?» «Какие они девочки!? Солдатки-головорезки из охраны Ариелы!» «Солдатки?» «Ну да! Она нанимала только тех, кто служил в особых каких-то там, уже не знаю, войсках, причём, обязательно участвовал в военных действиях. Вот сейчас докажу. Ну пошли двое из этих в город погулять. В штатском, конечно. Смотрятся девки, как девки. А парни у нас – чего греха таить – привыкли вольно с нашим братом, сестрой, то есть, обращаться. Вот и начали с ними, сначала, заигрывать. Те на них – ноль внимания. Тогда они рукам волю дали. Ой что было! Эти двое так шестерых из них отметелили, что двое в больницу попали. На вид такие маленькие, невинные, а ведь, когда воевали, не одного, небось, убили. Ну полиция приехала, а что она сделать может? Свидетели кругом, да и пострадавшие – стыдно, ведь, им, что бабы так отлупили – за них заступились, сами, мол виноваты. Вот их и отпустили. И куда бедным нашим мальчикам с такими справиться». То, что «бедные мальчики» - насильники и убийцы, до Марии как-то не доходило, да и дойти не могло.
Дайяна вышла из редакции неся коричневый пакет из супермаркета, полных копий статей из газет. Она была ошеломлена. Да, бедную малютку, конечно жаль. Но такой ответ! Виновные и их покровитель зверски убиты, семьи убийц уничтожены и район их проживания сожжён. Вот итог отмщенья за дочь Ариелы. И хотя никаких доказательств нет, для Дайяны тоже было ясно, кто это сделал, ибо никому другому оно не нужно. Сияющий Путь? Да, Сияющий Путь. Но ведь они, по горло заняты своей войной и им не до трёх негодяев вдалеке от зоны их действий. Она, конечно же, ничего Ариеле не скажет. В конце концов, она приехала разобраться с иголками, а не описывать внутренние дела затерянного в «середине ничего» города Икитос. Всё, что только можно здесь узнать, она, собственно говоря, уже узнала. Она шла к своей машине, а навстречу – пёстрая группа, оживлённо болтающая на непонятном, но знакомом ей языке. «Russo?»  Они горячо закивали головами. “Does anyone here speak English?” Ответила худенькая женщина: “I do.” “I had heard, no one in your country can go abroad.” “Now we can.” Oh, you speak so good English.” “I am an English teacher.” Женщина объяснила: сейчас «перестройка и гласность», и стали пускать заграницу. “There are a lot of ours in this city” – закончила она.  Внезапно, Дайяне стукнуло в голову: много русских здесь, трубка для иголок сделана в России и Ариела… Как ей объяснил Саша, сделать из трубки иголку очень легко, даже у кого-нибудь в гараже. Для этого, нужен пресс и этот, как его, во, штамп. Да нет, скорей всего, коль скоро трубка была завезена в страну, всё сделано в США: ведь готовые шприцы могли случайно обнаружить на таможне. А вот договориться обо всём и заплатить можно здесь. И кураре тут же…  Дайяна вернулась назад в усадьбу без происшествий, разве что путь был таким же долгим. По пути из гаража встретила этих самых «солдаток». В форме, обвешанные оружием, они шли к караульному помещению и разговаривали между собой на… всё том же непонятном, но столь знакомом языке. Дайяна не выдержала. «Вы русские?» «Нет, мы еврейки». Они говорили по-испански неплохо, лучше чем она сама. «Я имею в виду…» «Да, наши родители приехали в Израиль из Советского Союза. Это правда». Они пошли и одна бросила на ходу: «By the way, we speak English, as well.” Она глядела им вслед на их ладные крепкие фигурки. Да, может Мария права… Из дверей господского дома выбежала Лолис. Подхватила их рук Дайяны компьютер и пакет с копиями, и понесла впереди неё в дайянину комнату. Она едва успела привести себя в порядок, как надо было идти к обеду. На прилавке в столовой стоял огромный подсвечник с массивными свечами. Дайяне не раз и не два, приходилось бывать у своих верующих друзей, и она знала: в пятницу зажигают субботние свечи. Но таких подсвечников и свечей она ещё не видела.
    Ариела вышла к обеду, как всегда в длинном красивом платье. Ей немедленно подали небольшую узкую тонкую рюмку с чем-то прозрачным, и она выпила её одним глотком. Стали носить закуски, салаты, суп. Всё было вкусно, даже для Дайяны, «съедобно». У Ариелы каждое из этих блюд предварялось маленькой рюмочкой с чем-то. На второе, она тоже заказала рыбу, и к ней принесли бутылку белого. Повторилась та же процедура и вино одобрили. Она неспеша ела, запивая вином, которое ей время от времени подливали. «Вы, я вижу, успели уже вдоволь наговориться с Марией. И пришли к тому выводу, что все обстоятельства указывают на меня…». Дайяна вздрогнула. «Да перестаньте же Вы пугаться! Честное слово, я не ведьма, не пророчица и чужих мыслей читать не умею. Просто, знаю людей и их психологию. И таких, как Вы, знаю: я с ними вместе училась. Поверьте мне, я ничего не имею против американцев. Среди них есть толковые люди, в особенности в нашей отрасли, финансах. Но у вас есть, я бы сказала, особая и интересная черта: вы хотите, чтобы весь мир жил по вашим меркам. Не стану Вам говорить, что ваши общественный строй и демократия весьма далеки от совершенства. Что вами правят и что ваши законы устанавливаются часто вовсе неподходящими для этого людьми. Нечестными или невежественными и часто абсолютно бессовестными. Это ваше дело. Но этот ваш строй другим народам может быть нежелательным или совсем неприемлемым. Ведь у каждого народа свой уникальный для него путь развития, свои ценности и своя национальная психология. Например, русским, азиатам или арабам демократия вообще не подходит. Они, спокон веков, привыкли к иерархии, то есть пирамиде власти с авторитарным и, когда даже, и тоталитарным правителем во главе. Так они хотят, и это надо уважать. А у вас, левых, к этому добавляется ещё и желание сделать всех равными. Моя дорогая, люди не только не могут быть равными, они и не должны быть ими. Вот Вас шокирует моё богатство. Скажите, а что мешает Вам, например. Быть такой же богатой? Вы не знаете. Так я Вам скажу. Первое - отсутствие желания быть богатой. Вас, я знаю, вполне устраивает Ваше положение. Второе, отсутствие способностей делать деньги. Это Вы и без меня знаете. Третье, Вы можете не знать, отсутствие «изначального капитала». У меня всё это было, когда я начинала. Но мой дедушка приехал сюда из Испании в 1939 году, как раз накануне взятия власти коммунистами, с весьма скромными средствами. Главным богатством у него были способность предвидеть на много лет вперёд, бизнесовая смётка и, то, что принесло ему успех – кристальная честность во всех его делах. Он основал здесь небольшой банк, собрал капитал и, благодаря своей честности, преуспел. Евреев, моя милочка, не любят нигде, даже и в Израиле. Мы не можем заставить никого нас любить, но вот уважать – да. И дедушку уважали. Я поражаюсь его прозорливости. Это он, за гроши купил этот участок. Это он начал иметь дело с Лимой и Японией. Отец мой, и я только расширили то, что он начал. Возьмите себе на заметку: мы разбогатели никого не обманув, никого не обидев, а если кого мы разорили, то в честной и справедливой конкуренции. Это как игра в футбол – кто-то выиграл, а кто-то проиграл. Могли и мы проиграть. Так что насчёт моего богатства, моя совесть чиста».
Она продолжала. «Так вот тут, в Перу, свой образ правления и свои способы ведения дел. То, что вам, американцам кажется ужасным, здесь считается нормальным, а то, чем привыкли вы гордиться, вызывает, в лучшем случае, недоумение». «Вы знаете, я не за этим приехала к Вам. Но всё же, хотелось бы знать, Вы абсолютно уверены в вине этих…». «Да, абсолютно. Мой начальник охраны, Игаль Мафти долго был следователем, и он знал, что делать. У моей бедной девочки взяли образцы. Потом он зазвал этих ублюдков к себе «поговорить», и угощал их там сигаретами, сколько влезет. Они заливали ему насчёт несправедливости в обществе: одним всё и другим ничего; а сами курили и курили – полную пепельницу. Вот эти самые окурки, вместе с образцами послали в одну американскую лабораторию. Оттуда пришёл ответ: стопроцентное совпадение. Но если Вам и этого мало, то у меня есть копии признания, данного ими в полиции и резолюция сержанта на них: «Признание принять к сведенью и освободить ввиду недостатка в возрасте». Так и написал, «недостатка в возрасте». Вам показать?» «Нет, что Вы. Я Вам верю. Как Вам удалась получить эти копии?» В уголках её губ промелькнула усмешка. «А! Свет не без добрых людей». Она помолчала. «Ладно, сегодня Шабат и хватит на сегодня разговоров на эту тему. Если хотите, приходите к восьми на Минху и Маарив. Это, конечно, Ваше дело и я не буду настаивать». Дайяна решила придти. Она не раз и не два посещала такие события, у себя дома, со своими верующими друзьями и знакомыми. Почему бы нет? Ариела была в том же платье, с лёгкой шалью, накинутой на плечи. Столовая заполнилась народом. Пришли все бойцы охраны, свободные от вахты. Парни - в костюмах с галстуками и с ермолками на голове, девушки – все в длинных платьях и шалью на плечах. Пришёл и подтянутый мужчина постарше с женой и двумя детьми, должно быть, этот самый Игал Муфти. Он и провёл Минху. Ариеле подали зажигалку, и она зажгла свечи по всем правилам. Потом одни из ребят прочёл Маарив . Дайяна проглотила, вместе со всеми, маленькую рюмочку вина. Пригласили к столу. Тут появились горничные. Они-то ведь не еврейки, им можно. Ели, пили водку, но в меру, болтали на языке, который, Дайяна знала, называется иврит. Очевидно, Ариела знала его тоже, потому как понимала всё, когда ей говорили и отвечала на том же языке. Всё было чинно, благородно, без лишнего шума. И даже дети вели себя прилично и пристойно. По окончании ужина все разошлись, пожелав друг-другу «Шалом Шабат». Ариела сказала Дайяне: «Вы как хотите, но я не думаю, наши длинные службы завтра, Вам доставит много удовольствия. Так что, отдыхайте, походите по окрестностям, если не побоитесь жары. Как хотите. 
Дайяна вышла погулять по окрестностям. Это её, чисто нью-йоркская привычка, ходить, была у неё в крови. Район, хотя и соседствовал с бывшим «бедным районом», но был более-не-менее благополучным. Судя по домам, тут обитали люди с неплохим для Перу достатком. Её внимание привлекла красивая усадьба, обнесённая забором, с добротным, просторным домом и ещё двумя постройками во дворе. Она подошла ближе. Во дворе игрались мальчик и девочка. Ему было лет шесть, а ей – четыре. И тут во двор вышла женщина лет тридцати двух, маленькая, изящная стройная. Тип её смуглого лица, не лишённое миловидности, со слегка раскосыми глазами был ей знаком, ибо в Нью-Йорке встречался довольно часто. Зато загорелые личики детей хранили типичные черты белого человека. Одета она была в лёгкие штанишки до колена и светлую рубашку. На ногах шлёпанцы. «Вильям и Вильма! Ланч готов! В дом!» - позвала она детей на чистейшем английском. Заметив Дайяну, спросила у неё по-испански: «Синьора, могу ли я чем-нибудь помочь Вам?» Чисто по-американски. А Дайяна отвечала на её родном языке: «Нет, спасибо. Я просто так гуляю. А Вы американка?» «Да, но я живу здесь. Не угодно ли Вам зайти в дом?» А вдруг узнаю что – и Дайяна решила принять приглашение. Она очутилась в просторной общей комнате, к которой примыкала кухня. Хозяйка указала на диван, перед которым был журнальный столик. Дети сели за стол в кухне и перед ними поставлены тарелочки с кусочком рыбы и овощами. В стаканах с соломкой – фруктовый сок. В доме, по-видимому, был кондиционер, потому как, тут не было жарко и душно, как на улице. «Не хотите ли чего попить? Пива, вина, сока?» «Я бы лучше воды». Она достала из холодильника бутылку, из шкафчика стакан и поставила перед ней. «Вы откуда?» «Из Нью-Йорка». «О! И как там жизнь идёт?»  «Ну как идёт? Как всегда». «Я читала тут в газетах, у вас там какие-то иголки появились, ими насильников кололи, и те дохли. Стойте! Я и Вас в газете видела! Это Вы та, первая, эту иголку использовали. Молодец! Правильно сделали! Эту мерзость надо уничтожать без сожаления. Вот тут недалеко поместье есть богатое. Так там девочку маленькую изнасиловали и убили. А потом их самих кто-то тоже поубивал. И правильно, так и надо! Я со своих детей глаз не свожу, ни на одну секунду без внимания не оставляю». «Я-то, вообще-то говоря, журналистка и как раз по этому поводу приехала сюда. У вас тут дерево такое есть, чилибуха. Так вот с него этот кураре и получают. Вы что-нибудь об это знаете?» «Вам же, журналистам, как я понимаю, точные факты нужны. А таких у меня нет. Слухи ходят: да приплывают на катерах из Бразилии, обдирают и рубят, а что – не знаю. Но одно знаю точно: джунгли наши необъятны. Ты хоть тысячу полицейских поставь – всё равно за всем не уследят. А у нас тут полиции не густо. Сожалею, что ничем не могу Вам помочь». Дайяна вежливо попрощалась с радушной хозяйкой, да и пошла себе своей дорогой. Она знала от Лолис, в Икитосе, имеется некоторое количество американцев, живущими, каждый по своей причине, в этом городке, и встрече этой никакого значения не придала, а вскоре и вообще о ней забыла.
Но читатель, знакомый с историей «Эскадрона смерти», никак не может не заметить: интересная игра вероятностей столкнула столкнула героиню этого нашего повествования с подругой единственного из всего этого «эскадрона» выжившего участника, Вильяма Томсона, который был теперь не Вильям Томсон, а его продолжатель Гельмут Вагнер. В момент визита Дайяны, он, как раз, уехал. Но, раз уж такое случилось, давайте расскажем всё по порядку, что случилось с Вильямом и Вильмой, после того, как они, волей судьбы, поселились в этом городе, Икитосе. Едва освоившись в незнаком, странном для них, мире и оправившись от пережитых ими в прошлой жизни потрясений, они стали устраиваться здесь капитально и надолго. Как только по почте получены были регистрации на машины и лодку, они тут же взяли Камри и поехали к Энрике, своему адвокату. С его подсказки, поменяли свои фальшивые американские права на настоящие местные. И тут же подали на перуанское гражданство. Энрике взимал за свои услуги, казавшуюся смехотворной для них, плату, но такие, видать, были тут расценки. К тому же они платили долларами и наличными. Вильям рассказал свою стратегию. «За то время, пока оформляется гражданство, я должен выучить в совершенстве испанский и найти работу». «Зачем тебе!? У нас столько, что, при желании за всю свою жизнь не потратить». «Вот сейчас объясню. Рано или поздно, но торговцы наркотиками нас здесь найдут, и тогда будет плохо». «Как!?» «Очень просто. У них везде свои люди. Вот им дадут задание: узнать, а не поселился вдруг в их местности американец или американцы в такое-то время. Их всех проверят и выйдут на нас. Они идут по следам денег и им нужно узнать где они. Отследить нашу поездку на тот остров, они не смогут. У них нет ни моей, ни твоей фотографии для опознания нас на острове, и никто не сможет сказать им, что мы там были. Ты сумеешь, хотябы приблизительно, подделать её почерк?» «Линды?» «Да». «Тогда возьми линдину брошюру, и там, где Икитос, напиши номер телефона и пароль». «Умница! Теперь слушай дальше. Когда они придут и спросят про деньги, я заявлю, что ни про какие деньги знать ничего не знаю. Как попали в этот дом? Скажу, приехали, позвонили по этому телефону, назвали этот пароль нас сюда привезли и сказали, что это наше. А на что живёте? А вот: работаем – и тебе тоже работу подыщем – на то мы и живём. Понимаешь, те мыслят миллионами. Предположить, что тот, у кого есть миллионы, вкалывают целый день за пенни, им даже в голову не взбредёт. Я всё честно им расскажу, за исключением того, что знал про эти деньги, и нашей поездки на остров. И я уверен, они мне поверят. Самое страшное, что нам могут сделать – это заставить нас переписать дом на кого они нам скажут и продать его, чтобы вернуть часть денег. Так, ха! Мы снимем квартиру – они тут дешёвые – и купим позже своё какое-нибудь своё жильё. Нам-то эта роскошь не нужна. Но я не думаю, они размениваться на такие мелочи станут. И при всех случаях, я надеюсь, нас оставят в покое. А тогда мы постепенно как-то начнём жить на наши деньги. Что касается ФБР, то они тоже могут нас найти. Но вероятность этого события весьма мала. Во-первых, у них нет тех средств, что у наркодельцов, а во-вторых – нет агентов повсюду. И в-третьих, они не могут нас тут сразу же арестовать. Им ещё надо подать прошение правительству Перу на нашу экстрадицию. Пока этот сыр-бор будет тянуться, мы удерём куда-нибудь в Боливию. Уж там нас в жизни не найдут. А банки, они повсюду есть. Не пропадём!» На том и порешили.
Хотя испанский считается лёгким, Вильму пришлось крепко потрудиться год, чтобы его, более-не-менее, выучить. Правда, практики, хоть отбавляй, но это всё был вульгарный язык, состоящий из не более пятисот фраз. Такой язык подходит для посещения магазинов или базаров, но не подойдёт для бесед на высоком уровне, необходимых для получения работы. Чтобы набраться фраз, Вильям стал покупать в книжном магазине сначала сентиментальные романы в мягкой обложке, потом и классиков испанской литературы. Вильма, испанский у которой был именно этот самый вульгарный, тоже учила с ним грамматику и читала после него книжки. Из части книг они устроили что-то вроде библиотеки, а остальные относили обратно в магазин, где их у них охотно покупали по сниженной цене. А ещё они купили себе телевизор и из избранных программ набирались фраз и отрабатывали произношение. К тому моменту, когда поспело ихнее гражданство, они уже могли «изъясняться и писать» на сносном языке и это оценили. Газет не выписывали - старались, чтобы об их существовании знало число людей, как можно меньшее – а покупали их по мере надобности. И вот раз, Вильям вычитал в объявлении о найме, что местному университету индейского развития (!?) нужен преподаватель немецкого языка. Он позвонил и ему предложили придти. Ситуация была такова. Большинство преподавателей кафедры иностранных языков знали английский. Был француз, знавший – как вы сами понимаете – французский, но немецкого никто не знал. «Документы?» «У меня их нет. В дороге украли портфель с ними. А знаете что, попробуйте меня. Если не справлюсь – выгоните. Справлюсь – оставите и я за год получу степень в вашем университете, а ещё через два – защищу докторскую. Француз перестрел его в коридоре: «И куда Вы лезете? Студенты тупы, бездарны и ленивы. Кругом кумовство, произвол интриги». «А что же мне делать. Надо же на что-то жить. Устроюсь на пока тут, а там видно будет». «Ну что ж, Вам виднее, смотрите только, не пожалейте потом». Предложение Вильяма приняли – а куда им деться. Ему дали программу, а библиотеке он взял учебники. До начала учебного года оставался ещё месяц. Он засел за компьютер и написал себе конспекты занятий на пару месяцев вперёд. И вот, настал день и час первого занятия. «Университет» был построен на деньги правительства и размещался в светлых просторных зданиях. Аудитория, где ему надо было вести занятие – светлая, поместительная, с большими проёмами окон, закрываемыми жалюзями. Конечно же, кондиционера не было – гонять его университету было бы не под силу – но большие потолочные вентиляторы кое-как боролись с жарой и очень высокой тут влажностью. Узнав из журнала сколько у него в группе студентов, он заранее отпечатал на зероксе конспект сегодняшней лекции, в соответствующем количестве экземпляров. Всё было готово. Оставалось только ждать студентов.
И они стали приходить, один за другим. Не спеша. Прошло минут с пятнадцать, пока не стало ясно, что больше уже никто не придёт. Оглядел их. Да, француз, пожалуй, ещё не все сказал. Скуластые, с раскосыми глазами и чёрными, как смоль волосами, они ему чем-то напоминали вьетнамцев, которых полно было в университетах США. В основном, парни, но попадались и девушки, некоторые даже не лишённые миловидности. Он обратился к ним по-испански. «Я ваш преподаватель немецкого языка. Меня зовут Гельмут Вагнер». Написал имя на доске. Потом сделал перекличку. Оказалось, где-то четверть не соизволила явиться. Среди студентов было несколько с более-не-менее смышлёным выражением лица. Глядя на остальных становилось ясно: они не понимают, зачем они здесь и что от них хотят. На лицах их застыло выражение тупого безразличия и откровенной скуки. Ладно, но работать-то, всё равно, надо, иначе придётся искать другое место. Нормально, дети учат иностранный язык в школе, а в заведении высшего образования углубляют и расширяют свои знания. Что эти учили в школе? «Кто знает немецкий алфавит?» Никто не знал, а остальное спрашивать уже не надо. Он решил, надо ему переменить тактику и как-то заинтересовать их. Придумал как, но это будет на следующем занятии, а пока, стал вызывать их по журналу и просил каждого рассказать откуда он, в какой школе учился, кто у них были учителя и какой предмет ему больше всего нравится. В конце пары раздал им конспект лекции, какой заранее заготовил. Это было что-то новое и он почувствовал нечто похожее на оживление. Пошёл на кафедру посмотреть, какое оборудование у них есть. Оказалось, был тут проектор, показывающий на стену или экран с фотографий или открыток. В библиотеке нашёл рекламный проспект по Германии. Это всё, что ему было надо. На следующую лекцию пришло чуть больше. Он велел им завесить окна, спустил на доску экран и стал показывать виды Германии. «Германия – это очень богатая страна, где все люди ни в чём не нуждаются. Многие там имеют собственные автомобили («О!»), а по улицам ходят трамваи по рельсам (показал), и под землёй – поезда (показал). Вы тоже можете попасть в эту страну, по обмену студентами или как. Но беда в том, как многие из вас не знают немецкого, там многие не знают испанского. Так что, если вы хотите свободно себя чувствовать в этой стране, вы должны учить язык этой страны, и я вам в этом помогу». Вильям добился своего – заинтересовал их, вложив смысл в изучения немецкого. Он понимал, большинство из них он многому не научит, но хоть кое как читать и писать – и то дело. Странно, но на его лекции проверять никто из кафедры не приходил. А в середине месяца ему вручили чек на сумму где-то шестьсот в переводе на доллары. Его де факто, получается, приняли.
Но и Вильям не подкачал. В конце года, сдав куцые экзамены и сделав легчайшую дипломную работу, он получил степень бакалавра этого университета по лингвистике в английском и немецком языках. Причём, сдавать немецкий он летал в соседний большой университетский город. Преподаватель, Ганс Штауферниц был немцем. Вильям сказал, что он тоже немец, но долго жил в США и назвал городок, где служил, местом своего рождения. Его-то он знал, как свои пять пальцев. Они вдоволь поболтали по-немецки, пошли попили пива (Вильям настоял, что он угощает) и под конец, с отличной оценкой, Вильям вернулся к себе. Это был первый раз, когда он высунул нос из Икитоса. Потом он устроил на работу и Вильму. Нужен был клерк, в совершенстве владеющий английским и её взяли. Она безмерно скучала, пока Вильям был на работе. Теперь, ездили туда вместе. Ему надо было выполнять обещания, в своё время данные Вильме. Он обещал сделать её своей женой. Они пошли в соседнюю церковь и там охотно, за малую мзду, согласились их обвенчать. Свидетелями пригласили сотрудников. Свадьбы, как таковой, не было. Свидетелей пригласили в ресторан, накормили, напоили и на такси отправили по домам. И Вильма стала теперь синьорой, или фрау, Элеонора Вагнер. В её паспорт и водительские права были внесены соответствующие изменения. И им оставалось ещё одно – дети. Но это не получалось, хотя Вильма делала всё, возможное, чтобы забеременеть. Не выходило. Вильям пошёл проверился, и оказалось, у него с этим всё в порядке. Тогда он сказал ей так: «Знаешь что, мы этим вопросом займёмся, когда минует угроза. Ведь с детьми бегать и скрываться очень трудно. Я обещаю тебе, что не пожалею ничего на свете, чтобы ты могла стать матерью. А пока что потерпи». Им очень понравилось в церкви, и они стали ходить туда по воскресеньям. Сначала через раз-два, а потом не пропуская ни одного воскресенья. И пожертвования стали давать небольшими суммами, ибо сорить деньгами им никак нельзя было. Их там не спросили, католики ли они. Видимо, считали: а другой веры иначе и быть не может. Как только они стали оба работать в университете, записались в университетскую сберкассу. Туда переводили их получки, и оттуда у них была чековая книжка. Они устроили так, чтобы часть денег шла на текущий счёт, часть – на сберегательный. Первым своим банком пользовались только лишь для крупных покупок. Пожертвования на церковь шли только из учительской сберкассы. Во всех местных магазинах, где они делали свои рутинные покупки их уже все знали в лицо и по имени, и принимали от них чеки. Кредиткартами же, в те времена, можно было пользоваться только в крупных магазинах в центре города. Устроившись в университет, Вильям сразу же нашёл в библиотеке подшивку американских газет периода «Эскадрона смерти». Из них он узнал, что произошло после его отъезда. Сначала нашли тело Линды. По её описанию и по её пистолету определили, что она и была главной «исполнительницей» «Эскадрона смерти». Потом, как он и предполагал, по мотоциклу, нашли тело Хельги. Выяснилось, что из её оружия были убито тоже много «клиентов» «Эскадрона смерти», и в том числе большинство из банды мотоциклистов. Тело Даниэля так и не нашли. О нём самом упоминали только как о «ещё одном участнике «Эскадрона», убившем Линду, и таинственно куда-то исчезнувшем. Имени его не называли. Теперь Вильям был полностью подготовлен к тому событию, им с самого начала предвиденному и ожидаемому с дня на день. И это произошло.
Однажды, в субботу в полдень, у их дома остановилась серая дебелая машина. Из неё вышли, подстать своей машине, трое солидных крепких мужчин в серых костюмах и при галстуках. «Это они. Выйди в другую комнату. Если что, хватай машину и беги. Лучше всего к пастору. Расскажи ему в чём дело, и он тебя спрячет». Двери тут не запирали, и они вошли. Уверенно, словно бы они, а не Вильям были тут хозяевами. Молча указали ему на стул в кухне. Один сел напротив, а остальные, взяв стулья, сзади по бокам, справа и слева. Он был, как бы, окружён.  «Вы знаете кто мы?» «Да, вы из ФБР». По лицам, манере одеваться и вести себя, они были типичные американцы и начали с самого начала говорить по-английски, не притворяясь. «Нет, мы не из ФБР, но Вам от этого легче не будет». «А зачем вы в костюмах» - вырвалось у него глупо. «Видите ли, и мы, и ФБР, делаем одинаковую работу и должны быть одеты, как это требует наша профессия. Мы представляем людей, которые понесли большие убытки и разыскиваем виновных. Вот Вы живёте в этом доме, купить который было бы Вам явно не по средствам. Откуда у вас такие деньги?» «Мы этот дом не покупали. Он достался нам по дикому случаю». «Как так?» «Это очень долго рассказывать». «А мы никуда и не спешим. Расскажите нам всё, что знаете. Но учтите, мы не те, кому можно соврать. Если, хоть раз, поймаем Вас на лжи, это Вам очень дорого обойдётся. Но в самую первую очередь, Вам знакома эта женщина?» Он показал фотографию Линды. «Да, знакома. Лучше бы я её не знал. А как вы знаете, что именно о ней я буду рассказывать?» «Нам за то деньги платят, чтобы мы знали. Давайте всё по порядку. Не упускайте ни одной мелочи. Для вас это, может не очень важно, а для нас расскажет о многом». «Меня когда-то звали Вильям Томсон и я был профессором. Я участник в «Эскадрона смерти» и участвовал вместе с этой Линдой в нескольких операциях. Два раз не по своей воле». «Как это?» Он рассказал про заповедник и про Родригуэса. «Скольких Линда убила?» «Я могу сказать только, что сам видел – десяток. А сколько она ещё убила, не знаю. А да, в газете читал, ещё троих». «Что вы имеете в виду?» «Я читал, машина с Линдой и ещё одним нашим, Алленом, столкнулась с другой машиной. Те, в машине, убили Аллена, а Линда убила их». «Вы были в этой машине?» «Нет, не был». «Вы знаете про какие-то деньги?» «Что Вы имеете в виду?» «Очень большие деньги». «Нет, про большие не знаю». «Что было дальше?» «Линда всех собрала. Нас оставалось четверо. Она, Даниэль, я и моя напарница, Хельга…». «Была ли Линда командиром «Эскадрона»?» «Нет, командиром была Хельга. Линда была, я бы сказал, главной исполнительницей. Она сказала так: «Контора у нас на пятках и нам всем надо съёбываться – так она выражалась – из страны. Она предложила собраться в…» - он назвал городок – «Это в милях двухстах от нашего места. Сама она с Даниэлем отправиться дня через два, а нам, мне и Хельге, нужно прибыть туда в течении двух недель. Там она нам расскажет, что делать дальше. У неё связи, и она всё устроит. Потом выдала по десять тысячь каждому…» «Как эти деньги выглядели?» «Ну как! Обыкновенно. В пачках, перевязанных лентой». «Как Вы думаете, где она их могла взять?» «Я не знаю, но думаю, что в банке. Она ведь не бедная, владела дилершипом, и ей добыть тридцать тысяч ничего не стоило». «Продолжайте».
«Ну, Линда с Даниэлем исчезли…» «И больше Вы их никогда не видели?» «Подождите, мы до этого ещё дойдём». «Ждём, доходите». «А мы с Хельгой стали готовиться к отъезду. Дело в том, что если бы мы просто исчезли, то на работе нас бы хватились и сразу заявили в полицию, а там нас быстро с «Эскадроном» связали. Поэтому, она рассчиталась с работы, а я взял отпуск на год. Машины свои мы сдали обратно в дилершип за сколько дали. У Хельги были какие-то каналы, и она купила два автомата МР-5 и магазины. А патроны у нас были. Часть туристской экипировки у нас была, часть мы докупили». «Зачем?» «Мы конечно же рассчитывали добраться машиной. Её Хельга наняла по фальшивым документам. Но если что не так, был «план В» - пойти через горы по национальному лесу. Так и вышло. Не успели мы и тридцати миль проехать, как сразу нарвались на засаду. Хорошо, она её вовремя заметила. Это уж точно, контора нам в спину дышала. Ну мы свернули с дороги, бросили машину и пошли. Шли мы по ночам, а днём отсыпались, готовили пищу. На третий день пришли мы в одно место днёвки и там устроились спать подальше от тропы. Мы, как всегда, хорошо замаскировались. Спали очень чутко. И проснулись от треска моторов. Смотрим группа на тропе на мотоциклах. И угораздило же их именно тут остановиться! Ну, думаем, покурят – а они что-то там курили – да и поедут дальше. Так бы оно и, может, вышло, так один из них, белобрысый такой идиотик, решил по окрестностям побегать. На нас нарвался и всю шайку позвал. Что нам оставалось делать?! Даже если у них на уме ничего плохого не было – всё равно, разболтают и до конторы дойдёт. Как вы понимаете, мы ангелов не стреляли. Но эти…». «Успокойтесь», - сказал тот, что справа, - эти тоже ангелами не были. Что дальше?» «Ну тела их скинули в пропасть, потом мотоциклы. И тут мне в голову идея пришла: взять два мотоцикла и на них поехать дальше. И нарвались на засаду. Видно, этих стразу же как-то нашли. Потому как, когда мы выехали в то место, где по ту сторону ущелья была дорога, то увидели полицию в зелёном. Они нам приказали остановиться, но мы поехали. Тогда они стали стрелять и попали в Хельгу. За полчаса её не стало…». «И Вы потом похоронили её в расселине, заложив камнями». «Да. Раз вы и это знаете, то я вам расскажу, чего не знаете. На похороны у меня ушёл почти весь день. Один мотоцикл я там оставил, накрыл сеткой, а на втором поехал ночью. Подъехал почти к границе леса, сбросил автомат и мотоцикл в пропасть, а сам пошёл. Вижу, на дороге кордон. Ну, думаю, сейчас вертолёт появится. Лёг в ямку и всем этим барахлом укрылся. Ведь они людей ищут тепловым сонаром. Ну кружил, вертолёт, кружил и улетел. Потом стали кордон снимать. Ну я, не будь дурак, дорогу пересёк и дальше побёг. В лесу был посёлочек. Там я купил машину. И тогда, из радио узнал, что произошло. Я не заметил, а в месте, где я добро своё скинул, была палатка и в ней парочка. Вот их и схватили, а я ушёл».
Вильям продолжал. «Приезжаю я в это условленное место и застаю Линду одну. Она заставила меня себя факнуть, а потом послала скупаться. А у меня тогда был пистолетик маленький и я держал его в карманчике трусов. В тех трусах, что я одел, карманчика не было и я нёс пистолетик в руках под моим грязным бельём. Он был взведён, патрон в патроннике и на предохранителе. Это спасло мне жизнь. Я её спрашиваю: «А где Даниель?» Она мне: «А я его съела. Ты никогда не пробовал человечины? А зря…» Ой как мне стало страшно! Сам не помню, как снял предохранитель и начал стрелять. В руке у неё уже был пистолет. Ещё одна десятая доля секунды – и я бы тут с вами не сидел». «Значит это Вы убили Линду?» «Да я, только её мне не шейте. Это был классический случай самообороны…» «Да, брат, у тебя наверно на небе хороший ангел-хранитель: от неё живым ещё никто не уходил». Это сказал тот, что справа. А тот что спереди приказал: «А потом что было?» «Я обыскал её сумочку и комнату. Там, в сумочке, была граната, два паспорта на мужское и женское имя и права на те же имена. В столе было восемнадцать тысячь денег. Что она сделал с тем бедным парнем, я не знаю, но судя по деньгам, его точно в живых не было. Оттуда я позвонил ей, нынешней моей жене. У нас с ней была тайная связь». «Почему же тайная?» «Потому что, если Хельга узнала, то убила бы меня и её». «Ну и ну!» «Вот я ей и предложил убежать со мной. Она согласилась. Надо было бежать из страны. Но куда? Ещё я нашёл у неё брошюру про Перу. И там городок этот, Икитос, в середине ничего. Вот, думаю, там и спрячусь от конторы. Было описание городов и возле этого самого Икитоса цифры, вроде как бы телефонный номер и фраза: «Я от Мигуэля». Но я тогда этому никакого значения не придал». «Как вы собирались в этом Икитосе прожить, на какие средства?» «Ну как, деньги-то, на пока, были, а там работу найти. Подруга мне нужна была потому, что вдвоём в чужом месте легче, но, главное, чтобы она билеты на самолёт купила, а меня чтоб никто не видел. Придёт контора, покажет мой портрет – видели такого? Нет, не видели. Она забрала все свои деньги, и я её встретил. Всего у нас было тысяч тридцать пять. Мы их все уложили в чемоданы, тряпками прикрыли. Взяли билеты на Рио де Жанейро. Там вышли, чуть-чуть пошлялись и взяли билеты и полетели в Лиму. Там вышли и таким же путём прибыли в Икитос. И тут я увидел там на стенах номера телефонов разных заведений. Тогда я и вспомнил про эту запись. Дай-ка, думаю, попробуем позвонить. Позвонили, сказали эту фразу. Нас спрашивают, где вы? Сказали. «Мы за вами сейчас приедем». Приехали и отвезли нас сюда. Сказали, что эта собственность куплена для того, кто назовёт этот пароль. И уехали. Вот так мы и оказались в этом доме».
Тот что спереди – а он, видать был старшим – велел ему продолжать. «Ну мы вышли, огляделись, по магазинам походили, купили кое-что – тут доллары берут – и посмотрели цены. Выходило, что на свои деньги мы можем прожить года три. Мы конечно, права свои фальшивые на местные обменяли и на гражданство подали. Я за год выучил испанский в совершенстве и стал работу искать. И тут, что называется, я как в лотерею выиграл». «Как это?» «Читаю в газете, нужен преподаватель немецкого языка. А я этот язык знаю. Тут есть заведение, университет индейского развития. И вот они - убей не знаю, по каким причинам – решили завести немецкий язык. Никого другого не было – и меня взяли. Немецкий, конечно, через год закрыли, а я остался. Преподаю английский. И её устроил. Меня часто местные сильные люди приглашают своих отпрысков учить. И платят не скупясь. Так что мы теперь живём, как кувейтский эмир. На всё хватает, ещё и остаётся». «И сколько же у вас в месяц выходит?» «Ну, если, в пересчёте на доллары, тыщи две». «Да, огромные деньги!» «А Вы не смейтесь. На жизнь, с телефоном, электричеством, водой и налогами, восьмисот пятидесяти вполне хватает. Так что мы и отложить можем и, даже раза четыре в год, на своей лодке прокататься. А это добрых четыреста долларов. Мы люди простые, нам была бы крыша над головой и кусок хлеба на столе – и что ещё человеку надо для счастья?» «И даже на церковь жертвуем» - раздалось справа. Левый подхватил: «Ну да, конечно. Вот живут же себе люди, никуда не ходят, ФБР боятся. А тут народу тьма, хор поёт, душа отдыхает…». «Ну, это ты зря! Церковь дело хорошее. Я сам, когда могу, хожу на службу и денег не жалею. Скажите, у вас есть брошюра, что вы нашли у Линды?» «Да, мы ею до сих пор пользуемся». «Покажите!» Вильям поднялся, его пропустили и он, для виду порывшись в ящике стола, принёс буклет. «Старший» нашёл нужную страницу и горизонтально поднеся её к глазам, посмотрел на свет косо. Вильям понял: это по состоянию чернил, он определял, когда была сделана запись. Да, опытных специалистов они послали. Видать, результат проверки его удовлетворил. «Где вы держите деньги?»  «В университетской сберкассе». «Покажите мне вашу чековую книжку!» Вильям, который так и остался стоять, принёс. Зачем ему это надо было и что он там увидел – об этом уж Вильям и понятия не имел. Но, видать, он был доволен осмотром, потому как одобрительно кивнул. «У вас случайно не осталось что-нибудь от денег, которые Вам выдала Линда?» «Случайно, несколько бумажек осталось. Мы-то ведь начали работать до того, как деньги кончились». «Покажите их мне». Вильям принёс три сотенные бумаги и протянул их «старшему». Тот достал из нагрудного кармана пиджака крохотный плоский фотоаппарат, и по многу раз, сфотографировал их с обоих сторон.
    Они встали. «Ну хорошо, как Вас теперь называть, синьор Вагнер, мы верим, что Вы сказали правду. Знаете что, ребята? Вы выиграли в лотерею этот дом – живите в нём. Мы вас больше беспокоить не будем». «А вы не донесёте на нас в ФБР?» «Вот уж, и далось вам это ФБР! Нет, не донесём. Нашим клиентам глубоко наплевать на ваш «Эскадрон смерти» и все ваши разборки. Но если ФБР всё-таки найдёт вас, учтите: мы здесь ни при чём. Прощайте». И они вышли, сели в машину и уехали. Все расчёты Вильяма оправдались. Судя по замечанию о церкви, за ними долго следили. Он нашёл Вильму в спальне с окнами на улицу. Она сидела на стуле с салфеткой на коленях и рукой под салфеткой. Она скинула салфетку, и он увидел в руке её пистолет. «Вот это зря! Они просто частные детективы, нанятые наркоторговцами. И они, в случае чего, ничего с нами делать не стали бы. А послали банду местных головорезов. Ну всё! Мы теперь в безопасности. Но, я думаю, за нами будут следить ещё долгое время. А поэтому тратить надо очень осторожно, соизмеримо с нашей зарплатой» «Я за тебя хоть сто глоток перегрызу!» - сказала она просто. Теперь уже стало возможным вплотную заняться её бесплодием. Найти хорошего врача в Перу вообще, а в Икитосе особенно, было непросто. Но на работе, когда она рассказала о своей проблеме, ей рассказали о враче, белой женщине, которая, по их словам, творит чудеса. К ней и пошли. Врач принимала в отдельном здании, что в этих краях, было весьма необычным и говорило о том, что она делает хорошо. Была у неё небольшая приёмная и в ней регистратор. «Вас ожидают?» «Нет, мы так, сами, пришли». «Вообще-то, доктор принимает только в назначенное заранее время. Но я попробую с ней о вас поговорить. Может и примет». Она ушла в дверь и, минут через пять вернувшись сказала им: «Вам повезло. Как ваши имена?» «Сеньор и сеньора Гельмут Вагнер». Она записала это в компьютер. «Мы не принимаем никаких страховок. Вам придётся заплатить за визит…». Она назвала сумму. Вильма тут же выписала чек из книжки учительской сберкассы. «Пожалуйста посидите». Приёмная была со вкусом, но без кичащей роскоши обставлена мебелью. Столик с журналами, изображения американских городов на стенах. Перед регистратором стоял, по тем временам редкий даже в США, плоский экран. Вышла медсестра в белоснежном халате и пригласила вовнутрь. Провели в кабинет. «Доктор сейчас придёт». Врач оказалась белой женщиной лет пятидесяти пяти, высокой, плотной с овального типа несколько одутловатым лицом. Она сразу же обратилась к ним по-английски: «Рассказывайте». «Да вот, уже сколько лет живём, а детей нету. Причём, я не виноват, я проверился». «ОК, Вы посидите здесь, а я, тем временем, осмотрю Вашу жену».
Она привела Вильму в лабораторию, велела оголить вульву, сесть в гинекологическое кресло и залезла во влагалище зондом с мощным источником света и телекамерой. Сразу же спросила: «Вас насиловали посторонним объектом?» «Да, я была сексуальной рабыней у очень жестокой женщины. Только мужу не рассказывайте! Зачем ему знать эти страшные и жестокие вещи». «Так вот, от этого у Вас образовались рубцы, которые препятствуют семени попасть в матку. Идёмте обратно в кабинет и обсудим с Вами и с Вашим мужем, не вдаваясь в причины, что можно сделать». Они прошли в кабинет. Она показала им выпечатку осмотра. «Можно что-нибудь сделать?» «Я обещать ничего не могу: в таких делах никаких гарантий и быть не может. Но можно сделать операцию по удалению рубцов. Только предупреждаю: операция болезненная, будет долго заживать, не меньше трёх месяцев, и пока не заживёт – никаких сношений». «Я на всё пойду!» -воскликнула Вильма, чуть не плача. «Но и это ещё не всё. Вам это будет стоить пятьсот долларов, причём наличными и в долларах». Они готовы были засмеяться от такой смехотворной суммы, но сдержались. «Наскребём». «В эту сумму войдут и послеоперационные осмотры. Но если понадобится дополнительное лечение, то и оплата будет дополнительной». «Подходит!» Она назначила день и час операции. Сказала им придти, записаться и заплатить, как сегодня, за визит. А потом они сочтутся наедине. На самом деле, у них оставалось одиннадцать сотенных бумажек их линдиных денег. Из десяти тысячь, положенных в первый банк, оставалось добрых восемь. Вильям пока ни разу ещё не переводил денег из заморского банка, справедливо опасаясь перехвата всех его разговоров бандитами. В этой стране, где всё на свете продавалось и покупалось, им ничего не стоило, сунув пару сотен на телефонной станции, подключиться к их телефону. Возможно, отсутствие звонков заграницу и послужило решающим фактором в том, что ему поверили и оставили их в покое. Так что, «наскрести» полтысячи у них проблемой не было. В назначенное время они прибыли. Тут были само дело. Вильму тут же взяли и стали готовить к операции. Здесь были сестра и приходящий анестезиолог. Операцию она делала лазерным лучом через всё тот же зонд. Вильме подключили все коммуникации и кислород, а потом ввели наркоз и увезли в лабораторию, служившую в этом случае и операционной. Вильям остался ждать в приёмной. «Ваша жена работает?» «Да». «Где?» «В университете индейского развития». Регистратор за стеклом заметно оживилась: «Я сейчас напишу справку, что она не в состоянии работать три недели, доктор попишет и ей за это время заплатят. Если она и дальше не сможет работать, я выпишу ещё справку».
Операция шла долго, часа, наверное, с два, а то и больше. Ещё полчаса ушло отойти от наркоза. Потом только его позвали к ней. Вильма лежала на каталке. Она была бледна и всё ещё не отошла окончательно от наркоза. Говорила медлено, путая слова. Пришли медсестра и санитарка, одели её ушли. Пришла врач: «Вроде бы всё хорошо. Везите медлено, избегая тряски. Переложите в постель. Будет очень больно. Вот вам таблетки от боли. Я Вам советую, давать после таблетки пару столовых ложек текилы. Пускай спит. Но если или боль сделается невыносимой, или будет кровотечение, звоните мне в любое время суток». Он передал ей в руки пять линдиных сотенных бумажек. Она, не глядя, сунула их в карман халата и вышла. В послеоперационную зашли сестра и санитарка. Они очень бережно усадили Вильму в кресло с колёсиками и подвезли к машине. Вильям заранее откинул сиденье и туда осторожно была положена Вильма. Ехал медлено, тормозя перед каждой рытвиной и выбоиной, какие здесь водились на местных дорогах в изобилии. Наконец, доехали. Они всегда ставили машины в гараж. Вильям заехал, осторожно взял Вильму на руки. Двери были оставлены незапертыми, и он занёс её в одну из запасных спален и уложил в заранее расстеленную постель. Наркоз ещё действовал и ей пока не болело. Вильям воспользовался этим обстоятельством чтобы переодеть её в ночную сорочку. Она тут же уснула. Проспала почти весь день. Проснулась раз от боли, приняла таблетку и опять спать. Вспомнив хельгины уроки, Вильям смастерил из баночного куриного бульона, курятины и овощей, кое-какой суп. К вечеру она встала и чуть-чуть поела. Боль была, но не такая сильная, как предсказывала врач. Её удавалось унять с помощью обезболивающего и текилы. А через четыре дня болеть перестало. Осмотр через две недели, показал хорошее заживление рубцов, но до полного выздоровления было ещё далеко. Через три недели Вильма вышла на работу. Работа у неё была не бей лежачего, она с ней великолепно справлялась и её ценили. Для неё же самой главное было быть поближе к Вильяму. Но быть слишком уж близко врач запрещала до тех пор, пока она не разрешит. И если для Вильма это составляло некоторую передышку, то для Вильмы воздержание было мучительным. В ней, как говорят американцы, «разбудили монстра» и она всегда старалась не упустить ни одной возможности. Но желание иметь детей превозбладало, и она стойко терпела. Правда, несколько раз разрешила вставить «на одну восьмую дюйма», но это не в счёт. Наконец, запрет был снят и Вильма кинулась навёрстывать упущенное. Это принесло плоды и спустя короткое короткое время она забеременела. Радость её была безмерной. В порыве благодарности, она купила бутылку самого дорогого коньяка и отвезла её врачу. Та пожала плечами: «Зачем это? Вы мне всё заплатили сполна. А как Вы догадались, что люблю коньяк?» «Просто я многих людей повидала». Они не спросили, почему она, очень хороший врач, которая в США могла грести миллионы, оказалась в этой дыре «посредине ничего». Им легко было понять возможные причины для этого по собственному опыту.   
Врач сказала Вильме, что пока она в её помощи не нуждается и порекомендовала ей, в сфере университетской медицинской страховки, свою ученицу, толкового гинеколога. Только если будут тяжёлые осложнения, тогда обращаться к ней. Но особых осложнений не было и, в положенное время, Вильма родила крепкого здорового мальчика, которого тут же назвали Вильям. Вильма взяла декретный отпуск, потом годичный отпуск за свой счёт. Возвращаться на работу она не собиралась, но собиралась быть матерью своему ребёнку на всё время.  А ещё через год, она опять забеременела и, ещё через девять месяцев, произвела на этот свет чудесную маленькую девочку, мгновенно названную Вильмой. Имена из прошлой их жизни, утерянные ими во время бурных событий, в которые они оказались вовлечёнными, по своей ли воле или как ещё, продолжали жить в их детях, также, как и они сами. Вильма получила в полной мере всё обещанное ей. Пусть в чужом далёком краю, но она стала женой и матерью двух детей, а остальное не имело для неё никакого значения. В тринадцать лет, родители её, живущие в Вест Индиях, послали Вильму в метрополию на попечение дальней родственнице Линде, в надежде, что она устроит свою жизнь и станет стопроцентной американкой. И она ею стала. Но какой ценой!? Родители наивно рассчитывали: если дочь живёт у женщины, то ничего «плохого» с нею случиться не может. Они тоже не читали маркиза де Сада. А зря! На вильмину беду, Линда оказалась «неправильной сексуальной ориентации». Потихоньку да полегоньку, где лестью, где угрозами, она приспособила девочку ко своим извращённым и грязным забавам, описывать которые автор не решается (читайте, если сможете, эту самую «Джульетту»). Это она лишила Вильму девственности, изнасиловав деревянной палкой, что привело её к бесплодию. Вильма ходила в школу, предупреждённая, что если только даже подумает связаться с мальчиком, то плохо будет и ему тоже. В свободное от школы и забав время, Линда учила её компьютеру, лёгкому ремонту автомобилей, обращению с оружием и секретарским обязанностям. Ей нужна была личная помощница, умеющая держать язык за зубами, и способная сделать всё, что ей ни приказали бы. И Вильма оказалась способной ко всему ученицей. Но она не была проклятой пидораской по рождению, и её мозг постоянно работал над тем, как бы выбраться из страшной реальности, в которую она попала. А тут как раз, недалеко поселились две из её сестёр. Одна вышла замуж за офицера, другая за врача. Линда не запрещала ей время от времени посещать их. Она была настолько уверена в том, что Вильма, не посмеет ослушаться или даже болтнуть лишнее, что предоставляла ей некую свободу действий. Линда никогда не спрашивала, где она была и что делала, но у Вильмы на этот счёт иллюзий не было: этот дьявол всё знает и видит людей насквозь. Линда почти сразу научила Вильму ездить и когда та в шестнадцать лет сдала на права, предоставила в полное её распоряжение, пусть не новую, но в очень хорошем состоянии ВМW.
Так обстояли дела, когда Вильма впервые увидела Вильяма. Она знала о нём намного раньше. Когда Хельга приходила к Линде, они говорили обо всём, не обращая внимания на Вильму, словно та была неодушевлённым предметом. И вообще, Линда делала при ней всё, что угодно, будучи уверенной, та не выдаст. Но Вильма умела видеть, слышать и хранить всё в своей памяти. Так она узнала, как Хельга, будучи «правильной ориентации» завела себе, ну «друга», но скорее всего такого же раба, как она сама, Вильяма. Странно, она Вильма, а он Вильям. Может это была мечта или же воспалённая фантазия измученного человека, но она вообразила: он вытащит её из этого ада. И она изнемогала от желания его увидеть. И вот наконец, это произошло. Он оказался таким, каким она себе его и представляла – высокий и красивый, прямо-таки, принц из сказки. Первый раз он был чем-то озабочен. Опять, Линда, наверное, при нём кого-то убила. Но она знала, он придёт оформлять машину и тогда они на минутку, хотябы, останутся наедине, ибо Линда мелкими бумажными делами не занималась и не хотела. Ждать пришлось долго, но расчёт оказался верным. То, что она ему нравилась – в том она, почему-то, даже не сомневалась. Помнила, как он посмотрел на неё, ощущала его взгляды на всех частях своего тела. Теперь – не растеряться. И она не. Вопрос где, тоже для неё решился. Она, конечно же, знала про отели-мотели, но знала и другое: и та, и та легко их там могли выследить. А тут, как раз, сестра со своим мужем-офицером была заграницей в длительной командировке, а их с сестрой просила время от времени наведываться в ихний домик. Она сумела мотнуться к сестре и попросить её передать сообщение. Сестра ничего не знала о вильминых делах, и не видела ничего плохого в её «отношениях» с мужчиной. Вот так Вильма получила то, к чему так страстно стремилась: познала мужчину. И хотя хек не был мягким и нежным, но и не причинял боли, как та деревянная палка… Оргазм она испытывала ещё во время лесбиянских сессий, так что приспособиться к другим условиям оказалось не так уж трудно. Вильма была на вершине счастья. Она не ошиблась: принц Вильям убил злую волшебницу и вызволил её из кошмарного плена. Прошлое осталось позади, как кошмарный сон, приснившийся после позднего плотного ужина, когда уснёшь на левом боку. Она теперь была женой и гордой матерью двух детей. И всё это ассоциировалось у неё с Вильямом. Для неё он был целый мир и кроме него ей никого и ничего больше не было нужно. Жизнь в этой несусветной глуши ничуть её не тяготила. Лишь бы он был с ней, остальное её не волновало. Она и раньше никуда почти что не ходила. Больше детей она решила не заводить, да у неё и не получалось. Надо этих до ума довести. Удачно, каждому ребёнку было по своей комнате. О будущем их она пока не думала: подрастут – увидим.
Хотя Вильям, честно говоря, к семейной жизни особого расположения не имел, но, как само собой разумеется, допускал, у него рано или поздно должны были быть жена и дети. И он конечно же был рад им и проводил с детьми массу времени. Но он не был так зациклён, чуть ли не помешан, на семейной жизни, как Вильма. Этого только, ему было недостаточно для полноценной жизни. Вот почему, хотя они могли бы без опаски жить на свои деньги, он продолжал работать. Занятая день и ночь детьми Вильма уже не сходила с ума, когда его не было дома. Странный это был народ, его студенты-индейцы. В США были резервации, но он ни разу ни в одной из них так и не побывал. А если бы да, то что можно изучить за один-два визита. Теперь времени на изучение было хоть жопой ешь. Индейцы были ни добрыми и не злыми, ни жестокими и ни милосердными, ни храбрыми и ни трусливыми, ни скупыми и ни щедрыми, ни гостеприимными и ни враждебными к чужим. А были сама целесообразность, с их, разумеется, собственной точки зрения. Хитрость у них как-то умудрялась соседствовать с исключительной честностью и искренностью. Они могли быть хорошими друзьями, и быть преданы тому, кто сумел завоевать их уважение и доверие. Вильям сумел. Теперь он читал только английский. Проявляя индивидуальный подход, он никогда не требовал от студента того, чего тот не мог дать. И это высоко ценилось. Контроля над ним не было никакого. Как он это быстро понял, всё это мероприятие – «университет» - было задумано для того, чтобы показать, как правительство заботится не только о материальном, но и духовном благе своих подданных – коренных жителей - обитателей этого континента. Вильям разделил каждую из своих групп – а их было четыре: каждый старался попасть к нему – на три неравные части по признаку той цели, которую они собирались достичь. Первая, небольшая часть, с прицелом учиться дальше, действительно хотела знать язык. Этим он старался помочь, как мог, даже организуя для них дополнительные занятия. Третья подгруппа, тоже небольшая, но больше первой, не собиралась достигать ничего. Им просто надо было «пройти курс», чтобы от них отстали. От этих он требовал только выполнения домашних заданий и, иногда, вызывал их к доске «поговорить» на причудливой смеси английских и испанских слов. И, наконец, как мой читатель легко догадается, вторая подгруппа желала иметь возможность хоть как поговорить с туристами и читать рекламные проспекты. С ними он прорабатывал ситуации типа «В кафе» или «В магазине», «В аэропорту» или «На речном вокзале» и в таком духе. Таким образом, в их головах оседали ходовые фразы, достаточные для общения. По предложению Вильяма, в университете были изданы кассеты и компактные диски с этими ситуациями, наговорённые им самим и ещё одной преподавательницей. Их можно было, получив в библиотеке, всегда послушать в общежитие или в любом другом месте. Эта программа пользовалась огромной популярностью. Диски и кассеты продавались повсюду по стране. Университет с этого имел и поделился с Вильямом. Словом, Вильям вернулся на круги своя. Пусть не в том же качестве и не такого качества, но он вращался в кругах академии, как и раньше.
Конспекты его лекций по немецкому и английскому языкам, с домашними заданиями в конце каждой лекции, также были изданы отдельными книгами. В этой связи ему пришлось слетать в Лиму. Ему прислали билеты, встретили в аэропорту и отвезли в издательство. Там он подписал нужные бумаги и сделал всё остальные дела, связанные с публикацией. Потом отвезли в аэропорт, и он полетел обратно в свой Икитос. Вильма ждала его, и они поехали к себе. За книги он получил солидный гонорар, в переводе на доллары цельных двадцать пять тысяч за штуку. Вильям написал диссертацию на смехотворную тему: «Те слова в английском языке, для которых существует наибольшие количество значений», как слова «Scale » или «Draw». Конспекты лекций засчитались ему как «публикации», и он скоро защитился у себя, ставши доктором наук по лингвистике, вполне соответствующим занимаемой должности. В целом, он проводил в университете не более шестнадцати часов в неделю. Остальное время он проводил с семьёй или давал частные уроки. Богатые и сильные мирка сего хотели, чтобы их отпрыски выбрались отсюда в большой мир, а для этого нужен был английский. И кто же ещё может знать английский как не американец и популярный преподаватель. Да, как бы не были тупы его ученики, он их действительно научил. Эти платили не скупясь, а часто и другие услуги оказывали. Как, например, начальник полиции. От него. Вильям с Вильмой получили разрешения на пистолет и двустволку каждому и на семью – винтовку G-3, мелкокалиберку и револьвер. То оружие, что они привезли или нашли в доме, оставалось в НЗ, разрешённое же, пришлось купить. Всё это, да ещё патроны, стоило безумные деньги, но что им деньги! Зато они могли совершенно легально быть вооружёнными. Раз они пошли на лодке вниз по Амазонке до ближайшего более-не-менее крупного бразильского городка. Там пошли на их местную почту. Вильма зашла в кабинку, набрала номер, назвала код и перевела на первый банк тридцать тысяч долларов. Вильям сидел с пистолетом наготове, следя чтобы никто смог подойти близко к кабинке. Никто не подходил. Ещё тогда, в банке, их заверили, никто никак и никаким образом не сможет проследить откуда звонок, иначе бы их клиентов с половину и больше, пересажали, всех до одного. Но лучше, как лучше. Это была только часть процентов, которые вклад заработал. Сам вклад (principal), и ещё приработок, оставались. Денег вполне им хватало, а эти решили держать на всякий случай: вдруг понадобятся, а не перевод уйдёт с неделю минимум. Это был их первый контакт с заморским банком. Некоторое время ждали, не случится ли чего. Не случилось. Бандиты, действительно, оставили их в покое, и слежку за ними сняли. Тем более, они по-прежнему никаких больших затрат не делали.
Как читатель уже это знает, студентами Вильяма были, главным образом, парни, хотя и девушки иногда попадались. Они, как бы, бросали вызов, ещё сильным здесь, традициям своего народа, чётко указывающих на место женщины в их обществе. А посему, держались они, как Вильям сказал бы, воинственно, готовые бросится в драку, хотя их никто не трогал и пальцем. И учиться старались изо всех сил, чтобы доказать своё равенство или даже, может, преимущество перед сильным полом. Неудивительно, все они входили в первую подгруппу, с которой он проводил дополнительные занятия, не считаясь со своим временем. Одеты они были, чаще всего, в штаны и рубашки, иногда шорты. Платьев и юбок они, похоже, не знали. Они были юны и, конечно же, лица их по-своему миловидны, насколько миловидной может быть юность. До пояса они выглядели великолепно: тонкая талия, плоский живот, маленькие аккуратные грудки. Но крепкие ноги их были, пожалуй, коротковаты и весьма далеки от того, чтобы их можно было назвать стройными. Но одна из них, в этом вопросе, была исключением из этого правила – всё у неё было в порядке. И она же оказалась наиболее старательной из всех его учениц. Именно, самой старательной, но не самой способной. Старательность всегда ценится. Разницу между способным и старательны можно представить себе так. Вот гора. Тот, кто способный легко забегает на вершину. А старательный карабкается туда тяжело и долго. Но, в конечном итоге, и тот, и тот, на вершине. Вильям старался помочь ей, как мог, уделяя, порой, чуть больше внимания, чем остальным. Однажды, она попросила помочь ей понять перфектное время. Точнее не само время – чего его там понимать – а в каких случаях нужно его применять, а в каких нет. В любом языке есть совершенное время, но осуществляется оно разными путями, чаще всего однозначно. В английском это не всегда понятно. Вильям, зная немецкий и испанский, хорошо себе это представлял. И он предложил ей придти на кафедру, когда он освободится после занятий с другой группой. Никаких задних мыслей у него не было. Он только хотел помочь старательной студентке. Она пришла, и они зашли в свободный, в то время, кабинет. Он сказал, что в подавляющем большинстве случаев, лучше всего применять простое (indefinite) время и тебя всегда поймут. Перфектным же временем надо пользоваться в случае… Но она перебила его. Со свойственной дикарям, вообще, а индейцам - в частности, прямотой заявила: «Я пришла не за этим. Я пришла сказать о том, что я Вас люблю и хочу быть с Вами. Я согласна на всё. Давайте встретимся где-нибудь одни, без никого».
Вильям растерялся. Что делать? Сказать ей о преподавательской этике? Но тут о ней не имели ни малейшего понятия. Сказать, что он почти что вдвое старше её? Но ей в этот момент его возраст был безразличен. Сказать, что не разделяет её чувств – нажить смертельного врага и очень опасного. «Вы хорошая и красивая девушка. Если бы я был один – я был бы счастлив от внимания такой девушки, как Вы. Но у меня есть любимая жена и я должен быть верен ей. Нас скрепил союзом сам Бог Белых Людей и Он разгневается на меня, если я нарушу его завет. Пожалуйста, не сердитесь на меня». Он попал в самую точку. Верность и послушание богам, у индейцев ценится высоко. «А Вы не сердитесь на меня». «Что Вы, что Вы! Я очень даже Вас понимаю, но поймите и меня». Она молча встала и вышла. Она продолжала участвовать в его кружке и больше к этому никогда не возвращалась, но он видел глубокую грусть, затаённую в её глазах. Вильям рассказал об этом эпизоде Вильме и спросил: «А если я бы воспользовался ситуацией, и ты узнала? Что бы ты сделала?» «Я не Линда и ни Хельга. Уж убивать тебя я бы не стала!» И она вдруг расплакалась. «Я тебе всё на свете готова простить! Лишь бы ты только у меня был. Ты же не бросишь меня из-за другой? Ну позабавишься с ней, а со мной всё равно останешься». Он прижал её мокрое лицо к своей груди. «Да успокойся же ты! Мне тебя одной хватает и кого ещё мне надо!? Я тебе не могу изменить, даже если бы и захотел. Мы с тобой такой крепкой верёвкой связаны, что её никто ни перерезать, ни разорвать не сможет». Она заплакала ещё сильней, но уже от радости. Они очень любили проводить время на реке, хотя, по множеству причин, получалось это не часто, если раз в два месяца – и то хорошо. Вместе с оружием, купили и удочки и ловили рыбу, которую готовили на небольшой газовой плите тут же на палубе. Когда появились дети, брали с собой и их с младенчества. Им это нравилось, и они даже не представляли себе жизни вне лодки и реки. По реке ходила всяческая посуда, от коммерческих пассажирских и грузовых судов до частных лодок и яхт. Можно было увидеть огромные многопалубные теплоходы начала двадцатого века и современные с обтекаемыми линиями «речных трамваи», катера, лодки и яхты во всём разнообразии их типов. Только по воде можно было добраться до городков и индейских деревень на берегах реки. Тут устроены были пристани для этих судов. Но чаще всего река была пустынна, и лодка скользила по глади жёлто-коричневой вод посреди стен зелёного коридора джунглей. Они ходили вверх до устья Амазонки, где сливались реки Мараньон и Укаяли, по которым тоже можно было ходить, пока не надоест. Там стоял портовый город Наута, куда вела также единственная шоссейная дорога из их города. Но добираться туда по реке было и короче, и интересней. Но чаще всего – вниз по течению в Бразилию пока не израсходуют две пятых горючего в баках.
Однажды, группа студентов пригласила его посетить ихнюю деревню. Показали на карте и подробно объяснили, как добраться. Там была пристань, так что мимо не просадишь. Туда, конечно, ходил теплоход, но Вильям предпочёл свой транспорт. Проконсультировался насчёт, что туда привезти. Сказали, лучше всего пиво. А крепкое везти не следует. Это против закона, но законы здесь резиновые. Просто, опьянев, индейцы становятся непредсказуемыми и могут учудить что-нибудь. В крайнем случае, улягутся спать и ничего от них не увидишь. Один из его клиентов владел пивзаводом, и он, по оптовой цене, снабдил их этим добром в количествах неимоверных. Нагруженный пивом, их катер шёл тяжело. Тут был указатель скорости (как он работал представить трудно, но работал) и счётчик пройдённого расстояния. Поэтому, они без труда узрели пристань на левом берегу и повернули к ней. За пристанью был заливчик – устье одного из бесчисленных притоков реки, по сторонам которого располагалась деревушка. Она была плавучей. То есть, хижины поставлены на платформах, свободно ходящих вверх и вниз по столбам, вкопанным в дно. Это было не чудачество, а необходимость: уровень воды резко колебался от самого высокого в разгар сезона дождей до самого низкого, чуть ли не до дна, в разгар засушливого сезона. Сооруди они хижины на низком здесь берегу – и их бы затопило высокой водой. А так, при любых раскладах, вода всегда под полом, а не сверху. Их ждали на пристани и показали куда надо идти. Осторожно пробираясь по заливу между хижин и лодок, они дошли до просторной платформы, у которой им показали надо причалить катер. Вильям попросил ребят помочь, и они стали сгружать бочонки и ящики с пивом. На платформе начал собираться народ. Одеты были самым разнообразным образом. В штанах и рубашках вполне современного образца, рубашки, типа, из какого-то местного материала, доходящих до бедра (что под рубашкой видно не было), а часть – только лишь в набедренных повязках, причём, у femme груди были открыты и это их не смущало. У каждого был транзисторный приёмник или магнитофон. Позже, пришли вождь и старейшины деревни. Эти были одеты безукоризненно и чисто выбриты. Вождь приветствовал их, поблагодарил Вильяма за то, что он научил ребят из их племени английскому. И добавил на очень даже неплохом английском: «Я окончил в Лиме университет по классу языков. Мне предлагали остаться на кафедре, но для меня моё племя превыше всего на свете». Пиво было быстро и справедливо разделено на всех. Пустые бочки погружены обратно в лодку. А Вильяма с Вильмой повели показывать деревню, жизнь и быт индейцев. Туристы, видимо, бывали тут часто и процедура - отработана. Проводником у них был среднего роста мужчина, лет за пятьдесят, тоже по европейскому одетый. Возле каждой хижины стояло по две лодки. Одна, маленькая лёгкая, была, должно быть, внутренним, для передвижения по деревне, транспортом. Вторая, крепкая и очень длинная с подвесным за кормой мотором – для дальних путешествий. Им доводилось видеть такие лодки в городе. Их провожатый объяснил: узкая для того, чтобы ходить по многочисленным ручьям и затокам, а длинная, чтобы можно было побольше загрузить в неё.
Провожатый оказался местным лекарем. Поэтому он предложил сначала заглянуть в его больницу проведать пациентов. Возражений не было. По всей деревне проходили плавучие же тротуары, и они пошли по одному из них. Больница размещалась в такой же хижине, как и все остальные. Там на циновках лежали шесть человек – четыре мужчины и две женщины. Из них, двое лежали безучастно, жалобно глядя перед собой. Остальные шевелились. Лекарь их всех по очереди расспросил, а одной женщине среднего возраста дал выпить какой-то резко пахнущей тёмной жидкости. Они вышли. «У этой женщины рак желудка. Она приезжает сюда каждые полгода. В конце концов, рак её конечно, убьёт, но я продлю ей жизнь ещё на десять лет. А у тех двоих – рак поджелудочной. Я ничем не могу им помочь, разве что снять боль. А у остальных неопасные болячки, с которыми я легко справлюсь». Вильям вдруг вспомнил: ему о нём рассказывали ребята и даже целая передача была о нём по телевизору. Он знал свойства нескольких тысяч трав. А сын его, не хотел не только учиться лекарству, но и учиться вообще. Не поехал с ребятами в университет, а предпочёл жить на пособие от государства. Тогда он собрал учёных и начал показывать им травы, объясняя их лечебные свойства. Вильям сказал ему об этом и спросил, почему он, такой занятый и знаменитый человек согласился быть для них проводником. Лекарь помолчал немного. «Потому что я вижу вы очень интеллигентные и непростые люди. Ты знаешь куда как больше, чем хочешь показать, а тебе, голубка, в жизни много горя пришлось перетерпеть. И очень нелёгкая судьба вас сюда привела. Ну ничего, всё будет хорошо и в конце жизни вы возвратитесь в свою страну, откуда пришли и будете жить спокойно и счастливо». «Скажите, а что лучше, лекарства или травы?» «И то, и другое. Ведь те таблетки делаются из тех же трав. В каждом случае – своё решение». Вильма вдруг спросила у него: «А Вы от бесплодия лечите?» «Лечу. Только тебе, голубка, я помочь не смогу. Тебе надо к врачу». «А Вы кто?» «Я тоже врач, но я лечу травами. Если травы помочь не могут, то я своих пациентов в город к врачам посылаю. И тебя вот тоже». У них мороз по коже прошёл от такой проницательности этого человека. Но экскурсия продолжалась.
Каждая платформа с хижиной, соединялась с плавучим тротуаром и берегом мостками с шарнирами, позволяющими им двигаться вместе с уровнем воды. По такому мостку прошли к одной из хижин. Лекарь поприветствовал хозяев, а те увидев гостей, тут же пригласили к себе. Внутри хижина представляла собой единое помещение, без всяких выгородок. Тут же очаг и тут же спали, и тут же ели. Тут же были ихние скудные пожитки, включая по ружью на каждого взрослого. Что касается других надобностей, то провизий для этого видно не было. Не было и дымохода. Вильям быстро понял почему: во время ливней, помещение это залило б, и пламя очага затушило. Посуда представлена причудливой смесью традиционных сосудов из чего-то, вроде тыквы, чугунных кастрюль и сковород, алюминиевых бидонов всех размеров, кружек из этого же материала и из фаянса. Им предложили по лепёшке из чего-то и по кружке пива, ими же привезённого. Еда не была безвкусной или противной. Они съели и выпили то, что им дали и тепло простились с гостеприимными хозяевами. Когда вышли, провожатый объяснил: «Нас много лет истребляли, загоняли в безжизненные пустоши, лишали всяких прав. Теперь они почувствовали за собой вину и стараются её искупить. Индейцам выдают, правда небольшое, но всё же денежное пособие, ружья, которые они сами купить не смогли б, моторы, талоны на продовольствие, бензин и патроны. Тут по реке ходят баржи-магазины со всем необходимым, и эти талоны принимают, как деньги. Всё это очень хорошо, но раньше мы владели всей этой страной… Ладно, грех жаловаться, у нас до сих пор река и эти необъятные джунгли. Джунгли, в основном дают нам пищу: мясо, рыбу, съедобные растения, а мне ещё – лечебные травы. Но таких вещей, как рис, мука, молоко, в джунглях нет. Это приходится покупать. Кто этого хочет и не ленится, те могут заработать, делая сувениры, ловя попугаев и экзотических животных – я вам покажу. Они сошли на берег и углубились в чащу. Широкая тропа вела к большой поляне, и там в клетках находились разнообразные попугаи и странные совсем обезьянки, у которых верх головы напоминал голую задницу человека. Девочки кормили попугаев изо рта. «Птенцы попугаев уже в три месяца достигают «взрослых» размеров и могут летать, но по-настоящему взрослыми они становятся лишь через три года. Их, и этих обезьянок, очень охотно покупают на баржах». «А вы не боитесь поймать их слишком много – и тогда этих животных не станет?» «Нет, не боимся. Мы, индейцы, живём в полной гармонии с природой, и никогда не возьмём у неё больше, чем она может дать. Так что, мы заботимся, чтобы те животные и птицы, какие очень важны для нашей жизни, плодились и размножались в достаточных количествах. И для них, и для нас. Ведь нам тут жить, детям нашим и детям наших детей тут жить!» Поляна была полна детишек от двух-трёх лет до двенадцати: после двенадцати дети считаются взрослыми и играться им уже не приличествует. Игрались каждый по-своему. Видно непроданные, всякие попугаи и задоголовые обезьянки бегали за ними, словно собачки. Они тепло поблагодарили своего провожатого и предложили ему лодочную аптечку. Это предложение было принято им с благодарностью. Он сказал, что пользуется лекарствами в необходимых случаях и иногда, на своей лодке, ходит за ними в город. Вечером собрались на платформе у большого костра. Тех, из столь показываемых по телевизору песен и плясок индейцев попросту не было. Просто так, сидели, вели солидный разговор, общались, делились новостями. Было как-то спокойно быть с этими людьми, легко и беззаботно и можно на время забыть свою «нелёгкую судьбу».
Ночевали они в своей лодке, как всегда. Говорили, на реке балуются пираты и, вообще, когда ты один в бескрайних просторах, рассчитывать можно только на себя. И Вильям принял меры для обеспечения безопасности. У них всегда на себе были пистолеты, а под рукой ружья и лодка была оборудована сигнализацией. Кроме того, металлические поручни, которые бы схватил незваный гость, чтобы залезть в лодку, подключались на ночь к ста тысячам вольт от катушки Румкорфа. Тут, в индейской деревне, эти меры были излишни, и они крепко проспали в каюте, спокойно и беззаботно, пока не разбудил шум начинающейся здесь с рассвета жизни. В катере были небольшие туалет и душ, так что, с этим, проблем не было. Когда они, наскоро перекусив выбрались на платформу, их спросили, не желают ли они поучаствовать в охоте. Да, они не против. «У вас есть с собой ружья?» «Да, есть». «Мы хотим посмотреть, как вы умеете стрелять. Не обижайтесь, пожалуйста, но у нас у индейцев, не принято переводить зря живую природу». Вильма с Вильямом принесли из лодки двустволки и патронташи. У Вильяма была двенадцатка, а у Вильмы - двадцатка. Они успели изрядно попрактиковаться с ними. Когда им подбросили в воздух отслужившие своё сосуды из тыквы, они их разбили. Экзамен был сдан на отлично. Но их предупредили ещё раз: «Если летит птица, и вы видите, что не сможете её найти и подобрать – не стреляйте. И можно добыть не больше, чем по десять на брата». Сели в одну из длинных лодок. Пошли вверх по течению речушки, потом стали сворачивать в одну за другой бесчисленные затоки. Вильма поразило, как быстро и уверенно несётся их лодка по узким и, должно быть, не шибко глубоким каналам. Видать, знали индейцы свои водные пути в совершенстве. Вскоре прибыли на место, где джунгли отступали от русла затоки метров на семьдесят. Здесь остановились, лодку запрятали в заросли. Всех участников охоты расставили по кустам. «Сейчас птицы начнут прилетать сюда пить воду. Можете их стрелять. Помните, что мы вам сказали». И действительно, стали прилетать по одной и небольшими стайками какие-то птицы, ярко окрашенные, размером с голубя, может чуть больше. «Помня, что им сказали», Вильям с Вильмой стреляли редко и, к тому времени, когда птицы перестали прилетать, у него было семь, а неё – шесть. Но индейцы дополнили им, каждому до десяти. Вскоре они были в деревне. Птиц забрали и замариновали их своим способом, чтобы они не портились. Вильям с Вильмой тепло попрощались с гостеприимными жителями деревни. Лекарь сказал, что скоро выйдет первый альбом лекарственных растений, разработанный им совместно с учёными. На свою охраняемую стоянку, где их ждали вездеход и трейлер, они прибыли без приключений.
Климат был ужасный. Чуть ли не полгода шли дожди, а в остальное время, кроме разве что пары месяцев, стояла влажная жара. Местность входила в сейсмическую зону и толчки тут были не редкость. Вот почему, многие дома были деревянными. Но дерево очень плохо стоит против влажности. Надо было пропитывать его водостойкими составами и покрывать такими же красками. Перебои в подаче электроэнергии тоже случались регулярно. С этим мирились до тех пор, пока не пришло время капитально ремонтировать дом. Среди клиентов Вильяма был крупный подрядчик, специализирующийся на ремонте богатых домов. Работы ему всегда хватало. Вот ему-то он и изложил свой план, что бы он хотел сделать. По его спецификациям, подрядчик заказал всё необходимое. На свой адрес, Вильям по-прежнему не выписывал даже газет. Не надо, чтобы «снаружи» знали об его существовании. Крышу дома, гаража и бассейна покрыли солнечными батареями. Между гаражом и бассейном возвели будку на массивном бетонном фундаменте, где поставили дизельный генератор в пятнадцать киловатт. В центре двора зарыли бак для горючего, обмазав коррозионно-устойчивым составом и хорошо заземлив его. В полу гаража сделали траншею, в неё на стеллаже установили двадцать батарей по шестьдесят ампер-часов каждая. Там же стоял конвертор, превращающий постоянный ток в переменный. Батареи заряжались от сети и от солнечных батарей. Теперь, если прекращалась подача тока, то электроэнергия сначала подавалась от батарей. При продолжающимся перебоях, включался генератор, обеспечивающий все нужды и заряжавший батареи. Всем руководил примитивный компьютер. Нечего и говорить, крыша была сменяна на более водостойкую, стены нагорячую пропитаны антигнилостным составом и покрыты водоотталкивающей краской. Теперь в доме можно было жить долго, без хлопот забот. Вильям с Вильмой не могли забыть, что сказал им лекарь. И решили вот что. Они подадут на иммиграцию в США под своими новыми именами и со своими подлинными документами лет через десяток. Пока их ходатайство удовлетворят, то ещё лет десять пройдёт. Они поселятся как можно дальше от мест, где происходили страшные события, так изменившие их жизнь. Авось, да небось, доживут без хлопот-забот остаток своей жизни в стране, где родились и выросли. Так обстояли дела в момент соприкосновения путей героев наших обоих повествований ненадолго, на мгновение, чтобы дальше идти кому куда.
Дайяна прошла на ещё одну широкую улицу. Она, видать, не являлась магистраль, и по ней не было такого уж сильного движения. По сторонам улицы располагались магазины, в том числе и промтоварные, и Дайяна купила кое-какое бельё и сувениры, в память о посещение этого странного места. Возможно, на этой улице две «солдатки» поколотили шестерых парней – а где же ещё. Народ кругом был приветливым, в магазинах, даже, кое-как могли и говорить по-английски – она, видать, была здесь не первой американкой. Дайяна хорошо понимал где находится усадьба и решила назад пойти в обход по этой же улице, чтобы посмотреть остатки бывшего «бедного района». Широкая улица пресекалась с улицей поуже и тут же обрывалась в широкий луг, позади которого виднелись джунгли. Пошла по поперечной улице к усадьбе, видневшейся вдали. От улицы отходили многочисленные тропы и колейные грунтовые дороги к джунглям. По одной такой в свой последний путь бежали юные негодяи. Вскоре, справа от улицы стали попадаться пепелища. У многих не было фундамента. Они стояли на деревянных сваях, вбитых в грунт. Пространство слева было застроено, пусть скромными по американским масштабам, но справными домиками, окружёнными палисадами и все в зелени. Вспомнила, как краешком уха, в одном из магазинов услышала разговор: с тех пор, как был ликвидирован «бедный район», жить стало спокойней и безопасней. Так и сказали – «ликвидирован». Стало быть, значит, у людей по этому поводу и сомнений не было. И ещё ей пришло в голову: если, в самом деле, Ариела и причастна ко всем этим событиям, то как она смогла узнать о Сияющем Пути и о прошлом сержанта Лопеса. Ведь он вряд ли его афишировал. Ну, пацанам могли это всё, что у них нашли, подложить, но Лопесу-то, его преступления подкладывать не надо. До них просто надо было докопаться. Дайяна, конечно же, не была настолько наивной, чтобы не знать, что существует коррупция. Но она даже представить себе не могла, до какой степени, в особенности, в странах Латинской Америки, и в Перу, в частности, эта коррупция может дойти. Поэтому, хотя, казалось бы, всё ясно, её не покидали сомнения. Успокоила себя мыслью: она-то ведь, не приехала сюда расследовать события в далёкой стране. Она приехала по поводу иголок. Ничего, по сути дела, не узнала, но можно сделать два предположения. Первое, что Ариела могла финансировать операцию, ибо она, по-видимому, поставила себе цель жестоко отмстить всем насильникам-убийцам за своего ребёнка. Второе – она имела возможность тут же, в Икитосе, договориться с русскими о поставке трубочки для игл. И, наконец, она обещала завтра показать следы заготовки коры чилибухи. Может и здесь руку приложила.
С такими мыслями она вернулась в усадьбу. Заглянула в столовую. Маарив уже кончился и был Кидуш – ланч после Мусафа. Её место было не занято. Села, ей подали что-то, и она, не вдаваясь в подробности, это съела: всё было для неё «съедобно», хотя оценить здешнюю еду по достоинству, она была не в состоянии. Состав молящихся был сегодня несколько иной, чем вчера: некоторые, должно быть, заступили на вахту. Зато она узнала двух давешних «русских» девушек. Им очень шли их платья и глядя на них, Дайяне поневоле приходила в голову мысль: неужели эти милые создания могут спокойно вспороть кому-то живот. Ей, по наивности своей, казалось: убивают злобные, яростные, с глазами, налитыми ненавистью и кровью. Если бы ей довелось побывать на месте детектива Флоренс Лифшиц, то знала, что большинство убийств совершаются очень даже обыкновенными людьми и вовсе не из злобы, а, если так можно выразиться, «по необходимости». И хотя она тоже убила, но себя считала, скорее, такой же жертвой, как тот, кто был убит. И она, ведь, не знала, что так получится. Речь идёт о тех, кто знает. А эти пили водку, с аппетитом уплетали всё, что им подавали, болтали и смеялись. Все разошлись до Минхи. Горничные убирали со стола. Только Ариела и Дайяна остались сидеть за столом. Некоторое время сидели молча. «Ну как Ваша прогулка?» «Хорошо. Не ожидала в таком отдалённом месте такие современные магазины. Встретила свою соотечественницу». «В красивой, довольно-таки большой усадьбе?» «Да». «Я с ними лично незнакома, но о них знаю. Он преподаёт языки в местном университете. Она раньше тоже там работала. Теперь с детьми сидит. Я бы так хотела быть на её месте, но у меня не получается…». Понятно, что она хотела сказать. На самом деле, Ариела знала куда больше про своих соседей, тем более, тот банк, в котором они держали доллары принадлежал ей. И догадывалась, кто они, и почему оказались в, столь отдалённом от всего, уголке земного шара. Но держала это при себе. После Минхи был обед, после Маарива – ужин, как вчера - для всех евреев в усадьбе. После ужина Ариела сказала Дайяне: «Я бы с удовольствием построила тут синагогу. Но для этого, в городе должны постоянно проживать минимум десять мужчин-евреев. А я знаю только трёх. Один из них Игаль, другой адвокат в городе, а третий – владелец магазина строительных материалов, тоже в городе. Не густо. Да, собственно говоря, евреям здесь делать нечего».
Рано утром Лолис разбудила Дайяну. «Оденьте брюки. Там комары и всякие мошки. Ну, те, которые кусаются. И рукава подлиннее по этой же причине. Вам, правда, дадут репеллент, но лучше, как лучше». В столовой собрались все: сама хозяйка дома в каком-то комбинезоне, Игаль с женой и детьми, две горничные и четыре солдатки, вооружённые до зубов. Стояли на полу какие-то ящики и чемоданы. «Завтракать ещё рано, но если Вы голодны, то берите всё в холодильнике, что понравится». Дайяна отрицательно покачала головой. «Тогда двинулись». Игаль, горничные и солдатки подхватили каждый по своему сундучку или ящику, и все пошли к запасному выходу. Там уже стоял небольшой автобус. Всю поклажу разместили в багажном отсеке, Ариела села за руль, Дайяна рядом, остальные кто где, и поехали. Ехали они недолго. Машина остановилась у ворот в высокой сплошной ограде. Ворота отошли в сторону. Внутри был участок земли с постройками и парковочными площадками. От трёх больших зданий шли рельсы уходящие в воду реки, омывающей участок. От неё участок тоже был ограждён, уже решётчатым забором с воротами поперёк рельсов. Здесь тоже дежурил охранник. Его джип был запаркован внутри. Открылись ворота одного из зданий и оттуда выползла тележка, а на ней порядочных размеров моторная яхта. К ней подкатили трап, и вся наша группа, со своим багажом поднялась на борт. Тележка с яхтой по рельсам поползла к воде. Ворота открылись, и тележка ушла под воду, а яхта всплыла. Ариела прошла в рубку, бросив: «Устраивайтесь кто как хочет». В яхте была просторная каюта, к которой примыкали небольшие кухонька, санузел с душем и буфет. Каюта отделялась от палубы тамбуром, Дайяна вскоре поняла почему. Вход в рубку был из каюты. Всю поклажу разместили в стенных шкафах и хранилищах под палубой. Один за другим запущены были две машины где-то внизу, и сразу же заработал кондиционер. Яхта медленно выходила из залива, на берегу которого располагался участок и другие участки, такие же. Выход из залива был узок и перегорожен шлагбаумом. Тут тоже дежурил охранник, но безоружный из местных, видимо нанятый сообща владельцами участков. Шлагбаум пошёл вверх, и они вышли на простор реки. Тут было полно всякой посуды, от мелких гребных пирог индейцев до причудливых многопалубных пассажирских судов. Ариела обходила их ловко и умело. Вскоре они оказались на участке реки, где движение не было не таким интенсивным. И тут Ариела оттянула на себя оба рычага газа. Яхта быстро понеслась по зеркальной желтовато-коричневой поверхности реки. По берегам – сплошная стена джунглей.    
Каждый устраивался, как мог. Солдатки, повесив свои автоматы на крюки для одежды на стенах между окнами, сели за столик и тихо меж собой беседовали. Игаль с семьёй занял ещё столик. Детей заставляли читать какие-то книжки. Горничные, прихватив сундучки с провизией, скрылись в кухне. Дайяна устроилась на диване сзади, чтобы видеть в окна оба берега. Никого на них не было видно и ничего там не происходило. Тем более, яхта проносилась между этими берегами с бешеной скоростью, и рассмотреть на них что-либо толком, было бы нелегко. Но, в какой-то момент, скорость начала падать. Яхта вошла в один из, бесчисленных здесь, притоков и, уткнувшись носом в берег, стала. Ариела объявила: «Завтрак!» Она спустилась вниз и села за свободный столик, сделав жест Дайяне присоединиться к ней. Горничные роздали всем чем-то пропитанные салфетки чтобы протереть руки. Завтрак был, как всегда, обильный и состоял из разнообразных рыбных блюд, сладостей и фруктов. Было полно белого вина, правда, пили его понемногу. Дайяна не утерпела и выпила рюмочку. Когда горничные убирали со стола, Ариела осведомилась, не обидели ли они себя. Те, заверили, что нет. После завтрака и небольшой, как водится, паузы, Ариела опять поднялась в рубку. Был дан задний ход, яхта отошла от берега и медленно пошла по узкому руслу притока. Шли около часа. В месте, где речка разливалась чуть пошире и на одном из берегов джунгли отступали от воды, образуя полянку, Ариела подошла к берегу и причалила судно. Стали собираться. Все спрыснули себя, и натёрли открытые участки кожи репеллентом. На судне остались горничные и одна солдатка для охраны. Вышли спереди на палубу. Спустили трап. Первыми спустились солдатки, потом Игаль со своей семьёй. Ариела проворно сбежала вниз и одна только Дайяна замешкалась на зыбком помосте. «Наташа, будь добра, помоги человеку». Оперлась на твёрдую, как камень, руку и слезла. Они пошли по едва заметной исчезающей тропе вглубь джунглей. «Вот!» Это была небольшая полянка, а точнее-вернее прогалина в море зелени. Тут росла эта самая чилибуха. На стволах видны были пояски снятой коры. Они начали уже заживать, закрываться свежей корой. «Индейцы так не делают, а срубают всё дерево, доставляют в свой стан и там с ним работают». Дайяна вынула из сумочки фотоаппарат, тоже выданный ей в редакции, и сделала снимки. «Откуда они могли узнать про это место? Откуда Ариела знает?» «Должно быть подкупили индейцев. Кстати, вот это место не единственное, где растёт чилибуха. И есть и другие растения, содержащие кураре. А я узнала из газет». Опять она прочла её мысли, но Дайяну это перестало уже пугать. Джунгли поражали её своей яркой зеленью, которая брала верх над всем остальным и обилием жизни в них. Сверху гомозились, перелетали, ели что-то, пели и громко орали птицы. Ниже, всякие твари прыгали от дерева к дереву и тоже что-то или кого-то хватали. По нижнему ярусу лесной чащи, в многие и многие слои которого, были покрыты густо опавшими листьями и всем остальным, падающим сверху, там тоже, какие-то твари ползали, бегали и прыгали. Но они не трогали наших путников и те не трогали их. Эта гармония с природой действовала успокоительно.
Вернувшись к судну, на борт не пошли. Вместо этого солдатки сбегали наверх и принесли какие-то щиты, чемоданы и сундучки. Та, что оставалась на судне, вышла вместе с ними. Щиты, вбили в землю. К ним прикреплялись, липкой лентой и скобками, листки бумаги с чёрными и белыми кругами на них. Раскрыли складные столики и на них водрузили все эти чемоданчики и сундучки. Их тоже открыли и там оказалось оружие и патроны. Всем раздали наушники и очки с слегка затемнёнными стёклами и боковинами. Когда всё было сделано, все отошли чуть назад, а первой вышла на линию столиков Ариела. Внезапно, совсем из ниоткуда, в руке её появился огромный пистолет. Один за другим раздались восемь выстрелов. Вторым был Игаль. Он также достал свой пистолет неизвестно откуда. Этот был не таким, как у Ариелы, и выстрелов из него было больше. Настала очередь солдаток. Но они не стреляли из того оружия, что было на них, а брали пистолеты и карабины со столов. Следующей была жена Игаля. У неё тоже оказался свой пистолет поменьше. Подошли дети – мальчик лет двенадцати и девочка, девять, не больше. Их развели в стороны друг от друга и они начали стрелять. Это было необычно. Особенно, Дайяну поразил огромный, как ей показалось, револьвер в руках девятилетнего ребёнка. «Не хотите ли пострелять?» В углах ариеленных глаз та же усмешка. «Я, я, не знаю. Это громко, бьёт по рукам и, вообще, я никогда этого не делала». «Я знаю. А Вы попробуйте». Он достала из чемоданчика какой-то пистолет с длинным стволом, вынула из него обойму и стала набивать её тоненькими совсем патрончиками. Объяснила, как целиться и как нажимать на спуск. Показала ей на чистую мишень: «Давайте». К вящему дайяниному удивлению, пистолет не «бил по рукам» и звук был совсем негромким. Она стреляла до тех пор, пока затворчик не остановился в крайне заднем своём положении. Ариела подала ей бинокль. В нём Дайяна увидела дырочки, разбросанные по чёрному кругу. «Неплохо для начала!» Ариела показала, как извлекать магазин и наполнить его патронами и Дайяна выпустила в мишень ещё несколько магазинов. Потом ей подали тот самый револьвер, из которого стреляла девятилетняя дочка Игаля. Отказаться было, ну просто, неловко. Ей показали, как зарядить его. И опять, никаких ударов по рукам, а выстрел вовсе не был таким уж громким. И тут, Дайяна вынуждена была признаться самой себе, что ей это даже и нравится. Закралась в голову крамольная мысль: те несчастные, какие у них, в Нью-Йорке всё же умудряются иметь оружие, может, вовсе не помешанные, изуверы и антисемиты, как это, в их кругах, принято считать, а просто нормальные люди, которым нравится стрелять. Кто-нибудь играет в гольф или теннис, а эти стреляют. Вот и всё!
Стреляли долго. Дайяне ещё дали «большой» пистолет, как у Ариелы, карабин и, в конце концов, автомат. «У вас, в Америке, запрещено. Вам – раз в жизни такая возможность». И что? Она стреляла – и ничего. Потом, все кинулись собирать стрелянные гильзы и прочий мусор на земле в пластиковые мешки. «Нельзя загрязнять наши джунгли». Всё было упаковано и честная наша компания вернулась на судно, где их ждал ланч. Дайяна смотрела на сидящих за столом. Такие же, как и она. евреи по крови. И совсем иные, по взглядам, психологии и образу жизни. Спокойные, уверенные в себе. Не самоуверенные, как все эти, из её круга, а просто считающие себя правыми, не осуждая взгляды других. Чем-то сродни Саше… Стоп! А не был ли он здесь? Нет, это исключается. У него нет даже Green Card. К тому же, он недавно нашёл работу и терять её не захочет. Нет, нет, это не он…  Домой вернулись к обеду. Назавтра ей надо было уезжать. Солдатки обедали в своей столовой, Игаль с семьёй дома, и Ариела с Дайяной оказались одни за столом. «Слушай, дорогая. Мы, может, не успеем поговорить. Поэтому, хочу сказать тебе вот что: я разрешаю тебе писать обо мне всё, что ты хочешь написать, всё, что ты думаешь и во что ты сама веришь. Мне это не повредит, а поможет ли тебе – этого право, не знаю. Как ты, может успела заметить, я не пытаюсь обратить тебя в свою веру. Твои взгляды, твоя философия и твоя психология – это твоё дело. Всё, что мне бы хотелось, чтобы ты хотябы задумалась над тем, а абсолютно ли правильны они; а может во взглядах и мировоззрении других тоже смысл есть, и, может они, даже правы, если не во всём, то хоть в чём-то. Если ты хочешь быть настоящей, не успешной или модной, а настоящей журналисткой, ты не только должна в совершенстве знать, о чём пишешь, но и, если пишешь о людях, то и понимать их. Что они чувствуют, что стоит за их словами и поступками. Касательно же операции с иголками, я думаю никто никогда не узнает, кто её осуществил и как. Признаваться никто не станет: кому же охота садиться в тюрьму. Разве кто перед смертью мемуары напишет. Но опять-таки, скорее всего, каждый участник операции знал только свою часть, и лишь немногие знают всю картину. И им тоже хвастаться не резон. А поэтому ты смело можешь высказывать свои догадки. Это не никому не может повредить, и не поможет никому. Скажу только вот что: если сволочи не давать отпор, она обнаглеет и сделает жизнь таких, как ты, невыносимой. Там, у вас, в Нью-Йорке, власти ваши не только ничего не хотят сделать для защиты простых обывателей от преступников, но и не дают им возможности защитить себя. Вот люди и вынуждены прибегать к крайним средствам, как эти иголки».
Лолис помогла Дайяне уложить чемодан. Она принесла металлическую коробочку для её плёнки, чтобы ту не засветили в аэропортах. Утром, за завтраком, Дайяна тепло поблагодарила Ариелу за гостеприимство. В глазах Ариелы была все та же усмешка. «Я не думаю, что мы когда -либо в этой жизни увидимся. Прощай, и желаю тебе всего наилучшего!» Тот же механик отвёз в аэропорт, а в Лиме её встречал Карлос. Это был солидный мужчина около шестидесяти, тоже, с типичной классической латинской внешностью. Сначала поехали в редакцию. Тут, Дайяна ему коротко рассказала о результатах своей поездки в Икитос. Спросила о русских туристах. «О, да их сейчас стало, если не много, то, во всяком случае, порядочно. Но сюда приезжают не только туристы. Инженеры, учёные и предприниматели тоже». Так! Значит, если Ариела и вовлечена в это дело, то ей, возможно, было с кем поговорить и договориться. Карлос также считал, именно Ариела стояла за этими всеми бурными событиями в Икитосе, и это она, если не организовала сама, то профинансировала операцию с иголками. «А почему у нас, в США, а не у вас, в Перу? У вас что, изнасилований не бывает?» «Бывает и часто. Причём, или совсем безнаказанно, или же наказание смехотворно. Да, у нас тоже есть преступность. Я не считаю трущобы. По мне, то чем больше они друг друга зарежут, то тем легче нам, всем остальным, будет дышать. В остальных местах преступность спорадическая беспорядочная и, чаще всего сводится к грабежам, мелим кражам и обману. И предсказать в каком месте это произойдёт просто невозможно. У вас же, в США, совсем другое дело. У вас вся преступность совершается, в основном, чёрными. Да, среди нашего брата, латинов, тоже процветает преступность, но они, чаще, всего направлена друг на друга. А посторонних они трогают редко. Тоже самое, с азиатами. А так как эти группы, обычно, сосредоточиваются в определённых местах, то всегда можно сказать, где и какое преступление произойдёт. Я так думаю». Карлос показал ей редакцию, познакомил с сотрудником. Поехали осматривать Лиму – большой шумный и беспорядочный город, где улицы с современными, во много этажей зданиями, соседствовали с узкими улочками, застроенными лачугами. Движение по ним было хаотичным и с частым выездом на встречную полосу. Заехали в ресторанчик, где Карлоса знали, а он знал всех, и пообедали. Конечно, до ариеловой еды далеко, но есть можно было. Потом Карлос отвёз её в аэропорт. Здесь они попрощались.
Вернувшись домой, Дайяна, в первую очередь, отчиталась Симону о результатах поездки. Тут тоже были новости. Трубка для иголок, таки-да, была изготовлена в Златоусте. Там охотно согласились помочь следствию, но им нужно было знать номер партии, наносимый, обычно на катушку. А где его взять? Оставалось предположить: катушку с трубкой – одну большую или две поменьше – купили, дав взятку и оформив подлинные документы, на одной из оптовых баз, а на какой – пойди найди! Правда, на заводе знали, куда отправлялась продукция. Объездили и эти места. Продавали ли иностранцам? Нет, только «своим». Проверили покупателей. В одном месте, организация, купившая две катушки, оказалась фиктивной. И тут концы потерялись. Эти, скорей всего, упаковали их в контейнер и, по полученным за взятку документам, оформив как «проволоку», доставили в США через многие страны. Даже заглянув в контейнер, проверщик увидел бы проволоку, ибо отличить тонкую трубку от проволоки снаружи никак не можно. Но, вряд ли, туда кто-либо заглядывал. Тут же, в порту, контейнер поставили краном на платформу грузовика – и он исчез. Расследование изготовления деталей шприцов из пластмассы, тоже, не привело ни к какому успеху. Пластики бывают двух типов: термоактивные и термореактивные. Детали из первого вида получают путём отливки под давлением. На это требуется машина и, в виде гранул, сырьё, которые, может быть, возможно как-то проследить. Второй тип получают в пресс-формах с подогревом, из порошков, с использованием любой пресса, который способен обеспечить нужное давление. Корпуса, поршни и крышки шприцов были изготовлены именно из пластмассы последнего типа. Прессов, всяких и разных, в стране неисчислимое количество. Такой пресс очень легко сделать, сварив станину и купив гидроцилиндр с насосной станцией. И этих превеликое множество. Сырьё можно также приобретать в разных местах, не вызывая ни у кого подозрения, в небольших количествах. Для отыскания концов, надо, чтобы половина всего населения страны служила бы в ФБР. Это последнее обратилось к населению с просьбой: если кто-то заметил какую-либо подозрительную активность – постоянный подвоз и вывоз чего-то, и какую-то деятельность, там, где её раньше не наблюдалось – сообщить им. Пока сообщений не поступало и расследование не продвигалось. Завезти сырьё для кураре или уже готовый яд, не представляло никаких трудностей тоже. И, наконец, рассылка была осуществлена точно таким путём, как это предположил Симон. Такие были дела с розыском тех, кто изготовил и разослал одиноким женщинам смертоносные шприцы.
Дайяна села писать статью. Саша помогал. Он опять проконсультировал её, как, «по его мнению», могли быть изготовлены эти шприцы и сделал ей на компьютере подробный чертёж-иллюстрацию. Иллюстрацией служила также фотография дерева чилибухи с поясками снятой коры. Сфотографировала она и газетный киоск, у которого вся наша история началась. Снимок этот был помещён в заголовок. Работа начиналась с присылки иглы и того, что произошло в тот памятный день у газетного киоска. Без излишних подробностей и эмоций, разумеется. Далее, у неё шёл обзор печати, со строгой ссылкой на источники, о применении иголок и что им удалось узнать о тех, кто изготовил и разослал их. Теперь, начиналась, собственно говоря, «её» часть. В ней, она начала с повторения слов Ариелы: вряд ли, при жизни нашего поколения, станет когда -либо известно о тех, кто осуществил эту операцию. Поэтому, предупреждает она, изложенное ниже – только её предположения. Кто мог замыслить и осуществить данную операцию? Дайяна назвала их условно «мстителями и ревнителями порядка». И ей даже в голову не могло придти: люди устали от безнаказанного разгула преступности и неспособности, да и нежелания властей что-либо по этому поводу сделать. Она не додумалась заглянуть в историю страны и узнать, что иголки – это не первый случай народного недовольства и «взятия закона в свои руки». Ещё во второй половине ХIХ века люди образовывали отряды «passe» для поимки банд, особо опасных преступников и защиты себя. Немногочисленные тогда, служители порядка, часто, возглавляли такие отряды. В двадцатых-тридцатых годах, во время разгула банд, было движение «vigilante», для борьбы с ними. И, наконец, с десяток лет назад, действовал одно время «эскадрон смерти» в другом конце страны. Теперь, порядком разросшись, племя стражей порядка превратившись в обособленную касту, противопоставляющую себя обществу. Они искренне считают, поимка нарушителей закона и право носить оружие – это их привилегия и прерогатива, и болезненно воспринимают любое посягательство на эти свои функции. Если поиск преступников шёл у них неспеша, в рабочем порядке, то против «эскадрона смерти» были брошены все силы. Но группа  сама прекратила своё существование. Двоих нашли мёртвыми, другие куда-то исчезли. И всего этого Дайяна не знала и знать не хотела. Преемственность этих событий от неё ускользнула.
Подумав, Дайяна решила не только не называть свою гостеприимную хозяйку, но страну её проживания. Туда сразу же кинется эта свора, сделав её жизнь невыносимой, и это будет с её стороны плохой благодарностью за всё то, что Ариела для неё сделала. Поэтому она вывела образ тех, кто, по её мнению, финансировал операцию, как «очень богатых людей, переживших личную трагедию». Вспомнив это «каждый участник операции знал только свою часть, и лишь немногие знают всю картину», у Дайяны мелькнула мысль, что Ариела могла возглавлять всю операцию. Но она её тут же отвергла: у неё не укладывалось в голове, как кто-то из «середины ничего» мог действовать в далёкой стране. Она не была сильна ни в экономике, ни в финансах, а глобализации финансовой системы имела смутное понятие. Что финансисты мира соединены друг с другом не перехватываемой связью. И Ариеле достаточно было попросить равного себе коллегу в США прислать ей абсолютно надёжного человека. С ним она могла встретиться в той или иной третьей стране, скажем в Бразилии, до которой от Икитоса по реке рукой подать. Этот человек, мог бы, конечно, отказаться, но он никому никогда не расскажет о этой встрече. Ведь он жил, занимаясь такими делами, и, растрепись он, его перестали бы нанимать. Скорее всего, он, или согласился, или порекомендовал такого же, как он сам, который взялся бы за это дело. А там - как по маслу. Дайяну не покидало чувство, что Саша тоже принимал участие в этом, хоть как-то. А ведь всё, что ему надо было сделать – это просто написать письмо своему знакомому на заводе, где делали трубку, такого содержания: «Окажи помощь подателю сего письма и ты в накладе не останешься». Была бы Дайяна знакома с советской жизнью и вспомнила школьную математику, то она вычислила, что для всего проекта достаточно было не более сорока мотков трубки, диаметром чуть больше фута, толщиной в дюйм. Их легко можно было украсть с завода по одному-по два, незаметно ни для кого. И доставить в США в жестяных коробках, рентгеном не просвечиваемых. Всем щедро платили, и никто из рядовых исполнителей не знал куда, что и  зачем. Кто-то, по телефонному заказу, начертил штампы и получил деньги, не видя заказчика. А ещё кто-то по этим чертежам их сделал. Причём, многие из участников операции даже понятия не имели о своей причастности к иголкам. А кто догадался, предпочитал помалкивать, ибо, как правильно заметила Ариела «кому же охота садиться в тюрьму». «Чi так воно було», чi нi – того мы никогда не узнаем. Но эта версия представляется наиболее правдоподобной и вероятной. И в самом деле, мотив у Ариелы был, а о размахе её дел мы уже знаем.
Дайянина версия была несколько иной. Мол эти самые «мстители и ревнители порядка» образовали комитет, составили план операции, посчитали стоимость. За финансированием они обратились к указанным людям и получили его. Каждый участник комитете отвечал за какой-то определённую часть операции – добычу трубочки, сырья для шприцов, или для яда. Последний был добыт в верхнем течении Амазонки. Она описала необъятные джунгли и как легко на судах добраться туда в Бразилии и по пустынным притокам – до зарослей чилибухи. Другие отвечали за изготовление и рассылку. Она вклеила фотографию следов взятия коры. Что касается самого процесса изготовления, то тут она привела рассказанные Сашей подробности и чертёж шприца с названием деталей. Метод рассылки она описала со слов Симона. В конце статьи она осудила такой метод борьбы с преступностью: это должны делать силы по поддержанию закона, мира и порядка. На том статья заканчивалась. Её отредактировали и поместили в журнал. Из авторских своих экземпляров, она один отослала Ариеле, а один отнесла Флоренс. Ей-то она рассказал о своей поездке в Икитос и событиях, произошедших там. Глаза полицейши загорелись. «Вот это да! Если бы мы так могли, от этой сволочи и следа не осталось!» С небольшими добавками и с кой-какими изменениями, статью засчитали ей как дипломную работу. Таким образом, Дайяна получила степень «бакалавра искусства» и была принята на постоянную работу в том журнале, в каком она де факто уже работала. Нет, взгляды её, вроде, не изменились. Но, к её чести, нам следовало бы сказать, она искренне верила в эту свою доктрину, и не была тем самым левым циником-демагогом, хорошо знающим правду, и пишущим прямо противоположное ей, как многие левые журналисты. Это вселяет в нас надежду, что она, в конце концов разберётся, что к чему и либо, бросит писать вообще, либо будет писать только чистую правду. Нет, нат, она не продаст себя за жирный кусок пирога. Это уж точно!
Где-то месяц спустя после вышеописанных событий, Дайяна была дома. В переговорном устройстве, вдруг, раздался знакомый голос. «К Вам можно на минутку?» «Да, да, конечно, же Саша, пожалуйста, заходите!» «Да я, собственно говоря, попрощаться пришёл. Нашёл работу в Орегоне и с большим удовольствием покидаю это ваш Нью-Йорк, с его левыми, его ниггерами, с его ужасным климатом, пробками на улицах и всеми остальными прелестями». «Что Вы, Саша! Это замечательный город, и такого другого, равного ему нигде на свете нет!» «Вы знаете что, я спорить не буду. Вы в нём родились и выросли, и он Вам дорог. Я же родился и вырос в совсем другом месте и других условиях. Ещё и такой фактор: что кому-то надо для того, чтобы чувствовать себя свободным. Вам тут свободы хватает, а мне нет! Вот я и еду туда, где никто не будет говорить мне что можно и что нельзя делать. Где можно – я извиняюсь, если задел Ваши чувства – легально иметь пистолет и защитить себя. Да и климат в том штате такой, к какому я уже привык». «Вы один едете?» «Нет, с Наташей. Она из наших». «А как вы туда добираетесь? Летите?» «Да нет, моей машиной. Пожитков у нас немного, всё в неё у нас вместилось. И мы за какие-то два дня доедим. Если хотите, я Вам напишу или позвоню, расскажу, как устроились». «Да, пожалуйста». «Ну тогда прощайте или до свидания. Может, увидимся. Я по делам сюда могу приехать или Вы к нам». Саша ушёл. В окно она видела, как он подошёл к так ей знакомой большой грузной машине. В открытое окно, на пассажирском сиденье, видна была ей женская головка, но подробности скрывались в недрах машины. И хотя она не питала к Саше, да и ни к кому другому никаких чувств, её почему-то покоробило это «из наших». Нет, понять этих людей трудно, если вообще возможно. Это можно сделать только, будучи одним из них, и только так. Саша сел за руль, машина медленно отвалила от тротуара, слилась с потоком других машин и исчезла. А Дайяна продолжала стоять у окна, глядя вниз.

Повесть была задумана и написана в черновике в восьмидесятых годах прошлого века.
Написана окончательно в декабре 2016.