Судьба отвела ч. 3-5

                СУДЬБА  ОТВЕЛА


                3
               
Установилась жаркая, сухая погода. Но засушливость не тревожила дачников. Поливочный водопровод исправно подавал воду из реки, страхуя от капризов природы.  Приходилось чаще поливать, а Вилен Максимович не очень любил это дело. Он считал, что технические возможности избаловали людей, поэтому дачники  льют воду на грядки с избытком, без меры истощая оскудевшие реки и водоёмы. Но избегать полива и ему не удавалось. Жена строго следила, чтобы полив был регулярным и обильным.

Ещё в пятницу Вилен Максимович заметил, что Михаил Лукич приехал на дачу. Приехал не один, а вместе с женой. Елены Васильевны он стеснялся, поэтому в тот вечер воздержался от визита к Родиным.  А встретиться с Михаилом Лукичом очень хотелось. Новое стихотворение лежало в тетрадке и жгло нетерпением в ожидании «читки».  Лишь в воскресенье,  улучшив момент, когда жена отлучилась к соседям, сбежал в гости.   
   
Михаил Лукич что-то высматривал на ветках яблони. Широкополая соломенная шляпа придавала ему сходство с портретом известного в своё время садовода Мичурина. Хозяин радостно приветствовал гостя. Присели на скамейку, поговорили о пустяках. Вилен уже полез в карман за тетрадкой, но из дома вышла Елена Васильевна. Читать стихотворение в присутствии  Елены Васильевны он не согласился бы ни за что. Пришлось ждать, пока  хозяйка оставит их вдвоём.
                Спешат года неудержимо,
                Необратима власть седин,
                Больших и малых дел лавина,
                В нашей памяти незримо,
                Спрессовалась в миг один…
Вилен Максимович читал стихотворение запинаясь. Он не отличался цепкой памятью на свои сочинения, а почерк у него отвратительный. Лукич сидел тихо и слушал. Ради этого сосредоточенного, нервного слушания, Вилен и бежит сюда, обрекая себя  на сердитые упрёки жены. И то, как слушал его Лукич, как погружался в смысл и звучание произнесённых слов, для него важнее, чем разумная критика, чем даже похвала.

Отпустив на волю последнюю строчку, Вилен замолчал. Стало тихо, только из дома доносился слабый неразборчивый звук телевизора.

- Интересная мысль, - заметил, наконец, Лукич. – И сказал ты о ней складно.  Ловко у тебя получилось, - он остановился и неуверенно добавил.- Только знаешь что? Мне кажется, что слов многовато. Порою в словах, как в густом  лесу, мысль теряется.

- А как же без слов? Они сами просятся, - Вилен не хотел омрачать светлое впечатление спором, но помимо воли возразил. – Это же не научная статья с её скупым слогом, а стихотворение.

- Во всём, что пишется человеком, самое главное - мысль!  Без мысли всё написанное – пустое словоблудие. Я так думаю. – Лукич говорил увереннее.

- Мысль, изложенная сухо, лишённая художественного слова, как ощипанная птица, далеко не улетит. Люди веками хранят в памяти полезнейшие советы, заключённые в пословицах и поговорках, благодаря их выразительности.

- Вот и я вспомнил такую: краткость – сестра таланта. – Лукич посмотрел на Вилена победителем.

- Это умная пословица, но в ней есть скрытый смысл, который мало замечают. Пословица называет краткость не талантом, а лишь его родственницей. Или вот такой пример. Все, кто имеет хотя бы школьное образование, читали или как-то знакомы, например, с романом Льва Толстого «Анна Каренина». Но кто, скажите мне, читал или слышал о его произведении «Круг чтения»? А ведь это собрание мыслей мирового значения. Приведённые в нём идеи автора, библейские афоризмы и изречения великих мудрецов дают богатейшую пищу для работы ума. И кто, скажите, кроме литературоведов, этой пищей питается? А всё потому, что нет в книге художественного интереса.

- Может быть, Толстой лет на 150 опередил время и создал образец литературы будущего,  которая избавится от пустой лирики и замысловатой словесной вязи? А останется мысль, двигающая прогресс человечества! –  Ни о чём подобном Михаил Лукич раньше не думал, а сказал просто так, чтобы продолжить разговор. Но на Вилена слова произвели неожиданное впечатление.

- Искусство возвысило человека! Оно взрастило человека из бездушного дикаря. Но именно искусство, а не упрощённые поделки, которые подсовывают вместо искусства. Можно ли назвать искусством некоторые скороспелые  литературные сочинения авторов, написанные канцелярским языком? В них язык одного героя ничуть не отличается от языка другого. Можно кусок разговора из одного романа вставить в роман другого автора, и не почувствуешь подмену. – Собираясь в гости, Вилен Максимович наказывал себе – не спорить. Но теперь  удержаться не мог. Он знал за собой эту слабость: защищать своё мнение, даже если оно пустяковое, даже если несогласие испортит отношения.

- По-моему это естественно, если отмирают яркие индивидуальные особенности разговорной речи, - высказывая свою позицию, Михаил Лукич почувствовал, что разговор ему всё больше интересен. – Прошло то время, когда сильно отличался язык людей разного общественного положения; когда вологодцы с трудом понимали ростовчан, а куряне – волжан, хотя все они говорили на русском языке. Всеобщее образование, а ещё больше стремительное развитие средств информации делают своё дело. С малых лет все мы слушаем центральное радио, смотрим телевизор и привыкли говорить языком из приёмника, независимо от того, где и в какой среде мы живём. В школе нас тоже учат говорить правильно. А правильный язык – он один для всех: для сибиряков, волжан и горожан, для сапожников, для министров и для крестьян. Поэтому, может быть, устарело привычное требование к авторам, чтобы язык их литературных героев был строго индивидуальным? Современные литературные герои обязаны говорить реальным языком!

Вилен только на минуту почувствовал слабину своей позиции. Но тут же собрался.

- Конечно, повседневный язык людей сильно усреднился и мы все говорим на одном, каком-то школьно-телевизионном языке. Но призывать литературу, чтобы и она заговорила на том же бедном лексиконе, значит убить в ней искусство. В русском языке, как и в любом другом, издавна, со времён появления письменности, литературный язык отличается от обыденного, разговорного. И в этом была художественная прелесть литературы, как искусства, её притягательная загадочность.
 
- Думаю, что понятие «литературный язык» безвозвратно ушло в прошлое, - перебил Вилена Лукич. – Если бы каждый современный герой  заговорил своим особенным индивидуальным языком, это выглядело бы замшелой стариной.

- Да, умирает русская литература, - неожиданно заключил Вилен. – Умирает русский язык, на котором говорили герои Лескова или Шолохова. Долго учили народ «говорить правильно» и насаждали «правильный» язык. Эта правильная однородность неизбежно приведёт к упрощению, окажется стерильной серостью и, в конце концов, убьёт русский язык. Скоро спохватимся и станем думать, как его спасать. Будем собирать в музеи, как старинные сарафаны, вышивки и народные песни.

- Литература, думаю, не умрёт, но поле её влияния сильно урежут новейшие искусства. Да и русский язык со временем утратит свою самостоятельность и вольётся в какой-нибудь интернациональный язык…

- Ну, это ты хватил через край. Это… Я об этом и говорить не хочу. – Вилен вскочил со скамейки и, запихивая тетрадь в карман, рванулся к выходу.

На крыльцо вышла Елена Васильевна.

- Мужчины, заходите в дом, будем чай пить.
- Мне некогда, я домой, - сердито бросил Вилен.

Елена Васильевна сбежала с крылечка и преградила ему дорогу.

- Вилен Максимович, нехорошо отказывать женщине. Настоящие мужчины совершали рискованные подвиги, исполняя её капризы.
Обходить хозяйку, ступив на газон, было неловко. Вилен смутился под её смешливым взглядом. А она подхватила его под руку и потянула в дом.
- Пойдёмте, пойдёмте.
«А у неё очень приятный голос» - неожиданно подумал Вилен. Подчиняясь её воле, он поднимался на крыльцо и украдкой посматривал на неё. Она шла по ступенькам немного впереди и что-то говорила. Вилен не вникал в смысл слов, а слушал голос, и будто чувствовал, как он стелется перед ней ковром необыкновенной пушистости.

Елена Васильевна усадила Вилена за стол. Следом вошёл Лукич. Хозяйка хлопотала, угощая чаем. Злость, захватившая Вилена три минуты назад, исчезла, а без неё, как без опоры, он не мог понять, как себя вести.

- Ваш сын так и не помирился с женой? Не передумали они разводиться? – Вопрос Елены Васильевны вывел Вилена из рассеянного состояния.

-  Нет, не передумал. Разводятся.  Ошиблись они, - ответил Вилен Максимович и добавил в адрес невестки. – Уж больно она оказалась капризной и ленивой. Девушкой была, вроде, совсем другой. Не угадаешь женский характер. Правильно говорят, что женщина – неразгаданная тайна.

Михаил Лукич молча слушал разговор, прихлёбывал чай и только теперь вставил.

- Есть простой рецепт, как досконально узнать женский характер.

Елена Васильевна быстро повернулась к мужу.

- Ой, ой, какая самоуверенность! Рецепт он знает. Если бы такой рецепт был…
- Его не все знают, - Михаил Лукич хранил серьёзность.
- Ну, скажи свой гениальный рецепт, - она едва сдерживала смех.

- Чтобы узнать характер женщины во всех тонкостях и тайнах, надо прожить с ней жизнь, родить детей и вместе с нею их вырастить.

Елена Васильевна что-то неразборчиво воскликнула и обратилась к гостю.

- Вилен Максимович, приходите к нам чаще. Вы вдохновляете Мишу на умные мысли. Он совсем замшел с этой своей дорогой, - она встала со стула, шагнула к мужу и потрепала его по голове. В это простое, лёгкое движение руки было вложено что-то скрытое, понятное  им двоим, что лучше всего можно выразить только этим движением руки и никаким другим способом. Вилену показалось, что в мгновение между ними мелькнула искра или возникло объединяющее поле неизвестной природы и непонятного происхождения. В них что-то произошло. Их взгляды тянулись друг к другу, как бывает между влюблёнными после долгой разлуки.

Вилен Максимович смутился оттого, что подсмотрел чужую тайну и позавидовал, что у них есть такой секрет. Несмотря на уговоры  посидеть ещё, он заторопился домой.

- Приходите обязательно. В пятницу мы опять приедем,- напутствовала хозяйка.

Никогда раньше Вилен Максимович не обращал внимания на то, как относятся друг к другу супруги Родины. Подразумевал их отношения сухими, такими же по обязанности исполнительными, как и сам Михаил Лукич. Поэтому считал их неинтересными. Но, оказалось, ошибался. Оказывается, и Михаил Лукич не только прилежный службист. И в  Елене Васильевне не разглядел особенные краски. Какой у неё голос! Сколько в ней покоряющего очарования! Возвращаясь к подсмотренному мгновению, он подумал, что Михаил Лукич, конечно же, счастлив: рядом с ним такая женщина! Везёт же людям!   

Размышлял о счастье Вилен не долго, пока шёл домой. Открыл калитку и собирался  подняться к столу, чтобы записать родившиеся в уме стихотворные строчки.  У двери его встретила жена, и он понял, что творение стихов придётся отложить.

- Ты же должен перекопать грядки, - жена шагнула навстречу мужу.

- Да куда они денутся, - отмахнулся Вилен, но от столкновения с женой уклонился и заторопился в сарай за лопатой. Эти грядки он уже перекапывал. Делать работу, от которой ни пользы, ни радости, ни вдохновения – одно расстройство. Вилен ожесточённо орудовал лопатой, выковыривая комья земли с сорняками. Ну что за жизнь такая бестолковая?! Всё в ней наперекосяк, ни дома радости, ни на работе интереса. Жена ворчит и пилит, будто он виноват, что зарплата не успевает за инфляцией, что нет хорошей работы. Надоела ему вся эта суета.

Вилен бросал комья земли, будто хотел закопать бессмысленную жизнь, избавиться от неё навечно, и на освободившемся месте сотворить что-то новое, разумное. А с чего, с какого момента он начал бы переделывать свою неудавшуюся жизнь? С какого события он повернул бы на другую дорогу, чтобы не повторять  ошибки и неудачи?  Что из старого он опять взял бы с собой, а от чего избавился бы, не задумываясь? Стал обдумывать, а мысли потянулись  на дачу к Родиным, где он подглядел другую жизнь.

И захотелось ему написать стихи о любви. Любовные стихи он не писал с юности. Ни в годы молодости, ни позднее они не являлись к нему. Их вытеснили бытовые и политические темы.  Наверное, не хватало в его личной жизни вдохновляющего примера любви, потому и не писалось. А сейчас захотелось. Уже и первые строчки сложились.

Похоже, природа или Всевышний для того и создали мир двуполярным, чтобы между полюсами – мужчиной и женщиной – возникло силовое поле.  В нём рождаются сильнейшие чувства и невиданный прогресс. Убери полярность – исчезнет поле и замрёт прогресс. Он, Вилен  Егоров, в какой-то момент, наверное, выпал из этого поля. Потому и не было в его жизни удачи, и не стучались к нему стихи о любви. И вдруг явились.

От неожиданности Вилен остановился, надо бы их записать.  Оглянулся из предосторожности и вовремя. Жена стояла недалеко. Опять взялся за лопату, в тысячный раз подавляя в себе желание делать то, чего просит душа.

                4

Совершенно случайно Михаил Лукич купил дачу в садоводческом товариществе «Лукоречье», где оказалась дача Егоровых. Он искренне обрадовался, когда к ним зашёл Вилен Максимович. Обрадовался не только потому, что среди незнакомых людей появился знакомый человек. После памятного разговора  с его сыном, у Михаила Лукича изменилось мнение  о коллеге, и он давно хотел бы с ним повидаться.

Они словно познакомились вновь, и возник у них новый, взаимный интерес. Прошлые впечатления друг о друге, признанные теперь ошибочными, ещё чувствовались в их отношениях, но уже не имели решающего влияния.

Вилен Максимович иногда заходил к Родиным. Их разговор, обычно, начинался добродушно и неторопливо, потом обнаруживалось несовпадение мнений, возникал спор. В споре Вилен Максимович был несдержан, и они расставались, сердясь друг на друга.

- Опять что-то не поделили? – упрекала мужа Елена Васильевна, когда гость, взволнованный спором, покидал хозяев. – Вы как малые дети, по пустякам ссоритесь. 
 
Тогда же, в один из дней после возобновления знакомства, Михаил Лукич зашёл к Егоровым в гости. Зашёл без приглашения, на минуту, ради  любопытства.

Скромный домик производил странное впечатление. Чувствовалось, что он был задуман знающим строителем с хорошим архитектурным вкусом. На фасаде дома были предусмотрены арочные окна. Но в эти живописные проёмы вставлены обычные рамы, маловатые по высоте и ширине. Над входом в дом построен портик на четырёх изящных колоннах. Крыша портика сделана небрежно, фронтон не отделан и встречал прохожих угрожающей незавершённостью.

Гостя встретила жена Вилена Максимовича, Лариса Ефимовна. Они почти не знакомы. Виделись давно, ещё в молодости, когда работали вместе с Виленом. Сколько лет прошло! Перед ним стояла полная женщина в трикотажных штанах, сильно ей тесноватых, и в блузе просторного покроя. Из-под серой панамы свисали пряди седых волос.  Черты лица лишь отдалённо, почти неуловимо, напоминали те, что сохранились в памяти.  Михаил Лукич растерянно молчал.

 Лариса Ефимовна  с удивлением смотрела на гостя.
- Вам кого?

«Не узнала, - подумал Михаил Лукич. – Как нас изменили годы! Как безжалостно время для нас, ступивших  на путь к закату!» Ему стало стыдно, что пришёл незваным  и поставил хозяйку в неловкое положение.

- Вилен Максимович здесь живёт?

- Здесь, но его нет. Он, видите ли, на работе, - слова были сказаны так, будто муж совершил преступление или измену супружеской верности. – А вы кто? Он вам зачем?

- Михаил Лукич Родин. Я хотел.., - договорить не успел. Хозяйка перебила.

- Ой, извините, не узнала. Ну, как же это я? Знаю, знаю, проходите.

Михаил Лукич стоял в нерешительности.
- Проходите, проходите. Вы у нас ни разу не были. Посмотрите, как мы тут живём. Заходите в дом, но там он лестницу переделывает, - Лариса Ефимовна имела в виду мужа, а Михаил Лукич подумал: «Интересно, как она его называет? По тому, как муж и жена  зовут друг друга в повседневном общении, можно судить о душевности супружеских отношений». – Или сюда проходите, тут у нас лавочка есть, посидите. Только там грязно, он никак там дорожку не сделает. Представляете, уже десять лет строим дачу и никак не достроим. Все соседи давно уже всё сделали, а у нас не как у людей. Ну, разве нельзя на стройках достать песку и цементу? Они же там много строят, а на стройках этого добра много, можно же взять. Говорю ему, говорю – всё напрасно. С той стороны, - она показала рукой, - неделю назад забор завалился, а он его никак не поправит, всё на работу бегает.

- Лето для дорожников – самая горячая пора, - заметил Михаил Лукич.

- Да какая это работа, если ему платят гроши? Вот вы тоже работаете, но у вас, наверно, зарплата, а у него – слёзы. Он же…
- Я в другой раз зайду. Привет Вилену Максимовичу передайте.
- Ну, как хотите. Передам, я ему всё передам, - Лариса Ефимовна закрыла калитку.

Дома жена встретила Михаила Лукича удивлённо.
- Что-то ты быстро из гостей?
- Вилен, оказывается, на работе.
- И на даче никого нет?
- Жена есть, а что мне с ней.

- И ты с ней не поговорил? – допытывалась жена. – Что-то на тебя не похоже. Познакомили бы нас. Сами с собой дружите, а жён за забором держите. Нехорошо, - упрекала она мужа. – Что она за женщина? Ты ведь раньше был с ней знаком?

Позднее Михаил Лукич избегал ходить в гости к Егоровым. А если заходил, то ненадолго и по какому-то конкретному делу. В присутствии Ларисы Ефимовны что-то его угнетало, и он торопился избавиться от этих ощущений. Выходя за ворота дачи, он чувствовал облегчение и участливо думал о Вилене Максимовиче, который остался там.

Чем больше общался Михаил Лукич с Виленом Максимовичем, тем больше обнаруживал в нём непонятное. С одной стороны – неумеренная неорганизованность и необъяснимая задиристость, которые доставляли ему множество неприятностей на работе и в быту. С другой – Михаила Лукича удивляла иногда новизна мысли, высказанной Виленом в споре или в стихах.  Где-то в глубине его натуры шла постоянная мыслительная работа, скрытая от поверхностного взгляда.  В непрерывном кипении там что-то рождалось и в состоянии эмоционального подъёма прорывалось сквозь защитную оболочку  аргументами в споре или строчками стиха.

С таким же вдохновением  пришёл Вилен Максимович и в тот вечер. Днём моросил дождь. Из-за дождя Михаил Лукич приехал на дачу один, без жены, и коротал время в тишине и непривычном безделье.

- Елена Васильевна здесь? – первым делом спросил Вилен и обрадовался, получив отрицательный ответ.

Они устроились за столиком на веранде. Нашлось, что выпить и закусить.

Наконец Вилен достал тетрадь, долго листал в поисках нужной страницы. Читать начал робко. Сегодня он особенно волновался, и с каждой прочитанной строчкой волнение усиливалось.

Это были другие стихи. Совершенно не похожие на те, что Вилен читал раньше, и какие Михаил Лукич ожидал услышать сейчас. В них не было политической сатиры, критики, обличения пороков и язв человеческого бытия. В них бурлили восторг и страсть.
                …Я б счастлив был. Невинным взором
                Ласкал бы трепетную грудь…
 И дальше, от строчки к строчке – кипение обнажённых чувств, головокружительные порывы влюблённой души, откровенные до бесстыдства в своём естественном желании. Голос Вилена вздрагивал, выдавал волнение и скрытую боль автора. Михаил Лукич явственно услышал  в словах  вызывающе откровенного стиха крик души.
                …Увидел Вас и – озаренье,
                Что за прекрасное мгновенье,
                Покоем вечным заплачу…
Вилен закончил читать стихотворение, поднялся и подошёл к краю веранды. Брызги дождя падали на одежду, на безвольно опущенные руки, на лицо.

Михаил Лукич никогда не писал стихи. Никогда. Даже если очень хотел, он не мог сочинить хотя бы двух складных строк. Но был уверен, что стихи не рождаются на пустом месте. Для них необходимо основание: сильное впечатление, глубокое чувство или волнующее событие, способное подтолкнуть автора к мысли и полёту рифм.

Что случилось с Виленом за те несколько дней от последней встречи? Что в нём перевернулось и повернуло его мысли в сторону, куда раньше он избегал заходить?

- Сильно написано. Только, знаешь, мне кажется, что слишком откровенно, - заметил Михаил Лукич после затянувшегося молчания.

- Без откровенности, без искренности,  получится ложь, - Вилен говорил тихо, вяло, глядя в дождливую серость сумерек.

- Тему естественных потребностей мусолят на каждом шагу. Разве это правильно, если размывается роль стыда, если пропагандируется не вкус, а роскошь, не любовь, а совокупление?
- А ты их можешь разделить: любовь от того, что ты называешь совокуплением? – Вилен резко повернулся к Михаилу Лукичу. – Пушкин по этому поводу заметил, что «талант в любви проявляется в желании настолько сильном и легко возбудимом, что брезгливость и стыд исчезают совершенно». Талант в любви!! – Вилен с ударением повторил два последних слова и возвысил руку вверх.

- С Пушкиным, конечно, не поспоришь. Однако стоит ли выставлять напоказ и смаковать интимные подробности? Человечество за свою историю выработало систему сдержек, чтобы усмирять излишества в физических потребностях. Для развития человека важнее не пропаганда естественных потребностей, а побуждение к культуре их исполнения. Важнее научить людей вкусно готовить, но не обжираться;  ценить любовь больше, чем плотские радости. Призвание культуры, искусства в том и состоит, чтобы возвышать в людях духовность и сдерживать животные инстинкты; не только развлекать, но и воспитывать.

- Отношения между мужчиной и женщиной с древности привлекали творцов в искусстве, потому что находятся на острие противоречий между естественными потребностями и нравственными ограничениями. Здесь рождаются самые сильные эмоции, а без них не может быть искусства. – Вилен освобождался от вялости и зажигался азартом спора.

- Но история культуры говорит о том, что от века в век, от эпохи к эпохе нравственные ограничения усиливаются. И в искусстве это особенно заметно. Если в древнегреческой скульптуре идеалом была обнажённая натура, то позднее, под давлением новых, главным образом христианских нравственных правил, обнажённость стала осудительной.

 От последних слов Михаила Лукича Вилен рассмеялся.
- Как гладко у тебя получается! – воскликнул Вилен. – А ты сравни целомудренное советское искусство с вседозволенностью современного. И где тут укрепление нравственных основ? Твои выводы надуманы. Искусство ищет новые сильные эмоции, потому тема любви, физических и нравственных страданий всегда на первом месте. Она неисчерпаема.

- Пока неисчерпаема. Но когда за неё возьмётся наука и определит естественные законы, тогда и развеется таинственность и непредсказуемость. Наука с её холодным разумом вытеснит искусство из закоулков человеческого незнания. – Михаил Лукич дополнил в рюмки вина и примирительно предложил. – За это и выпьем.

Вилен с сожалением посмотрел на приятеля.

- Какая скука, твоя наука. – Он взялся за рюмку. – Любви не расчёт нужен, а азарт, чтобы душа горела! Жить в супружестве без азарта, всё равно, что изо дня в день жевать пареную репу: зубы не сломаешь, но и великой радости не поймёшь.

Виленом опять овладела вялость. Сегодня он совершенно не похож на азартного спорщика, каким привыкли его видеть. Надо как-то развеять его хандру, утешить. Михаил Лукич что-то путано говорил о вечности добра, что счастье непредсказуемо и любовь может нечаянно нагрянуть.

Дождь перестал. Вилен вышел на крыльцо и, глядя в сумерки,  прочитал:
                Блестит звезда на небосклоне
                В ночной звенящей тишине.
                Стою один я на перроне
                В чужой холодной стороне.
                Зачем я здесь? Иль это сон?
                Куда теперь?  Ищу ответ.
                Назад? – Ушёл последний эшелон.
                Вперёд? – Туда, увы, дороги нет.

Он замолчал,  и появилось ощущение, что утратился интерес к разговору, потерялся смысл высказывать то, что осталось невысказанным.

Гость собрался уходить. Михаил Лукич не удерживал, проводил за ворота.

Вилен шёл полутёмной дачной улочкой, без разбора шлёпая по лужам. Идти домой не хотелось, но другого пути нет. А был ли у него другой путь? И представилось ему, что шагает он не этой корявой дорогой, а идёт по жизни, как по коридору. Коридор длинный, полутёмный, по бокам двери, много дверей. Ему надо выбрать одну, чтобы войти в комнату и остаться там навсегда. Где-то здесь та единственная комната, в которую он хотел бы войти. Он помнит её. Наверное,  он был там раньше, и там же осталась она, первая, а с нею осталось и его стихотворение, тоже самое первое. Может быть, они ждут его, потому и живут в его памяти? Но где же дверь в ту комнату?  Дверей много, все похожи друг на друга и в потёмках не найти примет. Кажется эта! Вилен распахнул дверь, шагнул в комнату. Убрана постель, посредине стол и большая миска с репой. Ошибся, опять ошибся! Он рванулся назад, но уже защёлкали запоры, отрезая путь.

Вилен огляделся по сторонам. Где он? Оказывается, прошёл мимо  дома. Посмотрел вдаль улицы, потоптался и повернул назад.

Из глубины сада чьей-то дачи доносился магнитофонный голос тенора:  «А ночь мечты волшебной,  в восторге без конца…» Там кто-то слушал арию, допивая перед сном чашу восторга и тоски.



                5

Ночью Михаил Лукич проснулся от тревожного шума и едва слышимого крика с улицы. В окне мерцали красные блики.  Выглянул в окно. Сквозь листву яблонь и выше их колыхался огонь. Пожар! Прихватив ведро с водой, выбежал на улицу. Огонь виднелся недалеко, в той стороне, где дача Егоровых.

Горел дом, соседний с дачей Егоровых. Огонь только разгорался. Тощие сполохи пламени вырывались из-под крыши мансарды.  С каждой минутой они усиливались и поднимали высоко в ночную темень столб горячих искр. Десятка два мужчин и женщин суетились около горящего дома. Одни бегом выносили из дома всё, что можно вынести и спасти. Другие таскали воду из колонки вёдрами, выплёскивали куда попало и опять бежали за водой.  Это было пустое занятие. Горела мансарда, воду из ведра туда не плеснёшь и людская беготня пожару не помеха. Огонь грозил перекинуться на соседний дом. Михаил Лукич бросился туда, увлекая мужиков поливать водой стену дома Егоровых. По цепочке передавали вёдра наверх, поливали крышу и стены.

Сверху он заметил Ларису Ефимовну. Она бегала около дома и звала на помощь. Михаил Лукич побежал к ней.

- Вытаскивать надо из дома, всё сгорит, - кричала и плакала Лариса Ефимовна.

Михаил Лукич с мужиками кинулись в дом. Хватали что-то в темноте и тащили дальше от дома. Только теперь он спохватился, что нигде не видно Вилена Максимовича. Но спрашивать у жены, где он – некогда.

Пробегая по саду, Михаил Лукич заметил около забора мужчину. В темноте он едва виден, лишь временами его фигуру освещал багровый свет вспышек пламени пожара. Прислонившись к забору, он стоял неподвижно и в этой панической суете был единственным, кто не бегал, не кричал и не махал руками. Михаил Лукич присмотрелся. Вилен! Что с ним? Подошёл, позвал:

- Пойдём, спасать надо.   

Не поворачивая головы, Вилен тихо, ожесточённо бросил:

-  Да пусть оно горит всё синим пламенем.

Михаил Лукич не решился его уговаривать.

Приехала пожарная машина. Огнеборцы быстро погасили пламя, а потом ещё долго разбрасывали головёшки, заливая скрытые от глаз горячие угли. Угроза разгула пожара миновала. При свете от пожарной машины Михаил Лукич с Ларисой Ефимовной и помощниками заносили вещи назад, в дом.  Он не заметил, когда появился Вилен и молча работал вместе со всеми.

Пожарники уехали. В ночной темноте народ расходился, громко обсуждая происшествие. Прибрав с хозяевами последние вещи, Михаил Лукич тоже ушёл домой.

Утром, даже не позавтракав, он поспешил к Егоровым. Мало ли какая помощь нужна им после ночной беды?

Около обгоревшего дома пожилой мужчина и две женщины разбирали головёшки. На участке Егоровых он заметил Ларису Ефимовну. Не здороваясь, хозяйка заговорила о потерях.

- Смотрите, что вчера наделали? Половину чашек от сервиза разбили, две бутылки с растительным маслом раздавили, подушка была хорошая перьевая – зачем-то её разорвали. А грядки? Что  сделали с грядками? Всё потоптали! Ну, разве так можно? – Голос Ларисы Ефимовны наполнялся возмущением, и было непонятно, или она жалуется гостю, или обвиняет его за нанесённый ущерб.   

Огород и вправду напоминал место побоища.

-  А где Вилен Максимович? Что с ним? – спросил Михаил Лукич.

- Ваш Вилен Максимович, - она произнесла слова имени с ударением, словно подчеркнула жирной чертой. – Ваш Вилен Максимович умом свихнулся. Он, ведь, что выдумал: ночью, после пожара, как все разошлись, собрал в сумку все свои грёбаные тетрадки и ушёл.

-  Куда?

- Домой ушёл, пешком в город, на квартиру. Даже шкаф не поправил, так ему занетерпелось. – Лариса Ефимовна потянула гостя в дом. – Вот смотрите, кто-то шкаф отодвинул, а мне одной его не сдвинуть.

Пристенный шкаф одним боком был отодвинут от стены. Видно кто-то в пожарной суматохе хотел его вынести, но тот оказался слишком тяжёлым.  Михаил Лукич придвинул шкаф на место. Лариса Ефимовна немного успокоилась.

- Может, он заболел? – спросил Михаил Лукич.

- Как же, заболел, - Лариса Ефимовна покрутила пальцем у виска. – У него всегда так: как дело  какое надо делать, так душевная боль начинается и он за тетрадку хватается.

Пребывание здесь тяготило Михаила Лукича. Помог ещё в каких-то делах и попрощался с Ларисой Ефимовной.

Выйдя за ворота, вздохнул с облегчением, и подумал, что Вилену тоже, может быть, станет легче.