Поэзия жизни

             Обширные альпийские луга, подернутые оранжевым маревом жарков и обрамленные редкими пихтами и березами, простерлись между скалистой, в кедровниках, вершиной Холодного белка и отлогим гребнем Буян-горы. Здесь-то, рядышком с плоскогорным нетопким болотцем, заросшим диким светло-зеленым, с бордовыми колечками у корня, луком, и была моя «знамка»: полянка широколистной, с коричневыми сердечками на тонких стеблях, черемши.
            Вот и нынче, как всегда обуденкой, я решил пробежаться в горы – проведать мою «знамку» да побаловать своих домашних ядреными луком и колбой, как издавна именуют в нашей местности черемшу, эту самую целебную разновидность дикого чеснока.
             Аккуратно, стараясь без надобности не приминать растения, я наломал охапку сочной черемши, перепрыгнул через говорливый ручей с прозрачной и студеной водой и нарезал пахучего лука, оставляя традиционно на каждой луковой кочке три-четыре молодых побега нетронутыми. Этому правилу научил меня мой отец, любивший и понимавший тайгу. Мне думается, и она отвечала отцу взаимностью. Солений и варений в нашем доме бывало столько, что хватало их до следующего лета.
          Меж тем, природа вокруг меня ликовала, как это умеет делать она в отдалении от мест обитания человека. Куковала, не знающая материнства, кукушка; в зарослях у горы выдавал немыслимо-очаровательные коленца соловушка; простенько и трогательно тенькала вездесущая синичка; в синем небе, трепеща крылышками, заливался жаворонок; на противоположном склоне, ближе к скалам, пробовал свои силы, покрякивая, коростель, по-местному – дергач. И еще десятки птичьих голосов расшивали звонкими узорами весеннее таежное пространство.
           Неправда, что жизнь природы – это как по Дарвину – непрерывная, кровожадная и, в общем-то, глупая цепь, где выживает непременно сильнейший, и все инстинкты подчинены исключительно этому. Естественно, инстинкты самосохранения и продолжения рода считаются преобладающими в нашей земной юдоли, но согласитесь, что без поэзии, одухотворения жизни, они выглядят не больше монотонной и абсолютно механической чьей-то выдумки. Округляя свою мысль, спрошу: почему воробей, такой с виду невзрачный и безответный, а в неволе и суток не живет,– умирает? Да просто у него характер, натура вольнолюбивая, а это оказывается превыше каких-то там инстинктов, пусть даже и самосохранения. В целом же, теория Дарвина однобока и атеистически примитивна именно своим отрицанием души и всего того необъяснимого, метафизического, из чего, собственно, и соткана щемящая неповторимость земного бытия. И как все-таки легкомысленно и самонадеянно запихивать это наше бытие в прокрустово ложе естественного отбора!
            Наполнив рюкзак свежими дарами тайги, я вернулся к ручью, выложил на плоский крупчатый камень провизию: вареные яйца, шмат сала, походную солонку, хлеб; срезал поблизости пучок колбы, сел лицом к воде и … пиршество началось! Я макал черемшу в солонку, хлеб обмакивал в пробегающие струи, все это приправлял подплавленным салом и очищенным упругим яйцом.
          На противоположном суглинистом бережку цвели ярко-желтые, блестящие, будто отглаженные калужницы; в их беленьких венчиках приглушенно возились шмели и дикие пчелы. Передо мной течение было спокойным, а волнистое дно глинистым. Однако чуть выше и ниже громко журчали каменистые перекаты-шивера. И когда я сосредоточился на мелодии ручья, то вдруг понял, что звучание-то стереофоническое: левое ухо слышало звонкое пение нижнего переката, правое – верхнего. И так стало мне благостно. Я как бы растворился в этой переливчатой музыке ручья, в птичьих трелях и руладах, жужжании и шуршании насекомых, что мне стоило даже некоторых усилий вернуть себя в полуденную действительность.
         А перед уходом, непоследок, где-то по второму уровню сознания легкой тенью мелькнула догадка: ведь я же какие-то непостижимые и непросчитываемые мгновения, но побывал стебельком на обрывистом бережку таежного ручья и микроскопическими хоботками корней даже испил благодатной донной влаги, той, что и осветлила, и оживила потаенные уголки моего существа.