Татьяна

 


Только там, на Севере, могло приключиться такое, о чем невозможно забыть, сколько бы не утекло времени.

В тридцати километрах от Верхневилюйска дорога резко сворачивает вправо. В неожиданно расступившемся лесу, потрясающей графикой, на фоне ослепительно-белого снега, вольготно разбросались срубы Намцов. Точно кто - то щедрой рукой рассыпал их сверху, вдоль извивающегося толстой змеей, скованного синим льдом Вилюя.
           От мороза под пятьдесят тайга крякала, и казалось, что устремившиеся в низкое, серое небо, вековые ели, заходятся в гулком кашле.
           Облаченные в белый иней строгие деревья точно испытывающе всматривались в меня - незнакомца, все кругом было чужим, неприветливым, пугающим настолько, что хотелось немедленно вернуться в аэропорт и улететь обратно на материк.
            Суровость природы не предвещала ничего хорошего искателю приключений, молодому бродяге, каким был я, решившему заработать в краю северного сиянья - длинные рубли! Но, дорога назад была отрезана!
           Артель из пятнадцати старателей расположилась в большом двухкомнатном срубе с дощатой верандой. Люди здесь собрались большей частью немногословные, хмурые, все как на подбор кряжистые, крепкие, словно их специально подбирали по неведомому мне тесту.
           Когда сверкающий золотыми "фикасами" "бугор" представил меня коллективу и сказал, что я теперь один из них, сидевший у печи мужик с квадратной спиной произнес глухим голосом, не оборачиваясь:
- Пусть не стоит, как бревно, а тащит дров из поленницы, а потом дует за водой, вода кончилась!
           Я хотел было возразить ему, возмутиться, но вместо этого повернулся и вышел на улицу.
           Над тайгой опускалось красное, будто пылающее солнце. Прямые, словно натыканные в снег зубочистки, деревья тоже были окрашены в красный цвет, точно облитые кровью. При виде этой изумительной красоты из моей бедовой головы прочь вылетели предательские мысли о бегстве.
           Где и когда еще судьба могла бы отнестись ко мне столь снисходительно, предоставив возможность наслаждаться в полной мере счастьем ощущения сопричастности матушке - Природе!
           Неподалеку от дома высилась громадная поленница стылых, желтоватых дров, из которой я набрал полную охапку и перетащил их на веранду. Затем из сложенных штабелем квадратов нарезанного мотопилой льда, отобрал крайние и наносил их в накуренную, сизую от голубого папиросного дыма, переднюю.
            Мужики сидели за столом, пили неразбавленный спирт, непрестанно дымили и сумрачно наблюдали за моими действиями.
- Знакомиться будем? Или у вас не принято? - вызывающе спросил я.
- Ты еще ехал сюда, мы уже знали твое имя, - беззлобно выдавил татуированный на всю обнаженную грудь, приятного вида мужик и подал мне руку.
- Борис.
              Я стал обходить вдоль стола, с вытянутой, раскрытой для пожатия ладонью.
- Зяма.
- Колун.
- Это что - кличка? А имя?
- Зови так. Все так зовут.
- Серега Беда.
- Сахалин.
- Почему Сахалин? - соскользнуло у меня с губ.
- С острова Сахалин освободился, сидел там.
- Тульский.
- Так и называть?
- Так и называй.
- Эдик Безфамильный.
- Почему Безфамильный, что фамилии нет?
- Фамилия моя - Безфамильный. А вообще - подкидыш... я.
- Сам - то, чего сюда забрался? спросил неприветливый мужик, отправивший меня за дровами.
- Как и все, за приключениями и длинным рублем.
Ну, этого добра тут нахлебаешься... Ты вот что... у нас тут контингент сурьезный, помаракуй... как тебе прижиться.
- Ты что, пугаешь меня что ли? - озорно спросил я.
- Здесь закон - тайга, прокурор - медведь!
            Я уже не слушал его, но, протягивая руку следующему, сделал в мозгу засечку, отмечая щербатого как вероятного противника.
- Не журись! Здешние аборигены - якуты меня Сенькой прозвали, а так - Семен.
            Парень добродушно пожал мен руку и улыбнулся широкой обезоруживающей улыбкой:
- Вы че как волки? Налейте пацану, человек не успел на порог ступить, а уже клыками защелкали! Присаживайся, - Сенька отодвинулся, уступая мне место рядом с собой.
               Толян, хмуро покосившись на наколку на моей кисти, молча плеснул в поставленную Сенькой для меня кружку из высокой бутылки.
"Спирт питьевой - 98 градусов", - прочел я надпись на этикетке и невольно поежился.
              Так началась моя северная одиссея, без выдумок и прикрас, потому что всякий, кто хоть раз бывал в тех краях, знает что такое прииски в верховьях реки Алдан!

Ранним утром мужики, кряхтя и сопя, вытащили свои натруженные, не разгибающиеся тела из - под стеганных одеял. Угрюмый, заросший рыжей щетиной Сахалин поскоблил ногтем иней не стекле, глянул в сторону стылой тайги и крепко выматерился. Витиевато закрученные матерки были нормальным языком  общения этих еще сонных  людей, которым предстояло весь короткий северный день работать, не разгибая спины на морозе.  Меня же наоборот радовало нарождающееся утро, я выбежал на улицу и до красноты обтерся крупитчатым снегом, вызывая громкое брюзжанье вечно злого Толяна.
               Дни потянулись, как близнецы, похожие один на другой и вскоре я стал понимать, что суровый Север поневоле делает людей дикими, жестокими подобиями хищников. Эти унылые мысли - льдины, точно плывшие по кисельной воде, гулко стукаясь между собой, неизвестно к чему бы привели, не  случись со мной история, которую я навображал себе еще на материке.
               В меня влюбилась красивая якутянка с нежным именем Татьяна.
               Она была непосредственной, с большими раскосыми глазами, высокого для здешних обитателей роста и мягкой, скользящей походкой. Татьяна жила в поселке, что располагался рядом, знала всех артельщиков и прибегала сюда на лыжах. В поселке ей было тесно, недоставало общения и вращаясь с артельщиками, она расширяла свой кругозор, восполняя житейскую несправедливость.  Я ей казался загадочным, интересным, а незнакомые слова, произнесенные мной: музей, метро, тролейбус, ресторан, швейцар - возбуждали ей слух, разжигали природное любопытство.
               Ее диковатое становилось еще прекрасней, оно словно расцветало и весь ее облик казался частичкой окружающей буйной природы.
                Она вошла в дом бесшумной походкой, лишь клубы пара, ворвавшиеся с ней, заставили обернуться ужинавших артельщиков, и на их каменных лицах засветились улыбки.
- А, Татьяна! Проходи, проходи! Садись вместе с нами, поужинай.
                Артельщики задвигались, освобождая ей место. Пришедшая легко скинула с себя меховую, расшитую бисером малицу, кто-то, смахнув рукавом с тарелки, стал накладывать тушеную оленину, ей подали мутный, граненый стакан со спиртом и учтиво спросили:
- Ты как, чистый или разбавить?
                Очаровательная дитя тайги обнажила в улыбке изумительно белые зубки.
- Вы бы еще об этом у Володьки Бурята спросили! Конечно чистый, портить водой спирт!
                Артельщики шумно расхохотались.
- Да, Володька бы сказал, это ты точно заметила!
- Бурят бы сказал!
- Кто это Бурят? - спросил я, не в силах удержать раздирающий меня интерес.
- А вот у нее спроси. Она тебе лучше расскажет за Бурята. Кстати познакомься, Татьяна, нашему полку прибыло!
                Пришедшая подняла свои изумрудные глаза, и по моему телу пробежала легкая дрожь. Мне показалось, что я вспыхнул, воспламенился!
- Татьяна!
Я протянул ей руку и едва выдавил из себя имя, и не от того, что был робок с женским полом, было в ней что-то колдовское!
- Ты не знаешь Володьку? Он скоро выйдет из тайги... а ты ничего, парень! - выдала она мне комплимент, на который никто не обратил внимания, после рабочего дня все были поглощены олениной.
- У вас всего один стол. Отдайте мне этого парня, я вам принесу еще один, - без тени смущения произнесла она.- Пойдешь? - серьезно спросил меня "бугор".
- Ты че, очумел что ли?
- Смотри! Татьяна у нас разборчивая! Не каждого позовет, - спокойно обьяснил мне он.
И, обращаясь к ней, добавил, точно извиняясь за меня:
- Он еще дикий, не отошел от материка.
Прошло немногим больше месяца, Татьяна приходила еще дважды, подолгу глядела на меня диковатым взором, потом вдруг исчезла и однажды, когда я был один в пустой избе, появилась так тихо, точно ветер скользнул в дверь.
На окнах лежали дивные, причудливые узоры, в печке мирно потрескивали дрова, в руки мне попался "Тихий Дон" и я решил перерисовать иллюстрацию И Григорием Мелеховым и Аксиньей, чтобы украсить бревенчатые стены избы.
На ней Григорий, подбоченившись едет на коне, Аксинья с игривой улыбкой глядит на казака, из полных, болтающихся на коромысле ведер плещется вода. Увеличенная копия получилась великолепной, и внезапно в голову пришла сумасбродная идея изобразить этих замечательных персонажей обнаженными. Работа спорилась, я стер резинкой с Григория рубаху, затем штаны, скинул сапоги и вскоре на вороном коне восседал смуглотелый, крепкий, жилистый казак. Исчезла широкая юбка Аксиньи, с покатых плеч улетучилась белая сорочка и на ватмане явилась белокожая, пышнотелая Кустодиевская красавица.
Ее груди оказались крупными, налитыми, словно спелые вызревшие кисти винограда, роскошные бедра, казалось, колыхались в бесшумной поступи, а пушистый, темный треугольник внизу мягкого белого живота, изогнутого в талии, невольно притягивал взор.
Я так увлекся своим художеством, что не заметил, как открылась дверь. Кто - то, мягко ступая, вошел в избу и, склонившись над моим плечом, зачарованно разглядывал мое творение.
Почувствовав этот взгляд, свежее дыхание человека, стоявшего сзади, я обернулся и увидел полные ревности, раскосые глаза Татьяны, от бешенства покусывавшей губы.
- Тебе нравятся такие, да? - тихо спросила она. - Что в ней хорошего? Мое тело лучше! - заявила татьяна безальтернативно.
- Ты не поняла, Татьяна, это же Григорий и Аксинья из "Тихого Дона"!
- Она тебе нравится, ты хочешь такую, да? -Татьяна внезапно скинула с себя малицу, затем так же решительно вязаный свитер, юбку, и не успел я опомниться, как она представила моему пораженному взору обнаженное, юное тело.
Черные, как смоль, волосы рассыпались по точеным плечикам, нежные крохотные грудки вызывающе напряглись в острых сосочках, тончайшая талия могла бы переломиться, если бы не упругий живот. Мой пристыженный взор метнулся обратно вверх, к лицу, испугавшись увидеть ее святая святых!
- Почему ты не смотришь, боишься? Мое тело красивей! - упрямо повторила она, ее зубы ослепительно блистали, словно алмазы.
- Оденься, вдруг кто-нибудь войдет, - попросил я испуганно и вышел  из избы.
Я стоял на высоком крыльце, нервно курил, из распахнутой двери вышла Татьяна и, не глядя на меня, пошла прочь. Природная грация и пластика изумительно сочетались в ее походке. От темных елей на снегу лежали длинные, пугающие тени, кругом стола тишина.
В один из поздних вечеров, когда артельщики как всегда ужинали, вошел маленького росточка мужичок, с винтовкой за плечом, крест-накрест перетянутый поверх малицы лентами с патронами и перерубленным носом. Он напоминал таежного партизана времен гражданской войны, каких я видел в кино, и изуродованный нос лишь дополнял образ, нарисованный мной навскидку.
И опять, как в прошлый раз, когда приходила Татьяна, артельщики заерзали, засуетились, а длинный "бугор" отодвинулся, освобождая конец лавки пришельцу:
- А то все спрашивают, когда Бурят из тайги выйдет?
Пришелец неторопливо, как у себя дома, разделся, скользнул ногами, обутыми в мягкие чуни, к умывальнику, тщательно умылся, провел мокрыми руками по седому ежику волос и с явным раскаянием в голосе, промолвил?
- Уходил, Н..ННадька не разговаривает, молчит, обиделась, видно, что ее оставляю, а на кого все бросишь, кто-то должен присматривать...
- Ее можно понять!
- Да никто твое не тронет, Володька!
- Кто знает! Тайга есть ттайга! Нынче не тте времена пошли...
Володька пил неразбавленный спирт, а я украдкой глядел на него и по сердцу растекалось странное, неясное чувство.
С того дня, как я впервые услышал о Буряте, мое воображение нарисовало лохматого богатыря, способного победить шатуна- медведя. А этот маленький, точно лесной гномик, человечек, конечно же обманул мои надежды. Но витающее в атмосфере избы уважение, если не сказать раболепие арртельщиков и незримый страх перед ним, будоражили мой возбужденный мозг.
- Давно тебя не было?
- С прошлой зимы! - ответил Бурят.
- А в тот раз мы славно погуляли!
Да! Если бы не ЛЛосяра - бешенный волк! - проговорил Бурят и при этом пронзительным взглядом осмотрел меня, точно взвешивая на своих, невидимых другим, весах.
- Да нет, Володька, этот пацан нормальный, - заступился за меня "бугор".
Позже он мне расскажет, что прошлой зимой, выйдя из тайги, Бурят получил сразу за год большие деньги и всех угощал, раздаривая подарки. Кому - то цветные шали, кому-то пряники, кому-то дубленку; поил всю округу и схватился со здоровенным Лосем, матерым каторжником. Бурят порубал его топором, а потом прислонил окровавленного Лося у ели и расстрелял как в тире.
Я чувствовал, как кровь в моих жилах густеет, а кожа становится гусиной.
- Он что изверг? Душегуб? Убийца?
- Да ты что! Он хороший, просто много отсидел в свое время, стал лютым, и, - снизив голос, продолжал рассказывать "бугор", - Он бежал из лагеря, с Колымы, это еще в сталинское время было. Шли они по тайге, шли, шли, впереди несколько тысяч верст, уже с голоду умирали и тут наткнулись на чью-то могилу; раскопали, а мертвяк, как в холодильнике, лежит себе, его они и ели, пока не вышли к людям.
- А кто ему эта Надька, о которой он убивался все время?
- А Надька..! Это его лайка. Ну, собака его. Он с ней круглый год, людей вокруг на сотни верст нет, с ней как с человеком разговаривает.
- А что, за убитого Лосяру его не посадили?
- Эх, пацан..! Тебе же сказали - здесь закон тайга, а прокурор - медведь. Да и всем этот Лось давно надоел. Беспредельщик был еще тот. Якуты его не любили, он местных девок насильничал, все боялись его, один якут стрелял в него в тайге, да так и сгинул потом без вести, говорил, что это Лось свел счеты...
Дни нанизывались, точно крохотные бусинки на невидимую нить, тянулись полярные ночи, и жизнь казалась вечной, нескончаемой, что спешить было совершенно некуда, незачем...
Мы подружились с Бурятом. Когда он жаловался на терзавшие его боли в суставах, я принимался мять ему ноги, убеждая бросить все к чертовой матери и уехать на юг, к морю, на грязи.
Зима стояла лютая, по ночам тайга выла, вгоняя в сердца людей ужас, и якуты вздыхали, предрекая круговертные бураны. Старик, приехавший накануне с оленьего стойбища, покуривая длинную тонкую трубочку, предостерег "бугра":
- Зима нынче плохой, Лешка! Тайга, однако, осторожно ходи, шатун много бродит.
В эти дни мы втроем валили лес на отдаленной деляне, как внезапно заболел мой напарник - чеченец Алихан, у него поднялся сильный жар, и "бугор" вынужден был везти его в поселок к фельдшеру. Когда стих рокот двигателя, я остался один посреди бескрайнего зеленого океана, с ружьишком за плечами, с топором за поясом и остро почувствовал засосавшее под ложечкой чувство одиночества.
- Эге- ге-ге! - сказал я себе, - не успел отьехать трактор, а ты уже скис. "Бугор" обещал быстренько  смотаться и привезти мне другого напарника.
Запустив "Дружбу", я попытался начать "валку", но мысли в голове скакали, точно блохи, всплыли слова старика и, заглушив пилу я стал озираться, вглядываясь в надвигающиеся тени. Неожиданно с кроны высокой ели взлетел огромный ворон и принялся пронзительно каркать, взбудораживая округу. Вскинув ружьишко, я попятился в направлении охотничьего "балка", где мы расположились на эти дни.
До "балка" шагать было верст пять, я осторожно ступал по снегу, вздрагивая на любой треск, не убирая пальца со спускового крючка, и раздумывал о Буряте, живущем в этом кошмаре один-одинешенек годы напролет.
Войдя в спасительный, желанный "балок" я интуитивно, нутром почувствовал витавшую в воздухе опасность. Оставленных здесь продуктов и след простыл, сердечко куропаткой попавшей в силки, забилось учащенно. Это значило, что здесь побывали злые люди. По закону тайги не принять забирать продукты из "балка", наоборот в нем оставляли соль, спички и другое.
Таежное правило гласит: увидел незнакомого человека - уходи в другую сторону. Я вышел из "балка" и в бинокль разглядел на дальней опушке вооруженных людей - они скрывались в зеленой чаще. Распахнув малицу, к своему ужасу я обнаружил отсутствие патронтажа - он "уехал" в тракторе, и я тысячу раз проклял себя, "бугра", чеченца Алихана, вздумавшего разболеться посреди тайги.
         Итак, очки складывались не в мою пользу. Начинался буран, продукты были украдены, я остался без патронов, рядом бродили лихие люди.
Мне захотелось взвыть волком, задрав голову к грозно темнеющему небу.
Не Робинзоном я себя чувствовал - нет, трясся от предчувствия надвигающейся беды.
И все - таки мне удалось совладать с собой и выгнать из сердца противный, липкий страх, загнав его куда-то вниз. На одной из полок я обнаружил небольшой мешочек с манкой, наносил из сложенной напротив "балка"  поленницы дров, весело заполыхала буржуйка и я стал подумывать, что дела мои не так уж плохи.
Но вскоре тайга стала подвывать, словно жалиться, снег взвихрялся, охапками залетая в узкий, без стекла, оконный проем и спустя некоторое время за дверью заметался сумасшедший буран, такой, что не стало видно - ни зги!
- Час от часу не легче! - бормотал я. Было жутковато, хотелось жить, и в голову закрадывались мысли сбежать домой, если удастся выкарабкаться в этот раз. Я размышлял о вооруженных людях, ушедших в тайгу, застигнутые бураном, они могли вернуться, нервы были на пределе, и в этот момент в сколоченную из "тонкомеров" крепкую дверь, громко постучали.
В ружьишке оставался единственный заряженный дробью патрон, я взвел курки и спросил:
- Кто это? - но голоса своего не услышал, от волнения он пропал.
- Кто? - закричал я грозно, зверея.
- Откройте, я заблудилась в тайге, - за дверью слышался девичий голос, и мысли всполохами метнулись в воспаленном мозгу.
- Верить или не верить? Эх, была, не была! - я распахнул дверь и остолбенел. В проеме облепленная снегом с ног до головы стояла Татьяна, на поясе ее висели две белки.
- Ты? Откуда?
Татьяна несказанно обрадовалась, узнав меня.
- У нас пропали олени, я пошла их искать, по пути увлеклась охотой, расстреляла все патроны, тут начался буран, и я заблудилась.
За стеной бесновалась природа, тайга корежилась, стонала, но я чувствовал, как внутри меня оттаивают недавние страхи - они, взвизгнув подобно испуганной кошке, отпрыгнули прочь.
- У тебя есть патроны? - спросила Татьяна.
Я растерянно помотал головой и, наверное был смешон в тот момент.
- Ой, худо, худо! - встревожилась она.
Я рассказал ей о людях, забравших продукты, Татьяна слушала, качала головой, глаза ее неожиданно потемнели, она распорядилась идти за дровами.
Татьяна сварила манку и, к моему восторгу, достала из мешочка хлеб, луковицу и чай.
После еды мы курили - Таня маленькую трубочку, я смолил "Беломор". Таня снова смотрела на меня долгим, странным взглядом, зрачки ее подергивались дымкой, туманились, она порывалась мне что - то сказать и не могла никак решиться.
Я отворачивал лицо в сторону, рассматривая ее лежавшие на топчане расшитые узором красные варежки, на душе от присутствия Татьяны было тихо и покойно.
Вдруг "балок" качнулся, точно во время землетрясения, накренился, угловатые венцы заскрежетали, я еще не успел сообразить, что происходит, как Татьяна вскочила на ноги и вырвала из ножен длинный, узкий нож.
- Беда парень, амакан пришел, амакан" - закричала она.
 И в это время в оконный проем ворвалась огромная, лохматая медвежья башка, с злыми желтыми глазами и распахнутой в оскале клыкастой пастью, из которой в "балок" пахнуло отвратительной вонью.
Дикий звериный рев потряс крохотный "балок", Татьяна крепко сжала мои пальцы и прокричала в отчаянье:
- Смерть пришла, парень! Зачем я стреляла в белок, зачем ты забыл патроны?
Медведь ревел так, что страх, недавно загнанный мною вглубь, вновь стремительно влетел в мое затрепетавшее сердце, и я поневоле превратился в жалкий комок страха, сжавшего все мое тело.
Но теперь я был не один, ответственность за Татьянину жизнь неожиданно протрезвила мою голову.
"Балок" ходил ходуном, казалось, еще минута и он рассыплется на части, я поднял ружье.
- Не стреляй, нельзя, у тебя дробь, ты его только ранишь!
- Но он сейчас развалит "балок"!
- Когда бревна распадутся, он встанет на задние ноги, я подойду и воткну ему нож в сердце, а ты ударь топором. Его надо убить, не то он сожрет нас!
- Но ты не сможешь ударить его ножом...
- Не болтай! - вскричала Татьяна - Гляди, сейчас бревна не выдержат, гляди внимательно, мы должны убить его!
Ее глаза метали молнии под длинными ресницами, покрытыми инеем, маленький носик заострился, и она показалась мне сном, предутренним сном. Иссиня - черные волосы девушки разметались по малице, в крохотной ручке она решительно сжимала нож, рот ее был полуоткрыт, обнажая белые ряды похожих на крупные градины зубов, и вся она, напоминала сжатую до предела, тугую пружину.
Я крепко сжал топор, готовый биться насмерть, а мое внутреннее Я молило Всевышнего наслать на "шатуна" паралич, столбняк или тех самых людей из тайги, которых еще недавно я ужасался.
Он пытался взобраться на крышу, бил боковую стену, расшатывая ее, вновь и вновь возвращался к окну, заставляя нас цепенеть от ужаса.
Амакан вырвал башку из квадрата окна, послышалось как он побежал вокруг и задел всей своей тяжестью дверь, теперь его рев доносился откуда-то издали.
Буржуйка давно погасла, я взглянул на ручные часы и обомлел, с момента, как пришел "шатун", прошло уже не менее часа.
В "балке" стоял  жуткий холод, организм, все это время игнорировавший его, теперь мгновенно продрог, то же происходило и с Татьяной, мы стали замерзать.
Таежный мороз суров, он промораживает все тело и добирается до костей, руки мои дрожали, ноги выбивали чечетку, зубы, предательски лязгая, прокусили язык. Я понял, что судьба послала на мою долю эти испытания, чтобы удостовериться - чего я стою!
Все мои мысли крутились вокруг медведя, я гадал про себя, ушел он совсем или ходит рядом и придумывает, как выманить нас из неподатливого "балка".
Татьяна, не выпуская нож из руки, плотно прижалась ко мне спиной. Невзирая на малицу, на то, что она была плоть от плоти дитя Севера, мороз добивал ее, она резко вздрагивала, пугая меня и вдруг, словно читая мои мысли, неожиданно проговорила с тоской в голосе:
- Мы умрем, парень. Амакан здесь, он не ушел, он хитрый, спрятался...
И точно накликала беду! Раздался глухой удар, показалось, что на "балок" рухнула вековая лиственница, он зашатался и, перекрывая вой барана, разнесся утробный рев, от которого сжались внутренности.
Изогнувшись, Татьяна впилась мне в губы, обжигая их сладчайшим поцелуем, на долю секунды я рухнул в ее изумрудные зрачки, но новый удар и последующий рев отбросил нас в разные стороны, мы приготовились к смерти.
Вновь мокрая от снега медвежья башка просунулась в проем, заревела, парализуя волю, и вдруг она как - то обиженно простонала, омерзительная пасть, пряча клыки, медленно  закрылась, она соскользнула вниз и все разом стихло.
Стало отчетливо слышно, как всхлипывает тайга, и мне почудилось, что до моего воспаленного слуха доносится скрип крадущихся шагов.
Дверь затрещала под тяжелыми ударами, Татьяна стояла прямая, словно натянутая гитарная струна, я понял что стучит человек и в голове вспыхнула мысль, что схожу с ума.
- Открой - прошептали обескровленные губы Татьяны.
На несгибающихся прямых ногах, все еще раздираемый сомнениями, я добрел до двери и отодвинул тяжелую перекладину засова.
В двери, пятясь спиной,  появился маленького роста человек с винтовкой наизготовку, снег налип на него пластами, и казалось, что в "балок" вплывает сугроб.
Когда "сугроб" повернулся, Татьяна завизжала, точно "сука", нашедшая потерянного кобеля, и бросилась на шею вошедшему.
Это был Володька Бурят - буран и его застал в тайге.
Прекрасно ориентирующийся в лесу, он шел к "балку", чтобы укрыться от непогоды и столкнулся с шатуном.
- Слышу - амакан ревет! Думаю, значит в "балке" кто- то есть! Гляжу, его башка в дырку лезет, я подкрался и выстрелил в сердце, - спокойно рассказывал Бурят, шелуша полено, чтобы растопить буржуйку.
- Если бы не ты, он бы нас задрал! "Балок" уже едва стоял...
- Хо-ро-ший "балок"! - Бурят любовно пощупал темные бревна "балка", давшие широкие щели.
- Сами строили. Еще мой друг "Росомаха" живой был, потом его амакан скушал.
Татьяна, бесстрашная Татьяна сидела на топчане и плакала, поражая меня.
- Испугалась девка! Шутка ли, амакан пришел. Такое не всякому мужику выдержать! - приговаривал Володька, вгоняя меня в краску, события происшедшего еще не отпустили мой мозг, и я понял, что он говорит это мне в утешение.
- Поплачь, девка! Зачем одна тайга ходишь? Я тебя потом поругаю, а сейчас - на! Возьми, отдашь кривому Секле, на вырученные деньги купишь себе красивые сапоги,... тебе перед женихами, надо!
Поражая меня, Бурят протянул Татьяне тускло мерцающий самородок золота, при этом хитро подмигнул, отчего нос его выпрямился и перестал выглядеть уродливым.

В тот миг я впервые задумался над тем, что же это за создание - человек?
Одного он может поставить у ели и беспощадно расстрелять, а другому отдать самородок, чтобы остановить слезы!
И вдруг понял! Понял, что душа человека не потемки, а темные лабиринты, непонятные не то чтобы постороннему, а порой и самому себе!

Север! Край трескучих морозов! Он точно высокий тест, на прочность! Безмолвные, бескрайние, сливающиеся с горизонтом - стылые льды Заполярья! Весенняя, раскинувшаяся, словно сама Вечность - зелень тундры! Манящая от опушки к опушке,  влекущая неповторимыми запахами тайга! Однажды побывав здесь, навек остаешься опоенным его колдовским зельем, он снится ночами, приходит во всей красе - суровый и ласковый!
Мой роман с Татьяной так и не сложился, слишком разные мы были! Она - искренняя, первородная в своих чувствах, вольное дитя Севера, я - напичканный городскими стандартами, материковый повеса!
 Я не был готов принять ее чистую любовь!
Теперь, по прошествии лет, когда я вспоминаю об этом, легкая грусть вплывает в мое давно зачерствевшее сердце - что могло статься с моей судьбой, если бы я женился на ней? Возможно бы, жил до сих пор в тайге и был бы так же как и она - первороден и счастлив!