Требую любви

                Пётр Иванович вернулся из литературного музея, где состоялась читка пьесы молодого драматурга. Старик весь вечер ходил по дому как в воду опущенный. Дочь внимательно наблюдала за ним и только когда сели пить чай поинтересовалась:

          – Что такой талантливый мальчик? Или жалеешь о напрасно потраченном времени?

               – Талантливый!? – Пётр Иванович задумчиво покачал головой, – Это я и не могу определить. Пьеса изобилует нецензурной бранью. Ты хорошо знаешь, как я к этому отношусь. Автор профессионально играл голосом и этим смягчал неловкие моменты. Я высидел до конца представления. Это, несомненно, было представление. Театр одного актёра. Сам текст довольно банален и прост, но автор вложил в его презентацию немало старания. Я пытался оправдать писателя. К счастью, читка закончилась тогда, когда мои внутренние аргументы были исчерпаны. И я тут же заторопился на улицу.

          – И ты до сих пор в подавленном состоянии.

          – Слово подавленный не совсем точно скорее растерянный.

          – Всё так плохо?
         
          – В том то и дело, что не могу однозначно сформулировать свои впечатления после увиденного и услышанного.

          Предвидя следующий вопрос дочери, Пётр Иванович остановил её движением руки:

          – Ты думаешь, что я был потрясён! Нет! – он потёр ладонью высокий лоб, – Это не было откровением или открытием. Ничего нового я не услышал. Я даже не могу понять, а талантлив ли автор. Его произведение не раздражает, но и не вдохновляет на глубокие размышления. Растерянность. Да. Вот то наиболее подходящее слово. Если говорить о моих первых впечатлениях. А если рассуждать глубже, то выходит просто ужас. Поэтому стараюсь ограничиться этим и убедить себя, что всё произошедшее частное явление и не стоит обобщать.

          – Но, судя по всему, обобщать всё же стоит!

          – И опять ты права, страусиная позиция. Обобщения напрашиваются сами собой, помимо воли драматурга.

          – Папа, только, пожалуйста, не накручивай себя. Тебе нельзя расстраиваться!

          – Ах, брось, Катя. Сейчас только и твердят: вам нельзя волноваться, старайтесь не обращать внимания. Глупости всё это. Пока человек жив, он должен расстраиваться и волноваться!

          – Не будем спорить. Кто же он? Тригорин, Треплев, а может сам Чехов пожаловал?

          – Не тот и не другой, и уж, конечно, не Антон Павлович. Знаешь Катюша, мнение старшего поколения нашего драматурга не интересует. Никакого набившего оскомину конфликта «отцов и детей» давно нет и в помине. Всё намного страшнее. Мы утратили культурную связь, не говоря уже о духовном единении.

          – Ну, да. Кто-то пошутил – сплошная «собчачья» жизнь! Всё на публику, всё на продажу!

          – Ты хотела сказать собачья.
         
          – Нет. Именно, собчачья. Есть такая модная блогерша. Этот молодой автор тоже видеоблогер, или ловец покемонов!?

         – Ох уж эти ваши новые термины. Они сбивают меня с толку.
   
         – В этом мы преуспели.

         – История такая. Компания молодых людей, со всеми вытекающими отсюда сценами. Выражаясь языком молодого коллеги: траходром, сигареты, выпивка. Автор решил быть в тренде, есть даже история с лесбийской любовью. Мальчик по всей видимости не догадывается, что и здесь оказался неоригинален. Достаточно вспомнить Софию Парнок, которую в наши дни красиво именуют «трагической леди Серебряного века». Даже вопиющему разврату научились делать притягательную обёртку. Был у них «странный роман» с Мариной Цветаевой. «Любить только мужчин – какая скука!», – неожиданно напишет Цветаева. Позднее поэтесса будет сожалеть об этом, осознав, что поддалась обаянию порока. Впрочем, раскаяние не мешало ей искать утешение в объятьях других мужчин, кроме мужа.

           – Если ты догадывался, что не услышишь ничего нового, тогда зачем пошёл?

           – Я же говорю тебе, Катя, что хотел сказать пару добрых слов автору. Ещё не зная о том, что придётся выслушать. Да и потом вместо обсуждения пьесы, он начал пародировать тех, кто пытался ему возразить. Отвратительно и откровенно стебался над всеми. Не только у меня пропало желание участвовать в обсуждении.

           – А сколько ему лет?

           – Всего на пять лет моложе тебя.

           – Вот как.

           – В его возрасте мне хотелось кричать о несправедливости. Но теперь всё другое. Какая-то разрушительная сила перетягивает молодое поколение на свою сторону. Автор раздул свой эгоцентризм до вселенского масштаба и кричал при этом: «я требую любви!». Разумеется, вложив эти слова в уста героев пьесы. У меня от его вопля всё внутри холодело. Он требовал любви извращённой. Страшной. Порочной.

           – Папа, папа…смешной ты. Зачем ты туда пошёл?

           – Я до этого читал его коротенький рассказ. Хотел сказать ему, что автор только начинает размышлять о мироустройстве и сразу сбивается с орбиты. Ему кажется, что мир создан только потому, что он родился.

           – То есть!? Получается, он родился, и для него создали мир. Так!?

           – Именно. Под него создали мир, который должен крутиться вокруг него. Он требует на правах хозяина, потому что только благодаря ему этот мир и существует, – продолжил Пётр Иванович.

           – Мы все должны подстраиваться под него, тешить его эго, иначе этот мир не имеет право на существование!? Папа, ты правильно понял?
 
           – Абсолютно, Катя. Вот я и хотел предостеречь его.
   
           – Похоже, мальчик заигрался. Действительно, страшное дело, куда могут занести его такие мысли.

           – Эти слова я и хотел ему сказать. Такая каша в голове. Автор не понимает, что это он замкнул себя в маленький мир благосклонно настроенного окружения социальных сетей. Упивается мелкой победой, и не пытается разглядеть, а что находится дальше его носа. Дальше его комнаты в спальном районе, дальше бутылки портвейна и написанной три года назад пьесы на молодёжную тематику. Все эти новомодные веяния, называемые модернистскими поисками в искусстве – пустые погремушки либеральной интеллигенции. За фасадом ничего нет. Нет даже самого здания, больше скажу, нет самой либеральной интеллигенции. За глянцевой вывеской пустота звенящая! Молодежь заманивают обещаниями новых неизведанных чувств и ощущений. Им хочется быть сопричастными, и они ведутся. А впереди бездна. Трагедия!

           – Да, страшно. Не ведают, что творят!?

           – Кукловоды лукавят! Ведают! Ещё как ведают! Это только молодые самоуверенно считают, что дошли до всего своим умом. А их пичкают словесным мусором.

           – А на счёт пустоты ты прав, поэтому и носятся по Москве стритрейсеры, отморозки на крутых тачках. Не зная, чем заполнить свою звенящую пустоту. Грустную историю ты мне рассказал. Значит, даже Тригорин из него не получится.

           – Этого я не могу сказать. Автор ещё молод. Но и Треплевым ему быть незачем.

           – Ну, да. Тот, кажется, застрелился.

           – Не кажется, а так и есть. Посмотрим лет через десять-пятнадцать. Если ему хватит терпения написать ещё хотя бы двадцать пьес. А пока кричит как бескрылая чайка. Что хуже всего – торопится прославиться. Молодые не понимают, что груз славы бывает хуже любой неизвестности.

           – Ну, папа, наше поколение этого точно не понимает. Слишком сложно. Хочется здесь и сейчас. Причём немедленно.

           – Там точно по Достоевскому: «Дьявол с Богом борется, а поле битвы - сердце человека».

           – Это вас так учили, а нас совсем по-другому.

           – Катя, не напоминай мне об этом. От твоей школы я до сих пор в шоке. Ты же помнишь, как я спорил с вашей учительницей по литературе, возмущаясь списком произведений. А она ссылалась на утверждённый перечень от министерства просвещения. Доверять надо русским классикам и учиться у них.

           – Согласна. Ладно, папа, пошли спать.

           – Пошли. Засиделись и так.

           Катя слышала, как отец сначала лёг, а потом встал и включил свет в спальне. Пётр Иванович обещал бросить вредную привычку сидеть за компьютером по ночам, но иногда мысли одолевали старика. Город почти не спал, стритрейсеры разрывали ночной воздух рёвом моторов, но усиленные полицейские патрули долго резвиться не давали. И тогда возникала небольшая пауза благоприятная для размышлений.