Одноклассники

                http://www.proza.ru/2017/05/31/2062

        Моим соседом по парте оказался Шурка Каурин, мальчишка выше среднего роста, не бойкий. А перед нами сидел ярко-рыжий эстонец Димка Пунк, Шуркин двоюродный брат; жили они в одной коммунальной квартире. Прозвище у Димки было, естественно, «Пук».
      В те годы изучение иностранного языка начиналось в четвёртом классе, редко в третьем, но в Касимове нам в четвёртом классе иностранный язык не преподавали, и я с тревогой ждал первого урока английского (половине нашего класса преподавали английский язык, а половина были – «немцы»).
        «Англичане» изучали язык ещё в четвёртом класса, и очень красивая и молодая Зинаида Ивановна говорила на уроках только по-английски. Она заходила в класс и громко спрашивала: «Who is on duty to day?»  Я был доволен, что я – «англичанин», но поначалу ничего не понимал: «Stop talking! Stand up! Coma (запятая)… fustop (точка)…» Но тут же в учебнике английского языка я увидел нарисованную свинку (pig) и прилагательные «маленький» (littl) и «большой» (big). В тот день проходили артикли неопределённый и определённый, и я мгновенно составил свою первую «английскую» фразу: «This is a Puk, Puk is a pig, pig is a big».
        Конечно, я тут же показал её Пуку и не понимал, почему Олег Комин, очень спокойный отличник, лучший ученик в классе, сказал, что всё составлено неграмотно. Олега все звали «Кома», я попытался называть его «фустоп» – он только покрутил пальцами около виска.

        Привыкнув в Касимове быть всегда в лидерах, я не чувствовал интереса к себе; на виду были другие. С Олегом было всё ясно, он пользовался непререкаемым авторитетом.
        В плотном и довольно спокойном Вадьке Соболеве чувствовалась сила и озорная энергия, а если он в чём-то не оказывался главным заводилой, поддержка с его стороны любой шкоде всегда была обеспечена.
        Юркий и «вострый» Балашов был задирой, приставал к любому, всегда чувствуя за собой поддержку Соболева и таких же, как он, Васько, Уткина и Родалицкого. Но на уроках физкультуры гимнаста лучше Балашова не было.

        Самонадеянный сноб Чобур (кажется, Сашка), всегда одетый чисто и лучше всех, ко всем относился свысока. Отец Чобура, артист театра Комедии, исполнил одну из трёх главных ролей в популярном довоенном фильме «Моя любовь», а в каком-то ещё фильме, как будто бы, оба они, отец и сын играли вместе. 
        Острый интерес к себе вызывал девятилетний вундеркинд Гера Цейтин; говорили, что он уже изучает какие-то «начертательную геометрию», «интегральное исчисление» и «ряды». Чувство юмора у Геры отсутствовало начисто, его  часто и зло обижали, и он, как ребёнок, плакал. Но им, в общем-то, гордились и учителя, и одноклассники.

        Объектом насмешек был также худой, угловатый и неуклюжий Мишка Шульман. Он был ростом выше всех, выше Коноплянко и Скотникова; у него пробивались усы, а говорил он странным ломающимся голосом. Когда на переменах поднималась всеобщая возня, на Шульмане гроздьями висели мальчишки, а он только отрывал их одного за другим и невозмутимо выносил все насмешки.
        Когда много позже я прочёл гениального Тыняновского «Кюхлю», из-за милой и неуклюжей фигуры Кюхельбекера - как на фотобумаге при красном свете! - неожиданно выплыл и заговорил длинный Мишка Шульман.

        Аркашка Агич тоже был высокий и доброжелательный. Самым шумным и неуёмным был невысокого роста Витька Цветов. Он ловко прыгал по партам и кричал громче всех свои непонятные «аббижя» и «о, гузи-бузи! кости мои, скелет мой!». Я был очень удивлён, когда на утреннике перед 7-ым ноября они с Мишкой Тёмкиным неплохо исполнили со сцены в актовом зале песни «Дрались по-геройски, по-русски два друга в пехоте морской…» и «Жили четверо Иванов…».
        Мишка, как и Олег был отличником, но Комин всё же выделялся больше. Вовку Мерчанского, да и многих других я заметил не сразу. С первых дней особенно запомнились двое: Кишкурно из-за своей смешной фамилии и Боря Океанов.

        Океанов раньше всех обратил на меня внимание, оно было не злым, но настырным. Налаживавшийся контакт закончился внезапно.
        Выпал обильный первый снег. На первой же перемене все окна в классе сразу были распахнуты, и снежки из собранного на подоконниках снега полетели по классу. Снег засовывали за шиворот друг другу, у поваленного на пол товарища вытаскивали из штанов рубашку и сыпали снег ему на живот, а Борис набрал снега в рот и, выпустил мне, прижатому к полу, полурастаявшую массу за воротник. И ещё раз!
        Было очень неприятно, спина до штанов сразу стала мокрой. Дома мама, пришедшая с работы чем-то расстроенная, спросила, почему рубашка мокрая, и я рассказал...

         Ни разу в жизни больше я такой ошибки не делал! Мама схватила меня и потащила к завучу младших классов: хулиган Океанов плюнул моему сыну за шиворот, накажите его!
        Почти с ужасом я понял, так что же имел в виду детдомовец Морозов, когда спросил тогшда, после первого урока во втором классе: «эй ты, выковыренный! А ты лягавый?…» Я ведь сам презирал доносчиков, а тут выходило, что я и есть – лягавый, тот самый, презираемый всеми, доносчик! Ведь это лягавых дразнили:
                «Лягаш! Портки продашь,
                конфетку купишь – мне отдашь»...

        Океанов был потрясён предательством, и до самого окончания школы (да и позже) при случайных встречах ни разу не взглянул на меня: я для него просто не существовал.

        Бабенко выглядел в нашем классе старше всех, возможно, и был старше. Однажды, отвечая на вопрос классной руководительницы, он сказал, как называется специальность его матери - банкаброшница. Это вызвало у всех взрыв гомерического хохота!
        На самом же деле, конечно, ничего смешного не было - просто непонятное слово, и я неоднократно его слышал по радио. Там часто звучали объявления о найме на работу типа: "прядильно-ниточной", или, к примеру, ткацкой фабрике «Рабочий» требуются вязальщицы, чесальщицы, ровничницы, крутильщицы, тростильщицы, мотальщицы, банкаброшницы, швеи-мотористки, швеи-ручницы…». А в объявлениях завода «Красный Треугольник» удивляла совершенно непонятная специальность «каландровожатый»; почти, как у Маршака в стихотворении о Рассеянном - «вагоновожатый»…

        И именно в руках у Бабенко (возможно, это произошло не в пятом, а в шестом классе) я впервые увидел совершенно запретную вещь, порнографическую открытку! А потом он принёс в класс стихотворную поэму матерного содержания:
                В зоопарке как-то летом
                звери вышли все из клеток
                и, решив, что рано спать,
                все отправились гулять…

        Мы наперебой стремились узнать, так что же там такое дальше происходило с гуляющими зверями. Бабенко некоторым из нас в уголку зачитывал текст, но никогда не выпускал листки из рук.
        Однажды я стоял за ним в школьном буфете в очереди и, заслонившись от других,  читал у него через плечо:
                …Гусь сказал своей соседке
                славной курице-наседке:
                - Молод я не по годам –
                выпьем за любовь, мадам! -
«Водку я не пью впустую,
и вообще – пошёл ты к х.ю!
Если будешь приставать,
заклюю, е.ёна мать!»...
 
        И вдруг из-за прилавка  мелькнула рука буфетчицы и выхватила листки из рук Бабенко! Буфетчицей служила молоденькая, симпатичная и разбитная девица лет шестнадцати, она всегда шутила с теми ребятами, кто постарше...
        Бабенко вскинулся и стал умолять отдать листки; она скользнула по написанному взглядом, сказала, мол, как не стыдно и пообещала отдать листки завучу, Ватону Яковлевичу!

        На Бабенко было жалко смотреть, да и все мы были испуганы: от грозного Батона пощады не жди! Всем классом обсуждали, как отомстить наглой девице, и дня два жили в тревоге и ожидании того, что должно случиться. А через два дня, когда Бабенко безнадежно, но всё же ещё раз попросил буфетчицу отдать листки, она сказала ему (у женщин это называется "кокетливо":
        -Если будешь приставать, заклюю!
        Потом засмеялась и велела подойти после уроков.
        На следующий день все мы живо интересовались: ну, как, отдала? Бабенко, нельзя сказать, чтобы победно, но улыбнулся и сказал «конечно же дала».

                http://www.proza.ru/2017/05/31/2029