Накануне кровавой битвы

 
                Глава шестая
                Накануне кровавой битвы

        На сражение под Янковом не решились ни русские, ни французы. Наполеон был поражён тем, что Русские корпуса каким-то чудодейственным способом вышли из-под планируемого Бертье сокрушительного удара и сосредоточились для его отражения. У французов же к месту соединения не успели подойти корпуса Нея и Бернадота.
       Генералы Тучков, Багратион, Дохтуров, начальник артиллерии генерал Резвой убеждали Беннигсена, что необходимо использовать численное преимущество, но тот предпочёл сменить нерешительные наступательные действия, которые вёл до сих пор, на решительное отступление к Кенигсбергу. Начался ненавистный для Русских войск отход, причём отход ничем не обоснованный.
       Двинулись к Прейсиш-Эйлау, небольшому городку на пути к Кенигсбергу. Багратион, командовавший авангардом, стал теперь против воли своей командовать арьергардом. Гусары и казаки гарцевали на флангах, прикрывая их от противника, который, впрочем, проявлял активность, весьма вяло. Пехотные полки шли угрюмо, солдаты начинали потихоньку роптать, узнавая места, по которым ещё недавно шли на француза, а теперь уходили от него. Артиллеристы генерал-майора Дмитрия Петровича Резвого проталкивали через заносы орудия, помогая увязающим в снегу лошадям.
       Резвой пытался выяснить в штаб-квартире, где же всё-таки мыслит Беннигсен дать сражение, не собирается же он, в самом деле, притащить на хвосте французов прямо в Кенигсберг. Пред «светлые очи» барона никого не допускали, офицеры же квартирмейстерской службы ни на один вопрос ответить не могли. Резвого это очень беспокоило. Время наступало тревожное – победы забывались, неудача же под Аустерлицем горечью отложилась в памяти. Безтолковые и безцельные манёвры Беннигсена могли окончиться печально. Нельзя же испытывать судьбу, шатаясь перед противником из стороны в сторону и дожидаясь, когда он соберёт в кулак все свои силы. Сражение нужно было дать, пока корпуса Нея и Бернадота не успели соединиться с главными силами и французы незначительно превышали числом своим Русские войска.
       Дмитрий Петрович нагнал верхом корпус Тучкова, отыскал командовавшего артиллерией корпуса своего двадцатидвухлетнего племянника, полковника Александра Ивановича Кутайсова. Сестра Резвого Анна Петровна была выдана замуж за Павловского брадобрея, ещё в бытность Императора Павла Великим Князем. За брадобреем угадывалось большое будущее, но Резвой брака не одобрял. Происходил Дмитрий Петрович из доброго Русского дворянского рода. Дворянство получил дед его, бывший поставщиком двора Елизаветы Петровны. Она то и дала молодому дворянину фамилию Резвый за необыкновенную расторопность. Отец шагнул дальше. Он стал в Осташкове городским головою, участвовал в работе знаменитой Екатерининской комиссии по уложению, собранной в 1767 году.
       Резвой первым в роду пошёл по военной линии. Начал он своё боевое поприще на Кинбурнской косе у Суворова, правда, в знаменитом сражении 1787 года не участвовал, а прибыл на косу год спустя. Впрочем, на его долю выпало славное дело. В июне 1788 года турки активизировали свои действия в Днепровско-Бугском лимане, стремясь высадить десанты в Херсоне, Николаеве и в Глубокой Пристани, чтобы оттуда посуху совершить марш к Перекопу и отрезать Крым от России. На Кинбурнскую косу они уже более соваться не решались. Довольно было и того, что минувшей осенью они высадили там десант в пять тысяч триста человек, от которого после боя с суворовским корпусом осталось в живых лишь триста человек. Пять тысяч было перебито в ожесточённом бою и утоплено в лимане.
       Суворов принял молодого поручика приветливо, сам показал укрепления, поведал о повадках турок, а уже через несколько дней Резвой впервые увидел противника. Огромные турецкие корабли, сопровождаемые множеством судёнышек разного класса, вошли в лиман и стали подниматься вверх по течению. Турки шли на значительном удалении от берега, и завязывать с ними перестрелку смысла не было. Вскоре где-то в районе основания косы разгорелась жестокая схватка турецкого флота с парусной эскадрой и гребной флотилией русских. Она продолжался дотемна. И вот турки начали отход. Суворов, собрав артиллеристов, внимательно наблюдал за противником.
      Турецкие линейные корабли, покидая лиман, проходили близ западного берега Кинбурнской косы.
       – Видите, – сказал Суворов артиллеристам. – Здесь мы их должны встретить огнём, когда пойдут в следующий раз.
       Кто-то усомнился, а будет ли этот второй раз?
       – Они не откажутся от замысла, – уверенно сказал Суворов. – Усилят флот и пойдут снова. Наши силы в Лимане невелики, а Севастопольский флот ещё не восстановлен после прошлогодней бури.
       А буквально через пару дней на косу стали завозить тяжёлые орудия. Оказалось, что Суворов доложил Главнокомандующему Светлейшему Князю Потёмкину о своём замысле и тот одобрил его. Причём, он запретил снимать крепостные пушки и прислал Суворову мощные орудия для устройства береговых батарей на косе. Эти батареи устанавливали по ночам в глубокой тайне и сразу тщательно маскировали.
       В одну из батарей и был назначен поручик Резвому.
       И вот в середине июня турецкий флот вновь появился в лимане. Он, как и в первый раз, прошёл далеко от косы, поскольку днём легче было маневрировать среди отмелей. Фарватер был достаточно хорошо знаком туркам. Приближаться к берегу косы турки днём опасались.
       Снова загрохотал жестокий морской бой в лимане. И снова, как и в начале июня, закончился он лишь с наступлением темноты.
       К этому времени артиллеристы были на батареях возле своих пушек. Суворов лично руководил операцией.
      Вскоре появились громады турецких линейных кораблей. Они шли в кильватерной колонне, приближаясь к позициям. Огни притушены. Знали, что с крепостных стен могут открыть огонь, хотя этот огонь и не мог принести особого вреда. Ещё немного, и можно было уже услышать слова команд, доносившиеся с кораблей. Один корабль, второй, третий… Огромные, многопушечные корабли. На каждом не менее шестидесяти пушек, а в батареях всего двадцать четыре орудия, правда, орудия мощнее, да и замаскированы они на берегу, на хорошо подготовленных позициях. И артиллеристы подобраны, которые научены стрелять точно в цель, а не палить в белый свет как в копеечку.
       И вот уже линейные корабли, словно огромные мишени, оказались все как один перед Русскими орудиями, подставив им свои борта.
      – Огонь! – и мощный залп двадцати четырёх тяжелых орудий сотряс, казалось, не только воздух, но и саму косу. Брандскугели, врезавшись в цели, по которым нельзя было промахнуться, осветили лиман, и корабли оказались перед батареями, как на ладони. А Русские орудия – в темноте. Их можно засечь только по выстрелам, но выстрелы сметают всё перед собою вместе с теми, кто попытается их засечь.
       Артиллеристы работали быстро, сноровисто, их выучка позволяла довести скорострельность до максимально возможной. Второй залп последовал за первым столь скоро, что турки, по существу, ещё не успели опомниться от внезапного удара. 
       Впервые тогда увидел Дмитрий Резвой, как горят корабли. Огромный 60-ти пушечный корабль пылал как факел, огонь плясал по палубам ещё двух кораблей. Были слышны отчаянные вопли турецких матросов, бросавшихся в воду. После третьего залпа вспыхнули все семь больших кораблей, и лишь мелкие судёнышки могли улепётывать из лимана, обходя стороной огромное кострище. Несколько судёнышек село на мель и было покинуто командами. Уцелевшие и ещё не потерявшие ход линейные корабли попытались обойти пылавший флагман. Два из них столкнулись, а третий сел на мель и был превращен в щепки четвёртым залпом. Бой скорее напоминал стрельбу по мишеням, поскольку ошеломлённые турки не сделали ни одного ответного залпа, а скоро и не могли уже сделать, ибо артиллерийские палубы были охвачены пламенем.
       Этот бой вошёл в историю не как сражение, а как уничтожение Суворовым турецкого флота в лимане 15 июня 1788 года. Славным оказалось боевое крещение поручика Дмитрия Резвого. Уже в тот день он смог убедиться в важности массирования артиллерии, хотя и было массирование не слишком велико – всего 24 орудия.
       Много славных боевых дел было на счету генерала Резвого, но начавшаяся кампания 1807 года не обещала славы. Скорее наоборот, она сулила позор.
        Резвой отыскал племянника. Двадцатидвухлетний Кутайсов ничем не походил на своего отца, интригана, склочника и волокиту. Он был образован, отважен, сноровист.
       – Генералы Тучков и Багратион, кажется, убедили главнокомандующего дать сражение в районе Прейсиш-Эйлау. Квартирмейстеры уже отправились осматривать позиции, – порадовал он дядю.
       – А меня главнокомандующий даже не известил, – заметил Резвой. – Такое впечатление, что Беннигсен теряется, и вовсе не знает, что делать.
       – Похоже. Генерал Тучков такого же мнения. Посмотрим, что скажет на военном совете.
       Но военный совет можно было назвать военным советом с очень большой натяжкой.
       Беннигсен не поставил никому конкретных задач, и в последствии военные историки, не скрывая удивления, описывали то сражение. Полковник Байов прямо отметил: «Грузный боевой порядок Русской армии напоминал боевые порядки ХVIII столетия: построение густое, дававшее обильную жатву артиллерийскому огню и, в то же время, – мало глубокое, обрекавшее войска лишь на пассивное отбитие ударов и мало способствовавшее нанесению таковых при помощи манёвра, ибо допускало в сущности единственное движение – вперёд…»
       На военном совете всем стало ясно, что Беннигсен замысла не имеет, а просто определил места построения корпусам. Баев отметил: «План действий Беннигсена не отличался определённостью. Судя по расположению войск, трудно сказать, которому из путей отступления, т.е., на Домнау, к Кенигсбергу, или на Фридланд, в Россию, он отдавал предпочтение…».
       Ясно было только одно – ни о каком успехе сражения Беннигсен не думал, ни о каком наступлении он не помышлял.