Волны русского океана. Гл. 18

Глава 18

Ноябрь-декабрь 1825 года

— Я сделал все, что мог, и хочу уйти.  Именно сейчас все складывается удачно. Поеду в Таганрог и умру.
Голос императора был настолько тих, что Сперанский вынужденно напряг слух, чтобы не пропустить ничего важного.
Смысл произнесенного потряс его до глубины души.
В кабинете, кроме них, никого не было. Александр Павлович стоял у окна боком; чуть повернув голову влево, он видел разделявший Зимний дворец и Адмиралтейство сквер, угнетенный сейчас самодержавием — император улыбнулся уголками губ — ноябрьского ветра, порывисто дующего от Невы; повернув чуть вправо, упирался взглядом в длинный стол, за которым сидел человек, еще недавно бывший генерал-губернатором Сибири, а чуть больше десятка лет назад — всесильным государственным секретарем.
Сам император был в мундире с эполетами, но без орденов — так он обычно одевался для работы с деловыми бумагами. Сперанский, наоборот, пребывал в цивильном сюртуке, поскольку теперь не служил ни в одном ведомстве, но — при всех орденах, заслуженных за семнадцать лет беспорочной службы, исключая два года ссылки в Пермь, как раз во время Наполеоновского нашествия.
Сквер император любил, Сперанского уважал. Знал, что тот ни при каких обстоятельствах не поступится данным словом. Слово с него он и взял тотчас, лишь только тот переступил порог рабочего кабинета, куда для сугубо конфиденциального разговора император вызвал его как самого преданного подданного, исключительному уму которого был обязан всеми своими государственными достижениями (не считая, разумеется, военных).
Сперанский удивился требованию наивысшей секретности, но ни один мускул на его лице не дрогнул, словно он каждый день давал подобные слова.
Михаил Михайлович происхождение имел нижайшее — сын сельского церковного причетника, — однако, благодаря выдающимся способностям к государственной службе и умению нравиться всем, всего за четыре года поднялся от частного секретаря до тайного статского советника и положения второго человека в империи. (Правда, это — до ссылки; все-таки всем понравиться, видимо, невозможно в принципе: кому очень захотелось, нашли рычаги, чтобы отодвинуть «выскочку» в тень.) Вернувшись в столицу, после губернаторства в Пензе и генерал-губернаторства в Сибири, он был снова приближен к трону, но, конечно, не так, как прежде. Тем не менее, никогда ни на что не жаловался, усердно работал по личным поручениям государя. За многие годы досконально изучил его характер, безошибочно знал все тонкости диалога с самодержцем всероссийским, но сейчас был, попросту говоря, ошарашен.
— Куда вы намерены уйти, ваше императорское величество? — Опытнейший сановник позволил себе нарушить напряженную тишину после весьма продолжительной паузы, деликатно обойдя слова о смерти. Посчитал их фигурой речи: смерть, уход — иногда это равновелико. Спросил, а сам думал, глядя на оплывшую фигуру, на усталое, обрюзгшее лицо: «Нацарствовался… Ликом темен, а волос инеем присыпан. Столько войн, столько событий! А начинал — легкий был, как мотылек, и надежды были такие же легкие. Люди, мол, в России хорошие, а законов нет; чтобы сделать их счастливыми, надо начинать с установления законов. Ах, государь, государь, законов-то много, да все они — вразнобой, а должны помогать друг другу…»
Император, не ответив на прямой вопрос, отошел от окна, отодвинул от стола тяжелый стул с жестким сиденьем и высокой спинкой и сел напротив конфидента. Взглянул на него со странным отчуждением и заговорил. Медленно и тяжело.
— Мы с вами, любезный друг, сделали больше, чем задумывал когда-то мой Негласный комитет. — Александр Павлович поморщился, вспомнив, как всего через три года начал расходиться во взглядах с членами этого комитета — графами Кочубеем и Строгановым, князем Чарторыйским и Новосильцовым. Но воспоминание о добрых делах пересилило, морщины разгладились, и он с внезапным внутренним облегчением продолжил: — Помните, как тогда, в первые годы после моей коронации, все мы мечтали о превращении России в просвещенное европейское государство…
Александр Павлович снова сделал паузу, и Сперанский не преминул ей воспользоваться:
— Это были ваши мысли, государь, ваши мечтания. Число вашего рождения — единица, а она, как вы, должно быть, помните, управляет начинаниями и полна энтузиазма. Человек с этим числом уверен в себе, имеет цель и решимость ее достигнуть, и мы, ваши верноподданные, не единожды убеждались в справедливости определений нумерологии.
— Да… да… — кивнул Александр Павлович. — Я помню… Вот и батюшка ее любил…
Лицо его снова потемнело — память о мартовской ночи 1801 года так или иначе не отпускала императора всю жизнь, отравляя своим ядом все благие начинания, реформы и военные победы. Сперанский — единственный, кто, оказавшись в близком к трону круге, попытался снять с него невыносимый груз вины в смерти отца: Михаил Михайлович убедительно доказал ему, что Павел Петрович пал жертвой заговора англичан, которые испугались союза России и Наполеона. А исполнители — тупые гвардейские офицеры, обученные опытом всего Восемнадцатого столетия, считали себя вправе менять властителей. Павел Петрович прервал золотую цепь дворцовых переворотов, установил закон наследования власти и за одно это не мог не поплатиться. Груз вины у сына облегчился, не исчезнув окончательно, тем не менее, благодарный за духовную помощь Александр Павлович с той поры проникся к Сперанскому особым доверием (которое только однажды, и то ненадолго, поколебалось под напором ненавистников «выскочки-нищеброда»), потому-то и пригласил для сверхсекретного разговора именно его, своего наперсника.
Сперанский ждал, государь собирался с духом. В мыслях все было просто — на деле оказалось невыносимо трудно.
Наконец, он заговорил снова. Но опять вроде бы не о главном. Начал с неожиданного вопроса:
— Вы знаете о существовании в России тайного общества, которое намерено свергнуть монархию и установить республику? — Сперанский отрицательно качнул головой и внутренне насторожился: государь не назвал его, как обычно, «любезным другом», и это не могло быть случайностью. Император понял и усмехнулся. — Более того, заговорщики предполагают первым президентом избрать вас, любезный друг…
От неожиданности брови Сперанского взлетели вверх, глаза выкатились из орбит; он схватился за горло, пытался что-то сказать, но лишь сипел; лицо посинело, по щекам потекли слезы.
Александр Павлович не спеша налил в стакан воды из графина, стоящего на столе, подал Михаилу Михайловичу — тот схватил стакан дрожащей рукой, благодарственно кивнул и выпил, расплескивая воду на лацканы сюртука и ордена.
— Ну, ну, — с печальной улыбкой сказал император, — не надо так нервничать…
— Да как же, ваше величество… да я бы разве позволил себе! — все еще задыхаясь, воскликнул Сперанский. — Да как они посмели! Это же уму непостижимо!
— Постижимо, Михаил Михайлович, постижимо. Вы у нас уникальный реформатор, первый законник — кому, как не вам, вести народ к свободе… Это они так решили, не я, — поспешил добавить Александр Павлович, заметив, как лицо визави снова стало синеть.
Помолчали. Император барабанил пальцами по столу, смотрел куда-то поверх головы своего верноподданного.
— Ваше величество, государь, — отдышавшись, заговорил Сперанский, — надо же что-то делать? Этого нельзя допустить! Это же революция, а опыт французов, он же просто вопиет… Реки крови, ужас, мятежи…
— Да, да, — покивал Александр Павлович, — революции ни к чему хорошему не приводят. Реформы — дело другое, и мы в России, благодаря вашим глубоким суждениям, в этом уже убедились.
— Что бы значили мои суждения без вас, государь! — вскричал Сперанский. — Без вашего споспешествования! Да ничего бы не значили — так, досужие помыслы! Настоящий реформатор — это вы, ваше величество! Вы изменили все государственное управление, вплоть до того, что дали автономию Сибири и нашим колониям в Америке, и я-то знаю достоверно, как этим двинули их развитие! Вы же видите, ваше величество, что на Аляске, по мановению царственной руки, появились новые заводы и рудники, что вся Русская Америка и Гавайи уже не требуют финансовых вложений из бюджета — наоборот, сами пополняют государственную казну, и как пополняют! На деньги американских провинций России мы перевооружаем армию, строим дороги, больницы, новые фабрики… Вы бы видели, какое шоссе уже проложили от Томска до Иркутска! А в самой Русской Америке механики Черепановы запустили завод паровых машин и собираются строить железную дорогу на паровой тяге! На Россию стали оглядываться европейские колониальные державы! И это все — с вашего благословения, государь, все — благодаря вашей решительности и политической воле! Не каждый монарх на это способен! Вы отправили в отставку воров-казнокрадов и привлекли во власть истинных патриотов. Осталось полностью отменить крепостное право и ввести конституцию, дать гражданские права всем сословиям…
— Вот-вот, этого и хотят господа заговорщики, — остановил реформаторские излияния император. — Потому и метят вас в президенты Российской республики.
— Они что, с ума сошли? Зачем им республика?!
— Ну, кто-то нахватался вольнодумства в Западном походе, а кто-то под шумок революции хочет списать свои долги перед казной. Вы знаете, у некоторых заговорщиков их о-о-очень много.
— Да кто же они, наконец, эти заговорщики?! — в отчаянии воскликнул Сперанский. — Назовите, государь, и я любого вызову на дуэль!
— Вы же, мой друг, стрелять не умеете, да и на шпагах — не мастак, — не удержался от грустной улыбки император. — А они, почти все, боевые офицеры. Тот же ваш сибирский секретарь Батеньков. Вы знаете, что в одном из сражений с французами он получил десять штыковых ран?
— Он никогда об этом не упоминал, — растерянно откликнулся Сперанский. — А он что, тоже… заговорщик?!
— Слишком скромен или слишком горд, — покачал головой император, не обратив внимания на последний вопрос. — Что ж, вы и его вызовете?
— Дуэль может быть и словесная, ваше величество. Они не понимают, что выборный властитель, тот же президент, — всегда временщик, что он непременно будет искать возможность остаться во власти навсегда и, следовательно, станет деспотом и тираном, которого грех будет не свергнуть. Либо поторопится набить мошну — свою, своих родичей и друзей, чтобы, уйдя с трона, ни в чем себе не отказывать. — Сперанский снова возбудился, поначалу дрожащий голос его окреп и зазвучал почти торжественно. — Только наследственный монарх, правильно воспитуемый с младых ногтей, может быть истинным хозяином своей земли, заботником-отцом своего народа! Вот как вас, государь, воспитывала ваша бабка, великая императрица Екатерина!
— Все-то вы говорите правильно, все справедливо — только будут ли вас слушать те, кто понимает лишь язык ружей и пушек? Оставим это моему преемнику.
— Вашему преемнику?! — голос Сперанского мгновенно упал почти до шепота, но тут же снова начал нарастать. — Зачем — преемнику?! Какому преемнику?! Вам, государь, до завершения величайшего дела осталось каких-то три-пять шагов, и вы хотите отступиться?! Ваше величество, я упадаю на колени, умоляя вас не делать этого!
Сперанский действительно выскочил из-за стола и упал на колени, из глаз его полились слезы.
— Стоп! — хлопнул по столу ладонью император. — Немедленно прекратите истерику и встаньте. Перейдем, наконец, к делу. Садитесь и слушайте. — Он подождал, пока Сперанский утвердится на своем месте, и продолжил: — Я ухожу, потому что силы мои на исходе, а оставшиеся, как вы говорите, пять шагов тянут еще на одно царствование. А может, и больше. С другой стороны, решительно сделанные, они помогут моему преемнику возвыситься в глазах общества — как нашего, так и европейского.
Сперанский открыл было рот, чтобы что-то сказать, но поймал тяжелый взгляд императора, и смолчал, еще усерднее изобразив внимание.
— Однако победитель Наполеона и создатель Священного союза не может просто так отказаться от трона: это — полный нонсенс! Никто не поймет! — «Вот-вот!» — усердно закивал Сперанский, но Александр Павлович не обратил на него внимания — сейчас он был занят только собой — и продолжал: — Насколько я знаю историю, был единственный случай добровольного отказа от высшей власти — это уход римского императора Диоклетиана. Он ушел выращивать капусту и весьма в этом преуспел. Я же хочу уйти незаметно, пройти по земле России никем не узнанным, как идут калики перехожие, хочу своими глазами увидеть ее изнутри и осесть в каком-нибудь монастыре, чтобы остаток жизни молиться за свой народ и свою страну и, если будет возможно, помогать советами своему преемнику. Какой монастырь в Сибири вы посоветовали бы мне, Михаил Михайлович?
— Монастырей, государь, много… — осторожно начал Сперанский, но император перебил его.
— Впрочем, не надо. До какого хватит сил дойти, там и останусь. Это не главное. Главное — незаметно уйти! И поможете вы, любезный друг.
— Я?!! — несказанно удивился Михаил Михайлович. — Да каким же образом, государь?!
— Организуете мою смерть и похороны.
— Что-о-о?!! — неприлично поразился Сперанский, смешался от своей оплошности и мучительно покраснел.
Император выждал некоторое время, давая конфиденту прийти в себя.
— Простите меня, государь… это так неожиданно, — пробормотал сконфуженный Михаил Михайлович. — Сделайте милость, простите! Мне одному не по силам…
— Разумеется, вы не должны быть один, — сердито, словно досадуя, сказал Александр Павлович. — Два помощника у вас уже есть. Это мой лейб-медик Джеймс Уилли и его племянник Яков Виллие.
Боясь прервать императора словом, Михаил Михайлович поднял руку. Александр Павлович вспомнил, что учиться Сперанский начинал в церковно-приходской школе, где так принято показывать учителю свое желание задать вопрос, усмехнулся и кивнул, разрешая.
— Ваше величество, а почему вы доверяете этому племяннику, который так неожиданно появился при дворе? Вынырнул неизвестно откуда…
Он не решился напрямую спросить о причине доверия дядюшке: знал, что после той мартовской ночи именно Джеймс Уилли написал в заключении о смерти Павла Петровича «умер от апоплексического удара», — но надеялся, что император поймет невысказанное вслух. Ведь и сам Уилли объявился, как черт из табакерки: был полковым врачом, удалил какой-то прыщик царскому брадобрею графу Кутайсову и через эту ничтожную услугу взлетел аж в лейб-медики царской семьи. Сперанский был более чем уверен, что этот пронырливый шотландец активно участвовал в том страшном заговоре, что именно через него от английского посла тянулись нитки к марионеткам-гвардейцам. А теперь вот прожект мнимой смерти государя — и опять британцы, целых два! Может, и весь нелепый прожект — их рук дело?
 — За Виллие поручился Джеймс, — сухо ответил император. Очень сухо! Значит, понял и, тем не менее, остался при своем. Значит, ему, Сперанскому, нечего соваться, куда не следует. И, как бы подтверждая эту нехитрую догадку, Александр Павлович продолжил: — Ваша задача, Сперанский, в кратчайшие сроки представить мне кандидатуры надежнейших людей, без которых не обойтись и которые никогда, ни при каких обстоятельствах не проговорятся о доверенном секрете. Я уверен, что круг моих приближенных вы знаете лучше, чем я. По крайней мере в этом отношении.
— Ваше величество, задачу я понял, — осторожно подбирая слова, склонил голову Сперанский. — Но позвольте узнать, как вы себе представляете общую картину. Почему надо ехать в Таганрог, если умереть можно и здесь? В Петербурге даже удобней.
— Во-первых, в столице невозможно учесть все щели, через которые секрет может просочиться наружу. Круг посвященных должен быть крайне узок. Во-вторых, и это главное, в Таганроге живет человек, абсолютно похожий на меня. Двойник! Он давно у меня на примете…
Император замолчал, устремив свой взгляд поверх головы Сперанского, будто увидев там, вдали, образ этого человека. Михаил Михайлович не преминул воспользоваться паузой:
— Государь, его, наверное, видели сотни людей и не могли не заметить этого сходства?
— Нет, не видели и не могли. Он — в психиатрической лечебнице. Это в деревне, рядом с Таганрогом.
— Хорошо… Но как же он… умрет? — с трудом выговорил Сперанский. Мысль о том, что человека убьют ради сохранения монаршего секрета, привела его в ужас.
Император, казалось, видел конфидента насквозь и мгновенно уловил его состояние.
— Убийства не будет, — печально улыбнулся он. — Мой двойник при смерти. Мне об этом сообщили три часа назад, и я уже отдал распоряжение об отъезде в Таганрог. Выезжаем завтра утром, в семь часов. Сегодня вечером я должен знать, кто будет посвящен в тайну. Так что поторопитесь, мой друг.
— Что же будет с реформами? — невольно вырвалось у Сперанского.
— Преемнику — а им станет Николай, поскольку Константин предпочел трону любимую женщину, — так вот, преемнику я оставляю подробное письмо. Ради блага России, ради блага народа он обязан все выполнить, иначе империя многое потеряет. Надеюсь на его благоразумие. Кроме того, он — военный инженер, следовательно, человек практический.
— А что — заговор? Как ваш преемник поступит с заговорщиками?
Император усмехнулся:
— Николай — человек решительный и в любом случае с ними разберется. А я прошу его назначить вас председателем Верховного суда над заговорщиками. Уверен, вы каждому воздадите по заслугам, не более того. Постарайтесь обойтись без казней, виновных отправьте лучше в Русскую Америку — там остро не хватает образованных людей.
— А не сбегут в те же Соединенные Штаты?
— Истинные патриоты не сбегут, а болтунам и всяческим ловчилам — скатертью дорога!
…Сперанского в Таганроге не было, тело императора привезли в закрытом гробу, а в Петербурге Уилли никому не позволил его открыть, объясняя опасностью заразиться брюшным тифом. Михаил Михайлович подозревал, что дело тут нечисто, однако предпочел остаться в неведении. Он не стал даже выяснять у кого-либо из тех, чьи имена назвал государю, как все прошло, а они сами не выразили желания что-то ему сообщить. Сверхнадежными оказались. Однако от народа ничего не скроешь, и вскоре поползли слухи об уходе императора в отшельники. Если его и убили, подумал Сперанский, то лучшего прикрытия и не придумаешь.

Главных заговорщиков арестовали 13 декабря, и полки не вышли на Сенатскую площадь. Молодой император Николай Павлович прочитал прощальное письмо венценосного брата и назначил Сперанского председателем чрезвычайного суда, в ведение которого передали все дела по заговору. По распоряжению государя был образован также Следственный комитет во главе с прославленным генералом Отечественной войны Александром Христофоровичем Бенкендорфом. К этому времени генерал оставил военную карьеру и вступил на административную стезю, обратившись к царю с предложением создать в России жандармерию по типу французской и тайную полицию — следить за порядком в империи. Наблюдая во время Западного похода за жизнью в Европе, он пришел к убеждению, что все успехи европейцев зиждятся на их законопослушности и стремлении к повседневному порядку. Возможно, давали о себе знать немецкие корни, но Александр Христофорович всей душой не принимал русскую расхлябанность, которую он презрительно называл Promiskuit;t, подчеркнуто заменяя «к» на «х», и ненавидел склонность к бунтарству. Поэтому, возглавив следствие, он рьяно принялся вылавливать заговорщиков, невзирая на то, что многие из них оказались его бывшими боевыми товарищами. Правда, его коробила та готовность к предательству, которую выказывали почти все подследственные, сдавая, что называется «с потрохами», всех и вся, называя новые и новые имена, так что круг арестованных постоянно расширялся. В то же время он с большим уважением относился к тем немногим, кто держался с достоинством и, если говорил, то лишь о себе, не связывая свое имя с именами другими.
Генерал ежевечерне лично докладывал императору подробности допросов. На правах царского друга он позволял себе небольшую вольность: ироническая улыбка то и дело проскальзывала по его тонким губам при чтении записей пафосных речей, коими подследственные пытались оправдать свои замыслы. Только замыслы, потому как на деяния, по мнению Александра Христофоровича, они вряд ли были способны. Все-таки одна диспозиция — «Сабли ввысь и марш-марш на врага!» в окружении таких же отчаянных храбрецов и совсем-совсем другая — ворваться с той же саблей наголо в Зимний дворец и рубить защитников империи, своих соотечественников. Страшно! А более того страшно — остаться один на один с вкрадчивым голосом: «Так как же вы, милейший, собирались поступить с императорской семьей? По-якобински? Всех под корень? И с кем вместе замышляли сие преступление?» Поневоле все выложишь.
Начальник Следственного комитета передержал ироническую усмешку на своем лице — она пришлась и на цитируемые вопросы и вызвала взрыв ярости у молодого императора.
— Ты полагаешь, это смешно?! — свистящим шепотом спросил он, схватив верноподданного друга за эполет и притянув его лицо к своему. — Моих крошек собирались убить — это смешно?!!
Младшим детям двадцатидевятилетнего монарха исполнилось — Олечке три года, а Сашеньке всего пять месяцев, да и старшим — цесаревичу Александру семь лет, Марии — восемь, воистину все еще беззащитные крохотули. Вдруг осознав, что должен чувствовать любящий отец, Александр Христофорович облился холодным потом.
— Простите, государь! — хрипло сказал он. —Не подумал, виноват! Простите, ради Бога!
— Тебя прощу, а их — нет! — Император оттолкнул Бенкендорфа, отошел к окну, в котором ничего не было видно из-за густо падающего снега. Минуту смотрел на растущий на глазах белый валик за стеклом, передернул плечами, будто внезапно озябнув, и медленно произнес: — Снег забвения. В пустыне — пески, а у нас — снега… Забыли господа офицеры про честь, совесть, присягу… Как такое простить?!
Бенкендорф открыл было рот, но Николай Павлович, не оборачиваясь, махнул рукой:
— Да знаю, знаю, что ты скажешь. Мол, не успели они ничего совершить из задуманного, за что же судить… Но ведь главное — не успели! А если бы успели?! А?! Венценосный брат мой просил никого не казнить, но как без казней показать всем опасность крамолы?!
— Ваше величество, казни, конечно, ужаснут общество и заставят задуматься потенциальных революционеров, однако сегодня в России каждый образованный человек на счету, потому ум и знания преступников надо использовать во благо Отечества по максимуму. Они хотели изменений — пускай потрудятся на эти изменения. Мне сказывал Михаил Михайлович Сперанский, что ваш покойный брат имел намерение отправлять заговорщиков не только в Сибирь, но и далее — в Русскую Америку и Гавайи…
— Да, — кивнул император, — мне это известно из письма Александра. Он просил на те области обратить особое внимание, полагая, что именно оттуда пойдут полезные преобразования. Там нет помещиков и крепостной зависимости, все слои населения уравнены в правах с русскими, там неплохо платят за наемный труд…
— Вот, государь, вот! — воскликнул ободрившийся Бенкендорф. — Это и нужно привносить в Россию! Это выбьет козыри из рук любых заговорщиков.
— Ага! — совсем по-мужицки сказал император. — И даст козыри российским помещикам. Они безо всяких заговоров от нас мокрого места не оставят! — Он махнул рукой. — Да и крестьяне не очень-то рвутся из крепостного хомута. В голодные годы у них одна надежда — на своего барина. А отменим крепостное право, и останутся они с голодом один на один. Еще и бунтовать начнут.
— В Сибири, а теперь и в Русской Америке, отродясь крепости не было, и ничего, живут, даже зажиточные имеются. А чтобы крестьяне не бунтовали, и помещики остались довольны, крепостной хомут надо снимать постепенно. Сперанский вашему брату подсказывал и вам, государь, подскажет, как это делать.
В дверь постучали, вошел секретарь, поклонился.
— Ваше величество, господин Сперанский просит принять его.
— Легок на помине, — усмехнулся император. — Зови.
Сперанский явился, и уже одно то, как он появился, способно было поразить кого угодно: он вполз в кабинет — именно вполз! — как-то по-крабьи, боком, и тут же, на пороге, упал на колени. Обращенное к государю лицо потрясало своей потерянностью и жалкостью: залитые слезами морщинистые щеки обвисли, а седые негустые бакенбарды клочковато топорщились.
Николай Павлович и Бенкендорф в немом изумлении воззрились на вельможу, в то время как секретарь безуспешно пытался поднять его с колен. Сперанский сопротивлялся, воздевал руки к небу, издавая какие-то нечленораздельные звуки.
— Да встаньте же, наконец! — воскликнул император, и этот гневный окрик возымел немедленный успех: Сперанский довольно бодро вскочил и уронил голову в поклоне. — И вытрите слезы, — добавил Николай Павлович, брезгливо морщась: будучи военным, он не терпел подобные проявления чувств, считая их недостойной мужчины слабостью.
Сперанский утерся большим батистовым платком, извлеченным из кармана сюртука, и тяжело, со всхлипом, вздохнул.
— Что такое случилось, сударь, — сухо спросил император, — что вы позволили себе подобное… — не найдя сразу нужное слово, он покрутил рукой, изобразив какую-то конфигурацию, и облегченно закончил: — …подобную демонстрацию?
— Я не смог сдержать свое огорчение, государь, — понуро сказал Сперанский, — от тех сведений, которые должен сообщить вам как председатель суда.
— И что же это за сведения, из-за которых мы с Александром Христофоровичем едва не сочли вас безумным? — иронически усмехнулся император.
— Трагические, ваше величество. По совокупности преступлений я буду вынужден приговорить нескольких заговорщиков к высшей мере наказания.
— Вот как?! — Император переглянулся с главой Следственного комитета. Бенкендорф изобразил на лице непонимание. — И кто же первый в вашем списке?
— Вы не поверите, государь, но это блестящий офицер, герой Отечественной войны…
— Все они — герои, — заставив Сперанского запнуться, проворчал Николай Павлович, но тут же махнул рукой: продолжайте.
— …однако именно он умышлял истребление императорской фамилии, исчислил всех ее обреченных членов и возбуждал к тому других. Он учредил и диктаторски управлял Южным тайным обществом, имевшим целью бунт и введение республиканского правления. Именно он составлял планы, уставы, конституцию... — Сперанский передохнул и снова вытер лоб платком.
— Могу добавить, — вмешался Бенкендорф. — Из допросов подследственных интересно, что все отмечают его холодный логический ум, непреодолимую волю и надменность в суждениях. Он не смущался демонстрировать свое право управлять другими людьми, свое превосходство в дарованиях и, вообще, свою исключительность. Бонапарт, да и только!
— Вот как! Русский Бонапарт! — покачал головой император.
— Он немец, ваше величество, — снова взял слово Сперанский. — Сын моего предшественника в Сибири, полковник Пестель Павел Иванович.
— Немец, русский — какая разница, если он — государственный преступник, — поморщился император. И начал закипать: — Каков мерзавец! Чудовище! Монстр! Замыслил всех истребить! Безжалостно убить невинных стариков, женщин, детишек малых!
— Не один он, ваше величество, — скорбно сказал Сперанский. — Выявлены еще четыре человека, достойные высшей меры наказания, те, кто поддерживал страшный замысел. Остальные противились и, смею надеяться, не позволили бы ему осуществиться.
— Так отчего же вы рыдали, мой друг? — саркастически поинтересовался Николай Павлович. — Мой благословенный брат при вашем усердном участии уже многое выполнил из программы заговорщиков. Все бы закончилось к вящему удовольствию.
— Не уверен, — пробормотал Бенкендорф.
Император услышал.
— Что ты сказал, Александр Христофорович? — повернулся он к наперснику.
— Заговорщикам нельзя потакать, государь. Чем больше им потакаешь, тем большего им хочется. Из этого зерна вызревают революции.
Император взглядом одобрил суждение и снова обратился к Сперанскому:
— Вы не ответили на мой вопрос, сударь: отчего рыдали?
— От невозможности оправдать их по закону, государь, — склонил голову председатель суда. — Но они еще могут принести неоценимую помощь Отечеству, потому уповаю на милость к падшим, ваше величество.
— Это — как? — то ли в наигранном, то ли в естественном недоумении Николай Павлович вновь повернулся к Бенкендорфу. — Мне, царю, превысить закон? Помилуй Бог! Что подумают подданные! Вы, Сперанский, наш первый законник, к чему вы меня призываете?!
— Я призываю вас, государь, к милосердию, а оно иногда вступает с законом в противоречие. Законы составляются людьми, милосердие же дается от Бога. Проявляя милосердие, человек следует не букве закона, а Божьему промыслу.
— Ишь ты, как повернул! — Император испытующе посмотрел в лицо Сперанского — тот не опустил голову, не отвел глаза. — Каков молодец! — вдруг сказал молодой самодержец. Он произнес это слово вкусно, с особым нажимом, потом повторил: — Нет, правда, каков молодец, а?! — и внезапно рассмеялся. Открыто, по-доброму.
Такой смех после недавнего гнева и даже ярости по поводу замышленных убийств был подобен солнечному лучу на сером декабрьском небосклоне — он принес облегчение и надежду на лучшее. И эта надежда не замедлила оправдаться.
— Значит, милосердие от Бога? — Николай Павлович прошелся по кабинету. Вопрос задал, явно не ожидая ответа от присутствующих, — казалось, он прислушивался к кому-то внутри себя и, похоже, нашел ответ. — Что ж, так тому и быть! — Император поднял голову, и глаза его сверкнули. — Ради блага России я переступлю через себя. Всех, кто должен быть осужден, независимо от разряда, отправим в автономные провинции — в Сибирь, на Аляску, в Калифорнию. Не на каторгу в рудники, а служить прогрессорами — отдавать свои силы и знания на пользу этих автономий и всей России.
Император подбоченился и по-мальчишески молодцевато глянул на верноподданных: как, мол, я, не ударил в грязь лицом?
Бенкендорф позволил себе несколько раз неслышно хлопнуть в ладоши, вызвав одобрительную улыбку самодержца, Сперанский же заглянул ему в лицо — вроде бы подобострастно и в то же время требовательно:
— Ваше величество, позвольте спросить? Когда прикажете представить на обсуждение проекты конституции и указа об отмене крепостного права?
Улыбка медленно сползла из-под закрученных усов императора, глаза погасли.
— Ты, Сперанский, займись пока собранием российских законов в единый Свод. Чтобы у конституции — как я понимаю, наиглавнейшего закона государства — был прочный фундамент.

Интерлюдия четвертая

Август 2019 года
Гавайи. Атолл Мокупапапа

Оба террориста были живы и ранены легко. По крайней мере, кости не задеты. Вполне могли бы ответить огнем, но почему-то не захотели. Или просто были ошарашены.
Тараканов стрелял по ногам. Не потому, что не хотел убивать, — за один вскрик Сандры он, как ему подумалось, убил бы стрелявшего без зазрения совести, но вовремя подумал о безопасности уникальной аппаратуры: одна случайная пуля могла свести на нет все достижения института.
Раненых разоружили, связали найденным проводом и начали оказывать первую помощь. Поскольку аптечек не было, на бинты разорвали парочку халатов и кое-как перевязали.
Раненые стонали, ученый народ, столпившийся вокруг, галдел. «Спасибо» герою никто не сказал, даже Сандра, с которой, кстати, было все в порядке, лишь кивнула и отвернулась к седовласой даме с хриплым голосом, распоряжавшейся неотложной помощью.
— Кто тут у вас главный? — спросил Тимофей Никитич, присаживаясь на вращающееся кресло возле широкой сенсорной панели, мигающей разноцветными точками. Он вдруг почувствовал страшную усталость, к тому же и голод, как водится, не питал к нему родственных чувств, а время было уже послеобеденное.
Как ни странно, хриплоголосая дама расслышала негромкий вопрос и обратилась к лысому толстяку лет шестидесяти, который стоял в сторонке, засунув руки в карманы халата и покачиваясь с пяток на носки и обратно:
— Док, тебя спрашивают.
Толстяк повернул голову к Тараканову, сморщился, как от зубной боли, и кивнул:
— Протопопов Олег Георгиевич, директор сего заведения. С кем имею честь?
Тимофей Никитич погладил лежащий на коленях автомат:
— Генеральный инспектор РАК Тараканов. Что же за бардак вы тут развели, господин директор? Почему нет охраны? Почему не перекрываются лестницы и коридоры, не отрезаются лифты? Я, как на прогулке, прошелся по всему институту, в то время как в нем орудовали террористы. Где ваши секьюрити, черт возьми?!
— Ваши вопросы, господин Генеральный инспектор, имеют системный характер, и я подозреваю, что у вас нет полномочий их задавать, — брюзгливо ответствовал толстяк. — Доктор Корнеева поставила меня в известность о странных обстоятельствах вашего прибытия на атолл. Проверка по ИДОЛу подтвердила вашу личность, но такая же проверка подтвердила личности еще пяти выпавших из дирижабля вследствие теракта, среди которых были две девушки, летевшие вместе с вами, господин Тараканов. И, судя по команде террористов, именно эти девушки оказались здесь. Правда они обе ушли в туннель, и мы никогда не узнаем об их дальнейшей судьбе. Вследствие хроноколлапса, устроенного доктором Корнеевой. Но главный вопрос остается: кто вы сами? Генеральный инспектор или террорист? Видеокамеры зафиксировали, как вас повели расстреливать, но вот вы здесь, живой и невредимый — как это понимать?
Толстяк говорил скучно, словно читал лекцию, и продолжал размеренно покачиваться взад-вперед. Тараканову это быстро надоело, но он деликатно подождал паузы.
— Ответ на ваш главный вопрос достаточно убедительно дал господин Калашников. — Тимофей Никитич похлопал ладонью по вороненой щеке автомата. — Возможно, кому-то не по душе моя живучесть, но — что поделать, такова селявивка, как говаривал один дядя самых честных правил. А вот мой вопрос остался и, похоже, успел подвялиться. Повторяю: почему в институте полностью отсутствует охрана?
— Охрану вчера вызвали в Гонолулу для персональной проверки, — вмешалась Сандра Корнеева. — Всех секьюрити, кроме вахты на КПП.
— Разве такое возможно?! — неподдельно изумился Тараканов. — Для персональной проверки прибывает комиссия на место, а не наоборот. Это — общее правило.
— Не знаю, какие у вас общие правила, какие — исключение, — брюзгливо сказал Олег Георгиевич. — Начальник охраны тоже удивился, потребовал у Главного управления охраны подтверждения вызова, получил его и вынужден был подчиниться.
— Так, так… Оччень интересно… А давайте, милейший господин директор, еще раз вызовем ГУО. Связь отсюда возможна?
— Отсюда все возможно, — буркнул Протопопов. — Петров! — Молодой сотрудник поднял руку. — Выйдите на связь с Гонолулу, Главохраной. По коду неотложки. Для господина Генерального инспектора.
Петров поманил Тараканова в небольшую застекленную кабину в углу зала. Там стоял аппарат видеосвязи с клавиатурой и монитором. Петров закрыл дверь, нажал клавишу, и стекла в стенках стали молочными. (Секретуция, усмехнулся Тимофей Никитич.) Проиграв какую-то комбинацию на «клаве», Петров эффектно щелкнул кнопкой «Ввод», и на экране возникла физиономия дежурного охранника: крутые скулы, насупленные брови, толстые полинезийские губы — все это под черной шапкой курчавых волос. Типичный гаваец.
Тараканов вытянул из аппарата датчик на длинном шнуре, приложил к своему вживленному чипу, чтобы считать допуск секретности. По смуглой щеке гавайца чиркнула огненная полоска — отражение текста на табло. Высшая степень допуска! Его только что равнодушное лицо выразило максимальное внимание.
— Слушаю вас, — сказал по-русски дежурный. На всех официальных постах в СНЕГе — от самого малого до самого высокого — знание русского как официального языка межнационального общения было обязательным.
— Меня интересует, для какой персональной проверки была вызвана в Гонолулу вся — подчеркиваю: вся! — служба охраны НИИПМ? — металлическим голосом произнес Генеральный инспектор.
В тот же миг изображение дежурного пропало, а вместо него на экране возникло одутловатое лицо хорошо знакомого Тараканову начальника ГУО Козырева, кстати, тоже россамера.
— Что случилось, Тимофей Никитич? Что ты делаешь в НИИПМ?
— Выясняю, что случилось, Николай Иванович. Повторяю: вчера в Гонолулу для персональной проверки была вызвана вся охрана института. Кто это сделал? Почему нарушено главное правило проверки?
Лицо Козырева пошло пятнами.
— Никто охрану института не вызывал! — воскликнул он. — Что случилось в институте?!
— Нападение террористов, предположительно американских. Атака отражена. Подробности позже. Высылайте следственную группу и выясните судьбу охраны института. Она вылетела… (На чем? — быстрый вопрос Петрову и мгновенный ответ: — На СЭЛке.) …вылетела на среднем экранолете.
— Тогда судьба охраны печальна. Вчера на траверзе Жемчужной бухты по неизвестной причине взорвался СЭЛ. Одна из версий: сбит лазерным лучом большой мощности. Проверяем. Обломки, видимо, затонули. Выживших пассажиров и членов экипажа нет.
— Вас понял. Ждем следственную группу. До связи.
Тараканов отключился и посмотрел на Петрова — тот был бледен, губы тряслись.
— Сколько охранников улетело? — спросил Тараканов, хотя это сейчас интересовало его меньше всего: какая, в принципе, разница — сколько? Пять, десять, двадцать пять… Все погибли, ВСЕ! А спросил первое, что пришло на ум, чтобы как-то встряхнуть человека, сдвинуть его с мертвой точки. Но на ум пришло, кажется, не самое удачное: Петров взглянул на него дикими глазами и, ничего не ответив, выскочил из кабины.
Тараканов вышел следом. Его встретили полтора десятка пар глаз — настороженных, любопытных, тревожных — и одна пара насмешливых, которую он выделил сразу, хотя в остальном лицо доктора Корнеевой ничем не отличалось от остальных — то есть также было полно ожидания.
— Какие новости, господин инспектор? — подал голос директор Протопопов. — Петров убежал без единого слова и с таким видом, будто побывал в хроноколлапсе…
— Наверное, можно сказать и так, — мрачно процедил Тараканов. — О вашей службе охраны. Ее больше нет.
— Как?! Что такое?! Почему?!!
Разноголосый шум перекрыл тонкий вскрик, и молодая женщина рухнула на пол. Ее начали приводить в чувство.
— У нее муж служил в охране, — услышал Тимофей Никитич и с удивлением обнаружил возле себя Сандру. Он не заметил, когда она подошла, возможно, потому, что сосредоточил мысли на плененных террористах, которых посадили, прислонив к стене, возле дверей лифта. Ему показалось, что они могут знать, что произошло.
А может, происходит?! Или — произойдет?!
Да, пожалуй, так, и это куда важней того, что уже случилось.
Тараканов, ничего не ответив на слова Корнеевой, — правда, смутно заподозрил, что ими она пыталась загладить свое невнимание к нему, а теперь могла и обидеться, — направился к пленным.
Присмотрелся, оценивая — оба молодые, явно хорошо накачанные, в хмурых глазах — полное отсутствие интереса к происходящему.
— Кто у вас старший? — спросил сначала по-русски, затем по-английски: — Who is your senior?
Один глянул на другого, тот усмехнулся:
— Ну, допустим, я за старшего. Майкл Донован. — Сказал по-русски чисто, хотя и с заметным американским акцентом. — Вас что-то интересует — я, может быть, отвечу. Но сначала ответьте вы: куда пропал Максим Ярошевич? Тот парень, с которым вы пошли… прогуляться?
— Тот, который прежде работал у меня в Генеральной инспекции? — уточнил Тимофей Никитич. — Мне жаль, Майкл, но он как инспектор оказался несостоятельным. Упустил главное в своей профессии, и мне пришлось направить его на путь истинный. Надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство? А теперь вы удовлетворите мое. Первое. Зачем вам понадобился НИИПМ? Такая операция: отзыв и уничтожение охраны института, бомба в дирижабле, как я понимаю, с единственной целью — выбросить меня и моих сотрудников… хмм… то бишь ваших бойцов… к этому острову и, наконец, нападение — не слишком ли сложно? И ради чего? Второе. Как я случайно подслушал, вы собирались проникнуть в мир, где Аляска была продана Соединенным Штатам, — зачем вам этот мир? Ну, проникли бы, увидели, что из этого получилось, а дальше? Там своя жизнь, тут — своя, какая уж есть. Третье. Что такое Пёрл-Харбор? Ваш командир сказал: «Мы им устроим свой Пёрл-Харбор». Или что-то в этом роде. Пёрл-Харбор в переводе с английского «Жемчужная гавань», а Жемчужная бухта есть на Гавайях…
— Стоп! — поднял руку Донован. — Я не знаю, кто вы, но, вроде бы, большая шишка в Российско-Американской компании…
— Генеральный инспектор Тимофей Тараканов, — насмешливо поклонился Тимофей Никитич.
— Так вот, мистер Тараканов, пусть нас накормят сначала и напоят, ну и дайте немного времени, чтобы отдохнуть, а затем я отвечу на некоторые из заданных вопросов. Не на все — я всего не знаю, но некоторой информацией поделюсь.
— Сказка — ложь, да в ней намек… — вздохнул Тимофей Никитич. — Не террористы, а Иваны-царевичи в гостях у Бабы Яги. Ну да ладно, быть по сему.

Пока террористам обеспечивали востребованный комфорт, Тараканов, без обсуждения взявший на себя руководство, собрал в кабинете директора института местное начальство — директорат и начальников отделов, всего десять человек. Не было лишь главы службы безопасности — по понятной причине.
Тимофей Никитич, все время не выпускавший из рук автомат, аккуратно положил его на полированный стол, сел в директорское кресло и оглядел научно-административный форум. Присутствующие расположились кто где — за столом для заседаний, на большом кожаном диване; в VIP-уголке для приватных бесед; кресла за журнальным столиком заняли сам директор и две женщины — хриплоголосая дама Фаина Аркадьевна Капилевич и Сандра Корнеева, его заместители по секторам исследований.
— Дамы и господа, — скучным голосом сказал Тараканов, — к разговору с Донованом я должен быть во всеоружии. То есть вы сейчас весьма популярно — по возможности без ссылок на имена и источники, я их все равно не запомню — объясните мне суть своих изысканий, чтобы я понял главное — чего добивались террористы и чего можно ждать в дальнейшем. Нападение, как я вижу, вы перенесли довольно… ммм… мужественно, без истерик и заламывания рук, так что, надеюсь, наш диалог будет конструктивен.
— Между прочим, молодой человек, — сварливо сказала Фаина Аркадьевна, — мы не только перенесли нападение, но и боролись с ним, в меру своих сил, а Сашенька, — она посмотрела на Корнееву ласково, но Тараканову почудился в ее словах скрытый сарказм, — вообще совершила подвиг, под дулами автоматов устроив коллапс…
— …который отправил большую часть бандитов в преисподнюю, — заключил, как и полагается руководителю, Олег Георгиевич. Но тут же добавил: — Условно говоря.
— Доктора Корнееву я представлю к ордену… — по привычке съерничал было Тимофей Никитич, но наткнулся на свирепый взгляд «героини», стушевался и постарался уйти в сторону: — А почему «условно»?
— Потому что никто не знает достоверно, что случается с объектами, попавшими в хроноколлапс, — пояснила Капилевич. — Есть только предположение, основанное на очень грубом приближении, что их разбрасывает по пространству и времени. И живы ли они — вопрос остается открытым.
— Приближение потому и грубое, что вы рассматриваете пространство и время дискретно, — сказала доктор Корнеева, — тогда как хроноколлапс реализуется в синкретичном пространстве времени…
— Синкретичный подход как раз более грубый, можно сказать первобытный, — взвилась Фаина Аркадьевна. — Наука двигается по пути…
Тимофей Никитич понял, что этот научный спор извечен, всегда начинается «от печки», то бишь с сотворения мира, что он отражает борьбу идей, двигающих науку вперед, к сияющим вершинам, а потому остановил его самым неприличным образом:
— Стоп, милые дамы! В другое время я с большим интересом и, может быть, даже с удовольствием, поприсутствую на вашей корриде, но сейчас не до того. Олег Георгиевич, вас не затруднит просто и ясно ответить на мои вопросы?
Директор, до того довольно апатично взиравший на окружающее, вдруг воспрянул и, покосившись на покрасневших спорщиц, произнес со снисходительной ленцой:
— Давайте попробуем.
И разразился монологом, из которого натренированный инспекциями мозг Тараканова извлек ряд разрозненных понятий, необходимых для уяснения сложившейся ситуации.
Итак.
Параллельные миры не существуют изначально — они рождаются постепенно в результате сложения больших и малых событий — вибраций общего поля, вызванных теми или иными действиями природы, общества, конкретных людей; все становится зыбким, неустойчивым, а потом наступает момент, когда количество переходит в качество — сумма частот вибраций резонирует с одной из собственных частот поля. Этот момент называется точкой бифуркации — неустойчивая система, мир расщепляется на два (а может, и больше) более устойчивых мира. От точки бифуркации рожденные миры движутся далее по своим веткам, называемым аттракторами. Бывает, что какой-либо из аттракторов слишком неустойчив, вибрации затухают вплоть до нулевого состояния. В процессе затухания могут наблюдаться двойники, эффекты дежа-вю, галлюцинации и тому подобное. В целом вся система параллельных миров называется Мультиверсум.
НИИПМ изучает законы образования системы, возможности управления происходящими в ней процессами, условия и способы перехода из одного мира в другой и тому подобное. На нашей планете есть много так называемых аномальных точек, или порталов, через которые можно проникать в параллельные миры, но эти точки нестабильны во времени и пространстве — сегодня портал здесь, завтра совсем в другом месте, — это крайне усложняет работу, ряд задач становится неразрешимым. Но, слава Богу, на матушке Земле имеется двенадцать парных зон — шесть в Северном полушарии и шесть в Южном, — где порталы длительные периоды пригодны к работе. Одна из них — так называемый Бермудский треугольник, хотя на самом деле это слегка деформированный эллипс, чья большая ось проходит с северо-запада на юго-восток под углом 60 градусов к меридиану. Другие зоны северного полушария — в районах Атласских гор, Месопотамии, Южного Тибета, Калифорнийского полуострова и наша, овалом охватывающая почти весь Гавайский архипелаг. Что любопытно, у всех зон большие оси составляют с меридианом те же 60 градусов. Наш островок находится в северо-западной части Гавайской зоны — тут максимальная стабильность портала. Велика вероятность, что это позволяет проникнуть в Мультиверсум как можно глубже.
— Прошу заметить, — по полным губам Протопопова скользнула едва заметная улыбка, — я обхожусь без имен Гейзенберга, Шрёдингера, даже Хью Эверетта, Генриха Минковского и прочих столпов квантовой физики и математики, не говоря уже о Стивене Хокинге, дабы не засорять ваш светлый ум ненужной информацией…
— Ценю вашу тактичность, — обрубил Тараканов, — однако жду пояснений насчет террористов. Как я подслушал, они хотели попасть в мир, где Россия продала Аляску Соединенным Штатам. Есть такой в Мультиверсуме?
— Есть, — кивнула Сандра Корнеева. — Буквально рядом и, пожалуй, во многом еще совмещенный с нашим миром. Параллельные миры, они же существуют в разных измерениях пространства времени. Они взаимопроницаемы и взаимонеощутимы — поэтому нужны определенные действия для их исследования, а тем более проникновения в них. Мир, в котором Аляска была продана Штатам, а Россия проиграла Восточную и Японскую войны, где она прошла через три революции, чудовищно кровавые Гражданскую и две мировые войны, пережила коммунистическую диктатуру и ныне находится в кризисном состоянии, — этот мир отпочковался от нашего из-за неразумных действий правителей. И не только российских Мало того, в его истории случилось еще несколько точек бифуркации, и появились новые аттракторы, которые для нас пока недоступны…
— И вам, Сандра Федоровна, все это интересно изучать? — неожиданно полюбопытствовал Тимофей Никитич.
Корнеева изумленно взглянула на него и покраснела. Тараканов подумал, что смутилась, но — ошибся.
— А вы считаете, что квантовая физика не для женского ума? — Девушка спросила столь агрессивно, что Тараканов невольно улыбнулся, приняв дополнительно обжигающий взгляд карих глаз. Эх, хороша девка!
Фаина Аркадьевна поддержала ее несколькими энергичными хлопками узких сухих ладоней, директор неопределенно хмыкнул, остальные предпочли воздержаться. Они, эти остальные, старательно изображали внимание, но не более того. Наверно, спрашивают себя, чего мы тут торчим, подумал Генеральный инспектор и удивился: а действительно, зачем их держать? Однако, с другой стороны, и отправлять восвояси как-то не совсем удобно: а вдруг еще понадобятся?
— Ну, ладно, — встряхнулся он. — Прошу простить за неуместное отступление. Продолжим. Что такое хронокластер, я, кажется, догадываюсь, а вот как его перемещать из одного мира в другой, хотел бы знать.
— Мы бы тоже не прочь, — вздохнув, довольно ядовито сказала Капилевич. — Нет, знать-то мы знаем, а вот перемещать не можем. Даже копию.
— Почему?
— Энергии маловато, — еще раз, наверное, для убедительности, вздохнула Фаина Аркадьевна. — Представляете, молодой человек, чтобы переместить копию хронокластера объемом хотя бы в один день, потребуется энергия всех электростанций Земли!
— Тогда я ничего не понимаю! Неужели в научном управлении ФРУ сидят одни идиоты, которые ставят практически невыполнимые задачи?!
— Выходит, так, — развел руками Олег Георгиевич.
— Нет, не так, — вдруг сказал Петров, который присутствовал на совещании как исполняющий обязанности начальника отдела. — Все не так!
— Конечно, Сережа! — воскликнула Сандра. — Идиоты — мы! И я — в первую очередь! Забыла такую важную вещь!
Тараканов уставился на нее. Все присутствующие — тоже.
— Вспомните! — волнуясь, заторопилась Корнеева. — Впрочем, возможно, не обратили внимания… Суматоха вокруг моего «подвига», а никакого подвига не было… В общем, когда я объявила, что бандиты вышли в туннель, сработали датчики уровня Мультиверсума… Должны были сразу, но, видать, что-то с контактами, — припоздали… Короче: бандиты отправились не в ПМ-1, а в прошлое нашего мира, поэтому я и нажала кнопку сброса…
— Постойте, что значит «в прошлое нашего мира»? — вмешался Тараканов. — У вас тут что, машина времени?
— В каком-то смысле — да, — отозвался директор Протопопов. — Видимо, поэтому и было совершено нападение именно на наш институт…
— Не понял…
— Параллельные миры, господин Тараканов, изучают не только у нас, — вмешалась Фаина Аркадьевна. — Подобные институты есть в Европейском Сообществе, в Соединенных Штатах, в Индии и Китае, но только здесь, в Гавайской зоне, энергетические возможности портала позволили совершить научный прорыв…
— И каковы они, эти возможности?
— Ну, в частности, неполное расхождение уровней ПМ-0 и ПМ-1 позволяет использовать нашу установку как машину времени где-то в пределах трех-четырех веков.
— Террористы отправились в прошлое, чтобы ликвидировать точки бифуркации, давшие Русской Америке шансы выжить в девятнадцатом столетии, — устало пояснила Сандра. — И не только выжить, но и подстегнуть к развитию всю Россию. То, что произошло у нас, но чего не случилось в ПМ-1. В США, очевидно, осведомлены о том параллельном мире, поэтому и решили повернуть историю вспять.
— Не вспять повернуть, — сердито сказал Олег Георгиевич, — а не дать развернуться нашему миру. В том мире они ого-го как себя показывают — практически владыки планеты!
Тараканов собрался задать следующий вопрос, но топот многих ног заставил его остановиться. Дверь распахнулась, в кабинет влетели перепуганные сотрудники в белых халатах и закричали, сразу все, перебивая друг друга:
— Беда! Олег Георгич… Господа… Они сбежали!.. Раскидали всех и сбежали… В джунгли побежали, к посадочной…
Черрт, не подумали! Они же на чем-то прилетели, надо было сразу туда послать людей. А эти, раззявы, конечно, их развязали — для удобства самообслуживания. И еще, небось, ножами-вилками снабдили: кушайте, гости дорогие!..
Эти мысли мелькнули в голове Тараканова резвей беглецов-террористов, пока он хватал со стола автомат и бежал к выходу из кабинета. Резко затормозил на пороге:
— Кто проведет меня кратчайшей дорогой?!
— Сюда! — Сандра сбросила белый халат, оставшись в шортах и футболке, и указала на дверь за директорским креслом.
За дверью была комната отдыха, а в ней — вход в индивидуальный лифт, кабина которого вмещала не менее трех человек; крупному Тараканову она показалась тесной, однако… весьма удобной, пусть и для кратчайшего — всего-то пять секунд спуска на первый этаж — общения. «Лицом к лицу лица не увидать», вспомнилась поэтическая строка, и он тут же мысленно возразил: там же речь не о милом женском лице с ямочками на загорелых щеках, возникающими даже при слабом намеке на улыбку, от которых с ума можно сойти...
Несвоевременные мысли оборвал толчок остановки. Телескопическая дверь уползла в сторону, Сандра выскочила первой и сразу будто провалилась сквозь пластиковый пол: в двух шагах от лифта падала вниз крутая лестница в несколько ступенек. За лестницей — темный коридорчик, хищный щелчок замка, и в распахнутую настежь дверь ворвался вихрь густых запахов вечернего тропического сада.
Тараканов на мгновение ошеломленно остановился, но крепкая женская рука рванула его за ремень автомата, висевшего на плече, и потащила в заросли.
Наверное, защитный экран на ночь выключался, потому что джунгли сейчас были наполнены неистовыми звуками жизни: какие-то существа чирикали, свиристели, ухали, гукали, трещали и пиликали во всех тональностях и со всех сторон. Сандра тащила Тимофея через волны какофонии, как буксир неповоротливую баржу, и вдруг остановилась.
— Все! Опоздали…
— Что такое?!
Сандра показала на широкую прогалину впереди: там на розово-оранжевом фоне вечерней зари поднималась большая распластанная тень, напоминающая огромного ската манту, черного дьявола, только без хвоста и головных плавников.
— Мы видели их прибытие на остров, но не знали тогда, что это — штатовские террористы.
— Откуда же они прибыли и куда теперь полетят?
— Нне знаю, — растерянно сказала Александра.
— Да это я не вас — я себя спрашиваю. Русский океан патрулируется плотно, следовательно, через него они прилететь не могли, — задумчиво произнес Тимофей. — Из южной части — реально, однако вряд ли издалека. Судя по обводам и размеру, это средний экраноплан с дальностью полета полторы-две тысячи километров. Значит, поблизости должен быть штатовский авианосец. И значит, должна быть спутниковая информация о нем. Милая Сандра Федоровна, у НИИПМ что-нибудь летательное, желательно военное, в наличии имеется?
— Имеется, — задорно сказала доктор Корнеева. — МИП, малый истребитель подлодок, двухместный. Одно время они нас просто одолевали, вот командование Тихоокеанского флота и выделило нам эту машинку. Сначала давали и пилотов, а потом, когда количество незваных гостей поуменьшилось, мы прошли курсы пилотирования, и сами стали следить за порядком.
— И что, вы умеете летать? — с подозрением осведомился Тараканов.
— Пилотирование сдала на «пятерку», — скромно похвасталась Сандра. — С бомбометанием похуже, а стрельба — на «троечку».
— А он на ходу, этот ваш МИП?
— Летаем три раза в неделю. Он всегда наготове, с полными баками и боекомплектом, — гордо сказала Сандра и предупредила незаданный вопрос: — Террористы не могли его повредить: он в подземном ангаре.
— Тогда что ж мы стоим? Вперед, пилот Корнеева, в погоню!

«Манту» широкополосный локатор засек сразу после взлета МИПа. Экраноплан террористов шел над самой водой на юг в направлении Кирибати. Тараканов тут же запросил Службу океанического контроля о наличии в этом районе крупных судов, способных принять по меньшей мере средний экраноплан. СОК откликнулся немедленно. Космическая съемка еще день назад засекла севернее Кирибати дрейфующую подводную лодку класса А — крейсер с изменяющейся площадью верхней палубы, — судя по коду опознания, принадлежащую США. Не остался незамеченным и взлет «манты» с ее палубы, но лодка и экраноплан находились в международной зоне, опасности ни для кого не представляли — поэтому запрашивать, чем они занимаются, оснований у СОКа не было.
«Манта» сейчас тоже вышла в нейтральные воды, но на ней находились террористы, поэтому СОК направил в район перехватчиков, однако, судя по всему, они не успевали.
— Ну-с, пилот Корнеева, что будем делать? — спросил Тимофей Никитич. — Если экраноплан сядет, поздно будет пить боржоми.
— Боржоми?! — удивилась Сандра, бегая пальцами по сенсорной панели управления. — При чем тут боржоми, Генеральный инспектор?
— Не берите в голову — древний анекдот. Но вопрос остается. Через несколько минут придет ночь, и атаковать «манту» станет сложновато.
— Пока что атакуют нас. — Сандра кивнула на экран локатора: на нем появились две яркие точки, которые превратились в черточки, растущие на глазах. В верхней части экрана замелькали цифры, видимо, определяющие параметры угрозы. — Вы забыли пристегнуться, инспектор. — Голос пилота Корнеевой слегка дрожал от напряжения. Еще бы не дрожал, подумал Тимофей, я сам весь дрожу. — Сделайте это немедленно — будут виражи.
Щелчок пряжек совпал с ревом двигателей МИПа: машина прыгнула вверх, уходя от налетающих ракет, и выпустила два расходящихся фантома истребителя. Одна ракета «клюнула» на фантом и ушла в сторону, однако вторая «раскусила» обман: пролетев несколько сот метров за мнимой целью, она прекратила погоню, развернулась по широкой дуге и устремилась за МИПом.
Сандра использовала все фигуры пилотажа, которым была обучена, — ракета не отставала и упорно приближалась к цели. Попытка зайти ей в хвост и расстрелять не увенчалась успехом.
Тараканов не вмешивался в действия Корнеевой. Он имел некоторый армейский навык управления подобным летательным аппаратом, но не настолько большой, чтобы что-то улучшить в сложившейся ситуации. Поэтому старался, по мере возможности в условиях уплотнявшихся сумерек, следить за поведением «манты» и окружающей обстановкой. Он и заметил поднявшуюся из глубины огромную подводную лодку с раскрытой посадочной площадкой. Настоящий подводный авианосец! Возможно, в сложных перипетиях воздушной карусели корабль остался бы незамеченным, но вспыхнувшее освещение посадочной площадки четко обрисовало его контуры.
— Саша, «манта» садится! — крикнул он.
Получилось как-то слишком уж отчаянно для спецназовца. Бывшего спецназовца, крутого мужика. Но — что получилось, то получилось.
Сандра на мгновение отвлеклась от погони, и это мгновение обернулась их полным крушением — в прямом и переносном смысле. Ракета поймала отработанный выброс левого двигателя и взорвалась у самого сопла. МИП кувыркнулся и вошел в плоский штопор очень малого радиуса. Попросту говоря, начал падать «плашмя», вращаясь вокруг оси, проходящей через крайнюю кромку левого крыла. Но падал не вертикально вниз, а наподобие кленового листа — наискось, в сторону подводного авианосца, на площадке которого уже стояла «манта».
— Придется катапультироваться, — сказала Сандра. Ее пальцы, не останавливаясь даже на мгновение, бегали по панели управления, но все было напрасно. — Зацепим лодку — от нас мокрого места не останется. У нас на борту четыре торпеды и десяток глубинных бомб.
— Насчет мокрого места — это круто! — заметил Тараканов. — Особенно, когда падаешь в океан. Саш, ты давай катапультируйся первой, а я — за тобой. Надувашка-то в загашнике есть?
— Есть! Хорошо, тогда до связи в океане! — И пилот Корнеева нажала клавишу своей катапульты.
Взрыв на палубе авианосца, как пушинку снесший «манту», Тимофей увидел уже в полете. Когда его выбросило из кабины высоко и в сторону от МИПа, за спинкой кресла развернулись широкие крылья, теплые потоки, идущие от поверхности океана, подхватили упругие плоскости и понесли от корабля, на который продолжал падать истребитель подводных лодок. Отправив Сандру, Тараканов, прежде чем нажать свою клавишу катапульты, изменил геометрию крыльев МИПа и вектор тяги в оставшемся двигателе — в результате угол падения стал круче, и МИП встретился с посадочной площадкой авианосца как раз у основания низкой и пологой рубки — капитанского мостика подлодки.
Четыре торпеды и сколько-то там (кажется, десяток?) глубинных бомб оказались весомым «подарком» сбитого истребителя. Да и сам он с нерастраченным запасом горючего внес хорошую лепту в горячее приветствие заклятым друзьям.
Так, или примерно так, веселился Тимофей Никитич, направляя полет своего кресла на север. Оно снижалось, планируя, и через несколько минут должно было коснуться воды, одновременно выбросив надувной плотик. Тараканов уже связался с Корнеевой, и та светила ему мощным фонарем — до нее оставалось каких-то два-три километра, а может, меньше, потому что абсолютно черная тропическая ночь скрадывала расстояние.
Позади внизу остался огромный костер горящего авианосца. И где-то на подходе были раковские перехватчики, а за ними шел спасательный экраноплан.

Гл. 19 http://www.proza.ru/2017/09/26/858

ПРЕДЫДУЩИЕ ГЛАВЫ:
Глава 1 http://www.proza.ru/2016/03/20/1617
Глава 2 http://www.proza.ru/2016/03/20/1639
Глава 3 http://www.proza.ru/2016/03/20/1643
Глава 4 http://www.proza.ru/2016/03/30/1270
Глава 5 http://www.proza.ru/2017/03/04/127
Глава 6 http://www.proza.ru/2017/03/04/136
Глава 7 http://www.proza.ru/2017/03/04/139
Глава 8 http://www.proza.ru/2017/03/12/2036
Глава 9 http://www.proza.ru/2017/03/16/201
Глава 10 http://www.proza.ru/2017/03/17/1891
Глава 11 http://www.proza.ru/2017/04/10/2233
Глава 12 http://www.proza.ru/2017/04/13/687
Глава 13 http://www.proza.ru/2017/04/19/1932
Глава 14 http://www.proza.ru/2017/05/18/890
Глава 15 http://www.proza.ru/2017/05/30/1305
Глава 16 http://www.proza.ru/2017/05/30/1327
Глава 17 http://www.proza.ru/2017/05/30/1335