маленькие пьесы

            Желтый пояс
          Действующие лица:
Раканда Вера Витальевна           Родные сестры,
Раканда Ева Витальевна             дачницы из
Раканда Флора Витальевна        Подмосковья.
Пупсиков Арнольд Энгельмаркович  - составитель поездов станции Бекасово-сорт..
Острозубов – Коробовский Адольф Иванович – железнодорожный контролер.
Китайкин – Яблоков Альберт Аристархович – помощник машиниста из последнего вагона.
Хирю и Сорю – кошки из санатория у платформы Лукино.
Саратога и Энтерпрайз – бродячие собаки из электрички.
Нагато и Муцу – индюки, подаренные Е. Раканде знакомыми дачниками.
Астория и Куинси – козы из хозяйства А. Пупсикова.
Голоса в тамбуре и на платформе.

Действие происходит в вагоне электрички и в тамбуре, противоположном тому, откуда порой доносятся голоса.
Острозубов – Коробовский. И вот так вы и колесите кругом Москвы, от Дмитрова до Обнинска? Это ж с ума сойти можно.
Ева. Можно, а как еще? Все, дурехи, дома забыли, и деньги и документы, и телефоны. И знакомые с дачи смылись, пока мы сообразили, что к чему.
Острозубов – Коробовский. Ну, можно было в Дмитрове остаться, позвонить кому-нибудь. Приезжай, мол, срочно, и привези то-то и то-то.
Китайкин – Яблоков. Действительно, к утру бы все и уладилось. Ну, ночь провели бы на вокзале, не страшно. Тепло, темнеет поздно, по городу бы погуляли. Он красивый, весь на буграх, древние валы, огромные, ну как  Кремль. Успенский собор, монастырь, дома интересные. Канал рядом, и еще что-то, не помню.
Ева. Да видели мы все это, не раз бывали. А вокзал поганый, там за пару часов одуреешь, не то что всю ночь сидеть.
Острозубов – Коробовский. Да, у меня друг еще при Советах ходил там в поход. Они в Москву опоздали, потому как на карте железка была перед каналом, а на самом деле за. Ну, пока они переправу нашли, последняя электричка ушла. И поперлись они сдуру в Дмитров, хотя станция очень уютная была, теплая и чистая. А там – толчея, холод, грязь, да еще после двух вокзал на пару часов закрыли. Вернулись злые как собаки.
Вера. Вот именно.
Острозубов – Коробовский. Да, не повезло вам. А ретивые контролеры попадутся, совсем беда. Я то здесь временно, отпускников замещаю, а так мой участок дальше. Можно, правда, и по вагонам побегать, но с таким грузом сложно.
Флора. Да ладно, доедем, спешить нам некуда. Жалко, ничего пожрать у знакомых не взяли, а там много чего осталось. Теперь пропадет.
Вера. Ничего, в жару и поголодать можно. Зато чешского пива набрали, сколько смогли. В такую погоду оно и лучше, чем бутерброды жевать.
Нагато. Что они, дорогу обсуждают?
Мутсу. Ага. Оказывается, тетки наши что-то забыли, и теперь едут кружным путем.
Нагато. Вот растяпы. Три дня собирались, и на тебе.
Мутсу. Да, теперь неделю ковылять будем.
Нагато. Нее, быстрее, и работа непыльная – на лавке сидеть. Вот только эти… «пересадки» неприятная вещь. Будто этот железный гроб не может без отдыха ездить.
Мутсу. И не говори. Такая махина, есть – пить не просит, шутя тыщу верст пройдет. А тут пару часов поработал - и в стойло.
Нагато. Может это они нарочно, удовольствие растягивают? Сидят, болтают, а время бежит. И все довольны.
Мутсу. Даа… люди вообще мотаться любят. Про это и пишут много, и песни поют. Вот  например:
Раз тащили в Ленинград
Калоссальный аппарат.
Отдавил он всем нам ноги
И сломался по дороге.
Нагато. А где этот Ленинград? И что они тащили?
Мутсу. А черт их знает, понятия не имею.
Нагато. Таскать всякую дрянь они тоже любят. Видела, каких этот мужик страшилищ везет? Зачем они ему, не пойму. Сараев не напасешься. Если только у них яйца с корзину.
Мутсу. Не, они не несут яиц. Я при посадке слыхала, что они дают какое-то «молоко». Каждый день по банке, его пить можно.
Нагато. Ну если так… Что там за шум? Какие-то зверьки к нам влезли. Мелкие, но шустрые очень, и лохматые. Как те, что молоко дают.
Мутсу. Скорее бы доехать, что ли. А то суета одна. Ева опять смылась, а Вера все эту дрянь никак не допьет.
Нагато. Ничего, там осталось немного. И Ева скоро придет, не волнуйся.
Голоса на платформе:
- Сорю, Хирю, Хирю, Сорю! Вот черти, опять в электричку влезли.
- Ну и ладно, прокатятся до Кубинки и вернутся. Чай не впервой.
- Так там же Сара со своим псом бродят. Как бы чего не вышло.
- А, ерунда. Ну подерутся малость, нам же проще. Кормить не надо.
Флора. Кого это они зовут?
Китайкин – Яблоков. А мы где сейчас? А, Лукино. Тут в санатории две кошки живут, так они страшно любят на поездах кататься. Дома им, видать, скучно вот они и ездят, иногда по неделе. Вокруг Москвы объедут, проголодаются, и обратно.
Пупсиков. А еще здесь две собаки вечно по вагонам ходят.
Китайкин – Яблоков. Ага, Саратога и Энтерпрайз. Жутко хитрые и еду за версту чуют. Так и крутятся по вагонам, как акробаты, слепого и глухого раскрутят.
Вера. А чего их назвали так странно?
Китайкин – Яблоков. В честь каких-то кораблей. В Поваровском депо один начальник цеха морские рассказы любит, вот он их и окрестил. 
Ева. Да, названия там всякие, имена – дело случая. Вот рубли и копейки, да? Мастера такие были – Копейкович и Рубельман, их император за большие деньги из Германии выписал - монетный двор в Питере строить. Так и пошло, а ведь кажется – такие древние слова, истинно русские.
Пупсиков. Что ты несешь, жопа? Копейки еще при Грозном клепали. Сам видел.
Ева. Ах, вы ветеран Ливонской войны?! Надо же, а так молодо выглядите. Очень приятно. Замечательное знакомство! Скажите, а Иван Грозный действительно был лысый?
Пупсиков. Ваш юмор бесподобен. Только этих копеек на Таганке пруд пруди. И в магазине, и у частников. И совсем недорого.
Острозубов – Коробовский. Да, и рублями слитки какие-то называли черти когда. Еще в Новгороде.
Ева. Блин, какие все умные стали. И не обманешь.
Пупсиков. И не пытайся. Лучше честно признавайся во всем.
Флора. А где ж это в Поварово депо? Кругом лес да лес. Поди, и работать некому.
Пупсиков. Нее, пролетариев везде полно. Это же основа советского строя, и в лесу без нас никак.
Ева. В каждой дырке затычка?
Вера. Да, прямо Красный пояс вокруг Москвы. Как в Париже.
Острозубов – Коробовский. Ну нет, Красный пояс поближе. Мытищи – Подольск, Химки – Люберцы, и так далее. А тут так, железнодорожники да строители.
Китайкин – Яблоков. Зато платят получше, и работа есть. Возле столицы похуже будет.
Ева. Ага, здесь Желтый пояс. Ну, продажные профсоюзы, оппортунисты всякие. Рабочая аристократия, одним словом.
Пупсиков. Ты что, у нас и профсоюза - то нет. И  вкалываем с утра до ночи.
Ева. Это заметно – развалились по лавкам и с бабами болтают. А получают до хрена, сами признались. Вышинского на вас нет.
Пупсиков. Вот злюка! По тебе тоже Ежов плачет. И Ульрих.
Ева. Да я шучу, дурень. А пояс все равно Желтый.
Китайкин – Яблоков. Да ладно, плевать. Хоть бармалиновый.
Голоса в тамбуре:
- А что, водку не взяли?
- С ума сошел, жара же дикая и еды мало.
- Ну ладно, открывайте пиво. Два семестра осталось, слава богу. А пока лето, всем счастливого отдыха, любви, денег и счастья.
- Да, черт, так и на работу скоро. А куда? Торговать неохота, в НИИ и КБ больно бедно.
- Ничего, зато создашь универсальную сталь марки ХЗК. На все случаи жизни.
- Хрен знает какая? Да, великая мечта советских металлургов.
- А мне больше нравится Художественное Училище Имени Натальи Яновой. Нам, технарям, и не снилось такое.
- Это точно. Эх, лето настало, здорово! Скоро грибы – ягоды начнутся, хорошо - то как. Возьму палатку и в лес на неделю, гулять, есть и отсыпаться.
- А если дождь? Опять же комары, клещи там всякие?
- В хорошей палатке ничего не страшно. А гвоздичное масло кого хошь отпугнет. Зато выйдешь в полдень на опушку посрать – красота! Синее небо, солнце, листва шелестит. Луга вдоль речки, за ней поля, деревня, а за спиной лес. Ветерок дует, птички поют…
- Черт, даже завидно стало. Пошли в сортир. Теперь как писатель буду – ни дня без срачки.
- Архиверное решение. Только, говорят, он закрыт напрочь.
- Фигня. Нет таких мест, что не смогли б засрать большевики.
- А может я либерал-демократ? Или яблочник?
- Да ради бога, у нас теперь свобода и плюрализм. Жди до Кубинки, там кустов полно за перроном. А мы пойдем на север - в хвостовой вагон.
Флора. Надо же, сколько студентов в одном вагоне. А говорили, что по окружной никто не ездит.
Пупсиков. Народу здесь, конечно, мало, но и электричек пяток в сутки. А вокруг дачи, города кое-где, и прочая хрень. Кто-нибудь куда-нибудь да прется.
Острозубов – Коробовский. Все равно, с Ярославкой или Казанкой не сравнить. А когда на работу и обратно едут, так все радиусы забиты до десятой зоны. Иной раз по вагону не пробраться.
Вера. Ну и не ходи, все равно в толпе никого не поймаешь.
Острозубов – Коробовский. Не все так просто, и у нас есть свои секреты.
Пупсиков. Кстати, откуда у тебя фамилия такая взялась?
Острозубов – Коробовский. Говорят от родителей. Острозубые у нас под Липецком все, потому как вода хорошая, и ели всю жизнь натуральный продукт. Вкусный и свежий, аж хрустит. Что яблоки, что морковка или свекла.
Китайкин – Яблоков. Так вот похрустишь, и нет зуба. Природный продукт тоже твердым бывает.
Пупсиков. Ну, аккуратней надо жрать – словно девушек сношать.
Китайкин – Яблоков. Что ты, гораздо нежнее. Девушки потерпят.
Вера. Размечтался. Сам терпи, чурбан неотесанный, кто на такого польстится.
Китайкин – Яблоков. А если мочи нет?
Ева. О стенку потрись одним местом. Говорят, помогает.
Пупсиков. Тьфу на вас, обормоток. Лучше о фамилии скажи – Коробовский-то откуда?
Острозубов – Коробовский. Коробовка – деревня такая на Байгоре, недалеко от Грязей. Большое село, до станции асфальт проложен. Автобус, кстати, недавно бесплатный был, сперва для всех, потом для местных. А вот как сейчас, не знаю. Дома в основном кирпичные, и газ подведен. Приезжие есть, даже и из Москвы, потому как растет все классно. И у нас дом сохранился, у самой речки. Только воды нет, на колонку ходим. Ну, это пустяки.
Пупсиков. Ладно, уговорил. А я было подумал что это от яблок, есть такой летний сорт - Коробовка. А может и осенний, не помню. Как раз в Черноземье его любят.
Острозубов – Коробовский. Да ну? Никогда не слыхал.
Пупсиков. И не мудрено, сортов этих больше десяти тыщ вывели. В основном, правда, южных. И груш с вишнями по пять.
Флора. Ни черта себе! Впервые слышу, а ведь всю жизнь в саду да в огороде вожусь.
Китайкин – Яблоков. А, потому тебя Флорой и назвали. Дар предвиденья, однако.
Вера. Вот балда! Она, кстати, в семье у нас самая умная, начальником цеха работала. Не то что некоторые.
Китайкин – Яблоков. Больно она у вас правильная, так тоже нельзя.
Вера. Ууу, ты преувеличиваешь. Хотя мы с Евой пошустрее, конечно.
Пупсиков. Ага. Кстати, Еву надо в Фауну переименовать, она вот вишь индейками интересуется.
Ева. Сам ты фауна, развел козлов на три вагона.
Пупсиков. Да это козы, дуреха!
Ева. А кто коз возглавляет? Козлы. Пусть не настоящие, а так… по сути. Ладно, покину вас ненамного.
Острозубов – Коробовский. Ну вот, обидел тетку зазря. А она из них самая симпатичная. Бойкая такая, и веселая.
Пупсиков. Да ладно, она отходчивая, вернется. Я же вот на нее не дуюсь. А мог бы. А как ты в подмосковных контролерах оказался, мужик вроде ученый?
Острозубов – Коробовский. Да сюда еще дед с бабкой переселились. Мать работала в Нарофоминске на шелке, а там рядом геологи, большой филиал с опытным цехом. Потом вечерний в Москве закончил, по стране мотался много. А в девяностые совсем стала геология не нужна, чем только не подрабатывали. Вот в итоге на железке и оказался.
Пупсиков. Да, забавный случай. А вернутся не хочешь, ща вроде это дело опять в гору пошло?
Острозубов – Коробовский. Ох, поздно, батенька. Да там и своих хватает, что тогда не ушли. Пока еще старики тянут, а там посмотрим.
Пупсиков. Да, пожалуй ты прав. И работа непыльная, только нервная очень. Да тебе это не грозит, больно спокойный. Летом все равно в деревне, а зимой ремонт, закупки, родственники и прочая хренота. 
Острозубов – Коробовский. А куда это Раканды подевались?
Пупсиков. В сортир пошли, в последний вагон.
Острозубов – Коробовский. Все трое? Да он вроде бы и закрыт.
Пупсиков. Был закрыт, пока студенты пива не выпили. Теперь раскрыт настежь, одна сидит, двое дверь держат.
Астория. А что это за люди с нашим хозяином едут? Первый раз вижу.
Куинси. Я тоже. Незнакомцы какие-то.
Астория. Тетки вроде ничего, симпатичные. Особенно та, что дымить сюда ходит – веселая такая и бойкая.
Куинси. Только дым противный.
Астория. А у людей все запахи дурные. Вот другая баба при посадке какого-то «Темного Козла» бутылку выпила, такая вонючая дрянь. А им ничего.
Куинси. Это, говорят, от жажды, больно жарко нынче.
Астория. Да объяснить все что хошь можно, от того не легче. А так хорошие тетки, верно. Да и мужики с ними ничего.
Куинси. Больно суетливые. Все болтают, руками машут.
Астория. Это они хотят добиться… как же сие по ихнему… «взаимности». А бабам пока невдомек.
Куинси. Ну, одна уже понимает, да и вторая на подходе. Глазами так и вертит.
Астория. Ну и чудьненько. Раз людям неплохо, и нам хорошо.
Куинси. Угу. А это еще кто? Здоровые твари какие. Чего они тут шляются, не пойму.
Астория. Да ладно, они смирные вроде. Не обращай внимания, как будто мы одни.
Куинси. Действительно. Так на чем мы остановились?
Саратога. А это что за рогатые чудища в нашем вагоне? Сдается мне, что съедобные.
Энтерпрайз. Кажется, они про нас того же мнения. А те люди явно вместе с ними едут, так что веди себя смирно.
Саратога. Да уж куда смирнее, мы и так образцы добродетели. Эдак всю жизнь прошляешься по электричкам, а толку? Жрем, спим и кусты метим. Хоть бы кошку какую задрать, чтоб не было стыдно за бесцельно прожитые годы.
Энтерпрайз. Попробуй, вон Сорю и Хирю в соседнем вагоне едут. Неделю потом чесаться будешь. Лучше давай транспорт поменяем.
Саратога. На товарняках что ли кататься, в грязи и холоде? А кормить кто будет?
Энтерпрайз. Зачем, есть такие летающие вагоны… самопилоты или турбохаты. Не помню.
Саратога. И что они впрямь летают по небу, как воробьи?
Энтерпрайз. Да, представь себе. И крыльями не машут.
Саратога. Да ну, чушь какая. Газетные выдумки. В «Кратком Курсе», что ли, прочел?
Энтерпрайз. Да нет, что ты. Один дачник рассказывал, как летал на такой штуке. Куда-то в «Сибирь» до «Иркутска». Наверное, страшно далеко, электричка неделю едет. А это небесное чудище - за шесть часов.
Саратога. Жуть живая. Все равно не верится, больно странно все это.
Ева. Интересно, о чем это собаки ворчат?
Пупсиков. Да о том же, что и мы. А может и что поумнее сочинят.
Флора. Ну, это фигня. Откуда тут большому уму взяться? Те же инстинкты.
Китайкин – Яблоков. Вот именно, знаем мы их:
Лает Тузик у дверей -
Он большой прелюбодей.
Перепортил всех зверей
И у них полно детей.
Вера. Ну, это ты по себе судишь.
Китайкин – Яблоков. Почему же, это общие проблемы раздельнополых существ.
Пупсиков. Ну ты, б.., ваще. Академик.
Флора. Все это решаемые проблемы. И очень даже легко.
Пупсиков. И правда, чего проще:
Если скучно одному –
Выходи в ночную тьму!
Пробирайся в дом любви
На широкие скамьи.
Вера. А что, кроватей там нет?
Пупсиков. Не, кровати – лишняя роскошь. Особенно, когда в рот берут. Или в жопу.
Китайкин – Яблоков. Как ты груб, однако. Сказал бы – минет делают.
Ева. А такого слова нет. Официально.
Острозубов – Коробовский. Да ну? А он с мягким знаком пишется или без?
Ева. Точно не знаю, но я все варианты смотрела. Минье, Миньо и Миньтуань, а потом Миньяр сразу. И никаких Чебурашек.
Острозубов – Коробовский. Да, странно. Миньяр есть, а миньета нету. Черти что.
Флора. Ну, Миньяр город немалый, и весь район населен плотно. Аша, Кропачево, Сим. Да и на Уке поселки, и в горах, и вдоль железки… Я там на практике была, на метизном заводе. А раньше он кровельным железом пол – России снабжал.
Острозубов – Коробовский. Да все равно, тысяч двести там народу, триста от силы - по району. А минет каждый день больше людей делает. Полная ерунда.
Китайкин – Яблоков. И правда. Надо протест написать в редакцию.
Пупсиков. А, мертвому припарки. Что хотят, то и пишут.
Вера. Давайте и мы свою фигню сочиним. И напишем.
Острозубов – Коробовский. Не, поздно, батенька. В детстве как-то складно получалось, чего только друг другу не наврешь. Иной раз часами сочиняли, пока по домам  не разгонят. А теперь никак.
Флора. А мы больше рисовали всякую чушь, тайком на уроках. Потом друг другу передавали и веселились от души.
 Вера. Особенно любили жиртрестов изображать, огромных таких, до пятого этажа. А в них народ дырки долбил и жир добывал. У меня хорошо лестницы получались и на них мужики с отбойными молотками. Они жиртреста дырявят, а публика внизу собирает добычу, что из дырок хлещет.
Китайкин – Яблоков. А жир что, целебный?
Вера. Да нет, просто так. О деталях никто не думал, рисовали, показывали другим. И все ржали до упаду.
Ева. А я цистерны рисовала, куда жир стекал, и паровозы, чтобы их везти. Тогда своих участков еще не было, и нас летом вывозили к родственникам на дачу, по Рижской дороге.  А там кроме нефти и бензина и возить нечего, а кое-где на станциях еще паровозы оставались, для маневров. Тогда они уже редко встречались, вот я и запомнила. Многие завидовали даже, мол художницей будешь.
Флора. А потом вас в коридор выгоняли, другим чтобы не мешали зубрить. И классная жаловалась родителям, что девки не фига не учатся, а только картинки рисуют с утра до ночи.
Пупсиков. А, так вы типичные двоечницы.
Вера. Не, учились мы хорошо. Да и когда это было, вспомнил тоже.
Ева. А мода на картинки быстро прошла. Потом анекдоты друг другу рассказывали, одни и те же, по сто раз. И все равно все ржут.
Пупсиков. Да, детишки народ благодарный. Какую чушь не плети, все довольны.
Ева. Это точно. Вот я прочла где-то, что задница анальным отверстием называется, и стали мы все слова переделывать. Профессии-анальные союзы, или профессии-анальная улица. И все жутко рады. А если важно так скажешь, торжественным голосом, как  пионер на линейке, смеха на весь урок.
Китайкин – Яблоков. Да, главное складно сочинить или переиначить:
И тигры у ног моих сели,
Поели, и дальше пошли.
И когти у них потемнели
От серой московской земли.
Флора. Так землю улучшать надо. Удобрения, агротехника, сидераты…
Пупсиков. Во-во, пи…..ты. Всякие козлы бумажки писали полвека, а пахать – сеять разучились. Одни дачницы остались, и те больше газонами балуются.
Китайкин – Яблоков. Ну, на даче тоже непросто, вечно работы полно:
Горит восток зарею новой.
В поселке дачник поутру
Схватил со стоном пень дубовый
И тащит к жаркому костру.
Огромен пень, и дачник страшен -
Он взмылен, грязен и сердит.
Но нет преград народам нашим –
У них весь мир в костре сгорит.
Вера. Ох, это точно. Мы когда участок корчевали чуть не померли, а ведь часть трактором разровняли. Только он не везде пройти смог, вот и корячились.
Пупсиков. А дети чего, не помогают?
Ева. Не, их сюда не затащишь. Моя вся в работе, всего ей мало – денег, тряпок, престижа. У Флоры оба студенты еще, веселятся да колесят по свету. То в походы, то на экскурсию.
Острозубов – Коробовский. (к Вере) А твой парень как?
Вера. А, он городской житель. Не нужны ему сады, леса и яблоки. Если уж очень надо, поможет, но редко.
Ева. Да, если какой аврал, всех конечно, собираем, и родственников и друзей, а так… Пока их уговоришь, охренеешь и обалдеешь. Самим проще.
Флора. А то сами себе вредим. Вот насажали облепихи, она мол жутко полезна и вкусна, и мороза не боится, и черенки укореняются легко. А пятилетки не прошло, как она по всему участку от корней проросла, насилу извели. И старые стволы сохнут быстро, лет через пятнадцать уже пилить надо.
Ева. Да, и собирать ее невозможно, только если ветки рубить. И горит плохо, даже сухая. Мы когда старье спилили, обрадовались – столько дров вышло! А их на один раз хватило, и то с трудом.
Китайкин – Яблоков. И название такое неприличное – обляпиха. Просто срам.
Вера. Зато ее корчевать легко. Корни у самой земли, да их и мало.
Пупсиков. А участок у вас один на всех?
Флора. Да что ты, у всех свои, хоть и рядом. На шести сотках втроем жить нереально. Только жопами толкаться.
Острозубов – Коробовский. Ну иной зад и на трех участках не поместится.
Вера. Не бери в голову, это он так заигрывает.
Флора. Ну, если по – другому не может… Тогда ладно.
Острозубов – Коробовский. Как с вами сложно общаться, однако. Что не скажи - сразу тайные мысли припишут.
Ева. Ничего, привыкай понемногу. Женская душа вообще сложная и ранимая.
Китайкин – Яблоков. А ваши дачи от Обнинска далеко?
Вера. Не, 15 минут автобусом, летом он часто ходит. Да и зимой четыре рейса всегда есть.
Пупсиков. А Обнинск что за место? Как-то ни разу там не был, а многие хвалят.
Вера. Да, город отличный. Зеленый, тихий, и грязи немного, особенно в новых районах. Но старые, возле станции, уютнее. По Курчатова, в начале Ленина, или по Лейпунского.
Китайкин – Яблоков. А это кто?
Вера. Тоже физик какой-то. Толком и не знаю. Что-то с отдачей нейтронов придумал.
Острозубов – Коробовский. А там никакой доски мемориальной нет?
Флора. Есть на одном доме, но очень бестолковая. Действительный член, лауреат, физико – энергетический институт организовал… И ничего более. Да и вообще, «по названиям», запомнить всех нереально. Вот в Ангарске улица Оречкина есть, а кто он такой никто не знает.
Пупсиков. Может партизан какой, времен Колчака?
Флора. Тогда бы и в Иркутске что-то в его честь назвали, или в Усолье, или в Черемхово. В Братске на худой конец, в Шелехове. Но нигде нет, кроме Ангарска. Тоже, кстати, молодой город, вроде Обнинска, неплохой. Почище многих, и благоустроенный. Зелени много, местами прямо лес. И маршрутки с трамваями часто ходят, даже вечером. Бывших  зеков много, но они и не заметны особо.
Китайкин – Яблоков. А ты и там побывать успела?
Флора. Совсем чуть - чуть, меньше года.
Острозубов – Коробовский. А урановый завод видела?
Флора. С краю, где четвертый поселок, проезжала не раз, да там ничего не разглядишь. Корпуса низкие, в лесу, да говорят наполовину под землей. А территория у них огромная, где-то три на две версты. Еще подстанции, отстойник двухкилометровый, вокруг канал… В общем, целый город.
Пупсиков. А как ваш дачный поселок кличут?
Ева. Гуси – Лебеди.
Пупсиков. Поди врешь? (обращаясь к Флоре) Скажи по правде!
Флора. Да почти не врет. Кулики. Сами удивились, когда узнали в первый раз. Между Балабаново и Грачевкой вообще птичий район. Да еще Белосуево, это рядом большой такой поселок. Вообще-то он Белоусово, но раз указатель на вьезде переврали, и он больше года стоял. Только когда кто-то «с» на «х» переделал, спохватились. До сих пор вспоминаем.
Острозубов – Коробовский. Обалдеть. А еще кто-то мою фамилию хаял.
Китайкин – Яблоков. Ну… названия всякие бывают. Иной раз хоть стой, хоть падай.
Вера. Ага. А если их чуть подработать – воще смех. Помнишь, Флора, того психа в электричке, что все остановки переиначил? Расскажи, повесели публику.
Флора. (хихикает) Ой, не могу, больно неприлично. Я напишу, что помню, а вы читайте.
Пишет бумажку и отдает мужикам.
Китайкин – Яблоков. Ну что, вслух читать?
Все. Конечно!
Китайкин – Яблоков. Ладно, я не гордый. Значит так: Е..инск, Б..е..ново, Москва-сортирная, Перденево, Малообосранец, П..ерасово, Ворсино-х.ерсино, М..дюринец, Толстох..цево, Какашкино, П..дятино, Лесной городок – всем х..м х..ек. Да, роман в стихах. Не оскудела, знать, земля русская талантами, право.
Острозубов – Коробовский. Ага… «Не успел окочуриться яснополянский граф – пожа-луйста, уже в пеленках лежит товарищ Коккинаки»… вроде бы так. 
Ева. Верно, только ведь и побить за такое могут. У нас дураков много, от мала до велика. Борцы за моральный облик.
Вера. Да, какие-то бабки, вроде зюгановские, на него с кулаками полезли. Но народ их отговорил, мол, человек больной, чего с него взять. И безвредный, пусть болтает – все ж ехать веселее.
Ева. Как-то я тоже с психом ехала. У него была гора мелочи, он ее раскладывал по кучкам и каждую в сортирную бумагу заворачивал, отрывал от рулона метра по два. Его спрашивают, зачем? А эти монетки, отвечает, с наведенной радиоактивностью, нутром чую. Надо их скорее потратить. А эти побывали в геопатогенной зоне, дело дрянь. Те тоже из зоны, но послабее, пусть лежат. И так всю дорогу.
Пупсиков. И что, ему поверили?
Ева. Так, кое-кто самую малость. Я так просто откровенно ржала.
Острозубов – Коробовский. Ага. Смех в дороге первое дело. Смотри-ка, Сорю и Хирю пришли, видать студенты рядом. Ща и нам веселее будет.
Флора. От школяров или от кошек?
Пупсиков. Да от всех вместе. Эти болтают, а те жратву клянчут. Во, слышите?
Голоса в тамбуре:
- А что эта Хирю зимой ест?
- Мышей, воробьев и лягушек.
- Так лягушки же спят.
- Да их в санатории кормят как на убой. Это они так, охотятся порою, чтобы форму не потерять. А чаще с собаками дерутся от скуки.
- Эх, хорошо живут, черти. А особенно коты – бабы у них такие мягкие, теплые и пушистые. Прижмутся к тебе и урчат. Красота!
Ева. Совсем жарко стало, давай птиц в проход поставим. Там хоть ветерок дует.
Вера. Лучше на край скамейки, поближе к окну.
Передвигает клетку с индюками.
Сорю. Смотри, какие у тетки воробьи огромные. Вот бы такого сожрать.
Хирю. Да такой сам кого хошь заклюет. Смотреть страшно, пошли лучше в тамбур.
Сорю. Ой, а это кто? Собаки вроде, но без когтей, ноги странные и по четыре уха. Да нет, это не уши, а костяшки какие-то… вроде клюва.
Астория. Вот еще какие-то козлы приперлись. Похоже на тех, но помельче. Когтями не стучат, и не такие крикливые. И шерсть пушистей.
Куинси. У хозяина в доме что-то похожее живет. Бот или Крот, не помню. А у соседей его подруга… кажется Вошка. Или Кашка. Говорят, полезные твари. Каких-то «гадов в подполе» жрут.
Астория. Блох что ли? Или глистов?
Куинси. Глисты живут в животе, дуреха.
Астория. А может подпол – это хозяйский живот? Мы же не знаем.
Куинси. Трудно сказать. Хотя туда глистов до черта влезет, и с блохами, и с кротами. И еще бочка вонючей дряни, что они по вечерам хлещут.
Астория. Да, живот у него классный. Нам бы такой – на неделю наесться можно.
Куинси. И не говори. Вздремнуть надо, ведь еще ехать и ехать.
Астория. Больно здесь погано.
Куинси. Ничего, потерпим. Все лучше, чем без толку слоняться.
Хирю. Надо же, шляешься по знакомым местам тыщу раз, а все время что – то новое видишь. Жизнь все же хитрая штука.
Сорю. А изменчивая какая. Раньше в столицу толпы народу мотались, в очередях стояли. Хватали все подряд. А теперь на любой платформе ларьков полно.
Хирю. Да, были времена. Даже песню сложили, как в ГУМ-е один мужик обалдел.
Сорю. Ой, точно. Такая… на торжественный мотив:
Как много польт, и пинжаков,
А вот костюмов целый ряд!
А рядом шапки новые навалами лежат!
Хирю. Во-во. А ныне бродячие псы твиксом брезгуют. А уж дачникам раздолье, строй что хошь на любой манер.
Сорю. Вот и хорошо, воровать меньше будут. Да и деньги считать научаться.
Хирю. Ну, это кто как. Разумные существа самые непредсказуемые. 
Ева. Едем как в зоосаде. И все о чем-то щебечут.
Вера. Ну, мы тоже не молчим. (Поворачиваясь к Пупсикову) Давно что-то тебя не слышно, расскажи что-нибудь посмешнее; или спой.
Пупсиков. С удовольствием:
Плачет дедушка в банкомате
В грязно – серый день октября.
Нету денег совсем на карте –
Даже выпить ему нельзя.
Ева. Вот бедняга! Кошмар, жуть живая. Не, мне больше другой стих нравится, оптимис-тичный. Даже радостный:
Взял хитрый дедушка кредит,
Поехал в гастроном.
Напился водки и сидит,
Балдеет под кустом.
Флора. Что ж это за кредит, что за раз пропить можно? А отдавать как?
Китайкин – Яблоков. Да никак. Что взять с человека, который даже водку в кредит пьет? Так им и надо, не обеднеют. Наворовали, небось, до черта.
Острозубов – Коробовский. Пограбили, это верно (задумчиво, как бы про себя):
Мавроди, Мавроди, взлети выше Солнца,
И банки с высот огляди.
Совсем разорились богатые хлопцы,
При деньгах ты нынче один.
Ты вовремя сел за решетку, Мавроди,
И в думу попал в самый раз.
И вот ты гуляешь как бог на свободе
На деньги трудящихся масс.
Вера. Тоже мне, вспомнил. Кому он теперь нужен, ваш Мавроди. И вообще, сами дураки, полезли в банкиры со свиным рылом.
Китайкин – Яблоков. Давай, защищай гада. Дураки дураками, а он тоже хорош. Народ все помнит, как не крути. А ты нам рот не затыкай. Что хотим, то и поем.
Острозубов – Коробовский. Эту песню не задушишь, не убьешь,
Стережет ее огромнейшая вошь.
И народ ее запомнит, хошь не хошь,
А врагов она опять бросает в дрожь.
Вера. Господи, что за чушь. Сразу геологов видно.
Пупсиков. Ты что, геологи классные люди. Они не только поют – путешествуют, на гитаре играют, водку хлещут. И с юмором, не то что химики и физики.
Ева. Химики тоже бывают с юмором. Вот назвали же такие металлы – тумбий, уродий и хрений.
Пупсиков. Да ну? А не врешь? А как они… того?
Острозубов – Коробовский. Уродий - он похож на платину, очень редкий металл. И дорогой жутко, его в автодожигатели добавляют. Хрений тоже редок, добывают его как примесь к молибдену или меди. Очень рассеянный элемент.
Пупсиков. А где его рассеяли? И кто?
Ева. Да где угодно. Леса, поля и реки по всей Евразии.
Пупсиков. Не понимаю, что такое Евразия. Смешай господи наше с вашим, блины с пивом и суп с кашей.
Острозубов – Коробовский. Еврейская автономная область. Она же в Азии.
Пупсиков. Да их там поди и нет вовсе. Одно название.
Острозубов – Коробовский. Ну как же, есть. О том даже песни поются:
По долинам, по загорьям,
Шел Иосиф Цукерман.
У него случилось горе –
Он опять напился пьян.
Его выгнали из дома
И послали кой – куда…
И шагает он по склонам,
Где болота и тайга.
Собирал в лесу он клюкву,
Ел орехи и грибы,
На опушке жарил брюкву
И проросшие бобы.
Солнце всходит и заходит,
Потерял он суткам счет.
А похмелье не проходит
И несет его вперед.
Флора. Что-то похожее в «Химии и жизни» писали, вот не могу вспомнить.
Китайкин – Яблоков. Ага, «легенда о Брееве» (декламирует):
Товарищ Бреев любил евреев,
Самаритянок и иудеев.
Оберегал их от чародеев,
Гонял плебеев и ротозеев.
Острозубов – Коробовский. И чего он к ним так проникся, не понимаю? Обжорство, пьянство и прелюбодейство – вот вам картина нашего еврейства.
Вера. А у других лучше?
Острозубов – Коробовский. Другие фигня, а эти все же знаменитый древний народ, библию написали. Пророки, мессии, полубоги и апостолы. А сейчас черти что. Торквемады и Абдель Насера на них нету. Палестинцев паршивых побить не могут, дармоеды.
Ева. Да что вы, есть отличные ребята, об одном краснодеревщике даже песню сложили:
Жил да был один Абрашка,
Резал, клеил деревяшки,
По утрам любил он кашку,
А по праздникам и бражку.
По ночам любился с Дашкой,
Но порой ходил и к Машке.
Вот какой у нас Абрашка –
Не чета иным дурашкам!
Флора. Прекрасно. Небось геологи придумали или химики?
Острозубов – Коробовский. Опять двадцать пять. Геологи, кстати, иные минералы тоже неплохо назвали - например, бледит или хуниит.
Китайкин – Яблоков. Мы прямо как Ерофеев с компанией. Сидим в электричке и всякую чушь несем.
Острозубов – Коробовский. Нет, его линия интереснее. Знаменитые даже места есть:
В Павлово - Посаде ходят – бродят б….,
Стелется над Клязьмою туман.
Электричка с воем ехала в Крутое –
Там дают Перцовку и Агдам.
Вера. Ну, у них все было лучше и веселее. Пили, ели, и контролеров не боялись. И ехал он с подарками к любимой женщине, а не с индюками и козами из одной хибары в другую.
Китайкин – Яблоков. Ну, выпить и мы можем. В Кубинке все равно пересадка, пять раз успеем. Эх, жарко больно, а то бы перцовки глотнуть неплохо.
Пупсиков. Да, хорошая перцовка лучше водки и коньяка. Или вот еще уродство придумали – крепкое пиво.
Острозубов – Коробовский. Не говори. Пиво напиток легкий, а хочешь покрепче – есть вино, коктейли всякие или водка. Так что брать будем?
Вера. Ну… не знаю. Пива уже напились, а что покрепче в духоте не осилить.
Ева. Ничего неохота. Да и обстановка не та.
Пупсиков. Обстановка зависит от нас, было бы желание. Вот молдаване – спустились в погреб, и пьют. В любое время дня и ночи. Правда, вино у них так себе, кислое и какое-то водянистое.
Нагато. Ну все, про выпивку заговорили. Это теперь надолго.
Мутсу. Точно. Наш сосед под это дело даже классика переиначил:
Наземным тварям живется лучше,
Чем вольным птицам на небе ясном –
Рожденным ползать блевать сподручней,
И падать спьяну не так опасно.
Нагато. А дальше?
Мутсу. Все. А что тут добавишь?
Нагато. Действительно.
Острозубов – Коробовский. Это они от баб прячутся. А по мне пить в подполе противно. Сыро и темно, как у негра в жопе. Даже у двух.
Вера. А у двух темнее?
Острозубов – Коробовский. Естественно. Второй у первого и так в темноте, а уж у него в заднице – абсолютно черное тело. Или я неправ?
Пупсиков. (напевает):
Убили негра в саду у дяди Вани,
У дяди Вани в саду убили негра.
Ева. Так ему и надо, нечего по чужим странам шляться.
Флора. Как ты, право, жестока. А мне больше турки не по нутру. То армян режут, то болгар, то курдов. Пора уж крест воздвигать на Святой Софии.
Китайкин – Яблоков. (задумчиво):
Песни партизан, горы и туман,
Да осенний высохший бурьян.
Старый атаман вынул ятаган
И пошел чекрыжить мусульман.
Ева. Правильно, давно пора туземцев прищучить. А то совсем обнаглели, проходу от них нет. И чего им дома не живется?
Пупсиков. А ты по заграницам не мотаешься? Кто тут болтал про Тунис, Иерусалим, Хургаду и прочие Тельавивы?
Ева. Ну, это так, отдых или паломничество, на пару недель, а они тут годами торчат.
Вера. Да ладно вам ругаться. Все мы непоседы, так и норовим куда-то смыться, хоть к соседу в гости, хоть за город. Еще Вячеслав Иванов говорил, что человек – это свих-нувшаяся обезьяна. А психи шляются больше всех.
Острозубов – Коробовский. Да, некоторое придурки до Нью-Иорка добрались. А что там смотреть? Небодралы и скребоебы, или наоборот, не помню. И те арабы порушили вполовину.
Пупсиков. Надену я папину шляпу,
Поеду с девчонкой в Анапу.
А коль не понравится шляпа –
Побью в наказание папу.
Флора. А мне очень хочется на острова… такие возле Франции. Но они английские. Вот черт, название забыла. Там еще свои деньги, особые. И кошки без хвостов.
Хирю и Сорю что-то мяукают.
Китайкин – Яблоков. Наверное, Гельголанд.
Острозубов – Коробовский. Нет, Голанд – Голанд.
Китайкин – Яблоков. Дурак, это фирма в Англии.
Острозубов – Коробовский. И острова в Англии, в чем проблема?
Пупсиков. Да у них все через жопу. Одни дауны, даже министры. Для них специальную улицу сделали – Даунинг-стрит. И ваще:
Маленькая страна, остров – и тот один.
Красная ей цена – пара лимонов грин.
Просто говорить не о чем.
Острозубов – Коробовский. Точно. И какой там где островок, хрен разберешь.
Китайкин – Яблоков. В общем, типа Гельголанда. Меловой холм посреди моря, на нем козлы пасутся и туристы ходят. Все едино. Чего там смотреть, не понимаю.
Флора. Да уж куда тебе, только на юбки и смотришь. Хорошо, хоть не под.
Китайкин – Яблоков. Неправда. То есть не вся правда, а в целом дело обстоит так:
Раканда, милая Раканда,
Мне юбки узкие твои,
И остров типа Гельголанда –
Как слезы древние любви.
Ева. Это надо понимать как предложение?
Китайкин – Яблоков. Пока скорее как признание. Больно вы шустры, мадам.
Ева. А вы сеньор, уж очень тугодумны. Хотелось бы до пенсии разобраться.
Китайкин – Яблоков. Ну, она не за горами.
Ева. Это у кого как.
Пупсиков. Да, любовь и секс – отличная тема. Всегда актуальная и неисчерпаемая. Даже праздник придумали для влюбленных, непонятно только зачем. Им и так хорошо.
Острозубов – Коробовский. В этот день позволено многое, что обычно нельзя:
В день Святого Валентина
Бей соседа толстым дрыном,
И беги к его жене,
Пока он в глубоком сне.
Пупсиков. Именно. Вот иную вещицу слегка изменят певцы и сказители – и звучит еще тыщу лет, как новенькая:
Восьмое марта близко, близко,
Что нужно – выросло давно.
Воркуют голуби у миски
И воробьи клюют говно.
Флора. Как-то грустно и обыденно это. Совсем не про праздник.
Пупсиков. Да какой это праздник! Когда у баб все хорошо, особый праздник не нужен. А когда плохо, букетик раз в году не поможет. Так, обман или самообман.
Острозубов – Коробовский. Ну, если все выросло как надо, к букетику кое-что приложится. А потом и перекусить не грех, и выпить.
Пупсиков. Это надо делать часто и регулярно. А не по праздникам.
Острозубов – Коробовский. Конечно, но на праздник можно еще гуще. И качественней.
Пупсиков. Излишество вредит. Это уже разврат, а за него и пострадать можно:
Кавалер Дон – Жуан
Лютым злом обуян –
Командорский статуй
Откусил ему х.. .
Флора. Да ты не лезь к чужим бабам, и все. А промеж себя живи как угодно, никому дела не будет. Чем чаще, тем лучше, Адольф прав. И без праздников все же скучно, как ни крути.
Пупсиков. Да я за праздники, мне не нравятся только 23 февраля и 8 марта.
Китайкин – Яблоков. Порой и простая вечеринка не в радость. Вот ждал как-то гостей, все приготовил, расставил, даже штаны одел. А никто не пришел. Так обидно было.
Вера. А обычно ты дома в трусах ходишь?
Китайкин – Яблоков. Ага. У нас жара вечно, зимой от Солнца, летом от батарей.
Флора. Ты малость не напутал?
Китайкин – Яблоков. Да нет, летом Солнце высоко, в окно не попадает, там же лоджия. А зимой прямо в рожу шпарит. И батареи летом теплые, по ним воду гонят от охлаждения компрессора. А он весь год в работе, без охлаждения сгорит.
Пупсиков. А что он сжимает?
Китайкин – Яблоков. Воздух для стрелок на сортировочной горке. Их там полно, вот мы и жаримся как в тропиках.
Нагато. Сколько можно обсуждать всякую чушь, не понимаю. Кудахчут как петухи, и наша Ева с ними. Просто обидно.
Мутсу. У людей это любимая тема. Какие-то «праздники, юбилеи, торжества, проводы» и так далее. Хлебом не корми, дай поболтать.
Нагато. Они вообще дармоеды. Работают меньше всех, а живут припеваючи. Только кнопки жмут на всяких железках, а простой курятник починить не могут. Срамота!
Мутсу. Им так наверное проще и удобнее. И легче.
Нагато. Наверное, проще, но хорошо ли это – не знаю. А вот легче – вряд ли. Они же все хилые, хуже больного голубя. Пузатые, лысые, вечно что-то болит и ломит. Да и слабаки – три индюка любого сшибут. А чуть не то съедят, так с копыт долой, как птенцы.
Мутсу. Ну, им самим нравится, и ладно. Да и нам жаловаться грех, живем неплохо.
Нагато. Просто за планету обидно. «Разумные существа», видите ли, а посмотришь поближе – так жуть берет.
Мутсу. Есть и похуже. Вот эти лохматые нахлебники, что здесь, что в тамбуре, вообще дармоеды и подлецы. Отрастили когти и зубы и дерут все подряд. А перед людьми хвостами виляют или урчат этак невинно, прямо ангелы. Правда, они царя зверей из себя не строят, тут ты прав.   
Флора. Что-то индюки наши разволновались, вы потише орите. Нам еще ехать и ехать.
Китайкин – Яблоков. Ничего, скоро Кубинка. На пересадке время много, проветримся.
Ева. А что там интересного?
Острозубов – Коробовский. Да особо ничего. Поселок как поселок.
Пупсиков. Тут у кассы с мужиком, который напрочь охрип, казус вышел. Ему нужен был билет по окружной до станции Щелкуново, вот он на пальцах и показал. И попал за это в ментовку. Потом, когда голос окреп, кое - как объяснился, выпустили.
Ева. Ничего не понимаю. Объясни поподробнее.
Пупсиков. Ну, он большой и указательный пальцы свел колечком, а указательным другой руки по ним постучал перед кассиршей. А та, конечно, поняла превратно. То есть это он превратно объяснялся по неопытности.
Китайкин – Яблоков. И об этом вся Кубинка узнала? Или ты все самолично видел?
Пупсиков. Да анекдот это старый – престарый. Я думал, все его помнят.
Ева. Не, не помню. И никогда не слыхала.
Вера. И я тоже. А что еще тут было? 
Флора. Места Московской битвы. Там где-то недалеко штаб Жукова был в сорок первом.
Острозубов – Коробовский. Не, это к Белокаменной ближе. А тут на Минке бои шли сильные. Вокруг болота, не обойти, вот за шоссе и уцепились.
Пупсиков. Да, точно! И рассказ такой есть:
        Шли последние дни ноября сорок первого. Натиск фашистов слабел, но кое-где они еще рвались к Москве. Политрук Гогия, возглавивший роту после гибели командира, получил приказ – выбить немцев с высоты 221 между шоссе и платформой Часцовская. Позиция  серьезная, а сил мало, да и времени на подготовку было в обрез. Внезапная ночная атака не удалась – разыгралась сильная метель. С рассветом провели разведку боем, и на южном склоне обнаружили пулеметную точку. Укрыта она была хорошо, не подступиться, и обойти невозможно. Поразмыслив, Гогия решился на рекогносцировку и с автоматом и связкой гранат пополз к дзоту. Ему удалось подойти почти в упор, но тут пулеметная очередь перебила политруку руку и ногу. Отходить было поздно, и он стал бить по амбразуре длинными очередями. Пулемет замолк, но ненадолго.
        Тогда Гогия пополз вверх по склону, чтоб забросать врага гранатами. Ему удалось разворотить вход и повредить установку, но пулеметчик уцелел, хоть и был серьезно ранен. Гранат уже не осталось, патронов тоже, и политрук сильно ослаб. Эх, надо было нож захватить, подумал он, а так… Был бы рядом хоть кол или бревно, но увы – вокруг снег, даже камня не откопаешь.
       Что же делать? Ага, понятно!
       Из последних сил подполз Гогия к эсесовцу и поимел его в зад. Пулемет замолк.
 – Москвы захотели! – прошептал политрук, глядя на скрючившегося фашиста.
Флора. Чушь какая, прости господи.
Ева. Не, нормально. Молодец Гогия.
Острозубов – Коробовский. Да, классная вещь. Жалко такое не печатают.
Пупсиков. Ничего, сохранится в памяти народа:
О том молва пройдет по всей Руси Великой
И помнить будут все, живущие в наш век –
И пьяный внук славян, и жид, и ныне дикий
Тунгуз, и друг степей чучмек.
Китайкин – Яблоков. Вообще-то никто ничего не помнит. И не знает. Я вот езжу тут сколько лет, и то половину мест не различу.
Пупсиков. Ну, окружная в глухих краях проложена,  захочешь – ничего не увидишь. Не то что Пушкин или Жуков, в иных местах монтера пути не встретишь.
Энтерпрайз. Ага, местность тут вишь плохая. Хоть что-то но охаять надо, иначе нельзя.
Саратога. Верно. Работа у них хорошая, платят много, дачи у всех, квартиры… Глухомань вот вокруг, видите ли, раздражает.
Энтерпрайз. А сами в лес небось ходить любят, то на шашлык, то грибы собрать.
Саратога. Да, леса здесь большие, дикие, народу мало. Так это же хорошо, никто не мешает. Лесников и то нет, твори что хочу.
Энтерпрайз. А вот бородатый контрик что-то такое пел про лесников:
На деревьях сидит сойка,
Лес серебряный поник.
Мчится шибко русский тройка,
Васька в ней сидит лесник.
Саратога. Это просто сатира, или пародия на что-то казенное.
Энтерпрайз. Ну, сатиры на пустом месте не будет. Как дыма без огня.
Саратога. О, люди дым любят. Так все вокруг провоняют, не выйдешь из вагона. Сушняка полно, а они дерьмом каким-то топят, как ненормальные.
Энтерпрайз. Лень – матушка. Иные под себя ходят, а ты – дрова собирать. Смешно, право.   
Саратога. Сами же страдают, шашлык жрать пора, а тут глаз не раскрыть. Вот и подгорает.
Энтерпрайз. Главное не поступаться принципами. Черт с ним, с мясом, еще купят. Человекам к утряске и усушке не привыкать.
Вера. Тут зато большой водораздел проходит. Между океанами.
Китайкин – Яблоков. Чего?! Ты когда хлебнуть успела?
Вера. Я про подземные воды говорю, балда. Туда они в Индийский океан текут, а сюда – в Тихий. Тебя чему в школе учили?
Острозубов – Коробовский. Ладно, не пудри мозги чрезмерно. А то мы рехнемся.
Вера. Ничего, скоро Кубинка, очухаетесь. А нам потом еще пересадка и  автобус. В полночь дома будем.
Ева. Не пройдет и полгода. Какие кошки приятные, даже жалко расставаться.
Флора. Возьми их на дачу за кампанию.
Пупсиков. Вряд ли, они к своему дому привыкли, сбегут. Хотя – дача, санаторий, какая разница? Воробьи и мыши везде одни. Там только на электричке не поездишь, вот что плохо.
Хирю. Кажется, они хотят взять нас с собой. В дом, или как там у них принято.
Сорю. С суперворобьями и рогатыми собаками до кучи? Спасибо, мне и в родном Лукино неплохо, особенно в санатории. А далеко они едут?
Хирю. (прислушивается). За Кубинку, это точно. Да, а потом еще на другой электричке. Там какая-то… «пересадка на Киевское направление». Небось черти где.
Сорю. С ума сошли тетки, колесят по всей России. И мужики тоже.
Хирю. Ага (прислушивается). А потом надо еще ехать на… афтобасе что ли. Даже не представляю, что это за вещь.
Сорю. Это, наверное, такие штуки, что стоят на черной ленте поперек путей. В Ястребках, недалеко отсюда. Вечно тарахтят и воняют очень гадко.
Хирю. По-моему, это бутафория. Как они могут двигаться без рельс и проводов?
Сорю. Ну, одни пропадают, появляются другие. Значит, как-то все же ездят.
Хирю. А может их хозяева таскают украдкой туда - сюда, пока мы не видим?
Сорю. Не исключено. Хотя мы вот живем без проводов, и люди, и мыши, и лягушки, и воробьи. А в небе иногда такие страшилища летают! Так что кроме электричества, и другие силы в природе есть.
Хирю. Ну, пошла философия. Ты еще спроси, что на памятнике Петру Первому написано. Есть, говорят такой, на севере где-то, у моря.
Сорю. Да, там латинскими буквами на камне выбито: «Петро Примо, команданте де Ривьеро».
Хирю. Ты с ума сошла, коза. Он ведь император был, а не комендант вшивый. Да и Ривьера вроде бы далеко на юге. Говорят, там и снега нет.
Сорю. Так ты ж не сказала, какой Петр, пусть и первый. А историю эту я от наших отдыхающих слыхала. Они работали недалеко от этой Ривьеры, и тоже удивились, когда в одном поселке тот монумент увидали. Скромный такой бюст, в скверике.
Хирю. Здорово. Только бы нам за болтовней на чужую дачу не угодить.
Сорю. Да, пора сматываться, пока не поздно.
Ева. Что это кошки так размяукались? Есть хотят?
Острозубов – Коробовский. А может чего еще.
Ева. Ну, у кого что болит…
Голоса в тамбуре:
- Давайте что-нибудь споем, такое, лирическое.
- Ууу, я такой куплет знаю:
Тетя Коля, дядя Оля
Ехали к соседушке –
К дяде Вале, к тете Гале,
На деревню дедушке.
До деревни от Медыни
Три часа проселками –
Белоснежные пустыни,
Да березы с елками.
- Ну ты наплел, чудило! Черти что. И что - вокруг Медыни на сто верст шоссе нету? Хоть гравийного.
- Да это просто образ! Так сказать, художественное восприятие. Совсем воображения у вас нет. Пойте сами.
- Ага – Ночной певец, я твой начальник – лети, я пиццу доклюю.
- Уже лучше. Кто еще?
- Который год нам нет житья в родной станице,
Вокруг кипит и пенится Чечня.
А мне б в девчоночку голландскую влюбиться,
Чтоб не забыть уроки Октября.
- Ты что, все голландки - буржуйки.
- Ну, почти все - кроме печей и коммунисток.
- Да какие там комуняки, откуда?
- Помалу они везде есть, даже в Пуэрто – Монт. Ну да, там же Луис Корвалан родился.
- Это где?
- Понятия не имею.
- Придумал что ли?
Ты что, правда есть место такое. Там эти водились… мамонты. И мастодонты:
На материк, на материк, в Пуэрто – Монт, в Пуэрто – Монт,
Уплыл последний мастодонт.
 За ним китайцы охотились, вот он и удрал. Недалеко, наверное, косоглазые ведь кого хошь съедят. Зато в местном музее куча скелетов осталась. Со всего мира зоологи ездят.
Пупсиков. Вечно студенты всякую чушь городят. Скукота. А еще образованные люди.
Флора. Да ладно, пусть болтают. Им хорошо, а ты не подслушивай. Я вот тоже одну фигню вспомнила:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой.
Перестал крестьянин бить баклуши
И готовит трактор к посевной.
Но над ним уж тучи ходят хмуро –
Край советский суетой объят.
От собеса до прокуратуры
Все приказы бешено строчат.
Китайкин – Яблоков. Ну, это уже устарело, да и длинновато. Я вот другую старинную песенку вспомнил, слегка повеселее:
Только тех, кто много срут,
Октябрятами зовут.
А которые блюют –
В пионеры попадут.
Ева. А уж это совсем старье. Кондовая такая Совдепия. А я вот знаю отличную вещь, для всех времен и народов:
Есть улицы центральные, красивые и важные,
С опрятными витринами, с гирляндами огней.
Там редко вы услышите слова многоэтажные,
И вежливы с прохожими швейцары у дверей.
А я люблю окраины, унылые и серые,
С облезлыми хрущобами и грязной мостовой,
С заброшенными стройками, давно осиротелыми,
Палатками и свалками, и вечной суетой.
       Или вот Маяковский, неизвестный стишок:
Глотая котлами отборный кардиф
Летят англичане в балтийский залив.
А с ними вся сволочь усопших времен.
Мечтанья и грезы – забрать нас в полон.
Со злобою рьяной уходят в поход –
От Нарвы на Ямбург, а там на восток.
Взвивая стопудье буржуйских задов,
Контрреволюция прет в Петергоф.
Острозубов – Коробовский. Ну, а барды вааще классно писали:
Идет охота на клопов, идет охота,
На блох и вшей, и юрких муравьев.
Повсюду льется дихлофос без счета,
И слышатся удары каблуков.
Пупсиков. Это что за намеки? У наших зверей блох нет. Разве что Сара со своим псом подхватят, а кошек в санатории регулярно чешут и моют. Даже завидно.
Вера. Да, тебе давно пора. На природе год – другой как-то незаметно, но потом банька не помешает.
Ева. Да ладно, он и так хорош. А много мыться вредно, кожа слезет.
Острозубов – Коробовский. А также стирать и мыть посуду.
Ева. Верно глаголишь. Вот у нас дачные соседи тарелки моют раз в год. А так каждый свою под вечер оближет и хана. Все довольны.
Пупсиков. А моют осенью, в конце сезона?
Ева. Да нет, что ты. Вдруг зимой бомжи залезут, захотят пожрать, по весне опять мыть придется. А так, глядишь, и побрезгуют, убытку меньше. У них все продумано.
Пупсиков. Да уж, чего уж.   
Китайкин – Яблоков. (напевает):
Хорошо живется бедуинам
И туземцам Огненной Земли –
Не нужны мочалки им и мыло,
Ванны и джакузи не страшны.
Пупсиков. Иди ты… вообще петь без аккомпанемента паршиво. Гитара нужна или баян.
Ева. Лучше рояль или контрабас. Только тащи сам.
Флора. Или альт.
Пупсиков. А что это?
Острозубов – Коробовский. Ну, инструмент такой. На нем этот играл… альтист Данилов. Самый известный музыкант в свое время.
Пупсиков. Не, самый известный пианист Сердюк, которого с сионистом спутали в анекдоте.
Ева. Ну уж самый знаменитый – пианист Родионов, который утреннюю гимнастику играл тыщу лет. Неужто забыли?
Все (хором). Ааа, точно! 
Ева. Вот еще фокусник был известный… Пио что ли. Не помню.
Китайкин – Яблоков. Кажется, Крио, а может и нет.
Вера. По-моему, просто Рио. А там черт знает.
Все смеются.
Флора. Да, вот тебе и слава. Прошло десять лет, и все всё забыли. А ведь какой знаменитый человек, вся страна знала.
Голоса на платформе:
- А что там за бумажка под расписанием? Опять Мачихинскую отменили?
- Нет, это до Столбовой сегодня раньше идет минут на двадцать.
- Ччерти что, так и опоздать можно. С какого пути?
- Да вот она стоит, рядом. Пока народ пересядет, успеем в кусты сбегать.
Хирю. Слыхала? Вечно на этой Окружной бардак, никуда не доедешь.
Сорю. Да все электрички такие, отменяют их, переносят, опаздывают они почем зря. Как будто эти железнодорожники вчера родились.
Хирю. И не говори. Давай спрячемся, а то ведь давка начнется, как все на пересадку хлынут.
Сорю. А Энтер с Сарой не пристанут, больно у нее нынче вид злобный?
Хирю. Нет, они скоро заняты будут по горло. Аль забыла?
Сорю. А что такое? Аа, сегодня же четверг. Может обратно на товарном поедем, здесь больно шумно будет?
Хирю. Давай. Сейчас как раз пойдет маршрут с углем, там машинист хороший.
Сорю. И правда – народу мало, от моторов теплом веет, тишина и покой. Куда лучше, чем под лавкой сидеть.
Выбегают из вагона.
Куинси. Ну, началось. Все бегут, суета и бардак.
Астория. Может, приехали уже?
Куинси. Вряд ли. У хозяина совсем другой поселок, уютней и зеленее. А здесь рельс полно, какие-то столбы, камни кругом да чернота..
Астория. Значит, опять пересадка. Ох, надоело. Люди говорят, что у них два врага на свете – дураки и дороги. Наверное это правда, но мы-то за что страдаем?
Куинси. Они эту правду знают уж тыщу лет, и ничего не делают. Только болтают. Ладно, разомнем лапы перед походом.
Ева. Пора идти, а то и впрямь не успеем. Бери своих коз, Арнольд, а я пакет донесу.
Вера. Как эту клетку удобней взять, уже забыла. Надо же, до чего здорова.
Флора. Да я возьму, ты лучше сумки забери.
Китайкин – Яблоков. Так, ничего не забыли? Вроде нет, выходим. Пока, собачонки!
В вагоне остаются только Саратога и Энтерпрайз. 
Саратога. Куда же это кошки девались? Неужели приткнулись к хозяевам?
Энтерпрайз. Да на что они тебе? Царапаются, сволочи, толком и не укусишь. Вот больших воробьев жалко, такого на пару суток хватит. Хотя… как его стащишь? С корзиной трудно, а ломать долго. Видно, не судьба.
Саратога. Да уж точно. Схлопотал бы по шее, и хана. Ты еще здоровых кошек вспомни, из тамбура, с бородой и клыками на голове. Тоже мяса полно, а толку чуть.
Энтерпрайз. Ну, они попроще. И хозяин сидел далеко, можно было рискнуть.
Саратога. Ага, а они тебе клыком в глаз, или ногой в зубы. Она хоть и без когтей, а очень твердая, по стуку слышно. Да и как такую тушу тащить? И куда? Ой, в передние вагоны огромная толпа валит, и на дачников непохоже. Ничего не пойму.
Энтерпрайз. Аа, это у них «мероприятие». Есть такие психи – не дачники, не хозяева и не отдыхающие. Всю ночь бегают по лесу с палками, орут, друг друга дубасят. Костры разведут, испоганят все вокруг и провоняют. А жратвы у них немного.
Саратога. Пусть немного, а хвостами повиляем, они собак любят. И едут вроде бы недалеко, спешить надо, пока добрые.
Энтерпрайз. Да, они кажется в Дюдьково сходят, у нас полчаса от  силы. Бежим.
Бегут в соседний вагон. Занавес закрывается.
      
           Жизнь без времени
Действующие лица:
Н. Император дома Романовых
А. Главный начальник военных поселений
Д. Генерал корпуса жандармов
К. Министр финансов
Г. Поэт, переводчик и литератор.

      Занавес открывается, на сцене кушетка и несколько кресел. Действующие лица молча  сидят, стоят или прохаживаются по сцене.  Д. выходит на середину и поднимает голову.
       Д. Опять хочется в Петербург. Даже в ноябрьские сумерки. Осень, дожди и туманы, все грязно и сыро. А вот поди ж ты, нравится. Как все странно на свете.
       А. Да, осенний Петрополь суров и мрачен, хотя и красив порою. А вкусы настолько у всех разные, что и удивляться нечему. Где только не живут люди:
Скользкие камни, серая влага,
Своды туннеля над головой.
Что тебе снится, мальчик - бродяга,
В час, когда Солнце встает над Невой?
       Г. В Белокаменной тоже хорошо, особенно летом. Там по окраинам красивые парки, речушки, пруды. Даже купаться можно, и гулять привольно. Впрочем, кое-где и зимой неплохо, да и вообще – была бы приличная кампания, а природа найдется. Как в песне:
В воскресенье, с дядей Левой, мы уедем в Тропарево,
Там где барышни гуляют в лесопарке у пруда.
Там веселые народы осаждают вина – воды,
И течет по водостоку очень мутная вода.
Пригласи меня на танго, дядя Лева,
Мне всегда так радостно с тобой!
Тропарево, Тропарево, Тропарево,
Где-то между Теплым Станом и Москвой.
       Д. Ну, речки там паршивые – наши Охта, Ижора и Тосна куда милее. Особенно эта хваленая Яуза. Мутный ручей в болоте или городская свалка. Да и Сетунь не лучше, и Сходня. Пожалуй, Очаковка в Тропареве и впрямь приличней всех. Еще Чертановка с Городней, все же леса вокруг много, пруды, старинные парки. Ну, Пономарка на разливе, где рогатый ходит у «Волжской». А так одна дрянь.
       Г. Зато сколько было событий на тех берегах! Да и теперь:
Ах наша Яуза, вагонами метро,
Прошла Москву уже до Люблино.
       А. (подхватывает):
Люблино, Люблино, Люблино,
Это женщины, страсть и вино!
       Вот еще хорошая песня:
А старый город Люблино,
Люблино, Люблино,
Вошел в Москву уже давно,
Ох давно, ох давно.
И в чахлом сквере мусора,
Мусора, мусора,
Козлов гоняют со двора,
Со двора, со двора.
       Н. Каких козлов? За что?
       А. Натуральных, в прямом смысле. Все деревья обглодали, сволочи. Люблино чуть не превратили в пустыню, как штат Чихуахуа.
       Д. В прямом смысле козлы – это люди, все остальное условно и иносказательно. Странно, что очевидные вещи не всем понятны. Яркий пример московского тупоумия и невежества. Одно слово – село Коньково. И при чем здесь метро, скажите на милость?
       Г. Нуу, москвичи очень любят свое метро, даже слишком:
Посетители метро –
Срите только на ведро!
Соблюдайте гигиену,
Не марайте пол и стены.
Или вот еще:
Платформа слева, господа, вагоны справа,
А у меня одна п…. на всю ораву! 
       К. А мне больше нравится Петроград. Столько событий за десять лет! Война, граф Пурталес в слезах, немецкие погромы, Григорий Новых и Анна В. Два пупсика гуляли в Таврическом саду. И всюду министры, министры, министры – больше чем курьеров у Гоголя. Потом революция, Керенский и Лев Бронштейн в Зимнем, матросы российских линкоров протестуют против кровавой бойни. Митинги, демонстрации, буржуи с красными флагами, пьяная солдатня братается на фронте с рабочими Берлина и Вены. Ульянов  в Смольном пишет декреты. Без царя, и армию распустить. Ни мира, ни войны, а правительство рабочее. Землю крестьянам без аннексий и контрибуций. Рабочий контроль над фабриками, заводами и работницами. Общественное производство – основа семьи, культуры и быта.
       Мятеж белочехов (словаки еще красные), гражданская война, экспроприаторы защищают награбленное честным трудом добро. Горький дерется с Зиновьевым за дрова и права человека. Сталин, с трубкой в зубах (чтобы не утонуть), штурмует с моря Красную Горку и Серую Лошадь. Дикой черни усмиритель, за тебя сейчас молюсь. Кронштадтцы, махновцы и антоновцы изгоняют коммунистов из Советов, толпы большевиков бегут к Москве. Летающие крепости Тухачевского бомбят мятежников зарином, газами «си-эс» и «цэ-ка». Всеобщее ликование в Данциге - Красная Армия под Варшавой. Еврейские партизаны казнят Петлюру на площади Звезды. Японские оккупанты под натиском Сухэ – Батора эвакуируют Владивосток. Над всей Совдепией безоблачное небо.
       Советская эпоха, НЭП, реконструктивный период, великие стройки. Пролетарии всех стран, не поддайтесь на обман! Промпартия в бессильной злобе взрывает четвертый энергоблок Шатурской ГРЭС. Над столицей дым торфяных пожаров. «Союз марксистов – ленинцев» и Мартемьян Рютин штурмуют Кремль. Сраженные врагами, падают Камо, Котовский, Куйбышев, Менжинский, Киров и Фрунзе. Ягода, Ежов и Каганович отстреливаются из последних сил. На помощь приходят Буденный, Ворошилов, Р. Роллан и О. Куусинен. Победа колхозного строя. Встретились Ванька с Маруськой, стали они дружить. Конституция 36 года подводит черту под классовыми, национальными и половыми различиями. Государство постепенно отмирает, превращаясь в Главное управление. Рассвет социалистического реализма – Пастернак, Клюев, Ахматова и Абрам Терц. Прямо на поэзию тянет (поет):
Как-то раз Парамон был в дремучем лесу.
Под огромным кустом он увидел лису.
И спросил Парамон – а скажи-ка, лиса,
Где в Советском Союзе у нас колбаса?
       Дальше не помню, а вот потом:
Парамон матерился, шумел и вопил,
Аргументы и факты полдня приводил –
Ведь страна, мол, большая, с богатой землей,
И могла бы полмира кормить колбасой.
       А лиса и отвечает:
Так отчетность и планы важнее наград –
Ведь питается ими весь наш аппарат.
Министерства и главки, обком и райком,
Комсомол, профсоюз, и средь них Агропром.
Злой как черт Парамон возвратился домой –
Налила ему мама в лоханку помой.
Будет знать охламон, как в дремучем лесу
Материть Агропром и его колбасу.
         Г. Какая трогательная забота о коммуняках. И за что им такая любовь?
         А. Действительно. Ты еще про генсеков вспомни, небось Парамон и их облаял.
         Д. Да что вы, генсеки отличные люди. Особенно последние, с человеческим лицом, тусклым взором и дрожащими руками. Люблю их душой и сердцем. Кстати, с химической точки зрения, Малая земля – щелочная или редкая?
         А. Глиноземистая. Впрочем, не знаю, не видел. А почему из всех генсеков ваша милость изволила вспомнить именно этого?
         Н. Господа, не много ли чести советской эпохе? Сто лет от силы, а носятся с ней, как с писаной торбой.
         К. Уж очень глубокий след оставила она в нашей истории. Русский человек это кто? Мужик с топором или чиновник с бумагой. Других достойных мало. Интеллигентов нормальных тоже немного, а эти получиновники и полукоммерсанты – такая дрянь! Одно говно.
         Д. Военные еще есть.
         К. Только толку от них нет. Про то и песни поются:
Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваши пушки?
- Наши пушки пропиты в пивнушке, вот где наши пушки.
         А то и еще хуже:
Где ж солдаты, бравые ребята, ваши автоматы?
- Автоматы все врагом отняты, вот где автоматы.
         Г. А пролетарии?
         К. Ну, русский рабочий – тот же мужик, только вместо топора отвертка, станок какой-нибудь или тепловоз. Конечно, образованнее они стали, культурней. Газеты читают, ходят в кино, иные компьютером балуются. Водки пьют много, но это пройдет. И довольно быстро, как известно.
         Н. Ну да. Большинство вымрет, остальные с испуга пить бросят. Поселятся вдоль китайско – финской границы, где-то под Самарой или Нижнем. Это мы прекрасно знаем. А вот почему, кстати, с топором? Мирных орудий уже и нет совсем?
         К. Да ведь топор – самая нужная в хозяйстве вещь, часто незаменимая. А убить и лопатой можно, и стулом. Есть, кстати, бензопилы и мотоплуги, электрорубанки и мясорубки, посудомоечные и иные машины. А топор до сих пор ручной, и заменить его нечем. Вот такие пироги.
        Г. Совершенно верно, чем только не воевали люди:
Ведром и лопатой пробились ребята,
Остался в степи Железняк.
        Теперь там Магнитная аномалия, вагонами руду возят. Впрочем, за лопаты и ведра красноармейцы взялись спьяну, бухали ведь не один день. Все же от Одессы до Херсона полтораста верст, лиманы, реки, города и деревни. По трезвому делу давно бы поняли, что прут не туда. А так пришлось воевать чем попало. И ведь пробились, быстро и почти без потерь.
        А. Прекрасный сонет есть про Совдепию, буржуев и социалистов:
Зимняя ночь. Толстый Боба свалился в биде,
И в угрюмой тоске ждет, бедняга, рассвета.
Тихо вокруг, только сосны шумят на холме,
Да журчит ручеек где-то в недрах клозета.
Святая Русь! Будь готова к тяжелой борьбе,
К лихолетью войны без конца, без просвета.
Капитализм должен сгинуть в смертельном огне,
Пусть мы жизнь свою и положим на это.
       А Владимир Ильич, говорят, в последние дни все время видел картины славного прошлого, революционные годы, своих соратников и друзей:
От Сибирской ссылки до Стокгольма
Видит он прошедшие года -
Баррикады, книги, тюрьмы, войны,
И людей знакомых череда.
Вот Потресов, Радченко и Мартов,
Дед Георг и юная Мари.
Вот отец Гапон играет в карты,
Лев ведет к Свияжску корабли.
       Г. А простой народ что чувствовал и о чем думал, тебе известно?
      А. А как же. И про это песни не раз слагали:
Вставай, поднимайся рабочий народ –
Там дедушка Сидор скотину е…!
Вставай, поднимайся крестьянин – бедняк –
Фабричная девка дает за пятак.
       Г. Да, круто. Концерты еще тогдашние вспомни, эстраду, конкурсы всякие:
В Сопоте, в Сопоте, в Сопоте, в Сопоте, в сооо…
Пели мы, пели мы, пели мы, пели мы, пеее…
Песни о том и о сем, и про то, и про то,
Как мы купались, купались, купались в воде!
Куупаались в водееее… в Сопотеее…
       Н. Ладно, уговорили. Но все равно, не люблю я коммуняков, даже лучших из них. А уж эти комиссары, народные и не очень, просто убоги. Странно, что им многое удавалось.
       Г. Значит, не так уж были они и убоги, в свое - то время, на своем месте.
 Д. (задумчиво):
 За нашим бокалом сидят комиссары
И девушек наших ведут в кабинет.
  К. Ну, девушкам не привыкать, да и комиссары люди неплохие. Вот были бы извращенцами и водили по кабинетам дедушек – было бы куда обидней. А может наоборот – белая гвардия, окончательно озверев, единым порывом смела бы большевиков. Жертвы похотливого блуда своим задом спасают веру, царя и отечество. Диалектика, однако.
       Д. Хороша диалектика. Хотя… если Бога нет, то диалектика уж точно существует. И комиссары с дедушками ей также подвластны, как и мы все.
       Г. А почему это Бога нет? Большинство людей всех времен и народов считает, что есть. Часто бессознательно и инстинктивно, с малых лет. Следовательно, Бог – это объективная реальность, существующая вне и независимо от нашего сознания, и т.д. Ну хотя бы на уровне природы или всемирной идеи.
 К. Хороша идея! Вспомни, что говорил Карамазов. Особенно о детях.
 Г. Ну, это частный случай.
       К. Тут не может быть частных случаев. Сломай одно звено цепи или перережь веревку  тонюсеньким лезвием– это уже не веревка и не цепь, а куча хлама. Убери одну цифру из числа пи – это уже совсем другое число. Да и примеров подобных не счесть, деточки у Достоевского только самый яркий из них.
       Д. А может быть, он ярок, потому что исключителен? Дети совсем другие существа. У них может быть свой Бог и своя природа. Может не быть ничего, что есть у нас, и наоборот. Возьмите хотя бы детское творчество.   
 Г. Нууу, детское творчество! Это прекрасно:
Дуй, дуй, дуй ветерок –
Вырос х.. между ног.
Долго рос, но потом
Был отгрызен котом.
 Вот еще неплохо:
Тратата-тратата, мы е… с тобой кота,
Чижика, собаку, и в п….. и в сраку.
 А. Ффу, какой пошляк! Уши сохнут и ухи вянут.
       Г. Это не я сочинил, а Алла Павловна Балабанова – Белозерская, известная советская поэтесса. Самиздат, конечно, и судьба у нее сложна, но стихи отличные. Кстати, подруга И. Лиснянской. Знать надо азбучные истины.
 А. Все равно, позор и похабщина. То ли дело такая вещица:
Толстый дядька выпил шкалик
И залез в рогатый тралик.
По дороге на работу
Приключилась с ним блевота.
      Называется «Не пей с утра». Вот еще прекрасные строки:
Жареный лук, мясо вокруг,
Это рисунок мальчишки и т.д.
Д. Да ну, ерунда, есть гораздо выразительней –
Дедка храпит, бабка пердит… или вот еще лучше:
Пьяная б…ь вышла посрать –
Это рисунок мальчишки.
Скучно ему спать одному,
Взял он фломастер и пишет –
Пусть всегда будет лето, и девчонка с подружкой,
Дискотеки и танцы, самогон и жратва.
Были б в доме кровати, табуретки и кружки,
Ну а все остальное – это так, ерунда.
К. А кого он там конкретно нарисовал?
      Д. Желаете услугами воспользоваться? Да, она где-то рядом, но в своей кампании. Денно и нощно кроет изощренным матом холеных светских дам, лживых и лицемерных, делая их жизнь сущим адом. Так им и надо, притворщицам и болтуньям.
      Н. (задумчиво) Кажется, я догадываюсь, о ком речь. Да, нам повезло, что ее здесь нет. Даже при жизни… особенно тогда, в Одессе…
А. Ты одессит, а это значит, что по тебе веревка плачет.
Н. Дурак, одесситы тоже нормальные люди.
      Д. Особенно один, отбывавший там ссылку. Но об этом потом. Гораздо обиднее за другого, застреленного немного южнее. Правда?
Н. (кричит) Заткнись!
      Д. Не могу, ваше величество. Это вечное и самое страшное проклятие вашей эпохи. Оно давит и нас, особенно меня. Разрывает на части. Приходится выплескивать его наружу, в любое время и в любом месте. Тем более, что мы их совершенно не ощущаем.
А. Но они все-таки есть, особенно время.
      К. Конечно есть, но как что-то несущественное или ненужное. Как деньги у Робинзона Крузо или аэроплан у дикаря – вот они, лежат, только никому не нужны и ни на что не влияют. Спокойно можно обойтись и без них, ничего не изменится. Это как теория Бога.
      А. Вот, кстати. Мы сидим в аду, вполне реальном и осязаемом. Как может быть ад без религии и без Бога?
      Г. Очень просто. Самый тупой марксист признает, что сознание все же особая вещь, отличная от материи. Оно, конечно, вторично, и от материи зависит, и не столь обширно, как гелий и водород. Но – абстрактно – сознание тоже может существовать неопределенно долго, конечно, в различном виде. Пока организм жив, его сознание связано с телом, умер – оно, в сжатом и усеченном виде, переместилось в другое место, связано с другой материей и поддерживается ей. Это как пленки с фильмами – могут столетиями лежать на полках, почти не требуя внимания, но и прочтению недоступные. А в кино наоборот – вся информация налицо, но требуется энергия и соответствующие затраты. И процесс конечен и весьма короток.
А. (встревает в разговор):
Мы три часа в кине сидели,
И ничего не поняли.
На рубель семечек сжували…
       Д. Погоди. Но кто-то ведь должен эти пленки переставлять с полки в кинозал и обратно? Включать проекционный аппарат, крутить его и так далее?
       К. Почему кто-то? Природа редко находится в покое, а потоки вещества и энергии движутся порой самым прихотливым образом. Тысячной доли их хватит, чтобы все это раскрутить. Движение есть способ существования материи, и сознание неизбежно вовлекается в этот процесс. Особенно когда оно лежит в замороженном виде, как у нас с вами. Читайте классиков, дворяне - недоучки.
 Д. Но ведь мы воспринимаем друг друга как реальных людей, а не как хранилища мыслей. Или мои глаза врут?
 К. Ну, создать образы пяти охламонов нетрудно. Да и какие мы люди – не едим, не пьем, не срем и т.д. Только дышим, чтобы мысли проветрить. И только в этих стенах, за ними нет ничего. Для нас, по крайней мере. Полная изоляция в состоянии аномально сильного  анабиоза, или что-то в этом роде.
 Н. Мысль старая и неоригинальная.
 Г. Зато неопровергаемая. Как и все подобные теории – пантеизм там, или деизм.
 Д. Давайте лучше споем. А то очень тоскливо.
 А. С удовольствием:
Алкоголик Петя вермутом пропах,
И зимой и летом ходит он в трусах.
Этот дядя Петя…
 Г. (перебивает) Нет, хочется чего-то лирического:
Древние города, девушка изо льда,
Птицей летят года, светит в ночи звезда...
 Д. Лучше что-нибудь историческое, ближе к теме будет.
 К. Поручика Голицына что ли?
 Д. А почему нет? Особенно малоизвестное окончание:
Все ярче и ярче далекие страны
Сияют огнями ночных кабаре.
Там вьется по сцене прекрасная дама –
Мадам Проблювайтис из цирка Конде.
А, впрочем, все это нескладно и глупо,
И денег не хватит на светские дни.
Чтоб нас не заела тоска и разлука –
Придется работать, родные мои.
Вся жизнь под знаком кровавого следа –
Огромны потери Великой войны.
Крести и могилы – проклятье Победы,
Рабочие руки нужны для страны.
В такси и на шахты, на стройки Европы,
Водить поезда или нянчить детей.
Поручик Голицын пошел в землекопы,
Корнет Оболенский пасет лошадей.
       А. Совершенно верно. Не дождались победы, теперь работайте на победителей. Десяти месяцев паршивых не дотянули до восьмого августа, придурки.
 Н.. Это ты конкретно о ком?
       А. Родзянко, Милюков, Керенский, Церетели и иже с ними. Особенно последние – раз либеральная буржуазия мертва, берите власть сразу, сделайте хоть видимость реформ. Отмена сословий, республика, 8-часовой рабочий день. И все время, денно и нощно,  обещать мужику море земли, сразу после войны.
 Н. Могло и не выйти.
       К. Могло, но хуже бы не было. В стране тысячи беженцев, гони их на митинги. Смотрите, что немец делает с крестьянством, и у вас последнее отберет, коли фронт рухнет. Это вам не русский барин. Летнее бы наступление не просрали, и уже хорошо. А там до Второй Марны всего ничего, А. совершенно прав.
       Д. Скучные разговоры у нас пошли. Исторические проблемы занятны и  интересны, но форму вы выбрали не ту. Попробуем спасти положение (напевает):
Жевал наш Питер сырок тильзитер,
Сидел, поплевывал в окно…
И вдруг у двери, глазам не веря,
Он видит четко, как в кино -
В осенний вечер, дождю навстречу,
Трусят по улице гуськом
Два Робеспьера, Азиз Аскеров
И принц Луи – Наполеон.
За ним дон Педрос из Торрес-Ведрас
И дядька юного царя.
Все неуклюже бегут по лужам,
Забыв уроки Октября.
       Н. Какая чушь! Нельзя ли тему сменить?
       Д. Извольте (поет):
И тогда великим гневом страшен,
Грудью защищая Ленинград,
По врагу из орудийных башен
Бьет полузатопленный «Марат».
Поэт Игорь Ринк, ваше величество. Все строго по тексту, никакой отсебятины. Он, кстати, всю блокаду, говорят, в Петербурге провел и, надо полагать,  многое видел и слышал. Да еще вроде был в разведке, ходил в немецкий тыл. Но почему-то рядовым остался, хотя и величал себя офицером… в приватных беседах. Якобы его потом разжаловали.
       Г. А еще говорят, что он казенные деньги спер, партийные взносы. В Ленинградском отделении СП, еще при Советской власти. Но много позже, уже после второй мировой.
       К. Тебе жаль этих коммуняков? Или их денег? Это ж были чиновники от литературы, тупые и бездарные. Только и могли славить родную партию и лично Никиту Сергеича… или кто там правил, в те времена. Ну примерно так:
Товарищ Брежнев, наш вождь любимый,
Великий деятель марксизма – ленинизма,
Ваш гений светлый, непогрешимый,
Создал державу социализма.
Под вашим образом мы плавим сталь,
Заводы строим и каналы;
Уходят рельсы в глухую даль,
Сияют новые кварталы.
Идеи Ваши сердца зажгли
Рабочим массам на всей планете,
И нет такого клочка земли
Где б Вас не знали даже дети.
   Ну, еще охали про родную природу порой, про ее охрану, про звезды и Луну, столь же бестолково и бесталанно. Не все конечно, но абсолютное большинство.
       Н. Талантов и гениев всегда мало, и им надо на что-то опираться. Или на кого-то.
       К. Был такой анекдот, как раз в советские времена. В Туле проходит годовой отчет областной организации Союза писателей. И местный вождь докладывает, что достигнуты большие успехи, ныне в областной организации состоят аж 362 члена, причем есть и про-заики, и поэты, и драматурги, и критики с переводчиками, и даже очеркисты и фолькло-ристы. В то время, товарищи, как в 1 900 году во всей Тульской губернии проживал один Лев Толстой, да и тот не член союза!
       Н. А что, существовали областные отделения СП?
       К. Да, во всяком случае в РСФСР. Там в каждой области и крае были свои сочини-тели, где меньше, где больше, но все организованные и учтенные. Ну а в Армении или в Литве, да и в других республиках, народу мало, да и областей не было, там писательские организации были едины.
       А. Что это вы все про писателей, про поэтов, да про стихи. Давайте поговорим о естественных науках. Математика, например.
       Г. Какая же это естественная наука? Она изучает чистую абстракцию, которой нет и не может быть в природе. Типично гуманитарная, даже, точнее, философская отрасль.
       А. Но без математики невозможно изучать мир. И природу, и человека, и общество, да вообще все на свете.
       Г. Отнюдь. Можно не измерять, а сравнивать объекты с эталонами. Поскольку мате-рия, энергия и время квантованы, число эталонов конечно, и метод принципиально осуще-ствим. И для динамических процессов можно подобрать образцы сравнения. Правда, поддерживать их в постоянном и адекватном изучаемому процессу движении очень труд-но, но возможно. И такой подход справедлив к любым явлениям, даже самым сложным и протяженным во времени..
       Н. И сколько будет стоить такая аналоговая метрология?
       Г. Безумно дорого, никакая реальная цивилизация это не потянет. Но важен принцип – строго говоря, математика философская наука. Конечно, неизмеримо более точная и полезная, чем прочая философия, это очевидно. Вот так, дядя.
       Д. То ли дело электротехника. В одном городке во Франции, в горах, где-то в начале двадцатого века построили свою электростанцию. Там водопад был изрядный, и четыре турбины с колесами Пельтона давали море энергии. И решили они устроить троллейбус, дабы транспорт удешевить - в городе улицы-то крутые и извилистые. Но тут приперся в мэрию эмигрант – венгр, и заявил, что он, мол, изобрел многие троллейбусные детали, и вообще один из создателей этого нового вида транспорта. О чем имеется и патент, на венгерском правда, но преамбула по немецки повторена и там все есть.
       Посмотрели – привилегия на нужное имя, изобретение по части транспорта, и в тексте похожее на троллейбус слово часто мелькает. Подписи и печати в порядке, да и сумму венгр просил терпимую. Погрустили конечно, поломались, но деньги выдали. Правда, оставили себе копию с патента. Уроженец Двуединой монархии был очень доволен, купил  в Испании небольшой заводик, кусок леса и виллу впридачу. А через пару лет лечился в городе один Дебреценский граф и выяснил, что патент был выдан на мелкие улучшения конской упряжи. Причем главным изобретателем был некий Йосик Тролейбабер из Нови–Сада, а тот тип лишь ему помогал. Бросились искать, но увы, бесполезно.   
       Д. Вот тебе и электротехника, один обман. Тесла, кстати, тоже сербом оказался, а его хорваты одно время боготворили. И осрамились вчистую.
       А. Хорошо, давайте астрономию вспомним. Вот Юпитер огромная планета, а сутки там короткие, за ночь и не выспишься. Почему так?
       К. А черт его знает. По-моему, Сатурн интереснее, у него экзотические кольца и масса спутников с красивыми именами. Феба, Янус, Титан, Япет…
       Г. Япет? Еще бы, знаем мы его прекрасно. Это же сокращенно Ян Петрович Тупорылов, друг Ш и Л. Они про него и песню сложили:
Раз с отрядом птиц бескрылых
Я провел три дня.
Ян Петрович Тупорылов
Искусал меня.
       К. Ты любое слово можешь в куплеты вставить? Сало, мясо, река, тайга, куча, дача…
       Г. Естественно:
Над рекой опять сгустились тучи,
А в тайге дождливо и темно.
Едет Куча – молодой, кипучий,
С ним жена директора сельпо.
Это про Константина Устиныча Черненко песня, что под старость стал генсеком. А по сельпо он еще в Сибири шлялся, между Чулымом и Енисеем. Когда был молод и энергичен, как Леонид Ильич в Хохляндии.
       К. Не люблю хохлов.
       Н. Ну это блажь. Люди как люди,  хорошие строевики и чиновники примерные.
    А. А я вот малороссов тоже не уважаю. Правильно их Алексашка Меньшиков в Батурине отчекрыжил, только мало. В штрафные батальоны гадов, Петербург строить, на Соловки лес рубить. Или ссаными тряпками гнать на запад – у шляхтичей работать некому, а эти сало жрут и горилку хлещут. А то в Сибирь, помогать будущему генсеку.
       Г. Да, от Батурина до Багдарина один шаг.
       А. Ой, а где это?
       К. В Бурятии, в Баунтовском аймаке. Горы там живописные, тайга, Угрюм - река кипит и пенится на порогах. БАМ недалеко. Ну, по сибирским меркам, конечно.      
       А. Эге. Это не в тех краях Шесть Озер лежат? В широкой долине, на плоскогорье. Красивые, говорят, места.
       К. Нет, Шесть Озер южнее. Между Витимом и Удой. Там, кажется… Сосново… Озерск рядом. Если не вру.
       А. Да вы, батенька, энциклопедист.
       К. Должность такая - с нашим народом нельзя иначе. Забыл – значит просрал. (обращаясь к Г.): Кстати, чем куплеты строчить, обрифмовал бы русского человека. С загадочной славянской душой, стоящего на распутье между Европой и Азией. Или между магазином и пивной. Обрисуй сие философски, даже символически. Но чтобы хоть немного понятно было, даже нам, грешным.
       Г. (поет на известный мотив):
Обитель Пармская, Парикма херская,
Казна не царская, и рожа зверская.
Страна печальная, народ веселенький -
Всё шизофреники, да алкоголики.
       Д. Ну это ты загнул. Все гораздо сложнее. Давайте лучше частушки петь:
К ней пришел вчера под утро
Эмигрант из Эсэсэр –
Это Лев Абрамыч Бутман,
Донжуан и кавалер.
Он высок, красив и строен,
Остроумен и хитер.
И от моря и до моря
Покоряет слабый пол.
      Н. Это про что и зачем?
      Д. Опять не так. Тогда просто бытовая драма:
Осеннее утро. Под снегом и градом
Лежит у забора поддатый чушок.
Сбежала чувиха – отличная баба!
Соседка по даче по кличке Пушок.
      А. Скучные у вас куплеты. Все про выпивку да про секс. Даже не смешно.
      Г. Ну не правда. Частушки бывают очень разнообразны, смешны, даже… порой технологичны. Ну вот, например:
На реке плотину строят
С турбогенератором.
Утоплю я в ентом море
Свою б…ь лохматую.
      Или вот так:
Бабушка дедушку тащит в кровать,
Бабушка дедушку хочет ласкать.
Дедушка тупо глядит за окно –
Дедушка старый, ему все равно.
      Н. Ага, опять двадцать пять. Вы просто половые маньяки.
      Г. Может быть, сексуальные?
      Н. Ну нет, не доросли еще. Сексуально – половые, пожалуй, еще туда - сюда, да и то по старой дружбе.
      Д. А что, есть разница?
      Н. Конечно, есть. Секс – это половые отношения в классово антагонистическом обществе. Скажем у нас, в России, секс был, пока сохранялось кулачество и нэпманы, потом исчез. И возродился уже в 90-ые годы двадцатого века, когда появилась мелкая и крупная буржуазия, непримиримыми противоречиями отделенная от пролетариев и трудового крестьянства. Фу, надоело талдычить прописные истины. Только воду в ступе толчете. Надо бы пустые разговоры причислить к экологическим загрязнениям. Как тяжелые металлы или ДДТ.
      Д. Не всегда это возможно. В малых дозах и мышьяк полезен. И вообще, экология хорошо, но вот бывает и так (декламирует):
Завелися в речке раки –
Всех кусают, как собаки.
(вариант: Покусали всех за сраки.)
Возмущается народ,
И милицию зовет.
Только нынче рак хитер –
Всюду выставил дозор.
Как появятся менты –
Сразу прячутся в кусты.
И пришлось засыпать речку,
Настелить поверх дощечку,
И устроить чахлый сад,
Где гуляют стар и млад.
       А. (поворачиваясь к Д.) Ну, мой вариант красивее, хотя и сумбурней:
Зал музея самых древних мумий,
Электрички тусклое окно.
Пир Господень во Копернауме,
И жена владельца казино!
       Д. Нет, то ли дело классика – баллады, сказания там всякие, песни:
Как ныне сбирается царь Алексей
Отмстить неразумным татарам.
- Из Крыма их надобно выгнать взашей –
Он молвит московским боярам.
Бояре согласно кивают главой,
И войско повсюду сбирается в бой.
И вот уж Голицын собрал свою рать
И двинулся в южные степи,
Чтоб нехристей в Черное море согнать
И с ханом покончить навеки.
Но кончился крахом тот дерзкий набег
И ханство в тиши доживало свой век.
       Н. Идиоты, сочиняете черти что.
       А. Не все так просто, Д. совершено прав. Слова, поступки, мнения - все относительно, как говорит диалектика. Ужасно, но это так. Вот говно или ссанье - режет слух, не спорю, но в сельском хозяйстве страшно полезные вещи. В принципе и гигиена порой вредна, даже похлеще экологии:
В пятнадзе двадзе пошли купадзе,
Пошли купадзе, а также мыдзе.
Мы взяли кыску с собой купадзе,
Она кусадзе вдруг стала больно.
На нашу киску мы разозлидзе
И утопидзе их прямо в ванне.
Но наша ванна вдруг засоридзе –
Не покупадзе и не помыдзе.
       Г. (встревая) Киська, дрыська, кукараська, толстозадая мордаська!
       К. Да, восточный колорит очень красочен. Такие забавные порой вещи бывают (делает зверское лицо и говорит с акцентом):
        Придставляишь, иду утром на работу, а впэрэди баба! Такая, знаишь, объемная, идет, трисет сиськами, жёпой крутит. И с балшой сумкой, а? Я, канешно, помог, сумку нэсу, балтаю с ней без умолку. Вижю – нравится! Давайте, гаварю, познакомимся поближе. Хихикает, зараза, такая доволная вся. Ну я и тащу эе в кусты, абрадавался ужэ. Слюшь, а там джигиты из калбасного цеха сидят! Випить им захотелос с утра, а?! Савсем обнаглэли, дармаеды. Ой чтё тут было, дааа! Сумку атняли, и бабу тожэ, и денги винули. Кагда успели, сволочи! Па морде дали, ну ладно, хот убежал. А вед ты знаишь, народ такой, прям в кустах и попользуются. Вот такые дела, дарагой! Работаеш тут с утра до ночи, вкалываэшь как скотына, а этот сброд нашу кров сасёт. Нэнавижу! Хочется раскалить качергу, и им в глотку ваткнуть, халодным концом, штоб витащить труднэе било. Ню ладно, приедут ка мне друзъя с аула, и родственников всэх саберу. Попляшут они у меня! Нажрали жёпу на казенных харчах, нэ промахнешся. Ой весело будет!
       А. Здорово. Еще есть такая песня забавная, с тем же уклоном:
Паслюшай, гдэ жэ цырк, он был тут ети дни,
И вэтэр нэ успел с его сарвать афишу.
Но болшэ не гарят тэперь его огни,
Под куполом савсэм его не ссышно!
       Ох, часть забыл, а вот после представления такая была потеха:
На лэстнице факир орал про чью-то мать,
Упывшись, как свинья, блевали акрабаты,
А комик Федя влэз на грязную кравать,
И публику смэшил, глотая клочья ваты.
Гуляли сквазняки меж сломанных дверей,
Но дворник отомстил за вибитые зубы –
Он вызвал постовых и вигнал цыркачей,
Паслав их далэко и очень грубо.
Кюда идут козлы, от злости вереща?
Вот тащит рэквизит опухший комик Федя.
И грязно матерясь, два толстых цыркача
Нэсут, как куль с дерьмом, паддатого медведя.
       Г. И еще что-то есть про авиаторов, на тот же манер:
Самолётку вздрючить – это главное.
Ну а дэдушку?! А дэдушку патом.
       Н. (повернувшись к А. и К.) По – моему, вы с недельным интервалом несете одну и ту же чушь. Уже несколько столетий, или тысячелетий… если в нашем положении можно говорить о летах. Непонятно почему и зачем.
       А. Вы помните, что было неделю назад? И вообще, вы можете почувствовать движение времени? Отличить год от месяца? И соотнести наш бред с течением хроноса?
       Г. (встревая) От Родоса до Хроноса один шаг!
       А. Отстань! Так вы, ваше величество, что-то говорили о реальном времени?
       Н. Да… нет. Нет! Но все же, какие вы подлецы! Такая вечность хуже любого ада – с котлами, с серой, да хоть с ипритом.
       А. Ну, про иприт и серу придумали средневековые монахи, чья невежественность общеизвестна. В реальности все гораздо страшнее. И нам, кстати, нести этот бред очень тяжко. Но мы обречены говорить, а вы слушать. И все обречены страдать. Таков реальный ад, и, боюсь, не только наш, христианский. Другие ничуть не лучше.
       Отходит в сторону.
       Д. Мы как герои знаменитой пьесы, рожденные под знаком качества. Даже хуже – помним много, но все не то. Самую дрянь и мразь.
       Г. Ну нет, не только. Точнее сказать – все ненужное и неактуальное. А, впрочем, может другого и не дано?
       К. Странно все это. Какой-то тотальный маразм, а ведь еще классик заметил:
Рожденные в любые годы
Запомнят жизнь до мелочей.
Мы дети слабые природы,
Сильны лишь памятью своей.
Хотя… мы уже не люди, и природа не наша, и памяти никакой нет – так, информация, намазанная на второсортный носитель. Странно, что чувствуя или понимая свое убожество, мы не можем и секунды пробыть без негативных эмоций. Казалось бы, раз плюнуть, проще простого.
       Н. Да, ерундистика. Не страдать попусту, не злиться и не терзаться дрянью всякой. Может вас в рай отправить, сударь?
       К. Не смешно. Его нет и быть не может, никогда и нигде. В принципе. Разве что на Земле, в реальной жизни.
       Г. Давайте жить дружно. Попробуем коллективное творчество. Я начну сочинять что-нибудь невинное – ну, например, стишок про воскресный пикник в лесу – а вы продолжите. Итак:
Аделаида Пеньюар
Согрела в роще самовар…
       К. (продолжает):
Совсем не в роще, а в лесу,
И заплела свою косу…
       Д. (недовольно):
Какая может быть коса!
Она облезла и лыса.
       Н.. Отлично. А дальше что?
А. выскакивает на середину, встав в торжественную позу.
       Н.. (повернувшись к А.) Ага, продолжай. Видать что-то эдакое придумал, вид больно гордый? 
       А. Да нет, просто одну шуточку вспомнил (декламирует): Сказка «Лесная быль». Начало XXI века. Музыка и слова народные.
         Пошел раз дедка в лес, грибов – ягод собрать, чернобурок присмотреть в зимнем меху. И вдруг видит – шныряет в кустах Колобок, да такой толстый, румяный. Кликнул дедка бабку, стали они Колобка ловить, да не тут-то было. Только устали от беготни, и бабка решила его заболтать.
Бабка. Что ты такой дикий, слова не скажешь. В лесу-то небось жить несладко, шел бы к нам в хату, там тепло и мягко.
Колобок. Ваша хата вся говном засрата, вот где ваша хата.
Бабка. Фу, нахал какой! Ну и живи под корягой, ешь червей и лягушек. А мы печку затопим, самовар поставим, суп да кашу разогреем. Лепота!
Колобок. А мы печку зассым, самовар спалим, тарелки расколошматим. Будешь жрать из унитаза, сука, б…., п…., зараза.
Бабка с дедкой плюют, крестятся и уходят домой. Колобок выбирается на тропинку, видит ворону, сидящую на суку. Швыряет в нее камень.
Колобок. Привет, носатая карга, не замела тебя пурга?
Ворона. Помилуй, какая пурга, еще осень.
Колобок. У тебя в башке пурга, ты не петришь ни фига. И облезла, и глупа, срешь как жаба из пупка. В голове твоей темно, жрешь мякину и говно. Дальнейшие уточнения требуются?
Ворона. С тобой болтать – себя не уважать. Прощай, наглый толстяк. Улетает, Колобок швыряет в нее кирпичом, промахивается. Ругаясь, бежит по тропе. Под кустом сидит заяц, ест ветки. Колобок тыкает его в бок палкой.
Колобок. Скотина, обжора поганая, весь лес обглодал. Хищников на тебя нету, б…. с ушами.
Заяц. А хищники лучше? Ветки-то отрастут, а зверюшку съесть - это уж навсегда. И вообще может я зайчиха, у меня вечная лактация и нехватка витаминов.
Колобок. Ишь, маммолог нашелся, с таким-то х..м! У тебя вечная мастурбация, весь лес обтер и загадил, дышать нечем. Зайцев бей на телогрейки, все они прелюбодейки – вот лозунг нашей партии и лично Леонида Ильича. Могучая армия советских охотников прочешет поля, леса и долы – и вам хана. Пришьют, как собаку.
Заяц. Ничего, мы плодимся быстро. Всех не отловят и не перестреляют.
Колобок. Это ты точно подметил. Жрете, срете и е….сь - часто, быстро и регулярно. Ничего более не умеете и не хотите. Паразиты, хуже вшей и клопов. Но от тайги до Британских морей всем длинноухим дадим п….лей! Кидается на зайца с палкой, тот убегает в чащу.
Заяц. (через плечо) А еще мы бегаем быстро, не чета жирдяям. 
Колобок. П…уй скорее, трус ссаный! Чтоб ты в болоте утоп, в кустах застрял, об колючки ободрался. Чтоб тебе уши оторвали, яйца в рот засунули, х.. винтом нарезали и в сраку воткнули. Еще раз увижу – вы..у.
Бежит дальше, видит большую пеструю змею, свернувшуюся у норы. Оглядывается, подходит к сухому пню на обочине и валит его на змею.
Колобок. Чтоб ты сдохла тварь безногая, п….нутая, убогая! Разлеглась поперек леса, ни пройти, ни проехать.
Змея. Господи, чуть не убил! За что? Ты только скажи, я уползу в норку, мешать не буду. Ох, все тело болит, голову ломит. Вот так вылезешь кости понежить, до зимы погреться, а тебя по лбу корягой. Боже, до чего дожили!
Колобок. Невелика потеря – скользкую срань расплющить. От тебя один вред, п…. наизнанку.
Змея. Неправда! Мы же грызунов истребляем тыщами, днем и ночью трудимся. Мышей, крыс, сусликов и иную дрянь легионами косим. Они бы все сожрали вокруг, дай им волю. И бешенство от них, и чума, и туляремия. Так что я считай эколог, причем заслуженный. Борец за чистоту биосферы.
Колобок. Ты для нашей биосферы как бактерия холеры. Нашла чем пугать. Мойте с мылом ручки, ножки, попки, письки – как нянька в детсаду учила -  и все здоровы будете. А СПИДа бояться – на панель не ходить. Да ты все равно ничего не поймешь, кишка, рожденная ползать. Глупа как полено.
Змея. Ну, рожденным ползать – блевать сподручней, еще классик заметил. Был такой В.П.П. Горький - про чью-то мать писал, про толстого пингвина, что машет задом, про психа -Гордеева, который посуду бил. Слыхал, наверное?
Колобок. Да куда уж нам. А почему вепепе, он же аэм был, или просто эм?
Змея. Эм, аэм – это все ерунда, он был Великий Пролетарский Писатель, остальное неважно. Понятно вам?
Колобок. Опять несешь х…ю, все тень на плетень наводишь. Ладно, вот заснешь на зиму, прикачу из сельпо бочку пива и ящик чипсов, буду пить да жрать, в твою нору ссать. Пока не захлебнешься, на радость прогрессивному человечеству. Молись Господу, вспоминай грешную жизнь, кайся перед ЦК и лично наркомом Ежовым. А я скоро вернусь.
Летит по дорожке, натыкается на волка, и, матерясь, пинает его.
Колобок. Привет драная тварь, все ищешь сожрать кого бы? Ну ты фашист, собака!
Волк. Да не, ты што, мы ваще… я ведь того… санитар леса.
Колобок. Не п….ил бы ты серый чрезмерно. Тоже мне, сестра милосердия. Поэт Жуковский знаешь, как про вас написал?
  Что ты рыщишь, п…р, гнойный,
  Б….кой злобой упоенный?
  Рыщешь ты и в полдень знойный,
  И зимою, ночью темной!
Волк. Так ведь он того… хвеодал. И сплотатор.
Колобок. Ну ты м…к. Жуковский родил декабристов (правда, не всех сразу), они Герцена и Огарева, а те – Чернышевского, Бакунина и Народную волю. А эти уже социал-демократами разродились, импотенты сраные. А от Льва Троцкого пошел современный мир – Бжезинский, Оруэлл, Ерофеев и Анвар Садат. Конечно, у Жуковского тоже были достойные предки – Радищев, Державин и Юлий Цезарь. Но это не умаляет его заслуг.
Волк. Ддаа… вот это ваще! Вот не знал!
Колобок. Ддаа, облезлый пес необразован и глуп. Рядом с тобой стоять стыдно. Катится дальше. Под вывороченным деревом видит медведя, который готовит себе берлогу. Подходит, плюет ему в ухо.
Медведь. Привет, Колобок! Все по лесу котишься, розмышляешь поди о чем?
Колобок. Здравствуй Мишка - х..шка, что орешь как мартышка?
Медведь. До ты охальник, однако, пошто добрый нород позоришь!
Колобок. А чтой-то ты все на о налегаешь, а? В Московском море родился, волжанин х..в?
Медведь. Ну всёё, всёё, не буду. Так ты Калобок значит? Из вторсырья слеплён?
Колобок. Сам ты гнусный п…р, говном покрашен.
Медведь. Надоть говорить гнойный, оно точнее.
Колобок. Молод ты еще для гнойного, лежебока сраный. Да мне некогда с тобой лясы точить, дальше поеду. Катится дальше, за поворотом тропинки видит козла, бьет его хворостиной.
Колобок. Здорово, тварь рогатая, лохматая, уссатая!
Козел. Ммммееее!
Колобок. Что мычишь как коза, баран недоношенный?
Козел. Ммммееее! Наподдает Колобка рогами, тот летит в болото. Выбирается весь грязный, и гнусно матерясь, убегает. Тропа выходит на поляну, где на пне сидит кошка, греется на солнце. Колобок отлепляет с себя грязь, кидает в нее.
Колобок. Толстая, лохматая, кошка полосатая, все сачкуешь? Собирай грибы и орехи, зима на носу.
Кошка. Что ты, в лесу мышей море, да они и вкуснее.
Колобок. Вот сука! Все зеленоглазые бабы хищники, как на подбор. Лучше бы Микки-Мауса сожрала, авось Америка сдохнет с горя.
Кошка. Ты не любишь Америку?
Колобок. За что их, пиндосов, любить? Мужиков вы….ь в сраку, а баб изжарить на шампурах и съесть. Как шашлык. Вот здорово будет.
Кошка. Их там много, подавишься.
Колобок. Я не жадный, приглашаю всех. Люди мира приходите с миской, будет пир на всю Аль-Кайду. Империализм сгинет в пузе свободных народов. Пердеть долго будем, но ничего. Мы за ценой не постоим.
Кошка. Расхрабрился ты больно, делишь шкварки неубитого пиндоса. Они тоже с усами.
Колобок. Херня, шапками закидаем. Переставим в магазинах этикетки, они нажрутся парфюма и на струю сядут. Начнут закрепляющее глотать, подсыплем в него конский возбудитель. Биде лопнет под напором х..в, и пиндосы захлебнутся в ссанье. Сбывается пророчество Маркса и Энгельса (поет): И если вдруг в вонючей срани утопят б….ких палачей, для нас все также солнце станет сиять огнем своих лучей!
Кошка. Это ты в своем лесу храбрый. Да и то хвастаться нечем, вот все твои подвиги:
    Я от дедушки ушел, и от бабушки ушел,
    По тропиночке бежал, матерился и орал.
    Но поймал меня козел и рогами пропорол -
    И теперь сижу в говне, с кошкой спорю на пеньке.
Колобок. Ладно, вы тоже хороши. Особенно коты, такое порой творят:
    Только ночь настает, из облезлых ворот
    На бульвар серый кот выбирается.
    От зари до зари п…ит он фонари,
   С домовыми на крышах сношается.
Кошка. Слабовато. Глагольная рифма и размер сбит.
Колобок. Ну, это взаимно. И говно с пеньком рифмуется плохо.
На поляну выходит лесник, небритый и злой с перепою.
Лесник. Ба, Колобок, да какой румяный и толстый! Жалко, я с похмелья не ем никогда, а то не кататься бы тебе более.
Колобок. Очнись, пьяный м…., я не колобок, а ежик из Чернобыля.
Лесник. Так ты мутант, ну ваще! Ура! В зоосаде штуку баксов дадут, год гулять буду. Вот это да! Ну повезло! С ума сойти, даже не верится!
        Сажает Колобка в рюкзак и бежит домой. Тот орет, мажет леснику лысину грязью, плюет в ухо, выдирает последние волосы. Ничего не помогает. Лесник исчезает вдали.
Кошка. Вот он, грех гордыни. Это вам не зверюшек в лесу материть. Теперь просидит всю жизнь в клетке. Там, впрочем, тепло, светло, и мухи не кусают. Ну, воруют жратву порой, так ему похудеть не вредно. Поворачивается на бок и засыпает.
       Н. Ты закончил свою «народную» повесть?
       А. Молчу, ваше величество. Однако, как вы все жестоки и немилосердны! Пусть Колобок развратен и грешен, участь его достойна сожаления. Но напрасно я жду сочувственных слез и вздохов сострадания от черствых сердец.
       Ложится на кушетку. К. присаживается рядом и что-то говорит.
       Г.. О чем шепчетесь, обормоты? Что-то совсем похабное, даже нас постеснялись?
       К. Отнюдь, наоборот - о возвышенном, о классическом даже, и древнем.
Н., Д. и Г. хором смеются.
       К. Что ржете, козлы? Мы… латынь вспоминаем. До чего красивый язык! (торжественно): Либерум вето генералис. Гай Тиберий Карнарвон. Пантера пардус. Бетула веррикоза. Император и автократ тотально – русский. Звучит! Это вам не царь и самодержец всероссийский.
       Н. Паршивый и задрипанный притом.
       К. Клевета, я вообще сторонник монархии и, в частности, поклонник петербургского абсолютизма. Весь мир это знает. Со стороны у коронованных особ все хорошо и просто, но – ответ царей всегда жесток, сие забывать грешно. А бывает и так:
Торжество литургии прекрасно и строго,
Но царицы печален и горестен вид.
И душа ее ныне в тоске и тревоге,
И тяжелая дума на сердце лежит.
       Н. Ну, печалей и горестей у любого человека полно, это не аргумент. Самое страшное – вечная ответственность за всяких придурков, которые тебя же и ненавидят. Особенно когда все чего-то хотят, а ты знаешь, что ничего сделать нельзя.
       К. Естественно, это я просто так вспомнил. Да и был сей казус давно, при старой династии. А в Петербургскую эпоху сменилось многое, кардинально и быстро. Иногда даже слишком, и дров наломали много, а как иначе? Да и хорошего, по-моему, сотворили все же немало.
       Д. Да, в Питере жилось неплохо. Правда, власть была строга, работы много и еще огромная ответственность. Что ж, делу время, остальное фигня.
       Г. Ну, не делом единым жив генерал от жандармерии. Съедено и выпито было немало, не раз видел. И иные шалости случались порой.
       Д. А сам в ресторациях не сидел ночей напролет, моралист хренов?
       Г. Это был паблик рилейшинз, особенности тогдашней культуры. Да и статус у меня немного иной. Чтобы запомнить и описать что-то для потомков, надо испытать самому. Петербургские рестораны – часть нашей славной истории. Как писал когда-то великий поэт:
 По вечерам над ресторанами
(Иль это только снится мне?)
Ноябрь стелется туманами,
И липнет снег на фонаре.
У входа мужики поддатые
С каким-то шепчутся козлом.
И водку, из продмага взятую,
Вливают в рюмки под столом.
Красотки за соседним столиком
Клиентов узкоглазых ждут.
И пьяницы, с прической бобриком,
На брудершафт перцовку пьют.
И каждый вечер в час назначенный,
Осатанев на пять минут,
Провозглашают тосты хачики,
И, став во фрунт, стаканы бьют.
В моем шкафу лежит сокровище,
Но ключ потерян навсегда.
Осточертели эти сборища,
И дней туманных череда!
       К. Да, этим интеллигентам ссаным все было не так. Ныли, бузили, интриговали. Власть плоха, народ глуп, страна дикая. Насочиняли черти что: Народу русскому: я грозный ангел мщенья! Кто не верит в победу сознательных, смелых рабочих… Царь наш весь мерзостный, с лисьим хвостом, с пастью, приличною волку... Революционный держите шаг! Розовые лица, револьвер жёлт… Пролетарии всех стран, соединяйтесь, ваша сила, ваша слава, ваша власть! Богу выщиплю бороду, обещаю вам Инонию… Только тот  на верном пути, кто сумеет за каждой мелочью мировую революцию найти… Ломать я буду с вами, строить – нет! Из строгого, стройного храма ты вышла на визг площадей… – ну, эта мадам уже  начала кое-что понимать. Увы, слишком поздно.
       А. Ну, они тоже потом пострадали, и не один раз.
       К. Пострадали решительно все, включая усатого генсека, и тоже не один раз. Почти как в известной песне:
Но счастье переменно в этом мире -
Они заплатят страшною ценой,
За то, что мы в глухих лесах Сибири
Чапыжник валим ржавою пилой.
Когда немецких пехотинцев цепи
Стояли на окраинах Москвы,
Бежали вы, забыв про все на свете,
По городам растерзанной страны.
       А. Ну, война – особый случай. Странные люди эти немцы. Захватили пол – России, и давай сразу грабить и резать. Кому мешали коммунисты с жидами, они же от страху сами чуть не подохли. Все поголовно работали бы от  зари до зари во славу третьего Рейха. А бессмысленные зверства только укрепили Советский режим.
       Н. А как его можно было ослабить?
       А. Элементарно, Ватсон. Создать свое правительство из пленных генералов и обко-мовцев, распустить колхозы, разрешить частную торговлю, открыть церкви. Всеобщая амнистия, единое государство,  многопартийная система и гражданские свободы. Большая часть эмиграции примкнула бы к такой программе, не говоря уж о советских людях. Остались бы в Москве партийные боссы, горе - передовики и лизоблюды – сочинители. Да и то не все. И ведь понимали это не только Потапов, Буняченко и Лукин, но и многие немцы. Но других убедить не смогли.
       Н. Может быть, фюрер боялся возрождения русской армии?
       К. Вряд ли. Если на маневрах тогдашнее воинство вязло в первой канаве, то что же говорить о войне? Власов и Трухин были, конечно, способней многих, но обезглавленную и деморализованную армию возродить непросто. Особенно после разгрома 41-го. Да и процесс этот легко контролировать. Скорее, идеология заела немцев. А жаль.
       Д. Да, очень обидно. И еще обидно, что косоглазые проиграли у Мидуэя. Ох, туго пришлось бы звездно – полосатым!
       Г. Ну их и так потрепали славно, аж душа радуется:
Лица желтые над гаванью кружатся,
На планшеты крестики ложатся.
От торпед и бомб не спрятаться, не скрыться –
Бывший флот обломками дымится.
       Или в восточном варианте:
Много в Гавайских водах
Линкоров зимой сгорело.
Ликует страна Ямато.
       К. Да, классно. Только я больше люблю трехстишия немного рифмованные, слегка на европейский манер:
Тигр Малайи Ямасита
На помывку влез в корыто -
Война на юге очень непроста.
     Или вот еще неплохо:
Дредноуты «Нептун» и «Эрин»
Тащил по шляху сивый мерин.
Так жизнь порой бездарна и сложна.
       Г. Ну, в одном романе о той войне (Питерцы, кстати, написали) есть похожее:
Вышел на подмостки генерал Судзуки,
Выстрелил по зрителям из своей базуки -
Искусство театра выше правды жизни.
       Н. А что вас этот маленький атолл так волнует? Ну, захватили бы его джапы, а потом?
       Д. Все было бы иначе. Америку бы блокировали, Индия отпала от империи, японцы соединяются с Роммелем в Суэце или Адене. Британская империя теряет всякое значение в мировой игре. Пришлось бы Советам заключать мир и что-то менять в стране. Или бы их свергли, с германской помощью. Вместе с колхозами, диктатурой партии и атеизмом.
       К. Да, возможности были большие. Но все всё просрали, кроме западной плутократии. Колобок был прав – пиндосов пора душить. Давно уже пора.   
       А. Так и придушили, в чем проблема? Через двести лет после Колобка Америка уже была обычной второсортной страной – типа Ирана, Перу, Швеции или Французской Аравии. И все были довольны.
       К. Все равно, очень долго. Британия мировым океаном владела много менее, а страна была – куда милее и пригоже пиндосов. Просрали, однако. Знать бы только где и когда. 
       Н. задумавшись, отходит в угол, садится в кресла. Г. и Д., пошептавшись, уходят в глубь сцены. Занавес закрывается.

        Фольклорные отрывки
Действующие лица:
Собиратель – медработник, по долгу службы общавшийся с авторами нижеприведенных строк и записавший их.
Редактор – журналист, решивший помочь собирателю в публикации его текстов.
       Действие происходит в небольшой комнате офисного типа с телефоном на скромном столе, компьютером и четырьмя стульями у стены.

Собиратель. Я, пожалуй, начну со стихов, это наименее спорная часть всего мною записанного. Но если что-то непонятно – не стесняйтесь, спрашивайте. У меня остались подробные комментарии за все время работы – кто, что, зачем и где.
Редактор. Да-да, разумеется. Впрочем, у меня тоже есть некоторый опыт такого рода, так что особых разъяснений, надеюсь, не понадобится.
Собиратель (начинает читать):

Бежал состав по южной линии,
Трещал вагон из алюминия.
Мелькали страусы и пинии,
Да берега священной Минии.
В вагоне ехали два шулера,
Читали книгу Джона Фуллера.
Жужжали в полумраке кулеры,
И пелись песенки разгульные.
А вот и станция Нагорная,
Где ходит барышня придворная.
Никак ей не попасть в уборную,
И настроенье очень скорбное.
Прошло два дня, и вот конечная,
Где вьется речка Огуречная.
Там племена живут беспечные,
Но в обращении сердечные.

       Ответ царей (шуточная песня)
Пограничная река,
Берег правый, берег левый.
Плачет в лодке королева –
Жизнь пошла совсем не та…
Революция ее
Быстренько лишила трона.
Все дворцы, поля и долы
Отобрали у нее.
Хорошо, сама жива,
А могло бы быть иначе…
Что же ты дуреха плачешь?
Правда, денег ни гроша.
Надо было уступить,
Быть немного похитрее,
Принародно мылить шею
Расхитителям казны.
Чаще каяться в грехах,
Быть с отступниками тверже,
И служили б все прилежно
И за совесть, и за страх.
Пограничная река –
Это же не Стикс, растяпа!
Ты покамест молода,
Даже симпатична внешне,
И умна, хоть не безгрешна,
Знать, отыщешь жениха.
Только правящим, увы,
Девушка нужна ль с ребенком?
Ничего, найдем «в сторонке»
Свергнутого, как и ты.
Будет в банке счет – и чудно,
Домик где-нибудь в горах.
Но придется привыкать
Жить порою очень скудно.
Хорошо хоть в рюкзаке
Камешков карат на триста,
Кольца, серьги и монисты,
Облигаций тыщи две.
Да, конечно, это мало,
Но ведь хватит лет на пять.
Да и под венец вставать
Без подвесок не пристало.
Так что будет все путем,
Не ругайся и не хнычь.
Позабудь про отчий дом,
Все равно там срам и дичь.

Редактор. Да, смешно однако. А вот не обидятся на нас в Англии, Дании или там в Голландии, где тетки правят? Сочтут за намек.
Собиратель. Что вы, там и пограничных-то рек нема, а Ла-Манш в лодке не переплыть. И опять же они все того… в изрядном возрасте. Так пусть радуются, что их молодыми и красивыми обзывают, от женихов отбою нет. Правильно?
Редактор. Наверное, вы правы, можно даже рассчитывать на благодарность. Продолжайте свое повествование, я все понял.

Маршал Мармон сел на перрон –
Ждет, как всегда, Бонапарта.
Вместе они в давние дни
Часто сражались в карты.
Но Бонапарт, злостью объят,
Остров покинуть не может.
Ждет самолет, иль теплоход,
Всех нетерпение гложет.
Трехсотый год скоро пройдет,
Как он торчит на скале.
Видно забыл весь этот мир
Кто он, зачем и где!
Этот Мармон, хоть и умен,
Видно, ленив и стар.
Сил уже нет, лопнул корсет,
Вот и сидит в Сен-Лазар.
Взял бы такси, съездил в Орли,
Нанял какой-нибудь лайнер.
Много хотят? Что ж, надо дать,
Рейс намечается дальний.
Только увы, эти мечты
Сбудутся вряд ли когда-то.
Волей судьбы ляг и засни
Сном безмятежным солдата.

Аларек, Аларек, под тобою Атрек,
Над тобою Сумбар и гряда Мугоджар.
Полосатые тигры ревут у реки,
И олени в лесах умирают с тоски.
Два бархана, как кошки, плывут по степи,
И готовят шашлык в вышине моряки.
Вдруг орда Тамерлана явилась с небес,
Съела тигров, оленей и пойменный лес.
И одни лишь Саяны остались окрест,
Да герой Трафальгара на тумбу залез.

Лазарь Псахич, арендатор,
Был велик как Пантократор,
Не боялся никого,
Кроме Графа одного.
Раз коллежский регистратор,
Канцелярии куратор,
Снарядил большую рать,
Чтоб с земли его согнать.
Шел в поход как автократор,
Строил башни и раскаты,
Но у древних пирамид
В жаркой битве был разбит.
И бежал в родную хату
Незадачливый диктатор,
Ну, а Псахич стал опять
Зерна в житницы сбирать.
На накопленное злато
Строил церкви и палаты,
Приобрел отличий тьму
И красавицу – жену.

Дует ветер из-за туч,
Лает пес Буянка,
Он огромен и могуч,
Съел чужие санки.
Вдруг взвилась из облаков
Маленькая кошка.
Пес Буянка был таков,
И подох немножко.

       Пародия почти сорокалетней давности
Ах Луче, дорогой товарищ Луче,
Упек тебя в тюрьму чилийский дуче!
Неруду травят теперь до кучи,
И Виктор Хара в тюрьме замучен!
Ах Луче, без тебя страна осиротела,
Затеяли фашисты пагубное дело!
Их зверствам и насильям нет предела,
И олигархия совсем осатанела!
Товарищ Луче, мы всегда с народом,
Мы не простим зарвавшимся уродам,
Народ накопит силы, год за годом,
Взовьется красный флаг над небоскребом!
Трудящиеся выйдут из подполья,
Настанет демократии раздолье,
И коммунисты, шаг чеканя строем,
Отринут прочь разруху, страх и горе!

Редактор что-то шепчет Собирателю, опасливо оглядываясь. Тот отвечает ему убеди-тельным шепотом и понемногу выражение лица Редактора проясняется. Он кивает головой, Собиратель достает клетчатое полотенце, сморкается и продолжает чтение:

Я увидел во мгле офигительный куст –
На вершине болтался угрюмый Прокруст,
И на ветке висел конопатый Кузьмич,
Издавая призывный, клокочущий клич.
А под ним, под кустом, протекала река,
И плыли, как могли, по реке облака.
А за ней простиралась чужая страна,
И родная халупа совсем не видна.
Что ж вставай, подымайся, усталый народ,
Коль на бой на кровавый нас кто-то зовет,
Коль за нами Самара, Ангарск и Урбах,
И потомки Чапая в замерзших степях.
Если надо, всю Землю сровняем с землей,
Изничтожем навек эксплотаторский строй.
Облачимся в туники под сенью дерев,
И играя на арфе, отправимся в хлев.
Лес, да море, да скалы, да дикий прибой,
Будут домом для нас, вековечной судьбой.
Будут счастье и радость, и вечная жизнь,
Созерцанье покоя и пиршество тризн.

       Гренадерский марш
Трутуту, трутуту, ходят девки по утру.
Тратата, тратата, спали девки до утра.
Тритити, тритити, на работу им идти.
Труляля, труляля, девки спят до февраля.
Айлюли, айлюли, им детишек привели.
Ойляля, ойляля, нашим девкам все фигня.
Ухуху, ухуху, заварили мы уху,
Ухаха, ухаха, быстро кончилась уха.
Огого, огого, жрать нам боле нечего.
Эхехе, эхехе, будем шляться налегке.
Припев:
Блюмбумбум, блюмбумбум, пташечка,
Канареечка, Боер Везельман!
Уплывем мы с тобою, Сашенька,
Прямо в море, в море – окиян.

Редактор. Это уже, однако, какие-то совсем детские стихи. Может выделить их отдельно?
Собиратель. Что вы, так нельзя. Тут все, что написано в рифму, по сути едино. И методы группировки совсем особые.
Редактор. То есть обычное деление на жанры здесь не проходит?
Собиратель. Совершенно верно! (продолжает читать):

Сказала Кошка брысь!
Все будет зашибись.
Ты только не казнись,
Свою теряя жисть.
Сказала Кошка мне,
Что будет мир в говне.
В такой-то кутерьме
Мы выживем вполне.

Стучат часы старинные,
Дрожит родимый дом.
Торчит какашка длинная
Из попы над горшком.
Какашка вещь прелестная,
И нужная вдвойне.
В любом дому уместная,
Как сумка на ремне.
 
О кубик Рубик, о Шарик – Бобик,
У наших теток есть много дядек!
У наших кошек есть много мышек,
А тетя Клава спечет нам пышек.
Мы выпьем рюмку, а может пару,
Гуляй, народы, играй, гитара!

Глядя на луч пурпурного заката,
Гуляли вши по стрелкам циферблата.
Их вихрь войны на свет родил когда-то,
При помощи безбожного Сократа.
Теперь облачены в сребро и злато,
Они готовы возместить затраты.
Их тянет вновь к проделкам Лисистраты,
И кровь опять сосут они из брата.

Ходят дамы в женские сортиры,
А мужские парни посещают;
И летят по небу птичьи стаи –
Видно, снова осень наступила.
Валит снег густой над морем Красным,
Спят в берлогах белые арабы…

Редактор. Ох, это уж слишком. Нас обвинят в неполиткорректности. Можно, конечно, сослаться на контингент, но послушают ли?
Собиратель. Ничего страшного, мне автор этого стиха объяснил, что АРАБ – это сокращенно Автоматизированный Робот Автономного Базирования. Так что все путем.
Редактор. Давайте все же сочиним комментарии к наиболее стремным местам.
Собиратель. Архиверное решение! Тем более, что самые непонятные строчки сочинители по моей просьбе уже прокомментировали. Эти примечания есть в конце записок. Только вот мой контингент ужасно не любит цифру два, нельзя ли ее обойти в сносках?
Редактор. Нуу… совсем нельзя, но изрядно замаскировать можно. Сделаем после единицы один бис, один-а и так далее. А там пойдет уже двойка с дробными добавками, после стольких-то единиц. Ну и двенадцать, двадцать так же.
Собиратель. Отличная мысль! Так я продолжу (читает):

Валит снег густой над морем Красным,
Спят в берлогах белые арабы…
Впрочем, бурым тоже ведь несладко,
Зиму коротать в чужом подвале…1

Гололед – такая радость,
Очень нужная зимой!
Вот еще какая-то гадость
Долбанулась головой.
Жалко нету его летом,
Да и позднею весной…
Вон соседка тетя Света
Разлеглась на мостовой!
Соберем мы бочки, ведра,
И весь мир водой зальем.
И под знаком гололеда
Взвоем ночью под Луной.
Срежем кочки – бугорочки,
Чтоб лететь на край Земли.
И опять наполним бочки
Смесью меда и халвы. 1бис

Дремлет притихший крейсер в каа-анале,
Рыжжые тваари светят луной.
Что тебе снится, скопище стали,
В маленьком люке на мостовой?
Гады морские, длинные выи
Хищных жирафов над головой?
Дали лесные, прихвостни Вия
Жарят Кощея перед избой.
Иль тебе снится Ленин – Ульянов,
В небо взлетевший как броневик?
В жизни он выпил много дюраля,
Съел Оклахому и Лимерик.
Или ты видишь древнюю Клаву,
Пышки в сметане на брудершафт?
На бой кровавый, лихой и правый,
Встанем нескоро, дело-то швах.
Впрочем, довольно, спи, железяка,
У Наркомпроса на бороде.
Все, что приснилось – это не враки,
Это знаменье в нашей судьбе.
      А вот более древний вариант:
В зимнем тумане дикие степи,
Трубы завода в сером дыму.
Что тебе снится, юный Отрепьев,
Жаркою ночью в римском плену?
Гул паровозов, звездное небо,
Флаг Чингисхана над головой?
Вот крестоносцы входят с победой
Сомкнутым строем в город святой.
Иль тебе снятся шведские дали,
Царь – император в бухте Хальвакс?
Кричные горны, зарево стали,
Стены Стокгольма в вечных лесах?
Впрочем, довольно – спи, недотепа,
Будешь подручным у Спартака.
Красное знамя в центре Европы
Скоро подымет ваша рука.

    Первая маевка
Рано утром на рассвете
Поднялись рабочие.
По тропинкам возле речки
В лес сосредоточились.
Шли на пляж для маскировки
Мы почти раздетые,
Но несли в трусах листовки
И мешки с газетами.
Там на берегах песчаных
Лились речи жаркие – 
Заклеймили всех сатрапов
И владельцев фабрики.
На полянке среди леса
Провели дискуссию…
Только при раздаче прессы
Разорвались трусики.
Хлынул дождь, но нас нисколько
Не смутили трудности;
Расходились мы с маевки
По домам к полуночи.
Мчались тучи, влажный ветер
Задувал в влагалище…
Как прекрасно жить на свете
Господа товарищи!

На родине Одина уродина Дина
Надю родила и Ину на радость отродью,
Народов, что Одину родом едины.
И рудовым дрыном они проредили
Дорогу динаров и рода породу.

Редактор. Отлично, батенька, просто великолепно! Давно я не слышал ничего подобного. А нельзя ли узнать конкретного автора, хотя бы вот последнего пятистишия?
Собиратель. Увы, сие совершенно невозможно. Собственно, сама возможность что-то записать и сохранить обеспечивается строгой анонимностью авторов. Это в своем роде коллективное творчество.
Редактор. Понятно. Ну, может так оно и лучше. А вот вы как-то вызывали их на откровенность, когда записывали? Или они вслух иногда говорят, или сами что-то пишут?
Собиратель. Нет-нет, все проще. Я просто их мысли угадываю, по жестам, по поведению, да просто так. Долгая практика, знаете ли, способствует.
Редактор. Действительно, оптимальное решение. Черт, как я сам не догадался… Давайте, однако, продолжим.
Собиратель. (подхватив выпавшие листки и конверты, продолжает читать):

Голубь мира пахнет гнусно,
Он летает в небесах.
В голове его капуста,
Красный розан в волосах.
Голубь мира хитрый, жадный,
Ночью ест живых людей.
Он вчера насрал в Отрадном
На собратьев – голубей.

     Бесславное 1 июня1-1
«Суперэтандары», бомбы и радары,
Перезвон зенитных батарей.
Огненное море, суета и горе,
Силуэты дымных кораблей.
Ушлые германцы облепили шканцы,
Дабы корректировать стрельбу.
Но у Фемистокла есть в засаде Фекла –
Ждет ее моряк на берегу.
Дарданеллы, право, дикая отрава,
Лучше Монастиром обойтись.
На широком поле Редеру раздолье,
И подлодки убегают ввысь.
Вот финикиянки, не боясь волчанки,
(вариант – вот и англичанки, или персиянки, или египтянки)
Утащили кайзеровский флот.
Выпив политурки, яростные турки
Двинулись до Китежа в поход.
В память Наварина съешь пирог из глины
На Цусимском дальнем берегу.
После Коронеля рябчики свистели,
Видя мониторы на снегу.
Битые линкоры напоследок взору
Видны у Гавайских островов.
И опять пред нами в море – окияне
Куча адмиралов без флотов.

        Рифмы политкорректные, взятые в образец нашей классикой
1. И во всю ночь Евгений розовый
      В своей кровати крепко спал.
      На площади, под небом звездным,
      Спокойно памятник стоял.
2. Помнишь Постум у наместника супругу,
В меру полную, с красивыми ногами?
Массу книг она прочла, и ныне служит
В местном храме, прихожанок обучая.
3. С любовью я гляжу на наше поколенье,
      Его грядущее прекрасно и светло.
      Вне всякого раздумья и сомненья
      Свои задачи выполнит оно.
      В прохладный день в долине некой речки
      В тени чинар лежал я на траве.
      Паслись на склонах мирные овечки,
      И плыл вдали комбайн по целине.
4. Мне нравится весьма, что вы всегда
      Здоровы и приветливы со всеми.
      Увлечены работой допоздна,
      И чисты ваши скромные стремленья.
Мне нравится, что я себя веду
Спокойно, рассудительно и скромно,
От бытовых нескладиц не бегу,
И мужа жду по вечерам с любовью.
5. По вечерам над ресторанами
Весенний стелется закат;
Танцуют девушки румяные,
И звезды на небе горят.
6. Милая улыбка, возраст средний,
Я с тобой корректен и не груб.
Расскажи мне свой урок последний,
Сколько цифр ты помнишь, сколько букв?
7. Хотят ли русские войны – спросите у Бужумбуры,
            У Адена и Тель - Авива, и обитателей Разлива.
            Пусть вам такой вопрос задаст на рандеву рабочий класс,
            Пройдет совсем немного лет – и вы получите ответ.

Собиратель. Ну вот, со стихами и все.
Редактор. Да, неплохо… впечатляет. Вот только последнее четверостишие, по-моему, никак политкорректным не назовешь. И Тель-Авив тут при чем?
Собиратель. Все как раз понятно. Бужумбура – нейтральный город, далекий от противо-стояния сверхдержав, так сказать, взгляд со стороны. В Адене была советская база, и уж если местные нас не ругают, то все отлично. И в Тель-Авиве много бывших граждан страны Советов, теперь они там свободны от всякого идеологического давления и могут судить объективно.
Редактор. Да… но много ли среди них русских? Или это фигуральное выражение?
Собиратель. И выражение фигуральное, и чистокровных русаков там полно. Встречаются даже антисемиты и арабы. В смысле людей, а не роботов.
Редактор. Ладно, уговорили-с. Что там дальше у нас?
Собиратель. Теперь самое интересное – то что мои пациенты писали на полях прочи-танных книг. Так сказать, комментарии, замечания и дополнения.
Редактор. Так-так, любопытно. Я весь внимание.
Собиратель. (переворачивает несколько страниц и читает далее):
               
За дело с Богом из шатра выходит Петр – Видно и впрямь он был великим, коль с Богом ходил под ручку. А как же господь в шатре помещался?
Накануне ему исполнилось сорок семь лет – Это, положим, по старому стилю, он ведь еще при царе родился. А сколько же это по настоящему будет?
Предъявитель сего есть действительно предъявитель, а не какая-нибудь шантрапа –  Тоже мне, доказательство. Тут не бумажка нужна, а биохимический анализ, и если даже шантрапизма очень мало, все равно пару недель придется колоть 5НР львиными дозами.
Совершенно никакого Бога нет, не было и не будет. А есть только Гениалиссимус,  – Ну, он ведь тоже на небе сидел, как Бог. Не вижу разницы.
С больным сидеть и день, и ночь – А ночь-то зачем, все же спят? Или дядя был буйным?
Ну с Британией нечего и сюсюкать. Уже Геродот не верил в ее существование. – Ну, это вряд ли. Очень ушлый народ, выкрутятся, хоть ипритом их поливай.
Над станцией разносится протяжный гудок отправления – А что, бывает гудок прибытия или стоянки?
Впереди было долгожданное лето и еще полжизни – Ни черта не понятно. Он что, время жизни меряет среднесуточной температурой?
Вам, пятнистым и пупырчатым, не привыкать, а мне страшно – Это он супрастин  впервые принял. Аллергия тяжелая вещь, не спорю, особенно с непривычки.
Сс винцом в груди и жаждой мести – Кто же после вина с гвардейцами стреляется? Вот не пил бы, небось и не промазал!
Скажи-ка дядя, ведь недаром, Москва, спаленная пожаром, французу отдана? – В том то и дело, что даром, ни копейки не взяли. А ведь вся она сгореть не могла, там и каменные строения были, весьма ценные. И отдали кому?! Небось бродячим актерам, да гувер-нанткам шаловливым, срам! Типичный пример российского разгильдяйства.
…grandiosni bount. Ostrov gorit, povalnaya tschouma. Gori troupov. – Жуть живая! Как он сам не помер в такой кутерьме, да еще и телеграммы писал. И чуму определил безошибо-чно без инструментов и препаратов. Одним словом, герой, настоящий труженик. Другой бы и запросил тысяч пять, не менее, а он пятьсот всего…
А розыск учинить об этом деле мог бы князь Василий Иваныч Шуйский. – Так вот почему его прозвали русским Холмсом. А все говорят – царь, царь…
Чем бы жена не тешилась, лишь бы денег не клянчила – Архиверное решение!
Выпьем с горя, где же кружка? – Дожились, кружек никак не найдут. Беречь надо предметы первой необходимости!
Напротив сидела щуплая девица с большим задом – И правда, страшное зрелище. А вот многим такие нравятся, хотя научно свои пристрастия они объяснить не могут.
Ездили на тройках с бубенцами, а вдали мелькали огоньки – Наверное, светофоры. Стран-но, что ездили на бубенцах, на лошадях-то сподручней. Или коня так звали?
Деваха Натаха надела папаху, гуляла по шляху и пела как птаха – Это все француз гадит. Или пиндосы.
Матильды, Ксары, Лены и Нелены всегда слегка с придурью, но все немного по-своему – Трудно сказать. Одну Нелену знал, а о других даже не слышал.
Чемодан, в котором лежали…десять миллионов рублей в иностранной валюте и совет-ских денежных знаках – А этот Корейко и впрямь был атлет. Бумажка в 25 червей весит больше грамма, а их у него было 40 тысяч. Такое по городу таскать непросто.
Зайку бросила хозяйка – Знать, хозяйка разгильдяйка…
Был в Штатах! И не видел там никаких негров! – Это точно. Но и в Сибири их уже нет, сам видел. Вымерли, или сбежали в Сикким и Бутан – там тепло и зелени много.
Невзначай она села не телефон и он был недоступен – Как известно, наше тело, не исключая и попы, состоит из диэлектрика, а он почти не поглощает радиоволны. Разве только уж она (попа) очень обширная.
Тут надо расходится по домам, потому что Эдик делает знак – Неправда ваша. Эдик разгоняет народ, лишь когда над всей Бастилией безоблачное небо, а это очень редко бывает. А так гуляй вволю, ешь, пей, считай монады и наги.1а
Я ее послал, только не в бухгалтерию! – А куда еще? Дальше уже некуда.
Тощего мальчишку мы прихлопнем крышкой – Прямо, как клопа! Все же он где-то Хомо Сапенс, немного обидно.
И экзекутор рысью через зал, придерживая шпагу, пробежал – Странно, почему рысью, это скорее зверь лазающий. Тогда уж гепардом или зайцем.
Отца Рицы, Ипр и плот Таня просит в Бездну, в грот. Вотт… – Однако, плоты, как и лодки, разные бывают. И отец здесь совсем не причем.
Бурям, глою, небак роет, – Невежество! Небак не разрыть, чуть сдвинуть, только кайлом или киркой возможно, и то очень крепкому человеку. А этот Алексей Петрович, хиляк хиляком, был еще и умом нездоров; сам-то ладно, но на что же его мамаша-то рассчи-тывала, заставив небак долбить?
Бронька принадлежит отныне к миру более серьезному, чем тот, в котором пребывают теорема подобия треугольников, выборы в учком и скакание через кожаного козла. – Еще бы! Геометрию нормальному человеку никак не понять, учили бы Платонов и Невтонов, и то одаренных сверх меры. А так одни убытки.
Смерть не мать, но женщина, и в ней чувства тоже разума сильней – Ну, не знаю, не пробовал.
Коль не Гегель, значит Бебель – сын Кудели и Бухарина, что всю жизнь любил развалины – Интересная мысль, но спорная. Надо проверить.
Куда так проворно, жидовка младая? Час утра, ты знаешь, далек… - Так вот она и бежа-ла на восток, дабы приблизить час рассвета.
Долго он средства копил, продал машину и кров, и на все деньги купил целое стадо козлов – А актриса-то извращенка была. Ну и дела…
И странные, дикие звуки всю ночь раздавалися там.  – Это отец Федор хохотал на скале, как раз возле замка.
Же ву при а ля тримонтран! – Изумительно! Чеховская краткость и галльская вырази-тельность вместе творят чудеса.
Волга впадает в Каспийское море. – А почему, зачем? Никто не знает. Тоже мне, ученые.
Голландия есть плоская страна, – Не везде, однако. Там свалки громоздят ввысь, и порой они торчат выше небоскребов.
А в дальнем углу тускло сияла груда золотых монет и штабеля слитков. – Странно, как они не проржавели насквозь на этом зловонном островке.
У кого что болид, тот о том и говорид. – Это про ту тетку у Пушкина, которую накормили черной жабой.
В пос. Балалайкино (Саратовская обл., Баландинский р-он) открылся странноприимный дом для любителей СМС и ММС сообщений. Приватность переписки и безопасность кон-тактов гарантируется. – То ли еще будет. Вот, к примеру: «Потом был пищевой раствор с супругами домовых кошек (Felis domestica L.). Отт-чень, право, вкусно!»
90 % всех средств, истраченных на развитие военного флота, было истрачено зря. – Почему зря?! Машины, котлы и камбузы употребимы на других судах, а корпуса – отличные баржи, коих вечно не хватает для землечерпальных работ.
Да, деревня, впрочем, тоже имеет свои пригорки, ручейки… – Ручейков более всего в Питере, особливо с горной водой. А пригорки почти все в Москве собрались.
Маневр в своем развитии уперся в непреодолимую стену, которую воздвигла артиллерия. – Надо было облить пушки соленой водой, они бы и заржавели. Сотни партизан для этого бы хватило.
На них можно смотреть лишь как на комбинированное оружие, соединяющее дробовую стрельбу со штуцерной. – Сие пригодно лишь для зенитной стрельбы.
Хоум дребоданс, боум стрекотанс, дядя Вася мерит импеданс! – Отверткой что ли, или гитарой? Наверное, половником все же.
Улицы здесь назывались как-то по-дурацки. Окраинная, Остаточная и Информационная. – Это в честь героев Августовской революции.
Соединились азот и сера, Тарзан и Жучка, Антон и Вера. – Бедная Вера, ведь азотистая сера очень непрочна. И Тарзан с Жучкой разбежались, поди, через полчаса.
Насчет составу не знаю, а только барабан рвать нехорошо. – А вот если его помазать составом из бычьих волос, то никогда не порвется, хоть ножом колоти.
Корабли возвращаются гордой легендой в землю (а я думал в воду), туда, где зреет семя корабельной сосны (прямо в земле?) и ждет своего часа сталь… – Готовая? Может быть, сразу нужного сорта?
Его хоть и секут в школе, да за дело, чтоб он знал полезное. – Архиверное решение! Вот сечь перестали, и теперь никто ничего не знает, тем паче полезного.
Любовь с первого взгляда в зрелом возрасте – следствие недотраха. – Фу, как грубо. Ска-зали бы хоть – из-за нехватки положительных эмоций на поприще чувственной любви.
Судьба индейка, а жизнь копейка – Ну, как-то неубедительно. Лучше уж судьба индюшка, а жизнь полушка, оно и дешевле.
Город Солнца вымер от избытка ультрафиолета. – А куда же Лаврентий Палыч смот-рел? Проморгали, сволочи!
На самарских площадях ходят девушки в чулках, видно «У матрешки» пропили сапожки. – Наверное, реклама какого-то ресторана или кафе.
Дабы не толстеть, занимайтесь сексом – любовь самое энергоемкое производство. – Всюду теперь калории считают. А как же взаимосвязь массы и энергии?
К ничтожному Птибурдукову нынче ты, мерзкая, уходишь от меня – Ну еще бы, Птибурдуков был членом Политбюро и секретарем Ленинградского обкома, второе лицо в государстве. Ему Молотов и Каганович почли бы за честь пятки лизать.
Он сказал, подлец, что ранен в боях – Да и черт с ним, все равно все мужики козлы и кобеля, а этот хоть натуральный.
Троцкий организовал «четвертый интернационал» шпионов и провокаторов – Вот недо-тепа! Зачем было создавать три первых интернационала, ежели шпионов и провокаторов не было под рукой?
Содрать деньги с геркулесовцев не удалось – Полыхаев и Скумбриевич уехали в отпуск… - Как-то не верится. Даже если в борьбе за гостиницу настал перерыв, на носу была чистка. Ведь их обоих выкинули через пару месяцев с позором и оглаской, а они отдыхать двинулись. Так советские чиновники не делают…
У Лазаря Моисеича, товарища Кагановича, у главного инженера учились мы побеждать! – А как же знаменитый Эрзац Тимофеевич и Вегетация Карповна? А Сорт. Сорт. Унни-Таази или тов. Туйво?
Он рассматривал картину Ефанова «Клятва карфагенских партизан» - Что за дикая чушь! «Клятва карфагенских партизан» - это Герасимов, а Ефанов нарисовал «Карфа-генские партизаны в тылу врага».
Просто Землю вращают куда захотят наши сменные роты на марше. – Вот одни так крутили – вертели свою планету, она и рассыпалась. Одни астероиды вокруг Марса остались.
Где ты старый Париж, как все чуждо и ново! Изменяется город быстрей, чем сердца. – А ежели бы город менялся медленнее, никто там жить бы не смог.
И с нами Ворошилов, первый красный генерал, сумеем баб завлечь на сеновал! – Фигня, он сразу стал маршалом, когда генералами и не пахло. А насчет баб все верно, это он умел.
Вот еще важный вопрос – бывал ли Тамерлан в Варне? – Да был, конечно, и посейчас там сидит, как вкопанный.
Он был сильно нетрезв, но абсолютно прав – Вот это по нашему.
Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный! – Ну если всем и даром, это уже комфорт, а не счастье. И если нет обиженных, то как определить счастливых?
Синко рио, вассерштоф, арминелло кабакофф – Это плохой перевод Рамаяны, есть куда лучше. Или Упанишады? Все забывать стал.

Редактор. Да, здорово. Я тут кое-что прокомментировал, для ясности, но в общем очень дельные мысли. А заключительная часть о чем?
Собиратель. О, это самая спорная запись из моего архива. Но по-своему очень ценная. Называется «История наших фамилий». (достает из портфеля толстый гроссбух и про-должает чтение):

1. Деревня Ставцево славилась своими самогонщиками. Слух о том прошел по всей Руси великой, народ с бидонами да бочками приезжал аж из Константинополя. И в далеком Вальпараисо о них легенды ходили.
2. Девица Россомахина говорила, что ее предки произошли от могучих ящеров, захвативших когда-то города Двуречья и Вавилонии. Многие не верили, но все же сватались к столь выгодной невесте.
3. Весенние сугробы осели, бежать было трудно. Лапы разъезжались в снегу, мешали заборы и палисадники. Только на Чужаковском дворе Тузик догнал Жучку и смог овладеть ее сутью.
4. Мадам Козлова ехала на Ривьеру в разгар Пунических войн. Но Карфагенские пар-тизаны взорвали мосты и рельсы, и она застряла между Смоленском и Римом. При-шлось Плинию – Младшему отрядить сотню рабов с носилками, дабы доставить ее на пляж.
5. У Страховых было шесть роялей, и все неисправные. Но дети не признавали сего позорного факта, играли на всех сразу. Когда-то соседи вызывали власти и сочи-няли кляузы, но потом сменили свои позиции в многообразии миров.
6. Нелегко было Деду Морозу брести полуночной степью – то снег, то болото, а то волки свищут. Зашел он было на Аристов хутор, да там угостили его дубьем, да и промолвили – Иди-ка ты в Лапландию, старче. А что было потом, то неведомо.
7. У апостола Павла было 119 детей, а у императора Павла Петровича еще больше. И генерал Павлов, отбивший Минск у врага в сорок первом, тоже бездетностью не страдал. Потом, правда, следы их наследников затерялись.
8. Пришел раз черт в поселок Жиляево, да так скучно и пакостно там ему показалось, что обматерил рогатый весь род людской и улетел на Амальтею.
9. Повелитель иберов и амалетикян Лев Исаак Бронштейн-Комнин славился непри-ступным нравом и терпеть не мог женщин. Только певица Зиновьева пробралась в его покои по водосточной трубе и поцеловала императору ножку.
10. Когда Оксана Горелка вела ребенка в школу, он прыгал от радости.
11. По осени в Деминской роще заметили много грибов – краснопрелок, кои отлича-лись отменным вкусом. Поел их народ, да помер во множестве. А кто выжили, до тыщи лет потом не старились, ходили как новенькие. И пришлось их казнить лютой смертью, дабы другим неповадно было.
12. В августе ударили морозы, снег выпал, опустели пляжи, отели и казино. Убили с горя магометане президента Садата, да все бестолку. Лишь Иванов в ледяной воде плескался да фыркал, морда жидовская.
13. В Шишкином лесу забил раз превонючий фонтан, вида горячего и страшного. Ду-мали канализация, ан нет, ну и решили разливать в бутылки, кувшины да чекушки.
14. Скажи-ка дядя, ведь недаром какао пьют всегда с сахаром? – спросил Петров у француза. А тот хвать его штыком в пузо, и хана. Вот с тех пор и нет больше в России Петровых.2,54
15. Был город Балакино, да переименовали его в Балаково, в честь классика марксизма. Жители убивались с горя, харакири себе делали, топились в Лене – реке. Но потом, при фараоне Абдул – Хамиде 7 893-ем, попривыкли.
16. Знаменитый Москвин, всю жизнь в киятрах актерствовавший, взалкал славы все-мирной. Решил он столицу государства Российского в свою честь переиначить. Но встал грудью на ее защиту генерал – адмирал Корнилов, и все наладилось.
17. Никольские холмы с отвесными скалистыми склонами венчались вечными снегами и ледниками. Отдельные вершины так высоки, что и льда на них нет, ибо воздух там столь разрежен, что водяные пары отсутствуют. Впрочем, вблизи их никто не видел, альпинисты выше двенадцати верст залезть не смогли.
18. Откуда у нас столько Шостаковичей, никто положительно сказать не может.
19. Вот с Никитиными все ясно, тут Никита Сергеевич, урожденный Хрущев, виноват. До чего вредный тип, даже противно. И фамилия такая гнусная, не приведи гос-подь. На языке сяо-туахили сие означает жителя ольховых болот.3
20. Известный химик Сидоров всю жизнь носил вязаные шапочки – летом и на службе полегче, а зимой потеплее. И всем объяснял, что шапочка прижимает ушки, а те прижимают от очков дужки, и они, очки то есть, с головы не спадают. А все иные способы крепления очков к голове куда хуже и неудобней.
21. Кукиш-Бубенцовы также весьма загадочная фамилия. И откуда взялись неизвестно, и зачем нужны – тоже непонятно.
22. «Сосиски новые, дрова еловые, как дам по вымени, отдашь двугривенный» – пела проезжая торговка. Ну и прозвали ее Сосновской.
23. Однажды в местечко Рабиновичи пришли три богатыря из дальних краев. Пригля-нулась им тундра бескрайняя, кипарисы да грабобуки, мастодонт у реки. По степи баобабы ходят, в болотной жиже кободлов4 и свиней полно. Нашли они себе жен – красавиц из лихого древнего племени, стали жить – поживать, да детей приживать.
24. Сколь ни бились храбрейшие витязи и знатные рыцари, а отбить у лютых врагов Синайский полустанок так и не смогли. Потом холера пришла, и все стихло.
25. Выпросил старый хрыч у няни семь иен на гейшу, и преуспел. Так что не зря его питекантропы Семеновым называли.
26. Дачный поселок Дроздово – крупнейший оазис Ливийской пустыни, орошаемый могучим потоком Рио-Падло. В нем 953 млн кактусов, 6 пальм, частью финико-вых, и несчетное множество терносливы, подвенечных роз и кустов грыги.
27. Жители Кузькин-Цовской волости славились пороками, особливо закоснев в раз-врате. Обрюхатили они пол – России, и теперь там полно Кузнецовых.
28. Публика любила балет, особенно крепостную актрису Краснову из села Париж Фершампенуазского уезда, что расположен на речке Кызыл – Чилик .
29. В селе Воскресенском восстал раз народ против карело – финских захватчиков. Но супостатов побороть не смогли, и еще триста восемнадцать веков платили дань Совету дожей из городища Вяйке-Эмайыги, что на Бернской улице.
30. Старик Хоттабыч задумал раз осчастливить селян одной деревни, дабы сидеть им было удобней. Так их потом Поповыми и прозвали.
31. Вымершие атланты Бобер и Бронтозауэр как-то занялись торговлей невольниками. Наловили их множество, и тысячелетиями сбывали добычу арабам и пиндосам. Но Лев Абрамыч Бутман так прищучил гадов, что пришлось им сдохнуть. Бронтозауэр своих сожрать успел, а Бобровы сбежали в пампасы и размножились.
32. В честь жесткого многолетнего злака с белыми отцветшими стеблями, одну тетку назвали Белосуева. Ну, народ сэ на хэ переделал и сильно радовался.
33. В Сиволапской волости, Кельнской губернии, что за поворотом на Брудерштоф, заметили выю огромного жирафа. Пыталась Хренова его поймать или зарезать, да едва ноги унесла, чуть ее не растоптали копытом. Долго народ хихикал потом.
34. Болтать попусту у нас очень любят, особенно спьяну. Так иной раз балаболят, что ухи вянут. Это все Балабановы, и Анжелика одна из них.
35. Древний Булгар не раз менял названия, и от них много знатных родов произошло. Критик Булгарин, большевик Куйбышев, шахматист Спасский и статс-секретарь Татаринов оттуда все родом, да и не только они.
36. Когда заметили, что Акира Торасава совратил жену директора Сельпостроя, уже было поздно. Другие утверждали, что их детей назвали в честь тары, то есть упако-вки. А одна дуреха, соблазнившая старика – интенданта, сидевшего в тюрьме, гово-рила, что обозвали ее по сибирской реке, где в болоте аист ейный труп подобрал.
37. Веретехина с детства по танцулькам бегала и охмуряла всех, вертихвостка. Полу-чилось у ей к старости 317 мужей, да все бестолку.
38. Почему Воробьевых так странно, на немецко – китайский лад, прозвали? Ну, был вор Абеев, свои жертвы в реку кидавший с камнем на шее, так его потомки, говорят, давно эмигрировали.
39. Кукушкины – это от деревни Кокушкино, где Владимир Ульянов свою первую ссылку отсиживал, когда его из университета за вольнодумство погнали.
40. Долго всем районом гадали – откель у старика Барсучко такое прозвание, да все было попусту.
41. Раньше полно было селений Векшиных да Белкиных, на кажном углу торчали. По-селения остались, а вот прозвищ таких уж нет. Соболя всех пожрали, сволочи. Вот и охраняй этих гадов на свою голову!
42. «Граф Хвостов, поэт, любимый небесами, уж пел бессмертными стихами несчастье невских берегов», как отметил классик еще при Александре I. Потом графа казнили вместе с декабристами лютой смертью, а потомство навеки сослали в поселок Тура, где и посейчас почти все жители так обзываются.
43. На заимке Гундеево собаки раз с голодухи сожрали председателя сельсовета. Потом приезжали из райкома, кегебешники шастали, народ гоняли весь месяц. Ну, а сделать ничего не смогли.
44. «Пришел дракон в один квартал, все населенье разогнал. Народ не спал в своем до-му, и всяк попрятался во тьму. А Рубинштейн и Цукерман уплыли в море – окиян». Святой Георгий потом дракона прибил, а с Цукерманом ничего поделать не мог.
45. Носы парусных кораблей ранее украшали скульптурами, чаще всего женскими фигурами из черного дерева. Это значит Кара – Бабель по турецки. Вот и появи-лись Кораблевы, Коробковы, Коробовы и Карболкины.
46. Жуткая вещь осенние дожди, особенно при нашем бездорожье. Только на сеновале у Волковых нашли шакалы и койоты сухое местечко, где смогли попить чаю и съесть украденные в сельпо банки с вермутом.
47. Как-то раз Филин5 задрал корову и спрятал ее в густых елях, у Поселения на проли-ве. Но к вечеру аглицские колонизаторы всю тушу сожрали, со шкурой и костьми.
48. Станицу Полосуево знают все любители истории. Во времена Галльской войны там не раз бывал Юлий Цезарь, а генерал Юденич ночевал в дни похода на Петроград. Здесь родина знаменитого Ермака, генерала Шоколадкин-Зябликова, певицы Дубогрызовой, писателей Кривогулященко и Володраева.
49. Курошляпниковы на всю область славились своим богатством. У них было две сот-ни каменных домов, амбары, лавки и лесоразработки с собственной узкоколейкой. Множество дорогой мебели, антикварной посуды, картин, золота и бриллиантов, да еще три ара пахотной земли.
50. «Я не обжора, а квалифицированный едок, главное с умом кушать» - говорил Тав-роггин изумленным собутыльникам, поглощая второе ведро баранины. И правда, всю жизнь он был стройным, веселым и энергичным, хотя с годами ел и пил все больше и больше. 
51. Малохольный Якушкин очень хотел убить царя, с самого детства. Он и декабрис-том был, и народником, и эсером, и бог знает кем. Раз под именем Халтурина взор-вал в Питере храм Спаса на Крови, а все бестолку. Лишь в конце жизни ухлопал он как-то С. Альенде,6 но это было совсем не то. Так и помер старик на чужбине.
52. Семен Политура собрался раз на ярмарку, да дома колеса от телеги забыл (он их на ночь снимал, чтоб не сперли). Пришлось ее тащить волоком, словно сани зимой.
53. Абрам Иванович Кобосухов, директор Ижевского механического при императрице Анне, был создателем винтовки Спрингфилд, гаубицы «Лубок» и первых в России дуэльных пистолетов. И благодарные потомки поставили ему на родине памятник.
54. Шел Борис из пункта А в пункт Б и обратно, да увидел знакомого дядьку. Ого, говорит, Явлинский! И потом не раз его встречал. Так и стал Б. Огоявленский.
55. Арен Дунет кроме анисовой водки и цейлонского чая никаких напитков не пил. Но уж их потреблял по паре бочек за день, обильно заедая жареным кободлом и стручками грыги.
56. Работал когда-то в Казани астроном Литров. Хоть и давно это было, но народ его фамилию помнит.
57. А Модест – то Мусоргский, как Венед. Ерофеев писал, часто по канавам валялся пьяный. Но есть мнение, что никакого Мусоргского вовсе и не было, это Ц. Кюи и Ш. Беловедерников все сочинили. Видно, завидовали они славе К. Пруткова.
58. Чего только не варят люди – и сталь, и картошку, и суп, и пиво с самогоном. Ну а когда иной тип уж совсем фигней мается, то и зовут его Шиловаров.
59. Роксолана, жена стамбульского владыки, многих детей отправила на север, опасаясь мести гарема. От них пошли Альэксандровы, Оксанкины и Куксовы.
60. У Аркадия Виссарионовича Лежебокова была очень щуплая фигура. Он подкла-дывал вату во все места, но лучше всего по бокам выходило. Так ложный бок его и прославил, родителей-то звали Грязнухер и Бриллиант.
61. Курсистка Сорокина была ужасно сварлива. Прокурор Соломонов пытался упечь ее в Соловки, и весь честной народ его поддержал, но безуспешно.
62. На бульваре осенним вечером рыдала и выла с горя всем известная девица. То была Маруся Хвоева, у коей муж квартиру проиграл в казино.
63. Знатная доярка Фашумат Нехтифсат была любимицей Леонида Ильича. От тощих степных коз и горных овец она получала тысячи литров молока, а ее коровы раз в полгода приносили двойни и тройни.7
64. Коллежский регистратор Иванов с женой подделывали ассигнации. Хотели лишить их всех прав состояния и упечь в каторжные работы, да улик не хватало. Тогда присудили им на двоих один срок и сослали в глухомань, на север. Но супруги и в тайге не зачахли, жили долго и счастливо. А их потомки Поливановы и посейчас там во множестве благоденствуют.
65. Багдадский и Тушин – всем известные воры, но разного происхождения. Первый был беглым монахом, за попа себя выдавал и считался богоданным. А второй во французской борьбе не имел себе равных и всем делал туше.
66. Французский дворянин Арен де Аттор, как монархист, не признал победы респуб-лики и бежал, куда глаза глядят. Попав в Россию, он занялся коммерцией и много в ней преуспел.
67. Голландские композиторы Орландо Лассус и Делирий Тременс по обычаям средне-вековья много бродили по свету. Побывали они и у нас, чему свидетельство иные прозвища русских граждан.
68. Эсерка Каплан, убившая ломом в городке Веракрус якобинца Марата, на самом деле была старуха Голубева. Но лишь после расшифровки Розеттского камня об этом узнали Европа, Альхагома и Америка.
69. Сенницы, вотчина князя Гагарина под Озерами, известны по всему миру. Теперь и мы знаем, откуда взялись такие Синицины.
70. Но`га коре`нь здоровь`я – как любил повторять Стелькин, издядно накачавшись разными напитками.
71. Маргарита Фелис всю жизнь жила в пустыне, среди барханов. Ела тушканчиков, змей, саранчу и сусликов, по весне лакомилась первоцветами. Так привыкла, что зимой обходилась совсем без воды.
72. Ежов, как ни крути, тоже лошадиная фамилия. Чехов-то боялся сие признать, а теперь, после оттепели, уже можно.
73. В гуще леса, на кургане, Оленин в доспехах и шлеме вызывал на бой соперников. Как лось, трубил он на всю округу.
74. По вечерам в сельпо к Воронину собирался цвет общества. Приходили и из сосед-них колхозов, со станции и из племенного совхоза.
75. Кокошкины любили вволю поесть каши, кошек погладить, да в нужник сходить по большому делу.
76. Мадам Розмирович из Петроградской военки отличалась своеобразным изящест-вом. Ни Коллонтай со Слуцкой, ни Елизарова с Арманд ее затмить не могли.
77. Старик Васильев очень любил пиджак в полоску и клетчатые брюки серо – стального цвета.
78. Когда-то Иван Калита основал под Читой село Преображенское, переименованное при Советской власти.
79. Тот же князь московитский воздвиг под Питером Семеновские выселки на месте старой карельской крепости Иляннеярви.
80. В лесу у разъезда Пэтэухово было озеро, из коего жители ведрами черпали соду для стирки и мытья посуды.
81. У деревни Маланьино, между Балабаново и Обнинском, на реке Стародавке был большой пруд. Где-то между шоссе и железнодорожной насыпью.
82. Старуха Макарова и в девяносто лет одна ходила в лес на медведей и бурундуков.
83. Древний рудознатец Евг. Шень откопал раз корень, исцелявший многие болезни.
84. Когда-то на реке Байгоре в деревне Зубово жило множество бобров. Потом они сьели весь лес и от голода вымерли, но гордое имя осталось.
85. Между многолюдными старинными селами Столярово и Плотниково издавна про-цветала кровная месть.
86. То же случилось и промеж торговых посадов Капустино и Астафьево, еще при  царе Одоакре XII снабжавших Иркутск и Сан-Паулу узорочьем, шелком всех сор-тов и мороженным мясом кободлов. И все из-за сущей безделицы – стащил один купец у другого жену, а потом вернул ее за ненадобностью.
87. Швейцарский часовщик Пьер Сульфат имел обширную врачебную практику.
88. В поселке Келлерово, пол России снабжавшем самоварами, подсвечниками и нике-лированной посудой, жил некто Кольчугин.
89. Церковный староста Потапов был заядлый рыбак и охотник знатный. А когда поспевали ягоды грыги, он их мочил и солил бочками.
90. От жадности, а может по недомыслию, пошел Егор Табаретко в вертухаи, да и там не нашел себе счастья.
91. Доцент Лебядьев обычно ходил на лекции в шерстяной водолазке.
92. Поэт Курочкин очень любил дворняжек и лаек. Посвятил им множество прек-расных стихов, кои потомки переложили в романсы и песнопения.
93. Становой пристав Афиноген Силыч Колумбарий был грозой тунеядцев и алкого-ликов по всей Самаре и вокруг нее.
94. Известный просветитель Новиков и М. Ломоносов происходили от древних римлян, а те, как один, были потомками тунгусов. Вот потому-то сии славные мужи так Сибирь уважали и любили.
95. Известная коммерсантка двадцатых годов Лена Голдфилдс была богатейшей дамой России. Только недавно ее переплюнула Соня Эриксон.
96. На одном заводе трудились рабочие – ударники Стаканов, Телегин, Барбосов и Матрасов, которые изобрели много полезных вещей. В некоторых названиях бла-годарные потомки увековечили фамилии создателей.
97. Царей из дома Романовых много ругали, а зря. Без них известная порода овец была бы и сейчас без названия.
98. В Витебской губернии, недалеко от огромного нефтеперегонного завода, осно-ванного еще Петром Первым, жил искусный карманник. В любую щелочку мог залезть и вынуть все, что угодно. Так и прозвали его Залесским, кою фамилию и посейчас с гордостью носят ушлые наследники.
99. Некая Аська, еще в языческие времена, обладала несметной толпой рабов, слуг и просто подданных. Потом ее прозвали Ашкой, на греческий лад, а слово «раб» иные племена произносили то роб, то руб, то ароб. Вот потому у нас на Руси так много Рубашкиных.
100. Ногин и Голованов вовсе не по частям тела названы, и даже не в честь разумных собак с планеты Саракш. Это потомки Нагих, чья Мария была последней женой Грозного. А самым голым из них был Иван, весьма плодовитый на наследников.
101. Когда царь Алексей решил ввести новые деньги, мастеров наняли в Польше, где подешевле. Звали их Копейкович и Рубельман. Тогда из-за нехватки сил и средств реформа провалилась, но названия новых монет остались надолго.
101,6. Агитатор Розов весь день бегал по участку, всех голосовать призывал, но тщетно. Так никто и не вышел из дому.
103,0. Профос Мотру заведывал тюрьмой в Перемышле, где во время войны сидели Зиновьев и Луначарский.
 103,3. Испанская певица Розамунда де Ваха во время войны со шведами 1789 - 90 гг пела для солдат и офицеров, и даже приезжала не раз в осажденный Кронштадт. Посему ее очень любили российские моряки.

Собиратель. Уфф, наконец-то все. Как по-вашему?
Редактор. Ну, о чем говорить! Настоящий собиратель фольклора – это голова! Вот, посмотрите комментарии, их немного (читает комментарии):
1 – Как известно, бурые арабы сами подвалов не роют, а занимают старые, сделанные другими гражданами (прим. автора).
1бис – Эта смесь при температуре ниже 00 С обладает прекрасными антифрикционными свойствами (прим. ред.).
1-1 – Речь идет о Ютландском сражении в Северном море между германским и британским флотами в конце мая – начале июня 1916 года (прим. ред.).
1а – Нага, группа племен, принадлежащих к тибето-бирманской ветви; обитают в горных областях северо-восточной Индии. См. БСЭ, 1-е изд., т.40, с.784, М., 1938. (прим. ред.).
2,54 – Весьма спорное утверждение (прим. ред.).
3 – См. сноску 2,54 (прим. ред.).
4 – Непарнокопытное жвачное животное семейства таксодиевых – Cobodlus silvestris L. (прим. автора).
5 – Герой народного эпоса, посвященного борьбе малайцев с европейскими и африканс-кими колонизаторами (прим. автора).
6 – Президент республики Чили в 1970 – 1973 гг. (прим. ред.).
7 – Реальные цифры, скорее всего, были много ниже (прим. ред.).

Редактор. Ну как, не очень заумно?
Собиратель. Прекрасно! Лучше и не бывает. Так я загляну к вам через недельку.
Редактор. Буду ждать с нетерпением.
Занавес закрывается.

         Первый Император
          Драматическая пьеса
Действующие лица:
Мария Нагая – последняя жена Ивана IV.
Михайло и Григорий Нагие – ее братья, бояре.
Василиса Волохова – мамка царевича Димитрия.
Осип Волохов – ее сын.
Михайло Битяговский – управитель Нагих в г. Угличе.
Данила Битяговский – сын его.
Федор Иоаннович – царь московский.
Ирина Годунова – жена его.
Борис Годунов – верховный правитель царя Федора.
Федор и Ксения, его дети.
Боярин князь Мстиславский, воевода.
Мария Годунова – супруга Бориса.
Иван Болотников – беглый разбойник.
Андрей Клешнин – боярин, сторонник Годунова.
Василий Шуйский – князь, советник царя Федора.
Роман Рожинский – тушинский воевода.
Пан Сокулка – Кречет, польский шляхтич.
Боярин Татищев, сторонник В. Шуйского.
Григорий Валуев – московский дворянин.
Петр Басманов – воевода царя Бориса.
Федор Иванович Болотников.
Марья, по преданию Бухвостова – наперсница и помощница Волоховой.

     Действие происходит в Московском государстве, в Польше и в Венеции в конце XVI – начале XVII столетия, в основном с 1 581 по 1 622 год.
     Действие первое (в Москве).
М. Нагой. Решайся, Марья. Царь наш стар уж ныне, и слаб, и немощен, но зол как никог-да. И обвинит тебя, что мол неплодна, ну а потом – постриг и монастырь. И мы вослед отправимся далече, чтоб не маячить втуне пред царем. А может быть, и плаха нас не минет – чтоб не сболтнули всякой клеветы.
Нагая. Так что же мне – любовника в палаты ввести теперь?
М. Нагой. Зачем же так, мы это дело сладим и проще и хитрей.
Нагая. Ага, ты сам мне деток любезно сотворишь.
М. Нагой. Вестимо, сам, да только не в постели… есть средство верное.
Нагая. Ужели колдовство?!
М. Нагой. Да что ты, Марья – знали еще в Риме, как улучшать породу, не сводя коров с быками, иль кота и кошку.
Нагая. Так ты меня с коровою равняешь? Иль сам пролезешь в печку, словно кот?
М. Нагой. Смеешься ты, а мне вот не до смеха. Да и тебе, боюсь, так горько станет, когда зашлют за Камень или в Пермь, что впору в петлю лезть. Царя ты мало знаешь, мы же вдоволь узрели ссылок, казней и смертей. Спаси нас Бог!
Нагая. Куда уж мне смеяться – я как щепка, болтаюсь между волн, сама не зная, где вып-лыву, а может утону.
М. Нагой. Наверно так… и видит Бог, потонешь, коль мысль мою опять отринешь ты!
Пауза, Нагая вздыхает и долго молчит.
Решай скорей!
Нагая. Уже решилась я.
М. Нагой. Так что?
Нагая. Пусть будет… по-твоему. Коль пропадать, так вместе, а даст Господь, и проживем еще, с десяток лет, а может и поболе. Да только ты… скорей все дело сладь! Сил нет моих тянуть такой позор.
М. Нагой. Да что ты, Марья, твоего позора тут вовсе нет. И медлить нам негоже, ты тут права. До лета сладим все.
Нагая. Тогда прощай. И хорошо подумай, как дело сделать. Скоры больно вы, дрова ломать, а тут любая мелочь погубит нас, коль выйдет что не так. 
М. Нагой. Вестимо, надо думать, первей всего… Да не кручинься ты!
Мария уходит. Нагой достает старинный пергамент и что-то ищет в нем, листая страницы.
     Действие второе (в Москве).
Годунов. Послушай князь, неужто в самом деле Нагую царь прогонит от себя?
Мстиславский. Боюсь что так, он аглицкой принцессе велел собрать дары в Кириллин день. А как Захарьин-Юрьев за царицу замолвил слово, выгнан был как пес.
Годунов. Да, эта весть ужасна, и с чего бы он невзлюбил царицу? Ведь Нагая ему намедни сына родила…
Мстиславский. Ох не касайся этого боярин, тут сложно все – недаром ее братья не смеют показаться на глаза царю Ивану иль кому из нас.
Годунов. Да он их и не кличет, а боярам без них спокойней, больно уж шустры.
Мстиславский. Пока шустры, а как опала грянет, так сгинут враз, как многие до них…
Годунов. Да, царь наш зол и крут, неправеден во гневе, но про Нагих такое говорят…
Мстиславский. Да что ж с того? Поди, о всех судачат, кто высоко судьбою вознесен.
Годунов. Оно-то так, да о Нагих такое услышал я… не приведи господь!
Мстиславский. И что теперь – царю о всем поведать?!
Годунов. Да что ты, князь, ведь не наушник я. Но и молчать боязно, царю быть верным крест я целовал.
Мстиславский. Что ж хочешь ты устроить?
Годунов. Я мыслю князь, что надо бы нам в Думе Нагих от дел тихонько отстранить. Не вдруг, вестимо, ну а за полгода забудет их и Дума, и народ.
Мстиславский. А царь?
Годунов. Да и царю спокойней будет, коль не увидит более он их.
Мстиславский. Так может сразу их отравить, иль татей полунощных нанять, для убиения Нагих? Чего ж нам ждать?
Годунов. Да что ты, князь, и в мыслях не держал я злодейств таких!
Мстиславский. А разве не злодейство, пусть малое, из Думы их прогнать? Они ж бояре все же, не воры, не хулители царя. А прегрешенья, шепчут о которых, ведь надобно покуда доказать. Что нелегко, боярин.
Годунов. Зато уж коль докажут, то не сносить головушки Нагим. А так, вдали от Думы, они скорей останутся в живых.
Мстиславский. Наверно так, но все же ты, боярин, неверный путь нам хочешь навязать.
Годунов. Быть может и неверный, но чаю я, он прибыльней других.
Мстиславский. Смотри Борис, остерегись – прибыток неправедный легко и потерять. А может и в потерю он превратиться как бы сам собой.
Годунов. Вестимо, князь, но нет прямой дороги для нас – подручных грозного царя. Кто чист и прям, тот ничего не сможет свершить в сей жизни. Лишь путем окольным чего-нибудь добиться сможем мы.
Мстиславский. Ну что ж боярин, делай как задумал, но я тебе ничем не пособлю. И быть может, раскаюсь вскоре я в своих словах, но делать нечего.
Годунов. Дай Бог тебе здоровья.
Медленно расходятся в разные стороны.
Действие третье (в Москве).
Федор Иоаннович. Скажи мне шурин, ты вполне уверен в вине бояр, что сосланы тобой?
Годунов. Да государь, я все обдумал крепко, и не обидел никого зазря. Кто поднял бунт – пусть за него ответит, и против них улики налицо.
Федор Иоаннович. А князь Мстиславский? Ты не слишком круто с ним поступил, велев его постричь? И лишь один свидетель стал на него, а может он неправ. Мне как-то не по сердцу сей муж, хоть и приветил ты его.
Годунов. Особенное дело со Мстиславским – он много раз мешал мне и перечил, и в Думе, и у царского стола. Конечно, было б лучше его оставить, но боюсь я шибко, что он опять нам смуту учинит.
Федор Иоаннович. Ну коли так… да, вот еще – скажи мне, сколь твердо перемирие с Батуром, не вздумает сикурс он учинить? И не послать ли к рубежу подмогу – припасов, зелья, может быть полки придвинуть новые? А то Иван Петрович остался там лишь с горсткой храбрецов.
Годунов. Зато любой из них десятка стоит, и на Литве всем ведомо про то. И сам Иван Петрович Батуру памятен на долгие года. Да и Стефану нынче нет резона на нас идти – свое уж он отспорил, теперь ему забота охранить те земли с севера. И справиться с волненьем своих бояр на сейме. Да к тому же, грозят им турки новою войной. А мы свои полки побережем для сечи с Крымским ханом, коль он дерзнет опять на нас идти. Да и в земле Ижорской неплохо было б свеев потеснить.
Федор Иоаннович. И черемисы взбунтоваться могут…
Годунов. Да нет, навряд ли, тихо в тех краях.
Федор Иоаннович. Ну что ж, тогда пожалуй решили мы все важные дела. Вот только… но увы, и сам не знаю, как толком эти мысли возвестить.
Годунов. Ты государь, подумал о Нагих?
Федор Иоаннович. Да-да, о них, и о младенце Мите. Неужели придется им всю жизнь прожить вдали от града престольного Руси?
Годунов. Царь-батюшка, так ты же сам все слышал, как твой отец им Углич указал. И поделом – грубы и своенравны царицы братья, им не место здесь.
Федор Иоаннович. Да шурин, да… но может быть, царицу с Димитрием оставить на Москве?
Годунов. А для чего? Среди боярских сплетен, и зависти, и злобы, и хулы, случиться может все. А там на воле пускай растет без горя, без забот. Мы лишь к нему приставим доглядчика надежного, намедни я присмотрел его – Данила Битяговский... да ты кажись и сам слыхал о нем.
Федор Иоаннович. Слыхал и видел, он к тебе намедни тут приходил. Но говорят ведь шурин, что он игрок и вор, и даже клятву хотел солживить батюшке-царю?
Годунов. Ах государь, не слушай ты наветы! Хотел ли, не хотел, да не солживил, и служит нам за совесть и за страх. А что игрок, то верно – в зернь да в карты именье он до нитки проиграл, и всю казну. Но ведь раскаялся, и принял епитимью, и боле ни в чем подобном не замечен он.
Федор Иоаннович. Ну дай-то Бог, но если что случится, в ответе будешь шурин ты за все.
Годунов. Эх батюшка, да мне к ответу не привыкать, но я надеюсь крепко, что сладим мы как надо все дела.
Федор Иоаннович. Да будет так.
Царь подписывает поданные Годуновым бумаги, тот прикладывает к ним печать. Федор с Ириной выходят, за ними уходят и придворные. В палате остаются Годунов с супругой, которая долго смотрит через окно на площадь.
     Действие четвертое (в Угличе).
Волохова. Так вот, решайся Осип. Царевич слаб, и недугом падучим он поражен – недолго жить ему.
Волохов. И на отца совсем он непохож…
Волохова. Вот то-то же! И я боюсь, Нагие подстроют сами где-то смерть ему. И свалят, злыдни, все на нас, вестимо.
Волохов. Так Битяговский нас постарше в чине, ему держать ответ за все грехи.
Волохова. Оно-то так, но всем нам будет плохо, от управителя до самых до низов. Кто ви-новат, кто прав – смотреть не будут, и дай-то бог нам схимой обойтись.
Волохов. И хочешь ты…
Волохова. Сама все дело сладить. При падучей на нож упасть, иль шею подвернуть – чай легче легкого. И если ты пособишь, то выйдет все похоже и легко.
Волохов. Так за это убить ведь могут!
Волохова. Могут. И убьют.
Волохов. Да как же матушка… Зачем такое дело нам затевать?
Волохова. А ты подумай… Что убить-то могут и не тебя, коль подойти с умом.
Волохов. Да что ты, матушка… да в Угличе похожих нет на меня мирян!
Волохова. А мы того монаха, что на ручье живет, подговорим.
Волохов. Подговорим лечь за меня на плаху, или растерзанным быть на дворе толпой? Да за какие блага он это примет, мать?
Волохова. Да хоть за штоф вина, поутру, с похмелья сильного – под это дело ведь рассуж-дать невмочь.
Волохов. Ну а потом? Скрываться мне всю жизнь?
Волохова. Зачем же всю… лет десять, может быть. А то и менее.
Волохов. Ну а потом?
Волохова. Объявишь, что ты Дмитрий, царевич, чудом спасшийся тогда.
Волохов. Да полно, матушка… я ж старше лет на десять, или тринадцать… и на вид дру-гой, и выше, царенка хилого почти что на аршин.
Волохова. Ну, люди все меняются с годами, да и запомнить облик мудрено. И десять лет к тому же немалый срок.
Волохов. А возраст?
Волохова. Что ж – ты парень хоть куда, а он больной, и хилый сильно телом. Да погляди – ему сей час по виду и двадцать дашь.
Волохов. Ну, тут ты не права.
Волохова. Пусть меньше даже, все равно старее он лет своих, как ты ни погляди.
Волохов. Ну ладно, хорошо… а где скрываться мне? И как ты мыслишь сама избегнуть кары от Нагих?
Волохова. Я не боюсь – ведь всех убить не могут, им нужен кто-то, чтоб на суд привесть. Да может быть, без крови обойдется… хоть это мудрено. А про тебя – я мыслю так, что лучше – послушником в монастыре пробыть сей срок. В московскую обитель попасть легко, ты лишь определись, где келью выбрать. Грамоту ты знаешь, а делу ратному обучат там тебя. И заодно премудростям церковным, латинскому и прочим языкам. А будет час – объявишься народу и всей земле.
Волохов. Так может будет лучше – сбежать… к полякам, и явиться там.
Волохова. Наверно да. Но слухи распустить, и тут невредно будет для начала. А впрочем, там увидим – дождаться надо нового царя.
Волохов. Когда же дело сладим?
Волохова. Да чем скорей, тем лучше. Мне сдается, за две недели подготовим все, ну чуть поздней. И сразу же за дело.
Волохов. Да будет так, и сохранит нас Бог.
Задумавшись, расходятся в разные стороны.
      Действие пятое (в Угличе).
Нагая. Насильники, губители, злодеи! О Дмитрий, о несчастный отрок мой!
Данила. Да что ты, матушка, да сам он напоролся на этот гвоздь – в падучем-то недуге, да в корчах, все в один случилось миг.
Нагая. Ты лжешь, а мамка где была, и Осип, и твой отец? Что ж не спасли его?
Данила. Мы с батюшкой решили отобедать, и Василиса вышла ко столу. А Осип… да, был Осип во дворе, с царевичем.
Нагая. Так где же он теперь? Ищите вора!
Битяговский (входит). Тише, Марья, тише, здесь вора нет, и нет ничьей вины! Сама беда случилась, и нечего нас скопом обвинять.
М. Нагой. Как нечего?! Да как он мог свалиться на нож, и прямо горло пропороть? Все лжете вы!
Г. Нагой (входит, ведя за собой «Осипа»). Вот он, виновник главный, сидел над чарой, как в обычный час. Ему вишь плохо было, со вчерашней их трапезы с вином.
«Осип». Да было, ну и что? Небось, как сам напьешься, так похмеляться ходишь каждый час. А мне нельзя?!
Нагая. Ах злыдень, чертов сын, вином залить ты хочешь свой тяжкий грех?
Г. Нагой. Вязать его, на плаху!
Битяговский. А ну-ка прочь, а то и сам на плаху взойдешь как миленький.
Данила. Недаром нас правитель предупреждал о дерзости Нагих.
Г. Нагой. Молчи, щенок!
«Осип». Сам замолчи, пропойца!
Битяговский. Тише, Осип, нельзя же так с боярскими детьми.
Данила. Да полноте, отец, бояре в Москве сидят, у царского стола. А эти так…
Г. Нагой. Да как ты смел, да я был царский шурин! Хватайте их, гей люди, свяжем всех! На плаху их, в клочки, побить камнями!!!
Народ тащит прочь «Осипа» и обоих Битяговских. Нагая падает в обморок, ее братья достают штоф хлебного вина и молча пьют.
      Действие шестое (в Москве).
Годунов. Входи сюда скорей, Василь Иваныч, а я уж жду тебя, который час.
Шуйский. Прости боярин, задержались долго в Ростове мы. Из Углича-то ехать пришлось на лошадях совсем худых, и я уж опасался, что нынче не доедем до Москвы.
Годунов. Ну говори, о чем дознались вы?
Шуйский. Да дело вроде просто – играл царевич во дворе с ножом. Как будто в тычку, и махал изрядно он тем клинком, как повелось в игре. А тут его падучая скрутила, упал на нож, и встать никак не мог.
Годунов. И сам себя в недуге зарезал он? Да как же так стряслось?
Шуйский. Все отлучились, был при нем лишь Осип, сын мамки, да детишки во дворе. От ихних слов нам толку было мало, а Осип был убит – той челядью, что привели Нагие. Мы их потом с пристрастьем вопрошали, да ничего добиться не смогли. Михайло говорит, что был во хмеле, и осерчал, не помнит ничего. А мамка – та была тогда далече, и прибежала лишь на зов людской.
Годунов. Все ж странно мне – коль скоро уж Нагие кричали, что виновен Годунов, зачем его людей хватать и резать, не дав промолвить им и пары слов?
Шуйский. Да говорят – мол, ярость их взыграла, и помутился разум как-то враз. Но про себя я думаю боярин, что дело тут нечисто и у них.
Годунов. Вестимо, что нечисто, князь Василий, недаром слухом полнится земля.
Шуйский. Да что за слух?
Годунов. А будто ты не знаешь! Да вся земля, поди, о том шумит…
Шуйский. Ты прав, боярин, с кем хитрить я вздумал? Все видишь ты… Так мнение мое – что правы те, кто обвинял Нагую, что Дмитрий был совсем не царский сын. И посуди – как мог Иван Васильич, при немощи и недугах своих, родить кого? Да он, поди, и долг свой, супружеский, не мог уж исполнять! А Марья, знать, боялась, по слову царскому неп-лодною прослыть. И быть постриженной, как прежние супруги – ты знаешь нрав покойно-го царя. А то бы мог и приказать похуже – дать яду, или просто удавить… Не мне тебе рассказывать, боярин, ты видел сам, как жили мы тогда. И по сердцу скажу – хоть грех тяжелый взяла Мария на душу свою, не мне судить ее…
Годунов. Да и не мне… не приведи господь, с царем усопшим быть в родне, коль сына, любимого, прибил он как блоху.
Шуйский. О, тяжкий грех! Но ныне, слава Богу, забыла Русь бесчинства тех времен. И Федор царь, землею всей любимый, так правит благостно, как будто он святой.
Годунов. И быть ему святым на небесах… но слава Богу, еще далече сей день от нас.
Шуйский. Вестимо, царь здоров, и бодр, и весел, да и царица его как ангел, радость всей земли. Одно лишь плохо – нет у них потомства… да молод царь, и все еще придет. Вот дед его Василий, великий князь, бездетным долго был, да все с годами наладилось.
Годунов. Ну да с иной женой. И ты бы ныне того хотел?
Шуйский. Не приведи господь! Да как ты мог, боярин, такое мыслить! Да царица наша мне люба как родная, и вседневно я за нее молюсь…
Годунов. Ну ладно, будет, речь не о том. Так ты готов боярин все сказанное здесь царю поведать?
Шуйский. Да хоть сейчас все расскажу как было… все расскажу, как перед богом, князь!
Годунов. Какой я князь… от князя только слышу.
Шуйский. Да будешь князем через пару лет.
Годунов. Ну спорить и гадать о том бездумно, вернемся к делу. Будь готов боярин идти к царю, быть может, сей же час.
Шуйский. Как только кликнут, буду под рукой.
Кланяется Борису и выходит из покоев.
   Действие седьмое (в Ростове-Великом).
Волохова. Сидит в маленькой келейке, задумавшись. В дверь осторожно входит некто, закутанный в монашескую рясу.
Кто там? Ну наконец-то, пришел… я уж боятся начала.
Волохов. Да тут повсюду бояре, стражники, да приказные дьяки. Князь Шуйский лишь недавно отбыл в Москву, чай на доклад к царю.
Волохова. Узнать бы нам, что он ему расскажет.
Волохов. Да я уж разузнал. Намедни Шуйский и Луп-Клешнин в притворе совещались, о чем им Годунову говорить. А я за стенкой поклоны бил, и кой чего услышал, через кирпич – он зело гулок там.
Волохова. Ну так и что ж?
Волохов. Они решили дружно, что царевич упал на нож и закололся сам. Ведь он в падучей и встать не мог – один был на дворе. А дети, что с ним играли, потерялись шибко, пока нас звали – кровью он истек.
Волохова. Так, хорошо… и значит понапрасну народ Нагие стали бунтовать?
Волохов. Вестимо, матушка, и их хотят за Камень сослать со всеми, кто пошел на бунт. И чаю я, что Шуйский с Годуновым про тайну их прознали уж давно.
Волохова. Давно ль, недавно – главное прознали. Нагую, чай, отправят в монастырь, а кто еще царенка помнит облик? Знать под звездой счастливой родились мы.
Волохов. А ты про ту обитель узнала ли?
Волохова. Да, все уж разузнала, и все готово, ехай хоть сейчас.
Волохов. Мне лучше бы дождаться, пока разъедется весь пришлый сей народ.
Волохова. Пожалуй да, да это и недолго. Все помнишь ты?
Волохов. Все, до последней точки. Ты не забыла, как нам связь держать?
Волохова. Вестимо, нет. Я думаю недолго придется ждать – царь Федор слаб, и вряд ли с потомством будет. А его преемник, кто б не был он, не справится с Москвой.
Волохов. И даже Годунов?
Волохова. Да, он пригоже многих, но он не князь. И Рюрика потомки, и Гедимина встанут на него. А нам довольно самой малой смуты, что б стол московский пал к твоим ногам.
Волохов. Твоими бы устами, да мед бы пить. Однако мне пора, а то монахи хватятся пришельца незваного.
Волохова. Добро, ступай себе! Будь осторожен, но тверд и терпелив, а на Литву отъедешь – учись прилежно мудрости чужой!
Целует Осипа, тот роется в суме, запахивает рясу, и поправив пояс, выходит из келейки.
Действие восьмое (в Суздале).
Волохова. Куда же ты запропастилась Марья, ведь отобедать нам давно пора.
Марья. Входит с горшком еды, потом приносит жбан кваса и буханку хлеба.
Ох матушка, прости, возилась долго, квас больно теплый, по такой жаре.
Волохова. Ну ничего, все к лучшему – в прохладе хоть посидим поболе. Ты слыхала – согласен сесть на царствие Борис?
Марья. Слыхала, как же – шел народ с обедни, и все уже судачили о том. И все довольны, мол, теперь спокойно жить будет и вольготно на Руси.
Волохова. Ну, это как кому – вот он отменит крестьянский выход, и пойдет потеха. Бояре да холопы все будут против – как Борису быть?
Марья. Зато служилые все встанут за него.
Волохова. Пока он им дает и корм и деньги – конечно встанут. А случись чего – еще подумают. А всяко может быть.
Марья. Само собой, на все господня воля.
Волохова. И мы при случае той воле подсобим. Негоже нам у моря ждать погоды.
Марья. А что мы можем – разве что подметных подбросить писем?
Волохова. Нет, зачем же так! Мы лучше слух распустим, что Дмитрий жив. Мол, в Угличе убили и не его, а некого младенца, царенок же остался жив – здоров.
Марья. Да кто ж тому поверит?
Волохова. Все поверят, кому Борис стал поперек пути. Пусть не сейчас, пока еще не время нам новость эту принести в народ. А вот потом...
Марья. Когда Бориса трон качнется, мы ему упасть поможем. Но пождать придется, лет пять, а может десять – власть Бориса пока сильна.
Волохова. А мы и не спешим. Нам в Суздале живется тихо - мирно, и все при нас, чего не захотим. А царь наш батюшка пусть мирно правит Русью, дай Бог ему здоровья и годков. Но ежли что, и мы не оплошаем.
Марья. Воистину, ну а пока давай – трапезничать, а то уж все простыло.
Подсаживаются к столу и с аппетитом принимаются за трапезу.
Действие девятое (в Венеции).
Волохов. Будь здрав, приятель, говорят немало прошел ты по свету?
Болотников. Не приведи господь, кому попасть в такие передряги. А ты я слышал, назвался Димитрием?
Волохов. Да почему назвался, я Дмитрий сам и есть.
Болотников. Ой брешешь, друже, крепко, ты на царенка вовсе непохож.
Волохов. Да как же так?!
Болотников. Да тот поди моложе, и хиленький, падучей одержим. Да и потом – как мог спастись царевич, когда все смерти жаждали его? Коль не дядья Нагие, так Бориска, иль Битяговский, иль его друзья. Да тот же Волохов, Качалов или мамка царевича.
Волохов. Да что же из того? Знать, под звездой счастливой родился я.
Болотников. Вестимо так, но все ж ты не царевич. Мне даже кажется… ты Волоховой сын.
Волохов. Да что ты, друже, в Угличе убит он уж был давно!
Болотников. Да там убитых много, что из того? Царенок вот воскрес, младой и суще глупый. Так почему бы и Осипа не воскресить? Он чай, царенка умнее был и крепче, да и годами старше, чем тот отрок, безвестно кем зачатый.
Волохов. Как безвестно? Он царский сын.
Болотников. Быть может, ну а может, так быть и нет.
Волохов. Ты друже, сам себе уже ответил, что главное для царства не родство. А ум и доблесть, да еще удача – и Годунов так точно сел на трон. Ты делу ратному обучен и умен – так будь моим верховным воеводой, и вместе овладеем мы Москвой.
Болотников. Да не нужна она мне хоть задаром.
Волохов. А что ж ты хочешь?
Болотников. А хочу я друже, чтоб нам, холопам, жить бы попривольней. Чтоб был у нас всегда и Юрьев день, и вдоволь и хлеба, мяса, да и хлебного вина.
Волохов. А дальше что ж?!
Болотников. А дальше – как придется… я не философ эти вещи обсуждать.
Волохов. Ну глуп же ты, тебе я предлагаю высокий чин, а ты холопом мнишь, себя, и предлагаешь холопские же льготы для себя.
Болотников. Чем выше чин, тем тягостнее падать, с иных высот костей не соберешь.
Волохов. Зачем же падать, мы себя поставим над всеми, и никто нас не свернет.
Болотников. Эх Осип, ты молод, полон сил… и глуп еще, хотя и не дурак. Престол московский захватишь ты, и без особых трат. А дальше что? Бояре тебе то не простят, селяне свободный выход потребуют, а люд служилый к себе потянет… и слетишь ты с трона за год, да или менее того.
Волохов. Иван Исаич, да слечу и ладно, убьют – пускай, на троне том побыть, хоть день – и то отрада. А потом – господь над нами… если есть господь.
Болотников. Ты сомневаешься?! А как же Иисус?
Волохов. А что Исус? Он был пророк великий, и гений, что язычество попрал. А божий сын – едва ли, и воскресение сомнительно его.
Болотников. Так он был мертв, а стал живой!
Волохов. И я был мертв, и Дмитрий, а вот живы оба, без божьей помощи, и сами по себе.
Бывает в жизни всякое, Исаич, поди ты знаешь это лучше всех.
Болотников. Бывает, точно, я и удивляться уж перестал на всяки чудеса. Но нам с тобой, увы, не по дороге, хоть есть пока у нас и общий враг. Но мы бороться порознь будем с ним, а там увидим.
Волохов. Ну, и как ты хочешь Бориса одолеть?
Болотников. Собрать всех беглых с юга и на Москву идти.
Пауза.
Волохов. Ну что же, с Богом… встретиться мы сможем, теперь лишь у Московского Кремля. И думаю, не скоро придет тот миг…
Болотников. Прощай, до встречи, друже.
Действие десятое (в Москве).
Годунов. Вы слышали – явился самозванец, Димитрий якобы. Он в Угличе, мол, спасся чудесно от ножа, а был зарезан невинный отрок.
Федор. Как, откуда, он взяться мог? И кто же он такой?
Годунов. Бог ведает, кто он, а вот откуда – покамест из Литвы. А как туда он попал, и что наплел такое, что паны вдруг поверили ему… кто может знать?
Ксения. Панам вестимо, наши смуты любы, они и рады поддержать его. Но чаю здесь, в своем краю родимом, навряд примкнут ли многие к нему… коль он пойдет на нас.
Годунов. Не сомневайся, пойдет, и будет скоро у стен Москвы. И много к нему примкнет противников моих.
Федор. Да много ль у нас врагов? Ну, старики бояре, холопы беглые, казачья голытьба – и все, пожалуй. Али я не прав?
Годунов. Увы, мой сын не прав, их много боле. Холопы все, пожалуй, противу нас, и черные крестьяне почти что все. А в землях порубежных, что за Окой, от мала до велика бурлит народ… Да и бояре, Федор, не так слабы, как кажется тебе.
Ксения. Но ты справлялся, батюшка, с врагами, что пострашнее татей и воров.
Годунов. Справлялся, да. Я был тогда моложе, и был здоров, а ныне, мои чада, боюсь и полугода не прожить. И вам придется самим решать московские дела.
Федор. Ох страшно мне, боюсь, престол московский могилой будет нам.
Годунов. На все господня воля, только троном всея земли пренебрегать нельзя. Пусть даже гробом он будет нашим, это все же краше темницы, ссылки иль монастыря. А ты Аксинья, помни всегда о долге царском – нас я, чаю, переживешь ты, и старайся всюду и всем стране служить по мере сил.
Пауза.
Ксения. Так может, батюшка, любовницей мне стать у вора этого, как сядет он на трон?
Годунов. А почему и нет? Ты Ксения – царевна, и царство русское должна блюсти любой ценой. Я при смерти, и вор тот будет править, но скоро минут сроки и его. А что потом – война, мор, смута, голод? Тяжелые настали времена.
Ксения. Так я должна его своею лаской смягчить, отговорить от казней, служилым волю дать, и приструнить бояр?
Годунов. Хотя бы так… и помирись с Нагою – по смерти Дмитрия у вас одна судьба. Лет семь назад сказала, ты вещие слова, что мол, ужасен ответ царей. И вот он настает.
Пауза.
А, впрочем, поступай как знаешь, неволить не намерен я тебя. Посланник датский, мне обещал укрыть тебя и спрятать, как только Богу душу я отдам.
Ксения. Спасибо батюшка, но ты столь много молвил о чести, долге нашем пред страною, о славе, что бежать я не могу. А там посмотрим… говорят, сей Дмитрий весьма хорош, и с женщинами люб.
Федор. Ты что, сестра, такое молвить – великий грех!
Ксения. А без греха, не справиться со властью… не так ли, батюшка?
Годунов. Наверно так, но лучше будет Ксенья, коль тех грехов ты меньше соберешь. По совести и с миром править легче, да и народ чтит мирного царя.
Ксения. Чтит и боится, так всего пригожей?
Годунов. Вестимо так, да только редко сие выходит. У нас особенно, где с суздальских времен князьям привычно солживить клятву, с ворогом стакнуться и предать ближних, или ж умертвить. А от князей то приняли бояре, их присные и близкие друзья. Хотелось бы, вестимо, до добрых дней дожить, да не судьба. Ну вот и все, напутствие примите, и скоро вам самим придется все – решать и делать. Дай вам Бог удачи!
Действие одиннадцатое (в Москве).
Басманов. Царь-батюшка, там ждут тебя поляки, чтоб грамоты посольские вручить.
Волохов. Ну что ж, прекрасно, а они признали мой титул?
Басманов. Да, императором тебя зовут. Но только… судачат много.
Волохов. Кто же, и о чем?
Басманов. Да говорят, ты цесарский свой титул не сможешь даже толком написать. И путаешь слова, латынь ли, наши, да и вотще, в науках разных слаб.
Волохов. А Карл Великий, воссоздатель Рима, всю жизнь учился, и под старость был грамматик как я, а то и хуже. А до него владыки иные подписи поставить не могли. И что теперь, их за царей не счесть?
Басманов. Оно-то так, да нынче все иное, зело пошел начитанный народ.
Волохов. Так то у них, а мы с татарским игом отстали от Европы на века. Вот и подучимся, чай, не зазорно будет, а лет чрез сто весь мир и удивим.
Басманов. Балладами, иль пьесами какими? Да их у нас и некому писать. Да и про что?
Волохов. Ну, что про что найдется, а вот кому… так я и говорю – учить наш люд! Пусть даже – не через сто, а двести лет, но будут у нас свои пииты хоть куда. А для мужей ученых, грамматиков и богословов видных откроем академию в Москве.
Басманов. А церковь наша как на то посмотрит?
Волохов. Да как посмотрит, так и отвернется, не лепо им в мирские лезть дела. Для Бога божье, остальное кесарю, как в Библии указано давно. Аль я неправ?
Басманов. Вестимо прав, да только на словах. На деле ж, еще неясно, будет что и как.
Волохов. Ты думаешь, мои враги сильнее, чем русский царь?
Басманов. Сам по себе любой из них ничтожен, а коль сберутся все – беды не миновать!
Волохов. А главарем пойдет Василь Иваныч, князь Шуйский, самый хитрый из бояр?
Басманов. Не знаю батюшка… да может и не он.
Волохов. А кто ж еще? Кто лжет напропалую, предал Бориса и детей его? Кто Федора обманывал, и ране перед его отцом как уж юлил? Бояр, вестимо, недовольных много, но он им будет главный атаман. Да и купцам он первый подстрекатель, его ж недаром шубником зовут.
Басманов. Но если так… пора его в темницу, на плаху даже, медлить тут нельзя.
Волохов. Э нет, Басманов, ты отважный воин, и в деле ратном мудр и искушен. Но тут иное дело, все хитрее, и узел сей мечом не разрубить. Казнить нетрудно, да иной боярин продолжит смуту и найдет содружных, порядочно, что б троном овладеть.
Басманов. Так что ж ты хочешь?
Волохов. Коль против нас и люди и судьба, уместнее – на время схорониться, вот как медведь в берлоге в холода. Весна ж для нас настанет понемногу, так выйдем в свет, и все свое возьмем.
Басманов. А что же ты считаешь – весной своей?
Волохов. Да как Василь Иваныч с Москвой не справится – взбунтуются холопы, царевич вспрянет, тот или другой, служилые окрест начнут роптать. Тут мы ему, сердешному, покажем, погде зимуют раки на Руси.
Басманов. А до того скрываться нам, как татям, в чащобах рыскать с людом воровским?
Волохов. Да как судьба положит, так будем жить. На все господня воля дана, а мы мириться с ней должны.
Басманов. Не думаю... мне будет проще, да и честнее, лечь костьми в бою.
Волохов. Зачем же так? Сие лишь безрассудство младых кровей. Нам жизнь дана для счастья, свершений славных, громких ратных дел. Подумай Петр о будущих деяньях, о поколеньях будущих времен!
Басманов. Нет, не могу… скрываться, жить в чащобе – то не мое. Царь – батюшка прости, я лучше в битве грозной паду за честь Руси, и за твою. Позволь откланяться, пора спешить мне к войску, не ровен час, не вышло бы беды.
Волохов. Иди мой друг, я на тебя надеюсь.
Басманов выходит из комнаты.
Волохов (в задумчивости). Ишь, лечь костьми… костьми-то лечь не трудно, а вот спас-тись… Процарствовать бы мне еще полгода, быть может год… да нет, полгода хватит. А скоро ль Шуйский силы соберет? Пока приедут ляхи, подпишут договор, пока еще Мари-на сберется в путь… он точно не успеет до свадебки, а там уж я готов. Но мне опасно, хоть день промедлить, так что за труды!
Действие двенадцатое (в Покровском монастыре).
Ксения. О боже правый, как теперь мне жить, с таким грехом, как людям показаться… о горе мне, и пережить позора не хватит сил!
Волохов. Переживешь, род Годуновых крепок, да и грехи твои не так сильны.
Ксения. Смеешься ты… над чем? Ужели смеху достойно унижение мое?
Волохов. Какое ж униженье в царской ласке, гордиться ты должна любви моей.
Ксения. Любви… сей блуд зовется по другому, любовь должна обетом быть церковным освящена.
Волохов. Так что же мне с тобой венчаться по правилам, ввести в собор Успенский и объявить царицей всея Руси?
Ксения. А почему и нет, ужель полячка меня милей и краше?!
Волохов. Нет конечно, ты краше всех, но с дщерью Годунова потомкам Рюрика венчаться не к лицу.
Ксения. А воевода Мнишек что, знатнее? Не князь он даже – так, боярин мелкий, и при дворе в Варшаве ль, иль в Кракове бывал не каждый год. Да и собор Успенский знаком мне ближе, чем иным потомкам, хоть Рюрика, да вовсе не царям.
Волохов. Да это как же, я царский сын!
Ксения. Да если даже царский, о чем сомнений много, то от седьмой жены. А в право-славье только три брака есть законных, остальное – сожительство и блуд. И кто родится от связи этой, не наследник царства, хоть царский сын.
Волохов. Вестимо, ты права. Но только меня царем признали и Русь, и Польша, и Литва, и даже посланник цезаря. А это ведь важнее обычаев, законов и статей церковных, или мирских. И даже не царь я ныне, а император всея Руси, и с тем уж согласились послы литовские.
Ксения. А велико ль различье, царь тот же кесарь. Знать, тебя латыни учили плохо, или же ты хочешь словами громкими все слабости прикрыть?
Волохов. А хоть и так… и знаю я, что титлы сии равны. Но только вот в Европе чин императорский считается важней. А мне-то ведь не трудно его приять.
Ксения. Приять нетрудно, только лишний титул, чай, не спасет пропащей головы. Вот Юрьев день ты возвратишь селянам, тотчас тебя служилые спихнут. А не вернешь – взбунтуются крестьяне, да и бояре будут не с тобой.
Волохов. Все верно, да и сам я разумею, что больше года мне не просидеть на царствии. Но и того довольно, что б обеспечить будущую жизнь, да и наследник, зело похожий на меня уж есть.
Ксения. Да в будущем тебя бояре отправят в ссылку, или к праотцам. И как наследник мог появиться у тебя сам-вдруг?
Волохов. Зачем же вдруг, давно нашел его я, еще в Литве – зело похожи мы. Все говорят, как будто мы близнята, и голосом похож он на меня. И знает много, из жизни царской и всея Москвы.
Ксения. И что, его к боярам в думу посадишь ты, а сам затеешь праздно в деревне жить?
Волохов. Бояре его найдут в покоях царских, когда за мной придут. Пока заметят, что то не царь... а то и вовсе поймут не сразу. Ну а я в то время уже далече буду от Москвы.
Ксения. Далече, и пойдешь скитаться, иль татем станешь на большой дороге? Еще за грош убьешь кого-нибудь.
Волохов. Зачем же, денег я припрятал много, и есть места где можно скрыться мне.
Ксения. А я в монастыре всю жизнь пробуду, куда меня сошлют, как сгинешь ты. А то и раньше, ведь полячка верно зла на меня, как тысяча чертей.
Волохов. Да плат ведь черный, чай не гвоздями к голове прибит. А я надеюсь, в любом обличье сохранить в достатке сребра и злата, и каменьев знатных. А тайны царские, и то что на престоле узнаю я про ближних, про бояр, окольничьих и дьяков – все сгодится за рубежом Руси. Так не кручинься боле, надеюсь я все будет хорошо при всяком случае. И больше не реви, разумна будь и ласкова со мною.
Ксения. Да, хорошо, как скажешь мой повелитель, так тому и быть.
Действие тринадцатое (в Москве).
Шуйский. Неужто государь, ты на полячке, поженишься? А как же наша вера?
Волохов. А чем плоха полячка? Ну а веру, пред свадьбой сменит, это не вопрос.
Шуйский. А коль менять откажется?
Волохов. Ну, а тогда и я ей откажу в венчании – иди себе обратно, и обретайся в замке родовом.
Шуйский. А не обидится ее родня? И шляхта, что свадебку надеется сыграть?
Волохов. Пусть обижаются, да только на невесту – не я же нарушаю уговор.
Шуйский. Оно-то так, да больно уж нахальны, те паны, что наехали в Москву. Народ ворчит, что, мол, они нас скоро сживут со свету.
Волохов. Брешут, не сживут. Всего-то их не будет и трехсот. Что всей державе такой отряд? Уж коли мы Бориса сломили рать, то эти ерунда.
Шуйский. Ну, рать его сама распалась дружно, как только слух прошел про смерть царя. А вот поляки разозлили многих, а виноват во всем-то будешь ты. Уже сей час по всей Москве гуторят, что царь наш, видно, продался Литве. А женишься – так будет еще хуже, не дай-то Бог взбунтуется народ.
Волохов. Да наш народ труслив и бестолков, картечью из кремля на площадь вдарим – и разбегутся все, кто будет жив. А за иных наш патриарх в ответе – пусть молится за упокой души. И сразу тишь да гладь настанет в Московии.
Шуйский. Оно-то так, да не одни холопы гневятся на тебя.
Волохов. Еще бояре, что вернуть желают День Юрьев, чтоб холопов прихватить. И ты из них, боярин, первым будешь, и на меня всю смуту поведешь.
Шуйский. Да что ты батюшка, да денно я и нощно поклоны бью во здравие тебе… Не сплю ночей, болею за державу, и за тебя, законного царя!
Волохов. А был бы самозванец, да усердный, к боярству, ты не так еще б болел. Смотри же князь, я слишком много знаю, игра твоя не кончится добром.
Шуйский. О государь, я докажу делами, что предан телом и душой тебе.
Волохов. Ну что ж, попробуй, княже, будь здрав, и слов своих не забывай.
Шуйский. Да никогда! Я твой слуга вовеки, позволь откланяться, чай у тебя дела.
Волохов. Счастливо быть!
Шуйский низко кланяется и пятясь выходит из залы.
Волохов (один). Да, этого беречься первей всего мне надобно теперь. Продаст, как только с силой соберется... когда ж сие? Наверно, после свадьбы. Вестимо так – везде полно по-ляков, народ бурлит, и недовольных тьма. А сколько на Москву воров и татей сберется – так не приведи господь. В таком бедламе можно устроить все, и выйти из воды – сухим и чистым. Что ж, посмотрим княже, кто победит.
Открывает маленькую дверь в глубине залы и тихо кого-то зовет. Входит невысокий человек, закутанный в серые одежды, его лица не видно. Он несколько минут говорит о чем-то с Волоховым, затем уходит обратно.
Волохов. Ну вот, теперь не страшно приять врагов и в царском терему. А час войны они возвестят сами, в набат ударив по всему Кремлю. А ежели… подпустят до набата лазутчиков? Как мне их упредить?
Пауза.
Да очень просто – здесь дверей немного, своих людей для стражи хватит мне. Для бегства все давно уже готово, одежи здесь, вот список тайников… а вот пергаменты, бумаги и печать. А где угорские на первую неделю… все тут, и зелье рядом, под рукой. Собраться нам и четверть часа хватит, а там ищи-ка ветра по степи. Одно теперь меня лишь беспо-коит – полячка не прознала бы чего. Следить придется, а в момент последний не мешкать, как бы трудно не пришлось. Ну вот и все, пора и за дела.
Садится за стол и перебирает исписанные листы, раскладывая их на две стопки.
Действие четырнадцатое (в Московском Кремле).
Шуйский. Убит вестимо… да совсем не он.
Валуев. Да как не тот, ведь он сидел с Маришкой в обнимку, и листы свои писал.
Шуйский (рассматривает листы). Писал и вижу много, да не его рука, и все писанье без мысленно – как будто кто-то во сне пером водил. Ну а Маришку могли пугнуть, иль на-поили зельем, да мало ль что, теперь не разберешь.
Валуев. И как же быть, что этот вор предпримет, и что ж нам ждать?
Шуйский. Объявится он скоро, за польским рубежом иль где-то рядом. И опять поднимет всех недовольных ратью на Москву. Мол, отомстим за царские невзгоды, злодеев знатных призовем к ответу, да заодно пограбим и бояр, гостей московских и купцов известных. И многие примкнут к нему – и тати, и беглые, и разоренный люд.
Татищев. Не приведи господь, беда такая сметет Москву.
Валуев. Да, смута разгорится великая… как быть нам без царя?
Шуйский. Немедля надо избрать собором нового, из древних семей, потомков Рюрика достойных, чтоб был умен, речист и благолепен.
Татищев. Вестимо, царь достойный нужен ныне, не то что этот Дмитрий – вертопрах.
Валуев. Да где ж таких найти?
Шуйский. Да вот хотя бы Шуйский, Василь Иваныч – чем тебе не царь?
Валуев. А… это… ты про себя?
Шуйский. А про кого еще же, не так уж много Шуйских на Руси.
Валуев. Да ты шутник однако, княже!
Шуйский. Шутник, а как же, острое словечко всегда к лицу. А ежели без шуток, моих людишек здесь поболе всех, и все готовы. Так давай не мешкать, сбирай Собор и Шуйского посадим мы на престол.
Валуев. Сей час же, батюшка, все земские сойдутся, и к вечеру уж будешь ты царем.
Шуйский. Скликай бояр, а я людей торговых всех выборных сей час же приведу.
Выходит из комнаты.
Валуев. Ох и хитер же княже, ну как его не кликнуть на престол?
Татищев. Хитер вестимо, только вот Димитрий, иль кто еще, опять сберет поляков, всех беглых и служилых недовольных – как царствовать ему в такой орде?
Валуев. Так что ж ты предлагаешь – ужель Голицына на царство продвигать?
Татищев. Да нет, теперь уж поздно, пусть все идет как есть. Но помнить должно нам про Голицына, и про иных других, что могут прийти к Москве. А там ужо посмотрим, с кем прибыльней нам будет царевать.
Валуев. Да, так всего пригоже.
Татищев. Лазутчиков и соглядатаев добрых я вышлю к рубежам, к черте засечной и всюду, где волнуется народ. И ежели качнется царевый трон под нашим князь-Васильем, ему поможем мы с него слететь.
Шуйский. (входит). Ну вот, бояре, все уже собрались, пора и нам к народу выходить. На ваше слово я надеюсь крепко, а как приму венец, так не забуду своих радетелей. Чай, одарю вас знатно, век помнить щедрость будете мою.
Татищев. Спасибо батюшка, мы за тебя готовы в огонь и в воду, да куда прикажешь, идти всегда. И за народ не бойся, Шуйских любят по всей земле, да и бояре зело речисты, скажут за тебя свое пресловье. Быть тебе царем!
Шуйский. Идемте ж в залу!
Действие пятнадцатое (в Москве).
Валуев. Будь здрав боярин, ты слыхал ли новость, что в Стародубе Дмитрий наречен?
Татищев. Как в Стародубе, я прознал что в Брянске какой-то вор опять мутит народ?
Валуев. Таких-то много, но пока назвался Димитрием из них всего один.
Татищев. Не наш ли друг, что из покоев царских тогда сбежал?
Валуев. Наверно нет, уж больно он плюгав, невежествен, да и манер вульгарных. Боюсь, что тот еще себя покажет, когда Московию всю смута захлестнет.
Татищев. Наверняка… а этого поганца поймать бы часом, и сюда свезти.
Валуев. Поймать бы лепо, да до Стародуба нам не добраться, не снося главы. А войско наше ненадежно шибко, поди само за Дмитрием пойдет. И чаю я, что проще всего будет, и прибыльней, оставить все как есть.
Татищев. Пожалуй, так. Пусть царь наш ненаглядный сам по себе воюет всех врагов. Ему намедни мы помогли престолом овладеть, и что ж с того? Мешок копейных денег отсыпал нам, и тот был невелик.
Валуев. Он говорит, казна пуста, мол, сперли ее паны, да Дмитрий со женой. Служилым даже заплатить, мол, нечем, по всей земле волнуются они.
Татищев. Да, денег нет, служилые бунтуют, и Дмитрий сбег – так кто ж за все в ответе? Кто поднял бунт, и ныне Русью правит, не мы ж с тобой – так пусть и отвечает, за всю Москву, коль сел он на престол.
Валуев. Вестимо так, ты дюже прав боярин, пусть сам решает царские дела.
Татищев. А не решит – так мы ему поможем… приять ли схиму, или сесть в острог.
Валуев. А коль упрется, в гроб положим знатный, со всею честью, с царской мишурой.
Татищев. Вестимо, нам не жалко, парчи и шелка бывшему царю.
Валуев. Да, бывшему… а кто же будет вслед? Бояр-то знатных, чай, осталось мало, и все равны, сгрызутся меж собой. Худого ставить – будет тот же Дмитрий, и воевод хороших боле нет.
Татищев. Все верно, так. И думаю придется, нам принца иноземного призвать.
Валуев. Да что ты… и кого найти мы сможем, кто к нам пойдет? Какой-нибудь татарин, как Симеон при Грозном при царе?
Татищев. Зачем татар, других соседей много – тевтоны, ляхи, свеи, немчура. Последние сговорчивы особо, там захудалых множество бояр.
Валуев. Оно-то так, да все не нашей веры, как с этим быть?
Татищев. Да веру поменять нетрудно, вот Маринка, управилась, а сколько было слез. Захочет царствовать, так и не то устроит, чай, шапка Мономаха не пустяк.
Валуев. Да есть и православные бояре, в Иверии, Царьграде, иль в Литве. Да только все они не больно знатны, и бедные, да просто мелюзга.
Татищев. Вестимо так. Я разумею друже, что лучше всех царевич Владислав.
Валуев. Наверное… он молодой, незлобный, авось своих поляков приструнит. Мы к ним уже привыкли, а другие еще чего похуже сотворят. И сговор учинить с ним будет легче, все под рукой, шли хоть сей час гонца.
Татищев. Так, решено. Я думаю недолго осталось ждать – от силы, чай, полгода протянет шубник. А потом безвластье нам будет на руку. Еще бы сговориться с боярами, гостями, да служивых привлечь поболе в наши тенета.
Валуев. Все сделаем, нам времени довольно дано. Но надо все обдумать, и не спешить – покамест самозванцы пущай потреплют хитрого царя.
Татищев. Ты прав боярин. Что ж, пора расстаться, обговорили все, что надо мы. А коль узнаем новости какие, всегда друг друга мы теперь найдем.
Валуев. Счастливо быть!
Действие шестнадцатое (в Тушинском лагере).
Рожинский. Так ты боярин видел доподлинно, что Дмитрий был спасен?
Волохов. Доподлинно, они при мне, злодеи, кручинились, что били не того. Потом князь Шуйский листы царевы, что нашли в светлице, казал всем ближним – мол, рука не та.
Рожинский. Да, это лепо, но еще какую б вещицу раздобыть, от царского добра.
Волохов. Так батюшка, вот сабля царская, а вот и перстень, его носил царевич уж года два, а вот зипун бобровый – других таких в Московии и нет.
Рожинский. О хорошо, вот это бардзо крепко, тебе боярин и хвала, и честь! Ты говорят, собрался недалече здесь дворовать?
Волохов. Да, еду в Волок – Ламский, там у меня родня и свояки.
Рожинский. Так, добре, ну а ежли ты будешь надобен, так приезжай скорее, как только кликнут – подтвердишь народу, что Дмитрий жив.
Волохов. Вестимо, батюшка, я ваш слуга до гроба, да только вот...
Рожинский. Ну, говори скорей.
Волохов. Поиздержался крепко я на Москве, а Шуйского заставы, пока пробрался взяли все до нитки, не дай-то Бог, злодеи хоть куда.
Рожинский. И это все? О, дело мы поправим, гей, пан Сокулка, принеси мешочек, второй что справа, то на верхней полке. И запиши в реестрик, что те гроши боярам отданы, князь- Шуйского врагам.
Волохов. Спасибо батюшка, век не забуду я доброты. Ну буде здрав, боярин, надеюсь я, все сладится у вас.
Рожинский. Счастливо быть!
Волохов. (выходит в сени и развязывает мешочек). Угорские, да сотен пять, не меньше... а то и шесть! Теперь пора в дорогу, не мешкая, но окружным путем.
Выходит из красной избы.
Рожинский. Вот, пан Сокулка, как все вышло славно, недолго Шуйскому теперь уж царевать, коль есть правитель законнейший!
Сокулка. Все это так, да только наш Димитрий зело паршив, и веры нет ему. Так может лучше найти спасенного, уж он-то нам знаком?
Рожинский. Конечно, было б лучше его найти, да только где и как? Он может в темнице быть, иль татями зарезан, попасть в поветрие... да мало ли чего. Когда такая смута по всей Руси, то мудрено добраться в соседний город, а не то что в лагерь врагов Москвы. Вес-тимо, мы отправим лазутчиков по городам и весям, авось найдут... ну а пока придется с секунд – Димитрием нам ладить до поры.
Стражник. Гей, пан Рожинский, гости дорогие к нам в Тушино, иди встречать скорей!
Рожинский. Так пусть войдут, мне время нету по улице мотаться, аки пес.
Сокулка. (выходит из горницы и тут же возвращается).
Представь себе, Роман, из Ярослава пожаловала к нам Марина Мнишек!
Рожинский. О Езус, бардзо славно известие сие! Теперь в наличьи у нас и царь, и царева жена. О матка – боска, а давай-ка пане салют устроим в столь счастливый день.
Сокулка. Оно б неплохо, только мало зелья у нас совсем.
Рожинский. Пустое пан, известия такие трех бочек зелья стоят, а потом – у Шуйского отымем все запасы.
Сокулка. Резонно это, право, пойду отдам приказ я пушкарям.
Выходит из горницы.
Действие семнадцатое (в Калуге).
Болотников. Так пусть войдет, коль не оружен вовсе, а вы в сенях следите, как всегда.
Казаки выходят, пропуская в горницу закутанного в рясу чернеца с большим заплечным мешком. Он снимает клобук, распахивает рясу и оборачивается к Болотникову.
Болотников. О Боже, Осип, ты живой… опять?!
Волохов. Живой, как видишь, помирать мне рано, а шубника нетрудно провести.
Болотников. А говорят, хитер он крепко, и подозрителен, не верит никому.
Волохов. Хитер, вестимо, только я умнее, и опытней его в сыскных делах. Он во дворце наушничал, да сети плел средь бояр, а я в монастырях скрывался. И не только – бывало, хоронился среди воров, и татей, и в землянке жил с беглыми. Потом у езуитов коллегию прошел, и ездил тайно с их порученьями по многим городам. Пусть Шуйский все тайны царские прознал – царей тех нету уж на земле, а мне мои секреты исправно служат. И тебе подарок привез я кстати, шубнику назло.
Болотников. А что за дар?
Волохов. Кошель угорских, здесь их десять сотен, на них сберешь порядочную рать.
Болотников. Как, истинно червонные дукаты?
Волохов. Вестимо, из московских закромов.
Болотников. И тебе не жалко ворам и беглым выдать этот клад?
Волохов. О, я себе поболе уже припрятал в разных городах… у рубежа, в Литве да на Волыни, да на балтийских темных берегах. А эти гроши пусть теперь послужат Василь-Иванычу, царю всея Руси.
Болотников. За что ж его ты так не любишь, братец?
Волохов. А ты бы шибко полюбил, Исаич, того, кто пристрелить тебя велел, да сбросить в яму, свиньям на кормежку? Не я, по счастью, головы лишился, да все ж поди уважить мудрено царя такого, упаси Господь. Так что скупай овес, и хлеб, и зелье, железом ратным запасись – и смело иди к Москве!
Болотников. Попробую… силенок маловато, а впрочем, так и быть – возьмем нахрапом Иванушку-царя. Авось осилим, а не осилим, так уйдем на юг.
Волохов. Все верно, друже, дай господь удачи тебе и войску. А бежать придется, от гнева царского – запомни ту избушку, в Венеции, где повстречались мы. Всегда найдешь там кров, еду и гроши, что б не случилось в житие твоем. А мне пора.
Болотников. Благодарю тебя, будь здрав, боярин.
Волохов выходит из горницы.
Болотников. Эй братья, созывайте атаманов, благая весть есть у меня для них.
В комнату входят 10 – 12 вооруженных людей.
Мои со-ратники, благую весть хочу я поведать вам. Сегодня друг мой знатный сюда наведался, и рассказал мне много о Дмитрии, о Шуйском, о московских иных делах. И говорит он твердо, что на Москве шатанье и разброд, народ волнуется. И если мы ударим все дружно, хором, то не сдобровать царю Василью.
Голоса. Оно-то так, да нас осталось мало… и неоружных много… да и зелья почти что нет. Да и казна пуста, Иван Исаич, полушек горсти там поди что нет.
Болотников. Теперь уж есть – наш друг привез угорских, чай сотен десять из московских закромов. Вот здесь они!
Пауза.
Голоса. Как, целых десять сотен?! Считают деньги.
Иван Исаич, да их здесь поболе… почти одиннадцать!
Болотников. Вот видите, как лепо, теперь уж с шубником тягаться мы вольны.
Голоса. А если не осилим, Москву, опять в Калугу нам отступать, или куда еще?
Болотников. Да нет, я чаю в Тулу сподручнее – там кремль каменный, запасы зелья, и оружейных много мастеров.
Голоса. Вестимо так. Согласны! Мы готовы. Нехай, до брони!
Болотников. Ну а коль согласны, то завтра утром двинемся в поход.
Голоса. Вперед, к Москве! Да сгинет князь Василий!
Действие восемнадцатое (в Троицко – Сергиевском монастыре).
Старая монахиня. Вставай скорее, инокиня Ольга, опять на приступ ляхи собрались.
Ксения. Вот нехристи, когда они успели собраться, за окном еще темно? И с прошлой сечи, чай не успели всех похоронить.
Старая монахиня. Уж очень злы они на нашу лавру, за веру что ли, не пойму никак.
Ксения. Ну, наша вера им нужна навряд ли, скорее монастырская казна.
Старая монахиня. Помилуй Боже, древнюю обитель латинцы грабят, что за времена!
Ксения. Я думаю, недолго им осталось бесчинствовать – уж зелье на исходе, и хлеба нет, и сена, и овса. До рождества они считай, дотянут, а там уйдут не солоно хлебав. Да говорят к тому же нам подмога придет по осени, как путь откроют санный.
Старая монахиня. Оно бы лепо, но до той подмоги не околеть бы нам – чай, август на дворе.
Ксения. Не околеем, есть еще запасы, лишь не было б поветрия вокруг. А вот и тесто наконец поспело, давай-ка печь, чай, хлеба нет совсем.
Подкладывают в печь дрова и пекут хлеб, с десяток больших караваев.
Ксения. Мука закончилась, придется натолочь.
Толкут зерно на ручной мельнице.
Старая монахиня. Теперь довольно, хватит дня на три.
Входит стрелец с тяжелой ношей.
Стрелец. Насельницы, а печь у вас горяча?
Ксения. Еще какая, только хлеб спекли.
Стрелец. Вот вам свинец, скорее плавьте пули, а то у нас кончается запас.
Стрелец уходит, монашка достает пулелейку, Ксения плавит металл в небольшом ковше и разливает его по формам.
Ксения. Уж набралось порядочно, пойду-ка снесу стрельцам.
Уходит, монашка расплавляет остатки и разливает их.
Старая монашка. Ну вроде все, чай, на сегодня хватит. Поставлю щей, пока горяча печь.
Ксения (входит). Отбили приступ, да еще с уроном у ляхов крепким, чай теперь нескоро пойдут на штурм.
Старая монашка. Ну слава тебе Богу, а раздождит, так и наряд им свой не подвезти. Вот только нашим тоже по грязи будет сложно нам помочь.
Ксения. Да не, пройдут, лесных дорожек много, а ляхи и не ведают про них. Я слышала, что на октябрь месяц подмогу ждут.
Старая монашка. А ныне август… эх, не околеть бы, до октября.
Ксения. Да год уже в осаде, поболе даже, и живем пока. Еды нам хватит, и зелье есть, да и свинца изрядно, себя покамест рано отпевать.
Старая монашка. Твоими бы устами да мед бы пить. Однако щи поспели, давай трапез-ничать, пока еще светло.
Садятся у печи и быстро съедают варево из котелка.
Действие девятнадцатое (в Москве, в Новодевичьем монастыре).
Ксения сидит в пустой келье, пишет что-то в потрепанную тетрадь. Входит молодая монахиня.
Будь здрава, инокиня Ольга, а я тебе посланье принесла.
Ксения. Посланье? От кого же?
Монашка. А ты прочти, и все сама поймешь.
Ксения. (прочитав письмо) Так как же это? Я не понимаю...
Монашка. А ты пройди во двор, к сгоревшей келье, за ней узнаешь, что да почему.
Ксения. Да можно ли, там и ограды нету, как в чистом поле... страшно как-то мне.
Монашка. Иди-иди, все будет хорошо.
Выпроваживает ее из кельи и начинает собирать вещи Ксении. Та идет за угол и видит закутанного в рясу монаха с большим заплечным мешком.
Ксения. О Боже мой, ужель ты правда Осип?
Волохов. А кто б еще надумал Аксинью Годунову навестить? Ну здравствуй, моя радость, вас говорят, поляки чуть не съели здесь заживо, и обобрали всех?
Ксения. О господи, и вспоминать о том невмочно мне. Ты лучше расскажи, как жив остался в ту ночь, и где теперь твоя жена?
Волохов. Да обмануть-то было их нетрудно, я все, что надо, рассчитал давно. Ну а Марина спряталась в покоях, пересидела бунт. Потом, я слышал, с родителем ее сослали на Волгу, говорят, что в Ярославль. И поделом, пусть поотвыкнут малость от царских благ.
Ксения. Она ж твоя жена.
Волохов. Она жена царя, убитого. Вот если наречется еще какой Димитрий, ей придется признать его за мужа. Я ж боярин, простой, из Полоцка, и древнего хоть роду, но небогат. На самом деле, вишь, припрятал я изрядно, чай, будет боле, чем у шубника в казне. Нам на кормленье хватит, да и другим останется еще.
Ксения. Кому ж другим, и за какие блага еще платить?
Волохов. Да хоть монашке, что сюда явилась, и будет схиму за тебя нести.
Ксения. Ох, это грех великий, поймают нас... и со свету сживут.
Волохов. Да не сживут, у всех в такое время полно забот и шибко важных дел. А с сей монашкой вы зело похожи, она одна на свете, сирота. О нас все знает, ну а келья эта ей только в радость – здесь тепло, уютно, кровать, еда и квас – чего ж еще? К тому же денег на монастырь оставлено дай Бог… тобой. И ей теперь на радость, и братии.
Ксения. И все же я боюсь.
Волохов. Боись и дале, только собирайся скорее в путь. Вот и твои вещички уж собраны, проверь-ка напоследок, чего и как. А я давно готов.
Ксения роется в торбе, что-то вынимает оттуда и отдает монашке, уходит в келью. Через пару минут возвращается и внимательно оглядывает монастырский двор.
Ксения. А что ж мы, пешим ходом, как странники, по шляху побредем?
Волохов. Зачем пешком, есть у меня телега, добротная, и парочка коней. На всякий случай  припасены и седла... ты сумеешь на лошади проехаться верхом?
Ксения. Смогу вестимо, только б не хотелось галопом нам мотаться по Руси.
Волохов. Да не придется, думаю, я просто спросил чтоб знать. А шарабан наш крепкий, и кони добрые, доедем хоть куда. Есть три пищали, две что покороче, с одной руки удобно что б стрелять, две сабли, меч, черкесские кинжалы – они зело удобны ко всему. И хлеб нарезать, и срубить лучину, и бусурман порушить – все сойдет.
Ксения. Ты думаешь, что нам придется драться? Зачем и с кем, кому мы тут нужны?
Волохов. Не думаю, да вдруг какие тати польстятся на коней, или на нас.
Ксения. А мы на что, от нас одна обуза – кормить да греть, да где-то охранить?
Волохов. А в Крым продать, невольники в Царьграде всегда в цене. На нас, конечно, вряд ли они полезут, да и нам в чащобу, иль в поле дикое соваться не к лицу. А у меня к тому же есть люди верные в Москве, в Смоленске, в Пскове, на рубежах, да и в чужой земле.
Ксения. Все это лепо, но лазутчик вряд ли нас от лихого люда упасет, коль из трущоб те тати повылезут, все вдруг, на божий свет.
Волохов. Ну, те кто повылазят, примкнут к полякам, к Дмитрию какому, к ватагам беглых, или к казакам. А мы через своих людей узнаем, кто правит где, и к ним же и примкнем. На времечко, вестимо, а проедем их вотчину – прислонимся к другим.
Ксения. Прислонимся… а если не поверят, лукавые, что мы стоим за них?
Волохов. А я под светлы очи явлю им грамоту, от ихнего царя. Есть Дмитрия и шубника Василья, Болотникова, Тушинского вора, Сидорки и литовских воевод. Не отличишь руки, и все с печатью… недаром я на царствии сидел. А многие сподобились наградой меня отметить – зипуном ли, саблей, иль знатным перстнем… да всего не счесть. И знаю много я всяких тайн и хитростей чужих. Эх, жаль в лихую пору досталась мне Москва – а так бы правил со славою и честью много лет.
Ксения. Умен ты Осип… даже как-то с лишком, аж дрожь берет. Так где твоя телега?
Волохов. Да за оградой, прямо у пролома, здесь в двух шагах. Ну что ж, прощай Москва!
Осип и Ксения прощаются с монашкой, выходят в пролом и скрываются за оградой. Слышно фырканье лошадей, отдельные слова и обрывки фраз, затем скрип колес и топот копыт, постепенно затихающие вдали.
Действие двадцатое (в Поречье, пригороде Смоленска).
Ксения. Зело уютный город, да больно мал, и церковка одна. Из дерева, часовенка иная поболе будет. Кто же тут живет – Литва ли, Русь, или иное племя?
Волохов. Вестимо, Русь, все веры православной, и на поляков нынче зело злы. Хоть чаю я, Смоленск пребудет долго под игом польским, местные селяне не очень-то и жалуют панов. А то нам на руку, свои дела обделать мы сможем быстро, просто и легко.
Ксения. А может лучше было б идти в Смоленск? Народу там поболе, и город знатный, не в пример сему.
Волохов. Был знатен, да в осаде многолетней обезлюдел, разграблен, захирел. Да и поля-ков там множество, еще узнают нас. А тут все тихо, если и приедут паны за снедью, так спешат обратно, в Смоленск ли, в Велиж, али в Городок. А то что город мал, и тих, и скромен, так вытерпим – недолго тут и быть.
Ксения. Вестимо, нам недолго здесь гостевать, но все ли ты продумал? Не попадемся мы, как кур в ощип?
Волохов. Не бойся, у меня здесь поп знакомый, без лишних слов нас завтра отведет он сам под венец. И грамоту напишет, по правилам, о том что совершил, и нас тогда уж сам черт не сыщет, хоть по всей земле великой пройдется он.
Ксения. Какой ты стал ревнитель благочинья, чуть что, так в церковь… а еще недавно и слышать о венчаньи не хотел.
Волохов. Тогда я был царем, а ныне просто я Осип Волков, полоцкий боярин. Не самый бедный, но и не богатый, властям послушен и любим народом, особенно в окраинных местах.
Ксения. Ну хорошо, ты полоцкий боярин, а кто же я?
Волохов. А ты Аксинья Гордова, из Пскова, дочь воеводы гдовского полка.
Ксения. А был такой, небось полков немного, и там наперечет служилый люд?
Волохов. Вестимо был, и есть, здоров покуда, случись чего, во всем нас подтвердит. Ему
зело досталось от нашего царя, да и Москву не любит он боле нас. А я ему пособил в иных делах, так что в союзе добром теперь мы с ним.
Ксения. Ну коли так, то можно и венчаться, лишь не забыть бы имечка свово.
Волохов. Да как забыть, оно зело похоже на прошлое – что Гордов, Годуновы, почти едины эти словеса.
Ксения. Почти… едины… да не совсем едины, хоть и весьма близки. Однако помнить и правда их легко.
Волохов. А коль легко, то все в порядке будет, пошли-ка в церковь, сговоримся враз о завтрашнем. А то стемнеет скоро, а местные ложатся рано спать.
Ксения. Ну что ж, пошли, дай нам Господь удачи, невинным отрокам, заброшенным в глуши!
Волохов. Да будет так, аминь!
Действие двадцать первое (в Венеции, летним вечером).
Ксения. Какой престранный город, везде вода, как люди тут живут!
Волохов. Живут прелюбо, тут народ богатый, и образованный. Когда с Болотниковым я мыслил столковаться, то провел здесь недели две. И зело этот город мне нравится с тех пор. Эх, жаль прибрежья морского нет у нас, лишь Холмогоры с Архангельском на севере, да Кола. Ты не была ль, Аксинья, в краях полночных?
Ксения. Нет не была, к несчастию, я боле в палатах царских время провела.
Волохов. А я однажды, с обозом санным, добрался до Колы, прожил в остроге чай, недели две. Там море зимой не мерзнет, но почти что месяц не видно солнца. Летом, говорят же, оно не гаснет даже по ночам. В обители там грамоты хранятся предивные, чертили их иглою на бересте.
Ксения. Скажи-ка, на бересте! А впрочем, папирус там не растет, да и бумаги нет. И как же Русь наша велика и необъятна, лишь надо бы наряда ей поболе… но однако, еще Хвалынское есть море, у нас на юге. Что ж его забыл ты?
Волохов. Я не забыл, но замкнуто то море, и к окияну выплыть там нельзя. Недаром, султан Селим хотел прорыть канал от Волги на Дон – Танаис, но зело высоки холмы меж ними. И теперь, как прежде, лишь с персами да с царством Кизилбашским торгуют там. Нет, без брегов балтийских, что свеи отняли, Московии не жить. И Понт Эвксинский пора прибрать к рукам, хотя б у Дона.
Ксения. Да кто же на то решится, воевать со Свеей силенок нет у нас. А Порта Османская уж Вену грозится взять – куда нам против них! Недаром Иван Васильич и его потомки порой казакам не давали ходу на Крымских ханов и Азовский брег.
Волохов. Пока что да, но лет за сто, надеюсь, прибавится силенок на Руси. К тому же союзников достаточно у нас – поляки, немцы все не любят свеев. А цесарцы нам подсобят на юге, османы им заклятые враги. Надеюсь я, отродье Филарета с тем справится за пару сотен лет.
Ксения. Ой, Осип, смотри Луна, и как стемнело быстро, что значит юг! Собор святого Марка как будто сел в залив резною аркой и светится… какой красивый город.
Волохов. Узорный сей иконостас в лагуне утоп как будто, полон лунным светом.
Ксения. Да ты пиит… однако, стало сыро, и ветер силится, пора идти домой.
Волохов. Пора, вестимо.
Уходят с площади, к ним приближается юноша и показывает Осипу печать, кинжал в ножнах и кипу пергаментных грамот.
Волохов. О господи, так ты Ивана сын, иль сродственник?
Федор. Вестимо сын, и вот мои приметы (дает Осипу перстень).
Волохов. Ты Федор, так? Ну что же, будешь желанным гостем в домике моем. Я завсегда готов помочь родимой душе, проси, что надобно тебе.
Федор. Совсем немного, Осип, мне лишь надо отцово дело сладить до конца.
Волохов. Немного, скажешь! Да на это жизни не хватит… а скажи, ты не боишься царевой рати и суда бояр?
Федор. Нет, не боюсь, боюсь лишь, что не хватит сноровки мне, умения и сил поднять народ за землю и за волю.
Волохов. Что б волю обрести нужны столетья борьбы, потерь и рабского труда. Селяне наши пока не мыслят жизни без царя, да без бояр, пусть и своих, холопьих. Не так ли, Ксения?
Ксения. Наверно так, но если он способен хотя б на день приблизить этот миг – пусть борется за землю и за волю. Скажи мне, Федор, если ты увидишь, что дело гибло твое, не отречешься ты от него?
Федор. Не отрекусь.
Волохов. Тогда обучим мы делу ратному и грамоте тебя, и постепенно сведем с людьми, что также недовольны Москвою царской. Думаю с казаков начать донских, их рано или поздно лишат всего, чего они забрали во время смутное. На зелье, на оружье получишь денег, и подметных писем оттиснем множество.
Ксения. Ну а пока до дома пора уж нам, и сыро и темно. А утром приступим к делу.
Федор. Дай нам Бог удачи!