Три женитьбы профессора Дурова

Три женитьбы профессора Дурова

(трилогия в четырех частях)



Часть первая. Ярмарка невест.



1. Увертюра.


Подобное тянется к подобному, таков закон жизни.

Влюбляемся мы в того, кто напоминает нам единственный объект, достойный любви в этом мире — самого себя.

Американец любит американку (не шарабан).

Испанец — испанку (не грипп).

Болгарин — болгарку (не пилу).

Китаец — китайку (не ткань).

Кореец — корейку (не мясо).

Индеец — индейку (не птицу).

Кубанец — кубанку (не шапку).

Казанец — казанку (не железку).

Ростовчанин — ростовчанку (не тачанку).

Лебедь — лебедку (не строительный кран).

Бай — байку (не тряпку).

Банан — бананку (не рыбку).

Баран — баранку (не хлебобулочное изделие).

Цезарь — цесарку (не курицу).

Гей — гейшу (не японскую артистку).

Танк — танкетку (не обувь).


Я, доктор языкознания Платон Михайлович Дуров, люблю язык (врагам показав язык).

Я, главный редактор Большого Словаря живаго русского языка, сам словарь, люблю слова.

Я, буквоед, буквоман, буквофрик и буквофреник, люблю буквы.




2. Сад


В стеганом шелковом изумрудном халате и вышитых бисером турецких шлепанцах, свежевыбритый и сбрызнутый парфюмом (жасмин, бергамот) — красавчег! — я возлежу на козетке (красное дерево, полосатый атлас).

В моей академической берлоге.

Опершись на атласную, в форме сердца подушку, раскинулся я на ложе.

В моей вольтерианской либертенской келье.

Под засаленным одеялом лебяжьего пуха, перед потертым  столиком карельской березы, лежу я, в ветхой роскоши, на роскошной ветоши.

В моей слегка модернизированной бочке Диогена.

В обитой ватой камерой Пруста.

В элитарной норе.

На Котельнической набережной (огонь бессонной котельной, вода Москва-реки).

Высотка, 8—й этаж, балкон с видом на Первопрестольную.
 
Консьерж-чекист, мраморный эллинский пол, лифт с янтарными инкрустациями, соседка - балерина 93-х лет, витраж «Праздник урожая», дубовая дверь — в этом порядке.

Скрипучий паркет (всю ночь — шаги привидений, шорох, шепот фантомов), обои «голубой Бенуа», виноградные подвески люстр, горка из «Ленинских Горок» — в этом беспорядке.

Сталинский ампир.

Ампир-вампир.

Пир.

Коньяк «Дербент», тонкий кружок лимона, присыпанный солью, трюфель.


Я жив.

Хотя высох вдвое, источен вдоль и поперек библиотечным жучком, пахну пылью.

Жив пока.

Я буквально жив.


Признаюсь тут, что с каждой литерой русской азбуки, от первой (Александра) и до тридцать третьей (Ясмина) аз многогрешный свое время пережил волнующий роман.

Всего, стало быть, 33 эпизода из жизни мужчины.

Каждый эпизод — мед Венериных сот.

Каждый эпизод — эпический зуд.

Зачарованный Сад.

В его беспечной, вольной чаще
Воспоминания о счастье,
Как тать, выходят из засад.


Стоит вспомнить, и моя увядшая, истончившаяся за годы словесной службы плоть расцветает вновь.

Что такое русская азбука?

Сады прекрасных женщин.


Любовные засады.

И сексуальные надсады.

Подводный русалочий гарем утонувшего в страсти купца Садко.

Услады Саади (Ты сказала, что Саади целовал лишь только в грудь…)

Досада маркиза де Сада. Сад? Ад-с!

Да, тебе такого счастья, как мне, испытывать не случалось, старый греховодник.


И многое еще можно припомнить: Летний сад, Вишневый сад, заглохший сад Плюшкина…

Висячие сады Семирамиды (лично посещал), сад семи камней (обошел), сад разветвляющихся тропинок (едва выбрел).

Гефсиманский сад.

Судите меня, цадики.

Завидуйте мне, саддукеи (проклинайте, фарисеи).

Богиня Фортуна, поцелуй меня в зад.


Тому, кто дочитает этот фолиант о конца, обещаю я новый Эдем.


По мне, все дамы хороши, от Аз до Ижицы.

Каждая по-своему.

Но только Э., Ю., Я. —  обожал я так, что решился жениться на них.

Три последние буквы русского алфавита. Три строчки в конце меню. Десерт.


Три жизни моих:

Эльвира (Эва) Шмидт, генеральный продюсер, главный бухгалтер и коммерческий директор буквы Э.

Юлия (Юлька) Розанова, фея-повелительница буквы Ю.

И Иоанна (Яя) Романова, матушка-императрица буквы Я.


Обручальное кольцо не сниму до гроба.

Пушкину после брачной ночи Анна Керн подарила золотое колечко с тремя бриллиантиками.

Нижинскому Дягилев надел на палец перстень с надписью: MIM, “my indentity is mim”.

Маяковский носил кольцо, где выгравированы были с внутренней стороны инициалы Лили Юрьевны: Л.Ю.Б — люблю Б, люблю Б, люблю Б…

Три буквы начертал я алмазом на своем обручальном: Э. Ю. Я.


Жена… Великое слово… Это же…

Это же — на!

На! Подарок Бога.

Жена, это наже всё.

А как же остальные, тридцать?


Читатель ждет отчета, скольких, Платоша, бросил ты, сколько бросили тебя.

И кто кому при этом высказал и предъявил.

И кто кому в финале дал (отвесил, залепил) пощечину (оплеуху, плюху, леща).

Или, напротив, вел себя очень выдержанно.

Вздор, никто никого не бросал.

Мы и не расставались.

Никогда.

Тридцать три буквы вошли в мою плоть и кровь. Внедрились под кожу: в грудь,в шею, в предплечья, в голени, в спину. Вжились в печень, в селезенку,в позвоночик, в коронарные артерии сердца. Стали мною.

Нет, не стану перечислять их через запятую.

Каждая достойна, по меньшей мере, поэмы в прозе.

А лучше, романа в стихах.




3.Фанфары.


Алеф, альфа, аз.

Стон матери.

Крик новорожденного.

Призыв, знакомый с детства:

- Скажи «А»!

- А-а.

Покажи свое горло.

- А-а-а!

Предъяви миру голосовые связки, нёбо, язык!

- А-а-а-а-а!

Вслушайтесь еще раз:

- А-а-а-а-а!

Что вы в силах этому противопоставить?

Что имеете возразить на этот самый первый, самый мощный, полногласный, прекрасный звук?

Боль и восторг.

Я рожден на свет.

Я награжден божественным даром речи.

Я могу говорить. Я могу говорить!

Суть. Основа. Подлинность.


Такова моя Александрина.

Зарина.

В короне и алой мантии.

Царица Заря.

Княгиня Юсупова, боярыня Урусова, графиня Сумарокова-Эльстон.

Среди предков не только русская знать, но и нагайские мурзы, татарские ханы, иранские шахи, египетские мамелюки, потомки пророка Мухаммеда, звездные воины, десантники с Тау Кита.

Выпьем за всех них по хорошему глотку моего предпочитаемого коньяка!

Род сей дал России сенаторов, колдунов, губернаторов, юродивых, авантюристов, писателей, царедворцев, магистров, архиереев, полководцев. В числе прочих, «человека, который убил Григория Распутина», он же царский племянник, глава парижского модного дома ИрФе, он же основатель русской Палестины, чемпион Олимпийских игр по гонкам на велосипеде, он же Счастливчик, мадам Фортуна, красотка Феличита…

А также попечительницу русской азбуки.

Первый номер в сакральном списке алфавита.

С нее всё начинается.

Я никогда не встречал человеческого существа, живущего в этом мире со столь полно осознанным на то правом. Так монументально стоящего на земле. Так вольно и плавно по ней ходящего.

Королева земной жизни.

Императрица яви.

Патронесса реальности.



Б, вечно вторая.

Случай обратный.

Божественная Б.

Метафизическая Божена.

Царствие ее не от мира сего.


А и Б вечно в контрах, что отразилось и в народных поговорках: «Ты ему — А, а он тебе — Б», «А и Б сидели на трубе, А упало, Б пропало, кто остался на трубе?»

Есть, есть на свете некая инстанция, которая выше людской власти, выше природы, выше земной жизни. Чтобы мы поняли это, Божена и явилась к нам, спустившись со своих сияющих высот.

Директриса идеала.

Госпожа метафизики.

Хозяйка запредельности.

Старший пилот-инструктор небесной канцелярии.

Конкретная явленность абстрактного.

Гегелевская идея.

Кантовская вещь в себе.

Платоновская эйдос.

Эмиссарша миров иных.



Номер третий.

Победительница Виктория.

В некотором роде, синтез первых двух (поженим, наконец, волну и камень, стихи и прозу, лед и пламень!)

Дочь Альбиона.

Правда, весьма обрусевшая.

Эмигрантка в седьмом поколении.


Я вынужден, описывая ее, пользоваться словами мужского рода:

Генерал самого мощного мире англо-американского языкового войска.

Командир его батальонов быстрого реагирования на российском фронте.

Шеф лексического спецназа.

Чрезвычайный и полномочный посол Большого Британского Словаря.

Резидент топ-хай-инглиша.

Председатель Международного Трибунала Словес.

А не генеральша, не командирша, не председательша.

Не прогнувшаяся под самца самка.

Самодостаточное женско-мужское существо.

Андрогин. Гермафродит. Бисексуал.

Вру.

Женщина.


Я любил ее. Я люблю ее по-прежнему.

И одобряю ее первую заповедь: считай своею викторией все, что с тобою произошло.

Считай себя победителем всегда.

И ты им будешь.

Вернее, ты уже и есть победитель.

Виктор-Виктория.

Иначе и быть не может.

Потому что не может быть никогда.

Потому что «может быть» никогда не.

Быть «никогда» потому что не может.

Я, русский словарь, хорошо усвоил этот урок.


Но недолюбливаю саксонский ее экскорт, состоящий из инсайдера, копирайтера, риелтора, мэрчендайзера, тинейджера, спикера, брокера, бойфренда, шоумена, фрилансера, франчайзера и так далее.



Гера-эллинка.

Бессмертная богиня.

В тоге и пеплуме, с арфой в руках.

Да, именно ей, супруге Зевса-громовержца, владычице Олимпа и прочая и прочая — доверена честь быть четвертой буквой русской азбуки.

Труженица просвещения.

Наставница народов.

Светоч миллионных толп.

Мать-начальница.

Учительница первая моя.


О, аксиома, парадокс, библиотека!

Олимпиада, симфония, скелет!

Филио-любовь и софия-мудрость!

Космос, мания, харизма!

Ангел, демон, монах, келья, лампада.

Комедия и, увы, трагедия.

Эсхил, Софокл, Аристофан.


Сам Его Величество Стих!

Алкей, Сапфо, Анакреонт.

И ты, охламон.

И ты, идиот.


О, философия и филология!

Парламент, референдум, электорат (который ничему не рад).

Симпатия, симфония, симметрия!

Геометрия и география.

И даже геодезия.

Геополитика!



Диана-римлянка.

Покровительница охочей охоты (за информацией, за чем же еще, больше ничего нет на свете).

В легкой тунике, серебряных сандалиях, с полумесяцем в волосах и колчаном за спиной.

Перезвон знаний, звеньев бесконечной цепи.

Краденый мед цитат.

Шелковый их мех, шепот, смех.
 
На мудрость вековую расставлю сети.

Афоризмов резвых наловлю в силки.

Ребусов сладких.

Медовых загадок.

Как цукаты, сосу минуты,
Но готова чаша цикуты.

И сверкает драконов камень
В водочном граненом стакане.


Пер аспера ад астра.

Потенция экстенция эст.

Сик транзит глория мунди.

Амикус Плято сэд магис амика веритас.

Когносце тэ ипсум.

Из фесит куи продест.

Через тернии к звездам! Познай самого себя! Так проходит земная слава. Ты мне друг Платон, но истина дороже. Сделал тот, кому выгодно!

Ну кто мы, кто мы такие, без латыни?

Гомо гоминус люпус эст.

Дура лекс сед лекс.

Люпус, дура!




Есения.

Девушка в льняном сарафане.

В темно-вишневой шали.

Освященная сакральной землей.

Унесенная бродячими воздухами.

Осененная магическими светочами.

Осень по-старославянски — есень.


Осенние осины.

Зияние зимы.

Весенняя синева.

Сияние лета.

Цветение цвета.

Знамение света.

Густая озимь.

Сень ясеня.

Ясность.

Изморось.

Просинь.

Зинь-зинь синички.

Суинь! — пеночки-веснички.

Звень-звень — колодезной, в ведре воды.

Мерцанье звезды.


Сыновность.

Песенность.

Осиянность.

Высь Есенина.

Россия: синь, сила.

Русская миссия.

Российский мессия.



Ёко Оно, японка.

Ёкнуло сердце.

Самое онО.

В кимоно.

Из цветного кино.

С вечной, тушью и тонким стилом нарисованной японской улыбкой.

Красавица Зина из Саппоро
Уже лет двенадцать не плакала,
Увы, ни слезиночки,
В сердце у Зиночки,
Хоть и жантильна, как сакура.

Оригами, татами, цунами —

Навеки с нами.

Суши, сашими!

Сушеные уши.

Дзю-до, айкидо, тхэквандо.

Покемоны, икебаны, тамагочи.

Эй, на татами! Помагочи?

Харакири, хиккокомори.

Фига ли тебе, хипппи в каморе?

Самурай, себя не замарай, сам себя собирай, в рай.


Знатоки и ценители Страны Всходящего Солнца обитают в России повсеместно.

Благо, ничего, кроме саке и татами им не требуется.

Восходящего Солнца страна! Ищи невест в Казани, а женихов в Магадане.

Японии друг и знаток ее,
Он прибыл из Мурманска в Токио,
А гейша в «Киото»
Из Кинешмы родом –
О, рока приколы жестокие!

Окинава и писатель Акутагава.

Нагасаки и писатель Нагацуки.

Цусима и писатель Цусима.

Ямамото Цунэтомо. В яме мот — цена тома.

Мураками, морока с вами.

Не мура! Рок!




4. Алле! Гоп!


Читатель начинает терять терпение: обещал автор рассказать, как три раза женился, отмахал, как ни в чем не бывало, текста страниц двадцать, но даже до первой свадьбы дело не дошло.

Вместо этого утащил на какую-то всемирную ярмарку невест.

Водит по рядам, по разным павильонам-балаганам и похваляется — вот у меня такая царица была, и эдакая богиня.

Притом, эти царицы-богини и не бабы вовсе, а… буквы!

В общем, спятил старый профессор (сбрендил, свихнулся, с глузду съехал, с катушек соскочил, рухнул с дуба, слетел с нарезки, тронулся, чокнулся, гавкнулся, звезданулся…) и воображает себя Большим академическим словарем.

Комплекс неполноценности, плавно переходящий в манию величия.

Как теперь говорят: Кейн в маковке застрял, переклинтило человека, сала много ел — майданулся, ожирикел…

В своих сталинских облезлых хоромах на Котельнической набережной, в кабинете с истертым до косточек паркетом, дубовым, в щербинах, письменным столом, крытым полинялым зеленым сукном, и лампой на бронзовой львиной ноге.

Опрокинув стопку любимого коньяка «три звездочки» и закусив любимой закуской — ломтиком лимона, присыпанным солью, я отвечу вам коротко:


Я Платон Михайлович Дуров, филолог, лингвист, профессор, действительный член АН СССР, организатор реформы русской орфографии, член государственной языковедческой комиссии, главный редактор Большого Академического словаря живаго русского языка,и прочая и прочая, я и есть, собственно — русский словарь.

Я  весь пронизан, пропитан, проеден лексемами, ветшающая бумажная плоть моя почти уже полностью превратилась в переплетенный сморщенной кожей фолиант.

Я знаю о своих 85289 словах всё, все  их истории, тайны, происхождение, привычки, повадки.

И я, грешным делом, люблю порезвиться с ними.

В академической своей берлоге.

Являясь пра-правнуком знаменитого основателя Театра зверей, Сигизмунда Дурова, перенял я, видимо, нечто от его таланта дрессировщика.

Обезьяны, ослы, медведи и тигры подчинялись Сигизмунду Иванычу.

Голосу его, осанке, стати — самому маэстро, а не его хлысту.

Бездомные кошки и собаки обожали его бабушку, Надежду Дурову.

Да, ту самую, кавалерист-девицу. Не только воевала, в гусарском мундире, за Россию-мать, но и всю-то жизнь подбирала на улицах брошенных хозяевами домашних животных, кормя и леча их в образцовом, на собственные средства устроенном приюте.

Дуров Аристарх, сын. Впервые вывел на русскую арену элефантов, носорогов и гипопотамов. Укрощал также и царских министров, сенаторов, великих князей. Располагая сильных мира сего в свою пользу, много в том преуспел.

Публика рукоплескала Дурову-внуку, актеру театра и кино Льву Аристарховичу, на пике карьеры (за роль парня с рабочей окраины) сподобившемуся звания народного артиста СССР.

Как ныне рукоплещет и правнуку, Дурову Артемию, основателю «Однокашников».

Мне, Сигизмундову пра-правнуку, подчиняются не звери и не человеки, но слова.

Без какого-либо принуждения.

Насилия над собой не терпят.


Слова виляют хвостами.

Все норовят лизнуть в лицо.

Урчат, мурлычат.

И скачут по арене, и прыгают в обруч, и ходят по проволоке — дрессированные.

Исполняют все кунштюки, которым мне вздумается их обучить.

Фокусы кажут.

Словесные иллюзионы, лексические аттракционы, языковая эквилибристика — предпочитаю эти жанры и неизменно впадаю в них.

Почти против собственной воли.

Боролся, но ничего не смог с собой поделать.


Готов в словесном раю пребывать:

Шутом, скоморохом, фигляром.

Полишинелем в колпаке с бубенчиками.

В русской рубахе Петрушкой.

Хоть чучелом, хоть тушкой.

Только не отлучайте меня от этого счастья!

Особенно теперь, к старости, сделался я податлив на фейерверки, фонтаны и фата-морганы слов.


Алле, гоп!

Анкор, еще анкор!

Тубо!

А если еще молоденькая гимнасточка-канатоходка, жонглерка-танцовщица вздумает посетить мою обитель…

Я маленькая балерина, всегда нема, всегда нема...

Ах, мой японский зонтик красен, натерт мелом башмачки...


Продолжим, с твоего позволения, друг-читатель, смотр невест Словаря.

Повеселимся!


Чародейка Чара.

Чернокнижница.

Чаша чар.

Частица черта.

Чур меня, чур!

Щур, прищурься!

Чекан счастья.

Чудесница.

Марья-искусница, Василиса Премудрая, Варвара-краса, длинная коса.


Встану я,раба божия, благословясь, пойду перекрестясь из избы в двери, из дверей ворота, из ворот в чисто поле, из чисто поля в темный лес…

Все ведьминские причеты, наговоры и заговоры, приворотные и отворотные зелья, заклички и заплачки, ядовитые и целебные травы языка.

Лукоморье.

Дуб зеленый.

Кот ученый.

Русалка на ветвях.

Кручина, подколодная змея.

Грусть-тоска неминучая.

Гибель лютая.

На дубе сундук, в сундуке заяц, в зайце утка, в утке яйцо, в яйце игла, а на игле Кощеева смерть.


Заря-заряница, красная девица.

Синие леса, быстрые реки,высокие горы.

Бел-горюч камень Алатырь.

А под тем камнем — заповедный ключ.

Дар.

Доля.

Встреча.

И невстреча, паче всех встреч.



Феня.

Та, что по фене ботает.

Излагает, предъявляет, перетирает тему, фильтрует базар, убалтывет.

Наезжает.

Прессует.

Ломает через колено.

Опускает ниже плинтуса.

Закатывает в асфальт.


Арестант. Абзац. Атас.

Бабло. Барыга. Беспредел.

Вертухай. Взросляк. Вольняшка…

И так далее, вплоть до «я»:

Мишка-Япончик!



Христина, дочь викинга.

Либералка, эмансипатка, борец за гражданские свободы, демократию и права человека.

О, эльфы и орки!

Мордор и Средиземье!

Холивар.

Хьюмен райтс.

О плюрализме двух мнений быть не может.


Покайтесь:

Совок.

Путиноид.

Ватник.

Портянка.

Колорад.

Зомби телеящика.

Кремлебот.

Крымнашист.


Погугли в Гугле, пальцы обугли.

Приехал богатырь на развилку трех дорог.

Пред ним замшелый камень, а на камне надпись.

Направо пойдешь:

Гугл, лгу, гугл, лгу, гугл, лгу…

Налево пойдешь:

В бане забанят, в постах запостят, чатят, но без зачатия.

Прямо пойдешь:

Яндекс о тоске дня — янлекс о тоске дня.

Палиндромы.

Перевертыши.

Им конца нет, как кольцу.

Властелины колец.

Никуда от них не денешься.

Никогда не избавишься.

Пересмешники.

Языковые перебежчики.

Власовцы.

Бендеровцы.

Пятая колонна речи.




Цензура Полуэктовна.

Агент (тайный, но вполне официальный) соответствующих «органов», без которых у нас ни одно порядочное учреждение существовать не может.

Впрочем, Цица — премилое существо.

Улыбается так нежно, так проницательно.

Только вот постоянно зажаты в руке ножницы.

Примерзли к ладони.

Любит зубом цыкать:

Ц-ц-ц!

Цыц!

Царица капризная.

Цаца.

Чикнет тебя своими ножницами по причинному месту.

И — вечный целибат.



Ьа инопланетянка.


Все мы помним со школьных лет

Лунную пыль, опалы планет.

На краю Ойкумены.

Туманность Андромеды.

Альфа Центавра.

Рана кентавра.

Тау Кита.

Вселенские врата.

Аэлита.

Космическая элита.

О, где бы ты не был —

Вернись, сын Неба!

Звездные войны.

Грозные воины.

Принцесса Лея —

Разглядывал, млея.


А ныне?

Антарес.

Анти-Арес.

Точка зла.

Мгла.

Черная дыра.

Онлайн-игра.

Виагра? Фуа-гра?



Ыхана, дыхание санскрита, бессмертная бодхи-деви. 

Мудрость Мудры.

Прохлада Прахлады.

Огонь Агни! 

Отвесьте, брахманы на драхму добра.

О, рваная нирвана вшивых Шив!

О, дукха духа!

Махараджи, маги, вошедшие в раж.

И последняя яма Ямы.


Это звездная Вселенная — Словарь.

Юниверс.

Страна (которая весьма странна).

Царство-государство.

С лесами, лугами, полями, озерами, реками, холмами, горами, дождями, ветрами, радугами…

Лес.

Поле.

Сад.

Путь.

Мост.

Город.

Дом.


Но Словарь — это и я, профессор Дуров, мой проеденный лексемами мозг,мои искромсанные внутренности, незаживающие язвы на коже, моя пергаментная плоть, чернильная кровь.

Таким ли был я в молодые годы — студентом Московского университета, аспирантом Ожегова, обожженным наукой фаном…

Пылким любовником. Ни одну не пропускавшим.

Целующим буквы в губки.

Слово-обожателем.

Слово-женихом.

Словоблудом и слово-страдальцем.



5. Ля фам фаталь



Модель.

Парижская л`этуаль.

По имени Адель.


Ад, ель.


Талия — сталь.

Грива — метель.

Губы — шармель.

Дать медаль.


Тон.

Такт.

Шарм.

Шик.

Кураж.

Омаж.

Ноблес оближ.


Ее сопровождала длинная свита из кутерье, ателье, портье, сомелье, шоколатье…

Платье-футляр.

Велюр, муар.

Корсет.

Бюстье.

Браслет.

Колье.

Канатье «Мадам Бонасье».

Пудра, тушь — "Мадмазель Нитуш".

Айфон — о, зачем он не мон!

Алло, Нинон де Ланкло!


Вся от кутюр.

Гламур-тужур.

Имаж: винтаж.


Мишель Мерсьё, Мирей Матьё!

Нашим бы девкам такое шмотьё.


Лирическое отступление:

Как мы любили тебя, бель Франс!

Просто фарс.

Шанз элизе.

Шанс на слезе.


Что нам весь мир!

Миру-мир — гони сувенир.

Мон плезир.

Парижская же тема —

Же тэ ма!


В Париж, словно узник из плена,
Бежала к Парису Елена,
И в тающем марте
Она на Монмартре,
Крестясь, преклонила колена.


Лягушатники вы наши, царевичи!

Шаромыжники-шерами!

Шерочки с машерочками!

Мадам, прекраснейшая из дам!

Мадмазель-стрекозель!

Друг мусью!

Сильвупле, дорогие гости, сильвупле. Жевупри, авеплезир. Господи, прости, от страха все слова повыскакивали.

Лишь только зажгут фонари
В Парижском саду Тюильри,
Придет на свиданье к мечтательной Тане
Покойный поэт Валери.

Прочту из Артюра Рембо
И брошусь с моста Мирабо.
Потомкам на славу:
Ведь пал не в канаву,
А в Сену, с моста Мирабо!


Исповедь социальщика на пособии:

Миль пардон.

Оревуар.

Гран мерси.

Бонжур-бонсуар.

Мерси боку.

Лежу на боку,

Ку-ку!


Либерте, эгалите, фратерните, декольте!


И главное слово:

- О-ла-ла!


Ах, Камилль Буа-Траси!

Анжелика дю Плесси!


Биркин!

Лора Лавальер!

Ленуар!

И де Бельер!


Паради!

Коко Шанель!

Монтеспан!

Эммануэль!


Кер, Шеврез, де Фонтебло!

Котийяр, Пиаф, Марло!


Буассон и Жирардо,

Трентинян, Бриджит Бардо!


Ах, мадам де Помпадур!

Сколько разных с помпой дур

На нее чтоб стать похожей,

Аж повылезли из кожи!


Самой трепетной Париж

Дарит яблоко, Парис.

Ты дари его, дари,

Мальчик — Эмме Бовари.



                Демарш

                (Драма в трех актах).

О любви нового русского и еще не старой парижанки.


Действующие лица:

Она — Адель.


Я — апаш.

Сплошной эпатаж.

Ажиотаж на весь пляж.

По имени Вова.

Иль даже  ВовА.

Золотая голова.

Большая булава.

ЕсенИн,

Осени!


Пальто -

"ПастОр",

Кашне,

Пенсне.

Пара штиблет: мокасины, лак.

Кабриолет: мужчины кулак.


Бонжур, буржуй!


Пиар: нуар.



                Акт 1-й.

Мулен Руж.

Миллион роз.

Крутится мельница.

Все перемелется.


Конферансье.

Шансонье.


Кафе?

Латте? Фраппе? Гляссе?

До дна, бутылку Курвуазье.

(Курва ж, е!)


Если тебе нужна ля фам, то шерше ее.


На сцене:

Дефиле атласнейшего филе.

Маркизет.

Креп-жоржетт.

Плиссе.

Гофре.

Ришелье.

Волансье.

О, мон дье!


Ридикюль-

Бреда куль.


Кокотки.

Кокетки.

Колготки.

Пелотки.

Гризетки.

Конфетки!


Но лучше всех моя Адель.

Супер-бэль.



                Акт 2-й.


Балет.

Букет.

Билет на Пхукет.

Шиншиля.

Соболя.

Фуа-гра.

Чьернайя икра.


Русский нувориш.

Встретишь — угоришь!

Бешамель да карамель, а потом он сел на мель.

Месье, же не манж па сис жур!

А все проклятый Амур.


Капкан.

Я пьян.

Пусто портмоне.

Помни обо мне.



                Акт 3-й.

Позови!


Визави.

Бульвар.

Будуар.

Рандеву.

Дежавю.



Альков.

Без оков.

Козетка.

Кушетка.

Писсуар.

Пеньюар.

Неглиже.

Осаже.


Лилия у плеча —

Каинова печать!


Мон дьё!

Да это же бордель.

Моя Адель — мамзель-панель!

А я-то думал — она модель.

Демарш.

Дебош.


Разобью трельяж!

Разнесу витраж!

В хламье!

Адьё!

Какой пассаж!


Шифоньер.

В шифоньере — карабинер.

- Бон суар, комиссар!

- А ля гер, ком а ля гер!

Друзья, месье, познаются в биде.
Пожалуй, так, как больше нигде.

Упал, расшибся — подымись!

Атос, Портос и Арамис.


Увы, мадам и мусью, она оказалась путаной.

Блудницей, мессалиной, гетерой, кокоткой, лаиссой, камелией, распутницей, развратницей, марой, шмарой, женой на час, девушкой нетяжелого поведения… Кто-нибудь сомневается, что я знаю все 76 синонимов?

Профурсеткой! Прости... проститут... прости, Господи! (я плачу).

Адель являлась даже потомственной куртизанкой.

Фаворитка!

Помпадурша, лавальерша, монтеспанша.

Пра-пра-правнучка Нинон де Ланкло (писательницей) которая к своим 80-ти перебрала весь Лувр.

И в 90 не имела недостатка в клиентах.


Мораль?

Мираж.


Менаж а труа.

Тру-ла-ла.


Гран-пасьон?

Пуассон.


Бон-бон?

Чумной бубон.


Монокль-перде.

Амор перде.


Селяви, она такова.

Пуркуа?



                Французской кухни лучший цвет


Месье, же не манш па сис жур!

Подайте что-нибудь бывшему депутату Государственной Думы.


Нынче гости на дворе, не журфикс, так суаре.

О верь, Мишель! — сказала соло Нина.


Это просто балет:

Лангет, винегрет,

Маринад, мармелад.

Шоколад (шок и лад).


Буфет.

Багет.

Банкет.

Фуршет.

И трюфли, роскошь юных лет.


Птифуры, которые везут нам фуры,

Драже, дрожу уже.

Грильяж? Марьяж!

Конфитюр лямур-тужур.

Шантеклер, съешь эклер!


Вдова Клико, кликнуть легко.

Коньяк — его знают конь и як.

Кьянти, устаканьте.

Бордо — не бурда.

Франс-шампань,таки, шампань.

Сами, сколько ни шамань, получается шампунь.

Но кто-то снова в кабинет принес сухого каберне.

Мерло (получи в табло!)

Шабли — не скули!


Месье Оливье.

Император Наполеон.

Герцог де Бульон.

Графиня де Монпасье.

Фаворитка Бланманже.


И граф де Ширак, не вешайте мне лапшу на уши.

Бич-пакеты.

Макароны быстрого реагирования.

Опарыши.


Эклеры страшней холеры?

Котлетки из кота в клетке?

Антре, кот! Пойдешь на антрекот.

Профитроли для простофили?

Раки из хромой собаки?

Аритишоки, я в шоке.

Фрикасе на чистом овсе.

И гуляш по коридору.




7. Зельмира, зелье мира.


Восток  жесток:

Дурак.

Кулак.

Дурман.

Туман.

Сарай-караван.


Восток — дело тонк...
Ое.
Оу, йе!


Турецкий рынок бытия.

Толчея.

- Кому — сарафаны?

- Кому — шаровары?

- Тюльпаны!

- Тюрбаны!

- Тюрбаны-тюльпаны!


- Сапоги!

- Чулки!

- Сапоги-чулки!

- Колпаки!

- Сундуки, утюги, чубуки, шашлыки, балыки, сычуги!

- НоутбукИ!


Налетай, дундуки!

Без русского лоха жить плохо.


Постелю в избе палас,
Занавесочки-атлас.
Диво дивное - диван
Под калиною - кальян.


Чем еще порадовать себя на этом свете?

Босфор — босс фур.

Шираз — шмотье на раз.

В чемодан.

И в чулан.

Под диван.


Да ничего мне не надо

Из турецкого ада.

Кроме Зельмиры, души.

Ее я лично похитил из гарема Ахмед-паши.


Карма.

Черный карман судьбы.

Не скорби!

Сераль?

Сарай!


Моя Зельмира сбежала ко мне в одной чадре.

Чадра эта доходила ей до сафьяновых, расшитых цветным бисером туфелек.

Невидимка — романтическая дымка.

По-пушкински:

"Лишь глаза да каблуки".


Шальвары.

Сафьяны.

Жасмины Шираза.

Шафраны Хафиза.

Соблазны, соблазны.


Мог ли я не пасть к ее ногам?

Ахмед-паша,понятно, организовал погоню.

Рота янычаров на Ярсах и БТР-ах.

Подать ятаган!
Мы попали в капкан.

Тараканьи бега.
Бру-га-га!

Но куда там.

Мы с моей красавицей уже предавались любви в уютном купе Восточного экспресса.

Да, я челнок.
Толстый бурдюк.

В бурдюке: ноутбук,
В ноутбуке фейсбук.

Я бука фэйсбука.
Башибузук!

В фэйсбуке — буквы,
Целую их в губы.

Я рыцарь-филолОг
На росстани дорог.

Помилуй, Бог, страстей раба,
Обкуренный чубук.

Моя судьба
Шайтан-арба:
Чук-чук, чук-чук, чук-чук.


Кто ты будешь такой?

Выбирай:

Богатырь.

Баламут.

Обалдуй.

Казак.


Есаул.

Атаман.

Эфенди.

Батрак.


Хорунжий.

Шах.

Мулла.

Падишах.


Вазир-мухтар.

Верный Мухтар.

Балда!

БабА!


…А у турецкого бея под носом шишка.


Ходили мы на турка. Сдавайся, дурка!

Сидели турки, пилили чурки.

Чай пили, ложки мыли, по-турецки говорили.

Наша родная белиберда,

И наше родное — айда,

Родимая наша тьма,

Всегдашняя кутерьма,

Наш непроглядный туман,

Лютый, как смерть, буран,

Наша родная изба,

Телега жизни — арба.

Вечный наш кавардак,

Протекающий наш чердак.

И даже (Иван) дурак.

И наши штаны,

Необъятной ширины.

Абракадабра, кара, игра.

И грянувшее ура.


Тюркизмы —

Трюкизмы!


Штукатурка — штука турка!


Мы, русские, больше турки, чем готовы это признать.



                Бабай и уркаган


Поэма.


Один бабай шел на шайтан

-арбу. Но вот: ослеп. Туман!

И вышли из тумана

Два грозных уркагана.


- Деньгу давай!

Деньгу! Айда!

Бабай в ответ:

- Не дам! Не дам!


Вор закрутил аркан.

- Я  — падишах, я — хан!

А ты — дундук.

Тебе каюк.

Секир башка.

Колись, башта!


Лютуют уркаганы,

Как ветры-ураганы:

Деньгу давай!

- Не дам!

Тогда 

Кирдык тебе,

Дурак!

Балда!


Тяжел кулак.

Упал байбак.

Холод-булат.

Вспорот халат.

Под ним — деньга.

И смерть, и ад.


Ехал в Мармарис?

Богу помолись.

Хотел в Стамбул?

Кровь — буль-буль.


Барыш:

Бакшиш.

Шашлык.

Балык.

Изюм.

Лукум.

О, счастья миг!


Башибузук:

Хабар — в сундук.

Брагу — в стакан.

Сам — на диван.



Что — тюрьма?

Кутерьма!

Смерть — дурман,

Жизнь — балаган.

Чепуха.

Чухортма.

Чехарда.


Жизнь — кавардак.

И просто — бардак.

Чумной барак.


...Чудо, да.



8. Маруся, Роза, Рая



Да будь я негром преклонных годов -
Скорбя, хохоча, сатанея,
Иврит бы я выучил только за то...
Что идиш намного сложнее.


О, пейсы и Пейсах!

О, лапсердак!

Хороший тухес - тоже цимес.


Мои одесские любовные подвиги воспел я в стихах.

Увы, связался я с брутальными биндюжниками, которые оказались банальными хипесниками.


Хаза.

Маза.

Кагал.

Мангал.

Шампур.

Йом кипур.

Маруся, Роза, Рая.
Три куколки из рая.

Сам Костя-шмаровоз
На хазу их привез.

Шалом, псалом, Авессалом.


Стэп, стёб.

Шалава.

Гоп-стоп!

Облава!


Эх вы, охламоны!

Это ж фараоны!

Фраера.

Мусора.


Хипеж.

Мандраж.

Выпендреж.

Кураж.

Шмон.

Прозвон.

Ксива?

Красиво.

Костя-шмаровоз,
Ты кого привез?

Цимес?

Хипес.

Лажа.

Параша.

Шаббат?

Шабаш.


Канай!

В кондей!

Атас.

Дерибас.

Мораль: в Иом кипур
Не трожь мангал-шампур.

Не трогай малку,
Гони хабалку.

В шаббат-субботу
По фене не ботай.



                Зорька- star

Свиток с притчами ветхими –
Как сума с самоцветами.

Со всеми рассказами,
Плачами, песнями –
С алмазами,
Ожерельями, перстнями.

Не читав еще, знаем заранее,
Что Псалтырь это пластырь на ране.

Боль? Ступай посолонь
И распевай псалом.

Всех страшней Каббала –
Древний плен, кабала.

А сиянье-Зогар,
Эта книга из книг –
Смуглой кожи загар,
Азазель из зеркал,
Золотистый двойник.

Корешок мандрагоры:
Это мантра от горя.

Мне б, во всей Ойкумене
Только профиль камеи.

Среди тысяч религий –
Только взор ясноликой.

Все Сепфоры, Омфалы
Жгут: сапфиры, опалы.

Сара – это царица
(Зорька, star и зарница).
Есть у каждой из Сар
Дед – серебряный царь.

Свадьба солнца с луной –
Суламифь,
И в конце, как заявлено, миф.
Солнце-миф, sole-миф, соло-миф,
Соломоновой славы миг.

В обмороке Эсфирь:
Сон, небесный эфир.

А огарок Агарь
Это ревности гарь.

Голубок Галилеи
Гулит в аллее.

Каменеет Магдала,
Мага ждущая, дара.

Или вот Назарет,
Посещенный Мессией:
Лазарет, на заре
Весь туманный и синий.

Назарет туманной юности –
Ах, к чему все эти странности?

Ах, иврит!
Ты – иприт.

Чудище из пустынь:
Вой и зык.

Святыня святынь –
Живой язык.

Отчего так знаком
Этот древний дракон?

Монстр, насмешливо-грустный,
Голем с глиняным сердцем.

Ты – подсушенный русский,
Пересыпанный перцем.

Перемолотый с ладаном,
Скорпионовым ядом,
С канифолью, ванилью,
Могильною пылью.

А банке мит варенье штейт аф полке ин ди кладовке.




9. Звездица.


Ольга, священная княгиня древлян.

Бабушка святого Владимира.

Сама святая.

О, кудеса, лепота, восхищение!

Очи, ланиты, вежды, десница, ошуя, персты.

Туга, страсть, милость.

Росстань, стезя, судьба.


Лада словаря.

Его лад.

Сирин с Сириуса.

Феникс в короне из ониксов.

Финист в плаще из финифти.

Птица-Гамаюн речи.


Что за очи! Вежды! Перси! Ланиты! Уста!

Царица в платье скромной игуменьи.


Образ очарования.

Окно распахнутое в космос.

Алилуйя!

Осанна!

…Олененочек мой.


Я хотел было жениться на ней.

Но нельзя брать в жены святую.


Это поэма Ольги, священной княгини славян, хозяйки буквы «о»,музы русского православия.


Звездица.


Входит владыка
В церковные сени:
- Боже, прости!
Упускаем спасенье Святой Руси!

Пал он у лика.

Сатана — хорунжий
Дольнего мира.
А моё оружье —
Ладан да миро.

Три сосуда,
Святое причастие люда:
Дискос, потир, звездица,
Что в алтаре звездится.

Да еще копиё —
На врага остриё.

Нам без потира
Не видеть мира.

Без копия
В рай зарастет колея.

Коли упустим дискос –
В бубны бияху дикость.

А без истой звездицы,
Двух неразрывных дуг,
Как без чистой водицы
Чахнет, скудеет дух.


Встал перед ним
Худ, серебрист,
Нищий, как дым,
Семинарист.

Темны глазницы,
В них смерть блазнится.

- Благослови, Отче!

- Хочешь любви?

- Очень.

- Что ж ты, болезный,
Висишь над бездной?

- Этот мир — Геенна гиен.

Амфитамин.

Галлюциноген.

- Мир отмолила
Матерь Мария!

С амвона — вон!
Пешком — на Афон!

Выпьешь там воды у колодца.

- И завяжу колоться?

- Не трусь! Будь!
Живи! В путь!

И я пойду с тобой.
И мне — пробил отбой.

Побредем, серафимы,
Всюду вдвоем,
Солнцем палимы,
За окоём.

Богом любимы,
Непобедимы.

Сквозь миры, но не мимо.


- Воля, Отец, твоя.
Только, во имя Яхве,
Лучше сделай меня -
Капитаном облачной яхты!

Ласточек старший брат,
Лейтенант мотыльков,
Послужить буду рад.
Иль совсем бестолков?

Я бы летал с невестой,
Ясной, небесной,
На голубиных качелях,
В зыбях любви.
 
Мы — воздушная челядь,
Ламповщики луны!

Только, по младости лет
У меня и невесты нет.

Удивился владыка:
Поди-ка!

Каждый клирик —
В душе лирик.

- Дам тебе два крыла
(виссон, порфира).
И, была-ни была,-
Самолет из стекла
Горнего мира.

Будешь ты поливать фиалки
На могилах сгоревших звезд,
Провожать комет катафалки
На космический на погост.

Что ж, собирай росу.
В поле седлай грозу.

Ветерком поспешай
На выходные,к маме.
Не оплошай
На воздушной яме.


…В лазурь душа
Летит, дыша.

Облака борода,
Ветер и солнце.
Видит летчик: звезда
Следом за ним несется.

Уступил ей дорогу —
Лети себе, к Богу.

Молния — мимо.
Глянешь вниз:
Там нестерпимо
Утренник сиз.

Только звезда в стекло:
Бьется: о, дай мне место!
Я — спасенье твое,
Твоя невеста!

Летчик, влюбленный месяц!
Летчик, пчела Руси!
Пальцы ли онемели
От штурвала грозы?

Всем и всему прости.

Перекрести.
Впусти!

Он смеется и плачет,
Сжал на груди крест.
– Господи! Это значит…
Значит, что ты – есть!

Есть Осанна,
Весть осиянная.

И далеко нам до савана.

Есть святые отцы,
Божьей почты гонцы,
Ангелы, агнцы.

Вечных стихов стихия,
И псалом, и стихира.

В медных кадилах ладан,
Как обещанье Лада.

Дискос, потир и лжица.
Алилуйя — синяя птица,
И звезда, и звездица.

Отпер окошко в высь.
И обнялись.



10. Хабанера


Ария Хозе из оперы Бизе.

У любви, как у пташки крылья, ее нельзя никак поймать.

Кармен, вольная песнь страсти, которую все мы хоть раз в жизни, да пели.

Или хотя бы насвистывали.

О желании быть испанцем написано прелестное стихотворение.

Но у нас в России и своих Кармен немеряно.


Родившись на Нижней Тунзуске,
Она подалась в андалузки.
Не бросьте вы камнем в сибирскую Кармен,
Пусть любит, как может, по-русски.

Идальго, кабальеро.

Инфанта, романсеро.

Болонья, фламенко!

Палома де бланко.

Гитара, гитана.

Резвись, трамантана.

И никакой в ночи клавир
Не заглушит Гвадалквивир.


В Мадриде безумная Вера
Охотилась на кабальеро.
Срывались амиго,
Как с ветки фламинго –
Рыдает строфа романсеро.

Одним из ее амиго был ваш покорный слуга.

Бру-га-га!


Фиеста.

Сиеста.

Гитана.

Гитара.


Кабальеро.

Кастаньеты.

Хабанера.

Пьета, пьета!


Кармен-карма.

Крапленая карта.


Я:

Ты — мучача.

Я — мачо.

Качуча.

Мучо, мучо!


Она:

- Бессамо мучо.

Бесы меня мучат.


Я:

Какие там бесы!

Молодые балбесы.


Она:

Вот, черти!

С мачете.


Я:

Коррида!

Умри, да!

О, мон аморе!

Мементо мори!


Синь рио.

- Синьорина!

- Не ваша!

Наваха.


О, бандитто, пирато, мафиозе!

Путана, стервозо, стервиссимо!

Пистолетто, автоматто, пулеметто.

Сакраменто!



Эпилог:

Дуэньи.

Мантильи.

Дуэли.

Могилы.

Любовь.

Серенады.

Не надо!

Не надо!


…Из смерти:

- Sant merde!


Всякая женщина зло, но дважды бывает прекрасной — на ложе любви и на смертном ложе.

...А поутру она воскресла.

Кармен вообще бессмертны.




11. Фройляйн и фрау


Фифы,право.

Битте-дритте, фрау-мадам.

Морген фри, нос утри.

Эдельвайс, до свадьбы не давай-с!

Флокс, чтобы не поблек-с.

Фиалка — до катафалка.

Незабудки — до архангельской побудки.


Расцветала под горой фигисмайннихт.
Я сказала, милый мой, фигис майн нихт!

Рингель, рингель, розенкранц,
Рингель, риннгель райн!


Увидел Паулину — попался в паутину.

Я мою Амалию намалюю эмалью.

Розалию — за талию.

Цецилию — зацелую.


Маргарита с маргаритками.

Виолетта с фиалкой.

Эмилия с лилией.

Делия с далией.

Тутта с петуньей.

Роз-Мари с розмарином.

Всех гламурней Лорелей,
Как реклама Л~ореаль.


Фройляйн — фру-фру, ля-ля.


А вот фрау, это совсем другое.

Кетхен домашняя.

Кисса кухонная.

Четыре «К»: киндер, кирха, кюхен, клейдер.

Четыреста, а не четыре:

клецки,

кофты,

куртки,

кнопки, 

кальсоны,

клаксоны,

колготы,

курорты...


Идеальная жена: комтесса в гостиной, кулинарка на кухне, кокотка в постели.


Познакомились мы в кегельбане.

Концерт в Капелле.

Кутили на Курфюрстен-дамен.

Калькулировали капитал.


Кофей.

Крендель.

Кружка Кельнского.

Койка.

Куннилингус.

Катехизис!


Мой дом превратился в журнальную обложку.

Выше похвал, сам проверял:

Кафель.

Краны.

Куклы.

Кошки.

Конфеты.

Котлеты.

Крокеты.

Калошки.


Ку-ку! Ко-ко! Ка-ка! Ке-ке! Ки-ки!


Все сияет и сверкает.

Но чего-то не хватает.

О, майн Гот!

Ты-то Кетхен, да я-то — не кот.



12. Там, в блаженствах безответных.


Развязавшись с этим счастливым фелистерским  сожительством я стал задумываться о тайнах бытия.

Что будет после смерти?

Куда мы все денемся, в конце-концов?

И что такое этот конец концов?

Изолина научила меня высшей любви, мистической.


Я в ту пору принял имя, коня и доспехи рыцарем Алонсо, написал ее имя на щите и отправился в крестовый поход.

Мы дали друг другу обет верности. В вечности.

Но когда вернулся — узнал, что она умерла.

И, в отчаянии забрался на небо, где она пребывала.

Пережив то, что выразить может только мелодия.


Иза в России.

Муза Беллини, Россини, Арбели.

Вы оробели?

Вива ля музика!

Виваче, лирика!

Светлая сила.


О, соле мио!

Солнце мира.

Санта Лючия!

Сиянье лучистое.


Нам Ла Скала

Слух ласкала.

Мы любили

Голубей Беллини.

Розы Чимарозы.

Росинку Россини.

Пучину Пуччини.

Кораллы Корелли.

Вердикты Верди.

Будем любить до смерти.


Слаще меда итальянской речи для меня родной язык, потому что в нем таинственно лепечет чужеземных арф родник.


О, ария, сопрано, партитура,

Колоратура, опера, аллегро,

Виолончель, челеста, флажолет!


Хроника моей страсти:

Престо, крещендо.

Дольче, диминуэндо.

Форте, фортиссимо!

Браво, брависсимо!


                Оперетта Арлекин и Пьеретта


Волшебные слова:

Венеция! Венец и я.

Генуя гения.

Падуя, к ногам ее паду я.


Рубины Ровенны.

Венеции вены.

Вера Вероны.

Пармы паромы.

Милость Милана.

Флёр Флоренции.

Месса Мессины.

Пьянство Пьяченцы.


А еще городка Феррари

Драгоценные фермуары.


Наташа в альковах Флоренции
Сгущает любовь до эссенции –
Ни сам римский папа,
Ни чертик из шкапа
Не выдал бы ей индульгенции.

Марина в палаццо Венеции
С виконтом трендит о Гельвиции.
Гость в шоке: в максимы,
Как перец в мартини,
Добавлены русские специи.


Увертюра в три тура.

Виола.

Тремоло.

Фортепьяно.

Сопрано.

Примадонна.

Канцона.

Серенада?

Буффонада!

Балет?

Бурлеск!


Папарацци.

Что отпираться:

Вся труппа —

В лоск! Граппа.

Пьяче, пьяче, пью!

И на все плюю.


Мамита! Мас-медия!

Финита ля комедия.


Маре бел ля донна
Че ун бель канцоне!

Это песня об итальянском рыбаке и его невесте.

Уно, уно, уно, иль моменто.
Уно, уно, уно сантименто.
Уно, уно, уно комплименто.
Сакраменто, сакраменто, сакраменто!

В общем, все умерли.



                Тарантелла тарантула


Мы бандито знаменито, мы стрелято пистолето,о,yeas!
Мы фиато разъезжато целый день кабриолето,о,yeas!

Постоянно пьем чинзано,
Постоянно сыто-пьяно,о,yeas!
Держим в банко миллионы
И плеванто на законы.

…И за энто
Режиссенто нас сниманто в киноленто.

Готов танцевать тарантеллу, надев маску рассеянного профессора, дона Паскуале.

Ревнивца, педанта и чудака.


Мона-Лиза!

Коломбина!

Чичероне!

Чиччолина!

О, Ромео и Джульетта,

Керубино и Розина!

О, Паола и Франческо,

Труффальдино, Смеральдина!



Скарамуччо,

Пульчинелло,

Арлекино,

Изабелла!

Панталоне в панталонах,

В пируэте балерина.

Винчи, Медичи, Веспуччи,

С фонарями Форнарина,

Рафаэль и «Рафаэлло»,

Беладонна, донна Бэлла!

О Люченцо и Венченца,

Калиостро и Лоренца!

Андриано Челентано,

Серафино Фиорино,

Джельсомина, в покрывалах

Из небесного жасмина!



13. Гюльчатай, стихи читай!


Слов заимствованных из арабского у нас на балансе числится всего 452 штуки.

По-скромненькому.

Мы не грабители какие-нибудь.

Не пираты (корсары т. е.)

Конфисковали в законном порядке.

Аннексировали по итогам войсковых операций.

В порядке добровольного присоединения.


Цимес? Дельта? Пруф?

Прок - правильное слово (тоже арабизм):

Цифры, звезды, ал-химия, ал-гебра.

Медицина.

Ибн Сина.

Пригодилось.


Как нам жить, к примеру, без шаурмы?
 
Привыкли мы.

Без хулы и похвалы,

Без халвы и пахлавы?

Без факира?

Без эмира?

Без барана?

Альдебарана?

Без Альтаира?

Без алгоритма?

Без Алладина?

Без Насреддина?


Ибн Хоттаб Абдурахман — это же наш Хоттабыч, Гасан.

И наследивший в веках Насреддин — у нас один.

Меджнун и Лейли — отречемся ли?

Эмир Бухарский - вместе бухали.


Абдулла и его гарем:

Хватит всем.

Зарина, Джамиля,

Саида,  Зухра,

Гюзель, Зульфия,

Лейла, Хафиза.

Зухра — жара.

Зельмира — зелье мира.

Гюзель — газель.

Лейла — эль лал.

(А лал — тюльпан, рубин, Аллах).


Анчуткин в советское время
Желал быть султаном в гареме.
Семь жен прикупил он,
И с ними клубил он,
О пушкинской грезя Зареме.

За Гюльчатай — жизнь отдай.

Голубица Гюль. Гуль-гуль!

Гюльчатай, прошу лично:

Мечту мечтая, открой личико!


Ферзь.

Берем! Дайте два!

Вместе со всеми остальными фигурами. Чего мелочиться.

Играть, чур, по правилам.

У нас все ходы записаны!

В Чапаева!

А кто не сдается, того шахматной доской!


Алкоголь!

Беспощаден и гол.

Веселие Руси есть питие.

Бытие!

Особый язык: вой и зык.

Алгол алкоголя.

Его арго.


Еще взяли верблюда, жирафа и зебру.

Они такие прикольные.

И птицу удода прихватили — худ-худ.

А не хот-дог тебе и не фаст-фуд.


Конечно, из всех пэри и гурий Большого Восточного Сераля я выбрал Шехерезаду.

Джинния сказки.

Неги и ласки.

Весна арабского языка.

Слов река.


Джинн (небесный паша).

Джан (бездна-душа).



                В Багдаде все спокойно


Зацвел жасмин.

Задул хасмин.

Спит бедуин.

Спит сарацин.

Прилег, усталый на сундук,
Зажав булат в руке, мамлюк.

Гасан, приведший караван
В Багдад, улегся на диван.

Спит нечестивый ассасин,
Спит правоверный муэдзин.

Посветит лампой Алладин:
Спят: бей, паша и эфенди.

Уснул Босфор.
Уснул Мицар.

Багдадский вор,
Вазир-мухтар.

Обнявшись, спят
Ширин, Фархат.

Во снах визиря —
Базар и зира.

Во снах Гафиза —
Весна, Алисса.

А у муллы во снах — мечеть:
Меч, честь.

И лишь эмир,
Не спит один,
Солнц паладин,
Судьбы факир.

В звездах сарай.
Не спи, сераль!

Не спит гарем,
Любви Хорезм.

В алькове — кофе и хурма,
Диван, по шелку бахрома.

Чадра. Халат.
Алмаз. Гранат.

И как дозволил нам Аллах,
Стихи: Гафиза альманах.


Не спят: Лейли,
Зухра, Гюзель.

И пьет из пиалы
Газель.

Нежна зурна.
Играй, Зухра!

Ты, Гюльчатай,
Стихи читай!

Взошел эмир,
Как Альтаир.

Перевернул зенит, надир.

(Эмир, открою тайну я,
17 дев — сераль моя).

Но кто из всех Шехеризад —
Шахиня, солнце?

…Шаху — мат.




14. Нехай фривей


Пушкин — против всех их лазерных и радиоактивных пушек!

Гоголь — против Гугла!

Блок — против блогов!


Говорят, Википедия победила племя Честных Академических Словарей.

Титанов — Даля, Ожегова, Ушакова, Лопатина, Тихонова, Кузнецова, Ефремова…

Ожог Ожегова, кузницу Кузнецова, лопату Лопатина… Упразднила.

Меня, Платона Дурова!

Нет, дуровскую дурь не обдурить, не задурить, не передурить, не выдурить.

Боевой клич!

Кликуши кликов.

Нокауты аккаунтов.

Чад чатов.

Yahoo!

Я — ху?

Ху — Я?


- Гляди, какой у них  хайвей, ой-вей!

- Какой фривей!

- А ты не хай!

- Хоть окривей!

- Да пусть он крутится, нехай!


Спич догорел быстрей, чем спичка.

Ток шоу шокирует током.

Хайли лайкли?
Ставим лайки.

Пост-труф?
Не трусь!


- Что мастерим?

- Мейнстрим. И его же материм.

Страшись теней, тинейджер. На тебя — теней жор.

Гаджет — жжет, гад.


В общем, все это сексуальное растление, конечно.

Мэрчендайзер мэрчендайзершу мэрчендайзил.

Пенисы за пенсы.

Долли за доллары.

Фриксы за баксы.

Скверна скверов.

Окалина окраины.

Бюстселлеры.

Лав-киллеры.

Всё мИнет. И даже минЕт.



15. Русский — это  прилагательное.

Русские немцы, русские чукчи,русские негры, русские японцы, русские чингизиды, русские Рокфеллеры, русский Рим, русская Америка, русский Полюс, русский Марс, русские инопланетяне.


Брали, берем и будем брать.

Захватчеги и акупанты.

Что угодно, отовсюду.

Где находим и что хотим.


Да ничего нам от вас не надо!

Обойдемся.

Не ссы, прорвемся.


Амбмент, атитьюд, биг-бэнд, свинг-скретч, скифл-грэнж, хай-сэмпл, хард-тру…

Харкну!


Моцарелла, рикотта, хамон, дор-блю.

Блюю!


Плюрализм.

Плюю!


Толерантность.

Талейрану — нос!


Барак Обама — батрак Абрама.

Стаффан де Мистура — стакан микстуры.

Ангела Меркиль — ангел померкший.

Мелко меркелит.

Меркелизмы мелет.


Хилари ты рвешься в политику?

Хило ли, Хилари? Не хило.


Густопсовая Псаки.

Один псакинг — мера глупости.

Пости посты.

Не псы!


Болтон - болт он, болтун.

Шалтай-Болтай (и вся королевская рать).

Сколько Волкера ни корми, он все в лес смотрит.

Волкера бояться — в лес не ходить

Обама старался, но Трамп (тромб) оторвался.

Трампофрения.

Трам-пам-пампия.

Трампотня.

Трампофоб.

Трампокалипсис.

Майн трампф!


Если друг оказался вдруг
И не друг, и враг, а Трамп?


Ницше — это от нашего слова «ничего» (ницшего).

Спиноза — в спине заноза.

Фейербах — фраер. Бах!

Маркс — лети на Марс!

Ваш Паскаль нам все мозги прополоскал.

Сведенборг — шведский бог, двинут в бок.

Бодрийяр — Бог и царь?

Деррида — дери его туда-сюда.

Э-э-э…


Ничто не наше.

Наше — всё.



16. Без фаст-фуда, но не без Фауста


Как мы любили тебя, Европа!


                Мне мало надо - корку хлеба,
                да каплю молока,
                да это небо, да эти облака.
               
                Велемир Хлебников.
               

Мне бы кусочек Парижика –
Сладкого пирожка,
Да кружку теплого, рыженького
Небесного молока.

Мне бы флакончик Ниццы,
Повергавшей поклонников ниц.
Нимфа ее дразнится
Стрелами из-под ресниц.

Во Флоренции Флора
Обольстила все зеркала.
Кожу прозрачней фарфора
Я бы гладила до утра.

В Венеции тронула Венус,
Васильки на груди Весны.

Я никуда не денусь,
В синий атлас оденусь,
Вот она вся, возьми.

Я бы в Мадридские ночи
С мудрецами рассорилась всласть.
Всех варшавянок ножки
Мне б навеяли вальс.
(Слишком уж он мудрит,
Старый, как мир Мадрид).

А солнечным днем в Шампани
Шампанского бьет фонтан,
И за плечами пена
Летела бы, как фата.

Целую руки Равенны,
Рубины ее и вены.

Мне бы над каждой дорогой
Синей звездой сиять,
Мне б на плече у Бога
Беглой кометой стоять.

Мне бы невестой Марка
Ехать верхом на льве.
Или – почтовой маркой
У ветра дрожать в рукаве.


Язык – живое существо.

Обло, озорно, стозевно и лаяй.

Чудище ненасытное, вечно алчущее.

Сколько не дай ему, сожрет.

Не бойтесь, не лопнет.

Годное усвоит, а ненужное выплюнет.

А то покатает словечко во рту, за зубами, как леденец, оближет, обсосет и приспособит к употреблению: вместо галльского "шер ами" нате вам шаромыжника, а вместо китайского "пиль нянь" - вареное ухо, пельмень.

И смешны мне вопли языковых пуристов, что надо бы оградить нашу святыню от иноплеменной агрессии, запретить к чертям собачьим все эти компьютерные политические англицизмы, а общение на уличном жаргоне вообще объявить уголовно наказуемым деянием.

Сколь не убеждай широкие массы трудящихся слово, скажем, "интернет", торжественно проклясть,забыть, заменить его на выражение русское, исконно-посконное, что-нибудь, вроде "паутина людская", они не внемлют.

И интернет, хоть ап стену убейся, будут называть тырнетом.

Имэйл — емелей и мылом.

Клавиатуру - клавой.

А не – "паутина, чертом плетенная".

Не – "ячея понарошная".

Не – "американский невод".

Не – "ярус с крючками, с наживкой, для улавливания человеков".

И-и-и, нет!

Инет.


Хоть сажай нас за это.

Никогда хорошилище не потащится по русскому гульбищу из ристалища на позорище, в мокроступах и с растопыркой.

А потащится франт, петиметр, крутой модник, из салона в театр, в калошах и с зонтиком.

Запреты в лексической сфере не просто бессмысленны, но опасны чрезвычайно.

Сами по себе они в России являются непреложными предвестниками беды, и соотнесимы лишь с запретами на водку.

Свидетельствую, как специалист, и просто как человек, живущий тут долго: отменяя те или иные слова, и даже отдельные буквы, мы получаем, как следствие, пугачевский бунт, дворцовый переворот, декабристское восстание, кровавое воскресенье, Август, Февраль, Октябрь.

Войну.

Революцию.

Госпереворот.

Коллапс.

Дефолт.

Перестройку.

Звезду Полынь.

Гуляй-Поле.

Вот, на Украине вздумали на русский язык наехать.

И  что?

И чо, и шо, и што, и що?

Шта-а-а?!


Наше чудище себя в обиду не даст.

Чудное, чарое, чуть-что, очумелое, чу...


Или возьмите словосочетание: "Нас выкинут из Свифта".

Фистула софиста.

В свете софита.

Обойдемся без вашего свиста.

Без вашего фаст-фуда.

Без ваших фашистов.

Фетишистов.

Но не без Фауста.

Вот если б нас "Путешествия Гуливера" лишили, то это да, это месть.

Но Гуливеру лилипуты не указ.



                Джонатану Свифту, с любовью


Нам на руки повяжут путы,
Как Гуливеру, лилипуты.

Нам перепутают расчеты,
Все нечеты и четы.

Нас мимо денег пронесут.
Куда, дружок?
На Страшный Суд.

И пустят по миру,
Как фантик по ветру.

Под вой пурги, под свист софиста,
Под хохот йеху:
Россию исключат из Свифта!  –
Вещает «Эхо».

Нас выбросят из Ойумены,
Рыдайте же, Камены!

Промчится ль мимо нас свинец
Смертельный, хрюкнувши: конец?
 
Мы обойдемся, знай наверно,
Европа, без эльфийских евро.

Без ваших чипсов, ваших кексов,
Без сэконд-хэндов, хэппи-эндов,
Без пипифаксов и твин-пиксов,
Всех трендов-брендов.

Мы обойдемся без фаст-фуда,
Но не без Фауста.

Без чуда?!

Нам без Гамлета – как без лета.

Как без Лаур прожить, без лир?

Все Дездемоны, Маргариты
Не будут нами позабыты.

Ведь Сольвейг – солнце,
Вертер – ветер,
Мими – ведь это: миг и мир.

Манон, Русалочка, Джульетта  –
Бессмертны в ореоле света.

Нам Беатриче – рая весть,
А Сирано – сирени ветвь.

В снегу фиалка – Виолетта.

Вы, Уленшпигель, Манфред, Швейк –
С Россией венчаны  навек.

Не парадайс, не дольче-вита –
Суровый русский сказ.

Но нас не исключить из Свифта.
Его не исключить из нас.


В английском-то слов не то в два раза, не то на треть больше, чем в русском
(британские ученые доказали).

Где взяли, сыновья-дочери Альбиона?

А, набрали слов со всего мира, из всех своих колоний.

Аннексировали.

Экспроприировали.

Узурпировали.

Вывезли кораблями.

Что там, в трюме?

Алмазная корона, зерна кардамона.

Батист, аметист, александрийский лист.

Голубая глина, перья павлина.

Мандарины от Мандарина.

Апельсины от Асасина.

Авокадо из тропического ада.

Тюльпаны, кальяны.

Руды, изумруды.

И слова.

Из Монсеррата и Тринидада.

Уганды и Руанды.

Бутана и Лабуана.

Пенсильвании и Океании.

Австралии и Бенгалии.

Техаса и Гондураса.

Катара и Гибралтара.

Исландии и Зелландии.

Ньюфаундленда, Квинсленда, Фолкленда, Мэриленда, Диксиленда, Диснейленда и Зулу-ленда.

И вот, пожалуйте - самый богатый язык английский.


Каждое словечко иностранное, это, доложу я вам, сограждане, перебежчик из их армии в нашу.

Приглашенный особо ценный специалист.

В крайнем случае, честный гастарбайтер.

Поработает, покрутится среди нас - и досвидос.

На паровоз.

На шайтан-арбу, поменять судьбу.


Или обрусеет.

Эй вы там, в Брюсселе, еще не обрусели?

Женится на русской, семью заведет.

Русская женщина, она кого хочешь охомутает.


Отчего же одно слово в языке чахнет и глохнет, а другое приживается?

Это – отвергает язык, а то – присваивает?

Никто не знает.

Даже я, Большой академический словарь, не знаю.

Тайна сие велика есть.

Несколько похожая, правда, на ответ армянского радио слушателю.

- Почему аист на одной ноге стоит?

- Потому что он так хочет.



...Чудо, да.



17. На ять.


Все путается в бедной, старой и больной моей голове.

Да, я выхожу в тираж.

А ведь только вошел в раж.

Скоро русскому языку понадобится новый словарь.

А я займу дальнее место на библиотечной полке.

Хорошо, если в архив не спишут.

Ничего, Платон Михайлыч, мы еще повоюем.

Ты, конечно, уже не молод.

Весь в шрамах от операций по удалению особо ядовитых слов, упорно внедряющихся под кожу.

Ядерных, ядреных, радиоактивных.

Признаюсь, мой кожаный переплет за годы службы скукожился.

Корешок пообтрепался изрядно.

Плоть моя, книжные страницы, истончается день ото дня.

Расклеился ты, профессор Дуров.

Но зато…


Зато:

Пушкинская Татьяна.

Есенинская Есения.

Светлана Жуковского.

Эвелина, Ева Бальзака.

Лейли, муза Низами.

Кармен, цыганка Мериме.

Нинон де Ланкло, сама себе писатель.

Диана эллинских титанов.

Гера Гомера.

Ольга «Повести временных лет».

Жанна д`Арк поэм и гимнов.

Чара Велесовой книги.

Изолина испанских баллад.

Шехеризада, царь-девица арабских сказок.


Ты бы кого выбрал, читатель?

Любой найдет на свой вкус.

А у меня они все были.

Тридцать три красавицы.

Я взял их.

Отец языка, я сделал каждой по несколько сот или даже тысяч детей.

Если быть точным, то всего 85289.

85289 бессмертных лексем вошли в мой состав, созрели в нем и вылетели в мир.

В Юниверс.

Выплеснулись фонтанчиками, стартовали ракетами, выскочили чертенятами.

Кто бы что ни говорил, их уже не изъять из Речи.

Кто бы что ни писал — их уже не вычеркнуть из письма.

Мало того, у меня были романы с Аз, Буки, Веди и так далее, вплоть до Ижицы и даже с забытыми ныне Фитой, Фертом, Юсом малым, Юсом большим, Ятью...

Особенно с Ятью выходило круто (классно, клево, неслабо, нехило, обалденно, прикольно, балдежно, офигенно, офигительно, упойно, кавайно, винрарно, няшно, суперски, зашибись) — на ять.

Ибо русский словарь воистину всеяден и ненасытен.

Он оприходует всё, что движется.

Он в восторге от всего, что живо.

Словарь живаго русского языка.

Доктор Живаго отечественной словесности.

ВосхИщен и восхищЕн.

Но только на трем самым сакральным и прелестным буквам азбуки (последним, десерту Речи!) — Э, Ю, Я —  Платон Михайлович Дуров, большой академический словарь — делал  официальное предложение руки и сердца.




18. Мор Мары.


Не секрет, что все слова на букву «а» в русском языке заимствованы ), за исключением Авось да Авоськи (пишу их с прописной буквы, из уважения ибо без сих двух нам было бы не продержаться на крутых поворотах истории).

Вот так и идем, несем свой авось в авоське.

Русских слов на букву «ф» вообще, как таковых, не существует, и Пушкин гордился, что в «Сказке о царе Салтане» употребил только одно слово на «ф» — флот (а как без него? Как без Философии, Фантазии, Фонтанов, Физики, Фаты, Фатума, Фонарей, Факиров, Фейерверков, Фискалов, Фраппе, наконец?)

Как без фейерверков, я вас спрашиваю?

Великий словарь Даль (коллега), требовавший переименования галош в мокроступы в конце жизни признал свое поражение.

Большее количество слов Речи присоединена нами просто и прямо, без затей, по итогам российских военных кампаний… гуманитарных антитеррористических операций и добровольного принуждения противника к миру.

К любви!

В результате ударного наступления войск быстрого реагирования, вооруженных  спецтехникой  «Триумф», «Тополь» и «Искандер», при поддержке авиации.

При поддержке военно-космических сил.

Ввиду отчаянных действий батареи Тушина.

За счет боевой мощи танка четвертого поколения «Армата».

Демарша третьего Московского гусарского эскадрона.

Перехода через Альпы.

Взятия Измаила.

Полтавской битвы.

Героического подвига партизана-патриота Ивана Сусанина.

Словесная контрибуция.

Лексическая аннексия.

Лингвистический аншлюз.

Слова-перебежчики.

Слова-трофеи.

Слова-военнопленные.


Впрочем, многие лексомы ходят по кругу.

Повторяются, снова и снова.

Как в кошмарном сне.

Русское слово кошмар произошло от французского cauchemar.

В английском nightmare, как мы можем видеть, присутствует тоже часть mare.

В древне-шведском mara – демон.

В сербском морок — сон.

В украинском мрия — мечта. Великая мечта дикой Диканьки. Фонетически — помирает.

Мара или шмара, она же Маруха, Марыля, Марыська.

Мерли, мрем и будем помирать.

Зато живы.

Кошмар это кошерный мор.

Миру мир.

Мур-мур.


Не помирятся никогда:

Живая вода и Мертвая вода.

Держава Лето и держава Зима.

Иван-царевич и Змей-Горыныч.

Мара (Мора) — жена Кощея Бессмертного.

Владения ее за Рекой Смородиной.

За Полем Непаханным.

За Мостом Калиновым.

Через Явь и Навь.

Ярь Ярилы и Марь Мары.

Живь Живы и Мор Мары.

Веления Велеса и заморочки Мары.

Мрак, марь, хмарь, морока, обморок, выморок, мор, морг, умориться, заморочить, замараться, морщина, мерзость, мразь, смерть.

Умора.

Скоро так скажут обо мне.

О человеческой моей ипостаси.

Поехал в Мар-марис, Богу помолись.

В Могилев, за сто рублев.

Он у Мары — умер.



19. Хлеб, имя существительное


Слово хлеб — это из немецкого.

Брага — из турецкого.

Кисель — из бонжурского.

Откуда щи? Поищи: ски — голландский капустный суп.

Пельмени из китайского: пиль-нянь, вареные уши.

Уши-суши.

Каша из еврейского, да, да, кашА. Точка и ша.

Особо: манка, манна небесная.

Коль-баса на иврите означает «всё мясо».

Чай из китайского, само собой.

Щи да каша, пища наша (пицца наша).

Французской кухни лучший цвет.


Да это просто балет!

Полет!

Пируэт!

Лангет, винегрет.

Маринад, мармелад.

Шоколад — шок и лад.


Буфет.

Багет.

Банкет.

Фуршет.

И трюфли, роскошь юных лет.


Птифуры, которые везут нам фуры,

Драже, дрожу уже.

Конфитюр лямур-тужур.

Шантеклер, съешь эклер!

Вдова Клико, кликнуть легко.

Коньяк — его знают конь и як.

Кьянти, устаканьте.

Бордо — не бурда.

Шампань — из графства Шампань.

Сами, сколько ни шамань, получается шампунь.

Но кто-то снова в кабинет принес сухого каберне.

Мерло (получи в мурло!)


Нынче гости на дворе — не журфикс, так суаре.

О верь, Мишель, сказала соло Нина.


Месье Оливье.

Император Наполеон.

Герцог де Бульон.

Графиня де Монпасье.

Фаворитка Бланманже.


И граф де Ширак, не вешайте мне лапшу на уши.

Бич-пакеты.

Макароны быстрого реагирования.

Опарыши.

Вот и съеден Доширак,
Да не съел бы душу рак.


Эклеры страшней холеры?

Бон-бонная чума?

Котлетки из кота в клетке?

Антрекот. Антре, кот!

Профитроли для простофили?

Раки из хромой собаки?

Аритишоки, я в шоке.

Фрикасе на чистом овсе.

И гуляш по коридору.




20. Двери смерти.


У нас в «Словаре», как  в каждой солидной конторе, раза три-четыре в год проходят корпоративы, с непременными смотрами художественной самодеятельности.

Положено так.

Не нами заведено, не нам и отменять.

КВН и КСП.

Капустник.

Живые картины.

Три аккорда, три аккорда я тебе сыграю гордо.

Пабам — пара-па-бабам!

Пора по бабам, пора по бабам!

В бабах недостатка нет. Коллектив-то женский.

 
Проходят эти оргии, эти камлания, партийные собрания, элевтинские мистерии…

Проходят они обычно в Ожеговском зале Российской национальной публичной онлайн-библиотеки, где имеется и интернет-ресторан, и фэйсбук-лекционный зал на 200 посадочных мест, с файловой (не фэйловой) сценой.

Мы собираемся узким кругом — 33 буквы, их близкие родственники, избранные друзья-приятели.

Так вот, традиционным номером программы (наряду с оймяконской лингвистической свисто-пляской «256 цветов снега» и дуэтом  Фанни Каплан и Лизы Калитиной «Приди, я все прощу!») является «Двара мритью».

Без сей бессмертной баллады (балатвы), шедевра мировой лирики, жемчужины  культурного наследия ЮНЕСКО, сообществу Большого Академического Словаря трудно представить себе праздник.

Сначала на сцену выходит бессменная конферансье (и капитан местной команды КВН) сеньора Изолина Россини.

Вечно юная Иза — она выглядит очень представительно в вечернем туалете от Версачи, когда объявляет своим хорошо поставленным оперным сопрано:

Двара миртью!

Индо-европейская бхалатва «Врата смерти».

Она же арийская баллада «Гимн жизни».

Торжественная песнь.

Поэма экстаза.

Молитва девы.

Ода Фелице.

Элегия «Безумных лет угасшее веселье».

Баркарола «О, соле мио!»

Заздравная из «Богемы».

Озорные частушки.

Погребальная ловта.

Сага.

Танка.

Хокку.

Сура.

Триолет.

Лимерик.

Музыка народная.

Слова сакральные.

Автор — Бог-отец.

Мульти-текст успешно прошел искусствоведческую экспертизу РАН и получил сертификат Всемирного общества лингвистов.

Подлежит обязательной сертификации.

Музыка Людвига ван Бетховена, Петра Ильича Чайковского, Соловьева-Седого и народа чукчи.

Перевод Бориса Пастернака. 

Хореография Майкла Джексона.

Вокал Лучиано Паваротти.

Режиссер Андрон-Никита Михалковский.

Консультант Владимир Даль.

Раздаются дружные аплодисменты букв и их друзей-родных.


Иза (колонны из-за) раскланивается перед публикой, носком туфли незаметно (как ей кажется) отпихивая подальше назад шлейф своего кораллового газового платья, дабы не наступить на него.

Откашливается и продолжает:

Исполняет!

Заслуженный оленевод Российской Федерации Ърдым Бурханова! 

Татарская принцесса!

Потомственная золотоордынка!

Победительница соцсоревнования!

Переходящее Красное Знамя!

Правнучка хана Мамая! 

Теща Абрамовича!

Буква Ъ Большого академического словаря русского языка!


Ърдым выходит, в сари-тоге медвежьего меха и лаптях из бараньих желудков. Под мышкой у нее зажат портативный синтезатор последней модели «Гамаюн», в зубах — губная гармоника.

Публика неистовствует.


Иза, дождавшись конца овации, патетически восклицает:

Аккомпанемент! Бодхи-деви Ыхана!

Живое дыхание санскрита!

Бессмертная богиня-девственница!

Заслуженная бодхисатва Российской Федерации!

Сансара Луны и Солнца!

Дэви Джарья!

Буква Ы Большого академического словаря русского языка!


Ыхана является из-за кулис, в нагольном тулупе и рыбацких валенках с калошами. Лица почти не видать — густо завешано бисерными бусами. В правой руке у нее концертный ксилофон «Сирин», в корпусе из мамонтовой кости, с перламутровыми инкрустациями, в левой — олений череп с колотушкой.

Обе солистки некоторое время возятся со своими инструментами, пристраивая их на штативах и пюпитрах.

Затем усаживаются на козетках, козочки эдакие.

Ыхана мерно ударяет колотушкой в олений череп, производя   доисторический палеозойский звук.

Ърдым врубает синтезатор.

Звучит нечто среднее между Лунной сонатой и Подмосковными вечерами.

И все мы, собравшиеся, в который раз переживаем странный эффект.


Из ниоткуда, из какого-то малоисследованного подсознательного марева возникает фантом.

Галлюцинация.

Мираж.

Дэй-дрим.

Видение.

Иллюзия.

Фата-моргана.

Призрак.

Глюк.


Или это результат совокупно воздействия художественных гениев на наше сознание?

Чудо искусства?

Триумф творчества?

Или в этой шарманке, в подозрительном синтезаторе «Гамаюн» все дело?

В зверином ухмыляющемся черепе?

В каком-нибудь оймяконском газе, тайно разлитом в воздухе?


На золотом крыльце сидят: Вея — ветер, Накта — ночка, Агни — огонь, Снехья — снег, Джарья — Заря.

И думают думу — Дхум.

И обсуждают бытие — Бхава.

И пытают естество — Аситва.

Дада Вея — дед Ветер, Дэви Лтух — дева Луна и тата Оджас — отец Ужас ищут суть: Сатьим.

Тут же и джана — человек. Иван, Жан, Джон. 

И с ним женщина, Ляля.

Они хотят джити.

Они плачут.


Ърдым заводит, тенором Ленского из самодеятельности:
 
Накта — ночка,
Свар — сверкает,
Лтух — луна.

Трина — травы.
Набха — небо.
Швета — свет.

Бхратар — братик,
Врана — ранен,
Кравис — кровь.

Накта — ночка,
Оджас — ужас,
Мритью — смерть.

Ыхана подхватывает, надтреснутым басом простуженного шамана:

Агни — пламя.
Вея — ветер.
Гхри — гори!

Джарья — зорька,
Яма — яма,
Снехья — снег.

Гхори, гхори —
Горе, горе.
Гхри — гори!

Проигрыш —  на губной гармонике «Бавария».

Неожиданно (как бы спонтанно, не вынеся огромного эстетического эффекта) к дуэту подключается конферансье.

Колоратурное сопрано.

Она выпевает второй куплет, с филигранными руладами Розины из «Цирюльника»:

Матри — матерь,
Джани — женка,
Сваст — сестра!

Тру-ла-ла!

А-ха-ха-ха-ха!

Прашна — просят:
Прабуд, прабуд!
Пробудись!

Та-ла-ла-ла-ла!
А-ха-ха-ха!

Мритью храд.
Мертвый рад.

Бхратар — братик
Джнана  — знает
Сатьим — суть.

У-ла-ла!

Образуется стройное трио, как бы спонтанно. На самом деле, экспромт хорошо отрепетирован:

Двара миртью!
Дело смерти:
Джанна — знать.

Двара миртью!
Дело смерти:
Будх — будить.

Двара миртью!
Дело смерти:
Джити — жить.


Ыхана оленьей берцовой костью что есть сил лупит по клавишам ксилофона.

Ърдым вступает, хрипло, с надсадой:

Хлас — звучать!

Пиш — писать!

Сев — служить!

Твар — творить!

Изолина разливается соловьиными трелями:

Свар — сверкать!
Чит — читать!
Вач — вещать!
Лубх — любить!

А-ха-ха-ха-ха!

Ла-ла!

Двара мритью
Двери смерти:
Лубх — любить.

Лубх — любить! — визжит Ыхана.

Лубх — любить! — басит Ърдым.

Публика встает, аплодирует, раздаются крики «браво» и « бис».

Партер плачет.

Ложи рыдают.

Солистки прослезились от счастья.

Ревет и причитает уборщица тетя Катя.

Скулит по-собачьи официант Кирилл, разносящий коктейли.

Шмыгает носом пожарный Михал Трофимыч.

Ах многогрешный заливаюсь слезами.

Плачут 33 буквы русской азбуки.

Из-за кулис появляется, промокая слезы, мисс Виктория Тэччер в джинсах и майке с портретами «Пинк Флойд».

Ей доверено продекламировать русский перевод сакрального текста:

Льется с неба свет луны.
Брат мой ранен весь в крови.
Вот он умер, и огонь
Зажигает Агни-Бог.

Просят мама и жена
Мертвого: не уходи!
Просят солнце и луна,
Ветер, травы: погоди!

Только брата не вернуть.
Брат мой мертвый — знает путь.
Двери смерти отворив,
Брат мой понял жизни суть.

Ваю — ветер
Натса — носит
Лагху — легкий
Дхума — дым!

Брат мой мертвый смерти рад.
Я с тобой прощаюсь, брат.
И над холмиком твоим
Ветер носит легкий дым.

Получив свою порцию народного признания в виде хлопков и восторженных криков, Вика уходит за кулисы.

Вместо нее является японка Ёко, куколка в кимоно (цветки мака-самосевки по златому фону), в парике и гриме гейши.

Детским трогательным голоском озвучивает она канонический текст на чистом санскрите:

Твар — творить!
Чит — читать!
Пиш — писать!
Вач — воевать!
Свар — сверкать!
Лубх — любить.


Все, чем можно заняться на свете.

Я, Словарь, предпочитаю всему на свете чит и пиш.

Ну и лубх, конечно.

Вправду сказать, последнее время доложишь одной жене, что пошел ко второй, а второй — что остался у первой. А сам — чит и пиш, чит и пиш, в полное свое удовольствие.


Ыхана врубает синтезатор.

Ърдым бьет колотушкой в олений череп.


Поют:

Виктория в джинсах ливайс, ти-шотке и бейсболке задом наперед.

Христина в мужском костюме и штиблетах.

Ольга в рсе игуменьи и княжеской короне.

Роза в лапсердаке и кипе.

Есения в сарафане и переливчатой темно-вишневой шали.

Гюльчатай в шелковых шальварах и чадре (открой личико!).

Чара в серемяжном рубище, с рогожными крыльями, в железных башмаках.

Шехеризада в золотых покрывалах.

Диана в тунике, сандалиях, с полумесяцем в волосах и колчаном за спиной.

Гера в тоге и пеплуме, с арфой в руках.

Кармен в трех юбках, корсаже, мантилье.

Нинель в норковом манто.

Посланница звезд Ьа в комбинезоне и шлеме астронавта.

Все тридцать три принцессы мира, возлюбленные мои буквы русского алфавита.

Они выкликают извечный призыв человека к смерти.

Неведомой, неотвратимой, не слушающей ничьих заклинаний.


В финале концерта мы все умираем.

И спустя всего лишь одно мгновение воскресаем вновь.




20. Между.


Если убрать из русского языка все галлицизмы, тюркизмы, славянизмы, арабизмы, латинизмы, галлицизмы и так далее, то что останется?

Да вот эти самые «двара».

От которых произошли русские двери и дворы. И дворняги. И дровни. И дрова. И деревни. И деревья. И дворцы. И дворяне. И царедворцы.

Попробуйте в эти двара войти.

Но прежде, чем войти, подумайте, как выйти.

Санскрит.

Сад крипт.

Гимн, формула, трактат.

Свет Вед, Упанишад.

Священный лепет поэта.

Вспорх пируэта.

Трепет полета.

Скрижаль завета.

Голос Бога.

Подмога.

Камень порога.

Общак.

Верняк.

Крайняк.

Не нами заведено, не нам и отменять.


…Кто мы все есть, после этого?

Кто мы?!!


Да, никто.

Ничто, никто и звать нас никак.

И — всё.


Всё: что между альфой и омегой,

началом и концом,

первым и последним,

точкой зеро и сейчас-который час,

бозоном Хиггса и Богом.

*                *                *

Я завис между небом и землей.

Я был султаном в гареме и имел 12 жен.

Я похищал из чужого гарема любимую супругу коллеги-султана: убежала от кинжала.

Я занимался философией, метафизикой и даже политологией с олимпийской богиней Герой.

Я охотился в компании с Дианой-девственницей (не принцессой).

Боролся за демократию и права человека с суфражисткой Христиной.

Я танцевал хабанеру с Кармен. Хозе из оеры Бизе!

Изелина встречала меня, крестоносца, на лугах небесных блаженств.

Я жил в счастливом домике с идеальной хозяйкой-кошечкой Кэтхен.

Я играл на виоле де амур, в дуэте с Джельсоминой, в покрывалах из небесного жасмина.

Чернокнижничал с Чарой.

Слагал благочестивые стихи со святой Ольгой.

И арабские сказки — с Шехерезадой.

Науке страсти нежной обучала меня парижская куртизанка Нинель.

А воинскому мужеству — победительница Виктория…

Я перебрал, казалось бы, все варианты.

Познал все лики любви.

И не был счастлив.


Но у меня в резерве оставались еще три возможности.




Часть вторая.

Буква Э

Эльвира Шмидт, человек для людей




Дуров обманул, так ни на ком и не женился.

Никакой невесты, Агафьи Тихоновны и на горизонте нет.

А обещал трех предъявить.

Меж тем, дело это христианское, необходимое даже для отечества.

Обязанность порядочного человека, патриота своей родины.

Вот, вообрази, ты сидишь на диване — и вдруг к тебе подсядет бабёночка, хорошенькая эдакая, и ручкой тебя…
 
Да как будто у них только ручки… у них, братец! У них черт знает что!

А то — эдакий пышка, щенок, залезет тебе на колени, и вздумает теребить папашу за бакенбарды. Папаша,- лепечет, - папаша! А ты ему: Ав! Ав! Ав!

За чем же, помилуй, за чем дело стало?

Ну, рассмотри сам, ну что из того что ты неженатый?

Ну что ты теперь такое, ведь просто бревно, никакого значения не имеешь.

Ну для чего ты живешь? Ну взгляни в зеркало, что ты там видишь? Глупое лицо, и больше ничего.

Есть одно такое словцо, но оно неприличное.

Хуже бабы.

Так вот и затравят старого медведя.

Уже слышу я вопли:

Фас его! Долой из фэйсбука! Плюнуть ему в фэйс, буке эдакому!
 
Лежа на диване в своих обветшалых хоромах на Котельнической набережной, в кабинете с вытертым паркетом, дубовым письменным столом (балясинки отвалились) и лампой на бронзовой ноге, я опрокидываю стопку любимого коньяка «три звездочки» и закусываю любимой закуской имени императора Николая II — ломтиком лимона, присыпанным солью.

Дайте старому профессору еще один шанс, объяснить этому миру самого себя.

Вместе с тремя своими невестами.

Я Платон Михайлович Дуров, филолог, профессор, член-корреспондент АН СССР, организатор реформы русской орфографии, главный редактор Большого Академического словаря русского языка, сам словарь, словоман, словофаг и словофрик…

Я, буквофил, буквоед, буквофаг...

Я, замполит (заместитель по литературе) Среднерусского информационно-военного округа, заслуженный ловец слов Российской Федерации, а также ее окрестностей и местностей, словесный эмир Русского мира, шах по мату, янычар по чарам, паша от слова пахать (а бей от слова бить и жрец от слова жрать — это не про меня)...

Былинник речистый, лирик чистый, лексолог лучистый, собиратель - слов старатель, сказитель - слов спаситель, виршеплет - слов пилот, отправляющий слова в полет ...

Могу сейчас пуститься в пространные разъяснения, занесло, мол. Увлекся.

Мое дело:

Ясак языка.

Дрессура зверей из словарей.

Аншлюзы иллюзий.

Я фанатик фонетики.

Факир.

Фигляр.

«Приехал жрец».

Чудодей.

Маг-чародей.

Mc-Chiaroday.

Мистер Ясный День, ясен пень.

Слова у меня прыгают через кольца и ходят по проволоке, да хоть бы и в хоккей играют, с клюшками и на коньках: ко всему приучены.

Жонглер.

Вольтижер.

Трюкач.

Циркач.

Эквилибрист.

Стрекулист.

Полно, я честный толковый академический словарь. Верьте мне, я вам не Википедия. Я всегда даю точные сведения.

Что такое, например, истинная любовь. В чем  назначение человека. Какова конечная цель мироздания. И каким видится смысл существования нашей Вселенной, первоэлементом которой не атом является и не спираль ДНК, не какой-нибудь мю-мезон или бозон Хиггса, не баррель нефти и не доллар, а слово.

Я могу изложить заявленную тему в виде романтического романа, статусной статьи, диссертабельной диссертации, благого блог-поста, токующего ток-шоу или рекламного слогана в прайм-тайм.

Буквы помогут. Свои!

Однако, не стану. Невесты мои, Эва, Юлия и Яя, Э, Ю и Я, право, не менее достойны внимания и изучения, чем все тайны Юниверс.

Каким же образом редактор Большого академического Словаря, спросите, сам в итоге становится Большим академическим словарем? И при том полеживает на диване и попивает коньячок? А его женщина — оказывается Буквой, не переставая при том быть женщиной?

Увы, тут всего открыть другу-читателю не могу, ибо связан подпиской о неразглашении, священной клятвой перед высшей инстанцией, называть которую вам также не имею права.

Но кое-что для читателя берусь уточнить:

Ища кандидатуру для буквы Э (это миссия и особое посвящение), Инстанция начала рассмотрение с нескольких тысяч кандидаток, вполне реальных российских дев и дам, остановившись, в промежуточном итоге, на двадцати с небольшим.

В шорт-лист вошли удивительнейшие создания господни: к примеру, одесситка, студентка местного филфака Эвелина Ланжерон (из тех самых). Остроумнейшая особа. А фигура какова — песочные часы!

Элеонора Каверина — да, да, наследница, но не пушкинского гусара Каверина («вошел — и пробка в потолок, вина кометы брызнул ток»), а, таки, советского писателя, сменившего свою фамилию Зильбер на псевдоним, в честь того гусара. Норочка, кстати (гены свое берут!)— сама литераторша, премило сочиняет, переводит.

Пани Эмилия Шикульска, красавица-аристократка, из настоящих, из роковых, какие еще Пушкина сума сводили. Туалеты — самолетом из Милана. За столом ложками-вилками орудует со сверхъестественным каким-то изяществом. А как начитана! Экипирована ар-нуво и пост-модерном. Какое тонкое филологическое чутье! Пропасть такта, шарма, ума, вкуса.
 
Кабы к элегантности пани Шикульской добавить энергию госпожи Кавериной и чуток эксцентричности мадемуазель Ланжерон…

Элина Быстрицкая!

Эдмунда Цапукевич!

Эдита Пьеха!

Эфрозина Вульф!

Эльжбета, Этери, Элоиза, Эстель…

Эльзевира Ренесанс, наконец!

Обуздываю себя, приструниваю, секу секирой, чтоб опять не пуститься в словесный фейерверк.

Но выбор Инстанции был остановлен на Эльвире (Эве) Шмидт, двадцатипятилетней апирантке ИФЛИ, немке из поволжских переселенцев-колонистов.

Отец ее был председателем образцово-показательного советского животноводческого хозяйства «Дружба-фройндшафт («Настал звездный час для крупного рогатого скота»,  — писала областная газета «Путь к коммунизму»). Мама трудилась акушеркой в районной больнице. Имелись еще дедушка Карл Генрихович Шмидт, казанский ювелир, нумизмат, филателист, русофил, знаток всех видов антиквариата. И две бабушки, Цецилия Шмидт и Минна Штейн, научившие мою Эльвиру вышивать гладью, любить сказки Гофмана, тушить в скороварке бигус (свинина, кислая капуста, мускатный орех) и помогать всем, кто обратился за помощью.

Иностранки все сплошь, — заметит читатель. — И имена у всех на «Э»...

Что касается прописной буквы имени, совпадающей с личным  кодом персоны — да, имеется у нас в фирме такая традиция, одно из условий вербовки, дань, скорее, мистике, нежели логике.

А насчет происхождения кандидатки — так ведь буква Э, ныне и присно самая иностранная в русской азбуке.

Ни в одном славянских кириллических алфавитов, кроме русского (и еще белорусского) Е оборотное не встречается.

Да и в нашу азбуку эта буква попала (по оплошности подчиненных, либо, недосмотру начальства, а может, и из-за происков идеологических врагов) только при Петре I.

Из Кукуевской слободы, вестимо.

Заняв 31-е в алфавите (а не последнее) место, между Ъ и Ю.

Причем (что важно) для Э была изготовлена особая литера, а не перевернута на изнанку существующая.

А когда типографская отливка уже имеется, жалко ее пускать в расход.

И еще отчитывайся потом перед казной за потраченные впустую средства.

Божьим ли промыслом, дьявольским ли посягновением…

В общем, оставили.

Все слова с этой буквой в нашем языке иностранного происхождения: экран, эхо, поэт, Боэций, дуэль, эвтаназия, эклер, эгоист, Энгельгарт, Коэн, рэп, трэш, хэч и т.д. Сама она, западно-европейское изобретение, является несомненным внешним признаком слов заимствованных, клеймом их, ярлыком, родовой отметиной.

Как заслуженный акушер от лингвистики, принявший немало новорожденных вокабул, подтверждаю это.

Исключения, собственно русские, немногочисленны: эва, эвон, эх, эхе-хе, эхма, эй, эге и эге-ге.

Мне лично очень симпатичны Эники-Беники (родом из детства), которые ели вареники, но и они тоже иностранцы.

Рот раздвинув до ушей,
Буква Э сказала: эй!

Не скрою, что как букву сугубо нам чуждую третировали Э многие светочи отечественной филологии. Её считали, чего уж там, подозрительной идеологически, не только Тредиаковский, Ломоносов, Сумароков, но даже такие убежденные западники, как Белинский и Грот. «Вошла было в нашу азбуку странная литера для изъяснения слов чужих; однако сей пришелец изгнан».

Буква Э — как не взгляни,
Видишь клещи и клешни.

Басурманка.

Чужденка.

Эмигрантка.

Террористка.

Гнали, гнали, да так и не выгнали.

Ругали, ругали, да и махнули рукой.

Ибо, что ж теперь, прикажете писать: естетика, екзистенция, еволюция, екзамен?

Еклер?!

Ясно, что тогда никакой эволюции в России не будет, ни тебе экзистенции, ни эстетики. Экзамена мы не сдадим, эклера не съедим.

Эскимосу эскимос
Эскимо в кармане нес.
Эхо с дерева упало,
До упаду хохотало.
(это про Эхо Москвы, видимо).

И так уж, в виду долговременного отсутствия литеры для обозначения звука «э», у нас вошли в обиход дикие, на просвещенный слух, произношения: праматерь Ева вместо Эва, евнух вместо эвнух, Европа вместо Эвропа, евро вместо эвро.

Потому мы и в Европейский Союз не вступили.

Потому-то и курс евро к рублю всё растет.

Насчет евнухов и Ев, это дело другое, я, по крайней мере, со своей Эвой оказался не евнухом.

Нет и не  может быть сомнений в том, что буква «э» абсолютно необходима в русском алфавите.

Помилуйте:

Эдем, Эльдорадо, Элизиум (путь человечества).

Элегия, эпиталама, эклога, эпитафия (путь любви).

Экклезиаст, Эсхилл, Эко (путь литературы).

Энтузиаст, эпикуреец, эксцентрик — аз многогрешный.

Я же: эсет, эротоман, эскапист.

А также: энциклопедист, эгоист, эклектик.

Три этих стройных трио и составляют Дурова Платон Михайлыча. Дракона с девятью головами. Прошу любить и жаловать.

Три страны на букву Э: Эстония — самая близкая заграница, экзотический экваториальный Эквадор и малоизвестная Эритрея, чье имя переводится как «Врата смерти».

Три растения не наших широт: романтический эдельвейс, благородный эвкалипт и кактус эхинопсис.

Три зверя: эму, эрдельтерьер и эфа песчаная.

Кстати, это еще и три типа дам: 1. страус, пробегающий в день по многу километров, но в случае опасности, даже мнимой, прячущий голову в песок; верный эрдельтерьер, страж дома; коварная змея.

Я, кстати, если кто еще не понял, патриот России — русский словарь не может быть не патриотом.

Хоть я и гражданин мира.

Что и увековечил в лимериках собственного сочинения.


Сижу в горностае, пурпуре
На троне златом, в Сингапуре –
Такую бы  фотку
Послал я в охотку
Прелестной ивановской дуре.

Париж, Монте-Карло, Колумбия -
Теперь себе вместо Колумба я.
И даже дам фору
Тому Христофору,
Коль встану с ним рядом на тумбе я.

Пошью из шиншиллы боа
И жить перееду в Гоа.
Сменю там фамилию,
Стану Цецилия
Дурова-Шмидт-Валуа.

А это пусть будет моей эпитафией:

В Москве иль на Марсе (гори, звезда!)
Он стал инкарнацией Фауста.
Помедли, мгновенье,
Продлись, вдохновенье! –
А после навеки сомкнул уста.


Как патриот свидетельствую — именно включению оборотного Е в свой алфавит обязана Россия своими успехами на пути европейского экономического, культурного и политического прогресса. И в конечном счете, частью своего величия.

Эва, Ева Европы.

Всеобщая распорядительница, учредительница, устроительница.

Узда дикой степной кобылицы, что летит, летит и мнет ковыль.

Ясак русского хаоса.

Табель о рангах.

Перечень причин.

Декларация.

Хартия.

Уния.

Закон.

Реестр.

Устав.


Вот почему высокой чести стать патронессой и директрисой буквы Э удостоилась не Эвелина Ланжерон, не Эмилия Шикульская и не Элеонора Каверина.

Как насчет праматери Эсфирь?

Эринии, богини мести?

Не то, не то!


Отпали в процессе дискуссии Больших Словарей:

Электра (Софокл).

Элоиза (Руссо).

Энгельсина, дочь коммуниста.


Отмели мы, не глядя:

Людоедку Эллочку.

Эммануэль незабываемую.

Девочку Элли из «Волшебника Изумрудного города».

А также всех прелестниц мировой литературы.

Эсмеральда (Гюго), Эдда (Баратынский), Эстер (Бальзак), Элис (Л. Кэролл), Элен (Л. Толстой), Эмма (Флобер), Элиза (Б. Шоу), Эдварда (Гамсун), Эвридика (Рильке).

Резон прост.

Потому что из всех имеющихся кандидаток Эльвира Петровна Шмидт обладала самым сильным Эхо-магнитом.

И обладает по сей день. Она в состоянии притягивать и удерживать в своем поле самое большое количество (качество) слов.

Черта, присущая большим писателям, великим критикам, адептам литературы.

В этой (далеко не единственно необходимой) составляющей гения возлюбленные мои воистину превзошли Толстого и Рильке.

Дар.

Божий поцелуй в лоб.

Врожденная миссия.

Плюс твое простое честное человеческое старание.

Да что ж это за штука такая, эхо-магнит? — читатель имеет право поёрничать — из чего он состоит (из льда и пламени? из чернил? из варенья?), где его берут, с чем едят?

Эва! Эвон! Эхма! Эге!

И даже: Эге-ге!

Сила эхо-магнита того или иного языкового пользователя (держателя и воспроизводителя) определяется одной из функций аппарата под названием эхологос, новейшей версией которого сподобился я обладать.

Потенцию кандидатки в Буквы взвешивает на своих точных весах эхологос, хранящийся в моем портфеле.

Дорожную карту, смету расходов и график дня составляет он.

Меня на должность Словаря в свое время избрал тоже он.

С именным моим аппаратом («Златослов-16»), выданным Инстанцией, я не расстаюсь никогда. Это мой советчик, мой импресарио, мой охранник, мой банкир, мой друг. Отчасти даже моя семья. Аппарат этот вручил мне лично… Но мы опять о конспиралогии.

Не могу, друзья, подписку давал.

Да и к чему вам эта эссенция из журнала «Техника молодежи»?

Этот экстракт из ежемесячника «Наука и религия»?

Эссе из фантастического «Искателя»?

Достаточно читателю представить себе агрегат размером с айфон, и, в общем, очень на него похожий: экран, кнопки, порты для гаджетов.

Но не к Всемирной паутине подключенный (хотя и к ней тоже).

А к эманации любви.

Эталону жизни вечной.

Экзистенции неубывающей.

Сросшийся пуповиной с пупком вечно рожающей Вселенной.

Которой имя: Альфа и Омега, Начало и Конец, Первый и Последний.

Иными словами, эхологос — Бог?

Не будем произносить всуе имя священное. Бог, как сказано в Евангелии, это Слово.

А псевдо-смартфон мой — всего лишь очередная новинка научного прогресса. Чудо техники. Счеты канцелярские, электрические.  Миноискатель, если угодно. Пылесос Речи.

Всякий раз, как в поле моего влияния появляется новое, недавно возникшее и жизнеспособное слово, эхологос дает мне знать об этом, посылая вербальный и световой сигнал. 

Я слышу этот вопль, ощущаю эту дрожь прозябания, ловлю на лету сигнальную ракету. Присоединяю лексему, морфему, фонему к себе. Вживляю ее в свою плоть и кровь. Причем, иногда особо агрессивное, кусачее и ядовитое словечко не хочет сдаться добровольно и внедряется в меня только путем хирургической манипуляции, болезненно ранящей и оставляющей неприятные последствия в виде шрамов и нарывов. Но я вынужден с этим мириться, по условиям Договора.

Сам себя подвергаю вивисекции, как врач-полярник на дрейфующей льдине.

А вслед за Экзекуцией, из одного из портов эхологоса выпадает мне на ладонь небольшой (но и не маленький) слиток презренного металла.

Пластинка злата. Плата. За слово золотое, со слезами смешанное.

Во мне, Большом толковом академическом словаре великого русского языка содержится на сегодня 85289 слов.

Собранных в алфавитном порядке, в 33 раздела, по числу букв нашей священной азбуки. 

Не было бы новых вещей (понятий), не было бы и слов. О, нет. В точности до наоборот. Не было бы слов — и предметов не возникло бы.

Страшно сказать, если бы не буква Э — и эхологоса бы не существовало!

Вместо него я вынужден был бы довольствоваться «ехологосом», ну и словцо! Ехидна, ехидца, Епиходов! Ничто не убедит меня, что от агрегата (агрессивного гада) с таким названием можно добиться сколько-нибудь толку.

Ентот ехологос, етить его.

Ёлкизиаст, вместо Экклизиаста.

Йеху Москвы вместо Эха.

Екстази в расфасовке, вместо Экстаза.

Надо сказать, что притяжение между Словарем и Буквой возникает чрезвычайно мощное.

В первые же мгновения встречи с Эвой (она явилась в мою берлогу на Котельнической за рецензией на свою дипломную работу в ИФЛИ) я почувствовал к ней такое неодолимое влечение, что овладел ею прямо в прихожей, на полу, на вытертом дубовом паркете.

Это не было изнасилованием — она испытала то же умопомрачение… умоиступление, сумасшествие, амок, наслаждение, подъем, экстаз, вихрь, цунами, оргазм, торнадо, тайфун, восторг.

Я открыл дверь и увидел ее, стоящую на пороге — большеглазого моего, длинноногого страуса Эму.

Она произнесла: «Добрый вечер, профессор, как поживаете? Я вам звонила. Я…»

Захлопала ресницами. Вся задрожала. И кинулась мне на шею.

Едва успел дверь закрыть.

Вас, мужчины, устраивает такой вариант?

Без ухаживаний, букетов, конфет, объяснений, прелюдий, увертюр, колец в бархатных коробочках?

По мне, так лучший из всех возможных.

Как я ее вожделел!

Притом, что как женщина, Эва, на мой вкус, не была хороша собой. Типичная эмансипатка, феминистка-трудоголичка с политкорректной карикатуры: долговязая, плоская, большеносая, тонкогубая. Одетая в стандартную униформу офисного планктона.

Бедняжка, доучиваясь в аспирантуре ИФЛИ, вынуждена была подрабатывать, ради хлеба насущного, в каком-то банке, менеджером по связям с общественностью.

Скромные аксессуары и полная асексуальность.

Только что, глазки голубые.

А в глазах ее отражались Волга и Рейн.

Волга вольная, с богатырем Вольгой и Рейн с Лорелеей (вот бы, их поженить).

Тут дело заключалось не в предпочтениях плоти, не в доводах рассудка или еще в каких-либо резонах.

Тут всем правил космический закон.

С силой, двигающей горами, правящей мирами, бороться невозможно, да и не нужно.

Мы совершили совокупление.

Соединились в одно существо.

В чудовище с двумя спинами.

Купили (искупали) сову.

Трахтенбергнулись.

Одной звездой на небе стало больше.


Гугл, заголись.

Порно огнеупорно.

Ты знаешь, читатель, что это такое: э-э.

Но у тебя оно случается раз-два в неделю и исчерпывается в среднем за 11 минут.

А мы с моей Э., раз вступив в него, пребываем в нем по сей день.

В то же мгновение, когда увидел ее впервые, я решил жениться на Эльвире Шмидт и сделал ей предложение руки и сердца.

Я знал о ней все, что мужчина может знать о женщине и человек о другом человеке: какие сухофрукты в детсадовском компоте она предпочитала, и как испугалась, впервые обнаружив у себя регулы, и почему так и не полюбила танцевальные вечера в Доме культуры своего немецкого переселенческого  поселка, разительно отличавшегося зажиточностью, аккуратностью и уютом быта от соседних поволжских колхозов и совхозов (см. ниже: Шмидт Карл Генрихович).

Я проницал в ней живой баланс ненависти и любви, разума и безумия, реальности и фата-морганы, и принимал все это, как давно известное, набившее оскомину, неустранимое — как свое.

Конечно, на роль патронессы самой иностранной буквы русского алфавита Эва моя, обрусевшая тевтонка, бОльшая патриотка России, чем русские и верная служака отечества (как почти все они, наши немцы) — подходила идеально. 

В самом имени Эльвира есть нечто эльфийское.

Имя это, которое многими воспринимается, как восточное, мусульманское, в виду широкого распространения его в селах Татарстана и Башкирии, происходит от германо-скандинавских духов альвов (эльвы, эльвары).

Любопытны, впрочем, и другие версии: кельтское ala wari — благосклонная, доброжелательная; al-весь, war – верная, честная, или wer – осторожная, бдительная.

Испанисты утверждают, что имя Эльвира (Альвара) имеет каталонские корни и означает: 1.«светлая», 2.«оберегающая, защищающая всех».
 
Ее светлость.

Надежда наша и опора.

Подмога и защита.

В ее жилах текла кровь золотых дел мастеров Шмидтов, но также и королевская кровь.

По крайней мере, четыре августейших особы числились среди ее предков: Эльвира Кастильская, королева Сицилии (около 1100-1135 гг.), Эльвира Мендес, регентша Леона (1008-1022 гг.), Эльвира, жена Раймунда IY, графа Тулузы (1071-1151) и Эльвира из Торо (1038-1101) — дочь императора Испании Фердинанда I, Великого.

Принц и ремесленник существуют в разных мирах. Но порой королевский трон нисходит до мастерской скромного провинциального ювелира.

Тулуза, Леон и Палермо далековаты до Берлина, но случаются образовательные вояжи в жизни испанских грандов (хотя не было тогда грантов) — и почему же благородному идальго не может приглянуться в пути голубоглазая фройлен? Или обратный случай — королеве приглянулся белокурый златокузнец.

И они выковали себе золотыми молоточками немного счастья.

Кузнечики в ночи.

Ментальные предшественницы Эвы на протяжении веков успешней всего проявляли себя в изящных искусствах:

Эльвира Репетто-Тризолини, Миланская примадонна (колоратурное сопрано).

Эльвира Кокорина, балерина, профессор Академии русского балета им. Вагановой.

Эльвира Авакян, советская художница-мультипликаторша.

Эльвира Хасянова, олимпийская чемпионка в синхронном плавании. 

Эльвира Попеску, французская актриса румынского происхождения.

Эльвира Гаскон, испанская художница.

Эльвира Линдо, испанская писательница.

Эльвира де Идальго, испанская оперная дива (меццо-сопрано).

Эльвира Николайсен, звезда норвежской эстрады.

Сюда же можете добавить и Эльвиру Сахипзадовну Набиуллину, председателя Центрального банка Российской Федерации — тоже ведь большое искусство.

Сложнее объяснить читателю, что душу моей принцессы не в меньшей мере сформировали создания великих звуковых иллюзионистов, навевателей оперных грез:

Леди Эльвира («Пуритане»),

Донна Эльвира («Эрнани или испанская честь»),

Эльвира, жена бея («Итальянка в Аржире»),

Эльвира, дама, покинутая обольстителем («Дон Жуан»).

А также Эльвира Хэнкок, возлюбленная Тони Монтаны в фильме «Лицо со шрамом».

Эльвира Кут, бабушка Дональда Дака.

И, натурально, Эльвира, повелительница тьмы, из одноименной блэк-комедии.

Как я уже упоминал, возлюбленная моя принадлежала и к великой мировой семье Шмидтов (Смитов, Кузнецовых, Ковалевых…), честному племени созидателей и охранителей этого мира, точнее, к русско-немецкому подвиду, подвою этой фамилии.

Прочтите это стихотворение, с рифмой не в конце строки, а в начале:

- Шмидт Александр Александрович, советский биохимик.

- Шмидт Александр Владимирович, советский живописец.

- Шмидт Александр Эдуардович, российский акушер-гинеколог, доктор медицины.

- Шмидт Александр Эдуардович, русский арабист, исламовед.

 -Шмидт Алексей Викторович, основатель Прикамской археологии.

- Шмидт Анна Николаевна, российская журналистка.

- Шмидт Борис Андреевич, советский поэт, прозаик, заслуженный работник культуры Карельской АССР.

- Шмидт Вадим Васильевич, советский физик, специалист в области сверхпроводимости.

- Шмидт Василий Вдадимирович, советский партийный и государственный деятель.

- Шмидт Вера Федоровна, советский психоаналитик.

- Шмидт Виктор Карлович, российский зоолог.

- Шмидт Владимир Петрович, капитан 1-го ранга, участник русско-японской войны, герой обороны Порт-Артура.

- Шмидт Владимир Петрович, русский адмирал, участник Крымской войны, старший флагман Балтийского флота, сенатор.

- Шмидт Дарина Сергеевна, российская кинематографистка.

- Шмидт Ева Адамовна (я не шучу) — советский этнограф.

- Шмидт Елена — германская фотомодель, родом из Казахстана.

- Шмидт Карл Карлович, петербургский архитектор и филателист.

- Шмидт Карл Генрихович, работник советского сельского хозяйства, директор совхоза, Герой Социалистического Труда.

- Шмидт, Карл Эрнст Генрих, российский химик.

- Шмидт Лазарь Юрьевич, советский журналист.

- Шмидт Николай Генрихович, советский геофизик.

- Шмидт Николай Павлович, видный участник революции 1905-го года.

- Шмидт Сигурд Оттович, российский историк.

- Шмидт Федор Богданович, российский геолог, ботаник и палеонтолог, академик.

- Шмидт Федор Иванович, русский писатель.

- Шмидт Юрий Маркович, российский адвокат, правозащитник.

- Шмидт Яков Иванович русский ориенталист, академик.

- Шмидт Яков Яковлевич, российский врач.

- Шмидт Яков Фридрих (петровские времена), российский географ, адъюнкт, академик Географического департамента Санкт-Петербургской Академии наук.

И собственно, ставшие словами:

- Шмидт Отто Юльевич — главный реактор редактор Большой Советской энциклопедии! Покоритель Памира и Арктики. Гениальный алгебраист. Советская легенда с бородкой-клинышком.

- Шмидт Петр Петрович, контр-адмирал, начальник города- порта Бердянск, герой обороны Севастополя.

- Шмидт Петр Петрович, лейтенант Черноморского флота.

- Шмидт Николай Рейнгольдвич, радиолюбитель из поселка Вохма Костромской области, таки первым мире поймавший на самодельный приемник сигнал бедствия от экипажа дирижабля «Италия», потерпевшего катастрофу над Северным Полюсом.

Они — часть речи.

Я, словарь, не могу без них обойтись.

    Вянет лист, проходит лето,
    Иней серебрится.
    Юнкер Шмидт из пистолета
    Хочет застрелиться.

    Погоди, безумный, снова
    Зелень оживится!
    Юнкер Шмидт! честное слово,
    Лето возвратится!

Кузнец Шмидт. Юнкер Шмидт. Адмирал Шмидт. Лейтенант Шмидт. Отто Юльевич Шмидт.

Русские немцы, которые вынесли Россию:

Сугробы, сатрапов, сивуху, комариный зуд, страшный суд…

Которые смогли полюбить Россию:

Сад, свет, сень, соты, святость, синь… Зинь-зинь синички.

И отслужив, как солдат на царской службе, четверть века… четыре века!   — не разлюбить.

И, получив волю, уехав на родину в Германию, продолжать любить.

И умерев, на том свете, верю, любить.


Эльвира Петровна Шмидт.

Королева эльфов.

Принцесса Средиземья.

Ева России.

Эва Европы.

Поволжская немка.

Московская студентка.

Невеста мира.

Благородная дева.

Синьорита де Репетто!

Донна Тризолини!

Защитница людей.

Буква Э.



Со дня нашей встречи с Эльвирой в моем и ее существовании началась новая эпоха: рубеж, раздел, период, срок, пора.

И даже эра — новый исторический этап.

О моей вечной словесной охоте, дрессуре слов и лексической эксцентрике читатель уже имеет понятие.

Ее же девичья жизнь представляла собой вечный экзамен (испытанье, допрос, поверку, предложенье вопросов для узнавания степени чьих-либо сведений и умений).

Королева моя принуждена была изо дня в день, из года в год самоотверженными трудами доказывать социуму свою ценность, нужность, правоту, весомость, отстаивать право на место в мире.

Она и не жила, собственно, а только вечно экзаменовалась по тому или иному предмету: практическая стилистика, структуральная лингвистика, этика, санскрит,  выживание в общежитии, выживание в Москве, выживание в Юниверсуме…

Наука штопанья колготок.

Наука жарения картошки на маргарине.

Наука страсти нежной.

Наука побеждать.

Наука помочь. О, помочь человеку! Что на свете труднее?

Введение в филологию, университетский курс.

Эльвира то стояла у метро с политическими плакатами, то основывала приют для бродячих собак и кошек, то собирала средства для однокурсницы, которой требовалась искусственная почка, то сидела с детьми соседки, ушедшей на художественную выставку.

Притом, что иррациональная составляющая в российской жизни сильнее, чем где-либо.

Баба Яга, Кащей, Змей Горыныч...

Но и — Сирины с букетами райской сирени.

Аленушки с аленькими цветочками.

Кудесники-книгочеи.

Иваны-дураки и Лягушки-царевны.

Марьи-искусницы и Василисы премудрые…

И все они сиюминутно тебя окружают.

И что им все твои рацеи? Вся твоя логика? Весь твой порядок?

Эмансипация, конечно, я, натюрлих: освобожденье от зависимости, подчиненности; полная воля, несвязанность, неограниченная ничем, кроме нравственного императива свобода.

Но и вечная экзерция — упражненье, ученье, обученье, наторенье. Нескончаемые экзерсисы.

В банке, где она трудилась, ее бесстыдно эксплуатировали, сваливая на нее дела целого отдела.

В институте она никогда не пользовалась шпаргалками, добросовестно вызубривая все, что требовали преподаватели — экстраординарно!

Стиль ее жизни точнее всего описывался словом экстрим.

Всегда на краю, в шаге от провала, в сантиметре от хаоса, враждебного всем усилиям энтузиастов навести в мире порядок.

Из Эвы Шмидт вышел бы толковый экономист. Но она не экономила силы.

Она делала всё, что от нее зависело.

Но именно — всё.   

Исполняла неизменно то, что надлежало исполнить, и так хорошо, как только возможно.

Не думая, хватит ли ее усилий для результата.

Получится — значит, получится. А нет — не судьба.

Но в большинстве случаев получалось.

Золотое (нет, железное!) правило:

Если ты готов сделать всё, что от тебя зависит — то этого, в большинстве случаев, вполне хватает

Злую судьбу можно пересилить.

Фатум укрощают, ломая ему рога.

Ввяжись в драку, а там посмотрим.

Прорвемся!

В любом случае, будешь знать, что сделал все, что мог.

А большего от тебя не потребует сам Бог.


…Душа ее, при всем том, оставалась Эоловой Арфой.

Вы когда-либо видели такую штуку?

Гусли висели над ложем Давида, против отверстий оконных. Когда наступала полночь, дуновение северного ветра проходило, шевеля струны гуслей и они сами собою звучать начинали.

Итал. arpa eolica, arpa d'Eolo; нем. olsharfe; англ.aeolian harp), также воздушная арфа (нем. Windharfe, Geisterharfe, букв. «арфа ду?хов»; англ.windharp) — струнный эолофон, инструмент типа  цитры, звучащий благодаря колеблющему струны ветру. Названа в честь Эола, мифического повелителя ветров.

Эти коробочки (принцип действия которых первым объяснил лорд Релей), оснащенные струнами, подвешивались на воздушных путях — в парковых беседках (ротондах), павильонах и гротах. Причем так, чтобы ветер дул сбоку, параллельно деке.

Шкатулочки с ветром внутри были приняты в Англии в середине XVIII века, особенно среди поэтов озерной школы. Их фирменный знак. Они (и шкатулки, и поэты) вышли из моды три века назад — иметь эолову арфу теперь немного смешно. Как, впрочем, и душу.

Я проницал насквозь устройство Эвиной души: узкий, с овальным  отверстием  ларчик, внутри которого натянуты 48 (максимальное количество для таких устройств) струн. При колебаниях ветра струны эти издают не только тоны (ля бемоль), но и обертоны, что делало диапазон очень значительным. При слабом дуновении звучание арфы лёгкое и нежное, при порывах — резкое и громкое. Чем сильнее задувает ветер судьбы, тем более богатые обертона слышны.

«А что если все существа живой природы — лишь эоловы арфы различных очертаний, вибрации которых превращаются в мысли, словно бы сквозь них, текучий и безбрежный, проносится разумный ветер, что одновременно — и душа каждого, и бог всех?»

Инструментом в строгом смысле слова эта псевдо-цитра не является, так как не требует участия музыканта-исполнителя. Важно понять, что и мы тоже не можем задать программу нашей Психее, открытому всем ветрам музыкальному ящику.

Ветер родины.

Ветер истории.

Ветер нежности.

Ветер перемен.

Но некоторые избранные души, в том числе и душа Эвы, изначально снабжены специальным устройством для придания воздушному потоку нужного, наиболее выгодного для возбуждения струны направления.

Кто же играл на ней?

Эфир.

Верхний лучезарный слой воздуха, сияние богов, вечное движение элементов космоса.  Среда, заполняющая мировое пространство и промежутки между частицами бытия: электрическими зарядами и магнитами, молитвами и стихами, светом и радиоволнами, мечтами и мыслями.

Нашу свадьбу мы (самым банальным образом расписавшись в загсе, а потом обвенчавшись в церкви на Большой Ордынке) отпраздновали в узком кругу. Из 33-х букв Азбуки были приглашены на церемонию лишь две наиболее мне симпатичные, Ю и Я.

Они — Юлия Розанова и Яя Романова — за короткое время подружились и с Эвой, проникнувшись к ней всею возможной для женщин симпатией.

Да и можно ли не полюбить того, кто неизменно ставит вас на первое место, а себя самого — на второе, после вас?

Мы сидели в моей гостиной, ради торжества преображенной, вычищенной и обуюченной.

На стол были поданы эдам, эмменталь, эскалоп с эстрагоном, эмянсэ, энчиладос, эмпаманада и эклеры. На белой крахмальной скатерти расставлены эдельвейсы в хрустальных вазочках. Из напитков, ради единства стиля, избран шотландский эль и  эн-ног (смесь шампанского, бренди и взбитых с молоком и эстрагоном яичных желтков).

Если жену мою Эльвиру можно было отнести к типу стильных дурнушек «в формате» (худая, высокая, длинноногая, одета, моими стараниями, достаточно дорого), то Яя принадлежала к категории «страшно-красивая» (то есть, одномоментно и страшненькая, и красавица, это как посмотреть), а юная Юлька была просто миленькой, ничто в ее внешности — ни простоватое личико, ни пухловатая фигурка, ни наивные девчачьи глазки — особо не восхищало, но и не отталкивало.

Не скрою что подруги, влюбленные в меня, как все мои буквы, порой посматривали на Эльвиру в свадебном наряде не без элегической грусти. Но заметно это было лишь на очень проницательный и злой взгляд, а так, они держались молодцом, много смеялись, произносили тосты в стихах, даже спели дуэтом эпиталаму.

…Яя накануне свадьбы звонила мне по вайберу, и вся в слезах, уверяла, что желает мне полного счастья с несравненной, удивительной, святой Эвой, но никогда, никогда не сможет меня разлюбить.

А Юлька, возникнув в скайпе, поморгала глазами, помахала ручкой, и вымолвила: «Да вам Бог, Платон Михайлыч!».

С такой интонацией, что эпикуреец во мне едва не прослезился.

И даже эхологос, обычно совершенно бесстрастный, зазвенел всеми звонками сразу, задрожал, забился в истерике. Смятение чувств.

Хорошо еще, что ума хватило не позвать на торжество остальные 30 букв, как мы с Эвой первоначально намеревались.

Вот был бы цирк.

Иллюзион «30 отвергнутых невест», новый жанр.

Впервые мне пришло в голову, что прелестницы мои именно из любви ко мне ходят по проволоке и прыгают через кольца.

В общем, мы сидели вчетвером за праздничным столом, обоняли эдельвейсы, допивали эн-ног и доедали эпаманада — (бразильские пирожки с гуавой, личи, карамболой, орешками кешью и пекан — кто не пробовал, очень рекомендую).

И после десерта наступило удобное мгновение, чтобы преподнести моей невесте – уже жене! — свадебный подарок.

Весьма необычный.

Ради того, чтобы сделать ей сюрприз, я, жених, теперь уже муж, секретно побывал в стране Ксэнэду, где живет Энкиду.

Старый приятель, шумеро-вавилонский словарь выручил, оказал протекцию.

Не стану описывать удивительные мои приключения (даже похождения… подвиги!) в стране на краю света, автор «Гильгамеша» справился с этим лучше.

Как сказано в шумеро-аккадском эпосе, из баснословной провинции Ксэнэду от просветленного зверя Энкиду привез я возлюбленной моей эликсир жизни.

Первоначально я хотел остановиться на антикварном бриллиантовом кулоне в виде буквы Э, но потом решил, что Эва достойна большего.

Буквы русского алфавита, несмотря на все свои привилегии, бессмертными не являются — время от времени их биологические носители покидают нас (тогда-то и требуется проводить конкурс на замещение вакантной должности). Зная это, я и постарался добыть для Эвы магическую эссенцию вечной жизни.

Бессмертия снадобье, честно говоря, не давало, но обеспечивало невероятное для человека долголетие и цветущую молодость до самых последних дней.

Я надеялся, что вавилонское зелье одновременно подбодрит и успокоит мою королеву, поможет ей перейти от роли вечного экзаменующегося к более выгодной позиции экзаменатора жизни.

И вот, за свадебным столом, я вручил ей флакончик из древнего шумерского нефрита, закрытый плотно пригнанной пробкой.

- Что это? - удивилась моя дорогая.

Я объяснил.

И увидел над плечом ее — глаза Яи, в которых отражалась… нет даже не зависть и не ревность.

Не одиночество.

Не женская обездоленность.

А какое-то детское горькое горе.

Бесстыжее, правековое.

Моя Эва не смогла вынести этих глаз.

Приняв от меня флакончик, Эва несколько секунд подержала его в ладонях, погладила.

А потом решительно протянула его сопернице.

- Возьми. Это тебе!

И Яя, ошеломленная в этот миг, как никто и никогда не был ошеломлен, не верящая самой себе, робко взяла флакон.

В этот момент что-то дрогнуло и оборвалось во мне.

- Зачем же ты отдала эликсир Яе? — спросил я Эльвиру, как только гостьи благополучно отбыли восвояси (Яя плакала и сияла).

- Знаешь, иногда надо делать добро просто так, без всяких причин, — ответила Эльвира. — Иначе жизнь была бы слишком печальной.

Я знал, что она права, как только может быть прав человек.

Я знал, что нельзя быть счастливым, если рядом с тобой кто-то слишком несчастен.

Я понимал, что Эва поступила так, как поступила, из самого наичистейшего великодушия и милосердия.

Я знал, что она любила меня больше жизни.

- Ты — мой эликсир бессмертия! — в сущности, своим поступком сказала мне Эльвира.

У Эльвиры был я (а у Яи никого не было).

И я понял тогда, что жена моя слишком хороша для меня.

Ибо четыре королевы — Леона, Тулузы, Сицилии и Кастилии стояли у ее колыбели: честь верность, бдительность и благосклонность.

Ибо тысяча честных Шмидтов (врачи, геологи, военные, физики, химики, поэты, живописцы, историки, фотомодели, адмиралы — в сущности, все родственники, одна семья), отдали ей по капельке своей крови.

Как объяснить, что она была Отто Юльевичем Шмидтом, московским плохо кормленным аспирантом, геофизиком, еще в детстве подцепленным чахоткой, который, невзирая на одышку и кровохарканье, влез на Памир (экспедиция)?

Взошел-таки. 

И прорвался на ледоколе из Архангельска в Тихий океан. 

И на открытой им Земле Франца Иосифа наблюдал ход небесных светил.

И пожертвовал все командировочные, подъемные и разъездные с полярными надбавками, гонорары от интервью и статей — детдомовским детишкам.

И Шмидтом Николаем из Вахмы она была — тот не отползал неделю от своего самодельного четырехлампового приемничка, и все же, поймал в эфире позывные потерпевшей бедствие экспедиции генерала Умберто Нобиле. Замолкла рация дирижабля «Италия», возвращавшегося домой после сенсационного полета к Северному Полюсу. Раненый при катастрофе радист Джузеппе, съежившись в крохотной палатке на дрейфующем льду, круглосуточно отстукивал SOS, но мир не слышал его…

И Лейтенантом Шмидтом, написавшим с «Очакова» царю: Николай Романов, вы должны отречься от престола в пользу конституционного начала. Во имя высшей справедливости.

Расстрелянный по приказу царя лейтенант Шмидт.

Расстрелянный по приказу Сталина радиолюбитель Шмидт.

Шмидт Иоганн Карлович, герой труда, председатель немецкого образцового животноводческого хозяйства «Дружба-фройндшафт», раскулаченный и ликвидированный, присыпанный мерзлой землей во рве под Казанью.

Перед смертью прокричавший расстрельщикам: «Да здравствует коммунизм!»

Королевой Эльвирой Тулузской она была, внебрачной дочерью короля Альфонсо Храброго от его любовницы Химены Муниес, женой графа Раймонда Тулузского, с которым вместе отправилась в первый в мире крестовый поход. Во имя высшей справедливости.

Эльвирой Кастильской, дочерью правителя Толедо, женой сицилийского графа Рожера, которая прожила с ним 30 лет и родила ему пятерых сыновей. Когда в Испанию  с Леванта пришла черная лихорадка, она входила в бедные хижины простого люда и лично промывала уксусом язвы больных.

И честной пуританкой Эльвирой, уступившей своего жениха, свою свадебную фату и корону принцессе Анриетте Французской. Дабы не разлучать двух влюбленных, Анри и Анриетту, две души, созданные друг для друга.

Глядя на нее, я готов был поверить, что праматерь Ева сорвала запретный плод с древа познания добра и зла — во имя высшей справедливости! Пусть своеобразно понятой.

Жена моя достойна была бессмертия.

Жена моя от него отказалась.

Она сдала еще один экзамен, на свое право быть тем, кем хотела — Эльвирой Шмидт, человеком для людей.

Нет, никогда я не приближусь к ее совершенству.

Мы вернулись из прихожей в столовую, проводив гостей. Эдельвейсы все еще благоухали.

- Ты, кажется, уже подумываешь изменить мне, — сказала тонко все чувствующая моя Эльвира.

Где-то на краю света заскулил, заплакал просветленный зверь Энкиду.

- Если я изменю тебе, то только со своим Я, — сказал я.

И эти слова прозвучали, как эпитафия нашего брака.

Простите меня, люди.

Простите меня, слова.

Вы , буквы гласные и согласные, звонкие и глухие,  мягкие и твердые, простите.

Послушайте!

Она была:

Эльвирой, итальянкой в Алжире, невестой алжирского бея, который оставил ее, дабы жениться на Изабелле.

Эльвирой под густой вуалью, дамой из Бургоса, соблазненной и покинутой известным повесой доном Жуаном.

И еще девочкой из провинции она была, московской студенткой, мечтавшей, как все, о счастье.

Мы кузнецы, и дух наш молод,
Куем мы счастия ключи!

Так пели молодые немцы, доярки и скотники, в хоре Дома культуры образцового животноводческого хозяйства «Дружба-фройндшафт», счастливые так, как никогда уж больше в жизни (ни в послеперестроечной России, ни в независимом Казахстане, ни в обретенной после мытарств Германии) не доведется им быть.

Кузнец, не сомневающийся в том, что счастье для всех можно выковать для всех.

Золотой кузнечик мой.

…И почему я не остановился на бриллиантовом кулоне?



Часть третья.

Буква Я.


Иоанна Романова, человек для себя.



Любезный читатель! Друг! Пользуюсь случаем, чтобы предостеречь тебя: будь неизменно осторожен, и щепетилен, и взыскателен, произнося слова.

Выбирай их тщательно и кропотливо. Бойся слов, произнесенных всуе. Верь старому Словарю — все, для чего нашлось эфирное, бесплотное слово,рано или поздно воплощается в грубый факт реальности.

Все названное - просыпается от долгого сна в небесных закромах у Бога и вторгается в наш мир.

Все сказанное, вызванное из небытия заклинанием, магией, чудотворством слова - сбывается.

Особенно внимательно отнесись к употреблению на письме или в устной речи местоимения первого лица единственного числа.

Я.

Это самое опасное, самое непредсказуемое, самое беспощадное слово в языке.

Увы, безумец,профессор Дуров сам произнес себе приговор на собственной свадьбе.

- Если я изменю тебе, то только со своим Я!

Какая глупая фраза.

Глупая,дикая, претенциозная.

Разве такое говорят жене?

Да еще это трусливое "если"!


Всё свершилось по сказанному мною.

Имея лучшую жену на свете, мою Э., я изменил ей с Я.

Эликсир бессмертия, добытый мной для невесты в стране Ксэнэду, стал сывороткой правды.

Э.,воистину, была слишком хороша.

Для меня.

Для кого-бы то ни было.

Для этого подлого мира.

Частью которого я, увы, являлся.

Господа читатели! Друзья и коллеги! Я недостоин ботинки завязывать у ней.

О, моя Эльвира!

Эверест!

Эксельсиор!

Эльдорадо!

Потрясенный великодушием, строгой искренностью, нежной доблестью жены своей, как бывают другие потрясены личностным ничтожеством любимого созданья, я плакал.

Я заболел от умиления.

Я самоуничтожался.

Я почти умер от преклонения перед нею.

От любви!


Я ушел из своего дома, решив наказать себя.

И встретил в подъезде Я.

Она стояла у лифта, держа в ладонях нефритовый флакончик, наполненный драгоценной эссенцией из страны Энкиду и Гильгамеша.

Размышляя: следует ли вернуть бессмертие законной владелице?

Яя задала мне этот вопрос.

Мучаясь, но стараясь не показать этого.

Мы вышли из подъезда, присели на скамейку во дворе.

Выпили несколько банок «Туборга» из ближайшего киоска, проговорили без малого три часа (о природе любви, смысле жизни и конечной цели мироздания) и решили пока что отложить вопрос принадлежности флакона.

Все, как было предсказано в вавилонской притче.

Иоанна, Иванна, или как она сама себя называла, Яя Романова, получила в подарок от подруги, на ее свадьбе, философский камень, святой Граааль, он же средство Макропулуса, он же яблоко Гесперид, он же Аленький цветочек, Нефритовый жезл, Золотое руно и перо Жар-птицы.

А вслед за ним явился тот, кто этот артефакт (добытый в долгих странствиях, нешуточными усилиями) ей доставил.

Флакон с великими тайнами был еще не распечатан.

Хорошо ли мы жили с ней? Судите сами.

Мы обитали то на ее даче в Николиной Горе, то в подвале котельной в Нагатино, то в министерских апартаментах на Кутузовском, то в убитой хрущевке на Юго-Востоке.

Случалось, снимали номер в Метрополе, а то ночевали на обитых дерьмантином, исписанным автографами бомжей скамейках в зале ожидания Казанского вокзала.

Обедали в ресторане «Прага» или в «Докторе Живаго», а бывало, с голодухи, сидя на парапете набережной Яузы, съедали по паре промасленных, завернутых в грубую бумагу беляшей, купленных тут же, с лотка.

Ездили на внедорожнике последней модели и на разбитой в хлам, брошенной владельцем газели.

Одевались в бренды модных бутиков и в дешевые подделки с рынка или роскошные обноски из секонд-хэндов.

То в нежности утопали, а то ссорились жестоко, с оскорблениями, даже с рукоприкладством.

То порхали на крылышках эйфории, а то унывали.

Все зависело от того, как шла ее Ярма (ж., област., устар.) - тяжба, дело, процесс, спор, разбирательство, иск, дознание, спрос, суд, распря, пря.

Ибо Яя моя пребывала в состоянии перманентного судебного процесса со всем миром.

Первыми ее врагами были мать (которая, по словам Яи, всю жизнь третировала ее, завидуя ее красоте, молодости и одаренности), и отец (который - тоже, с ее слов - с самого детства хотел сломать ее как личность, полностью подчинив своей воле: порол ремнем, а потом еще и изнасиловал, или попытался, но она не далась).

Так ли уж существенно, вправду это было так или только в воображении любовницы моей.

Во врагах второго класса числились бывшие мужья, сожители и приходящие кавалеры, которые обманули, оскорбили и бросили ее, а при расставании еще и обобрали.

Далее шли подруги, бывшие и настоящие, сослуживцы (особенно начальство), родственники, приятели и просто знакомые,а также случайно и мимолетно встречные на житейских перекрестках субъекты.

На горизонте многочисленной ратью недругов выстроились против Яи все на свете богачи, знаменитости, правительство, политики и вообще сильные мира сего, а также Судьба, Рок и сам господь Бог.

Яя обвиняла их в том, что они не были к ней достаточно справедливы, щедры, милосердны и норовили предать в самый неподходящий момент.

Ядовитые гады!

Ящеры мезозойские!

Упреки во всеобщем предательстве, как сути миропорядка и изначальной порочности человеческой натуры, регулярно сменялись у Я приступами покаяния, когда она признавала виновной во всех решительно бедах, своих и чужих, только саму себя, свой несчастный характер, и готова была вымаливать у мира прощение.

Я одна виновата,
И некого больше винить,
За то ли, что брат на брата,
За то ль, что разорвана нить.

Что о преставленьи света
Не звонили колокола,
И что голубка-Джульетта
В темной клети умерла.

Мать и отца она в те дни экзальтированно обожала, бывшим мужьям и любовникам великодушно отпускалавсе их прегрешения, подругам дарила дорогие подарки, даже начальникам на работе улыбалась.

И пресерьезно сообщала мне, что никаких войн, геноцидов и диктатур на свете не было бы, если бы она, лично она, Яя, того не допустила.

Раскаяние в свою очередь плавно перетекало в молитвенное преклонение перед совершенством божьей Вселенной, любование ей, благословение.

Ненависть оборачивалась любовью, это было одно и то же чувство.

Никакого противоречия между огнями преисподней и райскими зорями Яя не замечала.

Ярма ее не кончалась, просто перетекала в другую форму.

Кому-то может показаться, что жил я с обычной язвой, но клянусь, чудесней не было на свете создания.

Буква Я всегда была
Всем и каждому мила.

Перепады ее настроений, эти американские (русские) горки, на которых она каталась с утра до вечера, делали ее абсолютно неотразимой.

Эпиикуреец во мне торжествовал, эстет ликовал, эксцентрик-тролль сыто потягивался.

Иоанна казалась то очень страшна (Последний день Помпеи! - что тоже возбуждает), то необыкновенно хороша собой.

Ягодка, Яблочко, Ясмин в цвету.

Стройная моя ваза из Ясписа. Точеная Яшмовая Печать.

Вся золотисто-румяная (в ней горел и не гас огонь), как горюч-камень алатырь из русских сказок.

Как Янтарь, выкидываемый морем из подводного царства Садко.

Как Божий Алтарь.

Подходило ей и еще одно слово на «я» — Яхонт (лал, рубин). Яхонт червонный, червчатый, красный, собственно рубин. Яхонт голубой, синий — сапфир. Яхонт вишневый, лиловый, сиреневый — аметист; яхонт желтый — гиацинт. Яхонтовая шкатулка (отделанная ценными камнями). Яхонтовые глаза. Яхонтовый крестик.

Я, как известно, это не только буква, но и местоимение первого лица, единственного числа, служащее для обозначения говорящим самого себя. Это центральное понятие большинства философских систем. А также одна из психологических сущностей.

Самость, шифтер, символ, индекс, особа, персона, эго, индивидуум, личность, синтез ощущений, сумма восприятий, набор представлений, алеф, тетраграмматон, тотем, табу, собственная данность.

Противоположность всему и многим.

Мир, минус все то, что не Я.

Я мыслю, следовательно, существую.

Кто, если не я?

Я телом в прахе истлеваю, умом громам повелеваю. Я царь, я раб, я червь, я Бог.

Где я, там центр мира.

Я — последняя буква в алфавите.

Я, я, я, что за дикое слово.

Пуп земли.

Принц Юниверс.

Председатель Земного Шара.

Букву я привез нам як,
Выгрузил на землю — бряк!

Я, я, натюрлих.

Брат тело.

Ослик Иа-иа.

Она была соединением Пуруша и Пракрити, Анима и Анимуса, Инь и Янь, Ор и Кли.

Она была дурочкой и гением, огоньком свечи и темнотой комнаты, монахиней и блудницей, зеркалом и отражением, маятником и колодцем, святой и чертовкой.

Самым опасным, самым прельстительным словом в языке.

Тридцать третьей и последней буквой алфавита.

Букву за бока кусают,
С корабля ее бросают,
Ею змеи зло творят,
Люди речи говорят (якорь, яд, язык).

Она была Ящеркой  — церк. ящер, ящерица ж. общее название отдела гадов, чревоземных, земноводных, род четырелапой змейки. Змеи, ящерицы, лягушки и черепахи. Сия вам нечиста от гад; Левит. Ящерка юлит  — никому пакости не творит. Ящерица мухоловка. Ящерка маленька, да зубы остры.

Она была Ястребом — м. ястребок, ястребочек, ястребчик, ястребишка, ястребища, ястряб устар. хищная птица Accipiter или Astur, разных видов; курохват, куроцап; для охоты вынашивается более ястреб-голубятник, тетеревятник, тетерник, и кобчек, перепелятник; сарыча и балабана также зовут ястребом, но ни коршуна, который почитается ниже его, ни сокола, который выше. Ястребенок м. ястребя ср. ястребиный птенец. Ястребиная охота. Ястребичье гнездо. Ястребник, ловчий, коему поручен уход за ястребами. «Указали есмя кречатником, сокольничим и ястребником промеж себя».

Ястреб, разоривший наше с Эвой гнездо.

Укравший у нас бессмертие — наш брак.

Наших нерожденных детей… внуков, правнуков…

Она была яйцом, где под скорлупой зреет неизвестно чей зародыш.

Призадумалось яйцо:
Кто же я в конце концов?
Лебедь, утка или я  —
Ядовитая змея?

Белая и пушистая: Ягненок — детеныш овцы, овча, овечка, ягница, ягничка, ярка.

Но в то же самое время и Яга (это слово родственно слову Ягня).

Яга или яга-баба, баба-яга, ягая и ягавая или ягишна и ягинична, род ведьмы, злой дух, под личиною безобразной старухи. Стоит яга, во лбу рога (печной столб с воронцами)? Баба-яга, костяная нога, в ступе едет, пестом упирает, помелом след заметает. Кости у нее местами выходят наружу из-под тела; сосцы висят ниже пояса; она ездит за человечьим мясом, похищает детей, ступа ее железная, везут ее черти; под поездом этим страшная буря, все стонет, скот ревет, бывает мор и падеж; кто видит ягу, становится нем. Ягишною зовут злую, бранчивую бабу.

Любимым занятием Яи на Ярмарке жизни была Яша  — м. игра вроде горелок, ловушки, ималки, имушки.

Поймать как можно больше душ — обаять, очаровать, улестить. Поиметь как можно больше вещей. Все пропустить сквозь себя и остаться ни с чем, и начать все с начала.

Обычное состояние ее духа можно обозначить словом Яглить (област., устар.)   — кипеть, гореть желаньем, нетерпеливо, страстно хотеть чего либо. Ягнуть кого, пск. жегонуть, кольнуть, пырнуть. Яглиться ниж. астрах. двигаться, шевелиться; сжиматься, сгибаться; о деле, спориться, ладиться, клеиться.

С утра она бывало, кипя, лучась, яглила меня. Потом могла ягнуть зонтиком соседа во дворе, посмевшего ей указать, что она неправильно припарковала машину. Яглилась на очередном рабочем месте (которые меняла каждые три-четыре месяца).

Дело вроде бы, клеилось, ладилось, спорилось, но тут же могло и яхнуться.

Вечером Яя не дура была наянькаться по самое немогу (молод. жаргон.) в какой-нибудь первой попавшейся рюмочной, распивочной, коли не светил банкет в Метрополе.

Якшалась с кем попало — то с думаноидами из Думы, то с гуманоидами с соседних помоек.

Гордячка и трусиха.

Полностью самодостаточная и детски зависимая от каждого встречного.

Добро-злая. Зло-добрая.

Впечатляло даже не то, что она была способна на все самое хорошее и самое скверное, но что способна на это она была в один и тот же миг.

В каждый миг.

Наиболее адекватным определением натуры Я. следует считать слово Яр.

Яр м. самый жар, огонь, пыл, разгар, в прямом и переносном значении. Ярованье, действие по глаголу. Ярун, ярунья, животное в поре течки и рощенья. Верблюд-ярун сердит бывает. Ярун-глухарь, стрепет, когда токуют. Яровый, ярый, ярующий; сиб.

Ярый огненный, пылкий; | сердитый, злой, лютый; горячий запальчивый; | крепкий, сильный, жестокий; резкий; | скорый, бойкий, неудержный, быстрый; крайне ретивый, рьяный; | расплавленный и плавкий; весьма горючий; | белый, блестящий, яркий.

Ярило — Солнце Красное, Бог света у славян.

Яровые — солнечные хлеба.

Ярка — молодая овца.

Ярость ж. яризна арх. свойство, состоянье по прилагательному, сильный гнев, озлобленье, лютость, зверство, неистовство; порыв силы бессмысленной, стихийной; | похоть. Олень в ярости рюхает. Ярость пламени, бури, волн. Человек в ярости.

Чего хотела Яя так яростно? За что сражалась? Она сама не смогла бы объяснить.

Она жила свою жизнь.

Она ходила путями своего сердца.

Ярость ее была одновременно и созиданием и разрушением, и геройством, и преступлением, и ясной Явью, и Ямой-навью.

Она пытала естество и познавала его законы.

Иррациональная эта Ярь ничуть не менее убедительно выглядела на счетах жизни, чем разумный Эгоизм, четко выверенный Энтузиазм и осознанная Экзальтация Эвы. Не меньше тянула на весах Юниверсума.

Эльвира Петровна Шмидт, человек для других.

Романова Иоанна Николаевна, человек для себя.

Э для всех.

Я для Я.

Я ли не я!

Мир вам, и я к вам!

Послужи на меня, а я на тебя!

Мне что до тебя! Я знаю себя.


Сто «я» в одном флаконе.

Царица и маргиналка.

Богачка и нищенка.

Чернорабочая и белоручка.

Гениальная дурочка.

Святая грешница.

Ангело-дьяволица.

Она была такой, как на свете не бывает, и такой, каковы мы все.

Иоанна. Иванушка. Национальное самоназвание русских.

Вам советую, друзья
Помнить место буквы «Я».


По своему обыкновению, я искал корни происхождения Яи.

Сама она утверждала, что происхождение сие связано с некой о-очень романтической историей: будто бы один из российских императоров, в юности, путешествуя, развлечения ради, по бессарабским степям, встретил на пути цыганский табор, где кратковременно, но пылко влюбился в цыганку Мариулу, певунью и плясунью. Через положенный срок на свет появилась прехорошенькая девочка. Вот именно она-то и есть пра-пра-бабушка Яи.

В этом повествовании нетрудно угадать бродячую легенду, фольклорный архетип — по молдавским степям с вольным табором  путешествовал, в пору своей южной ссылки, Александр Сергеевич, царь-поэт; Мариулу и Земфиру прославил в поэме никто иной, как он.

Яя безмерно гордилась августейшим предком и получая паспорт, сменила свою малопривлекательную фамилию Пупкова на Романову.

А легкое, как пирожное безе, имя Жанетта (Иветта, Лизетта, Мюзетта, Жанетта, Жоржетта!), данное ей родителями — на благородное Иоанна.

Но и Иоанну вскоре переделала в Яю, удобства ради.

Таким образом, она была самозванкой, трижды самозванкой. Законным в ее имени оставалось только отчество.

И еще Отечество.

Однако, претензии моей принцессы на августейшее происхождение, как удалось выяснить, не вовсе были лишены оснований.

Императрица и гитана, в одном лице.

Николай I Романов, будучи еще наследником престола, в самом деле, пережил кратковременное страстное увлечение, однако не  цыганкой-молдаванкой, Мариулой или Земфирой, но актрисой императорских театров, примой всех водевилей и оперетт, любимицей лож и галерки, «искрометной» Надеждой Яхонтовой.

Плодом этого союза стала пра-пра-бабушка Иоанны.

Надя Яхонтова была срочно выдана замуж за гвардейского поручика и вскоре навсегда покинула сцену, получив на прощанье от высочайшего покровителя бриллиантовый браслет и некую условную сумму в 500 золотых рублей, которая неизменно сопровождала такого рода события, была своего рода знаком. Девочку нарекли Верой.

Ее отдали в Петербургскую театральную  школу, обучаясь в которой воспитанница Яхонтова Вера (Яхонтова-вторая) проявила недюжинный актерский талант, но совсем в другом роде, нежели тот, которым обладала ее мать, Яхонтова Надежда (Яхонтова-первая).

В газетах их называли «Алмаз и Жемчуг русской сцены».

Обе познали в своей жизни то, что отнюдь не каждому коллеге их, брату (сестре) по святому искусству, дается.

А именно – продолжительный, почти ставший каждодневной рутиной успех, с громом рукоплесканий, букетами камелий и специально выписанных из Пармы фиалок, со ликующими студентами, запрягающимися вместо лошадей в карету примы, с бриллиантовыми фермуарами на бархатной ленте, «от неизвестного почитателя» и т. п.

Слава обеим нравилась одинаково.

Во всем остальном они были абсолютными антиподами: Надя, порхающая и хохочущая в водевилях, и Вера, рыдающая, возводящая очи горе, создавшая убедительные сценические образы в классической трагедии.

Кружевные воланы и страусиные боа Надежды метелью взвихривали подмороженную (перекрахмаленную) петербургскую публику. Испод ляжки в ажурном чулке и в поднебесье задранный носок туфельки – образчик истинного фрэнч-канкана.

А Вера, закутанная во вдовью темную шаль до полу, ходячая Мировая Скорбь, воплощенной укоризной стояла над несовершенством мира.

Два лика драматического искусства: один – Талии, а другой – Мельпомены.

Сестры тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы.
Медуница и осы тяжелую розу сосут…

Династия артистов Яхонтовых насчитывает четыре поколения, двадцать восемь человек, вплоть до народной артистки СССР, депутата Верховного Совета Изабеллы Леонардовны Яхонтовой  (последняя в роду).

Я искал код, единственно верный.

Рассматривал дагеротипы в трещинках и пожелтелые афиши.

Осторожно перебирал прелестные столетние билетики в ложу, бинокли, парчовые сумочки, лорнеты, веера.

Под фанерными сводами декораций дышал запахом кулис.

На меня поглядывали взыскующе старинные портреты в потрескавшихся багетовых рамах.

И нечто обозначилось.

Именно этому, почти полицейскому, детективному расследованию (кто такая Яя?) обязан был я появлением на свет монографии под названием:

«Актеры: происхождение видов».

В фантасмагорическом семействе Яхонтовых выношены были все основные типы артистов русского (впрочем, и мирового) театра. 

Там угнездились:

1. «Алмаз». Виртуозка ремесла. Она же – обольстительница, жеманница, модница (секс-символ и топ-модель). При том, совсем не обязательно так уж хороша собой, в куплетах пускает петуха, интеллигентностью и образованностью не отличается, на классические роли, высокие образцы не замахивается – но все вышеперечисленное совершенно не важно.

Зато она свято убеждена в собственной неотразимости, героически храбро держится на самом краю, над оркестровой ямой провала (куда многие срывались) и умно флиртует с публикой. Талию держит, как  выражался Салтыков-Щедрин, на отлете.

Надя Яхонтова. Звезда шантанов, комических ревю, водевилей «с благородными чувствами». Сногсшибательные туалеты. Слава, с вульгарным привкусом, с никогда не кончающимся скандалом. Предмет вожделения мужчин, зависти женщин. Идол и мишень непостоянной, капризной, коварной публики.

Встречаются и гениальные «алмазочки», с полированной кровью и жестоким, «не-дамским» даром.

2. «Жемчуг». Благородство, душевная тонкость, глубина. Хороший вкус. Блеск алмазу дарит – радость бытия, витальность. Жемчуг питается меланхолией, мизантропией. Реакция публики на «жемчужный талант» – светлая грусть, очищающие душу слезы (подобные жемчугу же).

В русском искусстве разных эпох весьма часто можно видеть два этих  типа, по сути, отрицающие друг друга, но в чем-то и сходящиеся: Марья Савина – алмаз и Пелагея Стрепетова – жемчуг; Марина Цветаева – алмаз и Анна Ахматова – жемчуг; Майя Плисецкая – алмаз и Галина Уланова – жемчуг. Два вида женской гениальности.

Но Яю мою, по зрелому размышлению, нельзя было отнести ни к тем, ни к другим.

Она как-то умудрялась сочетать здоровый аппетит к жизни с глубоким, неизбывным в ней разочарованием.

3. Разумеется, шире всего в семейной команде Яхонтовых были представлены дилетанты – любители, в сущности, случайные люди на сцене. Эта многочисленная категория делится на десятки видов и подвидов, от богатых аристократов до нищих горемык, от преуспевающих и довольных собой ремесленников средней руки до отвергнутых всюду чудаков, нелепых чудачин. Вопреки распространенному мнению, не все дилетанты – бездари и неучи, встречаются среди них набившие руку умельцы, знатоки, гурманы от искусства.

Некоторые готовы принести в священную жертву Аполлону всю свою жизнь – и действительно, приносят, только вот понапрасну. Всем им, без исключения не хватает – некой последней печати, удостоверяющей их права. Наметанному глазу сразу видны на сцене: не столь убедительны, как это требуется.

Отчего же это – одному дано, а другому – нет, и хоть лоб расшиби, «хоть крокодила съешь», как говаривал актерище дядя Костя Варламов? Неизъяснимо сие, как жизнь и смерть, любовь и магия. «Свирель судеб» не то напела. «Планида его такая», не вовремя взошла, не туда завела. Но честные дилетанты, как и гении, суду не подлежат.

4. «Серый камешек». Не может похвастать «фактурностью»: красотой лица, внушительностью «статей», ростом, голосом. Как правило, даже мизерабелен (льна), дурен (рна).

Преображается в свете софитов. Берет неким неопределимым сценическим обаянием, подчас затмевая самого ведьминского Оборотня, самого грозового Юпитера. На него хочется смотреть (и смотреть, и смотреть…), в этом все его счастье.

Яхонтов Аристарх, Яхонтов Савелий, Яхонтова Серафима (внучка Нади).


5. Подвид вышеописанного – «большой оригинал».

Таковым, несомненно, являлся Яхонтов Викентий, жизнерадостный Гамлет, застенчивый Дон Жуан, трусливый Наполеон. Никому не понятный, но всеми любимый на сцене, да и вне ее.

Умирая, велел прах свой развеять над сценой Александринки. И что бы вы думали — товарищи по ремеслу не посмели противоречить, героически сожгли и развеяли. Театральная дирекция протестовала было, но смирилась. А публика странный ритуал приняла на ура. Таково было к «большому оригиналу» почтение.

6. Артист на свои роли. Яхонтов Феофилакт. В своих ролях только и мыслимый. Существо, верное себе, считающее вульгарным натягивать чью бы то ни было маску. Чуждое правящей здесь всем стихии карнавальности, и все же, время от времени востребованное рампой.

7. Новатор. Человек, настолько неспособный  отрешиться от собственной самости, что весь мир искренне полагает проекцией своего Я. Актер, повергающий публику в ступор: плакать ей или смеяться? Шикать или хлопать? Гениально это или просто глупость?  Замахивающийся на великое и святое режиссер. Всеволод Яхонтов, при упоминании которого сразу вспоминается хрестоматийное:

- Агафья Тихоновна шла грязными ступнями по проволоке, держа в руках зонтик, на котором было написано: «Я хочу Подколесина».

…Нужно ли уточнять, что этим  Подколесиным был, за пределами сей статьи, я, профессор Дуров?

8. Имелся в семье и свой Демиург (буквально – «созидающий для народа»). Яхонтов Галактион (целая галактика).

Таких узнаешь сразу. Для них обязательна внушительная фактура – рост, фигура, голос, темперамент. Некая даже непомерность, избыточность природных даров – «широк человек, я бы сузил», как выражался Федор Михайлович.

На сцене именно ему, как природному Юпитеру, достается заглавная или просто главная роль. Создает он на подмостках нечто… не то, чтобы оригинальное и новое, а некий штамп, стереотип, даже шаблон. По глубоко сути своей, консерватор, традиционалист. Свежих веяний в искусстве не жалует, над экспериментами потешается, новаторов троллит. Побеждает энергией: страстью, напором. Пассионарностью, если угодно.

Галактион пылал, кипел, громыхал: «весь как божия гроза». Публика впадала в экстаз и катарсис: «буря аплодисментов, крики восторга, дамы плачут, все встают» и т. д.

Каким пером описать этот безумный, блистательный и страшноватый род, еще ждущий своего Пимена? Своего Дарвина? Менделеева с таблицей? Хлебникова с Досками Судьбы?

Был там свой многочадный патриарх – комик Николай Яхонтов. Основатель семейного, музыкально-артистического дела, не слишком надежного, казалось бы, но вот, сто лет простоявшего. В пример сталелитейным заводам и золотым рудникам. 

Супруга Николай Васильича, Варвара порядочно играла на рояле, пела, и в ее роду Сариотти (взята взамен мизерабельной фамилии Сироткины) все сплошь музыканты. 

Как по заказу,  три сына: старший — Александр, почтенный капельдинер русской оперы, средний — Константин, самый известный, любимец  публики,  автор гремящей на балах музыки для ног, и младший — Мишенька,  подававший большие надежды юный  пианист, рано умер.

И свой гений: Модест Яхонтов, композитор. Неправдоподобно-одаренный. Сказочно-ленивый. Эдакий Емеля на печи, которому встать неохота и сделать шаг тяжело, но у которого все удается по щучьему велению.

Племянник многочадца (и пленник).

Лодырь, лежебока, соня.

Архетип Обломова, национального героя.

Что ни говори, музыка – это врожденное, передается  по наследству, либо ты музыкант, либо нет. Емеле повезло – окружение было понимающее.

Впрочем, его самого оно, скорее, пугало.

Не дом, а вертеп какой-то.

Вечно раскрытая зубастая пасть рояля, чужие ноты на пюпитре.

Дядьки-балерины и тетки-басы (или наоборот).

Кузены и кузины, девери и шурины, кумы и сваты, кто с трубой, кто с дудкой, кто со скрипкой, каждый со своей песенкой.

Со своим шекспировским монологом.

Со своими претензиями на место в искусстве.

Как, должно быть, они веселились, и пели, и тренькали, и зубрили роли, и пикировались, и флиртовали, и хохотали, и орали друг на друга по вечерам! По утрам! По целым дням!

Интеллигентная тирания. Рулады, гаммы, экзерсисы. Декламация, дикция, ажитация…

Тут завоешь!

Вечные разборки вокруг святого искусства (у каждого особые пристрастия), ссоры с неизбежным переходом на личности, бурные примирения.

Модест под любым предлогом ускользал из гостиной, запирался в своей комнатушке, желая оградиться от семейной «музычки», защитить свой суверенитет, свое право на одиночество.

Свою особость.

Ему бы, при его таланте – да энергию братца Саши! Упорство тети Вари! Настырность зятя Миши! Оптимизм – юных племянников! Увы. Всегда хмурый, всегда полусонный, отмалчивающийся, отнекивающийся…

Все больше  классически «возлежал» (согласно мемуарам современников) – на диванах, кушетках, оттоманках,в креслах, гамаках и постелях с пологами.

Был даже исключен из консерватории. За непосещение лекций, несдачу экзаменов.

За общее нерасположение ко всякого рода труду.

Но восстановлен по ходатайству именитых коллег.

Написал музыки одну тетрадку. Зато какую.

Ленивый, зато встанет с дивана, и всех удивит. Шедевром.

А другие,  вот, не ленивые. Но и свершений от них не жди.

Может быть, пример  кузины Любы предостерег его? И даже: навек устрашил? 

Может, сестра, сгорев, взяла на себя часть семейной кармы, облегчив путь младшему.

Как в сказке – сестра-огонь и брат-вода.

Саламандра, жгись! Ундина, вейся! Кобальт, трудись! Сильф, рассейся!

В этом семействе произошла эпическая смерть — от отравления музыкой.

Упомянутая уже Любовь Яхонтова, небольшой бриллиантик, но чистой воды.

Раз, исполнив заглавную роль в одном из легкомысленных шедевров Оффенбаха, вызвала в столице беспрецедентный бум оперы-буфф (бум-буфф-оффенбах – удары в тарелки!)

Переход вкусов публики от почтенных драм с реализмом и моралью к легкому жанру воспринимался тогда, как революция, почти Парижская коммуна. Меломаны осыпали «белиссиму» розами, преподнесли ей по подписке золотую диадему, исполняли хором  Idol mio.

Подсаженная на свою славу, пуще всего боялась потерять ее.

Конечно, скандальный шлейф волочился за примадонной. Светские обозреватели намекали на высокопоставленных любовников. Критики из демократической печати предъявляли ей «неприличные разрезы на подоле хитона» и вообще, «развращение нравов», чего, по правде говоря, и не было: вульгарности Люба не терпела, как-никак, выпускница Санкт-Петербургского театрального училища.

Все же, из-за этих уколов, муж ее, тоже артист, расстраивался. Ревновал.

А может, надоело ему быть «тоже артистом». Супругом «той самой Яхонтовой».

И вскоре Любу оставил. Но для нее главным в жизни был театр.

Дорожа популярностью и дрожа за нее, она переусердствовала. Даже в какой-то момент выпала из эвклидова мира и здравого ума. То ликовала, то проваливалась в бездны отчаяния, то хохотала, то заливалась слезами.

И слишком уж часто лишалась чувств (крики: воды, спирту! расшнуруйте ее!)

Шлифуя трудные фиоритуры, перенапрягала горло.

Высверлила легкие руладами.

Человеческое горло — это вам все-таки не серебряная свирель, не пастушеский рожок, не флейта пикколо.

Оно живое.

И надорвалось в конце концов.

Факельная чахотка, и кончено.

Скоротечно сгорела, в самом  цвете лет и таланта.

В гробу лежала: писаная красавица, заваленная букетами.

Когда объявили в театре, перед началом какого-то спектакля, печальную весть  — плакали в ложах, плакал весь партер,бенуар, бельэтаж, ярусы и галерка.

«Соловей-виртуоз русской сцены», как писали в газетах, «Яхонтова буквально захлебнулась звуками, до смерти опилась музыкой».

Кровь из гортани (вместо сладкого созвучья) – медицинский симптом; аллегория судьбы художника.

Соловей из китайской легенды. Наколола сердце на розовый шип искусства.

Был случай: однажды ночью, когда она спала, балдахин ее кровати «сам собою» вспыхнул. К счастью, Люба проснулась вовремя, и даже сумела одеялом погасить пламя, но так обожглась при этом, что три недели не выступала.

Этот  пожар был в ее жизни предвестием всех несчастий – газетной травли, развода, чахотки.

И смерти.


…Но, наконец, — тот, с кого все начиналось.


9. Протей или оборотень. По желанию, принимающий вид различных живых созданий. Собственно, Актер (не профессия, а диагноз). Явление едва ли не психопатологического типа. Существо, наделенное странным даром (недостижимым, говоря серьезно, никакой техникой, никакими упражнениями) – перевоплощаться, влезать в кожу других особей.

Яхонтов Василий.

Разный, непохожий сам на себя, в каждой роли. Собственная личность – аморфная, слабая (капризен, вздорен, ненадежен, инфантилен). Поражает приблизившихся в нему людей какой-то фатальной душевной пустотой, порой и умственной недоразвитостью. Вместо внутреннего мира – инфернальное «место пусто». Весь как сосуд, который можно (ненадолго)  заполнить, чем угодно.

Намного значительнее и интереснее на сцене, чем в жизни.

Таких суеверно боялись в народе, обвиняли в отсутствии  души и после смерти отказывались хоронить на христианских кладбищах.

Судьба: талант из народа, начавший карьеру иконописцем – полюбил непростой любовью театр, ушел туда из церкви, словно приобщился новой веры, нового культа.

Надев личину актера, достиг он, в пример многим, всероссийской глории. Слова «сцена» до седин не мог произнести без слез умиления.

Вот его-то, игравшего в Александринке 40 лет, прозвали в Протеем русской сцены, а также Оборотнем за особый дар перевоплощения (маска, приросшая к коже, ставшая вторым лицом).

Карьера Протея началась нестандартно: иконописец удостоился было чести изобразить на портрете Николая I (завсегдатая карнавалов, царя балов, лицедея в жизни) в мундире по чину и с черным кружевным домино через плечо. Костюм, сочетавший две стороны жизни: государственные суровые будни и шаловливый праздник, высоту самовластия и карнавальную запредельность.

Любимый костюм — Алирис, из восточной поэмы.

Двойственный портрет: наполовину лицо, наполовину маска – где император лицедействовал успешней, на шутовском балу, среди прелестных дам или в фантасмагории российской официозности?

Самородку Василию Яхонтову, ученику было все это понятно. Он знал ответ — но никому не сказал бы, из почтения к высочайшей особе.

Он и свои первые шаги на сцене сделал по настоянию императора, который пришел в восторг не от его искусства живописца… а от его пения.

Случайно подслушал фиоритуры, доносящиеся из гримерки.

И распорядился: вот, пускай и впредь изволит петь.

По знаменитой формуле: «Ежели я прикажу моему генералу обернуться морской чайкой – надо не рассуждать, а исполнять».

Образцовый подданный империи, Василий Васильич отложил палитру и взошел на подмостки – не только по монаршьему приказу, но и по велению судьбы.

Василий в квадрате – Базилиус – царственный. Полученную в конце карьеры от императора медаль «За усердие» он счел для себя оскорблением, «наградой, приставшей царскому лакею», и гордо отослал ее обратно. Значит, был верноподданным не царя, но Музы. Козни фатума иной раз принимают форму служебного скандала. Воля Парки выражается начальственным окриком.

Императорский театр неожиданно приобрел в лице В.В. фантастического имитатора, успешно копировавшего всех и вся.

Яхонтов дебютировал в опере «Иосиф прекрасный», визуально библейскому образу соответствовал – был красавцем.

Но мог выглядеть и сущим уродом.

Чего изволите?

Сыграю, спою, нарисую. Поклянусь, солгу, раскаюсь. Умру, воскресну. Спасу душу, погублю душу.

За приличное вознаграждение. А хоть бы и даром. Из любви к искусству. С нашим удовольствием.

И зачем вы все пишете-сочиняете? Картинки рисуете? Поете, пляшете, на театрах играете?

- А, император приказал!

И всем понятно. И никаких других резонов не требуется.

Мог стать (прикинуться? притвориться?) каким угодно. Кем угодно. Чем угодно.

Преображался!

Случалось воплощаться ему во стольких царей, чудовищ, ангелов, бесов, во столько «штучек» вникнуть, столько «фруктов»  раскусить, что… Не только одежду – лицо и тело,и преступленье, и раскаянье, любовь, смерть чужую принимал на себя.

Да так, что иллюзия воскрешения «другого я» была самой  натуральной: в кожу иную влезал – воистину, оборотень (свят, свят, свят…).

Того, что я не нашел во мне, бесполезно искать и вовне.

Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя?

Полюби самого себя, это будет начало романа, который продлится всю жизнь.


Таким Протеем и была моя Яя (а императором — господь Бог).

Я – перевернутое R. Радиус окружности, предел которой: горизонт. И рамки собственной личности.

Из них не вырвешься.

Беспредельность человека ограничена.

Широкого натурою, его уж, одним фактом рождения в этом мире, сузили.

Рамками им же самим на себя принятых законов.

Сколько Я на свете, столько и радиусов, столько и окружностей, столько и миров.

Но верен лишь тот, мерой которого избран ты.

Если я понял ее секрет (как мне верится)…

Значит:

Я разгадал Я.


Подпишу сей текст этой литерой.

Я ведь тоже: зеркальное отражение R.

Пишущий эти строки.

Аз недостойный (многогрешный).

Ваш покорный слуга.

Просто: автор.
               


Часть четвертая.


Буква Ю.

Юлия Розанова, человек для тебя.


Я не бросал мою законную супругу Яю Николаевну Романову, или просто Я., что бы она по этому поводу не твердила тридцати моим любовницам.

Как не бросал я и мою законную супругу Эльвиру Петровну Шмидт, или просто Э.

Как, уж на то пошло, не расстался ни с одной буквой, от А до Ъ.

От Александрины Юсуповой до Ърдым Бурхановой.

Они вшиты мне под кожу.

Они стучат в мое сердце.

Они засели у меня в печенках.

Они и есть я.

Сказать любви «прощай» нельзя.

Зачем было тогда говорить: люблю?

Раз полюбив кого-то, я не могу разлюбить.

Не умею этого. Не хочу.

Не умею, не хочу и не хочу уметь. И хотел бы, не получилось бы.

Мы, Словарь и Буква, раз притянув друг друга, продолжаем существовать в самом тесном родстве, в симбиозе, во взаимном почитании и страсти.

В перманентном соитии, если угодно.

Моногамия прекрасная вещь, но в моем случае моногамия невозможна. Так сложилось исторически и филологически, юридически и житейски,и даже физиологически, что у меня имеется 31 наложница (подруга, любовница, сожительница, мэтресса, партнерша, марьяжница, военно-полевая жена, герл-френд…) и три законных супруги.

Да, я пережил в жизни 33 страстных романа. Но только троим дамам (о третьей речь впереди) делал официальное предложение.

Никогда не смог бы я даже на бумаге развестись с Э.

Я должен оставаться ее мужем, по собственному выбору, и по ее девизу:

Во имя высшей справедливости.

А мыслимое ли дело бросить Я — ведь это все равно, что лишиться самого себя.

Чтобы вступить в брак с Яей, мне в свое время пришлось банальным образом потерять паспорт, выписать другой, без штампа, и ввести в заблуждение районный отдел Записи актов гражданского состояния.

Знаю, что меня можно привлечь к гражданской и даже к уголовной ответственности за двоеженство (имеется такая статья в Кодексе). Но думаю, этого не произойдет, так как решительно никто в мире в этом не заинтересован.

Ни св. св. Кирилл и Мефодий в своей небесной Академии (они создали нашу азбуку, с них и спрос), ни мировое лингвистическое сообщество, ни районная прокуратура, ни управдом, ни знаки зодиака, ни ангелы, ни демоны, ни соседи по лестничной клетке.

Мы все трое — Эва, Яя, и Аз многогрешный — принесли себя в жертву.

Высшей необходимости.

Вселенскому промыслу, вовсе для нас непостижимому.

Этическому компромиссу.

Бозону Хиггса.

А что еще остается?

Бертолетова соль и серная кислота.

Я по-старому влачил свой век один, в ветшающей сталинской берлоге на Котельнической, пил коньяк «Дербент» и закусывал подсоленным ломиком лимона.

И некому было постирать мне трусы и носки.

Сварить мне гурьевскую, без горечи и горя, кашу.

Полечить язвы моей ветшающей плоти, почти полностью состоящей из слов.

Погладить меня по моей старой, истончившейся коже, потрепанному сафьяновому переплету «Словаря».

Яе и Эве я купил по домику в Серебряном Бору (удобнее, чем на Рублевке).

Откуда деньги у бедного языковеда? Все из того же источника.

Верный эхологос помог, ссудил монетой.

Кстати, то, что друг-аппарат так охотно раскошелился ради решения нашего квартирного вопроса (обычно он в такого рода случаях скуповат и несговорчив), лучший показатель того, что решение это было провиденциально верным.

Весьма соломоново решение.

Только попросил я Инстанцию помочь мне оборотными средствами — и «Златослов-16», ничего не выпытывая, не оспаривая, не уточняя, принялся отливать и выпускать из своего сложно-нежного электронного нутра, прямо мне на ладонь, слитки 596-й пробы.

Курочка Ряба, несущая золотые яйца.

Их получил я в количестве, строго необходимом для оплаты двух купчих на дома.

Официально же это было оформлено, как комиссионные за Двойников.

Дело в том, что став человеком семейным и столкнувшись с необходимостью пополнять бюджет семьи (вернее двух семей), я вынужден был искать дополнительный заработок.

Бабы. Детишки. Платья. Штанишки.

И нашел его в виде охоты на бескрайних полях литературы. Моя Инстанция высказала готовность доплачивать мне за всех доппельгангеров, обнаруженных и доставленных мной, на предмет опубликования их в «Большой книге раздвоений». Но об этом после.

Мои интеллигентные, хорошо воспитанные, высококультурные жены, ближайшие соседки по Серебряному Бору и Златому Алфавиту, ныне (впрочем, как и всегда) вполне лояльны друг к другу.

Стараются перещеголять, одна другую, благородством манер.

Даже дружны.

Истинные леди всегда остаются ледьми (молодеж. жарг., арго).

А люди — людьми. Иногда.


Ай`м со сори!

Я, я, натюрлих!

Экскьюз ми!

Даз ист фантастиш!

Год блесс ю!

У-ла-ла!

Упс!

Ауфведерзейн!

Вот и все их разговоры.

Выговорить все это можно только с губами, сложенными в виде пупка (сучьего соска, по-английски; куриной попки, по-немецки).

С человеческим яйцом, с чупа-чупсом, надутым хабл-баблом во рту.

Или даже с киндер-сюрпризом, в колясочке.

...Лучше бы они били друг-друга морожеными курами и оторвавшимися с неизбежностью куриными ногами. Хлестали авоськами (с морковью и картошкой).Фехтовали на зонтиках.


Не верьте тем, кто скажет мне, что положение двоеженца не лишено приятности.

Я завис в воздухе меж двумя магнитами (кажется, был такой иллюзион у кого-то из великих циркачей…)

Я опоздал сразу на два поезда, идущих в разные стороны.

А однажды, по пути к Яе, проходя мимо дома Эвы, я увидел самого себя у нее на крыльце, звонящего в дверь.

Спина моя выражала понурость. А в лицо себе я не отважился заглянуть.

Натренировавшись на охоте по лексическим полям, я сразу смог признать Доппельгангера.

О божественные учителя, Кирилл-Константин и брат его Мефодий!

О, великие коллеги, Ожегов, Ушаков, Тихонов, Тришин и Лопатин!

О, Кузнецов и Ефремова! Галкина-Федорук и Фомина-Цапукевич! Священный Даль!

Спасите!

Неужели в ближайшей перспективе явится два Платона Дурова?

Два Академических Словаря современного русского языка, взаимно пожирающие друг друга?

Доказывающие, что именно тот, другой — самозванец, пародия, эпигон?

Ибо один из пары двойников для другого всегда — житель Дворца ароматов Зюскинда, Магического театра Гессе, Каинова болота Уэльса.

Локис.

Тень.

Иной.

Черт, враг, ночной выморок.


Двойная жизнь моя меня погубила.

Я разорвал свое сердце пополам.

Распался на две независимых самости.

Весьма обыкновенная болезнь для литератора, к коим я себя причисляю.

Должен признаться, что, произнеся со страхом: Доппельгангер! — в тот же миг я впал в состояние, которое мы, лингвисты, определяем термином из санскрита — двара мритью, врата смерти.

Двара мритью, древние ритмы.

Двара мритью. Во дворе умрите.

На дворе трава, на траве дрова.

Дровни, двери, дары, дерева.

Оно характеризуется быстрой сменой на экране внутреннего зрения литературных реминисценций, образов бессмертной классики, беллетристики и даже набившей оскомину популярщины.

Псы попсы.

Ключевое слово тут: быстро.

Не успеваешь очнуться от привычки жить.

Это частенько случается с ходячими энциклопедиями. Те слова, что входят в мою плоть, получив от мозга их Генерального Хранителя сигнал SOS, в тот же момент активируются.

Что одновременно опасно и целительно, в зависимости от личностных особенностей того, кому двара-двери открываются.

Ибо слова, призванные на помощь, вырабатывают некие живые картины, некие импульсы, предсказывающие будущее. Выстраиваются ассоциативную цепочку, тем самым помогая сознанию прояснить взрывоопасную ситуацию.

Но та же самая цепочка смыслов может, обвившись вокруг шеи, задушить спасаемого. Так иногда утопающий в море, дождавшись пляжного инструктора, намеренного вытащить его из воды, слишком отчаянно цепляется за него и неизбежно идет ко дну (спасателю в ряде случаев удается ускользнуть из цепких объятий и выплыть).

Стоило мне по настоящему испугаться, все двойники русской литературы тотчас напомнили о себе.

Всплыли, как утопленники, из глубин подсознания — и оказались живыми.

Асмодей.

Ибикус.

Портрет, купленный на Апраксином рынке художником Чартковым.

И портрет Пушкина в Фонтанном Доме.

И портрет Параши Жемчуговой, крепостной графинюшки.

Черный Человек Есенина.

Самозванка-императрица на троне Анны Иоановны.

Профессор Коробкин.

Братья Кальсонеры.

И конечно, несчастный господин Голядкин.

Кстати уж, поясню тут для читателя суть истинного и единственно возможного бессмертия: его обретают лишь те, кто становится (чаще уже после физической кончины, но порой и при жизни), самостоятельными полноценными, общеупотребительными лексемами. Будучи занесенными в большой Академический Словарь национального, русского в нашем случае, языка.

Никакого иного бессмертия в этом Юниверсуме, в нашем эоне не существует.

Достоевский — слово, и Гоголь — слово.

Есенин, Куприн, Андрей Белый — слова.

И даже Анна Иоанновна, героиня бесчисленных исторических (истерических) романов, «Ледяного дома».

Войдя,в малом парадном туалете из лионского шелка и парчи и в малой короне, в Тронную залу, Императрица, храбро держа осанку шестидесятилетней дамы, плавно переступая отечными ногами в туфлях-буфф и шелковых чулках, скрывающих синюю сеточку вен, достойно неся свое грузное, но все еще дисциплинированное тело, охнула и затряслась мелкой мещанской дрожью.

Ибо увидала в углу самое себя.

(Дежурный офицер докладывает о странном явлении Бирону).

Бирон в сопровождении адъютантов поспешил в залу и смог сам лицезреть женщину, удивительно похожую на императрицу. «Что-то не так. Здесь или заговор или обман!» – он последовал в спальню Анны, уговаривая ее выйти, чтобы на глазах караула изобличить незванную гостью. Ее величество сперва отказывалась, в испуге, потом, все же, встала, велела оправить на себе юбки и под руку с Бироном, проследовала в залу. Едва взглянув на двойницу, она вскрикнула и закрыла лицо руками. «Дерзкая самозванка!» – воскликнул фаворит и тотчас вызвал караул.

Солдаты прибежали, видят: две Анны Иоанновны, и отличить одну от другой совершенно невозможно.

Царица, промешкав еще минуту в ужасной нерешительности, подошла к своей копии: «Кто ты? Зачем ты пришла?»

Не говоря ни слова, привидение пятится к трону и усаживается на него.

Да, это я сидел на царском месте, затянутый в корсет, облаченный в кринолин, с напудренными, нарумяненными щеками, наведенными бровями, приклеенной под носом мушкой и кусал губы от едва сдерживаемого хохота.

Двойница!

Государыня, обращаясь к Бирону, произнесла торжественно-печально: «Это моя смерть», – и удалилась к себе.

Смерть – всегда самозванка, незаконно, без всяких на то прав, отнимающая у человека его корону, его трон, его земное царствие.

Дней через несколько самодержица Анна Иоанновна почила в Бозе. Не я, а она. Я-то, слава Богу, жив и здоров.

И в смерти государыни отнюдь не повинен.

Упомянутый Эрнст Иоганнн Бирон, кажется, разгадал меня.

Подмигнул, но разоблачать не стал.

Открою еще один секрет — я был и Ее величеством с грузным станом и отечными ногами, с прокисшими государственными печалями в голове — и в то же время, ряженой самозванкой (пустоголовой и любострастной). И сам не мог бы решить, какая из моих ипостасей истинная.

Я был и солдатом императорского караула, дергающим себя за ус, чтобы проснуться, и циничной фрейлиной Невзоровой, нимало не смутившейся от пикантной придворной ситуации (то ли еще бывало на ее памяти. И канцлером Бироном я был, одномоментно.

Фигура сама по себе двойственная. Его даже называли «Господин двойка». Цифра «2» в его жизни сыграла роль фатума: второй год каждого десятилетия оказывался для него решающим. 22 года он был фаворитом императрицы. После ее смерти, согласно ее завещанию, 22 дня  пробыл  регентом Российской империи. Потом 22 года находился  в опале. Скончался в возрасте 82 года.

Поймав старого интригана на мистическом фатуме, я получил в свое время от моего эхологоса… не буду говорить сколько.

Хватило, чтобы отпраздновать свадьбу с Яей.

В Ушаковском зале Публички.


Иоанна, в отличии от Эвы, настояла на приглашении всех 33-х товарок по алфавиту.

Да еще приехало трио в составе Алеф, Бет и Гимель из Иерусалима.

И квартет Альфа-Бета-Гамма-Эпсилон из Афин. Дельту тоже приглашали, но она не смогла. Она там у них за финансы отвечает, всю прибыль на себе тянет. Осталась на кассе.

Даже старая, сосланная в затрапез буква Ять притащилась, с букетом анютиных глазок.

Фита с Фертом — возлюбленная парочка, за тысячу лет вместе похожи друг на друга сделались, их уже все и различать перестали, где он, а где она.

Партизаны Юс малый, Юс большой и Юс большой йотированный, со-юзники (теперь на пенсии все трое, всё больше по компу юзают).

И знаете, было весело.

Аз и Буки отплясали «Барыню» и «Камаринского».

Алеф, Бет и Гимель — натурально, семь-сорок, прямо на барной стойке.

Потом три Юса надели хомуты, закусили удила, впряглись в бричку, под дугой с колокольчиками — Птицу-тройку изобразили.

Да так отчебучили «Полет шмеля», он же полет русской души, что чуть потолок не обвалился.

Икс, Игрек и Зет представили конспирологическую пьеску, детектив в трех актах.

И, конечно,  мы все пели хором нашу любимую балладу-канцону-заздравную, «Двара миртью». Какой без нее праздник.

Я посвятил этому событию целую главу в своих мемуарах.

И пост в ЖЖ — в духе Василия Розанова, основателя жанра.

Не завязнуть бы только в Вяземском.

Стоя у золоченого елизаветинского бюро, быстро-быстро диктовал секретарю (молодому и смазливому, с подведенными озорными гей-глазками):

- Однажды я ночью возвращался в свою квартиру на Невском проспекте у Аничкова и увидел яркий свет в окнах своего кабинета. Не зная, отчего он тут, вхожу в дом и спрашиваю своего слугу: «Кто в моем кабинете?» Слуга сказал мне: «Там нет никого» – и подал мне ключ. Я отпер кабинет, вошел туда и увидел, что в глубине комнаты сидит задом какой-то человек и что-то пишет. Я подошел к нему и, из-за плеча его прочитав написанное, громко крикнул, схватился за грудь свою и упал без сознания.

И это повествует европейски-образованный джентльмен, убежденный агностик, казалось бы, вовсе чуждый какого-либо суеверия и мракобесия.

Он было приостановился диктовать, затуманился.

Наконец, изрек:

- Когда же очнулся, уж не видел писавшего, а написанное им взял, скрыл и до сей поры таю, а перед смертью прикажу положить со мной во гроб и могилу эту тайну мою.

Кажется, я видел самого себя пишущего…

Приятель Александра Сергеевича, между прочим. Конфидент.

Юные годы прокутил на Монмартре, атеизму и свободной любви отдав щедрую дань. Но таковым-то под старость лет и являются видения с того света.

Двара миртью распахнулись передо мною, приглашая. Я вошел в кабинет князя, оставаясь невидимым и неслышимым для него.

- Что ж это были за слова?  — проблеял смазливый секретарь.  — Кабы знать!

- Если и узнаешь, друг мой, то там только, где будет известно все,  — эпически ответствовал хозяин.

Откроюсь  — двойником, водящим пером по бумаге, был не он.

А никто иной, как ваш покорный слуга.

И ничего особенного не писал я в бюваре Вяземского.

Натянул хозяйский атласный шлафрок на вате, колпак, домашние турецкие туфли, малость подгримировался и уселся за письменный стол.

Достал перо, чернильницу, и валяю себе: Мене, Текел, Фарес!

Ну, еще: Талифа, куми!

Осанна!

Аллилуйя!

Просто шутка. Студенческая пти-жо. Хотелось щелкнуть по носу прожженного либертена, вольтерьянца.

Он вернулся домой заполночь, подшефэ, из Демутова трактира, встал у меня над ухом, задышал часто, замычал, и на тебе — хлоп в обморок.

В некотором роде, посодействовал я спасению его души. Петр Андреевич с этих-то самых пор стал примерным сыном русской православной церкви: прилежно исповедовался, соблюдал все посты, отстаивал, крестясь и кланяясь, многочасовые обедни.

Но на собраниях литературного общества «Арзамас», каждый из членов которого, как мы помним, имел прозвище по названию одной из баллад Жуковского, именовался – Асмодей.

Все мы сами себе Асмодеи.


В Вольфилле, вольной философской ассоциации, несясь после лекции по залам, в поисках выхода, я  вбежал в зеркало.

Натолкнулся с размаху на себя самого, отступил, дав дорогу своему отражению, и прошипел раздражен: какой неприятный субъект!

То были не то богослужения, не то сеансы черные мессы, заговаривал аудиторию многочасовыми, невнятными, но блистательными монологами: витийствовал, плясал краковяк и качучу, вопил, руки летали в воздухе.

Ирина Одоевцева называла сии действа небесным чистописанием, Георгий Иванов – словесным балетом, а Марина Цветаева – метанием поэтического бисера.

Я мог уболтать собеседника, если не до смерти, то до потери сознания: два человека, натурально, лишились чувств, слушая меня, причем, такие прокаленные эрудиты, как Сергей Соловьев и Владислав Ходасевич.

История, в каком-то смысле, предсказывающая печальное (хоть и блестящее) – хрупко-стеклянное будущее Андрея Белого (Бориса Бугаева), до конца жизни остававшегося в сложных отношениях (а то и в кровной распре) с самим собою.

Как-то, увидав знакомого, идущего навстречу, я протянул ему руку, намереваясь поздороваться – но по дороге забыл о своем намерении и остановился, в растерянности, с протянутой рукой. Словно ожидал, что мир, который есть философское отражение человека, поздоровается первым. Но вселенная-двойник не спешила приветствовать поэта.

Настойчиво искал он (я) в окружающих кого-то, кто зеркально соответствовал бы ему (мне), кто мог бы адекватно понять и без оговорок принять – отсюда мои (его) многочасовые глаголания.

Искал и не находил – оттого как бы все время и проваливался куда-то.

Туда, где шапки живы, коты умеют говорить по-русски.

Подобно Коробкину, герою своему, раз надел на голову вместо шапки живую кошку (окружающие душились от смеха).

А однажды Белый (поссорившись с Александром Блоком и его женой) целых восемь дней просидел в номере петербургской гостиницы, в черной карнавальной полумаске, не снимая ее ни на миг.

Думаю, что я знаю, что он хотел этим выразить.

В детстве разрывали меня пополам чадолюбивые (и враждующие меж собой) родители, каждый старался переманить на свою сторону, каждый видел во мне – свое, и я, стараясь угодить обоим, рос с двумя лицами.

У меня, маленького, была гувернантка, которая убеждала вести себя естественно: «Зачем ты, милый мой, ломаешься под дурачка? Ведь ты совсем другой». Она одна меня понимала и, если бы ее не выгнали, я, наверное, стал бы другой. Но мама приревновала меня к ней. И я остался один – в четыре года. И с тех пор уже не переставал ломаться. Даже наедине с собой. Я всегда в маске! Всегда.

Повзрослев, я, как известно, сделался примерным  антропософом, штернерианцем, строителем солнечного храма Гетеанума.

Утверждаю прямо, что могу впадать в астральное состояние во время сна, и тогда душа моя выходит из тела; что в предыдущем своем воплощении на Земле я был ни кем иным, как Микеланджело Буанаротти; что не раз запанибрата общался с чертями.

Я Белый и Черный, чернокнижник и маг-антропософ – кое-кто-то из недоброжелателей именовал меня: Андрей Борисович Черно-Белый.

Псевдоним не стал естественным и родным именем – а собственную фамилию я и вовсе терпеть не мог: «Бугай – это же бык! Производитель!».

С другой стороны: «Кто такой Белый? Ангел – или сумасшедший выбежал на улицу, в одном белье?».

Ни Борисом, ни Андреем  себя не ощутил, ни в одном из них себя не узнал, так и прокачался всю жизнь между нареченным Борисом и сотворенным Андреем, отзываясь только на «я».

Может быть, «двойник Коробкина» – самое подходящее для писателя прозвание (некая мистическая Коробка).

Ср. Коробочку Гоголя, полную до краев всякой всячиной. И опять же – знаменитый дорожный ящик Чичикова, мистическая модель хозяина, хранящая в сложном нутре своем страшные тайны и всякие пустяки.

Белый — двойник Коробкина.

Профессор Дуров — целая Коробка двойников.

Вольфилька – страшное место, заколдованное место.
 
Не исключено, что мистик-антропософ (кто?) все-таки вбежал в зеркало, в астральное пространство, а вместо него из потустороннего мира выскочил уже другой человек.


Дмитрий Писарев вошел по пояс в никогда не затихающий прибой Рижского взморья, и подумав опять о Марко Вовчек, о волчонке своем, никогда не перестающем грызть его изнутри, оттолкнулся ногой и поплыл по-деревенски, саженками.

Я стоял в бурном море. Меня с  головой накрыло волной. Песок заскользил под ногами, я упал, и шквалом швырнуло меня о скалу. Горло мое и дыхательные пути наполнились соленой водой.

С трудом вынырнув, я кое-как откашлялся, отдышался, но тут же второй волной меня унесло в море.

Я барахтался в воде, стараясь выплыть, но до берега становилось все дальше.

Я тону, понял я.

Никаких спасателей тут нет.

В этот раз Двара миртью, раскрывшиеся предо мной, приняли вид чертога златого в подводном царстве Садко.

Они просияли, как желанное спасение.

Я сам себя ухватил подмышки.

Сам себя потянул вверх.

Сам выбросил себя на скалы, обдираясь в кровь.

Сам себе сделал искусственное дыхание, рот в рот.

Я лежал на песчаном берегу, как выброшенная шквалом рыба.

А он утонул.

Ночь была ужасная, ноябрьская, мокрая, туманная, дождливая, снежливая, чреватая флюсами, насморками, лихорадками, жабами, горячками всех возможных родов и сортов – одним словом, всеми дарами петербургского ноября. Ветер выл в опустелых улицах, вздымая выше колец черную воду Фонтанки и задорно потрагивая тощие фонари набережной, которые в свою очередь вторили его завываниям тоненьким, пронзительным скрипом, что составляло бесконечный, пискливый, дребезжащий концерт, хорошо знакомый каждому петербургскому жителю.

Господин Голядкин вне себя, выбежал на набережную Фонтанки, близ самого Измайловского моста…

Я вдруг почувствовал, что именно ради этой ночи выхвачен из своего привычного существования. Что новые двери смерти приняли теперь вид петербургского ноября с его лихорадками и жабами. Что эти двери, впустив меня, уже не выпустят.

Шел дождь и снег разом. Прорываемые ветром струи дождевой воды прыскали чуть-чуть не горизонтально, словно из пожарной трубы, и кололи и секли лицо, как тысячи булавок и шпилек. Ни души не было ни вблизи, ни вдали, да казалось, что и быть не могло в такую пору и в такую погоду.

Этот текст самой пунктуацией (путаницей) и орфографией (графской) своей, каждой буквой говорил мне нечто очень важное. Чего не должен был я забывать никогда.

Предостережение о худшем? Или, все-таки надежда на спасенье?

Вдруг… вдруг он вздрогнул всем телом и невольно отскочил шага на два в сторону. С неизъяснимым беспокойством начал он озираться кругом; но никого не было, ничего не случилось особенного – а между тем… между тем, ему показалось, что кто-то сейчас, сию минуту, стоял здесь, около него, рядом с ним, тоже облокотясь на перила набережной…

Господин Голядкин увидел Двойника.

Теперь есть кого винить за все унижения, катастрофы безнадежность жизни.

Есть, кого запереть в тюремной камере.

Кого казнить на эшафоте.

Кого отправить в ад.

Мне безмерно захотелось кинуться Доппельгангеру на шею: «Ты, наконец, нашелся, подлец!»

Он все еще стоял на пороге дома моей первой жены и звонил в ее дверь.   

И вот, обернулся.

Подмигнув, он сказал мне, что не стоит бояться своего второго, ночного я, влюбленного в демоницу Яю.

Как не боюсь я своего первого, главного своего, дневного Я, влюбленного в ангелицу Эву.

И вот, наконец, чтобы вам все понятно стало:

Юная горничная Наташа в объятиях поручика Ржевского с восторгом ощущала, как пара рук нежно поглаживает ее лоно.

И при том другая пара рук дерзко щиплет ей соски.

Озадаченная, она подняла взгляд… и завизжала от ужаса.

Все на свете знали поручика Ржевского, но не все посвящены были в его тайну: он был двойной человек.

Всю жизнь он принужден был носить гусарский мундир особого фасона, с широкой прорезью, ибо ниже его пояса свешивался на лосиные панталоны сросшийся с ним пупками недоразвитый сиамский близнец.

С этим созданием у Ржевского была на двоих одна пара ног, одно мужское достоинство, одни судороги наслаждения, одна мука.

По отзывам современников, Петр Ржевский обладал мягким, даже застенчивым  нравом,  являлся в обществе образцовым комильфо, украшением гостиных, и до старости лет мог похвастать успехами у прекрасного пола.

А вот сросшийся с ним единоутробный брат Павел, напротив изумлял мир своим развратом.
 
Но как ни странно, многие куртизанки, актрисы, а равно и светские дамы безупречной репутации считали пикантными интимные свидания с гусаром, в присутствии неотделимого от него монстра.

Именно гадкий близнец произносил пошлости и скабрезности, которыми Петр Ржевский сделался печально известен.

Паразит, что прилип к телу, и питается чужой жизнью, ее соками.

Демон-искуситель (кусающийся).

Расплюев, плюющийся.

Ржевский, ржущий.

Обратная сторона луны.

Часть твоей сущности.

Двара мритью никому не раскрываются без последствий.

Но я искушенный словомаг, знаю, главное — не оказывать предпочтение ни одной из явившихся по твою душу историй.

Иначе сам попадешь в «Большую книгу раздвоений».

Будешь сидеть там, как бабочка на булавке. Из охотника превратишься в добычу.

Жизнь свою подгонишь под литературный сюжет! Что может быть гаже.

Гаже гаджета с его гадами.

Я симулировал полное безразличие ко всем фата-морганам высокого искусства словесности.

Из чувства самосохранения (как тот бедняга, что на чердаке своем повесился).

В случае с господином Голядкиным это было особенно трудно.

Признаюсь, что смысл показанного мне шоу двойников оставался темен для меня.


Я продолжал жить по-старому: страдать.

Становясь, по очереди всеми великими двоеженцами русской литературы:

Григорием Мелеховым, прометавшимся всю жизнь между Аксиньей и Натальей (между белыми и красными, между Ветхим заветом и Новым, между жизнью и смертью).

И  Юрием Живаго, делающим свой провиденциальный выбор (меж Тоней и Ларой, разумом и сердцем, порядком и хаосом, судьбой и судьбой).

И даже Прохором Громовым (это тоже слово, но поменьше), протоптавшим в русском поле две стежки-дорожки: к Анфисе и к Анне.

Варварой, краснознаменно ушедшей от Васисуалия Лоханкина («и его роль в русской революции») к инженеру Птибурдукову.

Анны Карениной с ее двумя Алексеями.

Меня угораздило провалиться в лексическую щель и застрять меж двумя буквами.

Что ж, это расплата за грех — владеть двумя женщинами, не принадлежа до конца ни одной, ни другой.

Но было в свое время послано и мне спасение.
 
Я, несчастный абсолютно и от этого безмерно поглупевший,  «вдруг вспомнил», что между 31-й буквой азбуки и 33-й буквой азбуки имеется 32-я.
 
Ю. You, вечное Ты.



Ликуй, Дуров, принц Юниверс!

Ювенал-сатирик!

Юкагир на камлании!

Юпитер своей Вселенной!

Юнона, жена Юпитера!

Император Юлий Цезарь!

Юзер фэйсбука!

Старый юбочник!

Поверьте, я был искренне рад тому, что в отличие от Эльвиры Шмидт и Иоанны Романовой, Юлия Розанова не имела ни профессионального отношения, ни даже любительского интереса к филологии, закончила  техникум торговли и общественного питания и владела кафе «Харчевня Три пескаря», удачно расположенным близ входов на станцию метро.

Средней руки кафе со средним (то большим, то меньшим) коммерческим успехом.

Там она была сама себе генеральным директором, главным бухгалтером и старшей официанткой.

И младшей официанткой.

И средней.

А порой и уборщицей.

У меня вошло в обыкновение каждый вечер заходить в эту харчевню, где милая выслушивала мои жалобы, давала разумные советы, проливала слезы сочувствия, улыбалась и кормила меня гурьевской кашей, а также запеченной форелью — вполне недурно приготовленными.

Не отличаясь высоким IQ и энциклопедической образованностью, не будучи красавицей и светской львицей, Юлька, тем не менее, являлась идеальной держательницей всех слов на букву Ю — такова была природная особенность ее натуры, вычисленная в свое время эхологосом.

Ибо «держать слова» не означает водить их на поводке или запирать в клетке, дрессировать и обращать в рабство, стеречь с берданкой.

А означает: быть ими.

Воплощать их в себе.

Юлькина сущность определялась несколькими десятками слов, начинающихся с литеры Ю (их всего около ста в языке).

Она юла — все крутится-вертится и поет.

Она юга — ж. вьюга, фуга, мятель, закрутень, завертень,  завируха, заметуха, заметь, пурга, вея… Вьется, танцует, вихрится, дымится, клубится, пылится морозной снежетью.| Но юга это еще и (южн. женск.) состоянье воздуха в знойное лето, в засуху, когда небо красно, солнце тускло, без лучей, и стоит сухой туман, как дым; мгла, марево, сухозной.

Летняя зима и зимнее лето.

Юг этого холодного мира.

Она юркая, Юлька.

ЮРОК: ниж.провор, вертлявый, бойкий малый, юрка.  Юрок и вьюрок (первое правильнее), цевка, трубочка, в которую продевается нитка, при мотке клубков, чтобы она не резала пальцев и чтобы закрутины рассучивались.

Суки, попав в поле Юльки, рассучивались.

А закрутины раскручивались!

Юрок, вьюрок, горный воробей, Fringilla montifringilla; моск. Пташка, дубровка, дубровец, желтоплекая. Самый малый зуй, вертлявый, лапчатый, плавун, поплавушка. Юрок, новг. белозер. мелкая рыбка судачок. Провесной юрок.

Она юна. Юный, младой, в цветущих летах, в ранней поре жизни. Юный герой, юный месяц, молодик. Весна юнит природу: юниться, молодиться, обновляться.

Она — первые дни июня.

Она ювелирное изделие:

бирюзовый перстенек зазнобушки Коробейника,

браслет Нины Арбениной,

ожерелье мадам Луазель,

медальон гимназистки Оли Мещерской,

золотой обруч Натальи Гончаровой,

алмазная корона Марины Мнишек,

запястья и серьги Суламифи.

Ювелирку Юлька любила, охотно украшая свою особу бриллиантами даже в дневное время, так как полагала, не без основания, что дорогая бижутерия (плюс всех цветов радуги наряды) делают эффектнее ее миленькое, но вполне обыкновенное личико и несовременную, не похожую на скелет фигурку.

И ювелиром повседневности она была, огранила быт до блеска.

Ее всегдашние занятия:

Юмать — думать, раздумывать, размышлять, рассуждать про себя. Юмала, юмала, многое выдумала, да и раздумала.

Юкать  — арх. новг. вологодск. перм. колотить, стучать и стучаться. Юкала, юкала в ворота, нет, не доюкалась.

Юлить  — не сидеть смирно, метаться туда либо сюда и суетиться, егозить, елозить; беспокойно вертеться, увиваться около чего, выслуживаясь; льстиво прислуживаться; хитрить увертываясь; не юли ты тут, уронишь что-нибудь! он давно юлит около этого дела.

Она много юмала о мире и настойчиво юкала в его двери.

Кое-до чего доюкалась.

Юзать в компе она тоже любила.

И юмором она обладала: мы с ней придумали игру, что у нас на Югорском шаре имеется личная юрта, располагающая к неге (в снеге), и сочиняли все новые арктические приключения, и хохотали, хохотали.

Но самое главное: она любила (и даже предпочитала это занятие всем остальным) ютить.

Ютить кого, приючать, ухичать, дать приют, пристанище; укрывать, баюкать. Ютил я его, как родного, а он меня ж корит! Ютиться, приючаться, искать приюта; пристраиваться, примащиваться, гнездиться. Ютиться под навес, от дождя. Индюшки ютятся на седале. Ты что ко мне ютишься, пошел! говорят и юхьться. Юченье, действие по глаголу. Приючать, уючать.

Ради этого: ютить, приючать, наводить уют, баюкать  — Юлия Розанова родилась на свет.

Она ютила меня.

Она была мои ЮЗЫ ж. церк. узы, вязи, путы, ступеньки веревочной лестницы, веревочные или кожаные крепления лыж.

Желанные узы мои.

Юза пеленная: укрой, свивальник.

Юза родственная.

Она была Юдольница: ж. юдолие ср. церк. лог, разлог, дол, долина, удол, раздол; | *земля наша, мир поднебесный. Юдоль плачевная, мир горя, забот и сует. Завеща Бог смиритися всякой горе высоцей и холмом... и юдолиям наполнитися в равень земную, Варух. V, 7. Юдольная суета сует. Юдольник, юдольница, житель юдоли, земли.

Литератор Василий Розанов оказался ее предком.

Двуликий Янус, видящий все окрест и пожирающий сам себя.

Я даже охнул было, когда мой верный эхологос донес до меня эту весть.

И решил, что у меня вновь обострилась двара мритью.

Вечная болезнь, вечный диагноз мой.

Я был Янусом, печально известной скульптурой из Летнего сада (символ России!), со вторым лицом, на затылке.

Юдофилом, легко трансформирующимся в юдофоба.

Защитником семьи, страдателем, вот именно, что семейной любви, и – «вон, цепи Гименея, которые кандалами сковали личность!»

Я ли не литератор, о! Литературоцентрист, каких и не бывало. Святое ремесло пророка; "литература – это мои штаны".

Ярый враг коммунизма – "а впрочем, революционеры совершенно правы".

Самый строгий моралист христианства – "я даже не знаю, через ять или через е пишется нравственность".

Люблю Россию до боли и ненавижу до зубовного скрежета.

Пишу одновременно обеими руками, левой и правой, публикуясь во взаимно сжирающих друг друга изданиях, и у либералов, и у патриотов.

Чудище с двумя и головами, двумя сердцами и двумя низами.

Так, что, наконец, два Розановых ходят по России, внешне похожие, как близнецы, но, в сущности, антиподы.

Двоеженец.

Двоелюбец.

Двоемирец.

К счастью, Юлия Розанова восходила типологически не к двуликому (но не двуличному) гению, а ко второй его, незаконной жене, Варваре Рудневой.

О первой, Аполлинарии Сусловой известно больше.

Полина, полынья моя.

Полынь.

Полыханье.

Предмет страсти молодого Достоевского, Полина «Игрока», та, у которой даже «следочек ноги» узкий, мучительный.

Я был молодым Достоевским и целовал следы ее ног, ради свидания с ней готов был на рабскую покорность, жертвы, унижения, что моей натуре, мучимой виной, доставляло горестное, прихотливое удовлетворение.

Суслова это знала, когда предрекала, что «Феденька» счастлив и покоен в жизни не будет, ибо для него страдания-муки человеческие «слаще шоколадных конфект».

Я любил Аполлинарию. Аполлинария — больная эгоистка. Эгоизм и самолюбие в ней колоссальны. Она требует от людей всего, всех совершенств, не прощает ни единого несовершенства в уважение других хороших черт, сама же избавляет себя от самых малейших обязанностей к людям. 

Я люблю ее еще до сих пор, очень люблю, но я уже не хотел бы любить ее. Она не стоит такой любви. Мне жаль ее, потому что, предвижу, она вечно будет несчастна. Она нигде не найдет себе друга и счастья. Кто требует от другого всего, а сам избавляет себя от всех обязанностей, тот никогда не найдет счастья.

Я был Василием Васильичем Розановым, провинциальным гимназическим учителем, за которого Полина вышла замуж.

Большой почитатель Достоевского, новоиспеченный супруг ее желал таким образом (натурально, так сказать) постичь суть своего обожаемого писателя.

Я люто ревновал ее  к Достоевскому (сиречь, к себе самому же).

«Женский луч» Полины, очень острый, не подвел ее опять – вскоре  стало ясно, что Розанов это Розанов (слово).

Полина жестоко меня тиранила.

Знаете, у меня от того времени одно осталось. После обеда я отдыхал всегда, а потом  встану – и непременно лицо водой сполоснуть, умоюсь. И так осталось – умываюсь, и вода холодная со слезами теплыми на лице, вместе их чувствую. Всегда так и помнится.

Семейные горести, как известно, хорошая школа для философа. Сократ и Ксантиппа.

Я и моя Яя.

Груди прелесть, лоно прелесть, «там» все тоже прелесть и прелесть.

Тиранила, она, впрочем, и Федора Михайловича. Когтила.

Но мне она не изменяла, как позволяла себе это с ним.

Он, впрочем, на ней не женился, чего никогда ему не прощу.

Суслова прожила с литератором Василием Розановым шесть лет – затем я бежал от нее, «и следы хвостом замел».

А когда я встретил Варю – Клеопатра отказала мне в разводе. В ответ на все мои мольбы, писала мне довольно остроумные рацеи, убеждая «стать выше общественных предрассудков», воспеть святую свободу любви и примириться с положением смадного грешника.

Так и жили мы со второй супругой в незаконном браке, что очень мучило дочь православного священника, воспитанную в строгих религиозных правилах, Варвару Рудневу: в глазах церкви (да и всего света, за исключением ближнего интеллигентного кружка) она была всего лишь невенчанной любовницей, и  наши дети (пятеро) считались незаконнорожденными.

Увы, основное внимание исследователей жизни и творчества уделено роковой Аполлинарии, а о Варваре почти нечего сказать, кроме того, что она была одной из тех женщин, на которых держится русский мир.

Когда в писательском доме не было денег, она отпускала прислугу и сама становилась к корыту (тому еще, оцинкованному), к утюгу (тому еще, чугунному), к плите (той еще, адской).

Когда младенец (всего пятеро родилось детей) плакал всю ночь, она баюкала его всю ночь.

И каждый день первая ее забота была — быстро удалять всякую соринку, которая могла опечалить домашних, всякую тень, омрачившую семейную погоду.

Свечки в русских церквях весьма похожи на женок православных – все тают и тают, ради чьих-то желаний, и ничего для себя.

Ведь мы и обменялись, полюбив друг друга, не венчальными кольцами, а нательными крестами: Варвара мне отдала свой старый «золотенький», а я ей – свой эмалевый, голубой. «И душа ее, нежная вошла в меня навсегда».

И на всю-то оставшуюся жизнь немудрено-религиозная Варя стала для фатально раздвоенного премудрого Януса идеалом человеческой цельности.

Я пишу или курю, она читает Акафист Пресвятой Богородице. 

Милые, милые люди: сколько вас прекрасных я встретил на своем пути. Но как звезда среди всех – моя Безымянница. "Бог не дал мне твоего имени, а прежнее я не хочу носить, потому что… " И она никак себя не называла, т. е. называла под письмами одним крестильным именем. Я же называл ее – «другом».

Если бы не любовь «друга» и вся история этой любви, – как обеднилась бы моя жизнь и личность. Все было бы пустой идеологией интеллигента. И верно, все скоро оборвалось бы. О чем писать? Все написано давно (Лерм.) Судьба с «другом» открыла мне бесконечность тем, и все запылало личным интересом. И это была лучшая часть моей жизни.

Детей жалко. Детей жалко. Детей жалко,  — твердила, пока ее выносили из дому на носилках, в госпиталь (в морг, на кладбище, в царство небесное).

Волосы свои, красивые, русые, огромную косу, она отрезала перед смертью.

Ничего мне не надо…


Руководство начинающему Ангелу-хранителю.

Анечка (Неточка) Сниткина. Деточка. Ниточка.

Ангелы-хранители, поучитесь у нее.

Она застенографировала и переписала своей рукой множество сочинений супруга.

Она помогла ему вовремя завершить работу над «Игроком», чем спасла от притязаний купца Стелловского, который приобрел право на издание его сочинения и за неисполнение договора грозил пожизненной кабалой.

Она закладывала свои последние вещи, пальто и шаль, чтобы муж мог расплатиться по карточным долгам – и при том, не упрекала супруга, считая его страсть к игре божьим испытанием.

Она ухаживала за Федей в дни его эпилептических (?) эпических припадков и несколько раз в буквальном смысле спасала его жизнь во время их.

Она стойко терпела бедность. Испытывая недостаток в средствах на самое необходимое для семьи, никому на то не жаловалась.

Она свято верила в писательский дар мужа, в его гениальность.

Она никогда не сомневалась в том, что ее муж прекрасный, чистый и добрый человек, и что он любит ее.

Она устраивала дела непрактичного Достоевского, взяв на себя заботы по изданию его произведений – выказав при том отличные деловые качества.

Она воспитывала их детей, писателем нежно любимых. Вела все домашнее хозяйство, избавляя его от мелочных забот.

Она выслушивала, успокаивала, утешала мужа в минуты, когда он совершенно падал духом, или наоборот, становился болезненно возбудим, крайне раним и вспыльчив – и то, и другое случалось с регулярностью часового механизма.

Она всю жизнь носила старящие ее темные закрытые платья, потому что в светлых нарядах привлекала внимание мужчин – а это вызывало ревность мужа.

Она была верна ему всю жизнь. И он на смертном одре поклялся, что никогда не изменял ей.

Стоя на лестничной площадке  у своей квартиры в третьем этаже, склоняясь над перилами, я смотрю в пролет. Внизу чуть светится створка в горящей чугунной печке, рядом на полу – охапка мерзлых поленьев, недавно принесенная истопником. Знакомая –  бессмысленная, беспричинная – нравственная тошнота, «муть», как я ее называю, подступает к горлу. Я болезненно морщусь

Подымаюсь, не зная зачем, на второй этаж. Застыв над пролетом, над такой обыденной бездной, вглядываюсь в нее. И, перегнувшись через перила, с силой толкаю себя вниз.

Что я делаю! Господи, прости!

Удар. Лоб рассечен о мерзлое полено.

Я еще жив, и вижу в тускнеющем зените, как на площадке третьего этажа выбегает из дверей квартиры моя жена, слышу ее крик, стук ее каблуков по лестнице.

Жена упаковывала вещи, на завтра взяты билеты в Кисловодск: знакомый художник предложил нам на лето свою дачу. Там мне непременно станет лучше. 

Жена, Надежда Михайловна, благородное создание. В девичестве Золотилова.

Позолотила мне Наденька чашу горечи.

Какой позор ее ждет: самоубийца-муж, не сберегла, довела. И чем же она виновата?

Она докторша. Обходила с докторским саквояжиком все Пески и Обводный канал, лечит бесплатно бедных детей.

Я ее сопровождал, но заходить в лачуги и полуподвалы отказывался, слишком ранили тяжкие впечатления. Ждал на улице.

Не мог видеть как на одной узкой, сдавленной кровати, на грязном тюфяке дети, часто по двое-трое, сгорали в жару.

А она – могла?

Кто это сказал: я женюсь только на медсестре, в них течет человеческая кровь.

Может быть, если бы успели уехать, все было бы по-другому.

Я мечтал, как буду собирать гербарий крымских трав, как подымусь на ближайшую горку, полюбуюсь оттуда Эльбрусом.

И в сумерках пение жаб в пруду.

«Лягушка-путешественница». «Жаба и роза». Сказки.

Но вот, вечером вышел из квартиры, постоял несколько минут на лестнице – да и кинулся головою в бездну.

Ногой ударился о печку, сломал голень. Голову зашиб.

Меня принесли в квартиру, и я успел еще попросить прощения у жены, затем впал в беспамятство – и через трое суток в хирургической больнице Красного Креста, скончался.

Чем мне оправдаться перед Богом и людьми. А главное — перед Золотиночкой?

У меня есть рассказ «Attalia princeps» о пальме из Ботанического сада, рвущейся на свободу, разбившей стекло оранжереи, но замерзшей в петербургском январе. Я, как эта пальма, был растением иных широт. Так и не приспособившийся к климату.

Писатели живут, пока могут писать.

Когда речь идет о смерти их, нет надобности искать других причин, кроме искусства. Оно само по себе смертельно (яд; нож; петля).
 
С детства издерганный (тяжелого характера мать – я не мог ей простить тех унижений). Надорванный муштрой и бестолочью военного училища, дикими нравами провинциального полка, уставший от вечного безденежья и неубывающей враждебности окружающих. Успел, впрочем, опубликовать «Олесю» и «Молоха».

Молох меня еще ожидал.

Но и Олеся-душа тоже.

Познакомил меня с девицей Марией Давыдовой Иван Бунин.

Приемная и любимая дочь известной литературной деятельницы Давыдовой, издательницы журнала «Мир божий». С детства приучена жить литературой, как высшим проявлением человечности. Есть такая порода русских девушек.

Вначале мы с Марьей Карловной не слишком понравились друг другу, я счел ее чопорной петербургской барышней, она меня (как мне передавали) – неуклюжим и простоватым букой. Но очень скоро любовь высветила каждого из нас по-иному, мы стали друг для друга особыми, ни на кого не похожими существами…

Увы, меж нами, с первых дней нашего брака затеян был Поединок.

Я, женившись, по-старому пропадал в приюте заблудщих душ Пале-Рояле или близлежащих трактирах, пил, вел жизнь люмпен-таланта.

Особенно не выносил бонтонности и «хороших манер», а когда меня принуждали «вести себя, как все» – нарочно делал наперекор.

Люблю бывать среди всякой сволочи.

Я ребенок, но я и зверь.

Великосветским знакомствам своей жены решительно предпочитал богемных собутыльников. А Марья Карловна со всей энергией любящей и честолюбивой женщины задалась целью: 1. обуздать мой нрав  и  2. непременно! – сделать из меня знаменитость.

Для нее решиться разойтись со мной было очень трудно.

Но это было действительно лучше для нас обоих, потому что каждый устроил свою дальнейшую жизнь по-своему, и мы перестали, наконец, мучить друг друга с ожесточением, на которое способны только страстно любящие люди.

Жена моя, возможно, действовала слишком неосторожно, намеренно возбуждая мою ревность – она намеками давала понять мне, кто и как за ней ухаживает, и радовалась, видя, как я мучаюсь от подозрений. Супружеские объяснения нередко переходили в бурные сцены, со слезами, обмороками, пощечинами.

Но ведь именно она, молоденькая моя невеста Маша, рассказала мне сюжет «Гранатового браслета». Историю о мелком почтовом чиновнике, влюбившемся в жену камергера.

Марье Давыдовой я обязан тем, что написан «Поединок» – она ни за что не впускала меня к себе в спальню, пока я не подсовывал под дверь очередную готовую, перебеленную главу.

Осилив «Поединок» и «Гранатовый браслет», я из молодого подающего надежды превратился в Куприна.

Потеряв Марию (звезду! спасение!), стал пить горькую в «Пале-Рояле» уже с полным на то основанием.

Приют заблудших душ.

Он жил в Пале, он умирал в Рояле…
 
Отсюда меня увезла в Гельсингфорс – отбила у смерти! – моя вторая жена Лиза Гейнрих.

Лиза не пыталась, подобно Марии, переделывать меня на свой лад, она предпочла приспосабливаться к моей натуре и вынесла сей искус до конца.

Она выбилась из сил, заботясь обо мне.

Она принесла в жертву саму себя.

Она, возможно, зачеркнула свою личность.

Но иначе она не стала бы собой.

Совершила своего рода самоубийство.

Но иначе она не обрела бы настоящую жизнь. 


Двойственный Куприн.

Достоевский, глубоко, непоправимо раздвоенный.

Двуликий Гаршин.

Янус-Розанов.

Размышляя при случае о двух наиболее значимых писателях новейшего времени, ну, вы знаете, у обоих фамилии начинаются на П…

О двух пустынниках-псалмопевцах, паромщиках на переправе, птицах певчих, пламенях и пеплах, о двух путях, таких разных, я пытаюсь словотворческим усилием соединить их обоих в единое безупречное существо.

Создать литератора без страха и упрека.

Гения.

Витию без порока.

Пророка.

Избранника Рока.

Эхо эпохи создать.

Ее око.

Но у меня, словомага искушенного и хитрого, дипломированного слов аккушера, лексического иллюзиониста, обстрелянного слово-солдата и генерала слов, — ни черта не получается.

Глухо.

Немо.

А значит, не выйдет ни у кого.


Однажды в харчевне «Три пескаря» я, съев, как обычно, порцию гурьевской каши, запеченную на решетке форель с корнем сельдерея и выпив 30 грамм Курвуазье (который тут держали исключительно ради меня) сказал хозяйке: «Юлия, будьте моей женой».

И она согласилась.

Вечное you, Ты.

Юлия оказалась Лизой Гейнрих, Варварой Рудневой, Надей Золотиловой, Анной Сниткиной, существом одной породы, одной природы с ними.

Юдольница.

Юза.

Шнурок обуви.

Крепление лыжи.

Свивальник младенца.

Ступенька веревочной лестницы.

А лестница ведет в небеса.


Она оказалась Евой (Юэвве на одном из древних языков).

Она привела меня в Эдемский сад, на его цветущие поляны, под сень пальм и сикомор, среди струящихся ручьев и водометов.

С Деревом Жизни посреди рая.

С Древом познания Добра и Зла.

С истоками четырех великих рек.

Со зверями полевыми и птицами небесными.

Я почувствовал себя… Я буквально стал Адамом — человеком и мужчиной, образом и подобием Божием.

Буквально — точное слово.

Все помнят эту легенду о сотворении Богом женщины, из мужского ребра.

Многие слышали (кто нам рассказал? когда? не иначе, сам Бог, еще до рождения), что до Евы у Адама была Лилит.

Первая жена, наделенная, как мужчина, собственным Я, самодостаточное существо, вобравшее в себя весь мир, землю и небеса, никому, кроме созателя, не подвластная, не захотевшая подчиниться мужчине.

Знаем и об ангелах, которые прельщались дочерьми человеческими, вступали в ними в брачные союзы.

И о потомстве Сатаны, прижитом им с ведьмами, все что-то слыхали.

Мир сегодня населен не только Адамами и Евами, но и потомками этих перекрестных браков.

Почти каждом из нас есть нечто от ангела, демона, Евы, Адама или Лилит.

Верю, когда-нибудь в некой лаборатории, некие специалисты (волшебники-ученые, святители-поэты), взяв кровь на анализ, выдадут всем желающим заключения об их внутренней божественной структуре:

Иван: Ветхий Адам 36,71%,ангел 27,43%,Праматерь Ева 14,47%, Демон класса С 13,59…

Марья: Праматерь Ева 53,85%, ангел 33,88%, Ветхий Адам 24,66%, Демон класса Б 9,98%…

Но истинные избранники и избранницы — это последние на земле беспримесные существа, эталоны божественного проекта, потомки эдемской пары по прямой линии.

Ева-98,6.

Адам-98,8.

В них еще лучится отблеск рая.

Я думаю, что Эва — наполовину ангел.

Яя — андрогин, женско-мужское существо, полноценная личность, с амбивалентной, аморфной, во все готовой перевоплотиться монадой.

И у обоих сложный душевный состав, не определимый никаким анализом.

А моя Ю — просто дочка Евы (пра-пра-пра…), которую Господь сотворил из ребра Адама.

Потому что нехорошо человеку быть одному.

Потому что ему нужна помощница.

Супруга-сопряженная.

Вдохновительница дыхания.

Стук сердца.

Оправдание всех на свете подвигов и фолиантов.

Потому что для Я нужно — Ты.

Вход в мир.

В вечность.

Чтобы и Бог, и змий, и добро, и зло, и существование, и смерть не казались слишком высокой входной платой.

Чтобы солнце вставало, и вода текла, и цветы цвели.

Чтобы было завтра.

Чтобы было вчера.

Чтобы было сегодня.

Чтобы «всегда» — было!


И просто — чтоб было только: с кем поговорить.


Никогда не отречется Иоанна, человек для себя, ради мужчины, пусть и очень любимого, от полновесной души своей, вобравшей в себя женское и мужское начала.

А Эва, человек для людей, не откажется ради некого Дурова (Гурова, Смурова, Чурова, Бой-Турова…), пусть и бесценно дорогого,  — от всех людей, в ней нуждающихся.

Юлия — человек для тебя.

Вторая половинка.

Номер два при номере один.

Женщина для мужчины.

Функция при аргументе.

Служанка при господине.

Супруга при супруге.

Жена за мужем.

Ибо сказано в Книге книг: К мужу твоему будет влечение твое, и он будет господствовать над тобою.

И: Да убоится жена мужа своего.

Она служит мне.

Холит и лелеет, утешает и балует, одобряет и благословляет.

Она меня терпит.

Она ко мне приспосабливается.

Как сказали бы сейчас, она под меня прогибается.

Весьма грациозно.

Стелется передо мною.

Трепеща. Ликуя.

Она растворяется в мне.

Не рассуждая, даже и не замечая этого за собой, спонтанно, как дышит.

Она ложится под меня — почему бы и нет?

Слово для моего текста.

Я счастлив, старый профессор Платон Дуров, большой академический толковый Словарь живаго русского языка.

Живаго, слышите?

Я сам Живаго, доктор отечественной словесности.

Мое счастье в том, что между тридцать первой буквой азбуки Э и тридцать третей буквой азбуки буквой Я имеется еще тридцать вторая (чудо, тридцать второй день в месяце!) буква Ю.

Засыпая, Юлька просит меня: расскажи мне сказку!

И я рассказываю ей какую-нибудь сказочку собственного сочинения.

Моей Еве (Эве, Хаве, Юэвве).

Моей Джульетте.

Моей новой Элоизе.

Моей вечно юной Ювенте.

Моей цветущей Юкке.

Моей пушистой кошечке Ю-ю.


…Эликсир бессмертия, добытый мной в блаженной стране Ксэнэду, где живет просветленный зверь Энкиду — три моих жены, Э, Ю и Я, выпили на троих.



Ольга Мартова. 2016 г.