публицистика

          Дубровка – Крюково – Карлсхорст
       В наше время, когда перманентное отмечание тех или иных дат Отечественной войны плавно переплетается со столь же непрерывным процессом переоценки и переосмысления хода и итогов этой великой драмы прошлого, разноречивые и порой полярные оценки не минули и участников битвы. И чем выше стоял человек в иерархии тех лет, тем больше споров вызывают его поступки, достижения, просчеты и сама личность, вплоть до бытовых мелочей. И вполне естественно, что маршал Победы, заместитель верховного главнокомандующего и самый известный полководец Великой отечественной Георгий Константинович Жуков оказался в самом центре ожесточенных и не всегда корректных дискуссий.
       Как это часто бывает у нас, в России, оценки неудержимо скачут от безудержного восхваления до столь же несправедливого отрицания хоть каких-то заслуг маршала в ходе войны. Он, мол, умел лишь давить противника превосходящими силами, заваливая армии вермахта трупами своих солдат и разбитой техникой. Но ведь так, или почти так воевали и все его сослуживцы. Кто-то по  возможности жалел солдат (особенно на второстепенных направлениях, где не так чувствовался нажим Ставки), старался обойтись меньшими жертвами, кого-то к этому вынуждала обстановка или условия ТВД. Жалели опытных летчиков и танкистов, моряки старались беречь подводников, экипажи торпедных и сторожевых катеров. Впрочем, флот торопили редко, а пополняли еще реже, так что адмиралам и капитанам всех рангов постоянно приходилось изворачиваться. Но, по большому счету, в первую очередь все выполняли приказ сверху, и за ценой постоять не могли. При этом добрая половина наших стратегов тех лет не имела и подобия успеха, при тех же, если не больше, потерях, что и среди подчиненных ГК.
       Так же глупо, конечно, возводить маршала в ранг Спасителя отечества, Георгия Победоносца или святого богатыря земли русской. В сорок первом немцы разгромили куда больше советских дивизий, чем ожидалось, и число пленных превысило самые оптимистические расчеты. И к концу года вермахт все равно оказался у разбитого корыта. Так что скорее всего план «Барбаросса» был невыполним в принципе, во всяком случае за разумное время и с приемлемыми затратами сил и средств. К тому же успешная эвакуация лета и осени 41 года, справедливо признанная многими историками лучшей стратегической операцией всей войны с нашей стороны, сделала блицкриг ве-сьма проблематичным. Воздушными ударами с рубежа Архангельск – Астрахань вывести из строя промышленность Урала не смогли бы и 2 – 3 тысячи «летающих крепостей», прикрытые любым количеством истребителей. Ведь от самой восточной точки означенного рубежа до Свердловска по прямой 730 км, до других городов еще больше. А аэродром стратегической авиации на пере-довой не разместишь, да и снабжать такой аэродром за полторы тыщи верст от Бреста очень даже непросто, особенно по российскому бездорожью и в военную разруху.
      Между тем площадь индустриальной зоны Урала даже по минимальной оценке – Челябинская и Оренбургская области полностью, южная половина Свердловской и Пермской и восточная половинка Башкирии – составляет 460 тыс кв км, чуть меньше всей Германии в границах 37 года (470 656 кв км). А уж Кузнецкий бассейн и такие промышленные центры как Новосибирск, Красно-ярск, Норильск и Иркутск даже теоретически недоступны для атаки, как с востока, так и с запада. Конечно, если бы немцы дошли до линии Волги и Северной Двины, война затянулась бы еще года на три, а американцам пришлось снабжать нас куда более активно самыми разными товарами. Но в конце концов антигитлеровская коалиция скорее всего победила бы и при таком раскладе.
        И что же? Получается, что все решали «объективные причины», и наш герой, да и все его кол-леги, ничего судьбоносного сделать не могли? Увы, нет. Ведь кроме объективных условий есть еще и субъективные, и просто случайности и выверты истории. Общеизвестно, что в июне 41-го страна, и особенно армия, были совершенно не готовы к войне. И если целые полки сдавались в плен вместе с командирами и комиссарами, а население кое-где встречало "фашистов" цветами и хлебом-солью, то могло случиться, что и большинство наших граждан склонились бы по меньшей мере к "непротивлению злу". Конечно, по мере продвижения немцев на восток и перехода на военные рельсы положение страны должно было стабилизироваться, но тут, по ходу дела, могли приключиться и всяческие сюрпризы. И по-моему, был один момент, правда не очень долгий, когда именно генерал армии (тогда еще) Жуков буквально спас положение. Причем именно своим личным участием, ибо «объективные обстоятельства» почти не изменились от его присутствия в оное время на данном месте. Речь идет о критической фазе битвы за Ленинград – середине сентября 41-го года.
     Это время вообще стало кульминацией всех бед и несчастий нашей страны. Только что с трудом и огромными потерями остановили противника на центральном направлении – характерно, что частное и неглубокое (до 24 км) вклинение войск РККА у Ельни и немцами воспринималось как серьезная неудача. Еще бы, три дивизии вермахта понесли тяжелые потери и отошли на запад… А примерно в это же время войска Юго-Западного фронта потерпели тяжелейшую катастрофу под Киевом. Историки и военные до сих пор спорят о потерях наших войск в этом котле, но уже то, что  в последующие недели немцы захватили Донбасс и Одессу, блокировали Крым и вышли на под-ступы к Ростову, говорит само за себя. А тут еще в конце августа — начале сентября осложнилось положение  на северо-западе, где войска фон Лееба обошли с востока Лужский рубеж и, захватив Новгород, двигались к Ленинграду. Седьмого сентября город был окончательно окружен с суши, и фактически уже началась знаменитая блокада. Командованию фронта, Ставке и ГКО приходилось судорожно искать выход из тяжелейшего положения.
        Состоявшееся 23 августа разделение Северного фронта на Ленинградский и Карельский было вполне своевременно. Армии фронта растянулись почти на полторы тысячи верст, воевали в совершенно различных условиях и с разным противником. Разумным было и назначение на Карельский фронт В.А. Фролова, ведь Валериан Александрович с 39 года возглавлял 14 армию, прикрывавшую важнейшее направление на Мурманск. Он хорошо знал Север и специфику ТВД, наладил тесные рабочие отношения с Северным флотом и вообще оказался на своем месте. Что и подтверждает его бессменное руководство фронтом вплоть до февраля 44 года, наверное, это был рекордный срок за всю Отечественную войну. Конечно, большую часть этого периода войска фронта сидели в глухой обороне, да и финны не проявляли такой активности, как немцы, но все же результат впечатляет.
           А вот Ленинградскому фронту не повезло с руководством. Сперва его возглавил М.М. Попов, способный и энергичный командир. Но немцы продолжали наступать, и скорее всего в тот момент объективно остановить их было почти невозможно. Трудно сказать, как бы Маркиан Михайлович справился с дальнейшими трудностями, теперь гадать бесполезно. А вот назначение 5 сентября на должность комфронта Клима Ворошилова было грубой ошибкой. Маршал давно уже отошел от непосредственной работы в войсках, да и полководцем по существу никогда не был. «Первый красный офицер» был комиссаром, наркомом, политиком, но только не военачальником. К тому же его репутацию, возможно и не совсем заслуженно, подмочила Финская война, да и многие понимали роль первого маршала в разгроме военных кадров. Опять же невольную и неглавную, но подавленным и озлобленным людям объяснить сие было трудно.
        Бегая с револьверов в отчаянные атаки впереди бойцов, Климент Ефремович, наверное, хотел их воодушевить и приободрить. Но на то были другие люди, а командующему фронтом надо было оценить обстановку, решать и думать, как спасти положение. Тем паче, что Ленинградское руко-водство – А.А. Кузнецов, Я.Ф. Капустин, П.С. Попков и др – свое дело знали, да и А.А. Жданов, при всех своих недостатках, был неплохой организатор и неглупый человек. Сидел бывало, часами в своем бункере под Смольным, потягивая крепкие напитки – так никто из посторонних того не видел, и репутация первого секретаря обкома особо не пострадала. Может быть, маршал боялся, что питерцы, среди которых было особенно много жертв репрессий и «бывших», начнут массами сдаваться в плен или перейдут на сторону врага? Но даже если так, то пораженческие настроения можно и нужно было парализовать умелым и твердым руководством, а не безумной и бездумной лихостью, на манер гражданской войны.
     И, как свидетельствовали участники событий, результат оказался прямо противоположным. Что и следовало ожидать. Еще древние римляне знали, что «храбрость приличествует солдату; коман-дующий же приносит пользу своей предусмотрительностью». А вот что писал в своих воспоми-наниях Д.Н. Суханов, помощник Г.М. Маленкова по комиссии ГКО СССР, работавшей в Ленинграде в августе — сентябре 41 года: «В результате выяснения обстановки в Ленинграде, Ворошилов К.Е. был отстранен от командования фронтом и ему было поручено заняться штабом партизанского движения в Москве, а в Ленинград прибыл Жуков Г.К. и приступил к наведению порядка в обороне города, при этом наибольшую помощь и активное взаимодействие Жуков Г.К. встретил … со стороны генерала Кузнецова А.А.» (согласно национальному архиву США, Европейский отдел, 1990-present, #3223, p.9). Правда, и сама эта комиссия мало чем помогла ленинградцам, а ее действия, по словам известного историка Н.А. Ломагина отличала «противоречивость и даже конвульсивность» (Неизвестная блокада, СПБ, 2002, с.18).
       И тогда же, осенью 41-го, в народе родился слух (или легенда), что немцы, мол, отдали приказ по Ворошилову не стрелять, когда он с наганом в руке лично возглавлял атаки. Автор впервые сие услыхал в начале 70-х, еще школьником. И что интересно – легенда жива до сих пор, и постепенно обрастает подробностями и дополнениями, а вот опровержения никто и никогда не слышал. И не читал. А вот свидетельств паники, растерянности, беспомощности и просто неумения и нежелания хоть что-то делать предостаточно. Даже в политдонесениях фронта, согласно вышеупомянутой работе Н. Ломагина, 15 и 18 сентября отмечалось падение морального состояния 42 армии. А 13 — 15 того же месяца в Питере по подозрению в дезертирстве было задержано более 3 500 человек. Даже если половина из них в реальности была шатающимися по городу сотрудниками закрытых или эвакуированных предприятий, пятьсот дезертиров в день — число немалое. В таких условиях оборона Ленинграда могла рухнуть «вне и независимо от воли и желания» генералов вермахта. В конце концов, французская армия годом раньше сдалась на милость победителей в куда более выгодном положении.
       И еще одна иллюстрация на тему «У страха глаза велики», пусть прямо и не связанная с нашим героем. Весной и летом 43-го, уже после прорыва блокады, на южной окраине Ленинграда был создан оборонительный рубеж «Ижора», включавший более ста огневых точек. Не все из них были долговременными, но даже 80 ДОТ-ов на 20 км участок – очень солидно! Особенно, если учесть, что никаких сил для серьезного удара по городу у немцев уже не было. Конечно, пост-ройка данной линии позволила снять с этого участка стрелковую дивизию, но вряд ли это оправдывало столь сложное и дорогое строительство. Тем паче, что доставить в полуосажденный город 10 000 тонн цемента, не промочив его по дороге, было очень непросто. Кстати, знаменитая «Линия Метаксаса», выдержавшая в апреле 41-го пятидневный штурм немцев, имевших, естест-венно, подавляющее превосходство, потребовала при строительстве 66 000 тонн цемента. И это при почти 300 км длине этой линии…
          Заметим, кстати, что немецкое наступление на южные и юго-западные окраины Ленинграда продолжалось и после отсрочки штурма города, вплоть до 27 сентября. Именно с 9-го и до конца месяца части вермахта отрезали Ораниенбаумский пятачок от Питера и заняли район Красное Село – Слуцк – Форносово – Красногвардейск, выйдя к окраинам города. Это наступление, кстати, объясняет повышенное внимание ГК к данному направлению – если вчера немцы взяли Лигово и Урицк, то сегодня дойдут до Автово, а завтра – послезавтра и до Обводного канала. И тут уж никакие удары с внешней стороны кольца не спасут положение. Опять же междуречье Ижоры и Суйды имело важнейшее значение в ходе битвы. От Новолисино и Форносово до линии Погостье – Кириши, где с конца августа окопались войска 54 армии, всего 60 км. Конечно, Синявинская горловина много уже, но там высокая плотность войск вермахта, трудный рельеф и отсутствие свободы маневра делали задачу атакующих более трудной. То есть пока немцы не заняли Слуцк и Красногвардейск, они не могли считать блокадную линию хоть сколько-то прочной. Можно возра-зить, что с вышеописанным воинством наши все равно ничего путного сделать бы не смогли, но вряд ли противник об этом знал или даже догадывался. И вполне логично принимал «меры, соответствующие сложившейся обстановке».
       Что же касается переброски обеих танковых групп фон Лееба на московское направление (оно случилось 17 сентября), то это вполне естественно. К этой дате войска вермахта вышли на ближ-ние подступы к городу, и для маневра подвижными силами не осталось ни клочка земли. Исполь-зовать же в городских боях средние, а то и легкие, танки, ни один нормальный человек не стал бы. Даже советские дилетанты-политики понимали это довольно четко. В частности, перед нача-лом контрнаступления на Курской дуге тов. Сталин лично писал командованию Брянского фронта по поводу танков следующее: «Их  можно погубить, если двинуть прямо на Орел. В уличные бои в таком крупном городе танковую армию втягивать не надо» (цит. по Штеменко С.М., Генеральный штаб в годы войны, М., 1968, с.172).
        Напомним, что Орел в 39 году имел население 110 600 человек, а число жителей Ленинграда уже в 36-м перевалило за 2,7 миллиона. А чем крупнее город, тем меньше в нем процент дере-вянных домов и частной застройки. Да и каменных зданий, включая немалое число огромных толстостенных монстров, в Питере было больше, чем в любом другом городе Союза. Да еще реки, каналы, большие заводы, болотистые низины в пригородах… И мощная артиллерия ПВО, при нужде отлично действующая по бронетехнике. К тому же Ленинград был тогда главным центром военного кораблестроения в СССР, и уже осенью 41-го десятки дальнобойных орудий с недостро-енных кораблей и из арсеналов флота переселились в дзоты, на подвижные и стационарные батареи сухопутных войск и на железнодорожные платформы. Могли стрелять по движущимся целям и многочисленные орудия береговой обороны, и кораблей Балтфлота. Конечно, попасть из тяжелого орудия в маленькую бронированную машину трудно, а вот повредить ее, заставить сойти с курса и отказаться от атаки легче легкого. Ну а потом они станут легкой добычей полевой артиллерии. Любой дурак догадается, что в таких условиях танкам делать нечего.
     Конечно, и Г. Жуков не все делал правильно и быстро, были и серьезные ошибки, и неудачные решения. Но все хорошо не бывает, особенно в столь сложной и нервной обстановке. К тому же ряд ошибок, вроде уже упоминавшейся концентрации сил на приморском направлении, тогда просто невозможно было избежать по вполне объективным причинам. Отметим еще одно нема-ловажное обстоятельство — наш герой окрестностей Ленинграда практически не знал, почти вся его жизнь прошла в центральных областях или на юге и юго-западе страны.  И всю Зимнюю войну он провоевал в степях Монголии, совсем на другой войне с очень своеобразным противником. А в апреле сорокового прямиком из Центральной Азии отправился в Киев, с недолгой остановкой в столице. А через год опять в Москву, уже в качестве начальника Генштаба. Кстати, все серьезные историки считают эту должность совершенно не подходящей для ГК, как по его темпераменту и личным качествам, так и по предыдущей подготовке. Если верить источникам, последний, и по-моему единственный, раз будущий маршал был в Ленинграде в 24 — 25 годах, когда учился в высшей кавалерийской школе, переименованной тогда же в кавалерийские курсы усовершен-ствования командного состава. Так что вряд ли сам Жуков, или кто-то другой, смог бы там и тогда действовать лучше, учитывая, конечно, обстановку — как в стране и на фронте в целом, так и вокруг Северной столицы.
     Можно возразить, что генерал Жуков не сделал ничего особенного в те первые блокадные дни. Ну наладил четкую связь с войсками и подчиненными, разбил город на оборонительные узлы и участки, отработал артиллерийскую оборону, создал минимальные резервы и наметил, как и для чего их выгоднее использовать. Но там и тогда и это было немало! Кроме того, наш герой реши-тельно пресек минирование и подготовку к разрушению самого города и военных объектов, что, конечно, подняло дух защитников и "укрепило их ряды". Наконец, ГК беспощадно подавлял все проявления паники, трусости и пораженческих настроений. Не всегда сии драконовские меры были оправданы, но таков уж был его характер, да и условия и обычаи того времени сему весьма способствовали1. Особенно в экстремальных условиях блокады.
        Но может быть, спросит читатель, падение Ленинграда в те дни не было фатальным? Увы... С военной точки зрения, потеря Балтийского флота и неизбежный затем захват Мурманска и Архан-гельска не только лишал нас кратчайшей связи с союзниками, но и позволял немцам без всякой охраны свободно плавать по Балтике. А только из Швеции ежегодно перевозилось более 4 млн тонн отборной железной руды, не считая других грузов. Напомним, что в 43 году, не доволь-ствуясь огромными минными полями, германцы вынуждены были, опасаясь наших подлодок, перегородить Финский залив двумя рядами сплошной стальной сети. А ведь ее еще надо было охранять и периодически подновлять, постоянно задействуя для этого десятки самолетов и катеров. Кроме того, соединение немцев с финнами позволяло им не только занять Вологду, Котлас и другие важные пункты на северо — западе России, но и ударить на Москву с севера, по дороге заняв столь важные центры, как Рыбинск и Ярославль. Напомним, что в 42 году Москва и окрестности снабжались электричеством почти исключительно с Верхневолжских ГЭС. А удар с севера обеспечивал и успех операции «Тайфун», причем гораздо раньше, чем она завершилась в действительности.
    Причем захват Москвы в конце сентября имел бы куда худшие последствия, чем через полтора — два месяца, и знаменитая паника середины октября могла захлестнуть полстраны. И вообще морально — политические последствия почти одновременного захвата немцами Киева, Ленингра-да и Москвы представить себе трудно. Страна могла просто рухнуть под тяжестью фатальных неудач, а деморализованный народ, махнув на все рукой, разбрелся бы по домам. И даже если бы правительство и остатки армии эвакуировались на Урал, в обстановке всеобщего хаоса они долго не продержались бы. И вряд ли японцы не воспользовались бы подобной ситуацией, тем паче, что разочарованные союзники скорее всего бросили бы Советский Союз на произвол судь-бы. Однако вернемся в суровые дни осени сорок первого.
    Из Питера нашего героя перебросили под Москву, где к середине октября сложилось тревожное положение. Жуков, бесспорно, много сделал в те дни для остановки немецкого наступления. Но ведь по его собственным словам, когда противник вышел к Можайской линии обороны, там почти не было войск. И если в таких условиях немцы две — три недели топтались на месте, значит, и их силы были на исходе, и с налета взять столицу они никак не могли. А если бы дивизии Вермахта, занятые ликвидацией Вяземского и иных котлов, двинулись на передовую, то оные окруженцы, пробиваясь к своим, начисто разорили бы последние дороги, по которым снабжалось немецкое воинство. Да и И.В. Сталин именно после Вязьмы понял, наконец, что ежели за каждый разгром сажать и расстреливать  собственных полководцев, то в конце концов он останется без армии, а то и без «органов», не считая охраны лагерей в далеком тылу. Так что водрузить свастику на башни Кремля тогда вряд ли смогли бы Ганнибал с Искандером, да и Бонапарт с Чингисханом тоже.
      Ноябрьское же наступление вермахта в любом случае было грубой ошибкой, операцией, что заведомо могла принести только вред. Город был эвакуирован, подготовлен к обороне, а главное – растерянность и паника советского руководства уже прошли. Все понимали, что немецкая армия выдыхается, и далеко фашисты не пройдут, даже захватив столицу. Которая, по опыту 1812 года, скорее всего оказалась бы для Третьего Рейха троянским конем. А потери Германии в уличных боях, в миллионном городе, да еще подготовленном к обороне, были бы скорее всего больше, чем в Сталинграде. Конечно, советские войска осенью 41-го воевали хуже, чем год спустя, но и солдаты вермахта были не шибко искушены в городских боях. Да и природа зимнего Подмосковья более способствовала обороне, чем широкие приволжские и донские степи. И каменных зданий в белокаменной и ее пригородах было куда больше, чем в Царицине. Кроме того, немцы в 41 году были куда чувствительнее к потерям, чем в последующее время, а их командование очень болезненно относилось к любым неудачам и срывам.
          Можно возразить, что германцы изначально планировали обойти столицу с флангов, создав огромный «котёл», и замкнув свои клещи где-то в районе Ногинска или Покрова. Но для столь грандиозной операции никаких сил не было уже в октябре, а в конце ноября и подавно. Ведь штаб группы армий «Центр» в те дни с трудом мог найти лишний батальон, дабы захватить, наконец, Кубинку, Дедовск или Крюково, тогда простой рабочий посёлок. И всё равно наступление полностью выдохлось к 3 – 4 декабря, а на многих направлениях и ранее. Так что городских боёв участникам действа было не миновать. Москва была, конечно, важнейшим транспортным узлом, но минская автострада и редкие шоссе к западу от города соединялись между собой «рокадами», и особой пользы от столичного асфальта немцам не предвиделось. К востоку же сносная дорожная сеть была лишь в ближних окрестностях столицы, то есть там, где окопались бы отошедшие части РККА. Так что они от потери города ничего не теряли. Водный транспорт вообще был ориентирован исключительно на восток, на Волгу, и огромные московские порты нужны были германцам как рыбе зонтик. Наши же с началом навигации могли пользоваться Окой, Клязьмой и Волгой, опираясь на многочисленные пристани к востоку от Москвы. Причем среди них были и столь крупные, как Рязань, Коломна, Владимир, Ярославль и Углич, не считая более отдаленных.
      Наконец, важнейший для дальних перевозок железнодорожный узел также по линии Восток – Запад был очень неоднороден. Линии, подходившие к Москве «со стороны немцев» - рижская, белорусская и киевская, были маломощны, и их грузооборот перед войной рос медленно. Соответственно, и реконструкция оных направлений почти не велась – кое-где оставили после первой германской вторые пути, где-то усилили участки, прилегавшие к старой границе, и все. А вот на линии Бологое – Полоцк, например, второй путь после гражданской войны полностью сняли – ведь до 1914-го это была часть стратегической магистрали Варшава – Бологое, а потом… Данная линия, правда, непосредственно на ход Московской битвы особо повлиять не могла, но в общем лишний выход на северо-восток немцам очень бы пригодился.
      Ближайшая и наиболее удобная рокада, соединявшая оные дороги – линия Ржев – Вязьма – Брянск была захвачена еще в октябре, смоленский узел еще раньше. И Московская окружная при этом мало чем могла помочь Вермахту. Особенно если учесть, что ее восстановление, и даже просто расчистка после долгих боев, потребовала бы нескольких месяцев. Мощные магистрали Москва – Донбасс и Москва – Курск – Харьков и так в основном были захвачены немцами, и лишняя сотня верст в Подмосковье погоды не делала, ибо для обеих сторон эти отрезки не представляли ценности. А главное, направление этих линий не совпадало с основными потоками германских грузов. К тому же первая из магистралей проходила в прифронтовой полосе, и ее нормальная эксплуатация была невозможна, а вторая блокировалась Тулой, которую Вермахт отчаялся взять еще в конце октября. Конечно, с падением Москвы и Тула, и Серпухов, и даже Кашира могли попасть к немцам, но в потрепанном виде и со взорванными мостами, из коих три крупных – через Оку (два) и Упу.
     Очень бы пригодилась Рейху Октябрьская магистраль Москва – Ленинград, но почти треть ее с важнейшими узлами Бологое и Окуловка прочно удерживалась Советской армией, как и выходы на Савеловское направление. Сама же линия Кириши — Будогощь — Сонково — Савелово — Москва очевидно, была для немцев недоступна и в сентябре, и уж тем более позже.  И Торжок, важный узел Калининской области и транзитный пункт на шоссе Ленинград — Москва, с октября прочно удерживался нашими. Так что развалины московских вокзалов, сожженные и обильно заминированные – напомним, что в Харькове иные станции очищали от мин полгода – немецкой армии были бы не шибко нужны. А советской?
     Естественно, потеря всякого большого узла есть потеря серьезная. Но во первых, последние два месяца Московские станции работали в основном на оборону города и его жизнеобеспечение, транзитные перевозки были минимальны. С потерей столицы эта «часть вопроса», естественно отпала бы. А с востока к городу подходили четыре линии – ярославская, казанская, горьковская и рязанская; две последних – мощные двухпутные магистрали. Между собой все эти линии были связаны рокадой Александров – Воскресенск, причем станции на ее пересечении с основными направлениями (Орехово и Воскресенск) были весьма мощными. Максимально возможный рубеж, который Вермахт мог достичь за Москвой, шел где-то по линии Загорск – Электросталь – Бронницы – Кашира. То есть вышеописанная рокада не только позволяла гнать транзитные составы окрест белокаменной, но и обслуживала ближайший тыл оборонявшихся войск. А дальше к востоку вышеозначенные магистрали соединялись линиями Ярославль – Новки, Владимир – Тумская и Ковров — Муром, не считая многочисленных узкоколеек. А чуть дальше на юго-восток рязанское направление соединялось с Сызрано – Вяземской магистралью трассой Вернадовка – Кустаревка, очень удобной для рокадных связей.  Последняя линия, правда, была далековато от фронта, но все же не далее, чем со стороны немцев Смоленск от Москвы.
     Конечно, в чистом поле или маленьком поселке легче атаковать с воздуха аэродром, пристань или станцию, чем в огромном городе, где подобный объект и отыскать непросто. Но даже по официальным советским данным, уже в конце ноября превосходство в воздухе было за нами. Не шибко убедительное, но хорошая насыщенность Московской зоны ПВО истребителями и зенитками не оставляла люфтваффе каких-либо шансов на массированное наступление в воздухе. В общем, с «кордонно – эшелонной» точки зрения потеря Москвы была выгоднее Советам, чем немцам. А все другое, как говорится, суета.
     Так что удержание столицы, при всей важности оного момента для последующего контрнас-тупления, все же не идет ни в какое сравнение с обороной Питера в сентябрьские дни. А потом? Весна – лето 42 года победами советского оружия не отмечены, и на том фоне все полководцы наши выглядели серовато. И будущий маршал Жуков, скорее всего, был не лучше других. Хорошо воевали лишь М.Г. Ефремов, прорвавший немецкий фронт под Вязьмой, и И.Е. Петров, герой Севастопольской обороны. Но Ефремов, не поддержанный вовремя основными силами Западного фронта, погиб, прорываясь из окружения, а Севастополь после потери Керченского полуострова остался в глубоком тылу немцев и был обречен. И хотя Петров на подлодке выбрался из осажде-нного города, его военная карьера складывалась впоследствии совсем несладко.
     Потом началась битва за Сталинград, отступление, оборонительные бои в городе и знаменитое окружение 6-ой армии Ф. Паулюса. Г.К. Жуков в воспоминаниях показывает себя, наряду с А.М. Василевским, как главного автора и исполнителя нашего контрнаступления. Ну, если не всего замысла, то хотя бы основных его идей. Однако, эта точка зрения аргументировано и не раз критиковалась историками и участниками событий. В частности, Б. Соколов в биографии маршала убедительно показал, что охватывающее положение советских войск, вкупе со слабостью флангов противника, просто обязывало думать о большой операции на окружение всех, мало-мальски знакомых с обстановкой на фронте. Да и немцы понимали опасность своего положения, и кто-то что-то пытался предпринять. Однако резервы Красной армии начали сосредотачиваться задолго до середины ноября, и в любом случае наши генералы имели преимущество в две – три недели перед противником. Так что в данном случае Георгий Константинович скорее всего был «первым среди равных», но никак не больше.
       Наша главная армейская газета, «Красная Звезда», опубликовала 1 сентября 1992 года схему контрудара под Сталинградом, подписанную еще 30 июля 42-го А.М. Василевским, начальником Генштаба в те дни. А разработал сей план старший офицер оперативного управления Генштаба полковник Потапов. Правда, в дальнейшем эту публикацию постарались забыть, но сам факт весь-ма показателен. Конечно, к концу октября условия кардинально изменились, да и конфигурация фронта стала иной. Неясно также, был ли это самостоятельный труд полковника, или же он оформил указание свыше, или доработал коллективный замысел офицеров управления. Но в любом случае наличие такого документа подтверждает наши выводы.
     На Курской дуге маршал был главным пропагандистом преднамеренной обороны, а в ходе битвы осуществлял общее руководство армиями и фронтами. Довольно успешно, но сие, как ни крути, не ахти какой подвиг. И насчет преднамеренной обороны есть разные точки зрения. Скорее всего, сей подход был наилучшим, ибо прорвать в апреле – июне хорошо укрепленные позиции немцев с приемлемыми потерями и в разумный срок все равно бы не удалось. Да и психоло-гически выгоднее было перед лицом грозного врага закопаться в землю. Но вообще говоря, при той плотности обороны и обилии войск проиграть Курскую битву Советская армия никак не могла, а частные ошибки и успехи уже не были принципиальны. Собственно, последний шанс на победу стран Оси исчез летом 42-го, когда наши научились отступать с приемлемыми потерями, тем са-мым похоронив последние надежды на «Блицкриг», а японцы, потеряв лучшие корабли у Мидуэя, вынуждены были перейти к обороне. После того вопрос разгрома и даже уничтожения Германо – Японского блока определялся лишь временем, потребным на создание необходимых вооружений и подготовку людских и материальных резервов.
     Правда, весной 43-го немецкое командование предприняло героические усилия по дезор-ганизации советского тыла атаками с воздуха, сосредоточив для этого огромные силы. Хорошо обученные экипажи массированными и продуманными до мелочей ударами на две недели прер-вали всякие перевозки по Волге, вывели из строя Горьковский автогигант, нарушили работу дзержинского завода им. Свердлова, который тогда производил более половины взрывчатых веществ в стране. И еще десятки предприятий в Поволжье и средней полосе России были серь-езно повреждены. И что же? В лучшем случае советское военное производство было отброшено на два — три месяца назад, что никак не могло спасти Третий Рейх. Подобное наступление имело бы хоть какой-то смысл осенью 41-го, когда эвакуированные заводы еще не наладили работу на новом месте, а население было склонно паниковать и будировать по любому поводу, но никак не через полтора года.
    Конец 43 и весь 44 год маршал Жуков провоевал в общем не хуже, но и не лучше своих коллег. Были успехи, но случались и досадные ошибки. Трудно однозначно оценить все события тех месяцев, тем паче что наш герой мотался почти по всему фронту от Балтики до Одессы. Тут, наве-рное, много зависело от предвходящих обстоятельств. Затем, в начале 45-го, Первый Белорусский фронт в Висло – Одерской операции разгромил крупные силы врага и в короткое время продви-нулся почти до центра Германии. Но решающую роль, очевидно, тут сыграли ошибки немцев и их неспособность трезво оценить обстановку, а не особые способности маршала. Ведь в означенной операции и соседние фронты действовали, по общему мнению, ничуть не хуже.
        И, наконец, битва за Берлин. Тут, как выяснилось еще в 60-х годах, главный «конкурент» мар-шала, И.С. Конев, действовал не хуже, а скорее всего и получше первого зама верховного. Можно возразить, что в Хрущевское время ГК был в опале и оценки тех лет могут быть пристрастны и нео-бъективны. Но при Л.И. Брежневе, особенно после 74 года, маршал Жуков стал вполне культовой фигурой, в своей локальной, военно — исторической сфере, конечно. И даже его нелюбовь к комиссарам и политорганам (вполне, кстати, естественная и разумная для кадрового военного, скорее всего наш герой просто выражал свои мысли громче и яснее других), упоминалась редко и кратко. Автору в 75 — 85 гг удалось лишь однажды, в учебнике истории КПСС, найти краткую справку, что маршала сняли с поста министра обороны (в 57 году) за свертывание армейских политорганов и пренебрежение к партийной работе. Были, конечно, еще и публикации в прессе, и художественные произведения, где затрагивалась сия тема, но вряд ли можно их считать вполне официальными. И тем не менее оценки Берлинской операции, данные ранее военачальниками — коллегами ГК, не опровергались, хотя, с другой стороны, особо и не афишировались.
    Да и мемуары главных оппонентов маршала — И.С. Конева, К.К. Рокоссовского и А.И. Еременко  после отставки Никиты Сергеича не подвергались дополнительной, «прожуковской», обработке. Так что, скорее всего, их оценки близки к реальности. Конечно, неразбериха с разгранлинией между фронтами и перемена направления ударов Первого Белорусского с февраля по апрель не способствовали успехам, да и противник имел здесь большие, чем против соседних фронтов, силы. Да и Москва постоянно торопила маршала – генсек почему-то считал, что союзники в последние дни или часы войны покажут нам кузькину мать. Видно, мерил их по своему аршину… Но в общем и целом Берлинскую операцию на наш взгляд Георгий Константинович провел на три с плюсом, в лучшем случае на четверку.
       Получается, что по гамбургскому счету, сентябрь 41-го – то единственное и неповторимое, что генерал Жуков сделал для нашей страны. Но разве этого мало?! Ведь без этого, как мы уже говорили, не было бы скорее всего ни России, советской или иной, ни привычного нам города на Неве, ни маршала Победы, да возможно и нас с вами. Хотя бы в качестве граждан некой суверен-ной державы. Кто еще из советских полководцев, пожалуй, за исключением К. К. Рокоссовского, может похвастаться таким результатом? Да и  добрая половина российских военачальников, по крайней мере после Смутного времени, ничем не лучше. А это, согласитесь, кое-что значит…

       1 – Заметим, что командование Балтийского Флота, повторяя приказ комфронта о наказании предателей, опустило все угрозы по адресу их родных, обещав расстреливать лишь самих перебежчиков. Г. К. Жуков никак на это не реагировал.
   
            Две династии
          Всеобщее оживление монархической идеи в Европе нигде пока что не привело к ощутимым результатам. То есть при всем уважении к отдельным принцам и принцессам приходится констатировать, что в общем и целом их успехи невелики. Видно все же сия идея ныне не очень популярна по вполне объективным причинам, и на скорые и весомые успехи ее адептам рассчитывать не приходится.
        Но есть, на наш взгляд, два исключения. Карагеоргиевичи, национальная сербская династия, правили в целом неплохо, хотя и недолго. Были, конечно, и ошибки, и досадные промахи, но вовсе без них не обойтись. Происхождения низкого, но и это понятно, слишком долго Сербия лишена была хоть какой-то государственности, и никакие осколки прошлого при таком раскладе уцелеть не могли. К тому же и престола они лишились как короли Югославии, а коль такой страны уже нет, то и вопрос о сербской короне как бы открылся заново, с «чистого листа». И единственные реальные соперники - Обреновичи - уже давно все в мире ином, не осталось и близких родственников. Не очень красивая история, но за сто лет организаторов действа можно и простить.
       Еще интереснее ситуация в соседней Черногории. Негоши, древняя и вполне национа-льная династия, никогда не имела реальных соперников в стране. В то же время из их рядов вышли знаменитые отцы церкви и талантливые писатели, известные просветители и способные политики. Да и отречение короля Николая в основном было вызвано внешними причинами, вхождением его страны в Королевство сербов, хорватов и словенцев. Ну а теперь, когда ни оного королевства, ни его правоприемников нет и в помине… ситуация даже лучше, чем в Сербии.
       Возникает, правда, вопрос – а каковы будут права и обязанности возрожденного мона-рха? Если предполагается ему обычная ныне судьба – царствовать не управляя, на манер Дании или Норвегии, то стоит ли огород городить? Но как раз в Черногории, на наш взгляд, король может и должен играть более активную роль. Ведь страна сложилась из множества племен и родов, с разными обычаями и нормами, да еще и обитавшими в очень разнообразных условиях, и исторических и природных. Еще в середине 19-го века сенат княжества состоял из вождей главных племен. К тому же и разделение духовной и светс-кой власти произошло в стране довольно поздно, тоже уже в 19 столетии.
       То есть королю самой историей суждено быть как бы верховным арбитром, или трете-йским судьей государства. Или, если хотите, хранителем основных законов страны и их толкователем в спорных или особо сложных случаях. Как сие конкретно провести в жизнь и каким образом узаконить – вопрос сложный и трудный, и «с налету» его не решить. Но думать над этой проблемой надо уже сегодня.
         Взгляд под углом
  Критики знаменитой повести братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу» в первую очередь указывают на некритическое, восторженное любование авторов наукой, пусть и столь захватывающей, как «чародейство и волшебство». Некоторые еще добавля-ют ехидно, что мол все эти знаменитые и именитые маги спокойно терпят рядом с собой невежественнейших бюрократов вроде Камноедова и халтурщиков – приспособленцев типа Выбегаллы. Видно уж очень привлекательна магия во всех ее видах и проявлениях, ежели занятия ею столь всеобъемлющи и самодостаточны, что и по сторонам смотреть некогда (или вовсе неинтересно). Но ведь это не так – сплошь и рядом титаны духа ссоря-тся из-за пустяков, переманивают сотрудников друг у друга, шпионят за похитителями диванов (само расхищение запасника сочтем уж за благо), пишут бездарные стенгазеты, портят дефицитное оборудование и выпрашивают у администрации деньги на теннисный корт. Может это для разнообразия, или же «перемена работы тоже отдых»?
    Но ведь все или почти все темы и разработки, истово штудируемые магистрами и их руководителями, были определены и обрисованы давным – давно, еще учителями и наста-вниками нонешних корифеев. Так что при малейшем прогрессе науки ча и во решение уже рядом и торопиться некуда. И вообще торопиться в делах космического масштаба вредно и неразумно. Только вот создается впечатление, что никакого прогресса нет уже давно, и вряд ли он ожидается в обозримом будущем. Точнее, при малейшем прогрессе все эти проблемы разрешились бы как минимум в девятнадцатом веке, а скорее всего во времена Ньютона – Лейбница, если не ранее. А как это объяснить? Да довольно просто, если внимательно прочесть всего несколько абзацев.
          Это начало третьей главы третьей части, где описывается С. Б. Один, ведущий маг нашей планеты, где-то в середине 16-го века ставший всемогущим. Только эта мощь ока-залась липовой, ибо «граничное условие уравнения Совершенства» не позволяло совер-шить самого невинного волшебства. Пришлось Саваофу Бааловичу бросить магию… А ведь все прочие чародеи, не считая откровенных халтурщиков, были его учениками или учениками его учеников. То есть они либо ломились в открытую дверь, либо занимались заведомо беспереспективными делами. Да собственно, это видно и из поступков героев повести – один принципиально ищет решения неразрешимых (в принципе!) задач, от чего горят даже одушевленные компьютеры, другой желает всю воду Земли превратить в живую – а спрашивается, зачем? Плодить «бессмертных» по рецепту Д. Свифта? Третий оцифровывает счастье, да еще в самом примитивном, линейном, варианте, а четвертый пытается изучать описываемое будущее, хотя если оно существует, то достаточно про-честь искомые тексты, а если нет – так и «там» нет ровно ничего. И даже «интересный результат», теоретически доказанный К. Х. Хунтой ("смерть отнюдь не является непре-менным атрибутом жизни"), довольно банален. Ведь все делящиеся организмы, например амебы, практически бессмертны, не говоря уж про клонирование и пересадку органов. А "теоретически" жизнь может продолжаться сколько угодно, ведь жизнь вообще – это не только, и не столько, существование конкретного живого существа.
        Зная все это, можно представить (с оговорками, конечно, ибо всякое большое и тала-нтливое произведение всегда неоднозначно) НИИЧАВО как едкую карикатуру на реально существовавшее учреждение. А было нечто подобное? Было. Институт марксизма-лени-низма при ЦК КПСС, «центральное партийное научно-исследовательское учреждение», как аттестует его Большая советская энциклопедия (БСЭ, 3-е изд., М, 1972, т. 10, с. 293 – 294). Как видим, организация формально весьма солидная. А чем же она занималась в реальности, согласно той же объемистой статье в БСЭ? «Собирает и хранит документы К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина, материалы об их жизни и деятельности; готовит к изданию их труды и биографии; собирает и хранит документы о выдающихся деятелях партии; собирает и издает документы по истории КПСС; готовит к изданию монографии и сборники по актуальным проблемам марксистско-ленинской теории, по истории КПСС, партстроительству, науч. коммунизму, истории международного коммунистического движения.» Интересно, а сколько несобранных и неизданных бумаг такого рода осталось при Леониде Ильиче? Правда, ИМЛ еще ведет наблюдение за изданием литературы о классиках, включая художественную, курирует старых большевиков при написании их мемуаров (вот вам и Демин с Камноедовым), руководит филиалами (их по стране не менее семнадцати), координирует всю н.-и. работу в области историко-парт. науки (такая же наука, как и чародейство и волшебство) и издает журнал «Вопросы истории КПСС».
           Все примерно сходится – эпигонство, долголетнее копание в мелких проблемах, многократное решение и перерешение старинных задач, издание многочисленных трудов, малоинтересных всем, кроме их авторов. Имеются и более частные совпадения. Оба НИИ имеют обширную библиотеку и собственный музей, тут и там работала уйма знамени-тостей всех времен и народов. Кадры НИИЧАВО мы уже знаем, в ИМЛ же трудились Н. К. Крупская, М. И. Ульянова, Клара Цеткин, Бела Кун, С. И. Гусев, М. Н. Покровский, И. И. Скворцов-Степанов, Ем. Ярославский и мн. др. Человеку со стороны попасть в тот и другой ин-т практически невозможно, неизвестно и число их реальных сотрудников. По крайней мере никаких открытых данных найти не удалось, пишут лишь, что в 1931 году, когда ин-т Маркса – Энгельса – Ленина окончательно сформировался, в нем уже работало 200 сотрудников. Нигде не озвучено и число академиков и член-корреспондентов, лауре-атов гос- и ленинских премий, докторов и кандидатов наук, работавших в ИМЛ, хотя этим в советское время особенно гордились. Иногда даже высчитывали их количество «на душу населения», ежели сей показатель хоть чуть-чуть превышал отраслевую, областную или общесоюзную норму.
         Сходство, конечно, неполное и очень неявное, но в противном случае повесть еще в рукописи постарались бы изничтожить, а авторы оказались бы далеко за Енисеем, скорее даже за Индигиркой. Тем паче, что «пренценденты» уже были. Иные персонажи повести обыгрывают реальных людей, с ИМЛ-ом никак не связанных. Но и сие понятно – авторы брали в образец наиболее знакомым им лиц, к тому же чем-то запомнившихся, просто ярких или оригинальных. А таких среди партийных идеологов найти было трудно, да они и не появлялись на публике. Так что и с этой стороны все путем.
          Парадокс Дюнкерка
      Уже много лет среди историков не стихает дискуссия о ходе и исходе дюнкерского бегства английской армии в 1940 году. Расчет или просчет – вот главная тема споров. Безусловно, определенный просчет с немецкой стороны был, как мог быть и некий расчет – деморализованные и безоружные войска были скорее обузой, чем подмогой при обороне страны, хотя бы в первое время. А затягивать войну немцы тогда не собирались. Заметим еще, что «просчет» был, если можно так сказать, вполне обоснован. Ведь бросать слабобр-онированные немногочисленные танки в атаку на укрепленные позиции, да еще в болоти-стой местности, было рискованно, особенно в начале кампании. Никто ведь, будучи в здравом уме и твердой памяти, не мог предположить, что менее чем через месяц французы сдадутся на милость врагу. Недаром фюрер даже при заключении перемирия опасался всяческих подвохов и предостерегал немецкую делегацию – держите, мол, ухо востро, наверное это подвох, они еще повоюют. И потом очень удивлялся, что никакого подвоха не было. К тому же за три недели, от начала вторжения до захвата Булони, танковые группы Гота и Клейста потеряли не менее трети своих танков. Конечно, в основном это были мелкие повреждения, часто даже неисправности, но чинить их было некогда, да особо и некому. А сколько машин сгорело бы на узких городских улочках?
          Посмотрим, однако, на все дело несколько с иной стороны. Из Дюнкерка удалось вывезти 340 тыс человек, еще сорок тысяч французов сдались, расстреляв все боеприпасы. Цифры, прямо скажем, невеликие – уже в первую германскую, за двадцать лет до того, в действующей армии и вспомогательных частях служило в пять – шесть раз больше англичан. Опять же бельгийская армия, капитулировавшая 28 мая 1940-го, насчитывала почти 550 тыс бойцов – а что такое Бельгия на фоне Британии и Франции? Наконец, по Компьенскому перемирию от 22.06.40 в немецком плену оказалось более 1,5 миллионов французов, если не более (по некоторым данным, даже два миллиона; впрочем, противо-речие сие может быть и мнимое – кого-то немцы сразу отпустили домой, рассчитывая использовать их труд во Франции, а кто-то повторно попал в плен в ноябре 42-го). А ведь были еще убитые и тяжелораненные, пропавшие без вести (пусть и немного, по сравне-нию с пленными), оставленные на службе в охранных войсках неоккупированной зоны, а также личный состав флота, его баз и тыловых ведомств.
     В общем, если будущее Британии зависело от судьбы столь малого и слабого войска, к тому же треть которого составляли бельгийцы и французы, это в любом случае очень плохо, почти безнадежно. И в такой обстановке куда важнее было удержать хоть какой-то клочок южного берега Ла-Манша, а лучше весь участок от Булони до Ньивпорта. Ведь пока англичане удерживают в своих руках хотя бы Дюнкерк, вторжение на острова крайне сложно, скорее невозможно вовсе. И вряд ли британские военные не понимали столь про-стой вещи. Да и политики, включая самого Черчилля, были просто обязаны рассмотреть все возможные, и не очень, варианты обороны пролива, прежде чем отдавать приказ о скорой и беспорядочной эвакуации.
      Обычно на это возражают, что мол, сил для обороны не было, немцы превосходили союзников, да и местность там, видите ли, очень неудобная. Но это все – полнейшая чушь, или преднамеренное вранье. Булонь с востока прикрыта скалистой и обрывистой возвыш-енностью, местами почти непроходимой. В частности, железная дорога, идущая к городу с северо-востока, проходит в выемках меж отвестных скал, 7 – 8  метровой высоты. Причем известняк столь крепок, что контактная сеть над путями крепится прямо к камню, без всяких опор. А ближе к городу и вовсе два туннеля, причем один более километра длиной. А вторая железка, с юга, как и магистральное шоссе, проходят почти по берегу моря, и вы-вести их из строя огнем морских пушек – раз плюнуть. И сам город расположен на хол-мах, местами подходящими почти к берегу моря, с крутыми извилистыми улицами, и обилием солидных каменных построек.
        Но бог с ней, с Булонью. Далее на восток, от Кале до бельгийской границы, и много дальше, вдоль моря тянется полоса маршей, заливаемых водой в большие приливы, а в прочее время – это болото, покрытое вязкой грязью. Недаром знаменитых Дюнкеркских  пиратов никто не пытался осилить со стороны суши, хотя формально это куда легче, чем ловить их быстроходные корабли в море, или штурмовать сильно укрепленную и защи-щенную природой гавань. Конечно, за несколько столетий здесь прорыли немало каналов, большую часть болот осушили, построили насосные станции. Но и сейчас, причем в конце августа, когда за три недели не выпало и 30 мм осадков, при 30 – 35 гр тепла, перед очами автора на дне лощин то тут, то там сочилась вода. А поскольку у англичан была минимум неделя, взорвать плотины, открыть шлюзы и отключить насосы они могли легко и свобо-дно. И тогда от полчищ вермахта британцев отделяло бы трехкилометровое болото с вяз-ким илистым дном, протянувшееся минимум до Ньивпорта в Бельгии. А далее к востоку можно было открыть шлюзы на Изере, как в первую германскую, и между противниками разлилось бы настоящее озеро.
         Правда, к западу от Дюнкерка полоса маршей сужается, но даже на юго-восточной окраине Кале ее ширина не менее километра. Только к западу от города есть участок, где лишь один канал с мелкими ответвлениями, да отдельные ямы и болотины прикрывают окраину (даже скорее пригороды) Кале. Но вся длина сей позиции не более 6 км; то есть зарыв тут в землю те 600 танков, кои бравые островитяне бросили на пляжах Па-де-Кале, можно было создать непреодолимую оборону. И отрыть за неделю пару линий окопов, с пулеметными и орудийными гнездами, вполне возможно. Конечно, подтащив тяжелую и сверхтяжелую артиллерию, несколько сотен минометов, и десятка два саперных баталь-онов, немцы могли бы прорваться, пусть не сразу и на узком фронте. И то лишь при хорошей авиационной поддержке. Но пока держалась основная часть французской армии, пока не было подписано перемирие, и пока части вермахта двигались бы от мест послед-них боев далеко на север, все это было нереально. То есть у англичан было минимум два, а скорее всего три месяца на укрепление плацдарма. Можно было не только опоясать буквально весь берег рядами окопов, дзотов и блиндажей, укрепить каждый дом и сарай, но и построить по два – три ДОТ-а на километр обороны, а то и поболе. Тем паче, что летом бетон твердеет быстро... И ведь немцы, в конце войны, удерживали город до последнего, пока 9 мая 45 года не получили известие о капитуляции рейха. А первая по-пытку захватить город канадская армия предприняла еще в сентябре 44-го, то есть гарни-зон Дюнкерка держался в осаде более семи месяцев. Что и требовалось доказать, как говорят в подобном случае.
   Отметим кстати, что в Ленинграде, в 43 году, за четыре с небольшим месяца на «рубеже Ижора» возвели 90 бетонных точек и более двадцати других объектов. В полублокадных условиях, при острой нехватке арматуры, рабочих рук, вооружения… да и всего прочего. И десять тыс тонн цемента в город завозили полтора месяца. Понятно, что аглицкий флот с куда большими перевозками справился бы за неделю, да и с квалифицированными строителями проблем бы не было. Максимальная линия обороны дюнкерского плацдарма – где-то 100 км, лишь вчетверо длиннее ижорского рубежа. Конечно, бетонные точки такого типа не очень сильны, но одиночные попадания 210 мм и обстрел 155 мм орудий выдержать способны вполне. А более крупные калибры немцы могли подвезти не ранее сентября, лишь убедившись, что более слабые снаряды малоэффективны. Но в сентябре высшие офицеры вермахта, и в первую очередь ОКХ, уже готовились к войне на востоке, разрабатывая конкретные планы и директивы. Вряд ли кто-то из них в такой ситуации решился бы расходовать ресурс сверхтяжелых орудий и их очень дорогие снаряды на уже второстепенном фронте.
       Даже если британцы намеревались в любом случае покинуть континент, элементарная логика подсказывала им удерживать Дюнкерк еще как минимум неделю. За это время вы-везли бы часть техники, а главное – эвакуацию можно было вести более рассредоточенно и преимущественно в ночное время. То есть потери кораблей и самолетов были бы сущес-твенно меньше. Да и те 60 тыс тонн боеприпасов, что в итоге достались врагу, пропали бы с большей пользой для Англии. Наконец, каждый лишний день британского сопротив-ления продлевал бы сопротивление французов, потери немцев росли, а вероятность их последующего вторжения на острова падала. Непонятно, почему столь очевидные вещи не были учтены У. Черчиллем и его присными.
         Скорее всего, действия премьера исходили из политических, а вовсе не из военных соображений. Причем в гораздо более явной форме, чем у фюрера (если таковые и были вообще). Общеизвестно, что в те дни британская верхушка оценивала положение как ката-строфическое и судорожно искала выхода (сам Черчилль признавался впоследствии, что не спал ночами от нервности). Конечно, полной растерянности, паники и нежелания хоть что-то предпринять, чем в те дни так прославилась французская верхушка, на той стороне пролива не наблюдалось. Но определенная подавленность, смятение, непонимание обста-новки и излишняя нервозность были налицо. В такой ситуации принять верное решение очень трудно, да и приоритеты расставить нелегко. Очевидно, ход мыслей был таков: с Францией покончено, континентальная Европа рано или поздно целиком попадет под власть фрицев, и Великобритания никак не может этому помешать. Следовательно, надо решить хотя бы минимальную задачу – не допустить высадку вермахта на Британские о-ва. Чисто военных сил для этого явно мало (если фюрер в этом сомневался, то Черчилль-то должен был знать горькую правду), следовательно, нужны политические шаги. Мы поспешно, с любыми потерями, бежим из Дюнкерка, ясно показав всем, что Европа нам не нужна, это германская сфера влияния, и вообще мы согласны на переговоры и готовы проявить разумную уступчивость.
      Если все было так, то «просчет» допустил именно У.Черчилль, а не А.Гитлер. Но даже если принять «классические» версии, то спасение толпы плохо вооруженных оборванцев никак не компенсировало вызванную этим бегством англофобию французского народа. Причем вполне обоснованную. Ведь еще 24 мая П.Рейно, которого трудно заподозрить в нелюбви к Альбиону, протестовал против «прямого нарушения формальных приказов» – когда войска ген. Горта вместо контрнаступления отходили на северо-восток. А 28-го французское командование резко протестовало против «эгоистичной позиции Горта». 31-го Черчиль в третий раз за месяц прилетел в Париж, пытаясь смягчить тягостное впечат-ление от бегства английской армии и как-то подтолкнуть союзников к продолжению уже проигранной войны. Из этого ничего не вышло, да и не могло выйти, дураков не нашлось. Да и кто бы ему поверил, коль сам британский премьер через неделю публично признался в парламенте, что Дюнкерская операция – «крупнейшее военное поражение»? А потом там же он же еще и добавил, что «эвакуациями войны не выигрывают».
         Условно и с некоторой натяжкой можно сказать, что сохранив для Англии 340 тыс весьма сомнительных бойцов, Дюнкерское чудо поставило в ряды ее противников весь французский флот и колониальные войска, а также полицейско – жандармские формиро-вания режима Виши собственно на Французской территории. Много это или мало? Более-менее точных цифр найти не удалось, да их скорее всего и нет – какие-то части формиро-вались заново, другие упразднялись, набирались добровольцы в вермахт, а потом часть их выделялась в отдельные формирования. Мы уже знаем, что даже число пленных в той войне как-то определить сложно. Но вот колониальные войска Северной Африки, Сирии с Ливаном, Индокитая и Мадагаскара в 40 – 41 гг в сумме имели 170 тыс чел, и вряд ли в Западной и Центральной Африке менее 30 тысяч. Тем паче, что в середине 30-х колони-альные силы Франции имели более 200 тыс едоков. Личный состав флота в 35 году имел 74 000 человек, и вряд ли сократился после мобилизации. Полиция и жандармерия перед войной насчитывали 66 тыс сотрудников; часть их могли распустить после перемирия, но затем правительство Виши создало милицию и тайную службу (подобие гестапо), в которых числилось не менее 50 тыс граждан. И сколько-то их служило непосредственно в вермахте – только в советском плену в итоге оказалось 23 тыс французов, причем скорее всего, без учета эльзасцев и лотарингцев.
        Впрочем, число едоков – дело десятое. Гораздо важнее то, что войска Виши занимали важнейшие позиции по обеим берегам Атлантики, на Средиземном море, в Индокитае, на Мадагаскаре и Новой Каледонии. Базируясь на эти пункты, немецкие, а впоследствии и японские, подлодки и крейсера держали «под шахом» основные морские пути Британской империи. Причем в центральной Атлантике, между Дакаром и французской Вест-Индией, даже слабо вооруженные пароходы могли причинить массу хлопот. Особенно на западном фланге, в Карибском море, где бесчисленные острова и проливы идеально маскировали рейдеров. Да и французский флот оставался реальной силой, несмотря на английские налеты в Мерс-эль-Кебире, Дакаре и британских портах. А вот популярности Черчиллю и Ко этот разбой никак не прибавил, ни во Франции, ни во всем мире.
         Да и чисто военные результаты сих акций были мизерны. Из четырех новых фран-цузских линкоров три были повреждены, но не фатально, захвачено несколько крейсеров и эсминцев. Кое-какие корабли признали власть де Голля, включая «Сюркуф», крупней-ший подводный крейсер тех лет, настоящее чудо техники. Только вот его боевая ценность оказалась очень сомнительной. Подлодок у вишистов было маловато, зато в Тулоне аж до ноября 42 года стояли в полной боевой готовности семь крейсеров. Новейшие линкоры («Жан Бар» и «Ришелье») лишь немногим уступали легендарному «Тирпицу», а «Дюн-керк» и «Страсбур» превосходили «карманные линкоры» немцев по скорости и мощи артиллерии. И ежели бы сии корабли, особенно в сопровождении авианосца «Беарн» и энного количества эсминцев, появились на атлантических трассах, результат мог быть весьма плачевным для Англии.
    Тем же, кто сомневается в вышеописанном, полезно вспомнить подробности Дакарской экспедиции, 23 – 26 сентября 1940 года. К тому времени кризис британской обороны уже миновал, и мало кто сомневался, что Германия в ближайшее время устремится на восток. Да и «Свободная Франция», в августе овладевшая Чадом и окрестными землями, смогла выставить на поле боя 2 000 вооруженных солдат, во главе с самим Ш. де Голлем. Так что Сенегальская администрация вполне могла договориться с незванными гостями, либо сда-ться на милость врагу, ежели бы он взял верх. Но нет, вишисты сопротивлялись умело и упорно, заставив супостатов отступить. Англофилы обычно утверждают, что утопление двух ПЛ, повреждения линкора "Ришелье" и одного крейсера тоже неплохо. Но во первых, силы вторжения обладали почти двухкратным превосходством, а учитывая наличие авианосца и острую нехватку горючего у вишистских самолетов, «почти» смело можно убрать. Затем, у британцев тоже были повреждены два линкора (правда, один совсем легко) и крейсер, сбито шесть самолетов, а вот береговая оборона Дакара ощутимых по-терь не понесла. Да и потопленные в порту подлодки поднять и восстановить было легко, было бы желание. А то, что его не было, уж никак нельзя назвать заслугой англичан, или Свободной Франции.
    И тут мы подходим к реальному просчету А.Гитлера, который в конечном счете оказа-лся решающим, не то что Дюнкерские и им подобные мелочи. Фюрер конечно использо-вал в своих целях англо-французский конфликт, и тяготение большинства нации к режиму Виши, но крайне слабо и недостаточно. Надо было не только оставить колонии Петену, но и подкрепить его силы авиацией и подлодками, а также передать (пардон, пока обещать передать) новому союзнику Гамбию, Сьерра-Леоне и Южный Камерун как минимум. А ежели удастся отхватить Нигерию и Британское Сомали, то и их в торжественной обста-новке официально присоединить (пусть пока и виртуально) к Французской империи. И кстати, передать французам Норманские о-ва, уже добытые у неприятеля. Тем паче, что сам Черчилль призвал их жителей покинуть острова ввиду неминуемого вторжения. Ну а кто остался, сами виноваты – пусть учат французский. Это было бы куда эффектней и эф-фективней, чем перезахоронение Наполеона Второго в Париже, посещение Гранд-Опера и Дома инвалидов с воздаянием почестей первому Бонапарту, проведение процесса в Риоме и т. д. Хотя, естественно, и этими мелочами пренебрегать не стоило, наоборот, надо было фюреру с кучей министров и генералов приехать в Виши и пару дней осыпать комплиме-нтами союзников и местную минералку. Заодно пожертвовать некую сумму на развитие  легендарного курорта. И побольше уделять внимания культуре, издавать французскую классику на всех языках Европы, особенно А.Франса, Э.Золя и обеих Дюма. Ведь это гнусный Бекингем хотел обесчестить нашу королеву, да и миледи была по духу аглицкой ведьмой и ярой протестанткой.
  Конечно, на Нормандских о-вах пришлось бы держать сильный гарнизон вермахта, но не сильнее, чем в Бордо или Бресте, и других военно-морских и воздушных базах на берегу океана. Но это мелочи, а вот оккупировать полстраны, позволив при этом всем недово-льным бежать на юг – явная и непростительная нелепость. Зачем огорчать людей, вполне искренне желающих посотрудничать? Ну в крайнем случае разместили бы еще немецкие гарнизоны в основных городах северо-запада, да пару полков в Париже, для охраны посо-льства, разведорганов, инфо- и турфирм, да общества франко-германской дружбы. И если уж приспичило выселять из Эльзаса совсем неугодных французов, то надо было дать им солидную компенсацию, дабы изгнанники могли безбедно переселиться в колонии, или на те же Норманские острова. А самых строптивых организовать в Общество по колонизации Гамбии, благо этот клочок мокрой равнины можно было довольно легко захватить. Ну в крайнем случае обменять у бриттов на больший кусок где-то в Камеруне, Того или даже в Гвинее. Тут важен был принцип – мол, мы немцы всегда с вами и за вас – а не квадратные мили далеких саванн и джунглей. Правда, в конце октября 40-го фюрер на встрече с маршалом Петеном обещал ему компенсировать за счет Британской империи возможные колониальные потери; также они договорились вроде как о совместной борьбе с Англией. Но эти невнятные мысли сильно запоздали. А то, что в те же дни немцы пытались скло-нить на свою сторону испанцев и заставить Италию воевать более активно, породило, естественно, опасения и сомнения среди французов.
       Ну и конечно нацистам следовало всячески поощрять все отрасли хозяйства Франции, которые хоть как-то могли работать на оборону от общего врага. И хоть как-то поддержи-вать остальные предприятия, благо они остались бы в явном меньшинстве. Ведь даже в 43 – 44 гг попытка А. Шпеера переключить на снабжение вермахта (и немецкого хозяйства в целом) ряда французских заводов дала прекрасные результаты. Но нацистское руководст-во предпочитало принудительный труд иностранцев на предприятиях рейха, а гнусные унтерменши работали спустя рукава или вовсе бежали к партизанам. А все могло быть иначе. Вот простой пример. В 39 году в Германии выплавили 195 тыс т алюминия, во Франции 52,5 тыс, а в США 148,4 тысячи тонн. К 43 году американская выработка возрос-ла аж до 835 000 тонн, германская выросла куда меньше – до 242 000 тонн. Частично отставание компенсировали Италия, Япония и Австрия, их выплавка выросла за эти годы более чем на 193 тыс т (с 71,3 до 265,1). А вот французские показатели упали до 46 500 тонн, хотя по запасам бокситов и выработке гидроэнергии эта страна тогда лидировала в Европе. А даже при германских темпах роста было бы получено не менее 65 тыс т. Да и в Норвегии вместо 23 500 тонн при той же пропорции получили бы 38 500. То есть и там хозяйничать надо было с умом…
  Впрочем, тут мы уже ломимся в открытую дверь – еще 50 лет назад знаменитый военный историк Б. Лиддел Гарт справедливо заметил, что ежели бы «вся Европа» действительно работала бы изо всех сил на победу стран Оси, никакая антигитлеровская коалиция никогда бы не смогла их разгромить. И Дюнкерский эпизод при этом воспринимался бы как один из исторических анекдотов, не более того. А что вышло в реальности – мы уже описали. Так что о ревуар, до новых встреч с новыми идеями.
             Девятая армия
        Чем ближе мы подходим к столетию Первой Мировой, тем отчетливее звучат в ее описаниях траурные ноты. «Война без победителей», «всеобщий крах», «кто проиграл?», «страшная, непоправимая катастрофа»… ну и так далее. Все верно, хотя легкость утрат наводит на мысль, что многие успехи довоенной Европы были преждевременными или мнимыми. Но факт отсутствия реальных победителей – всеобщий проигрыш – очевиден.  А были ли другие варианты? Начнем с Германии, имевшей прекрасный план предстоящей кампании, и (хотя бы формально) все возможности его реализации. Какие помехи и препоны не учел А. фон Шлиффен, а какие не смогли преодолеть его адепты? 
        Первая – это маленькая бельгийская армия, которая, попадая под удар огромных сил врага, «автоматически ликвидировалась». В принципе, это, конечно, верно, но время и «цена» разгрома войск короля Альберта зависели от места и условий их сосредоточения. Наиболее удобная для обороны линия по рекам Маас и Урт имеет протяжение около 35 км (от голландской границы до отрогов Арденн), причем около трети этого участка прикрыто (не очень надежно, конечно) укреплениями Льежа. При своевременном развертывании на этом рубеже 4 дивизий (считая и дислоцированную непосредственно в крепости) и одной немного южнее – для блокады арденнских дорог и связи с французами, получалась весьма плотная оборона. При этом в бельгийском резерве оставались еще 2 дивизии (пехотная и кавалерийская), что тоже немало для столь компактной оборонительной линии.
       Вряд ли германские армии преодолели бы такой барьер до 10 августа (в период развертывания), а за это время подошли бы английские части (хотя бы один корпус) или 2 – 3 французских дивизии 5 армии. А к 15 – 18 августа Антанта могла реально удвоить численность своих войск в Бельгии. Конечно, и в этой ситуации немцы рано или поздно вырвались бы на оперативный простор, но вряд ли это могло произойти ранее 20-го (а скорее всего 30-го) августа, что уже грозило серьезным нарушением графика задуманного маневра. В общем, можно сказать, что если Х. Мольтке со своими командармами совсем не походили на «богов», то и бельгийские штабисты в начале компании выглядели образ-цовыми «идиотами». Лучше бы уж прислушались к своему монарху.
        Впрочем, свою роль в срыве германских планов укрепления Льежа сыграли и так. Немцы могли, конечно, сохранить силы, потраченные в бесплодных атаках, но сверхтя-желая артиллерия, частью не готовая к началу боев, а частью торчавшая черти где, все равно не могла попасть к стенам крепости ранее, чем это случилось в реальности. То есть двухдневная задержка в сроках была предрешена, и тем самым роль Льежа в войне, пожалуй, значительнее Вердена. Все же французская крепость лишь приблизила конец уже выигранной войны и несколько оптимизировала баланс потерь. Ну, а немцам надо было еще до объявления мобилизации денно и нощно тащить своих монстров к границе, не надеясь на мирные варианты разрешения «Бельгийской проблемы».
         Пройдя по равнинам Бельгии и северной Франции,  германские армии встречали на своем пути укрепленный (хотя и не сильно) лагерь Парижа, который примерно попадал в промежуток  между 2 и 3 армиями (или прямо против 2-ой).  Почему-то считается, что французы бросили бы на произвол судьбы свою столицу, невзирая на все выгоды обороны обширного укрепрайона, прикрытого к тому же разветвленной речной сетью. Наверное, один вид огромных «гуннских орд» обязан был их парализовать. Но ведь создавались Парижские укрепления именно для нейтрализации возможного вторжения с севера, да и опыт обороны в 1870 г. был весьма утешителен. А с тех пор к старым фортам добавились новые, «верденского» типа, которые доставили немцам массу хлопот уже в 1916-м.
          Да и в любом случае на левом фланге у Ж. Жоффра какие-то силы неминуемо бы были, и отступать под защиту парижских фортов им, как говорится, сам бог велел. Ведь Ж. С. Галлиени, при отсутствии непосредственной угрозы городу, «выбил» себе целую армию и дополнил долговременные сооружения вполне приличными (для тех дней, коне-чно) полевыми укреплениями. Появление армии фон Клюка на нижней Сене только  усилило бы давление на военных со стороны правительства. Так что, скорее всего, германцам пришлось бы Париж как минимум блокировать. «Есть мнение», что А. Фон Шлиффен планировал выделить для этого силы эрзац – резерва, но учитывая их пос-редственные боевые качества и протяженность внешнего обвода крепости, для надежного обложения потребовалось бы никак не менее 100 тысяч бойцов. «Бездефицитный баланс свести очень трудно».
       Наверное, столь важный вопрос надо было детально проработать заранее, еще задолго до войны. Например, создать на правом фланге солидную подвижную группу для предварительного охвата и нейтрализации парижского гарнизона. Причем включить в нее не только кавалерию, усиленную горными батареями и пулеметами, но и саперов,  легкую пехоту, собственный транспорт, обеспечить постоянную воздушную разведку, чтобы минимальными силами действовать наиболее эффективно.
       Отметим попутно, что отвлечение «перед Марной» двух корпусов на русский фронт уже не было фатальным – сил для полноценного охвата правого фланга все равно не хватало. Ведь вместо Ла-Манша «крайний справа» терся плечом о Парижские форты, а  почти треть немцев торчала к юго - востоку от Вердена (или двигалась из тех мест на север). А главное – союзники сохраняли управление войсками и целостность отнюдь не «перевернутого» фронта. Такая ситуация уже могла «привидеться» А. Шлиффену только «в кошмарном сне».
        Конечно, перед злополучной «переброской» германцы еще «шли к победе», но она не могла уже стать решительной и полной. Изъятые корпуса позволили бы немцам заткнуть разрывы между своими армиями и выставить сильный заслон против Галлиени; но наверстать упущенный темп было очень сложно. То есть войска Антанты просто бы поте-рпели очередное поражение, но не катастрофическое и не окончательное. В результате фронт стабилизировался бы южнее (где-то на Армансоне или Верхней Сене) и потери Антанты были бы намного выше, чем в реальности. В итоге это дало бы возможность Четверному союзу повоевать лишних полтора – два года, лишь увеличивая бессмыс-ленные жертвы с обеих сторон и приближая мировую революцию, на радость «Циммер-вальдским левым».
       Самоустранившийся от дел в решающие дни Х. Мольтке - младший вызывает «гнев и возмущение» у всех (или почти у всех), кто написал хоть полстраницы на данную тему. Но ведь граф А. Шлиффен видел своего преемника «в деле», в том числе и в роли генерал – квартирмейстера. Да и кайзер должен был понимать, что осуществление подобных операций далеко не каждому генералу (даже из прусского Большого штаба) по плечу. Достойнее не было? А может быть, просто не искали – всего-то и делов, мол, готовый детальный план выполнять. Так же, наверное, подбирали и командующих армиями – общую задачу знают, тактически грамотны, энергичны, инициативны… Чего же еще же-лать? И младшие офицеры, бегавшие впереди стрелковых цепей, были не лучше. Удиви-тельно, что с таким народом немцы аж до Марны добрели.
       На первый взгляд, от немецкого офицерства требовалось немного – «не внося отсебятины, выполнить простые инструкции». Однако, однообразие тяжелых и внешне бесполезных многодневных переходов могло вывести из себя кого угодно. Особенно людей, привыкших «только действовать». Следовательно, воспитывать психологическую устойчивость надо было не только у кайзера. Кроме того, германцы 1914 года были слишком неоднородны по своим традициям, воззрениям и воспитанию. Разные княжества – разная история, религия, мораль, общественные ценности… В лучшем случае, сходные задачи неизбежно решались бы разнообразно и по – своему, в худшем – подгонялись под привычные стереотипы. В частности, нелепые действия Альберта Вюртембергского вполне можно объяснить скрытой неприязнью образованного и родовитого «южанина» к «тупым прусским выскочкам». Видя перед собой конкретного врага и ясную тактическую цель, герцог, возможно, не имел особого желания подгонять свои действия под отвле-ченные планы философствующих берлинских служак. А ведь такая мелочь была поважнее не вовремя (для немцев) взорванного моста.               
        А ведь кроме, качественной, важна и количественная сторона. Солдат, пусть и в маршальском звании, «внезапно смертен», особенно на мировой войне. То есть офицеры от командира корпуса (лучше дивизии) и выше должны были иметь полноценных дублеров. А как обстояло дело в реальности, показали поиски П. Гинденбурга и путеше-ствие Э. Людендорфа через всю Германию на их рандеву. В общем, старик Энгельс мог бы торжествовать – все его мрачные пророчества сбылись, и особенно ярко мысль об отсутствии единства у высшего командования немцев. И тут возникает очередной вопрос из разряда очевидных – уж если престарелый эмигрант, никогда не бывавший в прусском генштабе, предвидел это, что помешало «заинтересованным лицам» сделать необходимые выводы?
         Можно, конечно, возразить, что столь сложный и масштабный план, как Шлиф-феновский маневр, удачно провести в жизнь способен лишь его создатель. Так и надо было воевать, например, в 1905 –06 гг, а не ждать у моря погоды (ведь все равно не дождались). Великобритания помешала? А может быть англичане потому и ставили палки в колеса, что хотели дождаться «естественной смены поколений», зная что достойных все равно не будет? А когда в Лондоне убедились, что Х. Мольтке явно «не тянет», то и решили более никого не сдерживать – пусть начинают агрессию. Странная, конечно, мысль, но доля правды в ней может и быть.
       Но даже сам А. фон Шлиффен натерпелся бы горя с немецкими командармами образца 1914 года. То одного, то другого пришлось бы одергивать и поправлять прак-тически ежедневно. А в ответ кайзеру сыпались бы жалобы на сверхосторожность, укло-нение от решительных действий и догматизм, которые не позволили в решительный мо-мент разгромить самый важный батальон противника. При любом исходе такая склока делу не помогает. Следовательно, надо было задолго до войны кропотливо подбирать и скрупулезно тренировать достойных исполнителей грандиозного замысла. Причем на всех уровнях – от ставки до батальона, и не только в полевых войсках, но и в тылу (особенно связистов). Кайзера и его окружение также необходимо было не только приучать к мысли о неизбежной победе, но и вдолбить им в подсознание весь алгоритм ее достижения до мелочей. Тогда и только тогда любая попытка «самоуправства» вызывала бы у верховного командования резкий отпор, а шансы на успех резко возрастали.
      Естественно, подобные мероприятия весьма способствовали утечке информации и снижению фактора внезапности. Роль резервистов также стала бы совершенно ясной по мере углубленного систематического обучения их будущих командиров. Нужны были Контрмеры, причем с участием дипломатов, как бы им это не было неприятно. При том огромном и противоречивом потоке информации, который обрушивался на разведки стран Согласия, скрыть основные (решающие) моменты было вполне возможно (вспом-ним японские операции конца 41-го). Наиболее разумным было убедить французов в пла-нировании двухстороннего охвата, тем более, что такая схема была весьма логична и соответствовала собственным воззрениям стратегов Антанты. Для пущей убедительности можно было развернуть на верхнем Рейне серьезные работы по созданию обширного пла-цдарма и начать активную агентурную работу в Швейцарии по подготовке бескровного прохода германской армии через район Базель – Гловелье (в обход Бельфора). Тут уж и дураку станет ясно, что на южном крыле затевается что-то грандиозное. Все это, конечно, потребовало бы массы сил и денег, но даром, как говорится, и болячка не вскочит.
      Серьезные недочеты были характерны и для восточной стратегии прусского Большого штаба. Конечно, в принципе идея быстрого заключения мира с Россией за счет Австро-Венгрии неплоха. Но чтобы эту замечательную абстракцию воплотить в жизнь, пришлось бы немало потрудиться и еще до войны подготовить почву для подобного пассажа. Вообще-то, конечно, это дело дипломатии; но никчемность германского МИД-а стала совершенно ясна самое позднее в 1890-93 гг, и в итоге именно военным пришлось (уже в ходе войны) все равно все делать самим. Такие вещи можно и нужно предвидеть, а не ждать от дипломатов мифических «осмысленных действий».
      Наипервейшей задачей было сведение войны к «разумному», ограниченному, класс-сически – геополитическому конфликту (который выгоднее быстро проиграть, чем долго и мучительно выигрывать). Для этого необходимо было пресекать на корню пропа-гандистские и иные эксцессы и всячески раздувать «позитив» (реальный или мнимый) в российско – германских отношениях. С началом войны избегать крайностей (и уж коне-чно не взымать контрибуций, и не устраивать судилищ над офицерами противника), подчеркивать свою уступчивость, миролюбие и готовность к мирным переговорам. Затем, зная о наличии у Николая II столь могучих союзников (для затяжной войны) как анг-лийское золото, сибирский климат и российские дороги, необходимо было сразу прис-тупать на восточном фронте к периферийным операциям с целью максимальной изоляции России и минимизации ТВД (как в 1853-55 гг).
      Оставалась еще очевидная опасность затягивания конфликта петербургским абсо-лютизмом из внутриполитических соображений, ибо проигрыш еще одной войны приводил к катастрофическому ослаблению режима. Следовательно, нужно было  под-держивать любые контакты с умеренной оппозицией, форсируя назревший переворот и переход к конституционной монархии. Кстати, отказ от замшелой самодержавной ориен-тации и поддержка Германией центристских партий заодно нейтрализовали прозападные тенденции русского общества. Возможности для этого были и нейтралы – посредники нашлись бы без труда. Печально, что немецкая элита и накануне, и во время войны пред-почитала прямые, даже грубые действия, неизменно дававшие мизерные результаты. Ведь энергичных, организованных и хорошо вооруженных немцев боялись не только в России, Франции, Бельгии, но и в Голландии, Дании, Англии… Вплоть до Китая и Америки. А ведь можно, наверное, было этого избежать.
      Конечно, между Россией и Германией существовали (и со временем накапливались) и реальные противоречия, часто очень серьезные, но вряд ли они были неразрешимы. Хотя бы до середины 90-х годов. За вожделенные проливы царь и его министры отдали бы что угодно, не исключая и официальной гарантии западной немецкой границы. А эконо-мически переварить турецкое наследство в одиночку субтильный российский «импе-риализм» все равно не смог бы, и тут уж без немцев не обошлось бы. Тем более, что «водружение креста на св. Софии» рано или поздно (скорее рано) обострило бы до край-ности русско – британский конфликт, и тут уж Петербургу было бы не до жиру.
      Естественно, российскую неприязнь к империи Вильгельма II подогревало ее  эконо-мическое и военное превосходство, усиленное демонстративным подчеркиванием своей мощи. Вообще говоря, страх перед сильным соседом – лучший стимул всякого объе-динения. Бороться с этим очень трудно (и дорого в любом случае), но ведь англичане, вызывавшие не меньшую ненависть у властителей многих стран, как – то с подобными проблемами справлялись. Может быть, не всегда удачно, да и задача у них была легче (все – таки «гуннами» и «варварами» их нарекали много реже), но тем не менее…
      Реальные или мнимые «страдания братьев – славян» под австрийским и венгерским игом были, конечно, сильным козырем в антинемецких кругах, но ведь подобные настроения возникали не сразу и нарастали постепенно. Еще в 80-е годы XIX века все было поправимо, хотя потребовались бы огромные усилия и значительные жертвы. А ког-да неприязнь к австрийцам переросла в национальную паранойю, было уже поздно, и никакие попытки примирения (вроде свидания в Бьорке) помочь уже не могли.
       Многие исследователи, кстати, не замечая рождения той паранойи, не видят и вызванного ею «качественного скачка». Конечно, когда общественное сознание отравлено ненавистью и враждой, или просто иррационально, никакое сближение с противными нациями невозможно. Даже более того – рано или поздно, но открытое столкновение неизбежно. А «до того» что – то сделать, наверное, было можно.
      Правда, германофобия Александра III очень мешала сближению двух империй, но и это, в конце концов, было не смертельно – при образовании Антанты ее учредители преодолели куда большие сложности, в том числе и субъективного плана. Можно было договорится и с отцом «миротворца», или, на худой конец, с его сыном – в середине 90-х, возможно, было еще не поздно. Естественно, при таком раскладе возникала опасность жесткого противостояния с Лондоном, но радикальный дележ Османской империи поз-волял и австрийские аппетиты как-то удовлетворить, а проблематичный союз с Францией никак не компенсировал англичанам противоборство с союзом трех императоров. Вполне возможно, что во многом то были «времена упущенных возможностей».
      Вообще говоря, политика О. Бисмарка и, в первую очередь, консервация Австро-Венгерского конгломерата, также не выглядит безупречной. Как отмечалось еще в 20-е годы, разумнее было присоединить к Рейху Австрию, Судеты, Южный Тироль и, воз-можно, словенскую часть Штирии и Каринтии; выделить союзную независимую Венгрию с автономной (и тоже дружественной) Хорватией, а остальных предоставить самим себе. То есть столкнуть на многие годы в ожесточенной борьбе за влияние в Юго-восточной Европе Россию и Великобританию при деятельном (и весьма обременительном) участии Французской и Османской империй. При этом все они (и Италия в придачу) становятся претендентами на союз и дружбу с Германией, что обеспечивает от возможного напа-дения как минимум одну из границ надежнее всяких Мецов, Страссбургов и Кенигсбергов (вообще говоря, строить крепости немногим лучше, чем осаждать их).
      Естественно, существовала опасность активизации польского национального движе-ния на востоке Пруссии под влиянием распада империи Габсбургов. Но надежным катализатором такого процесса могла стать лишь подлинно независимая польская терри-тория (Галиция и Краков, например), что было малореально, а  неизбежные попытки России объединить эти земли с царством Польским быстро сместили бы очаги нап-ряженности на восток. Доля же поляков в населении огромной Германии становилась столь мала, что им можно было предоставить самую широкую автономию без всякого ущерба для единства страны. Наконец, чисто польских земель в Пруссии было немного (Познанское герцогство и кусочек Силезии) и их полная потеря с лихвой компен-сировалась приобретением одной лишь Австрии. Лояльность же территорий со сме-шанным населением была (в то время) вполне приемлемой.
      Говорят, что О. Бисмарк планировал низвести Австро – Венгрию на роль сателлита без всякой самостоятельной политики. Но это чрезвычайно трудная задача, ибо как раз «млад-шие партнеры» с агрессивным характером – источник бед большинства союзов и коали-ций. Именно Польша вовлекла западные демократии в 1939 в войну с Германией, а Италия в 1940 - Третий Рейх в Балканскую авантюру. А совершенно никчемные союзники Соединенных Штатов (Южный Вьетнам и Кувейт) вовлекли Америку в наиболее проигрышные войны ее истории. Конечно, заранее предвидеть многое было просто нево-зможно, но уже угроза создания Франко – Русского альянса показала опасность и нену-жность союза с двуединой монархией. И надо было быстро, решительно и демон-стративно от него отказываться. Кстати, этим могли бы заняться Х. Мольтке – старший и (позднее) А. Шлиффен, если уж германские дипломаты были ни на что не годны. Ведь гораздо надежнее расстроить коалицию противников, оставшись один на один с заведомо более слабым врагом, чем изыскивать способы сокрушения врага сильнейшего. И кому, как не военным, это должно быть близко и понятно.
        Правда, можно возразить, что у О. Бисмарка и его сотрудников и  так была архисло-жная задача – быстро и без особых потерь объединить Германию, а уж далее загадывать было просто нереально. Они создали неплохое государство (причем относительно быстро и «малой кровью»), а коль в немецком характере были заложены «семена самоуни-чтожения», так чем быстрее они проявились бы, тем лучше. Пришлось, правда, заплатить за «оптимизацию» огромную цену, но ведь все и всегда хорошо не бывает. При таком подходе можно упрекнуть железного канцлера только лишь в некоторой недооценке крайнего национализма и тоталитаризма – если бы некий предшественник фюрера пришел к власти где-то в начале XX столетия, можно было бы разобраться с «Великим Рейхом» и за один раз. Но это уже детали.
        Иногда можно прочесть или услышать и такое соображение – мол, Центральные державы понадеялись на союз с Италией, дававший им огромные преимущества на море и вообще сильно мешавший Антанте. Но даже исходный договор, состряпанный в момент наибольшего обострения Франко – Итальянской вражды, обязывал последнюю помогать Германии лишь в случае нападения на нее Франции или европейской коалиции без Британского участия. Довольно фантастические варианты. Конечно, любое нападение на тех же французов можно представить как акт защиты, но это как минимум оставляет за Италией право выбора. Тем более, что проблема Южного Тироля и Триеста с годами лишь обострялась, как и скрытый антагонизм Рима и Вены в Черногории, а провал эфиопской авантюры уже в середине 90-х годов сильно «деглобализировал» колониальные притязания Итальянского королевства.
         Захват в 1912 – 13 гг Ливии и Додеканеса не только обозначил естественные пределы Pax Italiana (которые, к тому же, еще надо было реально освоить), но и наглядно показал, за счет какого лагеря Италия предпочитает «прирастать» землицей. В эти же годы к старым австро – итальянским распрям прибавилось еще и соперничество в Албании. В общем, даже если бы немецкие дипломаты умудрились никогда ничего не проведать о соглашении 1902 года между Римом и Парижем, ситуация была предельно ясна. Тем более, что сами немцы и австрийцы путь от войны до тесного союза прошли всего за 13 лет, а Англия и Франция и того быстрее. Почему же Италия должна была мешкать в более благоприятных условиях?
        Однако вернемся к чисто военным проблемам. Основная масса рядового состава германской армии к полноценному охватывающему маневру также была не вполне при-годна. В литературе, в частности, справедливо отмечается неготовность немцев к длитель-ным непрерывным маршам. С некоторой натяжкой можно сказать, что к непос-редственным боевым действиям германских солдат нужно было готовить в последнюю очередь, ведь в случае успеха операции противник хорошо и долго сопротивляться все равно не сможет.
      Особенно пристально и целеустремленно необходимо было работать с резервистами, ведь отягощенные лишним весом, годами и житейскими проблемами люди могли не выдержать не только длительного и быстрого наступления, но и интенсивных тыловых работ (прежде всего восстановления коммуникаций). Все обучение необходимо было проводить в условиях, максимально схожих с возможными для данной части боевыми ситуациями и на местности, копирующей тот конкретный департамент, где предстояло наступать данному батальону. Нужно было также максимально сократить носимый запас пехотинцев, в идеале оставив 1 винтовку с 10-15 патронами на троих (для случайных стычек), нож и флягу воды  каждому, а все прочее везти в обозе следом за наступающей армией. Все равно в тактических столкновениях французы должны были одерживать верх, так и надо было дать им эту возможность сполна.
      Конечно, при таких условиях резко усложнялись задачи тыловых служб, и для тран-спортировки огромного количества грузов могло не хватить ни лошадей, ни кормов для них. Считается, что А. Фон Шлиффен допустил «незначительную ошибку», отказавшись от какой-либо механизации армии. Но в ситуации, когда все и так висит на волоске, незначительных ошибок не бывает, вернее они всегда превращаются в решающие.
       Правда, автомобилизация хотя бы тыловых войск и тяжелой полевой артиллерии (которая постоянно отставала от войск А. Клюка и К. Бюлова), требовала многомил-лионных затрат, не вписывавшихся в обычный бюджет. Надо было или принимать чрезвычайные меры (все-таки готовились к общеевропейской войне) или экономить на колониальных делах, вплоть до полной распродажи заморских территорий. В конце концов, главное было – сокрушить Антанту, а потом этих самых колоний набрали бы «ого-го сколько»; а в случае неудачи все равно все заокеанские земли терялись быстро и навсегда. Конечно, принимать подобные решения непросто, и у них были бы могущее-ственные противники, но в этом и заключается талант стратега и политика.
      Отметим еще, что огромная инертность растянутого фронта (так метко подмеченная М. Галактионовым) могла (и должна) была снизиться при соответствующей подготовке армии и ее командного состава. Кроме того, при правильной разработке планов и полномасштабном проведении маневров и обучении войск данный парадокс обнаружился бы еще до войны. Естественно, это позволило бы принять какие-то меры, да и просто задуматься о масштабах грядущей войны и ее возможных последствиях (для формальных победителей в том числе).
      Постоянно подвергалось (и подвергается) критике решение Х. Мольтке - младшего ограничить грандиозный маневр Бельгийско – Люксембургской территорией, не затрагивая «Маастрихтский аппендикс». Конечно, такой пассаж серьезно осложнил жизнь 1 и 2 германских армий (особенно первой), и тем самым негативно повлиял на ход всей операции. Указывается также, что захват маленького огрызка Нидерландов на фоне оккупации Бельгии и Люксембурга значил немного. Наверное, это так. Однако голлан-дская армия, защищая свою территорию, скорее всего двинула бы в бой все свои силы, а не адекватную проценту оккупации часть. К тому же вступал в дело и голландский флот, для участия в глобальных британских операциях скорее всего  бесполезный, а вот для давления на приморский фланг немцев достаточно мощный. Все это неминуемо отвлекло бы некие германские части от решения более важных задач.
      Считается, что если бы войска фон Клюка наступали бы через Южный Лимбург прямо на запад, бельгийская армия не успела бы отойти к Антверпену и неминуемо была бы раз-громлена. Однако при таком развитии событий полевой армии Бельгии Антверпен особо был и не нужен – можно было отступить к Верту, Эйндховену или Тилбургу (или даже к Бреде). Так как теперь (после нападения Рейха на Нидерланды) это уже территория союз-ника, а не нейтральной державы, за 2 – 3 дня войско короля Альберта, усиленное 3 – 4 (а может быть и всеми восемью) голландскими дивизиями, отдохнувшее и пополненное, заняло бы хорошую позицию для флангового удара по немцам.
     Так как за столь короткое время армия А. Клюка явно не успевала нейтрализовать гарнизон Антверпена, он также мог сыграть важную роль в контрударе «бенилюксовцев». Такое положение грозило германскому тылу серьезными неприятностями. Конечно, бель-гийцев и голландцев можно было обезвредить заслоном из корпусов эрзац – резерва, но теперь их потребовалось бы не два, а минимум четыре. И при этом все равно сохранялась угроза многочисленных бельгийских диверсий, чему способствовали сочувственное настроение населения оккупированных областей и большая протяженность фронта (от внешнего обвода Антверпена до Мааса по прямой 80 км).
      Наконец, Нидерландское королевство имело куда более обширную, цивилизованную и экономически развитую колониальную империю, чем Бельгийское Конго. И если пос-леднее практически ничем не могло помочь метрополии в неравной борьбе с «гуннскими варварами», то в Голландии такие возможности имелись. Причем солидный торговый флот и мощные финансы позволяли сделать это очень быстро. Да и Антанте оперировать против правого фланга «тевтонов» через Нидерланды было куда легче, чем помогать бельгийцам в полуизолированном Антверпене. В целом это означало, что где-то через неделю после захвата Маастрихта против ударного немецкого крыла появятся 2- 3 свежие дивизии (например, из колониальных войск или береговых частей флота), и их число в будущем будет расти.
        Заметим еще, что голландская мобилизация была куда «тотальней» французской или бельгийской, и уже в августе 1914 численность голландской армии, по самым скромным оценкам, достигла 300 тысяч солдат. Конечно, большинство резервистов сильно уступало кадровым бойцам, но постреливать в немцев из-за многочисленных укрытий (хотя бы каменных оград) с дистанции 50 – 100 м они, несомненно, могли (и хотели). А вполне кадровая армия имела еще до Льежской операции уже не 8, а 10 – 12 дивизий. Так что оптимальное решение «голландского вопроса» было очень непростым и требовало специальной проработки еще до войны.
       Скорее всего, лучшим средством устрашения была бы посылка сильного флота к голландским плотинам и дамбам. Потерять треть страны и все основные порты было куда хуже, чем южный огрызок. А «пряником» мог бы стать подписанный кайзером и ратифи-цированный рейхстагом официальный договор, четко определявший, что, где и когда Нидерланды получат за свою лояльность. Думаю, Тихоокеанских островов и немецкой части Новой Гвинеи вполне хватило бы. Кстати, подобный договор (конечно, с более щедрой компенсацией) не помешало бы предложить и Бельгии вместо абстрактных и неопределенных нот. Вряд ли это спасало положение, но некий положительный эффект  непременно бы присутствовал.
       В германских вооруженных силах была (или это только казалось?) еще такая структурная единица как ВМФ. Его паталогическое бездействие на океанских коммуни-кациях, в Северном и Балтийском морях описано и проанализировано не раз. Показано, как флот мог оказать существенную помощь сухопутной армии (причем в самый важный момент) операциями в Ла – Манше и у бельгийского побережья, не говоря уже о Балтике, где немецкая стратегия была просто иррациональна. Хорошо еще, что фюрер к былым ошибкам подходил философски, да и большинство флагманов к 33 году ушли в мир иной. А то ведь дело о «заговоре английских шпионов в руководстве германского флота» затми-ло бы все Московские и иные процессы, на зависть Н. Ежову и А. Вышинскому.
       Не остались без внимания исследователей и потеря в августе 14-го крупнейших лай-неров в нейтральных водах, и бестолковый анабазис эскадры М. фон Шпее. А еще мечта-ли о крейсерской войне! Однако у кайзеровских адмиралов были и другие возможности.
       Так, почти бесполезный на севере «Блюхер» неплохо выглядел бы на Черном море. Там же пригодились бы и «Роон» с «Иорком» (может быть, с добавлением одного – двух «Берлинов»), достаточно быстроходные по сравнению с русскими кораблями, а в Гельго-ландской бухте лишь зря коптившие небо. При таком раскладе русским пришлось бы (на год как минимум) забыть о проливах и все силы бросить на оборону побережья.  Устой-чивость Кавказского фронта упала бы катастрофически, и ни о каком наступлении там речи бы не было. Правда, по мере усиления русского флота его положение постепенно менялось бы к лучшему, но это весьма длительный и болезненный процесс.
      Линейные крейсера А. Фон Тирпица в роли океанских рейдеров, конечно, «не смотрелись». Но в замкнутых прибрежных морях, где скорость порой не так важна, а хо-рошая защита позволяет всегда доковылять до родного порта (благо он недалеко), «Моль-тке», «Зейдлиц», «Дерфлингер» да и «Фон Дер Танн» вполне могли наломать дров. Речь идет в первую очередь о Средиземном море. Для большей масштабности туда же следо-вало отправить 5 – 6 легких крейсеров типа «Росток» или «Страссбург», все равно их дея-ниия в Северном море никакой пользы (по крайней мере, немцам) не принесли. Такое со-отношение сил могло стать смертельным для коммуникаций Антанты в данном регионе.
      Конечно, «соединенными усилиями» флоты Британии, Франции и Италии (если бы последняя рискнула в такой ситуации нарушить свой нейтралитет) рано или поздно перетопили бы немецкие рейдеры, и большинство Австро – Венгерских кораблей в придачу. Но скоро и безболезненно подобная операция пройти не могла, и в любом случае потери стран Согласия были бы велики. Да и германские корабли погибли бы все же с большей пользой, чем в Скапа – Флоу в 1919 году.
       Можно возразить, что австрийские базы были не в состоянии обслуживать (и при необходимости ремонтировать) дополнительное число крупных современных кораблей. Но ведь во Вторую мировую войну германский флот на Черном и Средиземном морях также снабжался из далекого фатерланда по устаревшему водному пути (Майн – кан. Людвига – Дунай) или по перегруженным и слабосильным железным дорогам южной Европы. Однако воевали «пираты фюрера» не в пример лучше «корсаров кайзера». Для экономии сил и средств (и увеличения фондов запчастей) все старье типа «Беовульфа» и «Ганзы» надо было беспощадно разоружать или использовать как плавбатареи до послед-ней заклепки. Существование таких посудин «in being» было абсурдно даже с немецкой точки зрения.
      Часто отмечают (и совершенно справедливо), что германские линейные крейсера не имели четкой тактической специализации; указывается, в частности, что «океанский» вариант подобного корабля был бы куда полезнее. Это верно, но само по себе подобное решение было бы недостаточным для успешного ведения войны на морских коммуникациях. Требовались многочисленные легкие силы, желательно вспомогательные крейсера, более дешевые и экономичные по сравнению с военными судами. Торговые корабли и их команды задолго до войны надо было подготовить к возможному пере-оснащению, а на берегу заготовить необходимое оружие и снаряжение. Опыт прошлого (в частности, российского Добровольного флота) показывает, что такое перевооружение можно произвести за считанные дни, а заблаговременное рассредоточение запасов поз-воляет проделывать эти операции в любых условиях и чуть ли не в открытом море; и никакая блокада помешать этому не может. Такая подготовка, кстати, сама по себе очень умерила бы пыл английских стратегов.
       Оставалась еще проблема топлива, причем с ростом германских успехов она могла только обостряться - угля на рынке становилось бы все меньше, а цена его росла. Единственным выходом из подобного тупика был переход на жидкое горючее, более калорийное и удобное в погрузке и менее дефицитное в то время. Это, конечно, не столь очевидное решение, как описанные ранее, да и технически очень трудное. Но морская борьба с Британией легкой и дешевой быть никак не могла, и начинать ее с заведомо негодными силами и средствами было равносильно самоубийству.
      Можно, конечно, возразить, что захват Франции и нейтрализация России – только полдела, а далее предстоит борьба с коварным Альбионом, и надобно все корабли сохранять до того часа. Но ведь англичане в вышеописанных вариантах тоже будут нести потери, причем, по опыту первых лет войны и Ютландской свалки, более существенные. Затем, сгинет как реальная сила французский флот – даже если его кораблям удастся уйти на острова, содержать в боевой готовности нестандартные, с чужеродной структурой и мизерным боезапасом суда британцам себе дороже. Италия при разгроме Антанты вряд ли посмеет нарушить свои обязательства по Тройственному союзу, что как минимум компенсирует германо – австрийские потери. Да и нейтрализация России делает лишним помощь Турции и обеспечивает важнейшие коммуникации на Балтике.
      Кроме того, война с Британией процесс длительный, в любом случае его до осеннего листопада не завершить. А после потери Франции часть британских ресурсов неизбежно уйдет на создание сухопутных сил и обороны побережья, ибо теперь угроза высадки станет реальной. Растянутые по всему свету коммуникации тоже надо охранять. А Гер-манские потенции в дредноутной гонке возрастут после победы изрядно, и с каждым месяцем баланс сил на море будет меняться в пользу «гуннов».
      А может «надо было быть как все?» Вот и маршал Тухачевский, и В.К. Триандафилов, и иные великие и ужасные не раз доказывали – употреби, мол, Германия все силы на армию, забыв про флот, и Франции хана. Но ведь это еще полдела! Даже в наилучшем варианте, когда Франция и Бельгия полностью повержены и оккупированы, а Италия воюет «за немцев», для нейтрализации Австро – Итальянского флота хватит трети британского. А остальные вольны воевать где угодно – захватить Константинополь, снаб-жать Русский фронт, обстреливать города и высаживать десанты. А русские при этом спокойно могли бросить на фронт и шестую армию из под Питера, и сухопутные гарнизоны Свеаборга, Ревеля и Риги. Последние нейтрализовали бы корпус Войрша, а вся 6 армия прямиком двинулась на Берлин, предоставив 1 и 2-ой блокировать Восточную Пруссию. Да и всю седьмую армию  можно было бросить на австрияков, благо английская эскадра в Черном море не только надежно прикрывала русские берега, но и гарантировала дружественный нейтралитет Румынии, да скорее всего и Болгарии.
       Но и это не самое худшее. Открытое побережье – от Антверпена до Мемеля – надо было чем-то защитить от английских обстрелов и десантов. Создание укрепленной полосы вдоль всего берега с мощными батареями, противодесантными средствами, бетонными укрытиями, траншеями, дорогами и линиями связи требовало огромных средств и сил. И все равно противник мог нащупать слабые места и рано или поздно прорвать их. Разумней было создать отдельную (девятую) армию специально для береговой обороны, придав ей максимальную мобильность. Но это ослабило бы Западный фронт (с Востока же брать было нечего) гораздо сильнее, чем случилось в реальности – ведь по обширности театра и его сложности Девятая армия стала бы гораздо мощнее любой другой.
       И все равно, флот был несравненно эффективнее «предложенных альтернатив», ибо не только обеспечивал оборону побережья, но и позволял действовать наступательно, нарушая связность позиции Антанты в очень важных точках. Изоляция России и Ант-верпена, удары по конвоям между Бизертой и Тулоном, операции в Ла – Манше –  это как минимум  выигрыш нескольких корпусов для Центральных держав. Даже в реальности фантом немецкого флота ослабил английский корпус на две дивизии, а ведь судьба битвы могла решиться «одним батальоном»! Наконец, флот Антанты, свободно действующий в Северном и Балтийском морях, оперативно связывал бы Западный и Восточный фронты, превращая стратегическое окружение Германии в тактическое. Конечно, решительная атака немецких берегов очень трудна, но одна угроза такого (безнаказанного!) нападения страшнее самого дьявола.      
       И последний вопрос – может быть, достаточно было просто пунктуально исполнить план Шлиффена, и дело в шляпе? Боюсь, что при самом удачном раскладе блицкрига бы все равно не вышло. Хотя бы потому, что первый блин всегда комом. Особенно когда «под рукой» огромная, инертная, неповоротливая и неуправляемая орда – а иной армии в августе 14-го и быть не могло. Потрясающие успехи стран Оси в 1939 – 1942 гг как раз и объяснялись учетом опыта прошлого. Немецкие танкисты и японские моряки знали, какие мелочи способны погубить все дело, а какие проблемы, пусть формально и важные, можно оставить на потом. В 1914 же подобного опыта не было и в помине, ибо все кампании прошлого по численности армий, размаху и напряжению борьбы, технике обороны и средствам наступления и в подметки не годились «Первой германской».
       В общем, все «узкие места», и не только чисто военные, требовали избыточного усиления. Многое мы уже рассмотрели - механизация, проблемы Парижа и Маастрихта, подготовка кадров… что еще? Сверхтяжелых мортир надо было иметь 15 на фронте (по пять на каждую бельгийскую крепость) и не менее трех в резерве с автономными сред-ствами тяги. В тыловой полосе каждой армии создать склады и ремонтные части, спосо-бные обеспечить минимальный подвоз при любых разрушениях на железных дорогах. То есть к моменту захвата немцами Льежа на запасных путях германских дорог между Аахеном и Люксембургом в полной готовности должны были стоять 3 – 4 тысячи вагонов с фермами мостов, деталями стрелок и семафоров, телеграфными аппаратами и прочими запасами. Естественно, с подготовленными кадрами, заправленными паровозами и надежной связью.
           «Льежскую армию» Эммиха требовалось разбить на штурмовые группы и приучать к городским боям. Так как радиосвязь была слаба, подготовить промежуточные узлы - ретрансляторы и наметить точки их размещения. На всякий случай дублировать радио полевым телеграфом и телефоном. Для разведки, связи, охраны дорог и прикрытия флангов иметь в каждом корпусе и кавалерийской дивизии батальон самокатчиков. Для удобства управления все силы на Западе разбить на две (или три) группы армий (правое и левое крыло). И ни на миг не забывать про ВМФ и его лениво – созерцательных вождей.
         И еще кое-что о кадрах, которые, к сожалению, порой «решают все». Многие удив-ляются потере управления штабами Антанты и особенно немцами во время Марнской битвы и непосредственно перед ней. Но иного и быть не могло. Огромная инертность фронта, скольжение армий к юго – востоку, разлад связи и снабжения, бессилие артиллерии при атаке и огромные, ежечасно растущие возможности обороны… Да и вообще на тактическом уровне (а может и выше) решительно все шло наперекосяк! Стран-но, что тогдашние командиры остались живы и даже не свихнулись, а требовать от них большего – утопия на грани предательства.
        Конечно, и в этом ситуация была не безнадежной, только думать и принимать меры надо было заранее. В частности, помогла бы периодическая смена командующих, так удачно примененная «пиндосами» на Тихом океане в 43 – 45 годах. Размеры дивизий, корпусов и армий надо было сокращать, увеличивая их число. Максимальное усиление штабов, «представители ставки» при фронтах и армиях, создание отдельных структур для управления оккупированными землями и восстановления там инфраструктуры («тыловые штабы»). Может быть, следовало сократить полосы наступления правофланговым армиям (прежде всего первой), дабы облегчить управление и сократить лишние переходы. Наконец, более четкий подбор начальников по взаимопониманию и совместимости везде и всегда. Грубо говоря, все то же избыточное усиление.
        Постоянная дезинформация, море слухов, «достоверные сведения» об англичанах в Антверпене и казаках в Англии – все это также закономерно, и причем предсказуемо. Подобные действа – естественная и разумная реакция на немецкие победы, и кто мог подумать, что стратеги Антанты на них неспособны? В конце концов, за две недели германской мобилизации Британский флот мог перебросить в Метрополию два – три корпуса из Ванкувера или Аделаиды, если не более. А такой пустяк, как русские из Архангельска… В общем странно не то, что Мольтке и его люди верили таким слухам, а то, что их (слухов) было крайне мало.
        И здесь наиболее эффективное противоядие – активные действия Германского флота (опять флот!). Когда по морям и океанам рыщут десятки рейдеров, смертельно опасный трюк – переправа через пролив дивизий Д. Френча, а об остальном можно (и нужно) забыть. Высадка диверсионных и разведывательных групп, обстрел портов и прибрежных укреплений, активные действия цепеллинов подлили бы масла в огонь. В крайнем случае сошла бы и умелая имитация всего вышеперечисленного. А не сделав ничего, немцы проиграли Антанте в «психологической подготовке кампании».
       Возможно, однако, что существовал и другой путь. Почему-то во всех расчетах чис-ленность германской и французской армий в предвоенное лето считается примерно рав-ной. Но ведь Мессими и Жоффр не допускали и мысли об использовании резервистов на передовой, а наследники А. Шлиффена весьма сносно провели сию идею в жизнь. Следо-вательно, реально немецкое войско минимум на треть превосходило противника. А при подвижной обороне, когда крепостные войска активно помогают полевой армии (а гарнизоны врага обречены на бездействие), превосходство получится полуторным, если не более. Конечно, когда - нибудь французы  осознают свои ошибки и двинут резервистов на передовую, но до тех пор многое может произойти. Да и полевая артиллерия у немцев много сильнее, не говоря уж о крепостной.
      Правда, «семидесятипятки» превосходили германские аналоги по дальности стрельбы, весу и мощи снаряда, но против нормальных укреплений любая трехдюймовка бессильна. Особенно при преобладании шрапнели в боекомплекте. А полевой тяжелой артиллерии у Жоффра практически не было, осадной было мало, да и та в основном устарела. К тому же германская дивизионная пушка в походном положении имела наименьший вес в своем классе, что при подвижной обороне важнее «боевой» массы – ведь на поле сражения в основном маневрируют наступающие войска, а их противникам важнее тактическая под-вижность. Стрелковая подготовка легкой артиллерии у немцев плоха, но в обороне это не так страшно. Особенно при обилии гаубиц в полевой армии.
      Общепризнано, что французское наступление по путям, предначертанным «Планом – 17», «никуда не вело». Оно имело смысл лишь для отражения немецкого удара. А коль его нет, ближайшая осмысленная цель – Франкфурт на Майне или Кельн. Это по прямой минимум 200 км через леса, горы и реки, включая Рейн. В тылу при этом останутся Мец и Страсбург, а на флангах – Кобленц и Мангейм, пусть и не столь страшные, но для поле-вых войск достаточно неприятные. Кстати, подземелья Эренбрейтштейна и через полто-раста лет после постройки выглядят весьма внушительно. А мнение, что Германия после 1890 года укрепляла лишь Мец и Кенигсберг, несколько преувеличено. Во всяком случае, западнее Страсбурга в 90-ые годы немцы возвели солидное (площадью около 6 кв.км) укрепление у Мольсгейма – Мутцига, а затем укрепили пространство между новой крепостью и страсбургскими фортами (вдоль реки Брюш). Уже после 1904 еще одно укрепление, для прикрытия «железки» на правом берегу Рейна, создано на скале Истейнер – Клоц. Как все эти форты штурмовать – не совсем понятно.
       Французское воинство может, конечно, отвоевать Лотарингию и Эльзас, блокировать Мец, но на это уйдет уйма времени. Затем можно вторгнуться в Шварцвальд и захватить одну из вражеских столиц (Карлсруэ), а частью сил двинуться на север, к Майнцу. Но и здесь темп наступления будет низким. А в оперативном плане все это опять же «пустые хлопоты», неспособные что-то изменить в общем ходе войны.
       Ежели Германия не посягает на нейтралитет Бельгии и Люксембурга, французы не могут действовать севернее Тионвиля, то есть их оперативное пространство суживается до размера мышеловки. Учитывая крепостные войска, для надежной защиты западных границ Германии достаточно трех полевых армий. А если вести подвижную оборону на подготовленных рубежах, жертвуя приграничными областями, то и двух армий хватит. По крайней мере, на ближайшие два – три месяца. А Британии при отсутствии какой-либо агрессии с немецкой стороны гораздо труднее вступить в войну, не говоря уже о Голландии и Бельгии.
      Конечно, рано или поздно умелая провокация на море даст Альбиону желанный повод вмешаться в драку, и кучу союзников заполучить, но на это уйдет минимум месяц, скорее два. За это время немецкие рейдеры и их плавучие базы расползутся по белу свету как тараканы, и Черчиллю будет не до генеральной битвы. Да и блокада, особенно дальняя, при таком раскладе очень не скоро даст результат. Можно еще послать экспедиционный корпус союзникам на подмогу, но тут уж предсказание Шлиффена – «чем их больше высадится во Франции, тем лучше для нас» - непременно сбудется.
       Да и Италии изменить Тройственному Союзу на фоне явной французской агрессии совсем непросто, а главное и неразумно. Ведь победы Центральных держав на Востоке дают надежду получить от разбогатевшей Австро – Венгрии солидную компенсацию за верность союзническому долгу. А поражение Франции даст возможность захватить вож-деленный Тунис, а может быть, и еще что – нибудь, в Африке или Азии.
       А тем временем на Востоке неотмобилизованная армия русских громится по частям Viribus unitis «тевтоно – мадьярских полчищ». Австро – Венгры в Люблин – Холмской операции остановлены были Н.И. Ивановым с большим трудом, и лишняя германская армия превратила бы поражение в победу. Еще одна армия позволила бы немцам напрочь разбить 1 и 2 армии русских, полностью перехватив инициативу. А еще две или три, оставшиеся «не у дел», наносят фланговые удары – например, от Лемберга и Мемеля на Барановичи – Вильно, или даже на Минск. Это куда страшнее «Седлецких Канн». А поскольку прямой угрозы на море нет, то флот вполне может перебросить Северную армию под Питер, сопроводив высадку диверсиями по всему побережью от Полангена до Куоккалы.
        На Черном море удар в Крыму на фоне массированных обстрелов побережья бла-гополучно поставит крест на всех операциях Кавказского фронта. Большую часть его сил вообще придется бросить на север, и тут уж турки могут не только захватить Севастополь с окрестностями, но и часть Кавказа, и Одессу впридачу. Как и в Крымскую войну, Россия попадает в стратегическое окружение. Далее отпадение Финляндии с ее продвижением в Карелию до берегов Белого моря делает какую – либо помощь со стороны Британии нере-альной, а изоляцию (России) полной. При таком раскладе только чудо может спасти Мос-ковию от всевластия германофильской партии и заключения сепаратного мира. В этом, кстати, было коренное отличие России от Франции – в последней только явное голово-тяпство Нивеля на третьем году войны вызвало некое подобие бунта, ликвидированного вполне полицейскими методами. А в Расее чуть ли не треть правящей элиты и половина оппозиции ходила в пораженцах с первых месяцев войны. Такие резервы стоят трех полевых армий, если не более!
       Так что примерно через пару месяцев Антанта окажется у разбитого корыта. Русская армия наполовину уничтожена, потеряны Прибалтика, Польша, Финляндия, Белоруссия, Крым и пол Украины. Петербург эвакуирован, страна практически отрезана от внешнего мира. Впереди – затяжная оборонительная война без всяких надежд и перспектив. А на Западе сильно потрепанные союзники увязли в пограничных областях Рейха. Даже если Тройственному союзу в таких условиях и не удастся заключить мир с Россией (что очень сомнительно), то можно смело перебросить 3 – 4 армии на Запад и добить французов. А потом заключить выгодный мир с кем – либо из противников, или со всеми сразу. И «до осеннего листопада» можно и вправду поспеть домой.
      А что могли предпринять стратеги Согласия для срыва германского плана войны? Начнем анализ с центра позиции. Суетливое и бестолковое наступление французов в Арденнах давно стало классической иллюстрацией никчемности и нелепости «плана – 17». Заслуженное поражение армий Лангля де Кари и Рюффе как бы зафиксировало и так очевидное утверждение о невозможности проведения в этой пересеченной местности крупномасштабных операций с решительной целью. Там, мол, горы, леса, реки, полное бездорожье и глушь, даже коней не накормишь, не говоря уже о солдатах.  Допустим. Но вот на Кавказском фронте маневренные операции крупных сил шли (с переменным успехом) в течении двух лет, причем наиболее стремительные из них (Сарыкамышская и Эрзерумская) даже зимой. Можно сказать, что средний темп наступления в этих сражениях все равно был низким. Но ведь на Армянском нагорье дорог еще меньше, чем в Арденнах, высота местности два – три километра и снег лежит 7 месяцев в году. Дрова и те приходилось с собой таскать. Да и воевали там обычные войска, с посредственной подготовкой и недостаточным снаряжением. А вот экспедиция Р. Амундсена незадолго до войны прошла почти 1 200 км за 56 дней, ; по 20 км в сутки, по настоящему бездорожью, без всяких карт, наобум. Из них более двухсот верст по горам, а перед тем забрались с высоты 500 м на две тысячи, и все это по снегу и льду. Конечно, в полярников никто не стрелял, но и помогать было некому, с собой тащили не только «дрова», но и решительно все, без чего нельзя выжить. Неужели по всей Франции не нашлось столь же подготовленных людей хотя бы на пару батальонов «коммандос»?
      Есть и более убедительные примеры. Не говоря уже о стремительном походе ген. Т. Ямаситы по горам и джунглям Малайи (это все-таки совсем другая война), вспомним путешествие У. Шермана Чаттануга – Атланта – Мейкон – Саванна. Там были и сильнорасчлененные нагорья, и леса, и болота, и неприступные позиции. Д. Э. Джонстон как полководец явно превосходил прусского кронпринца. Тем не менее средний темп наступления северян  был достаточно высок. Стремительные альпийские кампании 1796 – 1801 гг, форсирование русскими Балкан в 1877-78 и английские операции в Палестине в конце первой мировой войны также проходили отнюдь не в тепличных условиях.
      Наконец, гигантская (по тем временам) армия Ю. Цезаря прошла Арденны за 10 дней, хотя никаких дорог тогда там и в помине не было, равно как возделанных земель и заметных населенных пунктов. Это вполне приемлемые сроки, ведь германский марш – маневр через Бельгию и северную Францию должен был длиться около месяца. Задача французов была труднее? Давайте считать. От Лонгви, Кариньяна или Седана до Аахена по прямой 140 км, от Живе менее 120-и. На реальной местности это порядка 200 верст. 20 км в сутки – вполне приемлемо! Хотя бы для передовых отрядов, самых подготовленных и подвижных, от которых требуется немного – занять восточный берег Мааса и Урта до Визе, взорвать мосты и дороги справа и слева от себя и усердно окапываться, подготав-ливая оборонительный плацдарм для основной массы войск.
      Затем необходимо было продержаться на занятой территории (вернее не позволить использовать ее немцам в своих целях) минимум две недели (лучше  три), и дело в шляпе. Если, конечно, «веревка не оборвется», как однажды метко заметила подруга В. Пуха. Но это уже дело тыловых служб, для чего-то ведь они создавались во французской армии ! Да и резервистов для охраны тыла и коммуникаций можно было набрать и подготовить предостаточно, отнесись генералы Третьей республики к этой проблеме серьезно. А если к маневренной операции в сложных условиях готовиться спустя рукава, то ничего не поможет, проиграть можно любую кампанию при огромном превосходстве в силах. В мировой истории примеров тому не счесть.
      Конечно, серьезная операция в Арденнах требовала кропотливой вдумчивой подготовки и огромных сил и средств. Это как минимум три полноценных армии и два кавалерийских корпуса. Причем кавалерию следовало готовить не к лихим атакам, а к длительным маршам в горах, действиям в роли пионерных отрядов (в отрыве от основных сил), быстрому захвату ключевых позиций и упорному их удержанию (в пешем строю) до подхода пехотных частей. Кавалерию необходимо было усилить саперами, пешими стрелками и разведчиками, дополнительными запасами и снаряжением. Предусмотреть необходимый для средств усиления транспорт, дабы не снижать мобильности конников.
       И остальные войска, естественно, задолго до войны надо было обучать боевым действиям, передвижению и обитанию в соответствующих условиях, благо гор (и людей, привычных к жизни в горах) во Франции предостаточно. Заранее необходимо было обеспечить надежную связь, управление и снабжение, создать у границы мощную базу, наладить разведку. Организационно и технически войска разделить на ряд эшелонов – авангард, блокирующие силы, части развития успеха, охрана тыла и флангов, подвижный резерв. Если существовавшая армейская структура для этого не годилась, смело создавать новую и отрабатывать ее на маневрах до посинения. Конечно, необходима была и соответствующая экипировка, снаряжение, запасные переправочные средства, бинокли, карты и компасы в каждом отделении, метео- и топографическая служба.
      Еще в мирное время можно и нужно было разработать планы мобилизации автотранспорта и его быстрой переброски в исходные районы, подготовить там же как минимум две полевые узкоколейки («декавильки») по 200 – 250 км каждая со всеми мыслимыми «запчастями и принадлежностями». И, безусловно, как можно шире готовить довольно уже многочисленную авиацию к всемерной поддержке сухопутных войск в тяжелых горных боях. Все это сложно, дорого и хлопотно, но такова уж специфика «войны в особых условиях». А иначе остается «греть бока и разводить котят», по меткому выражению классика.
      Безусловно, для подобных действий потребовалось бы и соответствующее специфическое вооружение, в первую очередь горная гаубица калибром 102 – 107 мм, но ничего сверхъестественного в этом не было. Создать хорошие минометы к началу войны было, наверное, малореально (хотя Германия несколько образцов уже имела), но 63 –мм легкая разборная мортира французской промышленности была вполне «по зубам». Так же как и 32 – 47 мм настильная пушка, компактная и мобильная. Необходима была и специальная винтовка для горных частей, короткая и легкая (калибра 6,0 – 6,5 мм), но и это было поправимо, ибо подходящие образцы существовали уже в конце XIX века (например, итальянский 6,5-мм карабин Манлихер - Каркано в варианте «Т.С.»).
       Наконец, французская армия лидировала в разработке и применении ручных пулеметов и в использовании автотранспорта для военных целей, что крайне актуально в горной войне. Общность языка и культуры валлонов и обитателей приграничных департаментов Франции сильно облегчала жизнь наступающей армии. Во всяком случае, организационное и техническое обеспечение «Арденнского похода» было не более сложным делом, чем подготовка Шлиффеновского маневра; скорее всего, задача французов была все же немного проще. Как говорится, было бы желание.
      Отметим еще один момент. Последние 10 – 15 предвоенных лет бельгийская политика была определенно профранцузской, и уж во всяком случае не пронемецкой. В подобной ситуации можно было заранее согласовать и подготовить хотя бы минимальное взаимодействие на случай «гуннской агрессии». Вряд ли бельгийское правительство возражало бы против усиленного дорожного строительства в Арденнах на французский счет, создания там складов и операционных баз, развития связи – ведь подобные формально невоенные объекты вполне совмещались с политикой нейтралитета. А деньги можно было переводить через подставных лиц, коим никто не может запретить тратить их именно на данные постройки в облюбованном районе.
       В общем, при желании можно было сделать очень много еще до войны. А с началом германской агрессии армия Ж. Жоффра получала такой немаловажный козырь, как сочувствие и поддержку населения в районе атаки (собственно, при умелой пропаганде такое положение могло сложиться еще и до войны и в дальнейшем только улучшаться). Следовательно, в то время как немцы штурмовали форты Льежа и перестреливались с бельгийскими пограничниками в Арденнах, французы без помех продвигались на север и создавали себе базу дальнейшего наступления (где-то в районе Арлон – Рюль – Мартеланж). Это обеспечивало им выигрыш минимум 2 – 3 дней по сравнению с германскими армиями, что было очень существенно при тех условиях.
       Теперь обсудим еще одну грандиозную затею – Балтийский проект Д. Фишера. Пожалуй, ни одна идея не вызывала столько критических замечаний, как эта. В редких случаях (Б. Такман, Д. Киган и Э. Уиткрофт) ее просто упоминают, гораздо чаще – указывают на многочисленные недостатки. Это в первую очередь трудности форсирования проливов, отвратительное снабжение, проблемы высадки на песчаные берега, тактическая изолированность десанта и т.д. и т.п. В общем, все это «оперативный бред» и пустая фантазия.
       Наверное, так оно и есть. Ну а японские десанты в Малайе и на Филиппины с одновременным нападением на Гавайские о-ва, войной в Китае и высадкой на острова чуть ли не половины Тихого океана разве не бред? А операция «Гельб» - наступление слабобронированных неуклюжих агрегатов через леса и горы против превосходящих сил противника ? А уж византийские полководцы Юстиниана I просто шизофреники – с мизерными силами вздумали воевать против могучих и победоносных соседей. То же и Наполеон I в 1806 году, дерзнувший атаковать отмобилизованного и сосредоточенного противника. Еще один доморощенный стратег, Эдуард III Английский,  славно учудил при Кресси – спешил свои ударные силы, оставив их беззащитными перед сильнейшим врагом, да еще и впал в оборончество… Просто нет слов, печатных по крайней мере.
      А ведь сколько в истории было более мелких («тактических») безумств, типа Нельсоновской «свалки» у Трафальгара и косой атаки Эпаминонда при Левтрах, или ночного боя у Тассафаронги и марша Ганнибала в Рим через полсвета… Итальянско – швейцарские походы Н. Бонапарта и А. Суворова; атака русского лагеря под Нарвой Карлом XII и рейд полковника Д. Дулиттла… Всего не перечислишь.
      То ли дело солидные, продуманные компании с ограниченными целями! Поход «Великой армии» в Россию и эскадр З. Рожественского на Дальний Восток; действия русских на Дунае и союзников на Балтике в Крымскую войну; австрийцы в Сербии в 1914-ом; третий крестовый поход; Сомма и Верден, наконец. При желании этот перечень также можно продолжать довольно долго.
       По конкретным же фактам замечания таковы. Форсировать проливы, безусловно, надо было по датским фарватерам и при активной помощи датского флота. Добиться этого было трудно, но возможно, учитывая теснейшие (в том числе и торговые) связи этой страны с Британией и устойчивые прорусские настроения датского общества. Кроме того, помогла бы и традиционная (в отличии от других Скандинавских государств) германо-фобия датчан, подогретая утратой Северного Шлезвига. Еще в 1870, как красочно описано у М.Н. Покровского, в Копенгагене готовы были «принять и обласкать» французов, собиравших десант на прусские берега. У Наполеона III уже и Балтийский корпус был готов, и нужные для операции корабли бороздили Кильскую бухту. Кстати, Х. Мольтке и А. Роон подобного марша на Берлин весьма опасались, особенно в начале войны.
        Тогда помешало решительное противодействие России – союзницы Бисмарка – прямо пригрозившей войной. А ежели все великие державы, дружественные Дании, совместно поднажмут на короля Кристиана Х, результат очевиден. В крайнем случае (по греческому образцу) можно было обойтись и без формального вступления в войну – временно, под давлением форс-мажорных обстоятельств, пришлось, как видите, допустить чужие войска на нейтральную территорию. А так, вообще-то, мы завсегда за немцев. Которые кстати, все время ждали от датчан какой – нибудь гадости, вплоть до «вторжения» (см. например, у А. Больных – дискуссии о неограниченной подводной войне). А англичане еще до войны присмотрели удобное место для высадки в Ютландии – порт Эсбьерг, совсем, видно, не сомневаясь в настроениях Копенгагенского правительства.
        Конечно, успешное выдвижение в Балтику предусматривает широкомасштабную минную войну для максимального прикрытия своих коммуникаций и возможно более полного блокирования немецких баз. В начале войны потребного количества мин и заградителей не было и в помине, но это ошибка преодолимая и вовсе не неизбежная; при нормальной работе штабов (хотя бы как у Н. фон Эссена) ее легко было избежать.
      Снабжение высадившихся войск, конечно, было проблемой. Но если создать проме-жуточную базу на юге датских островов (в альте Сторстрем), то до германского побережья остается 70 – 80 км, да и от Копенгагена менее двухсот. Опыт Дарданелл показал, что создание такой базы под носом у противника вполне реально, хотя сложности (и немалые) несомненно возникли бы. Однако британскому командованию, при активном участии дипломатии, подобные задачи были по плечу.
      Можно было решать задачу поэтапно, как планировал ген. М. Хомма при подготовке высадки на Филиппины в 1941 году. Сначала захватить о-в Рюген (который, кстати, сам по себе имеет важное оперативное значение), а с него переправляться на материк. Наконец, расстояние от Либавы до Висмара и Ростока 660 – 680 км, что отнюдь не смертельно. Правда, Либаву русский флот по ходу войны оборонять не планировал, но при появлении на Балтике англичан защищать ее было бы не от кого – разве что организовать обычные силы ОВР-а. В любом случае Балтийский проект требовал первоначального захвата господства на море, а при его наличии все остальное заметно упростилось бы. Естественно, борьба за Балтику потребовала бы немалых жертв, но вряд ли больших, чем другие направления. А кто не рискует, тот в итоге топит свои же корабли, лишь бы они не достались врагу.
      Говорят еще, что побережье Балтики для десантных действий в основном неудобно, Померанский берег от жизненных центров Германии далеко (а путь к Берлину вдобавок перекрыт Одером), Данциг, Штральзунд и Любекская бухта сильно укреплены, а острова в устье Одера труднодоступны и заболочены. Пусть так, хотя Сайпан, Иводзима и Окинава в последнюю войну были куда более крепкими плодами. Остается еще 80 км побережья Мекленбурга, максимально приближенного к Берлину, и имеющего как минимум два неплохих порта – Варнемюнде и Росток, которые, вдобавок, легко обойти и захватить со стороны берега. Конечно, Киль близко, но ведь есть такие блокадные сред-ства, как мины, торпеды, береговые батареи и ПЛ. Кроме того, при энергичных и актив-ных действиях Гранд – Флита любое вмешательство Гохзеефлитте неизбежно ведет к генеральному сражению, что Антанте всегда приятно. Ну а если Ф. фон Ингеноль и Ко предпочтут отсидеться в базах, быть у фрицев позору неслыханному, мятежам Спарта-ковским и миру похабному.
      Еще один вопрос – какие войска высаживать? Британский – то экспедиционный корпус во Франции необходим до зарезу. Ну, для первого броска хватит сил морской пехоты, затем – русская шестая армия, благо под Петербургом она после начала операции не нужна совершенно. На ее высадку и расширение плацдарма уйдет 5 – 6 дней, текущее пополнение можно брать из гарнизонов Ревеля, Кронштадта и Свеаборга, поскольку те-перь Германскому флоту совсем не до них. За это время по Либаво – Роменской, Риго – Орловской и Виндаво – Рыбинской железным дорогам можно перебросить в данные пор-ты 2-3 дивизии, и столько же к Петрограду и Ревелю. Далее (по мере развертывания моби-лизации) по отлаженным и проверенным маршрутам перевозки пойдут еще быстрее.
       Правда, опыта столь грандиозной высадки не было и в помине, и сей блин мог выйти комом – почище немецкого. Но создать избыточное усиление «по всем статьям» при британских финансах, налаженном транспорте и пассивном противнике было все же легче. Конечно, расходы были бы огромны, и, как и у немцев, обычного бюджета не хватило бы наверняка. Пришлось бы чем-то жертвовать, но иначе нельзя.
       Все это хорошо, скажут наиболее последовательные противники «балтийской идеи», но все-таки существовала ведь вполне ощутимая вероятность того, что кампания немцев во Франции завершится полным успехом, а десант в Померании столь же оглушительным провалом? И что тогда? Ничего страшного, и в этом случае такая операция будет весьма полезной, хотя и совсем в другом плане. Ведь после разгрома Третьей республики главная задача британцев – не допустить сепаратного выхода России из войны и по возможности поднять дух остальных союзников (прежде всего Италии). И вот тут-то сам факт того, что Великобритания оказывает активную и целеустремленную помощь российской армии, да не где-нибудь, а на важнейшем сухопутном фронте, будет крайне важен. И не только для русских, итальянцев и сербов, но и для правительств Бельгии и Франции, будь они в это время в Бордо, Тулоне, Лондоне или в северной Африке. А ведь каждый день продолжения войны на западе (хотя бы формального) – это задержка с переброской войск на восток и дополнительные дивизии для оккупационной службы. А в это время в северной Африке, Канаде и Австралии на английские деньги формируются новые войска, Россия продолжает мобилизацию и дальняя блокада начинает душить германскую экономику… Словом, смотри «план Фишера в действии».
        Ну а для чего балтийский прожект понадобился Д. Фишеру в 1915 году, когда война шла уже давно, и правофланговый охват немцев благополучно провалился? Да все для того же – быстрейшего окончания кампании. Ведь это не только огромная помощь восточному фронту, но и, повторяем, единственное реальное средство заставить Флот открытого моря принять большое сражение. В любом случае, даже при полной неудаче десанта и тяжелых утратах Гранд – Флита, германская военная машина (и особенно флот) получала непоправимый удар, и не только в виде больших потерь, но и в морально – психологическом плане. Для успешной блокады Германии, уже лишенной флота, сил все равно хватило бы, так что разумнее было не уподоблять десятки новых кораблей банковскому вкладу, а использовать их по прямому назначению.
      Теперь посмотрим, что за корабли городил первый морской лорд для своего проекта. С тральщиками, десантными баркасами и прочей мелочью все более – менее понятно, не вызывают особых возражений и гидроавиатранспорты, и мониторы (по крайней мере, удачные их образцы). Но вот линейно – легкие крейсера… Складывается впечатление, что у некоторых авторов не хватает не то что слов, но и самых ненормативных многоточий. Иногда, впрочем, оных «белых слонов» и хвалят, указывая, что их участие в эскадренном бою в определенном случае могло стать полезным. Затем, однако, следует многозначительное пояснение, например: «тактическое назначение проекта до сих пор остается не совсем ясным». Попробуем немного разобраться.
       Ну, во-первых, всякий крупный корабль своего времени в той или иной степени многофункционален, как и любое устройство или орудие. Даже самое примитивное. Скажем, плоскогубцами можно ломать гвозди и колоть орехи, а кусачками – завинчивать гайки и скручивать проволоку. А уж «ударный рейдер»… Конечно, использование любой вещи не по назначению очень неэкономично, но часто оказывается наименьшим злом. Как известно, первые британские линейные крейсера создавались в основном как средство вытеснения противника с морских и океанских просторов, как сугубо наступательное орудие. Тем не менее в Ютландском бою эскадра Д. Битти свою весьма «линейную» (почти не «крейсерскую») задачу выполнила, хотя и с грехом пополам.
       В «Корейджесах» поражает прежде всего их несуразно высокая скорость, но ведь при десантных операциях она также необходима. Существует даже такой подкласс кораблей – быстроходные десантные транспорта, сохранившийся и в век механизированных войск и катеров на воздушной подушке. Так например, американские «Сакраменто» постройки 1964 – 70 годов имеют скорость до 26 узлов при полном  водоизмещении 53 600 тонн. А если корабль должен еще и осуществлять артиллерийскую поддержку десанта на широком фронте, то высокая скорость и малая осадка ему жизненно необходимы.
       Теперь рассмотрим артиллерию. Конечно, чем больше пушек, тем лучше, однако малое число башен (и тем более одноорудийные башни) создают меньшие сотрясения и позволяют более удобно и точно вести огонь по нескольким, даже удаленным друг от друга, целям. В морском бою это ненужно, а вот когда надо подавить полевую батарею, рассеять колонну войск или обстрелять железнодорожную станцию, очень важно. И для пристрелки по береговым целям четырех- или трех- орудийные залпы совершенно не нужны, а вот жуткий вес мощных снарядов «Фьюриэса» весьма кстати. И вспомо-гательная артиллерия этого корабля своеобразна – при максимальной скорострельности (для всех английских систем калибром более 4”) «стасороковки» «Фьюриэса» имеют солидный снаряд (почти как у 6”) и огромную (95 каб) дальнобойность – как у 12-дюймовок «Агамемнона». Типичный корпусной полк группы ДД. Более традиционные 102-миллиметровки «Корейджесов» также отличаются максимальной дальнобойностью и скорострельностью в своем калибре (на момент создания). Наконец, высокие барбеты башен при сравнительно низком силуэте линейно – легких крейсеров весьма напоминают «Раглан» или «Маршал Ней».
        Броневой пояс, конечно, у данных кораблей паршивый, но… Реально с берега стрелять будут из 77 – 105 мм пушек на дальности 8 – 9 км; 3” броня в таких условиях вполне достаточна. Единичные крупнокалиберные орудия можно и обойти – берег длинный, а скорость высокая. Правда, в полевых войсках много гаубиц, против них нужна солидная броневая палуба. Так она такая и есть – на «Корейджесе» почти 53 % от толщины борта, а на «Инвинсибле», например, 43 %, на «Тайгере» 33 %, на «Лайоне» и того менее. А на «Фьюриэсе» палуба и борт вообще забронированы одинаково, прямо как у мониторов.
       Однако у любого монитора есть два уязвимых места, при сильном повреждении которых его можно сдавать на слом – орудийные башни и боевая рубка. Соответственно, броня башен достигала 330 мм («Эребус») а рубки 203 мм («Гордон»). А у нас? Рубка на всех трех «слонах» 254 мм (больше любого монитора и на уровне прочих ЛКР), артиллерия – 229 мм «Фьюриэс» (тоже «классовый стандарт») и 330 мм «Корейджес» - выше, чем на «Орайоне»! (как у «Куин Элизабет»).
       Кстати, и «Ринауны», многократно модернизировавшиеся (впервые еще до спуска на воду),  некий балтийский уклон все же сохранили. Так, толщина палубы у них составляет 50 % от борта, броня рубки 254 мм (стандарт), а башен аж 280 мм! И весьма малая осадка. Противоминная артиллерия очень напоминает «Корейджес», только хуже скомпонована. И уж если прекрасные японские летчики в тепличных условиях с проржавевшим (и «почти картонным») «Рипалсом» провозились весьма изрядно, вряд ли бравые фейерверкеры кайзера в начале 1915-го, имея лишь бинокли да правила захвата цели «в вилку», справились бы с «картонками» адмирала Фишера.
      И, наконец, последний вопрос – а для чего весь этот огород городить? Не проще ли по-простому зажать немцев меж двух сухопутных фронтов и лупить в хвост и в гриву? Ну во-первых, как показал опыт, совсем не проще, во-вторых, балтийский проект (как уже отмечалось) активизировал и ускорял морскую войну. А это в любой ситуации крайне важно. В третьих, допуская мысленно разгром Франции, Д. Фишер должен был понимать, что столь громкий успех германцев надо было хоть чем-то нейтрализовать. Иначе союзники (особенно гражданские власти) могут впасть в психологический шок.
      В чисто военном плане союзный плацдарм на балтийском берегу угрожал связности немецкого восточного фронта и сильно затруднял стратегический маневр (например, переброску войск с запада на восток после разгрома Франции). То есть Германия теряла накопленный на Западном фронте темп, что позволяло русской армии спокойно завершить мобилизацию и продолжать наступательные (или псевдонаступательные) операции. В такой ситуации Петроград вряд ли согласился бы на переговоры.
      Наконец, балтийский проект – единственное надежное средство нейтрализации плана А. Шлиффена, если таковое понадобилось бы Д. Фишеру. «Фланговая атака отражается контрударом в центре». Причем не в каком-то абстрактном геометрическом центре, а в наиболее уязвимой точке всего Тройственного союза. Успешное наступление на Берлин не только ставит 8 армию в крайне опасное положение и отдает восток Германии русским,  но и вносит (пусть косвенно) разлад в управление и снабжение всего Западного фронта. А такой пассаж угробит план Шлиффена в корне. Наконец, сия атака Антанты отбрасывает оперативную «тень» на весь левый фланг Австро - Венгров.
        В такой ситуации разгром двуединой монархии мог произойти гораздо ранее «проектного» срока, вследствие чего русские выходили на среднюю Эльбу быстрее, чем немцы на нижнюю Сену (правда, в меньшем числе и в сильно потрепанном виде). Конечно, русские генералы тех лет к подобным решительным и масштабным действиям были малопригодны, но и все их противники (да и союзники) в лучшую сторону особо не выделялись. А уж психологическое состояние германского командования в выше-описанной ситуации вряд ли способствовало бы каким-то разумным действиям. В общем, можно сказать, что Балтийская операция позволяла странам Согласия разыграть свой главный козырь – господство на море – самым быстрым и эффективным способом. А это стратегический выигрыш «огромного размера».
       Еще одно возражение против балтийской идеи чисто личностное. Как мог, мол адмирал Фишер верить в успех подобного дела, когда он был против гораздо более разумной Галлиполийской операции? Но в «Дарданеллах» 1-ый морской лорд возражал против чисто морской (в начале) экспедиции, кое-как организованной и ничего разумного не представлявшей. В частности, начинали ее в самое неподходящее время года и с явно недостаточными силами. При таком подходе любого, кто посмел критиковать действия Красной армии на Карельском перешейке зимой 1939 – 40 гг, можно зачислить в принципиальные противники прорыва любой укрепленной полосы.
      Кстати, такой компетентный исследователь как Х. Вильсон, считал, что и чисто морская атака в Дарданеллах при тщательной подготовке и достаточных силах могла привести к победе. Это, конечно, сомнительно, но вот комбинированная, хорошо подготовленная и широкомасштабная операция имела все шансы на успех. Кстати, несмотря на  бестолковость и беспомощность союзников  в Дарданеллах, османские потери оказались в итоге все же выше. «Цвет австралийско – новозеландского экспедиционного корпуса» может быть и составлял элиту британских войск, но и у турок в проливах воевали отборные части, сильно укрепленные немцами, которые с огромным трудом отстояли свои позиции.
       Совершенно непонятно, в частности, почему союзники не отправили в Эгейское море все «переходные» линкоры и пару французских дредноутов (а после вступления Италии в войну еще два – три). А осенью четырнадцатого, когда по приходу «Гебена» младотурки оказались в щекотливом положении, три – четыре «Дантона» с крейсерами и подлодками надобно было провести и в Черное море. Все равно в Саросском заливе все англо-французские преддредноуты уместится просто не могли. Тогда оперативная обстановка на юге была бы совсем иной, да и вступление Турции в войну могло задержаться. Странно, что адмиралы Антанты постоянно забывали очевидные вещи.
        Более старые корабли надо было беспощадно разоружать, артиллерию и боезапас передавать на берег (или на вооружение мониторов и железнодорожных батарей). Разоруженные броненосцы и крупные крейсера использовать как быстроходные и относительно защищенные транспорта, спасательные суда, плавмастерские и базы снабжения; мелочь переоборудовать в мощные тральщики (которых вечно не хватало), минные заградители и десантные корабли. Перетопили бы их, конечно, без счета, но кому и зачем все это старье могло понадобится в дальнейшем?
       Часто (и совершенно справедливо) указывается также на непонятное поведение России в данном вопросе. Если в Ставке и при дворе боялись проливы «упустить», то надо было при первых же выстрелах у Кумкале бросать все силы на Босфор и Кавказский фронт, а не топтаться в Польше и на Карпатах. Тогда и исход войны был бы иной, и вожделенные проливы прибрали бы наконец к рукам. Может быть, сохранилась бы и монархия, а ее благоверные генералы и придворные чины не мотались по тюрьмам и заграницам.
      Огромные резервы у стран Согласия были и на уровне управления войсками. Здесь (во всяком случае до Марны) картина куда более удручающая, чем на германской стороне. Мы уже упоминали о крайне неудачном развертывании бельгийской армии, но и англичане с самого начала (с объявления мобилизации) действовали не лучше. А уж про французских «архистратигов» и говорить нечего. Даже если они в простоте душевной и не признавали иного способа действий, кроме бесшабашного наступления, можно было осуществлять его хотя бы не столь суетливо и бестолково.
       Единое командование в то время было, наверное, непосильно трудным делом для генералов и маршалов Антанты, но хоть какое-то взаимодействие они могли попытаться наладить. Всякие «мелочи» вроде отсутствия взаимопонимания между пехотой и артиллерией описаны не раз, так что не будем повторяться. А главное – ни в одной из армий Антанты не было единого командования! «Разброд и шатания» бельгийцев и англичан хорошо описаны у Б. Такман, грызня в Русской ставке и вокруг нее также обще- известны. Но ведь и у французов было немногим лучше – конфронтация между Мессими, Галлиени и Жоффром, двойное подчинение армии Монури тому доказательство. А все вместе сие приводит к однозначному выводу – по эту сторону фронта правили бал именно «идиоты». Хотя бы в плане оперативно – тактическом.
      А «стратегически» их идиотизм наиболее ярко выразился в планировании насту-пательных планов при незавершенности оборонительной системы Франции. Независимо от целесообразности и тактической обеспеченности тех или иных «ударов», заниматься ими можно было лишь после доведения Северо – восточного оборонительного пояса до Ла-Манша. То есть усиления укреплений Лилля и Мобежа до верденского уровня с постройкой промежуточных позиций (как между Верденом и Тулем) и создания тыловой полосы обороны по линии Амьен – Ла-Фер – Реймс. Это как минимум, а еще лучше данную полосу продлить на запад до Абвиля и укрепить треугольник Булонь-сюр-Мер – Сент-Омер – Дюнкерк. Тогда и только тогда «они» не были бы идиотами.
      Конечно, подобное усиление оборонительной системы сильно ослабило бы полевые войска, но для вышеописанного наступления в Арденнах сил и средств все же хватало. А на остальном фронте разумнее было держаться глухой обороны. Правда, решительное поражение Франции в 1940 многие связывают именно с оборонительной доктриной тех лет. Однако укрепрайоны 30-х годов были много хуже старых крепостей и в реальности принесли только вред, ибо на «линии Мажино» торчало более половины англо – французских войск. По меткому выражению современного историка «там эти силы ничего не обороняли и ничему не угрожали». Французская артиллерия была малоподвижна, мотострелки, танки и авиация использовались нерационально, не в пример немцам.
        А главное – и французский народ, и его правящие классы в 39 – 40 гг не желали войны и были готовы на мир при любых условиях. Они давно забыли «элан виталь», волю к победе и верность присяге, и признали себя побежденными еще до первого выстрела. А «когда надо», французская армия в обороне действовала даже лучше, чем в наступлении – например, под Верденом. Правда, некоторые считают, что при «запланированной мощи правого крыла» модернизация Лилля и развертывание основных сил французов между Верденом и морем могло и не сработать. Однако работы в Лилле и Мобеже привели бы и к созданию между ними неких укреплений, как на линии Верден – Туль или Эпиналь – Бельфор. А развертывание 10 – 25 корпусов в оборонительных целях неизбежно сопро-вождалось бы и строительством полевых укреплений в ближайшем тылу Лилля и Мобежа. Это уже серьезное препятствие, хотя и преодолимое. Но за какой срок? Ведь немцам нуж-на была победа быстрая и полная, а тут треть, если не более, правофланговых сил должна как минимум пару недель штурмовать бетонные точки. Если мортиры вовремя подвезут…
      И потом те же авторы справедливо замечают, что немецкий план мог рухнуть из-за неисправности лишь одной (из десяти, ежели не более!) железнодорожной линии. А тут куда более серьезное препятствие и потеря темпа в решающем пункте было «недос-таточной» причиной краха всей затеи немцев. Совершенно нелогично, господа!
      Можно возразить, что у французов и англичан задача была много проще, чем у немцев – ждать русского наступления и всячески затягивать сопротивление, для чего достаточно малого – не быть совсем уж полными «идиотами». Ну во-первых, и в это верится с трудом, а во-вторых сами себе они (хотя бы формально) ставили куда более амбициозные задачи; в третьих, задержать германское наступление желательно было бы с наименьшими потерями и поближе к границе. Получилось же все наоборот.
      Не выдерживает никакой критики и план русского наступления в Восточной Пруссии. Еще У. Черчилль заметил, что логичнее было сосредоточить все силы во второй армии, чем затевать сомнительную игру в «Канны» по изолированным направлениям. Правда, на южном крыле у русских неизбежно возникли бы большие трудности со снабжением. С этой точки зрения разумнее было наступать основной массой с востока, придав Варшавской армии демонстративно – отвлекающий характер. Даже если бы всей 8 армии после первых сражений удалось бы укрыться в Кенигсберге, блокада отвлекла бы не столь много сил (меньше, чем потеряли обе русские армии в реальности на поле боя). К тому же  часть германцев неизбежно попадала в крепость в потрепанном виде и без резервов.
       А еще лучше было направить вторую армию прямо на запад, предоставив первой связать боем силы врага. Конечно, двинув со стороны Ломжи конный корпус (или два) для маскировки и демонстрации. Если патронов не жалеть и пошуметь изрядно, то недели на две можно запудрить мозги. Да и вторая армия не даст отвлечь против первой нужные силы. При этом наступление на юг, к Варшаве, затруднено бездорожьем и гарнизоном Новогеоргиевска, а более долгое передвижение к юго-западу – по линии Торн – Познань сопряжено с форсированием Вислы. Скорее всего, русские подкрепления к обеим армиям подойдут быстрее, чем войска Самсонова окажутся в мышеловке. Но в любом случае такой «поход на Берлин» привел бы к «психологическому надлому» Германской ставки. Конечно, при условии тщательной, продуманной и длительной (довоенной) подготовки русских войск, чего на самом деле не было и в помине.
       И, наконец, морские силы Антанты в «узкопрофессиональном» плане. Тот факт, что «план Фишера» в конце - концов сработал, как-то заслоняет многие неприятные детали, в том числе и уровень его исполнителей. Часто писали и пишут об отдельных (хотя иногда и очень серьезных) ошибках многих адмиралов (их подчиненные, впрочем, были не лучше). Волокита с конвоями, бардак на Средиземном море и в Ла - Манше, Дарданеллы, уровень подготовки британских артиллеристов, отвратительная связь на эскадре линейных крейсеров, маневрирование Х. Эван – Томаса в Ютландском бою, отказ от борьбы с германской торговлей на Балтике и прочая и прочая. Интересно, смогли бы немцы с такими флагманами потопить «Монмут» и «Гуд Хоуп», не говоря уже об «Инвинсибле» и «Куин Мери»?
        Собственно, столь солидный список «частностей» сам по себе наводит на мысль о неких закономерностях, и почему-то опять приходят на ум «идиоты». Персонально даже западные авторы таковыми многих адмиралов Согласия и считают. Строго говоря, большая и лучшая (и самая дорогая) часть британского флота действовала немногим активнее германцев. Правда, весь металлолом остался дома, и еще трофейного прихватили, так что нечто положительное в  морских деяниях Антанты все же было.
        А вот чего не было (или почти не было), – так это полноценного взаимодействия с сухопутными силами, особенно в начале войны. Конечно, Антанте тут сильно помогли ее противники (зря все же Вильгельм II распродал английские ордена, ох зря!). Но заранее надеяться на такой подарок – это верх безумия. А ведь простое согласование морских и сухопутных операций, хотя бы в пределах одного фронта, дало бы блестящие результаты. А уж четкое взаимодействие всех направлений сократило бы войну минимум на год, даже в ее позиционной стадии.
       Кстати, многие авторы порицают английское послевоенное общество, не желавшее содержать огромный флот и толкавшее правительство на «разоруженческие» конференции. Но в глазах рядового британца линейный флот, стоивший огромных денег, особой роли в войне не сыграл, а после ликвидации флота германского и вовсе был не нужен. Все равно, мол, пришлось создавать мощную сухопутную армию и с огромными жертвами и затратами поддерживать ее боеспособность. Конечно, в сложившейся ситуации повинны были не «утюги», а их предводители да и гражданское руководство (иногда и впрямь «кадры решают все»), но доказать это в 1919-22 гг было весьма сложно, особенно тем, кто пару – тройку лет провел в окопах Западного фронта.
        В общем, как и Центральные державы, Антанта менее всего преуспела на море – не хватало активности, целеустремленности, взаимодействия и координации разнородных сил… Только для стран Согласия флот должен был стать не «девятой», а «первой» армией, учитывая его потенциальные возможности. Конечно, небывалый размах гряду-щих битв, новая техника и тактика сильно усложняли дело и повышали вероятность ошибок; их цена также выросла. Но сие неизбежно, и единственный путь минимизации потерь – избыточное усиление «узких мест». Странно, что большинство тогдашних стратегов этого не понимали.
        При таком (объективном) подходе и старый вопрос – «Кто проиграл?» в Ютландском сражении (благо заикнуться о победе имеют наглость лишь самые невежественные лица), решается, можно сказать, автоматически. То есть, перефразируя известного археолога Стенюи: «Рейнхард Шеер не выиграл сражение, но Джон Рашуорт Джеллико проиграл его». Тем более, что «Господство на море будет сохранено только в том случае, если это сражение закончится неоспоримой победой». Конечно, Британия «устала» слишком уж быстро и без особых убытков – она не потеряла 90 % активного населения на освоение ко-лоний, как Испания, и не оказалась перед лицом жесточайшего религиозного, социально-го, транспортного и технического кризиса, как Римская империя в конце второго века от Рождества Христова. Таково уж, видно, общее «смягчение нравов» по мере течения Хро-носа, что, кстати, дает нам надежду еще при сей жизни увидеть крах империи Гринго.
        И еще. Самое печальное - по ходу войны военачальники и правительства Антанты с огромным трудом и большим опозданием постигали азы взаимодействия на всех уровнях. Особенно впечатляет компания 1917 года; как Четверной союз ее умудрился не выиграть – уму непостижимо. Возможно, для этого достаточно было 5 – 6 дополнительных немецких дивизий на Итальянском фронте, и «операция под Капоретто» превратилась бы в «Ломбардо – Венецианскую», а Италия поимела бы собственный вариант Брестской капитуляции. Вероятно, Людендорф с Гинденбургом совершенно не ожидали подобного результата, пределом их мечтаний было спасение австрийского фронта.
       С другой стороны, англо – французы также могли не дожидаться германского вмешательства и последующей катастрофы, а помочь итальянцам на 2 – 3 месяца ранее, когда очередное наступление на Изонцо поставило австро – венгров в трудное положение. Этот удар мог оказаться смертельным для двуединой монархии, и немцы должны были это понимать. Следовательно, в ближайшее время Берлин будет вынужден укрепить Итальянское направление своими силами. Разобраться в подобных хитросплетениях и принять неотложные меры было несложно. 
        Перенос усилий на периферийные направления также способствовал бы успехам Антанты. Можно возразить, что именно на Салоникском фронте союзники почти все время воевали очень плохо, но в итоге и максимальный успех в 1918 году был достигнут именно там. Ведь войска Ф. Де Эспери не только прошли более 500 км по Балканским горам и рекам (до Будапешта оставалось 150 км!) и вышли правым флангом к Стамбулу, но и провели крупнейшую во всей войне операцию на окружение - в плен попало 77 тыс. солдат, включая все немецкие части фронта. Да и капитуляция Болгарии произошла на месяц ранее остальных союзников по Четверному союзу.
          Следовательно, при надлежащем внимании к этому направлению можно было разгромить болгарскую армию на год – полтора раньше, что существенно упростило бы ситуацию в целом и, возможно, предотвратило бы выход России из войны. Тот же эффект получился бы и при успехе Дарданелльской операции (о чем мы уже говорили), и при более активных действиях на турецких фронтах. Даже если бы фанатики – младотурки сопротивлялись до последнего, неизбежное отвлечение на юг огромных сил и средств с германского фронта сильно облегчало положение Антанты. Впрочем, по большому счету,  все это – плохая координация и отсутствие взаимодействия, о чем уже было сказано.
         Отметим заодно очень интересный момент. В 1914 – 17 гг Ф. Де Эспери также воевал очень неплохо, и ни разу, в частности, не был понижен в должности – редчайший факт для той войны! Логично было бы именно его, а не маршала А. Петена, считать преемником Ф. Фоша  (как «вождя» французской армии). Но увы… Опять помешало дворянское происхождение или это было неким симптомом? Или даже символом? И как оценили его А. Гитлер и его полководцы? Как, наконец, престарелые маршалы общались после июня 40-го года? Очень хотелось бы об этом узнать.
        Но вернемся в 10-ые годы XX века. Подвела многих военачальников (причем по обе стороны фронта) и историческая близорукость, в первую очередь недоучет американского опыта 1861-65 годов. Разумеется, «войной будущего» американский конфликт отнюдь не был, но и простым примером «как не надо работать» стратегу его значение (в основном негативное) также ограничивать нельзя, оно гораздо шире. В первую очередь - это опасность и бессмысленность пропагандистской войны и особенно ее крайних форм, легко переходящих в национальную паранойю. Затем гибельность затяжного конфликта, который ведет лишь к обоюдному поражению; легкость возникновения позиционного фронта и огромные трудности его преодоления в эпоху массовых армий; большая устойчивость современной (или почти современной) экономики и ее огромные мобилизационные возможности.   
        Сложность управления войсками и непомерная психологическая нагрузка на генералитет, сплошь и рядом ее не выдерживавший в условиях крупномасштабной войны на огромном театре, также были очень поучительны; наконец, бессмысленность «тотализации» конфликта, за которую пришлось расплачиваться многолетним расколом страны и ее частичной оккупацией, наглядно подтверждали все вышесказанное.
       В военно - морском аспекте заслуживает внимания не только эффективность блокады (на что обращается внимание всеми), но и длительность достижения ее целей (и огромные затраты), что явно не заметили позднейшие британские адепты. Тем более, что Германия экономически была куда более развита, чем Южные штаты. И если уж Д. Горгасу удалось  на пустом месте создать заводи и фабрики, сварганившие более миллиона снарядов и десятки кораблей, исправно снабжавшие армию Конфедерации винтовками и патронами, то что могло помешать немцам повторить его опыт? Теснейшее взаимодействие морских и сухопутных сил (sic!) также не удостоилось внимания европейских стратегов. Наконец, роль минно – заградительных операций (правда, пока еще в основном на реках) в американской войне проявилась весьма отчетливо. Можно возразить, что изрядная часть всех этих выводов была сделана еще за пять столетий до Рождества Христова, но более близкий опыт должен быть и более понятным. Увы, этого не случилось.
      Иногда создается впечатление, что европейские стратеги затеяли Великую войну лишь для опровержения заокеанского опыта – у нас, мол, в колыбели цивилизации все будет быстрее, эффективней и проще. А получилось как всегда – старательное хождение по хорошо знакомым старым граблям (правда, к ним прибавилось и множество новых). Сплошь прямые, грубые и «затратные» действия. Кстати, известная книга М. Митчелл  прекрасно иллюстрирует основные особенности той войны и ее главные уроки, в том числе и превосходство «стратегии непрямых действий».
        Истинно сказано, что «готовились к одной войне, а участвовали совсем в другой». Но не в этом трагедия – подобное случается часто - а в том, что сие можно было избежать. С огромными затратами, конечно, и сверхчеловеческими усилиями. Но ведь и колючка через всю Европу, фосген и иприт, «Лузитания» и пожар Лувена, «Колоссаль» под Суассоном и цепеллины над Лондоном - настоящая катастрофа, особенно для тех лет. В общем, генерал Гофман был прав насчет «войны упущенных возможностей», только его противники преуспели в этом куда более Центральных держав.
                Особое мнение
           Скоро, совсем скоро исполнится ровно пятьсот лет с того дня, когда Мартин Лютер прибил свои тезисы к вратам Виттенбергского собора. Не так уж мало по любому счету, а особенно для христианского мира – четверть его истории прошла под знаком тех лет. Можно и нужно подвести итоги, хотя бы самые общие.
          Все согласны, что Римская церковь в то время отчаянно нуждалась в срочной перестройке. Но реформы – это процесс внутренний, а произошло все наоборот – раскол и взаимное ожесточение в обоих лагерях. В таких условиях многого не сделаешь. И точно – католицизм ограничился самым необходимым, проглядев и рост капитала, и рабочий вопрос, и развитие науки, просвещения и культуры. Потом пришлось догонять. А реформаторы, куда более преуспев в модернизации, растеряли единство не только внешнее, формальное, но и внутреннее, духовное. И в итоге оказались беспомощны перед лицом других конфессий, сектантства, коммунизма и анархизма.
        Заметим, кстати, что Лютер, и не только он, сознавали, видно, опасность раскола и не сразу пошли на него. Т. Компанелла, Дж. Пико Мирандола и Э. Роттердамский и вовсе не думали рвать с Римской церковью. Говорят, Эразм был трусоват и нерешителен. Но вот Томас Мор, отдавший жизнь за свои идеи, уж никак не трус, не сумасброд и не глупец. Но для него единство христианского мира было важнее папских пороков. И не только для него. 
        На это возразят, что неуступчивость Рима, фанатизм и грубость его адептов, сделали раскол неизбежным. У будущих протестантов просто не было выбора. Наверное, да, хотя и они порой были нетерпимы и нелояльны. Но за полтысячелетия можно было бы и договориться. А пока никто и не пробовал. Мы имеем в виду серьезные намерения - когда готовы поступиться многим для сохранения главного - а не попытки подчинить себе оппонентов. Вот это-то было, и не один раз.
        Можно еще заметить, что история раскола очень несимметрична – святой престол почти всегда атаковал, а остальные лишь защищались. Контрреформация, освоение Америки, деяния иезуитов, инквизиция чуть ли не в девятнадцатом веке, польские диссиденты – кто дерзнет сии факты оспорить?
         Но все это уже древность. Возьмем последние полтораста – двести лет. Кто насаждал «культуркампф» в Баварии и Познани? Жег вьетнамские деревни и бомбил Дрезден в последние часы войны? Кто держал Бельгию пятнадцать лет в чужой власти и еще девять пытался вернуть ту власть? А «повстанцев» прерий, дерзнувших заявить о своих правах, не квебекские же католики (сами натерпевшиеся от реформаторов) посылали на казнь?  А когда в Британии, сверхдержаве XIX века, уравняли католиков  в правах с прочими людьми? Двухсот лет не прошло. А латышские стрелки, шестого июля спасавшие большевиков – не типичнейшие ли лютеране? При желании список этот можно продолжать очень долго.
          Конечно, встречный счет будет не короче. Но о чем это говорит? Да о том, лишь, что вести эти счета уже не время – претензии и обиды давно уравнялись. И в основном остались в прошлом, нынешние неувязки куда скромнее. К тому же опыт Франции, Чехии и униатской церкви показывает, как при необходимости можно сильно обособиться и в пределах католического мира, все же не теряя общности и идейных связей. И наоборот – в протестантизме давно набирает силу центростремительное движение, и пока никто от этого не пострадал. Сложностей, препон и страданий, конечно, на этом пути будет много, очень много, но игра стоит свеч.
        Так что, христиане Запада, соединяйтесь! Постепенно, не во всем и не сразу, и поначалу, конечно, не все. Но иного пути нет, господа, – иначе соединятся другие, и непременно за ваш счет. Когда под большевистским знаменем объединялся мировой пролетариат, кто пострадал больше всего? Христиане и христианство. А от исламских фанатиков, нищих хапуг с востока и юга, маоистов – полпотовцев и им подобных придется еще хуже. И времени на споры, раздумья и разговоры осталось не очень много - пора действовать, пока не поздно.
          Органическое развитие
         Как получилось, что в девятнадцатом веке все недовольны были и злы, ругались, брюзжали, жаловались да загубленную жизнь пропивали? Кто беден, забит, необразован - понятно, а интеллигенты – чиновники? Военные, инженеры? Ну, кто-то ленив, глуп, в жизни себя не нашел, а прочие? Слишком много наплодили этакого среднего класса. Так ведь без них нельзя. Мосты строить, дороги прокладывать, играть на сцене, ублажать господ чтением… А сразу хорошего врача или адвоката не воспитаешь, приходится брать количеством, на одно место пятерых готовить.
         Позвольте, но ведь были Тотлебен, Константинов, Мосин, Величко! Так у него на лбу не написано, что он вскорости станет Чельцовым или Забудским. А в каждый гарнизон офицеры нужны, в каждый уезд заседатели, приставы, судьи… А они  в отставку уходят, болеют, пьют. Да просто бездельничают. Здесь уж не до умения, было бы число.
        Говорят, что во всем царь Петр виноват. Затеял перестройку и ускорение, нормальное органическое развитие прервал, Россию «поднял на дыбы». А как иначе? Его отец тоже, между прочим, всю жизнь реформы проводил. Не так быстро, осторожно и вдумчиво, но проводил. Тогда вроде хватало, писали уставы и положения, академию открыли, корабли строили. Шведов побили и Кукенойс взяли, дошли почти до Риги. А потом король сменился и шведы за ум взялись. Всыпали под Нарвой нашим выше крыши.
        Ну, конечно, Алексея Михайловича Хмельницкий сильно подвел со своими хохлами. В Польше завязли, да и с турками рассорились непонятно зачем. А это вам не шведы, да и войска у них в десять раз больше. Екатерина тридцать лет возилась, а так Царьград и не отобрала. Тогда, небось, не было лишних людей, всех на службу гребли. Но так, без резерва, тоже плохо. Да и выбор все же хоть какой-то нужен, ведь иного секи не секи, а толку не будет. Заранее не узнаешь, что он бестолочь или бездельник.
        А чтоб лишние не стонали, их надобно было занять. Тут Николай Палыч напортачил изрядно, до сих пор расхлебать не можем. Да и наследники его были не лучше. Странно, что хоть земство придумали. Даже частные театры разрешили лишь в 1882. А так бы в каждом уезде был свой театр, и народ при деле, и дурных мыслей меньше. Сборов бы им на жизнь не хватало, поддержали бы из бюджета. Все дешевле, чем террористов ловить. И образцовые хозяйства, артели, товарищества земельные и ремесленные надо было плодить в каждой волости. Равно как и читальни, клубы, собрания, общества взаимопомощи и самообразования. И прочее и прочее.
        Денег бы на все не хватило? Да при такой общественности выиграли бы обе войны, и японскую и мировую, и за счет репараций расплатились со всеми долгами. Еще и землицей бы приросли. Правда, греко – турецкий Константинополь принес бы нам массу хлопот, без него пожалуй спокойнее. Но уж на Дальнем востоке все было бы куда лучше. Да и Второй мировой при таком раскладе могло и не быть. А уж сколько потеряли от такой экономии господа дворяне, и особенно правое их крыло – монархисты, национа-листы да юдофобы, и сосчитать трудно.
        И теперь, через целых сто лет, то же самое. Студентов плодим каждый год, а делать им нечего. Будет вам скоро не пятеро народовольцев, а сотни три. И никто их ловить не будет, благо взятки брать проще. И провокатора подкупить не сложнее, чем гаишника. Более того – террористы сами за умеренную плату найдут себе осведомителей во власт-ных сферах, и добудут любую информацию. А поскольку они еще и «мнением народным» сильны, широкая поддержка нынешним народникам обеспечена. И никакая техника властям не поможет, бунтари ее знают куда лучше охранителей. Не зря учили.
         Можно возразить, что в нашей стране органическому развитию мешает многое, особенно отчуждение власти и богатых людей от народа. Бесспорно, но «лишние люди» - тоже часть этой проблемы, причем самая болезненная. А уж с чего начать… всего лучше с того, что проще и ближе. То есть с тех же недовольных и злых из прослойки, которая никак не может стать нормальным, полноценным средним классом. «Опорой страны и трона», как любили говорить в доброй старой Британии, образцовой стране органического развития.
      
            Ошибки президента
                «Полуслучайная» и неожиданная победа Американского флота у атолла Мидуэй в июне 42 года породила множество альтернативных версий последующих событий, выстроенных в предположении победы японской. Наиболее серьезные из них убедительно показывают, что такой пассаж приводил к резкому ухудшению ситуации в стане союзников и возможному распаду Антигитлеровской коалиции. А это в свою очередь делало победу Соединенных Штатов в войне весьма проблематичным. Учитывая все перипетии той битвы, подобный исход нельзя не признать возможным. Даже мидуэйское поражение могло бы не быть фатальным, скажем, ежели вместо «Ямато» и «Мусаси» создали бы пару мощных авианосцев, способные заменить потерянные. Естественно, это должны были быть полноценные, на 110 – 130 самолетов, корабли, а не ущербные переделки типа «Синано». Конечно, сие все очень сложно, но реально.
        Есть, однако, очень серьезное «но». Американские корабли и флотоводцы за полгода войны худо – бедно, но все же научились воевать, по крайней мере обороняться. Это ясно показало уже сражение в Коралловом море. А у Мидуэя им предстояло заниматься любимым делом почти дома, рядом с главной базой, а не у черта на рогах. Опять же, усталость и истощение моряков Объединенного флота и его руководства нарастали с каждым днем, а вероятность ошибок и промахов неизбежно росла. При этом «обычная наступательная» операция – даже блестяще задуманная и прекрасно исполненная, «смот-релась» уже не очень. Противник должен был «потерять картинку» всего театра войны, от Бомбея до Сиэтла, что требовало очень нестандартной игры. Естественно, ежели такая возможность существовала, хотя бы теоретически.
        Думается, что существовала, причем и реализация ее не требовала особых затрат. После оккупации Индонезии и Бирмы наиболее перспективным стало западное направ-ление – ликвидация англичан в Индии, захват Цейлона и дальнейшее продвижение к Адену на соединение с немцами. Если бы этот замысел удалось провернуть при минимальном участии флота, основные его силы могли бы создать своеобразную засаду против американцев, так как угроза развала английской обороны по всей империи заставила бы адмирала Нимица атаковать противника при любых обстоятельствах, не взирая на риск. А такая операция сулила Объединенному флоту куда больший успех, чем очередное наступление.
        На первый взгляд, это совершенно нереально. По суше, через леса и горы, до Индии не добраться, да и прикрытие с воздуха может быть только авианосным. Свободных войск мало, артиллерии и танков кот наплакал, так что огневые задачи, особенно в начале операции, придется решать линкорам и крейсерам. И так далее, и тому подобное.
        Есть, однако, одно место, где войск навалом, а проку от них нема. Это Китай. После Бирманского разгрома и потери наземной связи с союзниками положение Чунцинского правительства стало просто отчаянным, и почетный мир был бы для Чан Кайши лучшим выходом из тупика. А ситуация позволяла замириться именно на почетных условиях –  вывод японских войск, признание независимости и суверенитета Китая, никаких аннексий и контрибуций. Все равно Гоминьдану некуда было деваться, и фактическое подчинение Японской империи было неизбежным. Но под видом равноправного союза сие выглядело куда пристойней. Да и опыт прошлого, когда разгромленные римлянами народы и госуда-рства на очень мягких условиях входили в богатую и могучюю державу, показывал всю выгоду подобного компромисса.
         Маньчжоу – Го, конечно, осталась бы «независимой», но в Чунцине тогда на эту окраину и не претендовали. Тем более, что Китаю возвращались «в торжественной обстановке» все концессии, владения и сеттльменты европейских держав и США (вклю-чая Гонконг). Для пущей надежности, правительство страны преобразовывалось в коали-ционное, с включением в него нанкинских министров и самого Ван Цзинвэя. Этакое «национальное единство». В таком виде Китайская республика становилась вернейшим союзником японцев. А это давало возможность двинуть в Индийский поход именно китайские войска, причем в огромном числе. Правда, с японской артиллерией, танками и авиацией, ибо своей техники у новых друзей почти нет. Но на это с избытком хватит тех батарей и эскадрилий, что освободятся на равнинах Янцзы и в горах Наньлиня.
       Замирение и союз двух крупнейших Дальневосточных держав само по себе было бы косвенным, но тем не менее огромным выигрышем стран Оси. А то, что освобождать Индию идут такие же азиаты, еще вчера угнетаемые империалистами, стоит многих диви-зий. Это даже лучше, чем прямой захват метрополии – ведь ее потеря сделает англичан в Индии сговорчивее, а индийских лидеров осторожнее, ибо японское иго куда хуже британского. А так полная независимость и дружеский союз всех восточных наций, так сказать, братство по оружию. Тут уж союзникам хана. И не только за Гималаями – в Персии, Аравии, Египте, в Ираке и в Палестине положение англичан становится весьма шатким. Турция окончательно переходит на сторону Рейха, пусть пока и неявно. А даль-ше, с каждой новой победой стран Оси, будут расти и их успехи в войне психологической, расшатывая и без того хлипкий британский тыл. Да и американский тоже.
       Оставшиеся после ликвидации «Китайского инцидента» без дела воины Ямато – а это десятки обстрелянных кадровых дивизий – еще один козырь в дальнейшей игре. Лучше всего перебросить их на Тимор или Бали, где занять усиленными тренировками по высадке на тропическое побережье. Если вдобавок развернуть широкую разведку побережья от Перта до Дарвина, с фотографированием и высадкой диверсионных групп, то кое у кого могут не выдержать нервы. И уж во всяком случае, «продумывать и анализировать» что – либо англо – американцам будет некогда.
        Конечно, влиятельные и многочисленные экстремисты в армии микадо встали бы на дыбы при первом известии о грядущей сделке. Начались бы волнения, заговоры, убийства, мятежи. Но все это можно учесть заранее, кого надо изолировать и разоружить, в крайнем случае перестрелять. В конце концов, именно флот принес победу Японии, в то время как Квантунские генералы надолго завязли в Китае и осрамились на Халкин - Голе. То есть общественное мнение, император и большинство правящего класса были бы на стороне «умеренных», что давало им полную свободу действий.   
         Учитывая благоприятные условия, можно было обойтись и без советников при новой «коалиционной общенародной» власти, ограничившись обычным посольством. Все равно, изолированный от внешнего мира и окруженный японскими гарнизонами Китай был бы «послушнее овечки». Зато тем эффектнее смотрелись бы «освободители от белого ига», и не только в Поднебесной, но и во всей Азии.
        Мир с Японией помог бы Чан Кайши расправиться и с заклятыми врагами из Особого района Китая. Возможно, впрочем, что Мао и его сторонники сбежали бы в Монголию, под защиту советских штыков, едва узнав о перемирии. Затем разделаться с местными милитаристами, и дело в шляпе. При японской поддержке (пусть даже косвенной) все эти «зачистки» не составят большого труда. То есть Гоминьдан и его бессменный вождь становятся полновластными хозяевами огромной страны, впервые после 1913 года. Да еще без концессий и сеттльментов, без европейцев поганых. За такие коврижки можно и Токийским сатрапом стать, и в южных странах повоевать. Тем более, что желающих отправится в Индию найдется достаточно, а дома без них только спокойней будет.
         А ревностное участие Китая в Индийском походе обеспечивает наступающим армиям  подавляющее численное превосходство, что, подчеркнем еще раз, позволит обойтись минимумом техники – освободившейся на Севере вполне хватит. Конечно, высадка на Цейлон потребует каких-то кораблей, но и только. Все прочие пункты занимаются сухим путем. И даже выбивать англичан из Ирана и Аравии сподручней со стороны Карачи, по берегу моря. Конечно, непосредственная атака Адена потребует авианосцев, но не более двух. Например, «Секаку» и «Дзуйкаку», все равно их участие в решающих битвах на Тихом океане не предусмотрено. Да и эскорт им нужен самый малый, благо из Индии британских кораблей спасется немного и те в плачевном виде. Вполне хватит дюжины устаревших судов.
          А от потери Адена до распада Антигитлеровской коалиции – полшага. Если этот процесс не начнется заранее, что мы уже отметили. А дальше будет еще хуже, ибо давление Германии в Атлантике будет расти с каждым днем. Формально, правда, американцы преобладают в тех водах, но назвать сие господство полным никак нельзя. Конечно, при нейтралитете Британской империи, который практически обеспечен.
          Ведь максимум, что могут собрать Штаты в Атлантике – 7 линкоров, пара авианосцев и 11 тяжелых крейсеров. Ежели немцы и итальянцы достроят «Акуила» и «Граф Цепеллин» - а никаких препятствий к тому не имеется – то страны «Оси» имеют в Атлантике 3 новых линкора, два авианосца и два линейных крейсера. Плюс «карманники» и старые итальянские дредноуты, которые нейтрализуют как минимум 5 – 6 тяжелых крейсеров звездно - полосатых. Такой расклад сам по себе не внушает оптимизма «за демократов». А есть еще французский флот, которому в описываемой ситуации сохранять нейтралитет станет крайне сложно. А это два линейных крейсера и три старых, но очень мощных линкора, даже если адмиралам Виши удастся потопить или интернировать все свои крейсера. А когда при немецко – италянской поддержке войдет в строй «Беарн» (или хотя бы «Командан Тест») и хоть один из новых галльских линкоров (или пара новейших крейсеров), ситуация для Маршалла и Рузвельта станет просто угрожающей.
           Но не кораблями едиными жив морской флот. Удачно расположенные базы значат очень много, особенно на океанских просторах. И тут, после разгрома Британии, шансы Антикоминтерновского блока просто уникальны. Испания, Португалия и Ирландия окончательно переходят в стан держав Оси, даже если формально останутся нейтралами. И тогда создание германских баз на островах Азорских, Зеленого мыса, Канарских и Мадейра – вопрос 1 – 2 месяцев. Также как и оккупация Исландии и Фарерских островов. Дальше – больше. Возникает реальная угроза Гренландии, островам Вознесения и святой Елены. И вдобавок «американцы не могут прикрыть район Панамского канала». Это еще мягко сказано – без солидных подкреплений гарнизон мирного времени (13 – 15 тыс чел) просто бессилен против Объединенного флота. А усилить его можно только по морю, а от Нового Орлеана до Колона по прямой 2600 км. Тут уж становится не совсем ясным, кто кого, собственно, блокирует.
        К тому же и «план Циммермана» по завлечению Мексики в Антикоминтерновский блок в 42 году имеет больше шансов на успех, чем в 1917. Правда, прямая война со Штатами опасна, хотя у них и нет лишних войск для нейтрализации большой страны с 20-и миллионным населением. Тем более, что 40-тысячная мексиканская армия имеет пятикратный резерв в виде вооруженных партий и союзов. Но и без войны можно изрядно досадить янки, достаточно предоставить аэродромы и военные базы странам Оси на юге страны. Отсюда они постепенно проникнут в Центральную Америку, лишив влияния ненавистных гринго, а потом – пяток японских дивизий под прикрытием шести авианосцев разберется и с Панамой. А немецкие подлодки получат прекрасные базы под носом у противника, в то же время прикрытые от вторжения тысячами километров диких лесов, болот и гор.
        Возникает, однако, вопрос – а нужны ли Атлантические коммуникации Соединенным Штатам? Ведь в их распоряжении ресурсы целого материка, плюс Центральная Америка, да еще и Карибские острова, сообщение с которыми прикрыть куда легче. Не проще ли ограничиться глухой обороной на океанских театрах, чем гробить корабли, людей и деньги? Ведь рано или поздно, но экономическая мощь Америки свое возьмет. Что ж, давайте считать.
         Перед войной на импорт приходилось от 10 до 30% потребляемых Штатами меди, свинца и цинка, почти весь никель и платиновые металлы. Все это есть в Канаде и Мексике, хотя никель и тем более платину придется экономить. Недостающий вольфрам можно заменить молибденом, а джут, сизаль и шерсть хлопком, пусть и с некими трудностями. Хуже обстоит дело с бокситами – их ввозится не менее половины, и вряд ли Ямайка и Доминиканская республика покроют недостачу сполна. Тем более, что еще в 1937 году никакой добычи на этих месторождениях не велось, залежи Уильямсфилда как раз начали осваивать в годы войны. Ну, а ежели Британская империя станет нейтральной, эти работы сильно замедлятся. Можно, конечно, оккупировать и Ямайку, но это все же не Исландия, потребует расходов... А доставка из более отдаленных мест уже сопряжена с большим риском. Конечно, сии трудности преодолимы, но не сразу и совсем не бесплатно.
        Остаются, однако, три важнейших продукта – марганец, олово и каучук, которых в измеримом количестве в Северной Америке нет (тогда, во всяком случае, не было). Они есть в Амазонии, восточнее и южнее ее, но от Белена до ближайшей базы на Пуэрто – Рико 3000 км, как и до островов Зеленого Мыса. А там, как мы условились, конвои уже караулят «пираты фюрера». Только вот от Сан – Хуана до Флориды еще 700 миль, до ближайших индустриальных портов еще далее. И вся эта линия почти беззащитна от подводных атак. А если американцы когда-то, где-то, и создадут рейдеры, способные топить немцев у восточных берегов Атлантики, то послушные «Оси» правительства Виши, Мадрида и Лиссабона всегда доставят нужные для крейсерской войны грузы по суше вплоть до Луанды и Либревиля.
        Кроме того, олово надо доставить из Боливии до бразильских портов, а никаких сквозных дорог там нет; а строить их во время войны ужасно дорого. Можно везти через Аргентину, но лишние 1,5 – 2 тысячи верст только морем оптимизма не прибавляют. К тому же во всей Латинской Америке самая прогерманская страна – именно Аргентина, там еще в середине тридцатых фашистские партии и союзы орудовали открыто, почти как в Рейхе. Да и режим ген. Перона был очень похож на «корпоративное государство» Б. Муссолини. Недаром войну Германии в Буэнос – Айресе объявили лишь в марте 45-го, вместе с Финляндией и даже позже Турции. Так что в случае стратегических успехов «Оси» Аргентина, вслед за Мексикой, станет их явным или тайным союзником, и уж точно не будет помогать паршивым америкашкам.
         Еще хуже дело с каучуком, его производство практически нужно поднимать заново после 20 лет застоя. То есть придется отправлять на юг десятки, если не сотни, кораблей с машинами, оборудованием, топливом, запчастями и квалифицированным персоналом, строить дороги, пристани, жилые бараки и склады. И все это «под дулом» немецких торпед и под зорким оком немецких агентов, коих в Латинской Америке пруд пруди. Благо в Аргентине крупнейшее нацменьшинство – это итальянцы, а в Бразилии полным – полно немцев и японцев.
        Наконец, есть еще важнейший легирующий металл – хром, без которого уже и тогда немыслимо было производство многих сортов стали. Именно запасами хрома Альберт Шпеер мерил в 44 – 45 гг время, отпущенное Третьему Рейху. Так вот, сей элемент вообще не добывали (вплоть до 80-х годов ХХ века) в зримых количествах в обеих Америках. Какие-то мелкие месторождения, в основном бедных руд, там, конечно, были известны и перед Второй мировой, но начинать добычу с нуля в ходе войны почти невозможно. Проще купить, но вот где? Турция, Индия, Урал, Лусон и Мадагаскар недоступны, остается Южная Африка. Там тоже существует сильное прогерманское лобби, и англосаксов не очень любят, но деньги есть деньги, особенно для нейтральной страны. Почему бы благородным донам немного не разбогатеть за счет Дяди Сэма?! Так что купить, скорее всего, удастся, пусть и втридорога. Но вот довезти… Между Кейптауном и островом Вознесения, где воздушного прикрытия нет и быть не может (а это примерно 4 500 км), немцам даже подлодки не нужны – достаточно крейсеров. Против транспортов вспомогательных, против конвоев – нормальных, с базой в Матади или Луанде. А ежели Германии удастся вернуть себе Юго – Западную Африку, проблема снабжения Америки твердым серо-голубым металлом с атомным номером 24 станет почти неразрешимой.
         А ведь есть и другие важные мелочи (ванадий, графит и ртуть, например), дефицитные в Штатах, и экзотические, но все равно опасные варианты активизации морской войны – вроде скрытого базирования субмарин стран Оси в голландских и французских колониях в Вест – Индии. Но и сказанного, наверное, достаточно, чтобы доказать – Битва за Атлантику в сольном исполнении Вашингтона неизбежно будет трудной и затяжной, и в то же время крайне необходимой. Значит, желательно ее предотвратить или хоть как-то оптимизировать.
       Кстати, по производству алюминия Германия в 39 году обгоняла Штаты, занимая первое место в мире. Конечно, промышленность Рейха работала на пределе, а американцы имели массу резервных мощностей, но в условиях блокады задействовать эти мощности очень непросто. К тому же мир в Европе и ее фактическое объединение вокруг стран Оси позволит немцам «использовать ресурсы покоренных стран» и мнимых нейтралов хотя бы наполовину, что уже много. А с учетом японских завоеваний ресурсы Антикоминтернов-ского Пакта, и людские и материальные, как минимум не уступают штатовским. Правда, эффективное взаимодействие восточноазиатской и европейской экономики наладить очень трудно, но взаимный обмен «дефицитом», технологиями и информацией вполне реален. А этого может (и должно) хватить для конечной победы.
        В итоге американцы где-то в конце Индийской компании, или в начале Аравийской, оказались бы перед выбором: или решительное наступление на Тихом океане с целью предотвращения распада Антигитлеровской коалиции, или генеральное сражение с Объединенным флотом через месяц – другой, когда оный распад уже свершится. Причем сражение в заведомо невыгодной конфигурации, при тяжелой ситуации в Атлантике и отсутствии союзников. Первый вариант выглядит куда реальнее, тем более что сделать  выжидательную тактику психологически невыносимой для «звездно – полосатых» не так уж трудно.
       Во-первых, немцам не обязательно дожидаться падения Британии для активизации «Атлантического похода». По крайней мере, захват Исландии и переключение подводных сил на американские коммуникации вполне возможны и в ходе Индийской кампании. А если подкрепить их активными демонстрациями в самых уязвимых точках (обстрел Панамского канала, высадка диверсантов на Бермудах, имитация бомбежки Вашингтона и т.д.), то эффект будет сильный. В таких условиях ограничиться тактикой «кусай и беги» вряд ли удастся.
        Далее, сосредоточив основные силы Объединенного флота где-то между Сайпаном и Мидуэем, (примерно, как в варианте MI) И. Ямамото не составит труда убедить противника, что большая часть его кораблей находится в Аравийском море, а какие-то силы задействованы в Австралии – для поддержки вышеописанного десанта. Это естественно и разумно само по себе, а уж если туману напустить… А возможности для оного просто безграничны! Заметим еще, что «засады и ловушки» удавались японцам и много позднее, вплоть до конца войны, когда и сил почти не было. А уж в победном 42-м это и вовсе было нетрудно.
        Затем остается только рассчитать, когда и куда американцы направят свой флот для решительной атаки, и подстеречь его там. Это нетрудно сделать при полном (или почти полном) радиомолчании, что окончательно собьет противника с толку и лишит последней возможности что-то разнюхать. И тут уж никакие обстоятельства, даже сказочное везение, не спасут звездно – полосатых, со всеми, как говорится, вытекающими последствиями. В частности, не пройдет и полгода, как США останутся один на один со своими врагами – почти без флота, без Гавайских островов и баз в Атлантике, с необеспеченными флангами и нехваткой стратегического сырья. Что и требовалось доказать.
         А нам остается лишь вспомнить об ошибке президента и председателя Гоминьдана, генералиссимуса Чан Кайши. Ошибке коренной и непоправимой. Ведь заключи он мир с правительством Микадо в 42 году – неважно на каких условиях – не было бы японского наступления 44 – 45 гг и войны 46 – 49-го, Большого скачка и «Культурной революции», а Гоминьдан и поныне оставался бы ведущей политической силой страны. Ликвидировать же КПК, ее вооруженные отряды и «освобожденные районы» при поддержке самураев и нейтралитете СССР ничего не стоило. Естественно, централизация государства и просто приведение его в «нормальный» вид при этом затянулись бы, да и отсутствие какой – либо внешней помощи сдерживало бы развитие страны. Но ведь шесть лет ожесточенной и разрушительной войны намного хуже любых огрехов мирного, спокойного развития.
        Конечно, при таком раскладе отношения Китая с Европой и Америкой были бы куда хуже нынешних, да и в странах Третьего мира роль японского сателлита изрядно мешала бы Гоминьдану. И все же… Если и вправду у каждого человека есть свои звездные пять минут, то правитель Чунцина их упустил именно тогда, в конце Бирманской компании. А жаль, даже очень.