Песня бури

Предисловие.

Карта Тагрида в большом разрешении
С самого начала я должна предупредить моих читателей, что в первой части этого рассказа будет много сухого, почти научного, текста в сносках и разъяснениях. Это необходимо, чтобы позже вы смогли ориентироваться в специфическом мироустройстве Тагрида, как одной из самых загадочных стран мира Бертерры.
Позже в повествовании тоже будут встречаться некоторые разъяснения, но они уже не будут так пространны и значительны.
Готовы? В добрый путь!


"ПЕСНЯ БУРИ" ЧАСТЬ 1.
 

Хочешь жить просто и весело, поезжай в Лерию, а хочешь жить по правилам и укладу предков — живи в Тагриде.

Хочешь добиваться всего сам, живи в Лерии, а хочешь получить богатое наследство — родись в Тагриде.

Хочешь быть воином или охотником, твой дом — Латар, а хочешь иметь много жён, твой дом — Тагрид.

Народные поговорки Бертерры



Утверждение, что по ночам гуляют только кошки, было не понятно жителям Эрметриса. В центре города работали кормильни, в лавках шла торговля, не такая бойкая, как дневная, но нужные товары находились и продавались. Мирно шуршала вода в фонтанах, улицы освещались множеством фонарей и гирлянд, развешенных на стенах домов и между фонарных столбов. По аллеям и мостовым гуляли люди разных возрастов, парами или целыми компаниями, впрочем, встречались и одинокие прохожие. Разве что маленьких деток мамочки всё-таки укладывали спать, да совсем уж старики не стремились выйти на променад.

Под старыми липами по богатой фонарями липовой аллее на Садовой набережной Кеоны взявшись за руки, как юные влюблённые, шли велиста Инира и верховный маг Бертерры Моленар. Милада выбрала уютную скамью, которая была так бережно укрыта сердцевидной листвой низких ветвей, что сидящих на этой скамье было не разглядеть гуляющим по аллее. Они уже возвращались домой, и Инира слегка устала. Она с наслаждением уселась и вытянула вперед ноги в удобных туфельках на низких каблучках.

Маг сел рядом и достал из кармана курительную трубку. С некоторых пор ему нравилось курить ароматный табак. Не то, чтобы Моленара привлекал пьянящий дым, маг почти не пьянел даже от вин и рома, но ему нравился процесс. Оказалось, что под курение трубки прекрасно думается, и в голову приходят порой очень занятные решения. Сегодня табак был с нотами вишни и ванили, запах тревожил разум и пробуждал воспоминания, рисовал картины прошлого, пережитые истории желали прозвучать.

Инира взяла Моленара под руку и положила голову ему на плечо, а пальцы их рук сплелись.

— Лэн, почему ты носишь этот перстень и не снимаешь его даже по ночам? — взяв двумя руками левую кисть мага и подняв её поближе к глазам, чтобы разглядеть кольцо, спросила Инира.

— Это мой талисман и подарок моего друга, который мне не даёт забыть, что всё в жизни имеет значение, и что всё в ней зависит от моего выбора.

— Расскажи, как у тебя появился этот перстень, пожалуйста. Он такой красивый… — тихим голосом попросила велиста.

— Хорошо, слушай, — Моленар откинулся на спинку скамьи и прикрыл глаза, обдумывая, с чего начать свой рассказ. — Это было, когда в Химиру к тогдашнему печально известному тебе королю Нолену прибыл виолент* ювелирной отрасли Тагрида. Он заведовал, да и сейчас этим занимается, торговлей всеми редкостями и ювелирными изделиями в своей стране. Альфар Ллаид, которого прозвали Куммит-Карриском** за то, что он был прекрасен не только внешне, но и умел привести любую миладу в полнейший восторг своей изощрённостью в любовных утехах… — голос мага звучал умиротворённо, и воображение Иниры рисовало уже себе загадочного незнакомца, прекрасного и опасного своей красотой.
_______
*Виолент — должность, соответствующая примерно, но не полностью, должности заместителя министра. Ниже будут разъяснения общественного устройства Тагрида как страны, где станет понятнее важность этой должности.
**Куммит — пряная специя ярко-жёлтого цвета, обладающая оригинальным ароматом, придающая блюдам свой цвет и небольшую кислинку. Подходит к любому мясу и крупам.
**Карриск — пряная специя выраженного жгучего вкуса с запахом смеси перцев и мёда. Подходит для мясных блюд и птицы, употребляется в тагридских сладостях и бодрящих напитках. Полезна для пищеварения.

***
 

Свиток выпал из рук Верховного аррафа Тагрида* и покатился по мозаике каменного пола, стремительно разворачиваясь. Непонятные чужие рунные знаки по очереди вспыхивали яркими жёлтыми столбиками пламени, и на пергаменте свитка вместо знаков оставались зиять прожжённые дыры, сквозь которые в мир Тагрида проникало нечто доселе не изведанное.

— Не стоит так пугаться, почтеннейший, — бархатный голос молодого человека, сидевшего в резном кресле для знатных гостей, звучал нарочито весело, но в глазах его пряталась тревога, если не сказать страх. — Мастер Хаким, ты мне простыми словами разъясни, что могут означать эти каракули на ветхой тряпице, я пойду работать дальше и постараюсь больше не докучать светлейшему Верховному аррафу своим мусором из раскопок.

— Ты ещё не понял, мальчик? — Хаким был уже в порядке, а так поразившее его предвидение больше не терзало душу.

— Я пока не услышал ни одного объяснения, чтобы хоть что-то понять, — терпение мастера Альфара, не обратившего внимания на родственное обращение, подходило к концу.

— Уважаемый мастер Альфар из рода Ллаид по прозванию Куммит-Карриск, я увидел твоё будущее, и оно ужаснуло меня. Нет угрозы ужаснее, чем преступление, которое неизбежно тебе предстоит! — арраф выдержал паузу и, придав своему голосу как можно более трагическое звучание, продолжил. — Тебе предстоит сломать устои предков! Ты переступишь вековые запреты! Но ты принесёшь радость в свой дом этим преступлением. Мне не понятна эта часть пророчества, но так я увидел, значит, так и будет. Я думаю, что преступление твоё, Альфар, останется безнаказанным, как и все твои прежние похождения и проделки. Но для всего Тагрида жизнь изменится навсегда!

— Достопочтенный мастер Хаким, я благодарен тебе за полученное для меня знание, — молодой человек склонил голову в достаточно вежливом, но не чересчур учтивом поклоне, и его чёрные волосы качнулись, рассыпаясь упругой волной и закрывая бледное в неверном свете восковых свечей красивое лицо. — Значит, ничего катастрофического меня не ожидает. Это хорошо. А до всего Тагрида мне, если честно, нет никакого дела, как и ему до меня. Жаль, что пергамент рассыпался. Сколько я его ни разворачивал прежде, ничего с ним не происходило, а тут так сразу…

— Время и место, мой мальчик. Время и место, — Верховный арраф многозначительно поднял вверх указующий перст и повторил, — время и место и, конечно, действующие лица — всё сошлось, и пророчество явило себя в мир Бертерры. Без этого твой свиток был просто редкой находкой, и не принеси ты его ко мне, он так и остался бы просто древней реликвией. Ты смог бы его продать за много разных полезных вещей, но ты поступил иначе. Мы всегда делаем свой выбор, играем в свою игру. Твой шаг в любом случае имеет свои последствия. Как и любой шаг любого человека. Чем выше положение человека, тем для большего числа людей имеет значение правильность его выбора. Но помни, что и взмах крыльев пчелы может изменить и будущее, и прошлое.

***
Над Жаккенской бухтой стоял слоистый золотой туман, как всегда бывает весной в безветренные дни. Гаррас катил свои тяжёлые тёмно-зелёные волны в Кадымский океан, а бухта принимала их и передавала дальше, чтобы они смешались с водами океана и передали им свежие известия с улиц Жаккены, города ювелиров и кружевниц. Стаи любопытных дельфинов ловили истории о любви и ненависти, чтобы посмеяться над человеческими страстями. Им, дельфинам, никогда не было понятно, как можно грустить и печалиться так серьёзно, как это делают люди.

Некрасивый мальчик Дутияр Надиг с лицом, похожим на пресную лепёшку, посреди которой положили пельмень и две горошины черного перца, очень любил своё дело и прилежно обучался ему у мелкого ремесленника Нимулло Бассата. Мастер Нимулло был ювелиром, но едва дотягивал до среднего бассиса* и являлся меранином* только потому, что имел одного подмастерья, а точнее ученика.

— Милада Лелисса, ты уже превзошла меня в ювелирном мастерстве, — Дутияр разглядывал очаровательную подвеску с голубым прозрачным камнем в серебряной оправе с необычным рисунком. — Скоро я не смогу оправдаться перед твоим отцом, да продлятся его дни, выдавая ему выполненные тобой вещи за свои изделия. Да и не правильно всё это.
 

— Ну, я ещё не всё знаю, Дутияр! — девушка упрямо поджала губы и слегка притопнула ножкой. — Ты мне обещал ещё рассказать про жемчужное плетение цепочек!

— Лис, я и сам ещё не очень хорошо умею плести жемчужницу… — Дутияр замялся, смутившись. — И вообще тебе следовало бы лучше учиться в своей ладирэ**. Наверное, ваша боганна** уже тебя совсем потеряла, того и гляди пожалуется мастеру Нимулло, ну-у, твоему отцу. Что ты тогда станешь ему говорить?

— Правду, конечно! — ляпнула Лелисса, не задумываясь. — Врать родителям — большой грех! Гарон Трисвятый меня не простит за враньё, только за молчание можно простить. Ксейр, повелитель знаний, учит нас не только получать информацию, но и хранит её в тайне, когда это нужно. А ты сам-то давно в своём улевиро** был? Твой боганн** тоже тебя уже потерял!

— У нас занятия перенесли на вечер. Мастер Нимулло знает это и отпускает меня вечерами, когда ты занята с кормилицей своим женским рукоделием, — Дутияр опустил глаза, а его отстоящие от коротко стриженной головы небольшие круглые уши налились краской. — Боганн нам задал много заданий на дом… Надо бы сделать, а то будет стыдно перед всеми. Меня и так мальчишки не очень любят… Из-за моего лица… Говорят, что такой блиноликий не может стать хорошим художником, тем более хорошим ювелиром, и что мастер Нимулло Бассат насмешил всю Жаккену, когда согласился взять меня в ученики.

— Не говори глупостей, Яр! — Лелисса злобно топнула ногой. — Твоя внешность и твои способности совсем не одно и то же! И ещё… Ты хороший друг. Вот. И хороший учитель.

Дутияр покраснел ещё сильнее, но уже по другой причине — он был влюблён в Лелиссу и таил свою любовь ото всех, и в первую очередь от самой девушки. Не надеясь на взаимность, ничего не требуя взамен, лишь смея наслаждаться общением с любимой в рамках обучения своему мастерству, молодой ювелир самозабвенно отдавался этой любви. Он даже пытался писать стихи, но из этой затеи ничего не вышло.

— Хорошо, я в ближайшее время попрошу мастера обучить меня плести жемчужные цепи, а потом научу и тебя. Только ты всё-таки ходи на занятия в ладирэ, а то девчонки тебе будут завидовать, что тебе снова всё сходит с рук, и отец тебя не наказывает за проступки. Да и боганна у тебя интересно рассказывает.

— Это когда ты успел послушать рассказы нашей боганны? Она же не читает лекций в вашем улевиро! У вас преподают только мужчины, а у нас только женщины!

— Есть один предмет, который нам преподаёт ваша боганна Филаза Зантур. Кстати, и у вас будет ещё такой же предмет, а обучать вас будет наш боганн Ридеск Фасики. Он хороший, но строгий, не любит, когда шумят. Зато, если ты что-то не выучил или забыл, он всегда подскажет, а то и расскажет сам за тебя весь ответ. Правда, выше удовлетворительной оценки не поставит, но и не выгонит за незнание.

— А что за предмет-то? — Лелисса уже умирала от любопытства.

— Тебе пока рано это знать, ты же моложе меня на два года! Дорасти сначала!

— Ну, и ладно! — упрямые губы снова поджались, а подбородок гордо вздёрнулся вверх, девушка отвернулась, показывая, что она собралась уходить.

— Хорошо… — вздохнул Дутияр, — она нас учит танцам. Да-да! Мы с ней танцуем! Каждый мальчик отдельно. Это чтобы мы потом не робели, когда придётся прикасаться к женщине. А вы будете танцевать с нашим Ридеском. Даже если он вам не нравится.

— Мне он нравится, — отрезала Лелисса. — Он выглядит очень мужественно, особенно мне нравится его нос.

— Чем же?!

— Своей горбинкой. Такое впечатление, что мастер Ридеск — это и не человек вовсе, а перекинувшийся в человека горный орёл. Зыркнет из-под густых бровей, кивнёт головой, будто бы собрался клюнуть, а потом поднимет лицо — гордый такой, не хуже Верховного Кума Тагрида, — и Лелисса прыснула от смеха, едва договорив.
_______________
*) Страна Тагридский Куманат (ТК), столица Марвинон. Общественное устройство Тагрида.

Верховный кумгресс — совещательный орган управления Тагидским Куманатом. В кумгрессе представлены кумы из всех родов ТК. Представительство в куманате пожизненное, наследуемое по старшинству и/или по завещанию. Т.е. кум имеет право выбрать достойнейшего из своего рода и передать ему своё кумовство.

Верховный Кум Тагрида — главный управляющий всего Тагрида, его власть абсолютна, как и его ответственность. За свои ошибки Верховный Кум обязан совершить ритуальное самоубийство на виду у всего народа Тагрида. Верховный Кум обязан управлять ТК таким образом, чтобы народ ТК процветал, как и всё население Бертерры. Подчиняется Верховный Кум велисте, а и решениям Единого Мирового Правительства, в котором Верховный Кум принимает действенное участие.

Верховный Кум ТК может учитывать рекомендации кумгресса, но они не являются для Верховного Кума Тагрида обязательными, и он может поступать так, как посчитает правильно.

Верховный арраф ТК — маг, чаще всего связанный с магией воздуха и богиней Эори, особенно сильный в ясновидении и предсказании исходов событий. Верховный арраф является главным советчиком Верховного Кума, и вместе с ним входит в состав Единого Мирового Правительства Бертерры. К советам Верховного аррафа Верховный Кум Тагрида относится с должным вниманием, но следовать им не обязан. Должность Верховного аррафа не пожизненная и не наследуемая. Верховного аррафа выбирает себе новый Верховный Кум Тагрида при вступлении в родонаследование. Наследник может оставить при себе прежнего Верховного аррафа или выбрать преемника. Тогда уходящий арраф получает вечный почёт и уважение и становится наставником нового Верховного аррафа ТК на время, которое требуется, чтобы изучить все тонкости должностных обязанностей и возможностей.

Верховынй арраф управляет Тагридским Аррафатом на таких же условиях, на каких Верховный Кум управляет кумгрессом. В Аррафат входят все главные аррафы тагридских родов вне зависимости от знатности родоположнения.

Родоположение родов в Тагридском Куманате — бассис. Бассис в ТК — это и код рода, и его общественное положение, которому род обязан следовать и передавать потомкам.

Код рода — это те занятия, ремёсла, дела и виды искусства, которыми занимаются люди, родившиеся в данном роде. Например, торговля является основным видом деятельности рода торговцев. Торговля — это код рода. Соблюдение кода рода является прямой обязанностью кума рода.

По общественному положению бассис делится на великий, высший, высокий, средний, умеренный, низкий и нижайший. Каждый бассис имеет своё собственное название и соответствующий положению род занятий.

Великий бассис — Ятсар. Ему приличествует осуществлять руководство куманатом/кумгрессом, общее стратегическое руководство экономической сферой, социо-культурной сферой, административно-политической сферой. Должность ятсаров именуется Логонн. Иногда Верховного кума Тагрида называют Верховным логонном ТК.

Высший бассис — Явелл. Явеллы осуществляют тактическое руководство отраслями промышленности, торговли, сельским хозяйством, транспортом и связью, природными ресурсами, финансами и торговлей, образованием/наукой/культурой, здравоохранением/соцзащитой (в т.ч. помощь ченето), безопасность/правопорядок, иностранные дела. Наименование должностей: Виолент, Литирг (подчиняется виоленту).

Высокий бассис — Холент. Здесь находятся руководители предприятий и учреждений, крупные дельцы и торговцы, их должность называется Диленг.

Средний бассис — Фарент. Это работники всех сфер среднего звена, начиная с заместителей руководителей и до мелких предпринимателей, имеющих право нанимать рабочую силу в крупных масштабах, должность — Диконт.

Умеренный бассис — Меране. Обычно мелкие ремесленники всех мастей и мелкие торговцы, имеющие право нанимать рабочую силу в малых количествах, мелкие управленцы, самостоятельные или мелкие предприниматели. Это Ремесленники и Торговцы.

Низкий бассис — Чесори. Это рабочий люд, крестьяне, наёмные специалисты любых специальностей, имеющие право на творчество. Их должности почётны и востребованы везде и всюду — они Помощники.

Нижайший бассис — Ченето. Безработные (проклятые), менестрели, певцы, актёры, циркачи без права на творчество, перепевающие чужие произведения, что снижает их качество (по мнению всех вышестоящих бассисов). Ченето можно назвыать только Попрошайка и Хейда (торгующая своим телом). В ченето можно родиться, хотя этот бассис не стремится к рождению детей, что не вызывает удивления, потому что обречь заведомо своих детей на каторжную жизнь бездельника без права на честный и почётный труд решаются только самые асоциальные элементы. Но в ченето можно опуститься, если нарушить законы, в качестве наказания, или захотеть, что бывает при помутнении рассудка. Поскольку еда и вещи в Тагриде, как и на всей Бертерре, берутся в необходимом количестве, то никогда ни один из ченето не умер от голода. Но массовость самоубийств среди представителей этого бассиса происходит именно из-за невозможности, запрета проявлять свои творческие способности.

Например, люди из высшего бассиса не могут заниматься розничной торговлей, а должны нанять к себе в помощь людей из среднего и ниже бассиса, но не нижайших.
Роды из нижайшего бассиса могут заниматься только праздношатанием и ничего неделанием. Работа и творчество считается на всей Бертерре высшим удовольствием, средством самовыражения, а не добычей пропитания. Еда и вещи в достатке предлагаются на базарах и рынках даром или в обмен на другой товар, включая ювелирные украшения. Ювелирные украшения считаются самыми дорогими и ценными товарами, их нельзя просто взять, их надо обязательно на что-то выменять.

Кумовство наследует старший сын кума по завещанию или при прямой передаче управления делами рода. Если в семье, роде имеются и другие сыновья, то они могут заниматься родовым делом, соответствующим бассису, или основывать свой собственный род в рамках своего бассиса и заниматься любым делом, которое соответствует этому бассису. Например, младший сын купца из высокого бассиса (холент) может начать своё ювелирное дело, но он не может претендовать на управление всей ювелирной отраслью. Управление отраслями является обязанностью родов из высшего бассиса (явелл).

Каждый кум имеет право на создание своего гарема из жён. Чаще всего гаремы состоят из четырёх милад. Сыновья от всех жён различаются только по старшинству. Выделяется один старший сын, остальные сыновья имеют одинаковые обязанности и права. Старшего сына готовят и обучают в соответствии с будущим положением в обществе.

Сыновья и братья кума, оставшиеся в роду, но не имеющие должности кума, и продолжают родовое занятие. Тогда они имеют общий с кумом дом и дело, но могут завести себе до четырёх жён. Всех в этом случае содержит род на общие средства, ведя общее дело и хозяйство.

Дочери рода не участвуют в родонаследовании. По достижении совершеннолетия дочери отдаются в жёны по уговору кумов из родов одного бассиса. Лады могут выбирать себе мужа и самостоятельно, но тогда они лишаются своей доли наследства-приданного, а избранник должен выкупить свою невесту у кума того рода, к которому принадлежит девушка.

Милада халиля — старшая из жён кума. Халили допускаются в кумгресс, но не могут выступать на всеобщем заседании. От имени сообщества халилей их обращение озвучивает председатель сообщества — химана, кум из рода, принадлежащего к великому бассису, мастер по улаживанию конфликтов и обобщению мнений. Назначение на должность химаны — право, закреплённое лично за Верховным Кумом ТК, поэтому химана имеет очень большой авторитет среди всех кумов и халилей.

Измены, убийства, другие тяжкие преступления в ТК караются изгнанием всего рода в нижайший бассис. Поэтому с преступниками по возможности разбирается сам кум, не вынося позор на всеобщее внимание. И поэтому в ТК преступлений практически не происходит.

Однако встречи для интимных утех с хейдами-невидмками не расцениваются как измена.

Хейда — женщина, отдающая своё тело для услаждения мужчин, ублажения их интимными ласками. Хейды относятся к ченето, даже если по рождению были из других бассисов. Любая женщина, ставшая хейдой, больше никогда не вернётся в свой прежний круг общения, и её дети так же будут пополнять ряды ченето.

Для встреч с хейдами в любом городе Тагрида имелся специальный квартал свиданий, где все дома были выкрашены в разные оттенки розового, отчего этот цвет в Тагриде считался непристойным в высшем обществе. В разговорах между собой хейд иногда называли розочками. Но парадоксальным является тот факт, что к самим цветам, живым розам, отношение сохраняется безусловно почтительное, какого бы колера ни были цветки в букете или на клумбе.

**) Ладирэ — школа для девочек, боганна — учительница и воспитательница в ладирэ. Обучение общей грамоте — чтению, письму, математике, основам верования в пантеон Бертерры, обществознание и история (основные положения), ведение домашнего хозяйства, кулинария, рукоделие — происходит в обязательном порядке. Обучение литературе, в том числе сложению текстов и стихов, риторике, изобразительному искусству, в том числе живописи и каллиграфии, музыке (игра на арфе и свирели, по желанию на скрипке) и пению, танцу и искусству движения (грационике) — по выбору. При настоянии кума девочки его рода могут получить углублённые знание по мироустройству и обществознанию, истории и мироустройству (аналог географии+биологии+химия+физика+астрономия).

Улевиро — университет для мальчиков, боганн — преподаватель и воспитатель в улевиро. Подразделяется на начальную ступень, среднюю и высшую ступень. Соответственно ступени знания по предметам углубляются и расширяются. Преподаются следующие предметы: чтение, письмо, математика, мироустройство, обществознание, экономика, история, литература, риторика и дискурс, изобразительное искусство (рисование и графика, каллиграфия, скульптура и архитектура, включая оформление интерьеров и ландшафтов), музыка (владение музыкальными инструментами, сольфеджио и хор, нотная грамота и сложение музыкальных произведений) и танцы, физическая подготовка, военное дело (строевая подготовка, основы стратегии и тактики ведения боевых действий). По требованию кума рода мальчиков рода могут обучать любому ремеслу, давать любой вид знаний в любой степени углублённости.
_______________

***
Привычным движением положив очередную горсть муки в замешиваемое ей тесто и поправив на голове чуть сдвинувшийся на затылок тёмный платок испещрённый мелким цветочным орнаментом, Тхизира, младшая сестра Нимулло Бассата, как уже давно повелось, встречала рассвет, занимаясь стряпнёй для всей его крошечной по тагридским меркам семьи. Тхизире не осталось в жизни иной радости. Ей, как не сумевшей родить ребёнка и потерявшей своего мужа вдове, была дорога только одна — в низший бассис и побираться по площадям и базарам, не имея права ни на рукоделие, ни даже на приготовление еды.

Но родной брат не допустил такого позора. Пусть он не кум рода Бассатов, пусть он сам потерял свою жену и остался с малолетней дочкой на руках, но он имел возможность нанять для ребёнка кормилицу. И чтобы не стать ченето, у которых уже не было прав на работу, Тхизира стала растить капризную, но такую очаровательную кроху и вести хозяйство брата вместо его покойной жены, умершей вторыми родами, так и не произведя на свет наследника.

Дутияр легко водрузил на скамью в кухне плетёную корзину с овощами, которые выбрала на базаре почти заневестившаяся уже Лелисса, с почтением поклонился миладе Тхизире и молча, как того требовал обычай, вышел. Через пару минут в кухню влетела чем-то очень довольная Лелисса, с разбегу чмокнула кормилицу в щёку и защебетала:

— Ма! Представь себе! Не, ты только представь! Хи-хи! — восторг хлестал из девушки фонтаном, стремясь забрызгать всё вокруг. — На базаре говорят, что сам Альфар Карриск обещал приехать с проверкой наших ювелирных лавок! Уй-й-й! Вот здорово!!! Хоть одним глазком посмотрю на него! Говорят, что красивее в мире нет мужчины!

— Лис, угомонись уже, ты мне всю сдобу напугаешь своими выплесками, — Тхизира строго посмотрела на племянницу. — И как ты собралась на него смотреть? Ты думаешь, что тебя ему представят? Так ты не ювелирное украшение, не слиток золота и не драгоценный камень, ты даже не мастер по ювелирным украшениям. А женщин у мастера Альфара и без тебя хватает. Скромнее надо быть, девочка, скромнее!

— Ну, ма! Я пролезу и стану подсматривать за отцом! Но пропустить такое событие… Не-е-е! Это будет потеря всей моей жизни!

— Милада Лелисса! Лис, ты забываешь своё место, девочка. Не стоит мечтать о несбыточном, чудес на свете не бывает. Вот твоя дружба с Дутияром уместна, потому что он нам ровня, а о Карриске даже думать забудь — не по тебе платье золотом расшивали.

— Да, я о нём и не мечтаю! Мне бы только посмотреть, какие они бывают, красивые мужчины. Отец вот тоже красивый, а Дутияр… Ма! Яр для меня только друг! Понимаешь? Я даже поцеловать его не могу!

— Целова-а-ать?

— Нет! Это не то, что ты подумала! — Лелисса залилась краской. — Я просто представила как-то раз, как я бы его поцеловала… И не смогла этого даже в воображении сделать! Яр хороший, но я…

— Он тебя не привлекает как мужчина, — закончила фразу девочки кормилица. — Это не беда. Совсем не беда. Он умный мальчик, он сделает всё так, что ты его полюбишь. Мужчины умеют делать такое, что женщины с ними теряют голову от удовольствия.

— Нет, ма, — Лелисса серьёзно и, как показалось Тхизире, с грустью и сожалением покачала головой, — я не смогу даже прикоснуться к нему. А когда он случайно касается меня на прогулке, мне становится… грязно. Я не понимаю этого, у меня нет объяснений, но я так ощущаю. И дальше разговоров дела с Яром не зайдёт. Это я знаю точно.

— Это очень печально, девочка моя, и это очень огорчит Нимулло. Ему придётся нанять для тебя ещё пару учителей для обучения манерам, а когда наступит весна, везти тебя на Бал Невест в Марвинон. Так тебя сможет увидеть возможный жених. Мы не в том положении, чтобы выбирать, девочка. Но Нимулло тебя любит, он сделает всё, что может, для твоего счастья.

— Ох, ма… Я и сама не знаю, что мне нужно для счастья, — Лелисса закончила нарезать сочные томаты на мелкие кубики и ссыпала их в красивую большую касу*, рядом с которой уже стояла пиала с нарезанными пряными травами. — Мне так нравится возиться с металлом…
_______
*каса — большая пиала, миска из фарфора.

— Что ты такое говоришь? — Тхизира выпучила глаза. — Кто же тебя пустил в мастерскую? А отец знает?

— В мастерской я с позволения Дутияра, и он научил меня уже всему, что знает сам, — было правильным сначала рассказать о своём преступлении кормилице, но Лелиссе отчего-то было не страшно за наказание, а грустно, как будто солнце зашло за горизонт, и наступила дождливая зима. — Отец пока не знает, но я должна ему рассказать, потому что я делаю украшения уже лучше, чем Дутияр, и отец всё равно догадается. Да, и какая разница?! Всё равно на моих кольцах и брошах стоит его клеймо, а своего у меня никогда не будет!

— Так ты давно занимаешься этим? — кормилица бессильно опустилась на скамью, вытирая руки от муки об белый холщовый фартук.

— Ма, ну, чего ты так расстроилась? Как будто меня лишили чести до замужества.

— Ну, примерно так и есть, — Тхизира недовольно поджала губы, — честная милада должна изучать только то, что преподают в ладирэ, и не лезть в мужские дела. Ты бы ещё магии обучаться начала!

До занятий магией на Тагриде допускались только мужчины, которые становились арафами всех мастей и подчинялись Верховному арафу Тагрида. Женщинам запрещалось даже гадать на картах, даже брать карты в руки. Но во все времена спрятать магию в волшебную шкатулку было не возможно, и женщины выучились вплетать её между нитей холста, петель вязания и стежков вышивки, они завязывали её в узелки, пришивали с ней пуговицы, вплетали магию в причёски, вливали в еду и просто выдыхали при поцелуях.

Женщины во все времена и во всех уголках вселенной жили и дышали магией. Женщины были и есть сама магия, но сами не догадываются об этом своём свойстве. И это во благо! Знай женщины о своей магической природе и силе, сколько бы глупостей и жестокости они натворили бы в мире, движимые безумными эмоциями!

— Раз всё уже так сложилось, то я сама расскажу Нимулло про твои занятия. Подумаю, как лучше сказать и расскажу, — кормилица задумчиво поднялась и стала механически перекладывать уже готовые лепёшки на парадное блюдо. — Я лучше его знаю, и на меня он не станет так кричать, как накричал бы на тебя. Не следует соседям слышать, что мастер Бассат повышает голос на своих домашних. Пока у нас репутация добропорядочных меран, вот пусть так и остаётся. Гарон Трисвятый, — и она сложила молитвенно ладони на груди, — помоги нам, пошли нам Виору-судьбу в хорошем настроении.


ЧАСТЬ 2.
 

Повозка остановилась на узенькой улице среди невысоких витых изгородей в пригороде Жаккены.

— Я думаю, что этот трактир* нам подойдёт, — Альфар Карриск был усталым, но вполне довольным. — Только надеть маскировку надо уже сейчас.

____________
*трактир — на Бертерре трактир является гостиницей на дороге (тракте), где сдаются комнаты гостям города или поселения. В каждом трактире есть какая-либо едальня. В Тагриде чаще встречаются смаковальни и кормильни. Всего же на Бертерре три типа едален: кормильня, где просто едят, смаковальня, где едой можно наслаждаться неспешно и долго, и снедаловка, где подавали быстрый перекусон (распространены в основном в Латаре).
____________

Никто из друзей не возражал, и все мужчины начали приклеивать себе накладные бороды. Вообще-то в Тагриде никого бородой не удивишь, но у явеллов и холентов было принято бриться и ходить с открытыми лицами, закрываясь от солнца только широкополыми шляпами и шейными платками, которыми иногда закрывали и лица. И если кому-то из высших бассисов хотелось на время скрыть свою принадлежность к знатным родам, ему приходилось отращивать свою или приклеивать накладную бороду и усы.

— А мне идёт этот рыжий цвет? — кокетливо глядя в карманное зеркало, спросил громила с каштановыми кудрями.

Зеркала в Тагриде были запрещены, как и рисование портретов людей, точнее лиц, из-за местного народного поверия. Была у тагридцев вера в то, что запечатлённый образ человека становился как бы самостоятельным слепком с его души и личности. По этой причине над любым изображением, портретом было возможно произвести магические действия и, конечно же, можно было применить такие заклятия, что разрушат эту душу и личность*. Мудрые кумы, чтобы обезопасить в первую очередь себя и своих потомков, ещё в незапамятные времена на Всеобщем Кумгрессе приняли закон: за любое изображение человека полагалась смертная казнь.
_____________
*История про такую трагедию была описана в рассказе «Бочёнок Рома».
_____________

Но что такое запреты для высших мира сего? Каждая знатная красавица, каждый более-менее состоятельный житель Тагрида имел карманное зеркало. А как иначе, не имея помощников, привести в порядок свою одежду и лицо? Люди не обезьяны, чтобы вычёсывать блох друг у дружки.
 

— Тебе, друг мой Нисияр, идёт всё, что угодно, — хохотнул второй спутник Альфара, — твою физиономию ничем не испортить, как и не украсить!

— Ой, посмотри на себя, дорогой мой Шерани! Блондин с чёрной бородой! Ты бы с Альфаром махнулся, а то брюнет с пегой бородкой тоже не виглядываэт каращё, — переломал язык на манер ченето Нисияр.
 

— Вот ещё меняться! Не выдумывай! Мне самое важное именно не нравиться, а нравиться мне надоело, потому что очень уж это просто. Моргнул-кивнул и всё, любая Она уже бежит и лежит. А пегая бородка отпугнёт милад хоть на время.

— Уговорил, пусть так и ходит со своей страшной мордой в чёрной бороде, — и Нисияр нахлобучил на голову кожаную шляпу с широкими полями так, что из-под неё выглядывала только рыжая борода.

Трое молодых людей вышли из повозки и переступили порог трактира, чтобы отдохнуть и снять жильё на несколько дней. Альфар Ллаид со своими друзьями был намерен развлечься среди ничего не подозревающих жаккенских горожан, а заодно и проверить ювелирные лавки и мастерские, лотки с сувенирами и древностями.

***
В доме было сумрачно, не помогало даже то, что Лелисса по совету кормилицы зажгла все светильники, хотя был ещё только ранний вечер, и до того, как стемнеет, оставалось ещё несколько часов. Так бывает весенними вечерами, когда в Жаккенской бухте зависает туман. Впрочем, настроение в доме мастера Бассата вполне соответствовало этому полумраку. Сама девушка благоразумно укрылась в своей комнатке и ждала, когда её или призовут к ответу, или буря утихнет, а гнев отца минует непутёвую дочь.

Нимулло сидел за массивным деревянным обеденным столом, выпрямив спину и глядя куда-то сквозь стену. Дочь, его родная единственная дочь, его кровиночка и свет в окошке… Как она могла так пасть? Зачем ей, созданной для плетения кружева, вышивки шёлковой нитью и золотом, брать в руки молотки и паяльную лампу? Для неё главными в жизни должны быть мысли о новых рисунках кружева и как бы не уколоть пальчики, а она сама, почти сама выучилась делать кольца и броши! Что скажут цеховики, когда узнают о таком позоре? Любая ложь вскрывается рано или поздно, и это не удастся сохранить в тайне надолго.

Ну, почему Лелисса не мальчик? Ну, почему его жена не смогла родить ему сына? Зачем Дутияр стал обучать девочку ювелирной науке? Как он мог так подвести своего учителя? Нимулло не знал ответов на все эти вопросы. Нимулло не знал, как он дальше будет жить.

Мастер Нимулло знал только одно — то, что делала его дочь из металла и камней, было прекрасно. Она была явно талантлива, руки уже поняли пластику золота, тонкость серебра, даже мягкость и текучесть латуни, и коварность меди. Девочка явно могла кодировать камни своими чувствами, то есть это камни согласились впитывать её мысли, пока она ласкала их своими руками и душой. Но это только вносило раздрай в душу Нимулло.

Надо было, во что бы то ни стало, пресечь эти занятия и заставить Лелиссу снова плести кружева и вышивать. Кружева и вышивки у девушки получались тоже замечательными, она могла бы прославиться и на этой стезе, стать известной, набрать учениц… И потянул же её Треклятый Дьявол обучаться ювелирному ремеслу, мужскому делу.

Мысли Нимулло уже давно ходили по кругу, как осёл на водокачке, привязанный к вороту, что поднимает вверх воду, а решение всё ещё не созрело в его голове. Сердце щемило от мысли, что его дочка не станет достойной женой в знатном гареме, а покроет позором… Да, что там покроет, уже покрыла! Просто об этом позоре пока ведает только Трисвятый Гарон и маленькая семья мастера Бассата!

Ох, уж этот Дутияр! Прохвост поганый! Даром, что только и смог вполне сносно повторять работы самого Нимулло, своего придумать не может, а всё туда же, обучать! И обучил же! На свою голову, на голову Нимулло… Что же делать? Гарон Трисвятый, Ксейр всезнающий, Виора судьба… Ну, хоть Дьявол Треклятый подсказал бы!

— Тхизира, — тихо позвал скорбящий отец семейства, — сестра!

— Ты что-то придумал, Нимулло? — голос кормилицы был печален, но она проворно встала со своего места, где молча продолжала всё это время вышивать очередную нательную сорочку — белое по белому, шёлк по шёлку, ниточка к ниточке.

— Нет, — покачал головой как-то враз постаревший мастер, — ты больше никому не говорила?

— Нет, что ты! Знаем только мы: ты, я, Лиса и этот паршивец Дутияр.

— Это хорошо, что нас так мало… — Нимулло встал со стула и стал расхаживать по комнате, мерно бухая каблуками низеньких кожаных сапог по гулким половым доскам. — Зира, позови сюда эту парочку. Я хочу поговорить с ними.

Женщина вжала голову в плечи, согнулась в поклоне и, пятясь задом, молча удалилась выполнять указание главы дома. Через несколько минут она вернулась и втолкнула в дверь провинившуюся молодежь. Юноша и девушка встали перед мастером Нимулло и оба стали тщательно изучать рисунок на деревянном полу, не смея поднять глаза на отца и учителя.

— Дутияр, ответь мне, как ты посмел опорочить мою дочь?

— Я? Никогда!!! Мастер Нимулло! Я пальцем не тронул Лелиссу! Да я…

— А кто тогда научил её ювелирному ремеслу? Я?

— Я сама так захотела, отец! — голос его дочери звенел, как натянутая струна доташа*. От виноватости во взгляде не осталось даже намёка — теперь она защищала своего друга. — Я заставила Дутияра научить меня! Я одна виновата во всём! Ты можешь меня наказать, как тебе угодно, но Яр тут ни при чём!
____________
*доташ — струнный инструмент повсеместно распространённый в Тагриде, представляет собой небольшой круглый резонатор и гриф со струнами. В общем, «одын палка, тры струна», но, как и на балалайке, можно играть вполне разнообразную музыку.
___________

— Ах, ни при чём? А кто же скрывал от меня свои дела? Кто мне подсовывал тобой сделанные украшения? Кто выдавал их за свои? Не Дутияр? Нет?

— Мастер Нимулло, казни меня! Лисса ни в чём не виновата! Я сам уговорил её учиться. Сначала показал, как делаются украшения, потом дал подержать инструменты, а когда ей понравилось паять золото и тянуть серебряную проволоку, я стал давать ей задания. А потом, когда у неё стало уже здорово получаться, стал отдавать её изделия вам. Нельзя же было разрушать такие красивые вещи! А Лисса делает изумительной красоты штучки! Но, чтобы не путать, я ставил на её изделия маленькую галочку чуть в стороне от клейма Бассатов.

— Принеси мне её работы!

— Отец, я успеваю заниматься рукоделием, учиться в ладирэ и постигать ювелирное искусство! Не лишай меня занятий в мастерской! Я прикипела к металлу! Я не смогу без камней! — девушка склонила повинную голову. — А они не смогут без меня…

— Это как? — на этот раз мастер Бассат действительно удивился.

— Они будут скучать без моих рук. Когда я отдаю свои изделия в лавку на продажу, я обещаю камням, что их тоже будут любить новые люди, любить так же сильно, как я. И камни мне верят. Только так они продолжают сверкать и искриться дальше!

— Ты сама до этого дошла или подсказал кто?

— Мне приснилась женщина… Она была вся в каких-то рисунках, орнаментах и знаках, на руках и босых ногах у неё были браслеты и кольца, на груди цепочки и колье, на голове украшения для волос, уши украшали массивные серьги и малюсенькие гвоздики по всем ушным раковинам, в щеке, ноздре и в брови тоже были вставлены украшения. Она была закутана в цветастую ткань так, что та выглядела как платье. И ещё она танцевала…

— Таги-Тагайя… — прошептал Нимулло, удивлённо вскинув брови.

— Я тогда ещё не знала, кто она, — ответила Лелисса. — Она посмотрела на меня своими чёрными глазами, и мне стало понятно, что и как я должна делать с металлами и камнями. Я увидела это. Просто почувствовала. Мне даже особенно учиться не пришлось. Яр показывал мне то, что я и так уже понимала. Поэтому я просто повторяла его действия, но уже немного по-своему, так, как поняла тогда во сне. Вот и всё. И у меня стали получаться вещи лучше, чем у Яра, а он стал переживать, что он их выдаёт за свои. Тогда мы и придумали ставить отдельную галочку под твоим клеймом.

— Получается, что тебя благословила сама Земля. С этим можно только смириться. Но надо решить, что делать дальше и как.

— Вот то, что ещё не продано, — сказал вошедший Дутияр, выкладывая на стол несколько колец и пару брошей, браслет и подвеску.

Лучи от светильников многократно отразились от граней прозрачных камней, и казалось, что на столе разожгли причудливый костёр из радужных водяных брызг. Нимулло брал в руки то одну вещь, то другую, рассматривал их с помощью линзы, которую всегда носил с собой на шейной цепочке. Отец любовался на творения своей дочери, находя их совершенными и прекрасными. Да, пожалуй, то, что она делает, даже лучше, чем его собственные изделия! Правильно у Дутияра не поднялась рука это уничтожить.

— Решено! — глава семьи громко хлопнул ладонью по столу. — Лелисса продолжает делать то, что она делает. Всё, что она делает! И вышивку, и кружева тоже! Ещё не хватает, чтобы тебя заподозрили в отлынивании от женского рукоделия! И старайся в этом так же, как стараешься в мастерской! Поняла?

— Да, отец! Благодарю тебя! — девчонка только что не подпрыгивала от радости и светилась ничуть не хуже самоцветов на столе.

— В мастерскую будешь приходить ночью! Там плотные занавеси и маленькие окна, свет будете включать только на рабочем месте. Всё поняли? И упаси вас всех Трисвятый, — Нимулло обвёл взглядом свою сестру, дочь и ученика, — хоть кому-то проболтаться! Вы подпишите себе смерть! Нет! Хуже смерти — нас всех вышвырнут из рода и сделают ченето! Кум Заллах Бассат, мой старший брат, не станет терпеть предательства! Ваша жизнь — молчание. Ваша болтовня — хуже смерти.

— Мы всё поняли! — хором ответили Лисса и Яр.

***
Пробежка по лавкам и лоткам жаккенского базара дала на удивление разнообразные плоды. Альфар, чего тут удивляться, как всегда, «выловил» очередную красотку, у которой и заночевал. Вернулся в трактир Карриск утром слегка помятый, довольный и вальяжный, как полуденный кот, уже получивший свою пайку в какой-нибудь едальне. Только он решил хоть немного ещё поспать теперь уже на своей кровати и в одиночестве, как в дверь вломились друзья. Они были тоже довольны жизнью, но по иной причине — их узнал хозяин трактира и укормил в своей смаковальне почти до икоты.

— О-о-о! Треклятый тебя побери! Явился, значит! — Нисияр без зазрения совести тряхнул за плечо своего патрона. — А мы тут натаскали всякой всячины, аж глаза разбегаются! Вон на столе куча лежит. Ты хоть одним глазом глянул?

— Отвянь, противный! Дай поспать, — пробурчал Альфар, натягивая на голову одеяло и закапываясь в мягкие подушки, куда рухнул, не раздеваясь, только скинув уличные сапоги.

— Ты опять всю ночь колобродил по бабам? — Шерани не стал термушить приятеля, а наоборот помог подтянуть одеяло повыше и даже попытался заткнуть его со всех сторон под подушку.

Альфар под плотным одеялом выдержал всего пару минут и, вскочив, уселся на кровати.

— Ну, вылитый журакр* после попойки! — гоготнул Нисияр. — Кыр-р-расавэц! Ай, маладца! Бабы бабами, а дело надо делать. Вставай и делай.
_____________
* Журакр — большая и красивая птица семейства врановых, имеет перья чёрного цвета. Небольшая голова на изящной длинной шее, умеренной длины прямой клюв. Лапы высокие, голенастые. Размах крыльев около двух-трёх метров. Прославилась из-за своего громкого и раскатистого карканья и высочайшего среди птиц интеллекта.
____________

— Так! Валите оба в Белые пески! Треклятый вам с помощь. А меня оставьте в покое. Мне надо всего часа три поспать. Я встану, поем в вашей смаковальне, а потом посмотрю на вашу добычу. Всё. Я сказал.

— Ну, так бы сразу и говорил! — прогудел нарочито басом Нисияр. — А то отвянь, отвянь… Шер, пошли теперь мы по бабам, что ли?

— А и пошли! Что тут только на Карриска кидаются? Мы тоже вот с тобой парни хоть куда!

— И куда ты предпочитаешь, друг мой Шерани?

— Я б тебе сказал, но тут спящие есть, а ты ржать как кобылиск* будешь, разбудишь мальчика.

— Тогда пошли!

— А я и пошлю, если ты не заметил!

— Пошли отсюда!

— Иди отсюда, друг мой Нисияр! Посылаю тебя…

— Идите уже оба! — донеслось сонное ворчание из-под одеяла, снова натянутого на голову, но эту фразу Карриск говорил, обращаясь к уже закрытой двери.
_________
*Кобылиск — (самка — кобылиска, самец (жеребец) кобылиск) порода животных, во многом схожая с земными лошадьми. Отличием являются глаза кобылисков — их зрачок расположен вертикально, как у кошек, из-за чего взгляд кобылиска завораживает, а копыта легко справляются с передвижением по песчаным дорогам. Кобылиски использовались в старые времена для верховой езды и как тягловое упряжное животное. С появлением повозок на магической тяге разведение кобылисковв в почти прежнем виде осталось только в Тагриде, где они используются и в настоящее время для верховых прогулок и путешествий по песчаным пустыням.
_________

Проспав почти три часа, Альфар проснулся сам. Он так привык к жёсткому самоконтролю, что научился засыпать сразу, а вставать без будильника и посторонней помощи. На столе рядом с обещанной добычей предусмотрительно кем-то был поставлен запотевший кувшин и глиняная кружка. Есть не хотелось. Карриск налил себе шкаррэ* и неспешным шагом подошёл к окну. Весь горизонт занимала степь, где неспешный ветерок нежно перебирал пушистый ковыль. Альфару было спокойно и уютно, он почти забыл про Хакима с его предсказанием. А ведь когда свиток загорелся, он чуть в штаны не наложил. Такого страха не было с тех пор, когда… Но тогда он был мальчишкой, совсем маленьким мальчиком, ребёнком! Да, непоседой и неслухом, да, любимцем родителей и баловнем судьбы! Всё верно, но всё же…
__________
*шкаррэ — пряный напиток из молока кобылиски, чуть солоноватый, немного сладковатый, слегка забродивший, из-за чего шкаррэ становится в меру шипучим и прекрасно утоляет жажду. Одной из пряностей шкаррэ является карриск.
__________

Рано оставшись без матери, Альфар, младший в семье, был любимчиком отца. Кум Асмур Ллаид смотрел на сына, но видел свою жену Линам, младшую из всех его жён, но самую красивую. Асмур любил её так сильно, что хотел назначить её халилёй, старшей из жён, но Линам отказалась. Слабое здоровье позволило ей родить и вскормить только одного сына. Линам умерла вопреки стараниям целителей и аррафов, истаяв за несколько месяцев, когда Альфару было всего пять лет.

Красотой Альфар пошёл в свою мать, но здоровьем, слава Гарону, всё-таки в отцовскую родню. Нежная красота Линам сделала мальчишку неправдоподобно красивым, будто бы его создавал гениальный художник, а не отец с матерью. Глядя на улыбчивого очаровашку было невозможно рассердиться, и Альфар рос избалованным. Отец закрывал глаза на меткие замечания любимого сына, его едкую иронию. Мальчику многое было позволено с детства, и так много прощалось. Умный и насмешливый младший сын из рода Ллаид был слишком независим, чтобы подчиняться, но сверстники и однокашники по улевиро его любили и шли за своим вожаком на всякие приключения. Правда, Альфар никогда не увиливал от ответа и если мог, то выгораживал всю компанию, а наказания принимал, храня гордое молчание и высоко подняв голову.

Сейчас Альфар уже плохо помнил, по какой причине он поссорился со старшим братом Димиямом. Эти переживания стёрлись из памяти ещё тогда, их перекрыли новые, более значимые воспоминания.

Убежав из дома, восьмилетний Альфар решил, что у него нет никакого желания возвращаться. Где жить, вопрос не вставал. Недалеко от Марвинона, где был дворец кума Асмура Ллаида были невысокие горы. Эти горы, даже скорее холмы, пользовались у жителей столицы дурной славой из-за обилия подземных лабиринтов — природных пещер.

Про Марвинонские пещеры и теперь ходят разные истории. Их рассказывали те немногие, кому посчастливилось выйти из пещер живыми и без потери рассудка, а остальные пересказывают, каждый раз приумножая количество чудовищ и кладов.

Говорили, что там живёт страшное и кровожадное чудовище, которое питается свежей человечиной. Что по этим пещерам в виде привидений бродят не упокоенные души погибших в пещерах лазутчиков и подталкивают своих живых последователей к неверным поворотам и обрывам между каменных стен. Что в водах пещерных озёр обитает древний ужас, который одним своим присутствием убивает человека. Лезли туда, конечно, за сокровищами и кладами, про которые тоже рассказывали много разного. И хотя ни одного доказательства никто не приводил, факт оставался фактом — из пещер возвращались редко, а вот рассудок у вернувшихся не всегда оставался в порядке.

Запасливый и упорный Альфар продержался в пещерах целых четыре дня, пока у него не закончилась вся еда и, что гораздо хуже, вода. Преодолев страх, он пошёл вглубь пещер по каменным коридорам в поисках родника или какого-нибудь ручья, забираясь, как ему казалось, всё дальше и дальше. И совсем неожиданно, когда жуткий страх смерти уже почти перешёл в отчаяние, а голод и жажда уже истерзали малыша, он сам вышел к людям.

Поисковые бригады, нанятые кумом Асмуром Ллаидом, все эти четыре дня прочёсывали пещеры. Двое взрослых мужчин из этих бригад так никогда больше не вышли на свет дня. А маленький Альфар внешне, казалось, даже не успевший сильно запаниковать, только очень хотел пить и спать. Отец и брат встретили его у входа в пещерный лабиринт. Димиям сразу же напоил малыша сладким отваром целебных трав, и Альфар так и уснул на руках у своего прощенного обидчика.

О чем будущий Карриск никогда и никому не рассказывал, чтобы его не считали тронувшимся рассудком, это о том, что с ним происходило там, в глубине Марвинонских пещер. Но сам он прекрасно помнил, как к нему приходила прекрасная женщина. Он потом узнал её на фреске в храме Гарона Трисвятого, это была Таги-Тагайя, хозяйка земной стихии, металлов, самоцветов, деревьев, растений и всего того, что скрыто в земле.

Ему совсем не было страшно разговаривать с богиней, Альфар посчитал её такой же заблудившейся в пещерах, как и он сам. Мальчик делился с Таги-Тагайей своей пищей и водой, а она благодарно принимала дар. В ответ хранительница всех земных тайн щедро делилась ими с мальчиком, показывая и объясняя, какой камень что стоит и как его можно с пользой употребить человеку. Рассказывала о том, чем живут камни, что чувствуют, как можно поговорить с камнем, а что все камни живые и вся земля тоже живая, Альфар даже не сомневался.

Теперь он не мог в точности воспроизвести рассказы своей собеседницы, в памяти остались только ощущения, чувства, возникавшие тогда в ответ на поток знаний. Но зато теперь ему не приходилось даже напрягаться, чтобы понять, из какого металла сделано украшение, какой чистоты камень, с какими мыслями создавал мастер своё творение, того ли мастера стоит клеймо, который делал вещь.

Карриск видел всё это сразу, а ещё он будто бы видел сквозь землю и мог находить под землёй любую вещь по своему желанию. Говорят, что земля рождает из себя желаемое виолентом Альфаром Ллаидом, словно оплодотворяясь его мыслями и чувствами.

Ощущение причастности к земным тайнам снова всколыхнулось в душе мастера Альфара, он вздохнул, прогоняя наваждение, и, отвернувшись от окна, громко хлопнул в ладоши. Надо же было и делами заняться. Результатов его осмотра и проверки драгоценностей ждали и его друзья литирги, помощники виолента, и мастера, авторы этих украшений. От него и только от него, от его оценки зависит будущее ранжирование мастерских, чьи изделия дороже и прекраснее.

Карриск сгрёб в горсть несколько цепочек и, пристроив к глазу увеличительную линзу стал разглядывать их плетения и клейма, откладывая в сторону одни и раскладывая по маленьким специальным коробочкам другие. Затем были броши, браслеты, потом серьги, диадемы и ожерелья, потом всякая мелочь, которую втыкают куда попало модницы из столиц всех трёх континентов Бертерры. Каждое изделие бережно ощупывалось, рассматривалось и откладывалось в нужное место.

Больше других украшений Альфар любил кольца и перстни. Он носил их почти на каждом пальце, каждое кольцо и перстень имели для него значение. К драгоценным камням он относился как к лучшим друзьям, разговаривая с ними мысленно, доверяя им свои тайны. Металлы тоже были для Карриска старыми знакомыми, каждый со своим характером и умениями. Никогда даже с завязанными глазами он не спутал бы на ощупь золото с серебром или латунь с чистой медью.

Наконец, были переложены уже почти все кольца, когда взгляд Альфара коснулся крупного тяжёлого тёмно-зелёного пираза* в золотой оправе. Квадратный камень с квадратными же гранями, простой ободок царгового каста**, держащий камень — ничего особенного. Под ободком напайка шариков и витых проволочек, по бокам шинки***, в которую продевается палец, несколько проволочных завитушек и снова напаянные золотые шарики. Кольцо было простым, но оторвать от него взгляд было совершенно не возможно.
 

_________
*пираз — местная разновидность изумруда, более дешёвый, но очень твёрдый камень, трудный в обработке, из-за чего его не очень любят ювелиры и редко используют в своих работах.
**царговый каст — крепление камня в коронке перстня в виде обжимающей камень ленты. Снизу царговой коронки имеется отверстие. В царговый каст оправляют прозрачные драгоценные и полудрагоценные камни, а отверстие усиливает эффект преломления света в гранях камней.
***шинка — само кольцо без коронки.
_________

Альфар сидел и крутил в руках это кольцо, стараясь ощутить, что думал и чувствовал мастер, когда плавил металл, крепил капельки золота, крутил проволочки. Что он вложил в каждую грань камня, работая с ним? Постепенно вырисовывался образ совсем молодого человека, начинающего подмастерья, ещё ученика. Нежные черты лица, тёмные волнистые волосы, красивые карие глаза внимательно смотрят в зелёную глубину пираза. Мастер, прикусив нижнюю губу, старается уложить камень так, чтобы грань получилась правильной формы. Камень подсказывает мастеру, а мастер вслушивается в подсказки камня и поступает в соответствии с ними.

Ученик?! Не может быть?!

Теперь вступает в рассказ о мастере само золото, напевая о ласке его рук, нежности пальцев, твёрдости намерений и жёсткости характера. Нет, не жёсткий характер у человека, чьи руки запомнил металл, а стержень у этого человека несгибаемый, цели ясные, стремления честные, душа чистая, но в душе буря страстей.

Золотая мелодия становилась громче, звуки яростней, страсть рвалась на волю. Камень испускал зелёные огоньки, напоминающие те, что зажигаются на кончиках мачт в бурю. Зелёный камень, зелёные воды Гарраса — реки, которая впадает в Жаккенскую бухту, реки, на берегах которой стоит маленькая Жаккена, город, где живёт юный мастер, которому подвластна песня бури. Да, этот перстень поёт «Песню бури»! Нет, слов не слышно, только голос, чистый высокий голос, почти девичий, очень красивый.

Мелодия плещется, бьётся о скалы вместе с волнами, закипает, бурлит. Стонут мачты каких-то незадачливых кораблей, оказавшихся во время шторма в Жаккенской бухте. Ярится Гаррас, мечет свои воды в океан, дёргает притоки, с севера тянет за руку медлительную равнинную Фойсо, с юга жадно впитывает воды красного Чиконна, что начинает свой бег в горном массиве Красных песков.

Сходит с ума Кадымский океан, стараясь утопить кораблики с глупыми людьми, упокоить их на своём дне, не отпустить — они же могут уже не вернуться! Каждый нуждается в любви! Пусть эти люди любят океан, как любят своих жён и подруг! Пусть они хранят ему такую же верность! Любовь и верность — вот, что так нужно душе океана, вот из-за чего поднялась буря, вот о чём поёт она свою песню!

Чудовищным усилием воли Альфар оторвал свой взгляд от перстня и отложил его в сторону. Надо придти в себя. А отголоски песни ещё звучали в душе, когда Альфар снова взял перстень и стал разглядывать клеймо мастерской. Странно, это оказалась мастерская Бассата. Изделия этой мастерской Карриск знал, но не любил, и вдруг такое. У старого Нимулло появился новый ученик? Да! Точно! Вот и новая меточка — малюсенькая галочка под родовым клеймом.

Такой талант! А какое чувствование материала! Тут что, тоже Таги-Тагайя постаралась? Надо самому во всём разобраться! Завтра же! Решено! Завтра утром надо пойти в мастерскую Бассата и забрать мальчишку на обучение в столицу!


ЧАСТЬ 3.
 

Утро выдалось на удивление прохладное. Ветер резвым скакуном носился по улице, хлопая незакреплёнными ставнями и вселяя в сердца людей неясную тревогу. Мастер Бассат вышел из двери мастерской, чтобы проверить крепление скрипящей ставни, и увидел подходящих к его дому троих высоких молодых мужчин. Одного из них Нимулло точно знал, но от этого ему стало только ещё более тревожно. Он зацепил ставню крюком, решив, что починит крепление в другое время, и почти уже зашёл в дом, когда его окликнули.

— Мастер Бассат! Это ведь ты! Я не ошибся?

Так и есть, Куммит-Карриск собственной персоной! И это после того, как Нимулло специально не пошёл на встречу с высочайшим гостем, чтобы не привлекать к своей мастерской внимания несравненного Альфара Ллаида.

— Да, мастер Ллаид! Это я, ты не ошибся, — Нимулло вежливо склонил голову, приветствуя гостя. — Проходите в дом, мастера! Будьте моими любимыми гостями!

Выполнив ритуал вежливости, Нимулло распахнул перед пришедшими дверь мастерской, и гости, по очереди склоняясь перед хозяином дома и низкой притолокой двери, вошли в лавку-мастерскую.

Сразу возле двери был деревянный прилавок с выставленными на продажу изделиями. Они хранились под толстым стеклом на тёмно-синем куске бархата. За прилавком стоял высокий стул для продавца, а под прилавком лежали торговые книги, где в одной части указывались все действия по обмену украшений на другие товары, а в другой вёлся счёт того, сколько и каких товаров мастерская сдала в счёт уплаты пошлины за работу. Пошлина уходила в государственную казну, но была вполне посильной и зависела только от прибыли мастерской. Её платили добровольно и охотно, чтобы иметь возможности пользоваться остальными благами, например, брать на базаре всё нужное для жизни и хозяйства.

За торговой частью комнаты шла собственно мастерская, состоящая из трёх массивных столов, обитых листами кованого железа. На столах толпились горелки разных размеров, щипчики, тиски и тисочки, плоскогубцы, круглогубцы, пинцеты, кусачки и ещё куча разномастных инструментов и приспособлений, которые использовались при обработке камней и металлов. Из мастерской дверь вела вглубь дома, в жилые помещения.

За прилавком сидел Дутияр и сосредоточенно что-то записывал в торговую книгу. Вошедшие мужчины сняли свои широкополые шляпы и сложили на прилавок, прикрыв его целиком. В маскараде сегодня не было никакой нужды, и чисто выбритые лица высших чинов выглядели бледнее обычного в неярком свете настольных ламп и убогой люстры под высоким потолочным сводом.

Литирги* ювелирной отрасли Нисияр Марум-Гох и Шерани Магох, друзья и помощники виолента** Альфара Ллаида, да и сам Альфар, сняв свои пепельно-серые плащи, сразили наповал бедного Нимулло своими официальными мундирами цвета слоновой кости с бледно-золотистыми позументами. Никогда ещё к мастеру Бассату не являлись столь высокое начальство. И вообще никогда в эту лавчонку не забегало никакого начальства, а тут сразу первое лицо государства в ювелирной отрасли. Да ещё со свитой!
__________
*литирг — помощник виолента в любых делах, касающихся его работы.

**виолент — руководитель, осуществляющий руководство своей отраслью экономики, тактическое планирование и претворение планов на практике. В данном случае Альфар Ллаид является виолентом ювелирной отрасли, включающей в себя оценку раритетов. Виолент определяет дальнейшую судьбу любых редких вещей, будут ли они иметь хождение в качестве средств оплаты труда и товаров, или осядут в галереях Верховного кума, где любой желающий сможет ими полюбоваться.
__________

Альфар вынул из кармана перстень с зелёным пиразом и протянул его Нимулло.

— Не пугайся, мастер Бассат, для этого нет причин. Я здесь скорее как друг и наставник, а не в качестве ревизора, — постарался успокоить разволновавшегося ювелира Карриск. — На этом кольце стоит клеймо твоей мастерской. Я хотел бы посмотреть на мастера, который сделал эту вещь. У тебя же есть ученики? Судя по отметине в виде летящей птички, это работа кого-то из твоих учеников, я полагаю.

— Д-д-да… Это сделал мой ученик. Он очень талантливый мальчик! — отступать Нимулло было некуда. Не выполнить просьбы было нельзя. Да что там просьба, любая просьба виолента являлась категорическим приказом, требующим немедленного исполнения.

Виолент Ллаид внимательно посмотрел на Дутияра, прищурил, а потом совсем закрыл глаза. После минутного молчания Карриск покачал головой и сказал:

— Нет, не этот. Перстень сделан другими руками, другим мальчиком. Позови его сюда, — Карриск, как мог, смягчил свой голос, но просьба всё равно осталась приказом. — Если мальчик захочет обучаться дольше, я заберу его с собой в Марвинон.

— Он ещё совсем мальчик, но я позову его для тебя, мой виолент! — голос Нимулло дрожал, да и сам он тоже выглядел как застигнутый врасплох любовник в чужом гареме.

Сидевший за прилавком Дутияр до этого момента не проронил ни звука. Он рассматривал знатных чужаков, их одежды, манеру держаться, впитывал глазами, потому что знал, что ему может больше никогда не выпадет шанс пообщаться с самим виолентом и его литиргами. Рождённые в высших бассисах редко сами ходили за покупками, даже за ювелирными украшениями. Он был поражён не меньше своего учителя, но пока ещё не понимал всех последствий этого визита.

— Не понимаю, из-за чего так разволновался хозяин мастерской. Радоваться надо, что работу его ученика выделил из всех отобранных побрякушек сам виолент, — пожал плечами Шерани Магох.

— Так, может быть, это его сын сделал, — предположил Нисияр Марум-Гох.

— Скажи, мастер…

— Дутияр Надиг, мой литирг, — вежливо подсказал молодой ювелир.

— Мастер Надиг, есть ли у мастера Бассата сыновья? — спросил Карриск.

— У Нимулло Бассата есть дочь, мой виолент Ллаид, но у его сестры есть сын. Мальчик очень просил меня обучить его нашему ремеслу…

— Хорошо, я понял, — Карриск не любил велеречивых обращений и старался по мере возможности укорачивать такие беседы. Именно по этой причине молчали его друзья. Вести великосветскую беседу и не употреблять при этом принятые обращения и обороты речи было невозможно, уж лучше совсем молчать и не выводить из себя друга и начальника.

А Нимулло всё не появлялся. Томясь ожиданием, Карриск стал разглядывать украшения на прилавке, безошибочно отбирая те из них, что сделала Лелисса. Он брал их в руки, разглядывал, скрывал в ладонях, нюхал, подносил к губам и что-то беззвучно нашёптывал, глядя куда-то невидящим взглядом. Литирги смотрели на происходящее привычным взглядом, для них поведение шефа было обыденным. А вот Дутияр тщетно старался скрыть своё изумление — так же общалась с камнями и металлами его любимая Лелисса. Оба литирга заметили удивление ученика, но истолковали его по-своему, решив, что Альфар, как всегда, поразил разум очередного ювелира, простого ремесленника, не ведающего магии своего же ремесла.

Тем временем в задних комнатах мастерской кипела бурная деятельность. Шикарные косы Лелиссы уже были отстрижены так, что оголилась шея, грудь утянута широким палантином кормилицы, а сверху уже был одеты дутиярова рубаха и жилетка. Тхизира и Нимулло носились по дому в поисках подходящих штанов — отцовские Лелиссе были слишком широки, а дутияровы длинны. В конце концов, было решено подрезать одни из штанов Дутияра, и из милой девушки получился мальчишка лет тринадцати с умными глазищами, внимательно и слегка удивлённо взирающими на этот мир.

— Ну, слава Гарону! Мальчик, как есть мальчик, — со вздохом облегчения повалилась на лавку Тхизира.

— Теперь имя, — напомнил запыхавшийся Нимулло. — Как тебя зовут, прекрасный ученик?

— Моё имя Лиссияр Тиен, мастер Нимулло, — с почтительным поклоном ответила дочь. — Я ведь теперь сын матушки Тхизиры, значит, у меня должно быть имя её мужа. Я родился уже после смерти моего отца Айята Тиена, поэтому я его никогда не видел. Родня тогда засомневалась в нашем родстве, и мама не стала настаивать на общении. А потом про меня и вообще позабыли.

— Будем надеяться, что виолент не станет наводить о тебе справки в улевиро, — с надеждой ответил Нимулло.

— Я поеду с тобой! — Тхизира была непреклонной. — Я твоя мать и я имею полное право быть с тобой до твоих восемнадцати лет! Пусть этот красавчик, что хочет, то со мной делает, одну тебя я не отпущу! Тьфу, одного. Ох, как привыкнуть? Как не спутать? А придётся привыкать сразу.

— Так и порешим. Надо идти, знатные особы не отличаются терпением.

Лелисса всем своим существом дрожала от предчувствий. Ей до одури хотелось увидеть Карриска, про которого в ладирэ гудели все девчонки уже два круга Малой Луны*. Но ей отчего-то было очень страшно выходить к нему. Да ещё это предположение отца, что мастер Ллаид увезёт её с собой… Лелисса не понимала до конца, что это такое «увезёт с собой». Куда увезёт? А если она откажется? Или от таких предложений нельзя отказываться? Почему не сопротивляется отец?
________
*Круг Малой Луны равен семи солнечным дням. Круг Большой Луны равен четырём Кругам Малой Луны или двадцати восьми солнечным дням.
________

Ей было понятно одно, что мальчишку из себя она изобразит легко. Не прошли даром годы общения с Дутияром. Слава богам, она участвовала во многих его выходках и насмотрелась на их мальчишеские манеры обращения. Немного беспокоило, что в ладирэ обучение несколько отличалось от программы улевиро, но Лисса решила, что она не опозорит Жаккенский улевиро, сказавшись слегка туповатой к наукам, которые вовсе не проходила.

Наконец, все трое — отец, кормилица-«мать» и сама виновница… виновник «торжества» вошли в мастерскую. Карриск с неохотой опустил украшения, нежно звякнувшие по стеклу прилавка и стал изучать вошедших. На женщину он глянул вскользь, мастеру Нимулло удовлетворённо кивнул, а к юноше (теперь это был уже Лиссияр Тиен, а вовсе не девушка Лелисса) подошёл в два быстрых и по-кошачьи упругих шага.

Лиссияр раскрыл свои огромные карие глаза, а от увиденного так близко поразительно красивого мужчины губы мальчика чуть приоткрылись, выражая восхищение, удивление и растерянность. Таких мужчин не бывает! Такого совершенства линий и черт природа ещё не являла миру! Вот бы нарисовать! Но ведь в Тагриде даже зеркала под запретом, а уж о том, чтобы нарисовать человека, и речь заводить было преступлением.

Альфар держал мальчика за плечи вытянутыми руками и всматривался в его лицо, глаза, губы. Совсем ещё ребёнок! Над губами только едва проступает лёгкий пушок, щёки ещё по-детски чуть припухлые. А глаза… Да, несомненно, это именно он сделал перстень с пиразом! В глазах этого ребёнка можно было утонуть, как в зелёных водах Гарраса. Нет, мелковато! В этих глазах плескался целый океан! Бурые воды Кадымского океана, вот что напомнили Карриску глаза мальчика.

— Представься, мальчик! — Альфар отстранился от юного ювелира и приветливо улыбнулся ему.

— М-м-меня зовут Лиссияр Тиен, мой виолент Ллаид! — неуверенный голос к концу аж звенел, как струна доташа. — Младший ученик мастера Нимулло Бассата, сын Айята Тиена и Тхизиры Бассат.

Карриск любовался маленьким гордецом, который, дощебетав представление, высоко вздёрнул свой чудесный носик с россыпью бледных мелких веснушек и щёлкнул каблуками недорогих кожаных сапожек. «Нда-а, ножка у мальчика ещё будет расти», — подумал Альфар, оценивая возраст этого чуда, — «а пока вырастет, ему будут покупать именно такие недорогие сапожки».

— Хорошо, а я Альфар. Можешь называть меня мастер Альфар, — Карриск снова улыбнулся, он уже почти любил своего юного единомышленника, окончательно утвердившись в мысли увезти мальчика в свой дворец и как следует обучить ремеслу. Нельзя такой талант зарывать в крохотной Жаккене! — Это мои помощники мастер Нисияр и мастер Шерани. Для тебя они теперь тоже главные помощники и наставники.

— Мне приятно познакомиться с вами всеми, — пролепетал Лиссияр, кланяясь в ответ на вежливые кивки литиргов.

— Я забираю тебя с собой в Марвинон. Ты ведь хочешь продолжить изучение ювелирного искусства?

— Я-а-а… — растерялся мальчик. — Я могу взять с собой мою ма? Э-э-э… Маму Тхизиру. Мне идёт ещё только тринадцатое лето.

— Ты знаешь законы, Лиссияр. До совершеннолетия родители тебя могут сопровождать везде и всюду, — и Карриск внимательней посмотрел на единственную женщину в мастерской.

Полноватая и не молодая, скорее слишком рано состарившаяся прилично одетая милада с выбившейся из-под тёмного платка прядкой чёрных волос понравилась виоленту, по крайней мере, её вид не отталкивал. Было понятно, что женщина знает своё место и не станет вмешиваться в воспитание сына.

Тем более, что мужское воспитание тут было, как нигде, просто необходимо. Тонкие руки мальчика, узкая грудь и общее субтильное телосложение так и просили занятий по общей физической подготовке. Карриск уже наметил себе план: фехтование, верховая езда, танцы, и это всё кроме углублённого изучения профессии!

— Подготовьтесь к отъезду. Хватит вам сегодняшнего дня?

— Мы с сыном будем готовы уже к вечеру, — ответила Тхизира. — У нас не так много вещей, мой виолент.

— Зови меня мастер Кар… Э-э-э… Альфар, — поморщился Карриск, чуть не оговорившись от невнимания. Он в мыслях уже скакал на резвых кобылисках и фехтовал с юным Лиссияром. — Мы поедем завтра рано утром. Мне тоже необходимо завершить здешние дела, милада Тхизира. Будьте готовы к рассвету. Мы подъедем на большой повозке. Поедем быстро, но ночевать будем в трактирах. Там же будем и питаться по дороге. Ехать в Марвинон придётся всего три дня с двумя ночёвками.

— Мы будем готовы, мастер Альфар! — Лиссияр учился называть наставника по имени.

— До встречи, друзья! И примите мою благодарность, мастер Бассат, что не пропустили талант этого юного создания.

— Благодарю тебя, мой виолент Ллаид, — прошелестел Нимулло вслед уходящему Карриску и его литиргам.

***
 

Осень выдалась на редкость тёплой, если не сказать жаркой. Но по вечерам на улицы Марвинона опускалась прохлада. А сегодня весь день шёл такой дождь, что Альфар предпочёл внеочередной урок фехтования, чем гонять кобылисков по мокрым камням городской мостовой. Чтобы скакать всласть, нужно было вначале добраться до окраины столицы к пыльным трактам, где землю плотно утоптали многие копыта и колёса. Но после такого дождя и там было не уютно, а вместо песка под копытами чавкала бы жирная грязь.

Зато какое удовольствие сидеть в тёплой комнате перед камином, где пляшет свой танец огонь. На коленях Карриска растянулась во весь рост небольшая ярко-рыжая цабета*, уткнувшись своей остренькой хитрой мордашкой с мокрым чёрным носом ему в ладонь. Второй рукой Альфар задумчиво поглаживал светлое пузцо зверюшки. Цабета, удовлетворённая жизнью, мерно мурлыкала и помахивала своим длинным и пушистым хвостом, свисающим почти до ковра.
__________
*цабета — млекопитающее, небольшая домашняя зверюшка, нечто среднее между кошкой, лисой и белкой. Стройное поджарое и мускулистое тело, силуэт квадратный, в холке всего 30-50 см, самки мельче самцов.

Шерстка чаще всего рыжего оттенка, может быть светлой до песочного или тёмной до глубокого коричневого. Мех гладкий на спине, на животе удлинённый и густой с богатым подшёрстком и очёсом, на хвосте длинный с максимально густым подшёрстком и обильным остевым волосом. Хвост цабета носит вверх, иногда загибает и кладёт на спину.

Мордочка умеренно вытянутая с выраженным подбородком и щеками. Усы длинные, вибриссы обильные. Уши подвижные стоячие треугольные с выраженными кисточками шерсти на кончиках. Внешний угол уха не выходит за контур головы.

Лапы имеют втягивающиеся острые когти, которые отрастают постоянно. Цабета точит когти о кору деревьев, поэтому в домах для неё устраивают специальные приспособления для точки когтей. Оптимально устанавливать сухой ствол дерева, на котором цабета любит спать, свесив лапы по сторонам облюбованной ветки.

Цабеты хищники, в природе едят мелких грызунов, змей, земноводных, рыбу, мелких птиц, их яйца, любит яйца кукуцаполя. Дикая цабета может наносить урон фермам, где выращиваются кукуцаполи. В домашних условиях могут есть овощи и фрукты, но в природе употребляют их только в голодный период. Еду держит в передних лапах по-человечески.

Голос цабеты приятный негромкий и мелодичный, она нежно вякает и мурлычет.

Между собой цабеты легко уживаются в любых количествах. Спаривание происходит один раз в год. Самка приносит от двух до десятерых детёнышей, которые сразу же присасываются к молочным соскам и вцепляются в густую шерсть на животе матери. Отпускают сосок через два дня, когда у маленьких цабет открываются глаза и детёныши встают на лапы. К этому моменту их вес почти удваивается. Позже цабеты замедляют своё взросление, а половозрелыми становятся через год-полтора.

В доме цабеты чистоплотны, хорошо поддаются дрессировке, понятливы и умны, тактичны и не навязчивы, но преданно любят своих хозяев, привязываются к дому.
____________

Прошло всего три круга Большой Луны с тех пор, как в одном из флигелей своего дома Альфар поселил мать и сына Тиен, Лиссияра и Тхизиру. Тихая женщина не вмешивалась в обучение сына, как и предполагал Карриск, но никому не позволяла ухаживать за его телом и вещами, приводя в порядок его одежду и карауля того в небольшой домовой бане. И ещё она не позволяла сыну купаться в общем бассейне. За всё лето Альфар ни разу не видел парня в купальном костюме и не смог ни научить плавать, ни убедиться, что он уже умеет плавать. Но причуды матери принято уважать, тем более, что Лиссияр ему не сын и даже не родственник. Не хотят, и не надо, было бы предложено.

Но на уроках фехтования Лиссияр уже делал первые успехи, и это не могло не радовать учителя. Карриск обожал это древнее искусство владения остро заточенным металлическим жалом и своим телом. Радость движения, поющий клинок, порыв страсти, ветер от проносящейся мимо лица стали, что может быть прекраснее!

Прекраснее могли быть только скачущая вдаль пара кобылисков, уносящая своих седоков прямо в солнце, ветер, что хлещет по лицу своими острыми крыльями, азарт гонки, сердце, что выпрыгивает из горла то ли от восторга, то ли от усилий удержаться в седле. И тут его ученик преуспел. Лиссияр очень быстро подружился со своим кобылиском и, почувствовав животное, словно прирастал к седлу. Да, Таги-Тагайя благословила юного Тиена, тут не могло быть двух мнений. Уверенность в этом только росла, и Карриск удовлетворённо улыбался, глядя на ученика.

С науками мальчик, конечно, справлялся не столь замечательно, как с физическими занятиями. Чего он хотел от захолустного улевиро, чтобы они вырастили ему гения математики и философии? Научили читать и писать, и на том спасибо. Библиотека в доме Ллаида обширная, если малец захочет, то сам прочитает всё, что нужно.

За выполненные Лиссияром украшения Альфар отсылал мастеру Бассату разные товары и благодарность. Говорил, что тот может гордиться своим племянником, но сами украшения дарил только явеллам и ятсарам. А вот «Песню бури» носил сам и не расставался с массивным кольцом даже ночами.

Но всё это было присказкой к урокам танцев. То, что происходило, когда начинала звучать музыка, могло быть только магией или наваждением. Альфар чуть сильнее сжал рукой шерсть на животе цабеты, и та недовольно тявкнула, пришлось выплыть из воспоминаний и нежнее погладить уютную зверюшку.

В танце Карриск мог почти овладеть женщиной, испить её страсть и оставить ей счастливые воспоминания на всю жизнь. При этом ему даже не приходилось вступать с партнёршей в интимный контакт. Только взгляд, только ритм, только кружение и пируэты, лёгкие касания рук и ног, трепет губ у лица, выдохом пройти по оголённой коже возле прелестного ушка, шепнуть приличную любезность, но так, что милада закатывает глаза от истомы. Сжав уверенной рукой тонкий стан, опрокинуть деву навзничь, чтобы она потерялась в пространстве так же, как уже перестала отсчитывать минуты кружения в этом неистовом водовороте рук, ног, чувств и звуков.
 

Это всё было и тут с той разницей, что партнёром по танцу был мальчик Лиссияр, юный ювелир, талант и трудяга, а не целомудренная девица из знатного дома высших бассисов. Мастер Альфар тонул в карих омутах своего ученика, и тот, кого прозвали Карриском, не понимал, что с ним происходит. Когда они менялись ролями и в танце ведущим становился Лиссияр, в его ещё не очень уверенных ладошках таял сам Карриск, прожжённый искуситель дамских сердец, желанный чуть ли не в любом гареме Тагрида, но предпочитающий пользоваться услугами хейд квартала роз.

За окном пылкий закат пригласил на танец ночную тьму, и они медленно проплывали по улицам Марвинона, зажигая на своём пути фонари и окна домов, разгоняя гуляющих по их уютным жилищам, задевая невесомой тканью тёмно-фиолетового платья небо и вливая в сердце Карриска непонятный трепет — завтра снова будет урок танцев. Завтра снова он прижмёт к себе этого ребёнка. Ребёнка! Мальчика! Гарон Трисвятый! Лиссияру всего двенадцать лет! Как жить дальше? Никто не подскажет? Никто. Своими чувствами, которые теперь терзали Карриска, он не стал бы делиться даже с Верховным аррафом Хакимом, тем более с друзьями. А как справиться с преступными желаниями, Альфар не знал. Оставалось смириться и танцевать.

***
— Отдышись, Лисс! Ты уже язык на плечо закинул! — Шерани Магох отступил с линии и опустил шпагу, предварительно проверив, плотно ли держится колпачок на острие.

— Не-е-ет, Ше-е-ер! Ну, пожалуйста, ещё один бой! — Лиссияр громко сопел, стараясь отдышаться и поднимаясь с полу, где оказался в результате пропущенного удара. — И объясни мне, что это ты такое сделал! Я не заметил ничего особенного, пока не очутился у твоих ног. Как ты это сделал? Я тоже хочу научиться!

— Чтобы побить Карриска? — Шерани ехидно усмехнулся.

— Ага-а-а! — разулыбался во весь рот Лиссияр, показывая ряд некрупных белых чуть-чуть не ровных зубов. — Ты же его можешь победить в честном поединке?

— Я? — Шерани многозначительно вытянул губы трубочкой и покивал головой в знак согласия. — Ни я, ни Нисияр не можем. Если только вместе и с применением подлых приёмов… Но это уже и не честный, и не поединок.

— А почему тогда мастер Альфар не показывал мне твоего приёма? И вообще, почему он в последнее время почти перестал со мной фехтовать? Я безнадёжен, как боец, или он просто очень занят?

— Конечно, он просто занят! Ты молодец, Лисс! Ты всего за год научился тому, что в нас вколачивали в течение пяти лет. Правда, мы начинали учиться держать шпагу чуть ли не в младенчестве, а ты вот только год назад.

— Шер… — Лиссияр поднял голову и внимательно посмотрел в глаза другу и наставнику. — Шер, а у Карриска есть постоянная подруга или невеста?

— Кх-х-м… — поперхнулся Шерани. — Почему тебя это интересует?

— Ну, та-а-ак про-о-осто… — пожал плечами Лиссияр и попытался увернуться от крепкой руки Магоха, ухватившего вёрткого как ртуть мальчишку.

— Ты смотри мне! Карриск тебе не из этих! Не из гаремских кастратов, не девун*, чтобы любить мальчиков через поганую дыру! Ты хоть у него самого таких вещей не выспрашивай — прибьёт одним ударом по башке, и нету мальчика Лисса.
_____________
*девун — евнух-«кастрат», смотритель гарема. В Тагриде «кастратами» называют мужчин, предпочитающих для любовных утех других мужчин, потому что они не могут иметь потомства по понятным причинам.
_____________

— Я потому у тебя и спросил. И… Ты им не расскажешь?

— Кому им?

— Ниссияру и Карриску.

— Нет, Лисс, дуралей маленький! Не хватало ещё передавать наши с тобой разговоры третьим лицам! И ты запомни, что сказанное другом никогда не подлежит передаче! И как вас там, в улевиро воспитывали? Ты что, с мальчишками даже на кулачках не дрался?

— Это почему ещё? Дрался, конечно! И даже фонари под глаз ставил… Правда, и мне доставалось.

— Слава Гарону! А то я решил, что это мы тут выдали тебе первых тумаков в жизни, — и Шерани рассмеялся с облегчением. — Ладно, вставай в позицию! Буду объяснять тебе этот финт, чтобы ты смог поразить воображение нашего дорогого виолента.


ЧАСТЬ 4.


Теперь снова была весна, только в Марвиноне она чувствовалась совсем не так, как в родной Жаккеене. Здесь не было снега, не журчали ручьи, сливаясь в весёлые звонкие речушки, несущие по улицам свои кораблики из щепок с бумажными парусами. Зато Марвинон цвёл. Повсюду распускались цветы. Кусты сирени и жасмина, жёлтая акация и душистая магнолия, скромный барбарис и, конечно же, разноцветные куксии*, которые вместе с тюльпанами, нарциссами и гиацинтами заботливые садовники высаживали на всех клумбах.

_______
*Куксия стыдливая — растение из рода лилейных, эндемик Тагрида, по неясным причинам не адаптирующийся на других континентах. На Тагриде произрастает подвид дикой куксии, но больше известна садовая куксия. Стыдливой её назвали из-за образования семян в стручках, которые, созрев, раскрываются, выстреливая семена в разные стороны. Чтобы собрать их, приходится сначала облачить стручок куксии в специальный пакет, а потом спровоцировать семяизвержение из стручка в пакет. Из-за ассоциаций с определённым человеческим действием куксию и назвали стыдливой, хотя правильнее было бы назвать так ботаника, впервые описавшего процесс сева куксий.

Листья куксий вытянутые, стреловидные, растущие из луковицы аккуратной розеткой.

Лепестки цветка имеют выпуклые щёчки и утончённые кончики, раскрываясь, образуют красивую вывернутую лилию с легко доступным ярко-жёлтым бархатистым пестиком и короткими пушистыми тычинками чёрного цвета. Некрупные цветки собраны в нерегулярные соцветия. Зацветает куксия постепенно, цветки распускаются по очереди.

Цветовые вариации у куксий от глубокого пурпурного с шоколадными прожилками до нежно розовых с прожилками белого или слегка желтоватого цвета. Куксия очень лёгкий в разведении и селекции цветок, поэтому перечислять сорта нет никакого резона, желающие более подробно ознакомиться найдут подробные сведения и рекомендации по возделыванию куксий в специальной литературе.
__________

Верховный кум Тагрида не любил перескоки времён года, как это практиковалось в Лерии и в Латаре, поэтому во всём Тагриде время текло в той последовательности, что диктовала ему природа и движения небесных светил. Тут было лето жарким, зима холодной, а весна радовала всех своим цветением.

В залу, звонко перетявкиваясь, забежали две резвые цабеты. Палевая цабета на длинных почти чёрных лапках забавно подпрыгивала, стараясь схватить свою огненно-рыжую подругу за загривок, чтобы та выпустила из зубов игрушку. Зверюшки подпрыгивали и носились вокруг стоявшего посреди залы круглого стола на резных ножках. На столе стояла вазочка с милым букетиком пурпурных куксий. Когда цабеты шарахались об ножки стола, вазочка слегка сдвигалась, постепенно продвигаясь к краю. Тхизире пришлось оторваться от занятий и отложить в сторону подушечку с кружевами, которые она плела.

— Ну-ка, угомонитесь, мерзавки! Пуссета! Пеллета! Расцепитесь сейчас же! Пошли вон отсюда!

Кормилица Лелиссы, а теперь и мать Лиссияра вернула вазочку в центр столешницы и поправила кружевную салфетку, которую сплела в первый месяц пребывания в доме мастера Ллаида. Пристыженные цабеты ускакали на мягких лапах, а Тхизира, вернувшись в мягкое кресло, продолжила своё занятие.

Нити ложились ровно, руки привычно продёргивали челноки и меняли их местами, узелки затягивались, образуя причудливый узор. Вот так же плетёт кружево наших жизней Виора-судьба, пока не приходит Лут, властитель смерти, со своими алмазными ножницами, чтобы перерезать нити судьбы и забрать готовое кружево.

Как же причудлив рисунок судьбы самой Тхизиры! Она вышла замуж за любимого мужчину, но потеряла его так быстро, что не успела продолжить его род. Её приютил родной брат, дав кров и сохранив честь, дал ей свою дочь и хозяйство, чтобы жить одной семьёй, но соблюдал все правила и законы, даже и пальцем не касаясь сестры. А теперь она живёт в чужом доме, ест из красивой посуды вкусную еду, которую готовят повара и их помощники, и в своё удовольствие занимается рукоделием.

И ещё теперь у неё есть сын. Лелисса почти перестала даже с ней говорить о себе в женском роде, переняла замашки и манеры своих покровителей и окончательно стала вести себя по-мальчишески. А к необходимости носить корсет, утягивающий её небольшую грудь, Лисс стала относится как к обычному делу. Мало ли какую одежду приходится ей надевать, одной вещью больше, одной меньше… Привыкла.

Но всё чаще Тхизира стала замечать у своего сына… дочери… тот задумчивый взгляд, который говорит только об одном — в сердце пробила стрела Леура, бога огня. Вариантов не было, конечно, она влюбилась в мастера Альфара! Этого следовало ждать раньше, но Лисса продержалась почти год, усердно вгрызаясь в новые предметы и до изнеможения тренируя своё тело, чтобы не отставать от взрослых мужчин.

Теперь Лиссияр был строен и статен, даже грудная клетка немного раздалась вширь, выпрямилась спина и голова теперь имела гордую посадку, а не была зафиксирована в вечном полупоклоне кому-то из знатных вельмож. Тхизира представляла Лелиссу в бальном платье и радовалась — девушка стала ещё красивей, хотя в мужском костюме и без должного макияжа мальчишка из Лелиссы тоже получался симпатичный. Кормилица-мать уже не раз замечала томные взгляды молодых помощниц по дому, которые были мечтательно обращены на Лиссияра. Хорошо, что ему и в голову не приходило затеять флирт с этими особами.

Тхизира и сама теперь путалась даже в мыслях, когда думала о Лелиссе. То она была для неё её девочкой, то сыном, мальчишкой. И тревоги теперь удвоились в соответствии с ролями, которые выпали на долю Лелиссы-Лиссияра.

Из размышлений Тхизиру вывел звук лёгких шагов. Так ходил Лиссияр. Когда шла Лелисса, она меньше топала, аккуратно ставила ножку и делала шаги короче, в общем, получалось тише. Значит, Лисс был не один.

— Ма! Ты не видела, где я оставил игральную доску? Мы с Нисияром хотели партию в тойтис* сыграть, а я не помню, куда…
___________
*тойтис — бертеррская разновидность шахмат. Той — «играем», тис — «милада взята в тиски», игра окончена.

Пешки стали боевыми петушками кукуцаполя (воздух), кони — кобылисками (металл), слоны — два водопада (вода), ладьи — горы (земля), ферзь — маг (огонь), король — милада (велиста). Принципы ходов те же, что и в шахматах. Петушками ведут разведку боем, ими жертвуют, «едят», но никогда петушок не может стать магом. Кобылиск топчет своих противников металлическими подковами, прыгая и лягаясь. Водопад смывает всё на своём пути. С горы спускается лавина и сель, сметая противника. Маг волен поступать свободно и ходить во все стороны. Милада может устроить только локальную воздушную бурю вокруг себя.

Есть ещё одна фигура на этой клетчатой доске, она стоит в центре на девятой клетке — Дымный Кот. Эта фигура может всё, что угодно. Она может заменить любую фигуру на игровом поле, кроме милады, но только один раз — изменять значение Дымного Кота дважды нельзя. А может удалить любую фигуру противника в любом месте, кроме милады, но в этом случае Дымный Кот ходит только один раз за всю партию.
___________

— Здесь твоя доска, — перебила его Тхизира, — на каминной полке посмотри. Добрый день, мастер Нисияр!

— Здравствуй, матушка Тхизира! — поздоровался вошедший в залу верзила. — Мы на минутку, только тойтис заберём и уйдём в комнаты Лисса.

Когда вслед за Лиссом в залу вошёл Ниссияр, комната показалась Тхизире раза в два теснее, чем была ещё минуту назад. Однако, несмотря на свои габариты, движения Ниссияра были такими ловкими и точными, что он никогда не задевал ни углов, ни, например, вазочек на столе. Со стороны казалось, что этот кудрявый богатырь с простоватым лицом великого хитреца перетекает с одного места на другое или перемещается так внезапно, что глаз не успевает отследить его движений. За эту манеру друзья его прозвали горным барсом.

Лисс на лету чмокнул Тхизиру в щёку, ухватил клетчатую доску, которая действительно лежала на каминной полке, и выпорхнул из двери, устроив небольшой смерчик из налетевших в окно пушистых семян веболы*. Впереди своих красивых резных листьев это деревце выпускало на волю чудесные соцветия, похожие на бархатные помпоны размером с орешек лещины, но когда приходила пора листьев, созревали семена. Они приобретали летучесть за счёт раскрывающегося легчайшего зонтика и разлетались с ветром везде и всюду. Радовало только одно — веболе требовалась всего один круг Малой Луны, чтобы сбросить весь свой пух.
_______
*вебола — дерево с массой тонких веток и изящным стволом с серебристо-серой гладкой корой. Листья похожи на раскрытую ладонь с растопыренными пальчиками, а цветки на гигантские цветки вербы. Время цветения ограничено двумя кругами Малой Луны, время отсеваа одним кругом Малой Луны. Вебола любима горожанами за свою осеннюю окраску листвы — от тёмно-зелёной до ярко-красной через весь жёлтый спектр радуги. Деревца высаживаются по нескольку штук тесными группами, чтобы создать живописные акценты в садах и парках.
_______

Вслед за Лиссом из комнаты вышел Ниссияр, вежливо улыбнувшись и кивнув матушке Тхизире. У Лиссияра в кабинете стоял письменный стол с положенным ему удобным для занятий стулом, но ближе к окну стоял небольшой столик на резных кривых ножках и пара кресел. Усевшись в них, было удобно разговаривать и играть в тойтис, и просто читать книги, занимавшие почти всё свободное пространство стен. Часть из этих книг были уже прочитаны Лиссом, другая часть использовалась в качестве справочников при подготовке к занятиям с педагогами.

— Лисс, ты сегодня красными или синими играешь? — Ниссияр уже устроился в кресле и расставлял на доске фигурки.

Задиристые петушки заняли передовую, а сзади выстроились фигуры мага и милады, водопады, горы, кобылиски, взметнувшие передние копыта вверх. Между магом и миладой притаилась фигурка Дымного Кота. Синяя гвардия защищала Бертеру, красная армия играла за демонов Фэлура, поэтому красного мага частенько именовали Треклятым Демоном или просто Зуром. Играть за синих было, почему-то, спокойнее, зато за красных игралось бодрее, как будто и вправду Треклятый помогал.

— Давай кинем жребий, — предложил Лиссияр, пожимая плечами, — прошлый раз я проиграл и синими, и красными.

— Давай, кидай свой медальон, — добродушно согласился старший товарищ.

Лисс снял с шейной цепочки плоскую круглую золотую подвеску, на одной из сторон был выгравирован Дымный Кот, а другая была зачерчена сеточкой, чтобы не напоминать зеркало.

— Чур, я — Кот! — выкрикнул Лисс и рассмеялся. — А тебе пусть решётка выпадет!

— А ты не каркай! Тоже мне, нашёлся журакр на мою голову! Ты же не ворона, чтобы каркать!

Медальон со звоном упал на пол, Лисс его поднял и, увидев, процарапанную ажурную сеточку, сел в свободное кресло и перевернул к себе красные фигуры.

— Твоя взяла, Нисияр, играй!

— А мы традиционно пойдём, — передвинув петушка на пару клеток вперёд, ответил Марум-Гох, почёсывая массивный подбородок, где уже успела отрасти щетина, делающая кожу подбородка и верхней губы слегка темнее остального лица.

— А мы тогда-а-а… — Лисс аккуратно передвинул своего петушка на одну клеточку вперёд. — Нисияр, почему мастер Альфар отменил вчерашнюю выездку? Мне пришлось просто промять своего кобылиска, а хотелось показать, как мы с Зумиром уже научились маршировать.

— Альфара вызвал к себе отец. У них там какие-то семейные дела или проблемы, я точно не вникал. Разберутся, тогда вернётся. А пока и танцы у тебя будут со мной, и выездка тоже со мной.

— И танцы? — Лисс от удивления даже рот приоткрыл. — Тебе шеккарэ налить?

— Да, и танцы тоже, — усмехнулся Нисияр. — Налей, конечно! А ты думал, что я танцевать не умею вовсе?

— Не… Я так не думал, — румянец смущения выдал душевное смятение Лиссияра, закрасив в розовый даже уши. — Я не представляю тебя в танце, вот и всё. Ты же такой огромный! Ты в бальном зале не поместишься!

— Ну, вот завтра и проверим!

— Хочу сегодня!

— Вот так сразу?

— А сегодня всё равно выездки-то не было. Считай, что я без занятий остался.

— Ну, тогда вот тебе тис!

— А вот и нет! Я твою гору Дымным Котом сейчас съем и всё! Никакого тиса! Играй, той!

— А тогда вот тебе селевой поток с горы!

— А мой маг твою гору в песок развеял!

— Тогда я твою миладу водопадом смою!

— Мой кобылиск твой водопад уже заткнул! Глаза разуй!

— Ну, кобылиска этого другой водопад смыл. Ходи!

— А второй кобылиск твоему магу копытом — вот та-а-ак!

— Оп-паньки! Был маг, и нет его. Печально. Дымный Кот назначается магом и отправляет твоего кобылиска на колбасу!

— Маг и маг! А потанцуем?

На игральной доске равнозначные всемогущие фигуры тщетно гонялись друг за другом несколько ходов подряд, пока синий маг Нисияра не загнал красного в лес из оставшихся водопадов, петушков, гор и кобылисков разных окрасов, лишив возможности делать разумные ходы.

— Ну, вот теперь всё! Тис! Сдавайся, милада! — Нисияр со смехом выставил своего синего кобылиска на нужную клеточку и поднял глаза на противника. — Ты чего, Лисс? Аж с лица краска сошла… Так расстроился? Да, плюнь! В следующий раз выиграешь! Пошли танцевать, ты же хотел!

— Не хочу, — Лиссияр поджал губы, старательно изображая обиду и разочарование своим проигрышем. Только бы Марум-Гох не обратил внимание на свои слова про миладу. — Я не представляю тебя в женской партии, а я за миладу уже не плохо умею танцевать — это не интересно.

— Пошли-пошли, я тебя ещё удивлю! Я вообще-то та-ака-ая не-е-ежная милада, — последнюю фразу Нисияр постарался пропищать, изображая девушку, которая строит глазки, устремляя взор в потолок или томно закатывая глаза.

Милада из громилы получилась уморительно несоразмерная, и оба товарища закатились весёлым хохотом.

***
Танцы! Ах, как она любила танцы! Лелисса всегда была подвижной девочкой, а когда к ним в ладирэ пришёл боганн Ридеск Фасики и познакомил тогда ещё девчонок с магией движения под музыку, она полюбила танцы всей душой и телом. Мастер Ридеск был поджарым, как цабета, таким же подвижным и живым. Его глаза сверкали из-под густых бровей, которые он частенько сводил вместе у переносицы не потому, что сердился, а скорее, наоборот, чтобы скрыть улыбку. Когда его руки были заняты в танце руками или талией юной партнёрши, он показывал направление движения, кивая головой, но Лелиссе казалось, что Мастер Ридеск показывает именно своим орлиным с гордой горбинкой длинным носом.
 

Сказать, что девушки воспринимали боганна мужчиной, будет не совсем правдой, но как же было приятно почувствовать на своей стройной и гибкой девичьей талии уверенные и нежные мужские руки. Сам Ридеск Фасики был многократно женат, а в его гареме, как у уважаемого в Жаккене мастера, прекрасно уживались друг с дружкой аж восемь почтенных милад разных возрастов. На своих учениц боганн Ридеск смотрел как на желторотых птенчиков, но составлял своё представление о каждой девушке, чтобы иметь возможность подсказать кумам и их родственникам, желающим пополнить свой гарем или жениться в первый раз, какая из девиц кому лучше подойдёт и почему. В танце каждый раскрывается и показывает себя истинного, хочет он того или нет, а для внимательного и опытного наблюдателя, например, такого, как боганн Ридеск, вообще не остаётся никаких секретов.

Курс танцев в жаккенском ладирэ длился всего полгода, но за это время Лелисса почувствовала себя девушкой, и к тому же поняла, что в этих ритмичных движениях скрыто счастье. Как она отдавала себя этим сильным рукам, как она кружилась под звуки мелодий, как кружился мир вокруг Лелиссы, когда боганн Ридеск усаживал ученицу на её место, переходя к следующей девушке. Про Лелиссу мастер Фасики точно знал только одно — она настоящая девушка, такая подошла бы любому почтенному куму из меранского бассиса. Возможно, она могла бы даже удовлетворить притязаниям кого-то из фарентов! Да, девушка была хороша! Мастер Фасики даже подумывал о девятой жене, но Лелисса Бассат была ещё настолько юной…

А теперь сама Лелисса кружила в танце огромного, особенно в сравнении с ней самой, Нисияра. Он наступал ей на пальцы ног, изображая неловкую партнёршу, они оба спотыкались и едва не падали, но скорее от смеха, чем от неловких движений. Нисияр владел своим телом как дикий снежный кот, который охотится в Даронских горах, откуда Нисияр Марум-Гох был родом.

Музыка звучала из магиофона, новомодной вещички, сохранявшей и воспроизводившей музыку, записанную на кристаллах с помощью магических заклинаний. Звуки вальса выплёскивались из волшебной шкатулки с резной крышкой, а смехом прыскали то Лисс, то сам Нисияр, порой оба танцора сбивались на неудержимый хохот и прерывали свой так называемый танец. Но раз за разом ошибок у Лиссияра становилось всё меньше, а ноги партнёра почти перестали страдать.

— Интересно, и что это тут такое без меня творится? Вам весело, а меня не позвали! И как это называется? А?

В танцевальный зал влетел белокурый вихрь по имени Шерани Магох и тут же понёсся под музыку, напевая себе громогласным шёпотом под нос: «Р-раз — два — три! Р-раз — два — три!» и обнимая невидимую, но очень обширную партнёршу. Лисс и Нисияр от хохота, периодически переходящего во всхлипывания и причитания, чуть не рухнули на пол, глядя на лихого танцора.

— Это ты меня изображаешь, что ли? — проревел Нисияр нарочито грозно.

— Нет, я изображаю Лисса, который танцует с тобой, прелестная милада Ниса! — не моргнув голубым глазом, выдал Шерани.

— А ты давай-ка сам изобрази миладу, а я посмотрю на вас обоих, — немного отдышавшись, ответил Нисияр без тени обиды на друга.

— Лисс, ты готов пригласить меня на танец? Или у нас сегодня вечер белых танцев?

— Прекрасная милада Шерани, позволь пригласить тебя на этот чудесный вальс! — голос Лиссияра срывался от смеха, но рука, которую он предложил новой «партнёрше», ничуть не дрожала.

Шерани был больше, чем на голову выше своего партнёра, но такой же стройный, хоть шире в плечах и более мускулистый. Лиссияр уверенно вёл мужскую партию в танце, а Шерани вполне правдоподобно и безо всяких смешков женскую, и танец получился выразительным и красивым.

Альфар уже несколько минут наблюдал это захватывающее действо, не спеша обнародовать своё присутствие. Из-за парной колонны при входе было видно почти всё, но вошедший оставался вне поля зрения танцующих. Карриск, закусив губу от нахлынувших, самому не до конца понятных чувств, прислонился плечом к прохладному камню и смотрел, любуясь происходящим.

— Та-а-ак! Хорошо! — громкие аплодисменты прервали движение, и Нисияр выступил вперёд. — А теперь пусть Лиссияр побудет девушкой! Не дрожи, парень! Это только на один танец! А я тебе не извращенец какой-нибудь. Надоело из себя миладу изображать, а ноги так и приплясывают сами!

— Ага! Завидно стало! — злорадно подытожил Шерани.

— Да, завидно. Сядь, друг мой, и не отсвечивай!

Снова зазвучала музыка, но теперь это был не вальс, а танго. Страстные звуки, рваный ритм, замирание сердца и кипение крови. Теперь в руках Нисияра была Лелисса. Она даже не пыталась скрыть себя, своих чувств, отдавшись в уверенные и нежные руки громилы. Только закрыв глаза, она представляла себе иного партнёра — черноволосого, с чувственным ртом, в карих глазах которого можно было утонуть навсегда, если бы туда она позволила себе нырнуть хоть один раз.

Карриск не заметил, как прокусил губу до крови. Ногти впились в ладони, когда сжались от страстного желания кулаки. Подглядывать было неловко, но и уйти он уже не мог. Противоречивые стремления выжигали Альфара изнутри, разрывали его душу.

Хотелось оттолкнуть Нисияра и вести Лисса в танце самому. Хотелось закричать и убежать подальше от увиденного. Хотелось ударить Лиссияра, чтобы он не смотрел такими глазами на этого горного кота. Хотелось прижать Лиссияра к своей груди и никому его больше не отдавать. Хотелось умереть от стыда — любовь, а Карриск уже понял, что это была именно она, к юноше, молодому мужчине, была отвратительна и преступна. Хотелось впиться в эти приоткрытые губы, налившиеся страстно алым во время танго.

Если бы Лиссияр был девушкой… Не важно, что из меран и что это был явный мезальянс, он бы женился на ней, даже вопреки воли всей родни и высшей знати! Но Лиссияр был юношей.
 

Карриск нашёл в себе силы уйти. В своей спальне он впервые за многие годы катался по постели и выл, отирая подлые слёзы подушкой, одеялом — всем, что попадало под руку.

Нет! Нет-нет-нет-нет!!! Не-е-е-е-ет!!! Не может такого быть, чтобы самый желанный жених Тагрида влюбился в своего ученика, мальчишку малолетнего! От этого можно было сойти с ума. А, может быть, он уже сумасшедший? Карриск с надеждой посмотрел на своё отражение в карманном зеркальце. Взгляд вполне безумный, губы прокушены и испачканы кровью, волосы растрепались и торчат как после урагана. Определённо, он потерял рассудок. Ура-а-а! Скорее к лекарям, пусть они его теперь исцеляют! Это не он такой, это болезнь такая — влюблённость называется.

Нормальная обычная влюблённость. Нет, это не лечится. Это можно только пережить. Пережить, если не видеть этих глаз, этих губ, этих высоких скул, эту улыбку. Если не слышать этот звонкий, почти девичий смех, этих разумных речей. А уж когда Лиссияр поёт…

Помогите… Кто-нибудь! По-жа-луй-ста-а-а-а…

Сам виноват! И никто не поможет, потому что Карриск сам никому ничего не скажет. Невозможно признаться ни друзьям, ни, тем более, Лиссияру. Надо продолжать вести себя по-прежнему! Да-да-да! Треклятый их всех раздери! Саена, властительница страстей, Леур, огненный бог! Сжальтесь, молю вас! Утихомирьте во мне огонь и страсть! Аниор, хозяин воды, пусть льдами скуёт моё сердце твоя сила! Эори, развей мои страдания своими ветрами, разнеси их на разные стороны света!

Гарон Трисвятый! Спаси меня от меня самого. Велиста! Пришли ко мне твоего Дымного Кота!

Над кроватью, где лежал обессиливший Альфар, сгустился дымный клубок, откуда опустилась на постель сначала одна дымная лапа, потом другая, а потом из дымного облака вытек и сам Дымный Кот. Мр-р-р, вспоминали? Я тут, я приведу тебя в равновесие, утишу боль, заберу лишнюю страсть, остужу твоё сердце, чтобы ты не сгорел окончательно. Но вот от любви не избавлю, не пр-р-роси! Так распорядилась Виор-р-ра-судьба. Так повелела Таги-Тагайя-земля. Ты справишься, Альфар Карриск, со своей страстью, у тебя достаточно для этого сил и могущества. Управлять своими мыслями и желаниями — вот твой урок.

Дымный Кот потёрся об грудь засыпающего человека, провёл пушистым хвостом по его щеке, лизнул своим шершавым тёплым языком прикрытые веками глаза. Я тебе снюсь. Спи! Ты же обычный человек, нормальный мужчина! Вот и выброси из головы глупости. Мальчик, девочка… Какая разница, когда это любовь?! Отринь вожделение плотских утех, оставь душевную близость, нежность и уважение. Вот мой тебе совет, Альфар. Я — Кот, я знаю эту науку, науку любви. Кому, как ни Коту, Дымному Коту, ведать в ваших сердцах потаённые струны любви. Спи! Пусть развеются твои печали как дым!

***
— Вставай, Лиссияр! Ты убит, — сегодня Альфар нашёл в себе душевные силы, чтобы провести очередной урок фехтования. — И кто тебе показал этот финт? Чьи бездарные ручонки тебя направляли на это непотребство? Смотри и внимай, презренный ученик, как это надо делать! Как это делает мастер!

Отступив от поднявшегося на ноги Лиссияра, Альфар замедленными и плавными движениями повторил неловко выполненный юношей приём, непременно заколов воображаемого противника.

— Ух, ты-ы-ы! А Шерани мне по-другому объяснял!

— И как же он тебе показывал?

— А он встал сзади меня и помогал мне выполнить этот приём, двигая моими руками, а потом уже я сам…

— Вставай! — голос Карриска чуть не сорвался в крик. — Сейчас я тобой буду руко-водить! Я же твой учитель, а не Шер!

Обняв мальчика со спины, Альфар понял, насколько он сильно погорячился, по вмиг возникшему напряжению во всём теле. Пожалуй, сейчас он покажет этот финт ничуть не лучше, чем это сделал Шерани. О боги! Гарон Трисвятый! Сбереги и помилуй!

Тонкая шея с нежной кожей пахла цветками персика… Шоколадный завиток волос непослушно торчал в сторону и щекотал мастеру Ллаиду кончик носа… Совсем рядом было изящное ушко совершенной формы, напоминающее жемчужную раковину… И рядом со всем этим нужно было сосредоточиться и выполнить обещанный трюк со шпагой!!!

Слишком хрупкое для мальчишки запястье легло в ладонь Карриска доверчиво и спокойно. Вторая рука завладела талией юноши, а ноги почти соприкасались с его ногами. Ученик и учитель слились в исходной для движения позе. Мир вокруг прекратил своё существование для обоих, но Карриск был упрям и последними проблесками рассудка, застланного страстью, заставлял себя совершать нужные, а не желанные, движения своим телом.

Тело Лелиссы тоже почти сдалось на милость победителя. И такое же, как у Альфара, упрямство и ещё страх разоблачения и расплаты за великий обман заставляли её сохранять разум и повторять движения мастера. Речи о том, чтобы запомнить эти движения, не велось, но хотя бы не рухнуть от нахлынувших на неё чувств. Какое счастье, что она стоит к нему спиной! Какое счастье, что Карриск не может видеть её глаза и то безумное и нежное, что затопило её существо и горит в её взгляде! Но он может почувствовать тот жар, которым полыхнуло её лицо, увидеть бешеный румянец на щеках, покрасневшие уши…

— Прости меня, Лисс, я смутил тебя, — смущённым выглядел и сам Альфар.

— Нет, что ты, мастер Альфар! Я прекрасно понял теперь последовательность движений и ту ошибку, что я допустил прежде.

— Тогда повтори финт. В позицию! — так было нужно, так было правильно, так требовала логика происходящего, но хотелось иного. Карриску до дрожи хотелось схватить это кареглазое существо, прижать к себе и больше никогда не отпускать от себя дальше вытянутой руки, держа его за эту руку так крепко, как позволят эти изящные косточки.

Лиссияр-Лелисса постаралась как можно точнее повторить финт, и ей это даже удалось, потому что она удостоилась похвалы мастера Альфара. А мастер Альфар возблагодарил всех богов, что не надо повторять углублённое объяснение ещё раз. Во второй раз он мог бы и не сдержать себя.

— Да, как-то так, правильно, — Альфар изобразил максимум небрежности в голосе, тогда как внутреннюю дрожь до конца так и не удалось успокоить. — Закончим на этом. В следующий раз тебе нужно будет отработать этот трюк и ещё парочку более лёгких, но очень полезных приёмов. И я бы хотел посмотреть на тебя со стороны, поэтому ты будешь фехтовать с Шерани или Нисияром.

— Хорошо, мастер Альфар, мне нравится фехтовать с твоими друзьями. Они такие весёлые, — и Лиссияр широко улыбнулся, показывая ряд белых зубов.

Карриску эта улыбка снилась во сне, он знал каждую чёрточку этого узкого лица. Он точно знал, что верхний передний резец слева у Лиссияра слегка выступает вперёд и чуть развёрнут по отношению к соседнему зубу. Он знал, что уголки губ Лиссияра всегда смотрят вверх, даже если тот хмурится. Он знал, что над верхней губой растёт уже темноватый пушок, но ещё нет ни единой настоящей щетинки. Он знал, что узнает эту улыбку из тысячи, из миллиона улыбок! И ещё он знал, что с этим надо что-то делать.

— Лисс, скажи мне, ты ведь ещё ни разу не был с женщиной? — деловитый тон наставника больно резанул Лиссияра.

— Нет, и не собираюсь! — почти выкрикнул ученик.

— Что ты так разволновался? Все мужчины когда-нибудь делают это впервые. Владеть искусством любовной игры, это так прекрасно и правильно для образованного и культурного мастера. Хочешь, я отведу тебя к хейдам и они тебя научат всем премудростям?

— Нет!!! — выкрик получился слишком громким, и Лиссияру пришлось срочно придумывать оправдание. — Я храню верность своей наречённой невесте. Моя любимая осталась дома в Жаккене. Мастер Альфар, я скромный меранин, мой удел овладеть мастерством ювелира и завести себе гарем из четырёх жён. А потом всю жизнь трудиться, чтобы достойно содержать их и наших детей. Как только моя будущая халиля станет моей законной женой, я распрощаюсь с девственностью и стеснениями, но не раньше.

— Прости, Лиссияр, я не знал твоих обетов. Обещаю тебя больше не смущать своими непотребными приглашениями, — Карриск чуть не присвистнул от удивления. Оказывается, у мальчишки есть невеста, «будущая халиля его гарема!» Вот так и никак не меньше! — Но ты же не осуждаешь меня за то, что я пользуюсь услугами милад, умудрённых в науках плотских развлечений?

— Нет! — снова чересчур громко выкрикнул Лиссияр. — Нет, не осуждаю, хоть и считаю…

— Не важно, что ты считаешь, раз не желаешь составить мне компанию, — оборвал бесперспективный разговор Карриск. — А я с твоего позволения пойду развеяться. Желаю приятных занятий в ювелирной мастерской!

Не говоря больше ни слова, Альфар вышел из фехтовального зала, оставив Лиссияра в одиночестве. Лелисса уселась прямо на полу, скрестив ноги, как любила сидеть в детстве, стараясь занимать поменьше места в пространстве, а лучше стать невидимкой или вообще исчезнуть.

Пацанский разговор… Когда она в детстве за руку с Дутияром скакала по крышам и подвалам жаккенских домиков, когда она дралась наравне с другими мальчишками из их компании, когда она приходила домой с синяками и Тхизира отчитывала её за хулиганство и неподобающее для девочки поведение, тогда Лисса впервые поняла, что выделяться из стаи плохо. Или ты вместе со всеми, или ты сам по себе. Третьего не бывает. Позже в ладирэ она поняла, что у девчачьих компаний принцип ничем не отличается от мальчишеского. Тогда она стала самостоятельной, даже самодостаточной. Именно после этого к ней потянулись подружки, вот только веры им уже не было такой, какой она могла быть изначально, безоговорочной.

Вот и теперь Лисс отказался быть в стае, отказался следовать за вожаком, заводилой, самым харизматичным, самым красивым, самым-самым, самым любимым человеком. Её любимым человеком. За тем, без кого она не представляет теперь своей жизни, кого она обманула и изначально предала своим обманом, того, в чьих руках она готова умереть и умереть счастливой.

Нет, будущего вместе с Альфаром она себе не представляла. Один только раз она в дурных мечтах увидела себя в свадебном наряде — нежно-голубом пышном платье с широкой юбкой, вся она закутана в облако полупрозрачной накидки. А за руку её ведёт мастер Альфар — самый красивый и желанный, любимый всеми, но выбравший именно её своей халилёй, любимой женой, главной, а, может быть, даже единственной на все времена. Лелисса понимала, что такой союз был никак не возможен, что губить себя мужчина из явеллов ради меранки, к тому же почти нищей меранки, не станет, не имеет права, никто ему не позволит этого сделать.

Нет, никакого будущего, никакого, увы! У неё и мастера Альфара нет будущего. Да ещё и эта ложь… И Лелисса тоненько по-девичьи заплакала. Горько-горько всхлипывала она, глотая солёные слёзы, сидя на полу посреди фехтовального зала. И не было у неё никакого утешения. Нет, одно, даже два утешения у неё было — светло-палевая Пеллета и рыжая Пуссета, две цабеты тихонько подошли к страдалице и стали вылизывать своими шершавыми языками слёзы девушки. Они терлись мягкими шерстяными боками об руки девушки, щекотали роскошными пушистыми хвостами щёки и нос. Их громкое мурлыканье отдавалось эхом в гулком пустом зале, умиротворяя волнения души Лелиссы.

Слёзы высохли, на её личике появилась сначала робкая, как поздняя утренняя заря, улыбка, а через несколько минут Лисса уже звонко смеялась и резвилась с двумя цабетами, делая вид, что ловит их за хвосты, и кидая им свой полупустой кошель, куда для объёма запихнула мокрый от слёз носовой платок. Жизнь продолжалась, несмотря и вопреки. Нет такого будущего, пусть будет другое, но пусть оно будет! А там посмотрим, что из всего этого получится.

Получилось. Лелисса решила, что быть Лиссияром в этой ситуации совсем не плохо, что можно воспользоваться мужским решением своих проблем с растрёпанными чувствами. С того дня Лиссияр подходил к тренировкам и занятиям ещё более ответственно и прилежно, посвящая делам всё своё свободное время. Он тренировался даже в одиночестве, отрабатывая фехтовальные приёмы, он в одиночку выезжал на верховые прогулки, часто разминая поочерёдно кроме своего кобылиска, ещё и кобылиска своего наставника, чему почти чёрный скакун был безмерно рад. Лиссияр в бальном зале включал музыку и танцевал с воображаемой партнёршей. Сначала он просил матушку Тхизиру составить ему пару, но та, протанцевав одно занятие, сказала, что ей уже тяжело так много танцевать.

С тех пор Лиссияр больше старался, даже оставшись один, не чувствовать себя девицей. Так было легче переносить постоянные походы Карриска к хейдам в их розовую жуть.


ЧАСТЬ 5.


— Мастер Ллаид, — обучающий Лиссияра ювелирному делу мастер Тукунн Колест почтительно склонил голову перед виолентом, — молодой мастер Лиссияр Тиен готов к сдаче экзамена на уровень владения ювелирным мастерством, чтобы иметь право открыть свою мастерскую, работать и набирать учеников. Наш курс обучения практически завершён, и завершён блестяще. Я благодарю тебя, мастер Ллаид, и Гарона Трисвятого за то, что мне посчастливилось целых три лета общаться со столь талантливым ювелиром. Даже не просто ювелиром, а художником по металлу и самоцветам. Теперь и моё скромное имя вписано в историю — я учил самого Лиссияра Тиена! И это была честь для меня!

— Я понял тебя, мастер Колест, — Карриск нахмурил брови, — и на какой день назначен экзамен?

— О, мой виолент, ещё не сейчас, через целый круг Большой Луны. Время требуется для изготовления зачётного изделия.

— Ну, что ж, уговори Лиссияра не спешить, а делать всё тщательно, ведь комиссия будет к нему беспощадной, как к любому ученику, сдающему весь курс экстерном. Талант талантом, но даже мой отец, кум Ллаид справедливо любопытствует, чему можно успеть обучить в ювелирном деле за три лета? Если бы я не видел работы Лиссияра, я бы не привёз его в Марвинон. И я надеюсь, что он не посрамит меня перед почтенными явеллами и холетнами Тагрида.

— Будь уверен, мастер Ллаид, Лиссияр Тиен с честью сдаст экзамен и получит знак высшего мастерства.

— Я рад твоей уверенности, мастер Колест. Ступай, и делай своё дело.

Дверь кабинета закрылась за самым лучшим мастером ювелирного искусства Марвинона, а, может быть, и всего Тагрида, а Карриск откинулся на спинку кресла в глубокой задумчивости и печали.

Скоро, очень скоро, всего через один круг Большой Луны, это всего четыре круга Малой Луны, всего двадцать восемь дней — и всё. Всё закончится! Он больше никогда не увидит Лиссияра! Никогда!!! Да, он будет скупать все его изделия сам, только он будет иметь право дарить их важным и нужным людям, но изделия, хоть и прекрасны, но они ещё не сам мастер Лиссияр. Мастер… А ведь мальчишка уже успел стать мастером, и теперь его заслуженно будут именовать мастер Тиен.

Сколько прошло? Три лета? Целых три лета? Они показались одной минутой. Мгновением. Три лета слились в одно переживание счастья и боли. Счастья, потому что любимый мальчик, юноша, молодой мастер рядом. С ним можно фехтовать, чувствуя, как искрится воздух от раскалённых до предела эмоций. С ним можно скакать на кобылисках во весь опор и не переживать, что совсем недавно юноша не то, что в седле не держался, а и кобылиска только на картинках видел. Ну, откуда в Жаккене верховые кобылиски, когда всех устраивают самоходные повозки? С ним можно было танцевать, представляя, что он молодая девушка, или дурачиться и самому изображать из себя глупую миладу, которая впервые попала на бал.

А ещё можно было встречаться с хейдами в их мягком царстве розового цвета и, удовлетворяя свою страсть, представлять на месте хейды любимого мальчика Лисса… Впрочем, вот этого у Карриска никто отнять не сможет. Если бы ещё после этих походов становилось хоть немного легче на душе, а не только в теле.

Грустные мысли прервала его любимая цабета, запрыгнув на колени и попытавшись вылизать щёки Альфара или поцеловать его в губы. Он отмахнулся от звериных радостных ласк, и ярко-рыжее существо обижено тявкнуло.

— Пусетта, ты бесконечно ласковая девочка, но я не твой кавалер! Надо бы подыскать тебе пару, а то на весь дом осталось две цабеты, и обе девчонки, ни одного самца. Решено, завтра же после танцев я возьму с собой Лиссияра и мы поедем в питомник цабет выбрать тебе жениха посимпатичней.

Пусетта благодарно лизнула хозяина ещё раз, чем окончательно его развеселила. Или это ему настроение подняли завтрашние планы?

***
— Мастер Лиссияр Тиен, прими мои сердечные поздравления и искреннее восхищение вашими работами! — Тукунн Колест был на самом деле очень рад тем, что Лиссияр блестяще сдал свой экзамен и получил знак высшего мастерства с первого раза.

Обычно у всех ремесленников, художников и рукодельниц степени мастерства присуждались поэтапно. Первая степень мастерства присуждалась после самого первого выпускного экзамена, она давала право открыть свою мастерскую и работать, продавать свои изделия и обменивать их на необходимые вещи и разные прелести жизни, которые всегда человеку хочется иметь или использовать.

Вторая и третья степени мастерства присуждались по результатам последующих экзаменов, которые можно было сдать по прошествии пятилетнего срока работы. Для этого мастер собирал свои самые удачные работы, изучал новые приёмы работы, совершенствовал технику исполнения деталей. Получив третью степень мастерства, ремесленник мог набирать учеников и передавать свои знания и навыки молодым мастерам.

Высшая же степень мастерства присваивалась крайне редко. Чтобы её получить, нужно было быть безупречным в технике выполнения своих изделий, но и этого было мало. Требовалось удивить высокую комиссию экзаменаторов красотой и гармоничностью своего творчества, заставить восхищаться, вызвать восторг. Как правило, высшая степень мастерства присваивалась уже умудрённым опытом художникам своего дела. Крайне редко знак высшего мастерства давали простому мастеру, но вот так, на самом первом экзамене по определению уровня умений и навыков, такое было впервые во всей истории Тагрида.

— Благодарю тебя, мой учитель! Твои старания и умения позволили мне стать тем, кем я стал! — учтивая речь, радость и тут же печаль из-за того, что вот и всё, что теперь скоро надо возвращаться домой.

— Мастер Тиен, мой отец кум Асмур Ллаид приглашает тебя и твою матушку на праздник в честь получения тобой знака высшего мастерства, — Альфар, одетый в костюм для верховой езды, был горд своим воспитанником, рад за него и печален по той же причине, что и Лиссияр — скорого расставания.

— Я с благодарностью принимаю приглашение для себя и моей матери, мастер Альфар! — голос молодого ювелира хоть и стал несколько ниже, чем был три лета назад, но в минуты волнения всё ещё звенел соловьиными нотами.

— Ну, тогда торжественную часть будем считать закрытой, — выдохнул Карриск и улыбнулся своей очаровательной улыбкой вышедшего на охоту крупного хищника, — а сейчас я приглашаю тебя, Лиссияр, размять косточки в скачках наперегонки. Наши кобылиски уже давно застоялись в стойлах!

— Не могли они застояться, мой точно не мог, — искренне возмутился Лиссияр, — я же вчера проминал своего Чиниро и твоего Нолетра! А за остальными конюхи следят.

— И, тем не менее, скачки никто не отменяет.

— Да я с радостью! Ты же знаешь, мастер Альфар, что мне нравится общение с кобылисками.

— Тогда собирайся живо! Сегодня промнём их вместе и по-настоящему, до пенных хлопьев.

Согласно кивнув, Лиссияр убежал в свои комнаты, чтобы переодеться сообразно предстоящей поездке. И через десять минут воспитанник и наставник уже выводили осёдланных кобылисков на свежий воздух.

Красивый караковый* Нолетр кокетливо выгибал по лебединому длинную шею и радостно кивал головой, а серый в яблоках Чиниро приветливо фыркал и щурил глаза от предвкушения парной прогулки. Оба наездника легко вскочили в сёдла и направили своих кобылисков шагом по дороге из города. По выложенной камнем мостовой кобылиски с их крупными копытами уступают в скорости повозкам из-за проскальзывания подков по камням, поэтому всадники в городе никогда не спешат. Кобылиски шли гордо, высоко поднимая длинные стройные ноги, и косились на прохожих, словно хотели узнать, должное ли они производят впечатление.
___________
*Караковый — конская масть, когда у почти чёрного коня или кобылиска есть рыжеватые подпалины.
___________

Но вот закончилась брусчатка, и грунтовая дорога развеселила копыта. Кобылиски перешли сначала на размашистую рысь, а потом и плавно перешли в резвый галоп. Кобылиски будто бы соревновались друг с другом, а, может быть, так оно и было, но скорость галопа нарастала, пока придорожная растительность не слилась для седоков в единую зелёную полосу, летящую мимо.

Ветер властными движениями стирал с лиц всадников следы их тяжких раздумий, печали срывались с плеч, где они уже почти угнездились, и некоторое время летели сзади, развеваясь на манер плащей, но ветер отцепил их острые коготки, разогнул костяные пальчики, и печали тоже отстали.

Бешеная скачка на сильных и выносливых красавцах наполняла сердца неистовой радостью. Лелисса не могла сейчас не быть самой собой, ей казалось, что она, привстав в стременах, летит по воздуху на каком-то седом драконе. Длинная волнистая грива Чиниро развевалась на ветру, и казалось, что это два острых серебристых крыла.

Девушка посмотрела на спутника, Альфар откинул голову назад и закрыл глаза, полностью доверив себя своему скакуну. Судя по блаженной улыбке, с Карриском творилось примерно то же самое, что и с Лелиссой. Выражение его красивого лица стало почти детским и счастливым, таким она виолента ещё не видела, но хотела бы любоваться на него вечность и ещё чуть-чуть. Но тут Альфар открыл глаза и, заметив, что Лиссияр, замешкавшись, постарался быстро отвернуться, слегка натянул повод, чем заставил Нолетра перейти в кентер. Чиниро замедлил свой бег сам, ориентируясь на напарника, а затем всадники перевели скачку в быстрый шаг.

Кобылиски глубоко и часто дышали, мерно раздувая бока и пофыркивая.

— Лисс, ты на меня так странно смотрел…

— Ты улыбался. Я никогда не видел такой блаженной улыбки на твоём лице, мой виолент, — с вежливым поклоном головой ответил Лиссияр, заново расставляя границы их взаимоотношений.

— Опять… — радость покинула Альфара так же стремительно, как скакали их кобылиски. — Я же просил…

— Прости, мастер Альфар, я тоже задумался, вот и выскочило случайно. Я больше не буду!

Лелиссе хотелось оказаться рядом с Карриском где-нибудь в уединённом месте, обнять его, стереть с его лица эту вновь нахлынувшую грусть. Она даже была готова рискнуть всем — и своим секретом, и своим будущим, и своим телом, и даже своей душой, да чем угодно! Только чтобы этот тёмный ангел снова засветился от счастья. Останавливало только то, что она не была уверена, что именно она и их предстоящее расставание является причиной его грусти.

— Лиссияр, умоляю тебя, не смотри на меня такими глазами! Не делай мне больнее, чем есть! — Альфар отвернулся и прошептал, — Не своди меня с ума, я уже и так достаточно безумен…

— Мастер Альфар, ты печалишься из-за каких-то дел, но посмотри вокруг! Посмотри на эти поля вдали! Они говорят, что у нас есть будущее, что люди сделают запасы на зиму, что будет тепло и сытно. И дела твои рано или поздно пойдут, как надо, и всё будет хорошо.

— Да, наверное… — задумчиво ответил Карриск. — Впрочем, не в делах счастье.

— Как это? А в чём же? Ты скажи мне, я сохраню в тайне твои печали, но поделившись, тебе станет легче их нести.

— Поделиться с тобой? — Карриск повернулся и внимательно посмотрел на спутника. — Ну, уж нет! Только не с тобой!

— Я чем-то не подхожу для этого? Конечно, я же не явелл, а всего лишь скорбный меранин!

— Дурак ты! Вот это точно. Дело не в твоём бассисе… — мужчина замолчал, прикусив губу. Карриск чуть не выдал себя, он хотел сказать: «Дело в тебе самом!», но вовремя спохватился. — Хорошо, я расскажу.

Ещё несколько минут царило молчание, а потом Карриск вывалил на юного ювелира историю несчастной любви виолента к хейде по имени Рианни. Таковая хейда существовала на самом деле, и Карриск с ней даже был очень близко знаком. Вполне приличная и образованная особа, искусная жрица плотских утех. Рианни была умна и расчетлива, но никогда не стремилась занять иного положения в обществе — быть ченето её вполне устраивало.

Рассказывая, Альфар перенёс свои истинные чувства, которые он испытывал к юноше Лиссияру, на хейду Рианни, поэтому правдивость рассказа сомнений у слушателя не вызвала. По мере того, как услышанное доходило до рассудка, лицо Лиссияра менялось. Сначала растаяла улыбка, как тает радостная радуга, если небо вновь закрывают тучи. Потом нахмурились красивые брови. А под конец рассказа на лицо Лиссияра уже была надета маска безразличия — выражение понимающего и сочувствующего друга не получилось из-за слишком рьяно колотящегося в груди сердца и готовых брызнуть горьких слёз.

— Вот такая моя печаль, — закончил свой монолог Карриск, и ещё какое-то время они ехали в тишине, потому что Лиссияр не мог ответить своему наставнику.

— Я очень сочувствую тебе, мастер Альфар, — выдавил из себя, наконец, Лиссияр. Чувствовать себя девушкой Лелиссой сейчас оказалось невыносимо больно, и спрятаться за маску молодого ювелира было спасением. — Скажи, а хейда Рианни отвечает тебе взаимностью?

— Нет, она же хейда, а хейды умеют дарить ласку и при этом не любить своего партнёра, или они любят всех мужчин одинаковой любовью. Я не спрашивал её. Я не смог ей признаться. Я слаб и безволен!

— Ты сделал всё правильно. Так ты страдаешь в одиночестве, и ты справишься со своими чувствами. Если бы ты признался в своей любви хейде Рианни, ты бы погубил и её.

— Почему? — удивление Карриска было таким искренним, что Лиссияр невольно улыбнулся.

— Потому что не любить тебя не может ни одна милада, будь она ченето или ятсар — это не важно! А это означает, что, скорее всего, хейда Рианни тебя тоже любит, но её положение не даёт ей права даже сказать тебе о своих чувствах. Её мучения стали бы нестерпимыми, узнай она о твоей любви.

— Я не подумал об этом… Ты мудрый человек, Лиссияр! Не по годам мудрый! Спасибо тебе, друг мой! Ты ведь навсегда останешься моим другом?

— Как Шерани и Нисияр? — Лисс уже почти пришёл в себя.

— Ага! — и Альфар тоже слегка улыбнулся. — А с Рианни я ещё встречусь и не раз.

— Благодарю за высокую честь, мастер Альфар! Быть твоим другом — лучшей награды мне в жизни не надо!

— Не очень уж эта награда велика, — Карриск пожал плечами, — я не самый весёлый друг, часто по уши занят делами, в свет вхож, но меня мало кто уважает по-настоящему… Вот в делах я могу тебе помогать всегда!

— Так это самое главное для мужчины! — гордо выпятил подбородок Лиссияр. — Правда, мне всё же хочется самому всего достичь. Но я обращусь к тебе, если мне станет невмоготу и потребуется помощь.

— Я тебе буду рад всегда, Лисс, в любое время дня и ночи! — глаза Карриска блестели такой искренней радостью, словно сбылась самая заветная мечта этого странного красивого мужчины. Как будто только что он не печалился о несбыточной и далёкой любимой Рианне.

— Я обещаю иногда бывать у тебя, когда ты меня пригласишь, чтобы я не попал в неудобное для тебя время.

— Приезжай в любое время — для тебя я всегда буду свободен!

Они повернули кобылисков и лёгкой рысью поскакали в сторону дома, стараясь не переутомить своих верных скакунов.

***
Вот и всё. Он уехал. Лиссияр с матушкой Тхизирой уехали домой в Жаккену. Всё. Всё. Всё. Который раз Альфар твердил себе это короткое и страшное слово — всё. Больше не будет уроков фехтования, когда отчаяние и ярость плотной волной выплёскивались из глаз Лиссияра, заменяясь потом взрывом победного ликования и радостного смеха. Не будет трепетных танцев, когда рука в руке, когда глаза в глаза, когда тонкая талия так уютно и доверчиво ложится в руку, когда шёпот у виска: «Смени ногу, мастер Альфар!» кажется обещанием вечной любви. Не будет бешеных скачек на резвых кобылисках, когда ветер снимает кожу и срывает все заботы и тревоги, когда восторг заполняет душу, а сердце распахивается навстречу летящему миру. Всё в прошлом.

Альфару оставалось только вспоминать прощальный вечер с его торжественным ужином, бал по поводу получения уже теперь мастером Лиссияром Тиеном знака Высшего мастерства в ювелирном искусстве. Да, это было настоящее достижение, можно сказать, чудо, но даже тот факт, что это чудо сотворили они вдвоём — Лиссияр и он сам, Альфар, выбравший в ученики юное дарование, не радовал.

Вчера вечером Лиссияр танцевал с девицами, молодыми миладами Марвинона, дочерьми друзей кума Ллаида, которому тоже представили мастера Тиена. Приглашать на танец молодого мастера не решился даже Карриск при всей его репутации повесы и развратника. В конце концов, Альфар не выдержал и на самом деле сбежал к своей хейде Рианни, ставшей такой привычной, знающей многие слабости и предпочтения Карриска. У неё он и заночевал, предварительно напившись почти до беспамятства, чтобы не назвать хейду чужим именем. Именем своего ученика. Бывшего ученика и воспитанника.

Как прошёл сегодняшний день, Альфар вспомнить не мог. Вроде бы он вернулся домой, когда Лиссияр уже отбыл в путь, вроде бы даже приходили друзья, его верные Шерани и Нисияр. Вроде бы они даже вели какие-то разговоры. Смутные отрывки то ли воспоминаний, то ли снов неохотно всплывали в сознании Карриска, когда наступил вечер.

Солнце с размаху плюхнулось за горизонт, расплескав по небу алые брызги облаков. То ли оно разбилось в кровь, то ли, наоборот, угодило в чан с терпким и сладким красным вином и теперь нежится полупьяное в компании с духами стихий. Завтра станет ясно, что там было — каким солнце встанет на рассвете. Если больное и раздражённое, то, скорее всего, разбилось, а если расслабленное и с улыбкой, значит, ещё не выветрился винный дух из его светящейся головы. Зато к полудню людей ждёт тихий мирный покой от набежавших пушистых облаков, это если раздражение сошло на нет, и ушибленные места уже не болят. Или такой беспощадно яростный зной от испепеляющего всё живое и не живое гневного светила с больной похмельной головой, что лучше будет устроить себе полуденную сиесту или хотя бы не шляться по улицам без широкополой шляпы, какие летом здесь носят и мужчины, и женщины, и даже дети обоих полов.

Марум-Гох появился, как всегда, неожиданно. Его шаги было трудно расслышать даже в тишине бальной залы, отличающейся знатным эхом, усиливающем любой звук. А уж сейчас, когда Карриск стоял на открытой веранде, где был накрыт чайный столик, при появлении Нисияра вздрогнул даже он.

— Ты так и собираешься киснуть от тоски? — друг давно понял причину печали виолента, правда, ему казалось, что тот страдает из-за расставания всего лишь с другом.

Мы так привязываемся к тем, кого воспитали, обучили и облагодетельствовали, что расставание с объектом приложения родительских чувств причиняет нам настоящую боль. То, что это может быть не родной сын, а только лишь ученик, по сути своей чужой человек, не играет никакой роли.

Допустить мысль о том, что прекрасный Куммит-Карриск, любимец всех женщин в округе, а может быть, и во всём Тагриде, может влюбиться в мальчика, горный барс не мог никаким образом. Альфар в его глазах был настолько же мужчиной, как и он сам. А самому Нисияру вожделеть мальчишеское тело представлялось чем-то запредельно постыдным.

— Не собираюсь я страдать! Да с чего ты взял, что я страдаю? Дело закончено, Лиссияр уехал. Теперь я буду ждать его новые изделия. Вот и всё.

— А чего же у тебя такая кислая морда лица, будто бы ты перекисшего шкаррэ полным ртом глотнул?

— А… а… Да, ну тебя! Тьфу! Гадость какая!

— Ага! Представил! Вот такая у тебя физиономия сейчас, хоть рисуй и в картинную галерею в Химире вывешивай.

— Ты не перегибай палку-то… За такие речи можно и арест схлопотать: «Подначивал к запечатлению должностного лица непотребным способом нарисования красками на холстине». Как тебе такая формулировка обвинения?

— Крючкотвор!

— Подстрекатель!

— Не догонишь! — и Нисияр, смеясь и показывая язык, утёк из-под летящего ему в глаз кулака, чтобы потом оказаться уже в коридоре, ведущем в фехтовальный зал.

— Догоню и приведу приговор в исполнение! — Альфар вышел, наконец, из своей замороженности и постарался догнать друга. Догнать удалось только уже в зале, когда Марум-Гох стоял со шпагой в руке в боевой стойке. — Ах, ты так?! Тогда защищайся, мерзавец!

Карриск ухватил первую подвернувшуюся тренировочную шпагу и, встав в позицию, молниеносно атаковал товарища. Всю свою боль, всё своё страдание он превратил в злость. Натиск Альфара удивил даже видавшего виды горного барса. Радовало, что бой дружеский и шпаги защищены прочными каучуковыми колпачками.

Противники были примерно равны по силе, в технике несколько выигрывал Альфар, но зато выносливей и хладнокровней был Нисияр. Точный расчёт движений Марум-Гох скрывал за насмешками и ёрничанием, частенько выводя этим противника из душевного равновесия и заставляя делать ошибки. Вот и теперь Нисияр сыпал глупости, не закрывая рта, но Альфар не слышал его слов, почти не видел лица — он дрался с любимым мальчишкой, которого представлял себе на месте Нисияра.

Красивое лицо искажала жажда убийства, Карриск что-то кричал, но сам не понимал своих слов. В пылу схватки не разобрал их и Нисияр, похоже, что слова эти были обоим незнакомы. В карих глазах Карриска плескались зелёные воды Гарраса, кипела Жаккенская бухта и вздымал в небо гигантскую волну обычно спокойный Кадымский океан. В его груди плавилась лава, превращая сердце из застывшего и растрескавшегося камня в алмаз, сверкающий своими гранями. Любовь и боль слились и спаялись в единое целое в этом алмазе.

Теперь Альфар стал сильнее себя прежнего, теперь он мог жить и действовать, не рискуя развалиться на куски, рассыпаться в песок. Раньше он не любил никого, кроме родных и друзей. Женщин он брал и пользовался ими, потому что им этого хотелось так же, если не сильнее, чем ему, точнее его телу. Теперь тело было под властью души, а в душе царила любовь. Его первая любовь, настоящая, потому что впервые в жизни Альфару захотелось не владеть и использовать, а отпустить на свободу. Теперь он знал, что где-то в далёкой Жаккене есть человек, которого он любит всем сердцем.

Мысли покинули голову, сердце как сумасшедшее лупилось о рёбра, стараясь пробиться наружу, шпага летала согласно давно заученным законам, но стала нарастать усталость. Альфар отступил на достаточное расстояние и опустил свою шпагу, наклоном головы благодаря противника и этим сообщая, что бой завершён, и победитель может праздновать свою победу.

— Ты бился как проклятый, Альфар, — отдышавшись, оценил старания друга Нисияр.

— Фух! Так ты мне ни мгновения постоять не дал! — довольный собой и, наконец-то, пришедшим в душу умиротворением ответил Карриск.

— Полегчало? — Марум-Гох, прищурившись, внимательно посмотрел другу в глаза.

— Заметно? — ответил вопросом на вопрос Карриск, беря с полки чистое полотенце, чтобы обтереть заливавший лицо пот.

— Ага! Ты аж светиться стал! — улыбка Нисияра стала такой довольной, что Альфару захотелось впихнуть другу в рот целый лимон.

— Такая разрядка-зарядка способствует очищению организма от шлаков и всякой дряни. Тут ничего удивительного нет, друг мой, литирг Марум-Гох, мастер Нисияр… Кстати, а не поработать ли нам?

— Ты давно собирался проверить прииски на реках. Вот и поехали ко мне в Эрмегор, порадуем себя просторами Тагрида, позагораем на берегу голубого озера Лаингэ! Как тебе такая идея?

— Прекрасно! Надо только утрясти это дело с Шерани.

— Не печалься, Шерани я возьму на себя. Максимум, что он может потребовать, это завернуть на обратном пути к нему в Кайтас.

— Так это же по ту сторону от Белых песков, на противоположном побережье! Ты собираешься меня таскать по всему Тагриду, включая пустыню Белые пески? — брови Карриска удивлённо полезли вверх, а глаза стали огромными как у кобылиска.

— А чем тебе не нравится такая прогулка? — в противовес другу Нисияр хранил абсолютное спокойствие.

— Как-то это неожиданно…

— Ты три года просидел дома! Тоже мне виолент называется! Мы с Шером хоть иногда выезжали из столицы, а ты…

— Всё! Решено! Едем так, как ты решил! Готовьтесь к дороге, мои литирги! Виолент Ллаид едет проводить большую инспекцию!

— Во, развоевался! — улыбнулся Нисияр. — Это ты собирайся, а я пойду готовить Магоха.

— Эх! Друзья мои, Гох и Магох! — с видимым облегчением выдохнул Альфар и блаженно улыбнулся.

Нет, боль от потери из сердца никуда не делась, но обрела там своё место и больше не занимала всё человеческое существо целиком. Альфар принял и свою любовь, и свою потерю, оставалось как-то научиться с этим жить.

***
Первое место, куда отправился Альфар после разговора со своим литиргом, были те самые Марвинонские пещеры. Кобылиск остановился и беспокойно стал втягивать ноздрями прохладный воздух, шедший из входа в пещеру так, будто бы там внизу стоял вентилятор. Скакун нервно переступал с ноги на ногу, но подъехать хоть сколько-нибудь ближе отказывался, выразив своё мнение коротким ржанием. Альфару пришлось спешиться и закрепить поводья за луку седла так, чтобы он мог щипать траву, росшую здесь повсюду. Оставлять кобылиска одного он не опасался — всем известно, что эта зверюга подпускает чужого человека только с разрешения хозяина, точнее после личного представления хозяином этого человека.

Внутри пещеры Карриску стало холодно и он развернул походный плащ из тонкой и очень тёплой шерсти. Укутавшись в плащ, он двинулся той тропой, которую очень хорошо запомнил, когда Таги-Тагайя выводила его из подземелья. Стены пещер и переходов, тоннелей и тупиков, куда Альфар заглядывал по дороге, были сплошь из беловато-жёлтого камня, полосами перемежающегося то с рыжими полосками спрессованной в камень глины, то с почти чёрной породой горючего угля. Красота завораживала, и Альфар решил сделать привал в одной из пещер, отличавшейся от остальных высокими сводами.

Теперь он был взрослым, многое уже произошло в его жизни. Пережиты и отпущены многие обиды и друзья, ушла в мир посмертия его любимая мать, оплакана её смерть и смерть его первого в жизни, а потому самого любимого кобылиска Лероса, серебристо-вороного красавца, ровесника Альфара, родившегося с ним в один день.

Было много женщин, скрашивавших Карриску и ночи, и дни своими прелестями и умением ублажать мужчин. Из них он мог вспомнить только некоторых, и то не был уверен в правильности вспоминаемых имён. Женщины приходили и уходили, не затрагивая в душе Карриска тех струн, что звенели теперь — любовь и боль были ему неведомы. Альфар мог прощаться с миладой шутливо, а мог устроить кошмарный скандал, если та начинала ставить ему какие-то условия. Не все милады были из ченото, чаще как раз Карриск сходился с миладами из высших бассисов.

А кто сказал, что ходить по лезвию ножа в своих любовных приключениях скучно? Мальчик развлекался. Мальчик мстил всем тёткам, как он их называл про себя, за когда-то нанесённую ему обиду самой любимой в той детской жизни женщиной — кормилицей. Мирена, так звали кормилицу, принимала у себя мужчину, забыв или по ошибке не закрыв щеколду на двери своей комнаты.

Маленький Альфар, носившийся по дому с грацией молодого слонёнка, хотел обрадовать Мирену своим букетом, который нарвал на любимых клумбах халили Эльнеры. Рвать цветы с клумб было строжайше запрещено, а тут садовник сказал, что всё равно завтра будет выбрасывать цветы, чтобы посадить свежие. Он предложил малышу нарезать в букет таких цветов, каких тот сам захочет, и указал на приговорённые к экзекуции клумбы.

Собственно, эта измена любимой кормилицы, а иначе Альфар не мог себе объяснить поведение Мирены, да ещё полученный от старшего брата незаслуженный нагоняй за цветы, которые были брошены в зале для приёма гостей, где как раз отец разговаривал с высокими гостями и присутствовал старший сын кума Ллаида, названный, как и основоположник рода Ллаид, Рахомом. Там же крутился, наблюдал и слушал всех внимательно с приоткрытым от усердия ртом средний брат Димиям.

В конце концов, Димиям наговорил младшему брату грубостей, и так окончательно подтолкнул мальчугана к побегу из дома. К слову сказать, Мирену тогда выгнали из дома Ллаидов, а для Альфара наняли няню Инелию, ставшую ему и другом, и советчиком в жизни.

Какой же глупой казалась вся ситуация Альфару теперь, когда детство было далеко. Наивный ребёнок, избалованный всеми домочадцами, получает знатный отпор сразу ото всех, кто его баловал. Альфар невольно усмехнулся. А теперь этот же человек… Хотя нет, этот Альфар и тот мальчишка не похожи даже в центре самого себя, не только в отражении карманного зеркала.

Мальчик Альфар был светлым и любящим, мальчик Альфар не знал боли, мальчик Альфар был уверен в любви своих родных и близких, в их безоговорочной поддержке. Так было до крушения его маленького мира. Нынешний Карриск был, нет, не изгоем, но успел стать в достаточной степени циничным, что давало ему прочный панцирь с острыми шипами, через который никто не мог проникнуть в его сердце, чтобы поранить тонкую ткань его души.

И вот какой-то мальчишка… Мальчишка!!! И дело не в том, что любовь оглушила Альфара, а в том, что мечтам нет ни единого шанса сбыться. Трагедия во всём! Мальчишка из меран… Даже не из явеллов! Хотя мезальянс роль играл не самую важную, но то, что они были одного пола… Нет, нет и нет!!! Никто и никогда не поймёт Карриска! Ни друзья, ни тем более родные. Надо забыть эти глаза, эти губы, эту лёгкую походку, эту лучезарную улыбку! Забыть и навсегда стереть из памяти!

Сам себя Альфар никогда не считал преступником, а теперь он терзался от измены самому себе. И убежать от этого было невозможно. Сам себя преследователь всегда догонит и накажет.

— Не спеши себя казнить, Альфар! — женский голос прозвучал так явственно, что человек вскочил с облюбованного камня и стал судорожно озираться по сторонам.

— Кто ты? Ты та самая, кто приходила ко мне в детстве? — он не знал, бояться ему или радоваться встрече.

— Я Таги-Тагайя, так вы меня называете, — сказала богиня земной стихии, являя свой лик виоленту ювелирной отрасли. — Да, я приходила к тебе, когда ты был маленьким, чтобы показать тебе дорогу домой.

— Благодарю тебя, милада Таги-Тагайя! — Альфар склонился в поклоне, но богиня шагнула к нему и протянула руки, заставляя выпрямиться.

Её кожа была бархатисто-нежной и горячей, вся богиня будто бы светилась изнутри, переливалась, пересыпалась, как песок в скляночных часах, не была стабильной, раз и навсегда сформировавшейся твердью. Она вся жила. Жизнь заполняла её почти чёрные глаза, жесты её рук были завораживающим взгляд Альфара танцем, босые ступни переступали с места на место, а браслеты с бубенцами отсчитывали ритм. Рисунок на коже тоже струился, менялся, образовывал один орнамент и сменял его другим, третьим и дальше без счёта.

Таги-Тагайя была красива. Если сравнивать её красоту с красотой земных женщин, то она не выигрывала, но и не проигрывала у них. Земная богиня была красива земной красотой, которой наделяла и всех остальных представительниц своего пола вне зависимости от черт лица или стройности фигуры. Женская сила, исходящая от богини, заставила Альфара чувствовать себя мужчиной. Успешным и могучим, смелым и решительным, готовым свернуть горы ради своей любви.

Любви… К мальчишке? Лиссияр… За что ты так безжалостна, Виора-судьба?

— Альфар, слушай меня внимательно и не перебивай! Твои чувства истинны, твоя любовь найдёт правильную дорогу. Я обещаю тебе это! Слышишь? Верь мне! Верь своей любви! Виора не даёт испытаний без поддержки! Твой путь ведёт тебя к великому счастью для всех! И первым станешь ты! Да, тебе предстоят ещё переживания и волнения, но ты преодолеешь их все. И запомни — твоя любовь настоящая! Только никому не рассказывай ни о ней, ни о нашем разговоре. Это главное условие!

— Благодарю, Таги-Тагайя! Я верю тебе сейчас так же, как верил тогда. Если бы не твои слова, я бы решился порвать нить судьбы или уйти от людей в пустыню навсегда.

— Пройди по местам силы Тагрида. Ты узнаешь их, тебя будет тянуть к ним. Не сопротивляйся своим чувствам, иди. Тебя подержат в пути друзья. Хорошо, что ты сохранил перстень с песней бури. Ты слушай голос ветра, чувствуй силу воды, пойми природу огненных молний. Перстень тебе поможет в этом. Только тогда ты сможешь понять свою любовь до конца. А теперь иди и не оборачивайся — так ты сохранишь память о нашем разговоре. Те, кто не вышел, обернулись…

Голос богини звучал всё тише, а облик истаивал, становясь прозрачным. Когда она исчезла совсем, Альфар очнулся и, не оборачиваясь, как велела Таги-Тагайя, ушёл, легко найдя дорогу вверх, где ждал его верный кобылиск караковой масти.


ЧАСТЬ 6.
 

— Опять ты ушёл в свои мысли? — Шерани заглянул в лицо своего друга.

Повозка неспешно бежала по дороге в Тиревин, как того захотел Альфар, хотя в Тиревине не было, почти не было никого из ювелирной братии.

— Карриск! Я не узнаю тебя в последний круг Большой Луны! — Нисияр даже повысил голос, чтобы докричаться до друга. — Ты, вообще, где сейчас? Ты с нами в повозке или в бальном зале?

— А что вам всем дался мой бальный зал? — огрызнулся Карриск, пряча глаза от друзей.

— А то, что там у тебя глаза блестели, а теперь они будто бы плёнкой подёрнуты, — Марум-Гох не любил кривить душой и извращаться в иносказаниях. Если кому-то не нравилось получать правдой в лицо, те старались не заговаривать с громилой о душетрепетных вещах.

— Там звучала музыка, там мы танцевали…

— Там вы танцевали. Именно вы! Ты и Лисс, — Нисияр был беспощаден, ему категорически не нравился настрой Альфара и очень хотелось вернуть другу обычно игривое расположение духа.

— Да!!! Я танцевал с Лиссияром!!! И ты с ним танцевал, и Магох! Мы все танцевали с мальчишкой!

— Ты чего? — хором удивились друзья такой бурной реакции Карриска.

— Ничего… — пробормотал тот и надолго замолчал, уставившись в окошко повозки на проплывающие мимо аккуратные хлебные поля и зелёные перелески. Друзья тоже молчали, только переглянулись и одинаково пожали плечами, делясь недоумением друг с другом.

Дорога в очередной раз вильнула, и взгляду Альфара стал доступен раскинувшийся вдалеке небольшой городок. В центре города, как и положено, возвышалась башня ратуши, от которой во все стороны расползались улочки с невысокими милыми домиками. Издали весь город напоминал пряничные постройки, которые делали на Новолетие отцовские кулинары. Стены пряничного города пеклись из вкусного теста, а потом сверху всё строение покрывалось белой и цветной сахарной глазурью.

Тиревин был известен на весь Тагрид, если не на всю Бертерру. Там рос самый большой и старый в мире дуб. Больших деревьев было много везде, старых тоже хватало в любом лесу, но этот дуб считался, а возможно, и был самым-самым большим из всех. Кто его измерял, Альфар не знал, но то, что его душу тянуло прикоснуться к этому дереву, было осознанным фактом.

Друзья проехали насквозь весь городок, что заняло по времени не больше часа, и, выбрав трактир за чертой города, но поближе к чудо-дереву заселились в гостевые номера. Карриск намеревался пробыть в Тиревине хотя бы пару дней, и уже потом ехать в гости к Марум-Гоху на растерзание всей его многочисленной роднёй.

Путешествовать в дорожной повозке было удобно, но, тем не менее, утомительно. Повозка была довольно просторной. В ней помещался салон для приёма пищи и отдыха, где можно было с удобством расположиться и на отдых. Имелись в такой повозке и спальни — крошечные отсеки с узкими кроватями, но прекрасной шумоизоляцией, чтобы путник мог вздремнуть, если устанет. Но чтобы размяться было мало места, а неровности дороги не могла компенсировать даже усовершенствованная рессорная группа, про которую мастера из отцовского дома так увлечённо рассказывали Альфару перед дорогой.

Плотно пообедав в трактирной едальне, друзья разошлись по своим комнатам, чтобы отдохнуть и расслабиться. Альфар, не раздеваясь, рухнул на кровать и зарылся лицом в пушистую подушку. Что он творил? Наорал на друзей, нагрубил, ничего не разъяснил, зато мог заронить в их головы дурные мысли. Печаль и тоска из-за разлуки со своим воспитанником терзала Альфара неустанно, но это не давало ему права расслабиться настолько, чтобы срываться на близких ему людях.

— Лисс… — Карриск ещё плотнее запихал лицо в подушку, чтобы никто не подслушал, — Лисс…

Произносить имя любимого человека было мучительно приятно и мучительно же больно. Имя — это всё, что осталось от трёх замечательных лет в компании мальчишки. Имя и перстень. Что говорила богиня? Слушай песню бури? Перстень поможет? И он уставился на свою руку, где зеленело своим камнем украшение, с которого всё началось.

Зелёный пирраз сверкал гранями, как и прежде, заманивая взгляд человека в водную бездну. Там плескались волны, то наступая на берег, то отбегая от него. Мерное и постоянное дыхание океана, дыхание глубокое и полновесное. Они ласкали кожу мягкими прикосновениями и смывали с души тревогу, уносили прочь печаль своими подводными течениями. Зелёный цвет радовал сердце, отзываясь в груди при каждом ударе пульса, расцветая огромным волшебным цветком с миллионом тоненьких зеленовато-белых лепесточков с фиолетовыми кончиками. Лепестки тоже колыхались в такт ударам сердца, и над цветком от этих движений волнами расходились сверкающие золотистые пылинки.

«Так цветёт моя любовь…» — подумал Карриск и увидел, что цветок его совсем раскрылся, показывая свою медово-золотую сердцевину. Там тоже была бездна, но она была золотой и заполненной светом, будто там светило своё солнце. «Так вот какая ты красивая, любовь!» — и на лице Альфара заиграла улыбка, а спазмы в горле исчезли вместе с тоской по Лиссияру. «Лисс, ты же всегда со мной! Ты в моём сердце, где бы ты ни бил!» — озарение накатило так стремительно, что Карриск сел на кровати, распахнув глаза и приоткрыв рот.

Угнетённое состояние сменилось приливом сил и жаждой деятельности. Альфар вскочил и стал быстро сбрасывать с себя дорожную одежду, чтобы принять освежающую ванну и после переодеться в приличный костюм.

Через полчаса он, зачесав со лба ещё влажные волосы, спустился в едальню, потому что на него, почти ничего не евшего всю дорогу, вдруг напал зверский аппетит, а съеденный обед куда-то испарился. Оглядев зал, Карриск увидел уже сидящих за столиком друзей. Гох и Магох пили шкаррэ и вонзали зубы в пышные пресные лепёшки, которые получались у местных хлебопекарей такими вкусными, что их можно было есть и без приправ.

— Кого я вижу?! И даже с улыбкой! Чё деитса-а-а! Ой, чё деитса! — Марум-Гох любил коверкать родную речь на манер ченето или некогда диких племён с Фоминских островов, где несколько раз бывал с отцом по его торговым делам.

— Ага. Такие люди и без печали! — поддержал друга Магох, довольно улыбаясь.

— Я отдохнул и пришёл в себя, — сообщил друзьям Карриск, — а ещё я ужасно голоден!

Он заказал для себя кувшинчик шкаррэ и сразу три лепёшки, к ним попросил добавить козий сыр, омлет из яиц кукуцаполя и яблочный скрутень* из тончайшего слоёного теста.
________
*скрутень — рулет, в данном случае скрутень из тонкого слоёного теста на подобие штруделя с яблоками.
________

Здесь подавали и вина, но Альфар отказался от мысли напиться. День ещё не набрал своей высоты, а сил было теперь целое море, и он решил не медлить с походом по немногочисленным ювелирным мастерским. Сначала дела, потом развлечения. Тем более, что на поход к знаменитому дубу Карриск рассчитывал потратить целый день, пусть это будет завтра.

Улов украшений был удовлетворительным для такого неювелирного места, как Тиревин. Качество всех изделий тоже вполне устроило мастера Ллаида, и виолент наставил своих отметок рядом с клеймами мастерских, как он делал это всегда. Его клеймо не прибавляло ничего к украшениям, но информировало покупателей о самом факте проверки. Такие изделия считались одобренными, их предпочитали брать себе покупатели из высших бассисов. Правда, Альфар свою деятельность развернул сравнительно недавно, поэтому украшения без его клейма ценились ничуть не меньше помеченных.

Отобрать для столичных придир ничего не удалось, и Альфар с облегчением вздохнул. Меньше хлопот с переправкой ювелирных изделий в Марвинон, не искать работников охраны и правопорядка, не организовывать транспорт. Разбойников из ченето никто не отменял, значит, таскать с собой все выбранные украшения далеко не безопасно. Тем более в такое путешествие, которое затеял безутешный Карриск, решивший проехать вдоль и поперёк весь Тагрид, посетив все места силы, которые вызнал у Верховного аррафа Хакима. Все проверенные украшения оставались у мастеров, и они сами переправляли свои изделия в столицу.

Утренняя заря, лениво потягиваясь как проснувшаяся и сладко зевающая кошка, разминающая лапы и выгибающая спину, растекалась розовыми полосками между сиреневых облаков по медленно светлеющему небу. Солнце ещё не показало ни лучика, а Альфар с друзьями уже были в сёдлах. Трактирные кобылиски не отличались ни статью, ни выездкой, но были смирными и выносливыми. Их держали в любом трактире, чтобы путник, едущий верхом, а не в повозке, мог сменить уставшего скакуна на свежего и продолжить путь без промедления. Впрочем, для гостей верховые поездки по городу трактирщиками тоже одобрялись.

Друзья ехали молча. Каждый думал о чём-то своём. Тиревинский заповедный дуб они увидели сразу, как только домики вокруг стали деревянными и менее величавыми, чем в центре города. Невысокие заборчики ещё отмечали, где проходят улицы, в глубине палисадников ещё виднелись жилые строения, но поля за городом уже были видны.

Дуб стоял среди полей в гордом одиночестве. Казалось, что на пригорке стоит роща, в центре которой возвышается дерево. Казалось, что дуб лежит на земле всей своей тушей, не в силах подняться. Казалось, что огромная зелёная туча прилегла на пригорок и вот-вот ветер сдует её — вон как качается её макушка! Казалось, что это зелёный дракон спит и видит сны, вздыхая, от чего его бока мерно раздуваются и опадают.

Они ехали и ехали, а дуб всё ещё стоял где-то там. Дорога почти не петляла, указывая прямо на священное дерево, но это не приближало его к городу. Прошло не меньше часа скачки бодрой рысью, когда зелёная махина предстала перед Карриском во всём своём великолепии.
 

Путники въехали под крону, не слезая с кобылисков — добраться до ствола тоже потребовало некоторое время. Обхват его поражал не меньше, чем размер кроны. Если под кроной можно было раскинуть с полсотни походных шатров, которые ставились вдоль рек и ручьёв там, где старатели мыли своё золото, то ствол можно было сравнить размером со зданием городской ратуши. Человек казался мелким зверьком рядом с исполинским необозримым снизу чудищем.

— И как тебе пришло в голову сюда заехать? — Нисияр не ждал ответа, потрясённый, как и все, величием этого существа. Назвать Тиревинский дуб просто растением не поворачивался язык.

— Мысль мне навеяли наши Марвинонские пещеры, — ответил Альфар.

— Ты и туда снова залезал? — удивился Шерани.

— Ага, — улыбнулся Альфар, — потянуло детство вспомнить.

— И как там?

— Прохладно, — Карриску не хотелось говорить про встречу, особенно вспоминая прямой запрет богини, и он спешился и стреножил своего скакуна. — Идёмте к стволу! Я хочу к нему прикоснуться!

Чтобы добраться до ствола, друзьям пришлось перебраться через переплетённые корни, которые из-за старости местами вылезли из-под земли. Они казались клубящимися змеиными телами, что желали ухватить путников за ноги и, возможно, утащить к себе в подземные норы. Кора на стволе была растрескавшаяся, а открытые участки луба давно потемнели от времени и тоже были коричневыми.

Обнять ствол? Для этого, наверное, не хватило бы и целого хоровода! Альфар прижался к нему, раскинув руки, прислонил лицо и закрыл глаза. В голове шумел ветер. И ещё появилось что-то незнакомое, непонятное, непостижимое — ощущение огромного простора, бескрайности мира, свободы, вечности.

«Я люблю…» — думал Альфар.

«Ты любим…» — отвечал дуб.

«Я маленький человек…»

«Ты огромное существо…»

«Я так мало знаю, а понимаю ещё меньше…»

«Твоя суть знает всё, научись слушать себя, своё сердце».

«Сердце — это цветок?»

«Сердце — это целый мир! Это твоя душа».

«У тебя тоже есть душа?»

«У всего в мире есть душа, мы все едины».

«Мы с тобой одно и то же?»

«А разве ты этого не ощущаешь?»

«Я думал, что мне показалось…»

«Научись верить себе!»

«Как?»

«Проверь свои ощущения. Залезай ко мне на ветки и посмотри сверху моими глазами».

«Тебе не будет больно?»

«Нет, больно бывало раньше, когда я боялся потерять. Я был мал и слаб. Но и я со временем понял, что потерь нет, есть просто бытие, жизнь. Деревья теряют листву каждый раз с наступлением холодов, и каждый раз новая листва распускается весной».

Карриск оторвал от ствола руки и, пошатываясь, отошёл на пару шагов. Он оглядел ближайшие ветви, они были толщиной с просто старое дерево, и обхватить их в одиночку было тоже невозможно.

— Нисияр, Шер! Подсадите меня на вон тот сук! — попросил Альфар и указал на самый низко расположенный и относительно тонкий сук.

— За каким дьяволом тебе это понадобилось? — Марум-Гох легко подсадил бы Альфара и в одиночку, но удивился абсолютно искренне.

— Я хочу посмотреть на город с высоты этого дерева.

— Сдурел, не иначе… — подытожил Шерани.

— Так вы поможете или будете разглагольствовать о моём умственном состоянии?

— Поможем… — проворчал Нисияр, беря за руки Шерани и сплетая прочный «замок», на который тут же опёрся босой ногой Карриск. Сапоги для верховой езды он загодя снял — они не были приспособлены для лазанья по деревьям.

Провожаемый ворчанием друзей и недоумёнными взглядами, Альфар упрямо лез вверх по стволу, пользуясь часто расположенными сучьями как лестницей, и скоро скрылся от взоров в зелени листвы. Ветки в середине дубовой громадины были настолько длинны, что через их листву не было видно ничего. Человека окружали только листья и ветки. Было ощущение, что есть дерево и он, Альфар, и что в мире больше никого нет. Нет ни земли, ни неба, ни солнца, ни поля, ни города — ничего нет, кроме ствола, веток и человека. Это почему-то не пугало, а, наоборот, вселяло в душу мир и покой.

Ещё через некоторое время и расстояние через листву стало проглядывать небо, а потом, когда Альфар был уже почти у самой макушки, он увидел, наконец-то, весь мир с той высоты, где летают птицы.

Мир был велик. Мир был огромен. Мир был спокоен и вечен. Ветер на этой высоте дул довольно сильно, но сегодня ветер был милостив к людям. Альфар оседлал всё ещё толстый даже на этой высоте сук и стал осматривать окрестности.

Маленький белый городок лежал перед взором, раскинув в стороны множество рук-дорог, которыми держался за землю. В его центре высилась ратуша — это было его сердце, средоточие жизни. Во многих местах были зелёные кудри, это были сады и парки — лёгкие города. На крышах домов там и тут высились голубятни, обитатели которых косяками белых блёсток кружили над городом. Между домишками сновали весёлые повозки, деловитыми муравьями ползали люди. Город дышал, выпуская из печных и каминных труб тонкие струйки белёсого дымка. Отмеряло этапы жизни городское сердце часовым колоколом на ратуше. Город жил.

Альфар почувствовал его, этот город по имени Тиревин — он был добрым и тихим, в меру весёлым и ещё город любил своих жителей, себя, окружающие его поля и свой (Да-да! Именно свой!) дуб. Город любил жизнь и землю, где его основали. Но и жители города любили его! Это была взаимная любовь, и она дарила миру свой свет. Этим светом и жил город Тиревин.

Насмотревшись на город, Альфар стал смотреть в поле. Бескрайний простор растекался во все стороны, куда хватало глаз. У Карриска перехватило горло от увиденного, пришлось сглатывать скупую влагу, чтобы протолкнуть этот восторг в себя. Сжав покрепче ногами свой сук, Альфар развёл в стороны руки, обнимая весь этот мир. Ветер подхватил его душу, стал дуть в грудь, чтобы человек получил своё чувство полёта.

Эори веселилась. Богиня воздушной стихии любила лёгкость и дарила её всем желающим, а Альфар не просто хотел, он сейчас нуждался в этой лёгкости бытия. Эори сложила губы трубочкой и слегка дунула человеку в лоб, чтобы выдуть из головы мысли все до единой. Ведь всем известно, что пока в голове роятся мысли, услышать и почувствовать очень мир трудно.

Рядом с дубом стояла невидимая для людей Таги-Тагайя и улыбалась воздушной подруге. Ей не нужно было сейчас вмещаться в крошечное человеческое тело, и она была огромной. Эори и Таги-Тагайя переглянулись и усмехнулись, почувствовав человеческий восторг. Зазвучала музыка ветра, и подруги, взявшись за руки, закружились в танце — возникший на пустом месте смерчик удалялся от дуба в поле.
 

Буря эмоций, захватившая было Альфара, стихала по мере отдаления этого смерча. Пора было спускаться, а дорога вниз всегда труднее, чем карабкаться вверх. Но и с этой задачей упрямый Карриск справился и, поблагодарив дуб, спрыгнул рядом с друзьями, мирно потягивающими шкаррэ и жующих обжаренное на огне привезённое с собой мясо.

— Ты что, с дуба рухнул?! — воскликнул Нисияр, радуясь одновременно своей шутке и успешному возвращению друга.

— Именно так, друг мой! Именно так! — Альфар был уставшим и голодным, но довольная улыбка не желала покидать его лицо, как он ни старался сделать серьёзную физиономию.

— Тогда присоединяйся к нам, а то скоро еды не останется, — горный барс вальяжно потянулся и прислонился к удобно расположенному корню величественного дерева.

— Да и шкаррэ имеет обыкновение заканчиваться, — подхватил тему Шерани Магох.

— Значит, жрали без меня? Да как у вас рот открылся? Вот кто вы после такого безобразия? — Карриск откровенно смеялся. Обрадованные переменами в настроении друга, Нисияр и Шерани счастливо засмеялись вместе с Альфаром.

В трактир они вернулись ближе к вечеру довольные и счастливые. Умиротворение наполняло их души, сила плескалась в крови, зовя к новым свершениям, приключениям, в путь — сила всегда хочет себя потратить, иначе она начинает уничтожать своего владельца изнутри.

В эту ночь Альфар засыпал спокойно. Имя любимого человека теперь не терзало безысходностью потери, но грело сердце любовью. А завтра они снова будут в пути, их ждут в Эрмегоре. Нисияр обещал пройти на яхте по озеру Лаингэ, а значит, будут новые приключения.

***
Предместья Эрмегора чем-то напоминали Тиревин в его центральных кварталах. Белые домишки, сначала одноэтажные, потом становящиеся всё выше и элегантнее, выстраивались в ряд по обе стороны своих улиц, перемежаясь оградками палисадников и цветников.

Альфар рассматривал город, где родился один из своих друзей, и этот город ему был симпатичен. Краем глаза зацепив лицо Нисияра, Альфар был поражён той безграничной нежностью, которой светились глаза его литирга. Оказывается весёлый горный барс, громила и гроза всех несправедливых, может так смотреть!
 

— Вот мой дом! — воскликнул Марум-Гох, когда в отдалении показался утопающий в зелени деревьев двухэтажный особняк с полукруглой апсидой*, окружённой колоннадой, образующей двухэтажную, как весь дом, галерею, где можно было гулять в непогоду или устроить уютное чаепитие в жаркий день и любоваться закатом, когда жара уже спадёт.
___________
*Апси;да (от др.-греч. ;;;;, ;;;;;; — свод), абси;да (лат. absis) — примыкающий к основному объёму пониженный выступ здания, полукруглый, гранёный, прямоугольный или усложнённый в плане, перекрытый полукуполом (конхой) или сомкнутым полусводом. Впервые апсиды появились в древнеримских базиликах. В христианских храмах апсида, как правило, представляет собой алтарный выступ, ориентированный на восток. Вместе с тем, назначение апсид может быть и иным, утилитарным или декоративным.
___________

— Ура! Вот мы и прибыли! — Шерани Магох был немного грустен и выглядел усталым. Ему хотелось, чтобы это был бы уже его дом в его родном Кайтасе, но туда путники должны были добраться ещё очень не скоро.

Их встретил палисадник с разбросанными там и тут цветниками, а за домом оказался просторный хозяйственны двор и гараж, где стояли повозки и были организованы стойла для животных.

— Приветствую тебя, мастер Нисияр! Приветствую вас, достопочтимые мастера! — домашний помощник по гаражной части радостно улыбался, и радость эта была искренней. — Там, дома вас уже ждут сам кум Азнот и мастер Керимир, а халиля с остальными миладами уже приготовила вкусный обед.

— И тебе привет, мастер Заккам! Ты, значит, взял и вот так всех моих домашних выдал, да? Они готовили нам сюрприз, а ты от радости… — Марум-Гох, довольный смущением помощника по гаражу, весело расхохотался. — Друзья, идёмте скорее, раз нас уже ждут, не будем продлевать их ожидание.

— Надеюсь, за повозкой мастер Заккам присмотрит должным образом, — Альфар скорее стеснялся своей внезапной зависти другу и такой радушной встрече, чем действительно беспокоился о своей повозке.

— Даже не сомневайся! Он с детства обожает своё дело. Для Заккама самой страшной угрозой его отца было пообещать прогнать его из гаража.

— У меня дома такие же помощники, — заулыбался Шерани Магох, вспоминая свой дом и родню.

— Ну… Мои тоже… — совсем стушевался Альфар.

В доме царила прохлада и уют. Устилающий пол каменный орнамент услаждал взор, а на бирюзовых шелках стен красовались в белых рамах картины, изображающие Даронские горы.

Их встречал хорошо знакомый Альфару мастер Азнот и его младший сын Керимир, совсем ещё юный. Вслед за мужчинами из своих покоев появилась халиля Фалея, мать младшего из сыновей Азнота Керимира. Она стала старшей женой не так давно, когда миладе Фэтеми, матери Нисияра и старшего сына кума Витара, стало тяжело справляться. За халилёй семенили сама Фэтеми и кормилица Нисияра, которую он упорно называл «ма», Йоалана.

— Здоровья вам и сил, путники! — произнёс подобающее приветствие кум и с лёгким наклоном головы отступил чуть назад и в сторону, широким жестом левой руки приглашая пройти в дом. — Мы все очень соскучились по тебе, сын.

Если бы отец пригласил в дом правой, деловой, рукой, далёкой от сердца, Нисияр, наверное, даже испугался бы, хоть и был смельчаком, каких поискать. Он любил и очень уважал своего отца, а кум Азнот отвечал среднему сыну особой симпатией. В конце концов, он отпустил его заниматься тем, что нравилось Нисияру, а не обременил занятиями по закупке зерна и торговле злаковыми, производству муки и хлеба для всего Тагрида. Безусловно, в этом деле участвовал не только кум Марум-Гох, ведь в одиночку ни одно семейство не справится с таким многотрудным делом, но Гохи играли далеко не рядовую роль — определить качество товара дело очень ответственное.

Керимир улыбался во весь рот, радуясь брату и предвкушая хоть немного развлечений в компании со старшими, которым теперь никак не отвертеться от любопытного и настырного юнца.

После традиционных и абсолютно искренних объятий с мужчинами и вежливых поклонов женщинам вновь прибывшие, наконец, проследовали в большой зал. Там им предложили выпить холодного шкаррэ с какими-то местными специями, Альфар отметил про себя, что мальчишка не вызывает у него ничего, кроме искренней симпатии, хоть по возрасту и даже по телосложению Керимир очень напоминал Лиссияра.

Лисс… Нет, Альфар не забывал его, но старался не вспоминать, и всю предыдущую дорогу ему это почти удавалось. Получалось прогонять воспоминания, гасить тоску обилием разных впечатлений, которые неизбежны, когда неспешно путешествуешь в компании старых верных друзей.

После небольшого отдыха был семейный обед, где царили ароматы и вкусы, а глаза радовались красоте изысканных блюд. Вся семья собралась за огромным столом, женщины сидели на одном конце овального стола, мужчины на другом. Кум и халиля сидели в торцах и возглавляли свои маленькие царства. Беседа непринуждённо касалась то общих тем, то кто-то начинал задавать более личные вопросы. По мере насыщения в обеденной зале растекалось всеобщее умиротворение и удовлетворённость. После окончания трапезы халиля хотела увести уже жён в женскую часть дома, а мужчины собрались выйти на воздух, чтобы неспешно продолжить разговор, но кормилица Йоалана позвала к себе своего молочного сына.

— Нисияр, сын мой, — и она поманила его скрюченным указательным пальцем, — скажи-ка мне, как твои дела? Нашёл уже себе в столице приличную невесту?

— Ма! Я тебе потом всё сам расскажу! — Нисияр так яростно вращал глазами, что Альфар, никогда не видивший, чтобы его громила смущался, чуть не рассмеялся в голос, а Шерани умело спрятал свою улыбку, заинтересовавшись чем-то в другой стороне комнаты и вовремя отвернув лицо. — Ну, что ты, ма!
 

— Я тебя спросила, Нисияр! Отвечай, когда с тобой старшие говорят! — голос Йоаланы был слегка скрипучим.

Альфару старая «ма» казалась высохшим пучком какой-то травы, закутанной в шёлковую тряпицу и перевёрнутую вверх корешками с напяленным на них положенным по чину кружевным домашним чепцом, из глубины оборок которого смотрели огромные весёлые глаза.

— Нет… — сдулся Нисияр. Признаваться ему в этом не хотелось, ведь его «ма» так хотела поскорее понянчить его детей, которых она полагала бы своими внуками.

— Йоалана, хватит смущать моего сына, — Фэтеми взяла под руку халилю Фалею, и они уже направились в сторону двери на женскую половину, когда кормилица ухватила за руку своего Нисияра и, притопнув костлявой ножкой, продолжила.

— А ты скажи мне причину такого твоего непослушания! Ты мне обещал? Обещал! И где же моя хотя бы одна невестка?

— Ма-а-а… Пусть первым женится Витар! Так положено, он же мой старший брат. А я… — он поймал сухонькую женщину под локти и, развернувшись на месте, как пушинку перенёс к уходящим матери и халиле. — Я ещё не выбрал из трёх десятков лучшую. Или трёх лучших…

— Фу, ты, фулюган! Тьфу! Хулиган! И нечего меня ставить на место! — притворное ворчание Йоаланы никого не ввело в заблуждение, кроме Альфара и Шерани, которые не знали, что эта сцена и есть настоящее мирное общение кормилицы с её повзрослевшим «птенцом».

Кум Азнот стоял, прислонившись к белой колонне, и улыбался, наслаждаясь шумом, который производил Нисияр и Йоалана. Без Нисияра его дом был тих и благообразен, он стал бы почти совсем пресным, но его средняя жена Йоалана иногда позволяла себе пошуметь и на самого Азнота, правда, если рядом не было халили.

Фалея, усмехнувшись, ухватила второй рукой под локоть развоевавшуюся кормилицу и увела обеих женщин в свои покои. Мужчины, оставшись одни, устроились на веранде и ещё долго разговаривали на разные темы, которые волновали их и были им интересны. Точнее, разговаривали в основном Азнот, Нисияр и Альфар, а Шерани и Керимир устроились играть в тойтис, но юноша иногда упускал логику игры, прислушиваясь к взрослым разговорам. В конце концов, Магоху надоело поправлять ходы противника и оба присоединились к беседе, точнее стали внимательными слушателями. Керимиру ещё было нечего добавить к беседе, спрашивать он не решался, а Шерани не любил светских рассуждений.

Закат окрасил полоску неба в нежно-розовый и золотой, которые на фоне глубокого голубого и фиолетового цвета облаков были похожи на творение какого-то небесного кулинара, так вкусно смотрелось это пирожное, что его хотелось, смакуя, откусывать по кусочку и запивать горячим чаем. Да, горячим, потому что оказалось, что вечер уже пропитал всё вокруг своей пряной прохладой, заполнил запахом душистого табака и фиалки, нотами ванили и только зацветающими кустами медуницы.

Альфар смотрел на Керимира весь вечер, внимательно изучая его так, чтобы никого не смущать. Карриску было интересно наблюдать не столько за мальчишкой, сколько за своими реакциями на него.

Вот Шерани увёл младшего Марум-Гоха играть в тойтис, и они о чем-то негромко разговаривают, а у Альфара даже не возникает любопытства, чтобы подойти и поинтересоваться разговором. Вот Керимир подошёл к Нисияру и пристроил голову на плече у среднего брата, но в сердце Альфара ничего не возникло, кроме радости, что братья встретились после долгой разлуки. Никакой ревности, никакого влечения, ничего. Вот они на прощание обнялись перед тем, как разойтись по своим комнатам, вот Керимир пожал на прощание руку ему, Альфару, и ничего не произошло.

Быть может, это всё потому, что Керимир не так красив, как Лиссияр… Нет, и Керимир, и Нисияр обладали той магнетической сугубо мужской красотой, а сам горный барс щеголял ещё и знатной харизмой, привлекающей к нему женские взгляды и сердца, но Лиссияр… Альфару было трудно их сравнивать то ли из-за своего отношения к молодому ювелиру, то ли потому, что уж очень разительно эти двое юношей отличались друг от друга.

Хотя сам факт отсутствия влечения к младшему из Марум-Гохов очень порадовало Карриска, даже вселило надежду на выздоровление от своего постыдного чувства. Но ночью ему снился Лиссияр…


ЧАСТЬ 7.
 

Повозка катилась по лесной дороге мимо расположенных в стороне небольших поселений. Пробыв в доме Марум-Гохов почти целый круг Малой Луны, побывав на озере Лаингэ, куда вёл речной путь по водам Кодеро, виолент со своими литиргами продолжил путь. Следующим в намеченном маршруте был лес. Не просто лес, а определённый лес, заповедный лес долины реки Альба и славный город Альбиренд, расположенный как раз по пути в отличии от его брата Альбинара, который основали поближе к океану.

Лес был смешанным. Были тут и лиственные деревья, и гордые сосны тянули руки-ветки к солнцу, вырастая до небес, и пышные кустарники: лещина, боярышник и черёмуха кучерявились на опушках, а скорбная ракита склонялась к водам мелких ручейков и речушек покрупнее, которые и наполняли водой русло реки Альба.

Заповедным этот лес был из-за его уникальности — он был единственным большим лесом на территории всего Тагрида. Всем известно, что Тагрид — довольно засушливая земля, в центре которой и на южном побережье расположены пустыни, одна — Красные пески, а вторая — Белые пески. Пустыни окружены горами, наверное, чтобы хищные и упрямые пески не заполонили всю землю Тагрида. С гор спускалются реки, эти реки стекают в океан, вот и Альба, длинная река с белым песком на дне, берёт начало в Даронских горах и течёт до самого портового города Альбиэльфа, стоящего на берегу Кадымского океана и Моря Здоровья, как их разделитель.

Но это всё из уроков террографии, всем известные факты. А вот то, что было в основном известно местным лесничим, сотрудничающим с эльфийской общиной, чудом сохранившейся и в этом лесу. В этом лесу в долине реки Альба обитали жаблики*, сальные выделения околохвостовых желёз которых обладали чудесным свойством.
_______________
*жаблик — полуземноводная теплокровная птица отряда Жабликовых. Является эндемиком Тагрида, точнее долины реки Альба, нигде на территории Бертерры больше не встречается. Во взрослом состоянии жаблик — это небольшая водоплавающая птица с крохотными крыльями, силы которых едва хватает, чтобы птица могла перелетать с кочки на кочку или выпорхнуть из куста при нападении хищника. Оперение плотно прилегает к телу, а тельный пух не промокает, за счёт чего птица не испытывает переохлаждения при нырянии и длительном пребывании под водой.

Размножается жаблик путём спаривания женской особи с двумя-тремя самцами, чем обеспечивается разнообразие генетических линий и, в конечном счёте, здоровье потомства. Жаблик откладывает яйца в воду, выкапывая для этого лунку на отмели, предпочитая свежую проточную воду рек и ручьёв. Из яиц вылупляются головастики, которые первые три круга Большой Луны ведут образ жизни земноводных с последующей линькой в птицу, обрастанием перьевым покровом и замены хрящевого ротового аппарата головастика на роговой плоский клюв.

Питается жаблик насекомыми и мелкими рачками как в возрасте головастика, так и став уже полноценной птицей.

Ещё одной особенностью жаблика является способность отбрасывать свой хвост с пучком перьев, если хищник удерживает его за хвост. За два-три круга Большой Луны хвост жаблика полностью регенерирует, отличаясь только более яркой расцветкой перьев.

Интересен же жаблик не столько своей физиологией и циклом развития, сколько имеющейся у самок околохвостовой железы. Секрет этой железы представляет собой вязкую жидкость со специфическим запахом. Самим жабликам эта жидкость служит для разграничения личной территории одной самки — места кормёжки и размножения. Но было обнаружено воистину волшебное свойство этого секрета — способность восстанавливать утраченные ткани тела.
__________

С помощью этой вязкой субстанции целители могли вырастить человеку новую руку или ногу, любой орган тела, включая новые зубы. Это целебное зелье собирали сами эльфы, никому не доверяя эту работу. Шутка ли дело, надо же сначала поймать жаблика, потом уговорить его расслабиться, чтобы спокойно забрать у птицы по одной единственной капле из каждой из восьми желёзок вокруг вёрткого хвоста с причудливо змеящимися длинными зелёными с синим перьями.

Больше всех стремился попасть в этот лес Шерани Магох, и, понятное дело, не просто так. У его матушки была проблема со здоровьем. Халиля Лидесса Магох была уже не так молода, как раньше, барахлило сердце, но дело было даже не в этом — на левой руке у неё не хватало двух пальцев. Травма была простой и обычной для ткачихи. Пальцы попали в станок, обрезающий полотно.

До встречи с кумом Иллаудом Магохом Лидесса Самонн, как и все женщины в её роду, ткала холсты и тонкие ткани. Девушек обучали ткачеству с детства, чтобы позже они могли употребить свои умения на благо рода, куда вступают, выходя замуж. И ещё чтобы все знали, что труд ткача тяжёл, но прекрасен! Рождение из ниток ткани — это своего рода магия и волшебство.

Лидесса, потеряв пальцы, не могла ткать, ей с трудом давались и прочие рукоделия, зато отец давал за ней приличное приданое. А это, плюс её красота, делало Лидессу желанной невестой для любого рода.

Но, не всё было просто в жизни Лидессы. Старшая дочь из рода Самонн была обещана с самого рождения жениху — старшему сыну из рода Фихани, чтобы породниться с богатой и знатной семьёй города Кайтаса, центра Ленурии, Ленурских гор. Но сама Лидесса настояла на своём присутствии на балу невест в Кайтасе, а потом и в Марвиноне. И если в родном Кайтасе все знали о договорённости между двумя древними родами, то в Марвинон съезжались всегда женихи со всего Тагрида.

Прибыл в Марвинон и тогда ещё будущий кум рода Магох Иллауд, молодой и задорный блондин, покоривший сердце не одной милады, но до того момента не сражённый огненной стрелой Леура* и не окутанный бабочками Саены, повелительницы страстей. Лидесса старалась держать себя скромно, как и в родном Кайтасе, но Магох её всё равно увидел. Боги снова посмеялись — Иллауд и Лидесса были из одного города, их роды занимались одним делом, молодые люди знали о существовании друг друга, но в жизни никогда не виделись. И вот танец! Фейерверк страстей, огонь желаний, марево влюблённости вскружило их головы.
________
*Леур — бог стихии огня, его стрелы разжигают в людских сердцах огонь любви.
Саена — богиня страстей.
________

Иллауд уговорил отца, и тот пошёл сватать для сына старшую дочь кума Самонна. Разумный кум Самонн взял для решения этого вопроса паузу, договорился с семейством Фихани о размерах отступного и дал добро на свадьбу двух влюблённых. Если уж его дочка, его красавица, его ненаглядная кровиночка, и так страдающая из-за полученной травмы, будет счастлива в браке, то будет радость и в сердце отца. И это разумнее, чем насильно выдать дочь за нелюбимого, пусть и очень знатного человека, чтобы страдали все вокруг и, конечно, страдали сами молодые.

Шерани родился не первым, но из трёх братьев он был самым озорным и бесконечно являлся для матери источником беспокойства, зато для всей семьи — причиной для всеобщего смеха. Тувалло был старше Шерани всего на полтора лета. Мальчишки играли вместе, но из двоих сыновей Тувалло всегда знал, что он старший, преемник отца, и это обязывало его быть ответственным и за проделки Шера. Лакса родилась, когда мальчикам уже было одному двенадцать, а другому ещё десять.

Матерью Лаксы была вторая жена кума Иллауда Лавилла. Она мирно влилась в семью, не претендуя на главенство на женской половине, которое навсегда закрепилось за Лидессой. Лакса росла изнеженным цветком, но сама стала проявлять внимание к делам рода и потребовала, чтобы мать обучила её искусству ткачества. Малышка умела хорошо рисовать, и шёлковые ткани у неё стали получаться такими красивыми, что их дарили самым любимым друзьям семьи.

Шерани любил младшую сестру и желал ей счастливой судьбы. Он и хотел, чтобы она познакомилась с Нисияром и Альфаром Ллаидом, и боялся этого особенно в последнее время, потому что Карриск стал вести себя как-то странно отчуждённо. Раньше твёрдый в своих решениях, придерживающийся чётких формулировок в речах, верный данному слову, Альфар теперь временами будто бы пребывал в нездешнем мире или в ином времени.

Его взгляд становился замутнённым, а разговор иногда просто повисал, не получая продолжения. Что-то съедало виолента изнутри, и Шерани это было видно. Но Альфар не спешил делиться своими переживаниями с друзьями и помощниками. Это давало Шеру ещё больше пищи для размышлений. Предположить, как поведёт себя Карриск, когда познакомится с Лаксой, Шер теперь не мог. А вот в реакциях сестры Магох был почти уверен — не влюбиться в Альфара могла только слепая, глухая и немая девушка без рук. А ведь взять Лаксу в жёны Карриску было не дано — они были из разных бассисов. Поэтому Шер возлагал надежды на жизнерадостного громилу Нимулло и благоразумие сестрицы.

А результате всех этих треволнений внешне оба друга выглядели оба одинаково печальными и задумчивыми так, что, казалось, их волнует какая-то единая проблема или загадка.

Меньше всех Шерани скучал по своему младшему брату Вилидиму, который своим рождением отнял у него подругу — младшую жену отца, почти ровесницу Тувалло, Тахилле. Молодая мать была полностью поглощена своим материнством. Отказавшись от приглашённой кормилицы для малыша, она не могла больше играть с сыном кума в тойтис и вести разговоры на разные темы. Но по самой Тахилле Шерани очень даже скучал.

Нет, о пылкой любви Шерани к жене своего отца не было и речи — не так воспитала его мать! Скорее Тахилле была для него эталоном женственности и материнства. Именно такой он и представлял себе свою будущую избранницу. Для Тахилле он тоже хотел приобрести хоть капельку жабликового зелья, чтобы она могла бы сохранять свою красоту и молодость долгие и долгие лета.

— Что-то вы приуныли, друзья мои! — хлопнул по плечам блондина и брюнета только что проснувшийся из-за подскока повозки, наехавшей на торчащий из мостовой булыжник, Нисияр. — Нам же с эльфами скоро общаться! Значит, надо выгнать из души скорбь и печаль, иначе им будет с нами не комфортно, и вы ничего не получите, кроме звездюлей с ускорителем свободного падения.

— Ничего я не приуныл, подустал — да, ушёл в мысли — да, но не печалился! — Шерани встряхнулся и расправил плечи. — Вспомнился дом… Братья, сестричка, матушка… Лаксе теперь уже пятнадцать, скоро заневестится… Какой она стала? Я же её не видел четыре лета.

— Хорошо вам, у вас младшие есть, — Альфар не хотел рассказывать друзьям о причинах своих печалей, а избавиться от них стоило, но с языка помимо воли слетело именно то, что было в сердце, — а у меня никого. Был ученик, и тот подрос и стал мастером…

— Ты привязался к мальчишке, как к родному братишке, — улыбнулся Нисияр. — Лисс — хороший мальчик, простите, уже молодой мастер. Хороший и талантливый, добрый и искренний. Мне он тоже понравился, но тосковать…

— Вот и я об этом! У вас есть младшие братья, а у Шера есть даже сестрёнка…

— Вот кум Ллаид женится ещё на одной красавице, и будет у тебя младший братик, а может быть ещё и парочка сестёр в придачу! — Шерани улыбнулся, увидев некое подобие ужаса на лице Альфара.

— Упаси его Гарон Трисвятый! — Карриск закатил глаза к небу. — Нас и так много, есть кому род продолжить.

Мелодия летела ввысь, тонко звеня, подхваченная лёгким ветерком. Воздух наполнялся хрустальным трепетом синих колокольцев, сменявшимся счастливыми трелями сказочных птиц, шёпотом луговой травы, вздохами ночных туманов, растаявших утром. Резвый ручеёк вплетал свой бойкий голосок, журча незатейливый мотив, и его голосу вторила листва в кронах деревьев.

Эльф пел песню на своём наречии, и Альфар не понимая смысла, отдался во власть мелодии и благозвучию чужого языка. В его душе рождался огонь, грел его, сжигал, потом гас из-за хлынувшего внезапно дождя, вслед за дождём в сердце Альфара родилась радуга, и несмелые лучи звезды Осмиры расцветили поляну сверканием бриллиантов капель дождя на зелени листьев и травы.

Белокосый Эйлинар в последний раз тронул тонкими пальцами струны доташа и дал отзвенеть завершающей ноте прежде, чем накрыть струны ладонью в знак того, что завершил свою песню.

— И как тебе нравится в нашем лесу? — спросил он у задумчиво молчащего Альфара.

— М-м-м… А? Да! Очень нравится! — Карриск очнулся и смутился, что его застали в таком лирическом настроении. Он не привык выставлять напоказ все свои чувства, особенно скрывал, насколько он чувствителен к красоте в любых её проявлениях. Впрочем, они здесь были вдвоём, и песня звучала именно для гостя.

— Ты так внимательно слушал…

— Я не понимаю вашего языка, но он так красиво звучит. Хочется узнать, о чём ты пел.

— Здесь говорится о любви, — улыбнулся Эйлинар, — мы всегда поём о любви, даже если поём о смерти.

— Ох… Иногда я жду её прихода, как избавления от страдания, — красивое лицо исказила гримаса муки, и Альфар отвернулся, но эльф всё равно успел увидеть.

— Ты влюблён, — это не было вопросом.

— Нет! Нет!!! — теперь на лице Карриска был уже ужас, а не просто страдание. — Нет, я не влюблён! Я, скорее всего, болен!

— Успокойся, в твоём чувстве нет ничего страшного, — белокосый с сочувствием посмотрел на собеседника и с размаху ударил по струнам, вызывая к жизни бурю эмоций и выпуская на волю этот смерч, запел.
Я влюбился с размаху в князя моей весны,
И мне снятся теперь дикие, вещие сны.
А тропа, вновь и вновь по которой шагает он,
Пролегает в душе через ужас смены времён!
Аж мурашки…
Вот до дрожи!
Как с размашки
Да по роже…
Наглой роже
И клыкастой…
А по коже —
Струи красной…
Слова прорезали воздух и кромсали на куски душу человека. Солнце скрылось, и под деревьями сгустилась мгла. Перестали петь птицы и стрекотать кузнечики, а цветы поспешили закрыть свои лепестки.
То снегопад, то жара, и вдруг сразу лёд.
Сердце в клочья кошмар тот же час порвёт.
Не судьба нам двоим здесь найти приют —
Здесь таких, как мы, к себе не зовут, но бьют.
Аж мурашки…
Вот до дрожи!
Как с размашки
Да по роже…
Наглой роже
И клыкастой…
А по коже —
Струи красной…
Эйлинар недобро прищурил глаза, и они стали казаться совсем тёмными. Черты его миловидного лица заострились и теперь были по-звериному неприятными. А голос стенал, и страдание, затаившееся в душе Альфара, вскрылось, как нарыв, вытекая горячими и горькими слезами. Плечи Карриска вздрагивали, он закрыл лицо руками и старался не издавать звуков, но всхлипывания всё равно прорывались сквозь ставшие мокрыми ладони.
Разлетелось над городом с карканьем вороньё.
А мне слышится: он не твой — и тут всё не твоё!
Отпусти-прости, оттолкни, и пускай он уйдёт!
Без тебя свою жизнь и любовь он скорей найдёт.
Аж мурашки…
Вот до дрожи!
Как с размашки
Да по роже…
Наглой роже
И клыкастой…
А по коже —
Струи красной…
Умирай от своей любви, но подальше отсюда будь!
И совсем забудь, как в весенний край пролегает путь!
Князь весны, заводной, шумный и златовласый Лель
Навсегда растворён в крови зелёных своих аллей.
Аж мурашки…
Вот до дрожи!
Как с размашки
Да по роже…
Наглой роже
И клыкастой…
А по коже —
Струи красной…
С последним аккордом перестали течь и слёзы. Альфар ещё раз судорожно вздохнул и достал платок, чтобы вытереть лицо. Эйлинар отложил инструмент на траву, на которой они сидели. Солнце светило как прежде, птицы и насекомые занимались своими привычными делами, цветы приветливо качали разноцветными весёлыми головками.

— Полегчало? — заботливо осведомился белокосый, заплетая пряди волос, которые расплелись, пока он пел песню, раскачивая головой в такт мелодии.

— Да-а-а… — выдохнул Альфар. — Как ты подбираешь слова к моей душе? Как это у тебя получается?

— Я не читаю в тебе, как в книге, но тоже кое-что вижу. Не зря с тобой пошёл я, а с твоими друзьями Ларданир. Он наиболее деловой из всех нас, поэтому вопросы твоих спутников решает он, а я лучше разбираюсь в людских душах, чувствах, и я с тобой. Я тебе был больше нужен. Но теперь ты готов разговаривать о своей любви и о своей боли с нашей волшебницей.

— Ты познакомишь меня с миладой Энэль? Я даже не мечтал, что увижу самую знаменитую предсказательницу Тагрида!

— Ну, не сгущай краски, человек! С твоей точки зрения она великая гадалка, чьи предсказания сбываются всегда, а с нашей она всего лишь направляет человека наиболее вероятным путём. В одном ты прав — она видит все пути сразу и помогает выбрать. А решение принимаешь ты сам.

— А когда?..

— Сейчас. Идём! — Эйлинар встал, взял за руку Карриска и потянул, помогая подняться. И они пошли по едва заметной среди высокой травы тропинке куда-то в чащу леса.

Шли они довольно долго. Тропинка несколько раз сворачивала, чтобы обойти густые заросли, от неё отходили побочные тропки. Встречались и перекинутые через широкие ручьи деревья, но не срубленные, а валежник — хоть и крепкие ещё, но уже умершие деревья. После очередного поворота тропинки деревья вдруг расступились в стороны, и взору пришедших открылась просторная солнечная поляна, посреди которой стоял белоснежный дом. Не дворец, скорее сказочный замок, и было не понятно, из чего его сделал неведомый строитель. Больше всего стены дома походили на фарфоровую кружку, они были такие же тонкие и на вид очень хрупкие.
 

За прозрачной, будто подёрнутой инеем, дверью располагался пустой и звонкий холл. Каждый шаг по блестящему полу отдавался эхом от белых стен и потолка, многократно умножаясь. Альфар невольно постарался ступать тише и аккуратнее ставить ноги. Шагов же Эйлинара почти не было слышно, эльфы ходят бесшумно.
Вверх из вестибюля вела узкая и крутая лестница, такая же белая, сверкающая чистотой и свежестью, и будто бы невесомая. Прежде, чем ступить на неё, Альфар попробовал ногой на прочность — выдержит ли?

— Наступай смело! — улыбнулся белокосый эльф. — Это только с виду всё хрупкое, а на самом деле прочнее металла. Это армированное аморфное стекло. Есть на Бертерре место, где земля отдаёт свою кровь эльфам. Сначала она чёрная и жидкая, потом мы её расслаиваем и разделяем на части. Вот одной из частей этой крови и является этот строительный материал. Мы формируем его по нашей задумке, когда он ещё горячий и мягкий, а потом это стекло охлаждается и затвердевает, приобретая прочность.

— Странно. Я о таком даже не слышал никогда, — усомнился Карриск.

— Мы не любим распространяться о таких вещах. Ты первый и единственный, кому я рассказываю про земную кровь. Остальные, кого я привожу к Энэль, просто глазеют с открытыми ртами.

— А придти к ней может любой?

— Нет, конечно! — улыбка Эйлинара стала широкой, и стало видно его ровные жемчужно-белые зубы. — Она сама говорит, кого примет, а кого нет. Как она видит, откуда знает, кто к ней идёт, я не знаю, даже не спрашивай.

— Одно слово — провидица.

— Да. Именно так. Но мы пришли. Вот дверь, за которую ты пойдёшь один. Или не пойдёшь.

— Спасибо, Эйлинар! Только обратно я без тебя не доберусь.

— Я буду ждать внизу, в чайной комнате. Как раз заварю цветочный чай. Ты такого ещё не пил, а Энэль его очень любит, и мне он нравится, — эльф сделал шаг назад от двери. — Всё, я ушёл, а ты решай!

Белокосый быстро развернулся и сбежал по лестнице вниз.

Оставшись в одиночестве, Альфар ещё с минуту рассматривал затейливый узор на двери прежде, чем робко постучать в неё. Вместо ответа дверь сама открылась, пропуская гостя внутрь.

— Заходи, мастер Альфар Ллаид, Куммит-Карриск, гроза и любовь всех девушек Тагрида!

В роскошном кресле около окна сидела молодая и сказочно красивая девушка. Чуть раскосые чёрные глаза смотрели с лёгкой усмешкой и любопытством, а белые локоны лёгких волос струились и плескались вокруг лица, словно диковинная пена. Она и её дом были как будто роднёй — девушка была такая же тоненькая и хрупкая. Её белая кожа тоже напоминала фарфор, и казалось, что она изнутри определённо светится, такой яркой была Энель.

— Приветствую тебя, прекрасная Энэль! — произнёс заготовленную фразу гость.

— И я тебя приветствую! Давай сразу договоримся — я про тебя знаю всё и ещё немного больше, поэтому стесняться меня глупо. И ещё… Я тоже живая. Я ем, сплю, у моего тела есть определённые нужды, которые я удовлетворяю так же, как и все люди. И не надо делать из меня богиню! Мне до них очень далеко, да и не надо. Поэтому выброси из головы «прекрасную» и оставь просто Энэль.

— Хорошо, Энэль… — всё ещё не пришедший в себя, Карриск робко улыбнулся, глядя, как чёрные глаза эльфийки возмущённо мечут молнии.

— Вот. Уже лучше, — и прорицательница повозилась в кресле, удобнее устраиваясь, поджав под себя одну ногу. — Ну, давай! Рассказывай!

— Ты же про меня всё знаешь?!

— А ты расскажи, что ты сам знаешь про себя. И сформулируй вопрос, который хочешь мне задать. Что ты хочешь узнать?

— Что мне делать? — выпалил Карриск и повинно опустил голову.

— С чем делать?

— С моей страстью! Если ты всё про меня знаешь, то не мучай меня! Мне и так плохо!

— А на мой взгляд любовь — это благо.

— А почему тогда мне так больно, что я не могу дышать?

— А потому, что ты боишься своей любви!

— А как мне не бояться её? Как? Вот скажи мне! Ты всё знаешь! Всё? Ну, так дай мне совет!

— Не понимаю, чего тут страшного?

— Он мужчина, он из меран, а я явелл, и я, как это ни странно, тоже мужчина! — Альфар выпалил свою тираду и отвернулся. Повисла долгая пауза. Карриск боялся повернуться и посмотреть на эльфийку, а она не издавала ни звука и даже, похоже, перестала дышать.

В груди Альфара сердце скакало как загнанный кобылиск, то останавливаясь, то спотыкаясь, в горле стоял ком из застрявших там слёз, дыхание прерывалось спазмами, а в глазах постепенно темнело.

— Очнись, мастер Альфар, — голос Энэль доносился откуда-то издалека.

Она положила узкую руку ему на грудь, и стало легче дышать. Постепенно успокоилось и сердце.

— Ты слишком эмоционален, друг мой. Успокой свой разум, перестань себя терзать по пустым поводам. Тебя никто не заставляет сожительствовать с ним физически. Речь о твоих чувствах, о любви. Всего лишь о любви, — она уселась обратно в своё кресло, подогнув под себя уже обе ноги.

— Расскажи мне теперь, Альфар, про этот перстень с зелёным камнем.

— Его сделал мой любимый человек. Я назвал этот перстень «Песня бури». Из-за него я и познакомился с этим мальчиком. Три года он жил у меня со своей матерью, три года он обучался ювелирному мастерству в моём доме. Три года я был счастлив… Я мог видеть его, я обучал его танцам, фехтованию и верховой езде. Мы играли в тойтис, смеялись… Я смотрел в его глаза, и они мне улыбались.

— Ты уверен в своих словах?

— А почему я должен быть в них не уверен? Это был самый счастливый кусок моей жизни! Это было! Я не придумываю! Ты же знаешь всё! Почему ты сомневаешься в моих словах?

— Я не сомневаюсь в твоих словах, Альфар. Мне надо знать, не сомневаешься ли ты в них сам.

— Я болен? Да? Энэль, скажи, я неизлечимо болен? Я сумасшедший?

— Нет. Не болен и не сошёл с ума. Запутался. Да, это самое верное слово.

— И что мне делать?

— Поговорить с ним… С тем, кто сделал этот перстень. «Песня бури»… Мда-а-а… Как назвал, так и получилось. Столько переживаний! Целая буря!

— И что я ему скажу? Я приду к молодому мужчине и спрошу, не желает ли он разделить мою постель, дом, жизнь? Так я мог бы сказать только девушке, которую хотел бы взять в жёны… Но он…

— Ты можешь ничего не делать и никуда не ходить, никого ни о чём не спрашивать! Оставь всё, как есть, и живи с этим. Любовью, даже безответной, можно наслаждаться! Любовь — это дар свыше! Только не алчное желание обладать, во что бы то ни стало — это не любовь! А любовь — это желание обнять и согреть, защитить и отпустить на свободу, принять таким, какой есть, и того человека, и себя. И себя! Слышишь? Себя тоже надо принять и любить!

— Что же мне выбрать? Что ты посоветуешь? Ты же видишь всё наперёд.

— Я-то вижу, но только ты сам делаешь выбор. Когда я озвучу твой выбор, он вступит в силу и сбудется неотвратимо. Я не гадалка, я Про-Рицательница! Я изрекаю Слово! И оно воплощается в жизнь. Но у меня нет права выбрать за тебя.

— Я хочу быть с ним! — закричал Альфар, не узнавая свой голос. — Хочу быть с ним!

— С кем? Скажи! С мастером, который сделал этот перстень? Да?

— Да! Да! Да!!! С мастером, который сделал мой перстень «Песня бури»! Я люблю его всем сердцем! Я готов любить его без обладания. Просто быть рядом… Просто видеть… Смотреть в его глаза, выезжать на верховые прогулки, иногда фехтовать… Играть в тойтис… — Карриск, обычно насмешливый и ехидный Карриск был готов в который раз сегодня снова расплакаться.

— Да будет так! Альфар Ллаид по прозвищу Куммит-Карриск, ты будешь вместе с мастером, который сделал перстень «Песня бури». Ты разделишь с этим человеком свой кров, свою жизнь и свою постель. И этот человек будет счастлив с тобой. И будет у вас любовь огромная и прекрасная, как мир! Слово моё крепкое! Так и будет! Так и есть всегда!

Альфар сидел рядом с креслом на пушистом белоснежном ковре, его голова лежала на худеньких коленках Энэль, а её тонкие пальчики перебирали смоляные кудри Карриска. На то, чтобы подняться и куда-то идти, сил у него не осталось. Он получил своё пророчество. Такое желанное, такое… неисполнимое. Не то, чтобы он не верил эльфийке, нет, он верил, что она сделала всё, что могла, но… Разве может сбыться такое пророчество? В Тагриде? В это Альфар по-прежнему не верил, но ему почему-то полегчало. Он поделился своим горем, своей тайной. Ему больше не нужно в одиночку носить всё в себе.

Цветочный чай придал сил и разлил по венам удовольствие, и обратный путь показался Карриску намного короче.

А дальше была новая дорога, потом ещё одна и ещё… Посёлки сменялись маленькими городишками, ночёвки в трактирах сменялись ночёвками в повозке, мелькали люди, лица…

***
— Ха-ха-ха! Карриск, не будь тюхой! Смотри, как на тебя глядит вон та ципочка с розовым бантом на поясе! — Нисияр был уже изрядно пьян, на коленях у него сидели две аппетитные хейды, готовые дарить любовные ласки за простое доброе слово, благо еды им всегда давали в волю, да и вещи на Бертерре всегда можно было взять у мастеров в их лавках или на рынке. — Кар-р-р-р-риск! Ты зр-р-ря теряешься! Так ты рискуешь остаться в одиночестве на ночь!
 

— Да, ты зря медлишь! — подмурлыкнул другу Шерани, пощипывая губами нежную кожу такой же, как он, беловолосой девушки, обнимавшей его. — Всех достойных хейд скоро разберут, и тебе останется самая страшная и глупая.

— У меня нет настроения сегодня быть с хейдами, — мрачно смакуя из бокала алый напиток, проворчал Альфар.

Андаринское вино могло быть и белым, и красным, и сухим, и сладким, но любое андаринское вино знатно ударяло в голову и делало походку неустойчивой. На Альфара красное сухое андаринское действовало пагубно, подтверждая своё название «Букет моих печалей». И он был печален и зол. Зол на себя за свою дурацкую любовь, от которой не было никакого спасения, на эльфийку Энэль за её дурацкое пророчество, которому никогда не сбыться, на Гоха и Магоха за их бесшабашное веселье, на всех хейд вместе взятых, потому что ни одна не напоминала ему Лиссияра, на самого Лиссияра за то, что он появился в его, Альфара, жизни и стал его наваждением и мукой.

Внезапно взгляд Карриска зацепил стройную фигурку темноволосой девушки. Та скромно стояла неподалёку от барной стойки, не смея подойти и заказать себе напиток. Хейды у барной стойки, посматривая в её сторону, кривили губы и снисходительно фыркали, гордо осматривая свои выпуклые прелести. А эта милада? хейда? была такой тонкой и хрупкой, какими бывают только очень молодые люди, ещё не столкнувшиеся с грубым физическим трудом и не повзрослевшие на работе, помогая старшим.

Всей своей душой Карриск потянулся к ней — она напомнила ему Лисса, любимого мальчика, недоступного, несбыточного. Но эта крошка могла бы заменить его хоть на одну ночь!

— Скажи мне, дева красоты! — Карриск дёрнул за руку блондинку, уже оседлавшую Магоха. — Скажи мне, вон та крошка, что так робка и невинна, тоже ваша? Тоже хейда?

— Мастер мой ненаглядный! Я сама могу ласкать вас двоих! Правда, милый Шер? А? — блондинка посмотрела в глаза Магоху, и тот пьяно кивнул в ответ. — Не бери её! Она ещё молода, ничего не умеет. А ещё она глупа и своенравна — не умеет и учиться не хочет! Но она тоже хейда, мой мастер.
 

Карриск, не дослушивая тираду, встал и, покачиваясь, направился к барной стойке.

— Бокал «Печалей»!

Бармен был свободен и поспешил обслужить подошедшего.

— Пожалуйста, мастер! У нас сегодня привезли молодое вино, ещё незрелое, но аромат, скажу я тебе, ошалелый! Налить?

— Нет. Скажи мне лучше, как зовут вон ту хейду?

— Какую? Это ты про Кукуцаплю что ли?

— Как её имя? Мне прозвище ни к чему.

— А… Да, Треклятый её помнит! Эй, хейдочки мои золотые, как зовут Кукуцаплю? Тут мастер спрашивает, а я не помню…

— А нам что, надо помнить?

— Да, Кукуцаплей её и зовут! — пьяный выкрик грудастой девицы показался Альфару особенно мерзким, но ударить хейду он не мог, только сжал кулаки с такой силой, что ногти впились в кожу ладоней, рассадив её почти до крови.

— Не знаешь, так помалкивай, шалава!

— Это ты кого шалавой назвал? — пьяная хейда встала было, но покачнулась и забралась обратно на свой стул, крепко держась за стойку бара.

Альфар не расслышал её вопроса или сделал вид, он уже развернулся и шёл к печальной девушке.

— Ты давно стала хейдой?

— Я? … Я… Нет, мастер, всего второй круг Малой Луны. Я тут новенькая, поэтому меня не знают.

— Знают. Они называют тебя…

— Я знаю! Кукуцаплей. Это из-за моего длинного тела, из-за того, что я тощая. Но что мне осталось делать? Я совсем не знаю, куда мне податься!

— Как тебя зовут?

— Утэлинда, Ута…

— Хорошо, Ута. Теперь я тебя официально приглашаю провести со мной эту ночь, — Альфар сказал это настолько громко, что услышавшие сами замолчали, и в баре стало почти тихо. — Я выбрал для себя подругу на сегодня — это Утэлинда!
 

Вокруг зашумели ещё громче, чем раньше, но больше никто не набрался смелости выкрикнуть ни одного оскорбления в адрес Уты. Выбор мастера — закон. Мастер всегда рангом выше, чем хейда. Хейды почти все из ченето, а мастером мужчина может называться, только начиная с чесори и выше.

Друзья не обратили внимания ни на покинувшего их Альфара, ни на его выбор. Они были заняты своими переживаниями. Гох и Магох уже настолько вошли в раж, что готовы были воплотить в жизнь все свои стремления прямо в общем зале, но их хейды знали своё дело и тянули их в свои конуры, или, как они сами величаво называли эти крошечные комнатки для уединения, в свои покои.

— Пойдём ко мне, мастер…

— Меня зовут Карриск, — почему он представился не именем, а прозвищем, Альфар и сам не понял, но менять ничего не захотел.

— Мастер Карриск… Я и вправду неумеха, прости меня сразу, но я сделаю всё, если ты мне скажешь, что делать!

В её голосе звучало столько решимости, что Альфар невольно зауважал эту молодую хейду.

— Хорошо, я подскажу тебе, что делать, — и он улыбнулся, понимая, что проведёт незабываемую ночь, захватывая с собой в её клетушку ещё четыре бутыли «Печалей».

Утро принесло с собой прохладу с реки. Чиконн катил свои желтоватые воды с гор через Андаринскую долину, и на его берегах люди, возделывающие виноградную лозу в низинах и на склонах, выстроили свой город. Андарин был невысоким — строений выше трёх-четырёх этажей в нём никогда не строили. Разноцветные домики были такими же красивыми и вкусными, как и вино, известное на всю Бертерру. Его отправляли кораблями на все континенты, а долина рождала ещё и ещё. Виноградники забрались уже почти на все склоны предгорий Даронских гор.

Здесь дули ветры. Они были взрослыми и сильными. Крепкие ветры несли свежесть с вершин гор и с побережья моря. Здесь, над Андаринской долиной, они сталкивались и на время успокаивались. У них именно тут рождались дети — крошечные лёгкие ветерки, маленькие смерчики, не крупнее маленькой собачки, если её поставить на задние лапы. Смерчики и ветерки резвились и шалили в долине, но особенно они любили город с его дворами и подворотнями, закоулками и тупиками, где так уютно было покрутиться в волю, поднимая вверх и бросая во все стороны песок и мелкий мусор, неизбежно сопутствующий человеку в его поселениях.

Над Чиконном ветерки черпали в себя влагу, становясь прохладнее и медленнее, но так было удобнее облизывать щёки и носы зевак, рассматривающих Андарин со смотровой площадки на высоком правом берегу Чиконна.

Альфар потащил с собой Уту, чтобы и она порадовалась вместе с ним. Он любовался горбатыми крышами, разноцветными особничками, живописными мостами через реку, а хейда была задумчива и старалась как-то отстраниться от своего спутника. Налюбовавшись видами на город и на долину, Альфар потянул Уту за руку, чтобы идти в какую-нибудь едальню, но та высвободила руку.

— Что с тобой, девочка моя? Ты сегодня меня уже не любишь? А вчера ты была сама прелесть! — Карриск никак не мог понять произошедшие в хейде перемены, не видел причин.

— Люблю, мастер Карриск, — её голос был тих, она вообще сегодня с самого утра была слишком тихой, хотя вчера перед сном весело смеялась его шуткам.

— Так в чём же дело? Что с тобой произошло? Ты сама не своя.

— Ничего, мастер Карриск! — ей хотелось кричать, но она не могла себе такого позволить.

Хейда, нанятая на несколько дней, это было огромное продвижение в среде таких же хейд, но имеющих по паре клиентов за вечер. И Утэлинда молчала или сдержанно говорила обычные слова, которых требовала ситуация.

— Если ничего не произошло, то почему ты так тиха и бесчувственна? Почему ты отталкиваешь меня? Я не понимаю ничего. Объясни мне, я требую!

— Мастер Карриск, ты тогда прогонишь меня, и я снова останусь без дела! А я не могу! Не могу оставаться без дела! Меня перестанут пускать в бар! — крик прервался так же внезапно, как и возник, и Утэлинда добавила едва слышно, — И мне придётся снова стать попрошайкой…

— Я тебе обещаю, что не прогоню тебя, что бы ты ни сказала. Даю слово Ллаида.

— Ахххх… — округлившиеся и ставшие огромными глаза Уты смотрели на него с неподдельным удивлением, в них можно было даже увидеть долю ужаса. — Ты Альфар Ллаид! Ты Тот Самый Куммит-Карриск! Трисвятый Гарон, какая же дура!!!

Она попыталась встать перед Альфаром на колени, чтобы просить прощения, что не узнала его.

— Прекрати, девочка! Милады себя так не ведут!

— Я ченето, я не милада! Ченето так себя ведут, если провинились! Прости меня, мастер Ллаид! Прости!

— Да встань же ты! — и он с силой вздёрнул её с колен и поставил рядом. — Говори же, что такое произошло?

— Ты называл меня чужим именем… И оно было мужским. Прости… — и она постаралась спрятать лицо, закрыв его руками, но Карриск разнял её руки и поднял её лицо вверх, держа за подбородок.

Ута стояла, отдавшись в руки сильного человека, но трясясь от страха и, что есть мочи, зажмурив глаза. Было невозможно увидеть его взгляд после того, что она сказала, после такого оскорбления мастер мог запросто убить ченето, пусть даже и хейду.

Жизнь и Смерть взялись за руки и боролись у кого рука сильнее. Смерть улыбался, Лут вообще был смешлив, когда был не на работе, а Виора на полном серьёзе хотела победить бледного собрата. Ещё немного покуражившись, Лут сдался и расслабил руку, Виора с торжествующим выкриком опрокинула локоть Смерти на стол. И вот уже оба улыбаются и, обнявшись как влюблённые, уходят, растворяясь вдали.

— Как я тебя называл? — теперь его голос был тихим и каким-то омертвевшим.

— Лисс, Лиссияр…

— Забудь это имя. Его нет больше. Его никогда со мной и не было. Только в мечтах, глупых мечтах! — Карриск сжал зубы и цедил каждое слово, но не выдержал и сорвался на крик. — Его никогда больше не будет!

— Хорошо. Как скажет мастер. Я не знаю никакого имени. Мастер Карриск, я люблю тебя! Пойдём ко мне снова! Я буду утешать тебя, как ты мне скажешь!

— Ута, прости… — только и смог выдавить из себя несчастный.

Значит, ночевать в объятиях хейд и расслабляться с вином — это всё в прошлом. Значит, хейды и вино теперь только в меру, чтобы не терять голову, чтобы не назвать снова кого-нибудь этим именем.

Какую глупость сказала эльфийка! Или это и было воплощение её предсказания? А вдруг она провидела именно эту ночь? Карриск закусил губу, чтобы не закричать. Он же поверил этой белобрысой чародейке! А вот как всё обернулось… И счастье-то было, ночью он был счастлив, сжимая в объятиях тоненькое тело, прячась лицом в её чёрных полосах, называя её именем, которым никого нельзя больше называть. И всё? Всё? А как дальше жить? И зачем?

После плотного обеда и утешений Уты Альфар снова почувствовал себя больше живым, чем умирающим от тоски. Он и в эту ночь уснул в её объятиях, уже не боясь обмолвиться и назвать её именем своего любимого мальчика. Он так бы и остался с ней навсегда, но дела, друзья, семья… Жизнь всё-таки продолжается. Надо вставать и идти вперёд. И только андаринское вино «Букет моих печалей» навсегда стало любимым напитком Карриска, напоминая о тех ночах, которые он провёл с такой теперь далёкой Утэлиндой, хейдой из города Андарин.


 ЧАСТЬ 8.
 

Зоренд, ближайший к Андарину порт, был скорее рыболовецким центром, чем торговым. Здесь было мало кораблей на паровой тяге, в основном ходили под парусами, благо ветрами этот край обделён не был.

В самом порту пахло рыбой, и загорелые с загрубевшей на морских ветрах кожей люди делали свою работу и весело перекрикивались, сопровождая и без того сочную речь переливами брани. Они поминали и морских дьяволят, и серых беспощадных акул, и резвых смешливых дельфинов, своих помощников. Но больше всего ругани доставалась ларкам*, которые со своими громкими криками атаковали сети с уловом, чтобы урвать себе на поживу побольше рыбы.
__________
*Ларка — местное тагридское название чайки.
__________

И ладно бы ларки съедали всю украденную рыбу, но они по своей глупости роняли её в воду, кидаясь опрометью за следующей, которую вполне могли снова уронить. И так стая ларок, а эти птицы имеют обыкновение сбиваться в довольно внушительные стаи, может растащить и разбазарить почти всю выловленную рыбу. Чтобы такого не происходило, каждая рыболовецкая команда имела на борту своего мага или на крайний случай аррафа.

Маг защищал сети заклятиями, отпугивающими ларок, а аррафы, проявляющие свои способности в основном предсказаниями, говорили, где и когда лучше вытягивать рыбу на борт, чтобы избежать нападения. И ещё аррафы, дружные со всеми ветрами, направляли кораблики в нужное место, где, по их мнению, толпились стаи рыб. Ну и тот же ветер направляли на ларок, просто сдувая их в сторону от сетей с рыбой.

Наблюдать за жизнью порта было интересно, но Альфару и его друзьям пора было отправляться. Их кораблик, небольшая шхуна, отплывала как раз в нужном направлении. Следующим пунктом всетагридской ревизии должен был стать самый недоступный городок — Эрмея. Он располагался на острове Янтачиму — одном из группы островов, названных Фоминскими в память о старике Щупокле*, Евгении Францевиче Фоминском, впервые побывавшем там ещё в незапамятные времена.
_________
*История деда Щупокла передана нам в рассказе «Мост времени».
_________

Дед Щупокл любил рассказывать эту историю на Ратушной площади Эрметриса — столицы Бертерры и заодно Лерии. Оттуда эта захватывающая быль разошлась по всей Бертерре, и не было ни одного местечка, где бы не знали, как молодой учёный по прозвищу Щупокл провалился в далёкое прошлое, как вышел оттуда, научившись путешествиям по временам и пространствам, как живёт он до сих пор со своей тогдашней-тамошней семьёй.

Янтачиму принял гостей, радостно полив их как из ушата холодной водой. Хорошо, что в настоящую яростную грозу ливень превратился как раз тогда, когда все уже сидели в доме у нынешнего главы Эрмеи смуглокожего молодого человека Мдичаки Ёраситы, а его единственная пока супруга Юказа суетилась вместе со своими помощниками, накрывая обеденный стол для дорогих гостей.

Как ни удивлялся Альфар, а весть о его визите прибыла на остров Янтачиму раньше, чем он решил сам туда прибыть.

— Нам сказа-ал о твоё-ом визи-ите наш шама-ан Шкаса-ами ещё два-а круга Большо-ой Луны назад. Мы удиви-ились, но стали гото-овиться, — речь Мдичаки немного отличалась от обычного языка, который привык слышать Карриск.

Янтачимы, народ, именем которого и стали называть их остров, говорили, сильно растягивая слова в разных местах, словно произнося их по слогам. И, хотя кожа янтачимов уже не была того безупречно шоколадного цвета, как раньше, да и язык их со времён Щупокла сильно изменился и почти перестал отличаться от языка всей Бертерры, но манера растягивать слова сохранилась неизменной.

— Мощный у вас шаман, — одобрительно заметил Нисияр. — А что он ещё умеет?

— О-он проходи-ил Мо-ост Вре-емени-и! О-он обща-ается с Драко-оном! Шкаса-ами о-очень, о-очень силё-он! — Мдичака округлил глаза и поднял вверх полусогнутый указательный палец в знак подтверждения могущества своего шамана. — О-он обща-ается с бога-ами стихи-ий! О-он говори-ил с Га-аро-оном Три-исвя-атым!

— Ух, ты-ы-ы! — обрадованно воскликнул Шерани. — А о чём они говорили? Я всегда считал, что если я говорю с Гароном, то это молитва, просьба, нормально. А вот если бы мне Гарон ответил… Ну-у-у… Я бы обратился к целителю или к Верховному аррафу Тагрида, чтобы мне объяснили, что это было.

— Га-аро-он Три-исвя-атый сказа-ал Шкаса-ами, что одобря-ает его вы-ыбор прее-емника, что Шика-ата бу-удет хоро-ошим шама-аном, когда-а Шкаса-ами уйдё-от по Мосту-у Вре-емени в ве-ечность.

— О, ну это серьёзно, — заулыбался Шерани Магох, исполняясь скепсисом к разговору верховного бога Бертерры и какого-то там шамана.

После торжественного обеда было решено отдохнуть, и Альфар сидел в расслабленной позе под каким-то местным раскидистым деревом, названия которого он не знал.

— Ты влюблё-он, ма-астер, — сказал хрипловатый низкий голос за спиной у Карриска. — Влюблё-он и безуте-ешен. Ты-ы терза-аешься по пустяка-ам. Тебе-е уже-е мно-ого ра-аз сказа-али, что всё-о у тебя-а бу-удет хорошо-о, но ты-ы не ве-еришь ни-икому-у, потому-у что вби-ил в свою-у кра-аси-ивую го-олову, что обще-ественны-ый поря-адок устано-овлен навсе-егда-а и незы-ыблем наве-еки.

— Кто ты, мастер? — спросил Альфар у подошедшего к нему крепкого и статного старика с буйной копной седых кудрей, обрамлявших тёмное лицо с живыми некрупными глазами.

— Я шама-ан Шкаса-ами, а ты-ы мастер по все-ем э-этим шту-учкам-крю-учкам, украше-ениям. Мдича-ака мне сказа-ал, что ты-ы неразго-ово-орчив бы-ыл за едо-ой, чтоо ка-аша из фшено-ото* тебе-е не пригля-ану-улась. Проси-ил вы-ыяснить причи-ину твоего-о недово-ольства.

_________
*фшеното — ядра мелких орешков вечнозелёного дерева фшена. Фшен имеет широкие листья, образует мощную крону и крепкий толстый ствол. Цветёт соцветиями, собранными в шишку, где завязываются семена-орешки. Орешки фшеното очень питательные и вкусные, содержат много витаминов и минералов. В доисторические времена орешки фшеното были основной едой янтачиму. Произрастает фшен на Фоминских островах повсеместно, считается эндемиком. Янтачиму издревле выращивали саженцы этих деревьев, чтобы поддержать их жизнь. В настоящий момент янтачиму продают ядра фшеното по всей Бертерре, но ни в одном другом месте планеты фшен расти не стал.
_________

— Значит, так заметно, что я…

— Не-ет. Просто-ому взгля-аду закры-ыты твои-и страда-ания, но я-а ви-ижу. Ты лю-убишь. А она-а тебя-а обма-ану-ула. Но ты-ы всё-о ра-авно-о лю-уби-ишь, и пра-авильно де-елаешь. Потому-у что без любви-и жи-изнь умира-ает. Дождии-сь пра-авильного мо-оме-ента и де-ействуй! Ты-ы бу-удешь пе-ервым, а за тоб-оой пойду-ут то-олпы мужчи-ин и жее-нщин. Тебе-е же ещё Повели-итель Ве-етра* та-ак сказа-ал! Вы-ыбрось из себя-а сомне-ения! Вы-ы бу-удете вме-есте! На-авсегда-а!
_________
*Повелитель Ветра — здесь имеется в виду арраф.
_________

— Благодарю тебя, шаман Шкасами, — вежливость Альфар ещё не утратил, но устал слышать то, во что не поверил и на этот раз.

— Не ве-еришь… Что-о ж, пу-усть печа-аль дока-ажет тебе-е мою-у правоту-у. Зна-ачит, ты-ы вы-ыбрал пройти-и че-ерез бо-оль. То-оже не плохо-ой вы-ыбор — бо-олью душа-а ле-ечится, с бо-олью душа-а зака-аля-ается, с бо-олью душа-а ра-астё-от. Та-аги-Тага-айя сде-елала пре-екра-асный вы-ыбор! Ты-ы вполне-е до-осто-оин своей ми-иссии.

— Откуда ты знаешь? — Карриск вскинулся, будто бы хотел схватить шамана за грудки, но тот заранее отодвинулся, и виолент чуть не упал. — Я никому никогда…

— Коне-ечно! Она-а же за-апрети-ила тебе-е говори-ить! Ты-ы послу-ушно выполн-аяешь да-анное Та-аги сло-ово. Всё-о пра-авильно. Но-о тепе-ерь-то ты мо-ожешь мне-е пове-ерить? Мои-им слова-ам.

— Не знаю, — Альфар опустошённо мотал склонённой головой, — не знаю я. Как можно переубедить Верховного кума? А весь куманат? У меня не хватит сил на это.

— Хва-атит. Ка-ак то-олько ты-ы ра-азберё-ошься в вопро-осе, та-ак и хва-атит. Бу-удет мно-ого помо-ощников и еди-иномы-ышленников. Про-осто пове-ерь мне, ма-альчик.

— Не знаю… — Карриск смотрел себе под ноги, чёрные локоны скрывали его лицо, но шаман почувствовал грустную улыбку на красивых губах виолента.

***
Напрямую пробраться с Янтачиму на континент шхуна не могла из-за множества подводных скал, которыми изобиловали воды вокруг и между Фоминских островов. Поэтому было решено после Эрмеи высадиться в первой же подходящей для этого точке, каковой был назначен маяк Хабрандо. Там к берегу можно было причалить на лодке, подведя шхуну максимально близко.

Когда встал вопрос о целесообразности высадки в скалах, а потом и путешествия через пустыню Красные пески, Альфар пресёк все споры, сказав, что мечтой всей его жизни было увидеть гору Равелас, которая не просто разделяет хребты Даронских и Ленурских гор, но и признана самой высокой горой на всей Бертерре.

Отказать в таком желании друзья не могли, им и самим было интересно побывать на легендарном пике. Поэтому в трюме шхуны томились в ожидании шесть кобылисков, купленных ещё в Зоренде за их комфортабельную повозку. А проводника по горным тропам было решено искать прямо на месте — в предгорьях чуть ли не любой мужчина умеет ходить в горы, без такого умения не заслужить уважения старейшин родов и женских восхищенных взглядов.
 

Шторм разыгрался внезапно. Налетел пронизывающий ветер, швыряющий в лица моряков острые солёные брызги. Из низко ползущих туч хлестали молнии, словно огненные костлявые руки причёсывали развевающиеся на ветру волосы-волны. Шхуну мотало в разные стороны, кидало то вверх, то вниз. Матросам было не сладко, но никто не жаловался, каждый старался сделать всё, что от него зависит, и ещё подстраховать товарищей.

Карриск и его Гох и Магох сидели в кают-компании, где обычно капитан собирает команду для важных разговоров, и играли в тойтис. У моряков игральные фигурки крепились к металлической доске специальными магнитами, чтобы не разыскивать потом упавшее имущество по всей комнате. Точнее сказать, играли как раз Гох и Магох, то есть, Нисияр и Шерани, а Альфар задумчиво наблюдал за игрой и друзьями.

Он сидел в кресле капитана и крутил на пальце свой перстень с зелёным пиразом, вспоминая Лиссияра, Таги-Тагайю, аррафа Хакима, эльфийку, шамана… Сюда не долетал злобный ветер, но раскаты грома были хорошо слышны. Вместе с очередным особенно громким раскатом, который, по-видимому, был вызван ударившей совсем недалеко от корабля молнией, в зелени пираза сверкнул луч. Альфар не поверил своим глазам, решив, что ему это показалось, но на следующий раскат грома камень выдал ещё один луч, а потом ещё и ещё.

Как только Альфар удостоверился, что всё происходит на самом деле и поднялся из кресла, чтобы позвать друзей, чтобы они увидели это чудо, камень перестал светиться. И тут же стихла буря. Эти два события произошли так резко и настолько одновременно, что невозможно было не связать их между собой. Карриск решил, что этот камень отвёл от шхуны все эти молнии, а насытившись, прервал свою песню.

Когда друзья вышли на палубу, горизонт заливало нежно розовое с оранжевыми и розовыми просветами зарево заходящего солнца. Ветер стих, волны улеглись, и только мокрые снасти и палуба, да вымокшие до нитки матросы свидетельствовали о пронёсшейся над этим местом буре. Все облака под руку с тучами унеслись танцевать на восток под музыку уже растерявшего свою свирепость ветра.

Вдруг в той стороне, где должен был остаться материк и острова, блеснул и ровно засветился яркий белый свет. Было похоже, что там взошла звезда, но не полезла на небосклон, а присела на какой-то скале. Альфар смотрел на это чудо и понимал, что в его кольце тоже есть луч, но он маленький в сравнении с этой звездой.

— А что это за ерунда такая? Светит, как глаз Треклятого! — Нисияр добавил пару смачных выражений, чтобы отвести душу. — Кто-нибудь знает или все это видят впервые, как и я?

— Это маяк Элвы. Мы все его уже видели и не раз, — хриплый голос боцмана Руальдо Гарзиго, ходившего не только под парусом, но и на паровых судах, и не только вокруг Тагрида, а по всем океанам Бертерры, звучал неожиданно нежно. — Если желаете, я вам расскажу эту историю. Только надо привести себя в порядок, обсохнуть и согреться.

— Мы хотим и будем благодарны, мастер Руальдо, — ответил за всех Шерани.

— Тогда сбор всех, кто хочет послушать, в кают-компании через четверть часа. Юнга! Раздери тебя акула! Вечецо! Принеси в кают-компанию шесть бутылок рома! И ветчины побольше!

Когда все собрались и даже чуть-чуть согрелись, а любопытный Вечецо, для которого это плавание было первым в его юной жизни, устроился неподалёку от пассажиров, боцман, попыхивая трубкой и отхлёбывая из стакана крепкий пряный напиток, начал рассказывать.
 

Элва, так звали простую девушку из племени бугойнов, которое обитает и по сей день на нескольких из Фоминских островов… Так вот, Элва любила юношу с соседнего острова.

Валалей, так звали того юношу, промышлял рыбалкой в открытом море. Это было опасное и почётное занятие, но Валалей был из неробкого десятка. Он всегда возвращался с богатым уловом, что радовало и семью, и всё племя.

Семьи двух влюблённых дружили между собой, и не было никаких преград к заключению семейного соглашения, но Ёнихо, шаман бугойнов, запретил влюблённым даже встречаться, а не то, чтобы жениться. Сказал, что они никогда не поженятся, а если продолжат встречаться, то принесут горе в оба рода. Но молодые решили пойти против слов шамана, подумав, что старый Ёнихо уже выжил из ума, раз такое говорит.

И вот однажды Валалей с братьями ушёл в море. Не было их много часов, а с горизонта стало натягивать тяжёлые тучи. Приближалась буря. Вернуться и не разбиться о скалы — для рыбацкой лодки не было шансов. Переждать шторм в море и подавно было чистым самоубийством.

Элва не выдержала и решила спасать своего любимого. Она в одиночку переплыла на самый крайний островок, который голой скалой возвышался надо всеми скалами. Элва забралась на самую вершину и втащила туда свою лодчонку. Она развела из древесины своей лодки костёр, чтобы Валалей видел его издалека и избежал столкновения с острыми подводными камнями.

Но вскоре пошёл дождь, налетел ветер. Элва прикрывала собой пламя от ливня и ветра, но всё равно не смогла сохранить огонь. Отчаяние девушки было так велико, что не помещалось в её душе, и душа её разорвалась, открывая сердце.

Любящее сердце Элвы горело так ярко, что она своим сердцем осветила весь океан. И Валалей нашёл правильный путь к своему причалу. Он привёл лодку и высадил братьев с богатым уловом, а сам отправился к тому острову-скале, куда забралась его Элва. Он тоже забрался на самый верх скалы, но вместо любимой его ждал огромный прозрачный кристалл горного хрусталя. Внутри хрустальной глыбы светился огонь. Он светился так ярко, что смотреть на него было нельзя, чтобы не ослепнуть.

Валалей смотрел на прозрачный камень так долго, что перестал видеть всё вокруг. Зато он увидел вместо камня с огнём внутри свою любимую Элву. Тогда он подошёл к ней и обнял её. Он тоже превратился в камень, только чёрный и непрозрачный.

Так и стоят в обнимку на вершине скалы Элва и её верный Валалей. Прозрачный хрусталь с огненным сердцем и чёрный базальт, прикрывающий этот огонь от взглядов с островов. Так и освещает Элва море своим сердцем, когда приходит буря, и корабль может разбиться об острые скалы.

В кают-компании воцарилась тишина, впечатлённые рассказом мужчины хранили молчание, и только юнга Вечецо шмыгнул носом, украдкой вытирая сбежавшую по щеке предательскую слезу.

Альфар смотрел на мальчишку. Милый юнга, такой трогательный в своих переживаниях, он должен был бы привлекать его, если бы Карриск был вконец испорченным, как Треклятый дьявол. Но никаких чувств юный Вечецо у Альфара не вызывал, кроме чисто человеческого сочувствия. Это было странно и отрадно одновременно.

У измучившегося бедолаги виолента отлегло от сердца — не все мальчики его привлекают, а единственный. Только Лиссияр, только он. Ради него и сам Карриск был согласен стать камнем, только бы всегда во веки веков быть вместе с ним рядом и обнимать его, защищая от непогоды и грубых взглядов.

Дальше разговаривали про разное. Нисияру и Шерани легенда тоже понравилась, но их больше беспокоила перспектива перехода через горы, а затем и через пустыню Красные пески, которая была совершенно безжизненной.

Разошлись все уже под утро. Там, куда когда-то удалились тучи, синело чистое небо. Но ветер уже надувал паруса, и кораблик прорезал шёлковый бархат морских волн, стремясь к берегу.

***
Три кобылиска были нагружены поклажей, в основном водой и пищей, на других трёх ехали люди. Далеко позади остался крошечный славный порт Хабрандо, где тоже стоял маяк, но он, как и все остальные, был самым обычным, где свет зажигали люди. Пять дней назад проводник верхом на своём коренастеньком скакуне вывел трёх упрямых друзей из горных ущелий и повернул назад, сказав, что только сумасшедшие могут так бездумно ломиться через Красные пески.
 

Вокруг, сколько хватало глаз, была красная сухая земля, местами покрытая красным же песком, которым иногда лениво играл ветер, перемешивая песчинки. Ни одного растения, ничего живого, ничего, за что можно было бы зацепиться взглядом, ничего вообще, кроме песка и трещиноватой земли.

Они ехали вперёд, сверяясь с компасом, который Альфар приобрёл у моряков, кляня свою рассеянность и забывчивость. Иногда делали привалы, чтобы отдохнуть, напоить кобылисков и что-то перекусить самим. Большой жары не было, но пить хотелось всё равно, потому что ветер и песок иссушали кожу. Приходилось закрывать лицо шейными платками, как это делалось на всём Тагриде в жаркие дни. Но путь, тем не менее, имеет особенность куда-нибудь приводить. И вот после очередной ночёвки и когда день перевалил во вторую свою половину, вдали показалась горная гряда.
 

Прямо по центру горного хребта высилась снежная вершина Равеласа, как седая голова на мощных плечах — горных вершинах пониже, закутанных в пушистый облачный воротник. Снег на склонах отсвечивал то розовым, то сиреневым, то сверкал радужными искрами, как бриллиант своими гранями.

После этого замечательного возникновения цели на горизонте, вокруг тоже стали твориться чудеса. Вот появились сначала высохшие кустики растений, а затем участки с весьма свежей травой. Особое воодушевление эта трава вызвала, конечно же, у кобылисков. Животные проявляли недюжинное упрямство, отказываясь идти дальше до тех пор, пока не выедали вшестером всю траву, оставляя только корешки. Упрямство их прекратилось только, когда клочки с травой стали встречаться всё чаще, а площадки стали всё обширнее, да и трава, чем дальше, тем становилась сочнее и вкуснее.

Зато вода в бурдюках подходила к концу. Это печалило людей, а животные пополняли запасы питательных веществ и влаги, съедая живую пищу.

До подножия Равеласа оставалось совсем немного. Озёр в округе не было, но чем дальше, тем растительность увереннее захватывала пространства. Теперь встречались уже даже деревья, и не по одному, так что всадникам продвигаться стало немного сложнее, зато кобылиски теперь ощипывали листья с деревьев и, почти не упрямясь, шли вперёд.

До снежных покровов они добрались ещё за два дня, зато появилась возможность растопить снег и вволю напиться и напоить животных, да и пополнить запасы воды. Идти выше в горы было сложно и небезопасно, особенно кобылискам. Было решено просто выбраться на открытое место, чтобы полюбоваться открывающимися видами.

Наконец-то перед Альфаром лежали просторы. Под ногами расстилались пройденные с друзьями предгорья, покрытые редколесьем и кустарниками. Чуть поодаль начинался подъём на склоны самого Равеласа. Но никто из друзей не был бездумным фанатиком, чтобы лезть туда без специального снаряжения. И ещё люди чувствовали свою ответственность перед верными кобылисками — привыкших к людям животных бросать было нельзя, им грозила неминуемая смерть.

Друзья разбили свой лагерь на открытой площадке, чтобы любоваться красотой места. Альфар решил пройтись вокруг, чтобы разведать, что делается и куда дальше двигаться. Предстояло наметить план спуска в долину и переход через неё.

Он отошёл недалеко, но лагерь было уже не видно. Стоя на краю обрыва, Альфар любовался открывшимся ему видом. Далеко во все стороны бугрились горы, между ними змеились тени ущелий и распадков. Оказывается, они забрались довольно высоко. Но пик Равеласа был намного выше, он стоял надо всеми горами, словно был великаном, а вокруг стояла его дружина великих воинов. Ведь когда-то и на Бертерре было не так спокойно, как теперь, при Едином Мировом Правительстве.

А ещё Равелас напомнил Альфару человека, стоящего среди волн. Среди зелёных волн… И он невольно посмотрел на свой перстень. Как смог совсем ещё мальчик создать такое совершенное украшение?

Лиссияр… Словно что-то поманило Альфара, и он шагнул вперёд, потом ещё и ещё, пока под ногами не оказалась пустота. Страха не было, но он падал. Падал, раскинув в стороны руки. И улыбался.

Карриск улыбался своему Лиссияру, а на его руках вырастали перья, превращая руки в крылья. И вот воздух уже держит его в своих ладонях-потоках, и вот это уже не падение, а парение над пропастью.

Зрение Альфара стало значительно резче, теперь он мог различить даже травинки в долине и глыбы снега и льда на самой вершине Равеласа. Туда он и решил лететь, на самую вершину самой высокой горы.

А внизу расстилалась красота. Снег искрился на солнце, посылая в глаза Карриска мириады разноцветных лучиков-бликов, леса, толпящиеся по склонам гор, приобрели тот самый зелёный оттенок, что был и у пираза в перстне. Величественность и безмолвие царили над миром. Казалось, что так было всегда и навсегда останется. Человек был мал и незначителен, всё человечество было крошечным недоразумением в сравнении с этой красотой и вечностью, о которой говорили горы.

На вершине Равеласа оказалась небольшая площадка, где вполне мог бы поместиться лагерь из десятка палаток. Странно, что совсем не было ветра, хотя по всей логике выходило, что ветер должен был дуть яростный и холодный. Но нет, было тихо.

Рядом с Альфаром, приземлившимся прямо в центре этой площадки, никого не было, тем не менее, он ощущал чьё-то присутствие. Не понимая, человек огляделся, но увидел только горы и долины.

— Таги-Тагайя… — прошептал Карриск, — как же ты прекрасна!

Он почувствовал улыбку своей давней знакомой, богини земли, и улыбнулся сам.

— Ты и теперь сомневаешься? — голос Таги-Тагайи звучал в голове Альфара. — Разве у меня есть нужда тебе лгать?

— Нет, у тебя нет такой нужды, но…

— Сомневаешься, — она печально озвучила факт. — Что же, значит, твой путь ещё не завершён. Иди дальше, смотри на мир внимательнее. И главное — верь в чудо. Верь, и оно произойдёт.

Мир поплыл перед глазами Карриска, а когда он пришёл в себя, то оказалось, что он сидит под раскидистым дубом, что своими корнями удерживает склон и обрыв. Сидит рядом с пропастью. Падал ли он? Или ему приснился такой странный сон? Альфар решил не ломать себе голову, ведь ему сказали верить. Он ещё раз внимательно посмотрел вниз и увидел удобную тропу, по которой можно было пройти через горы вместе с кобылисками и даже верхом на них.

***
Пустыня Белые Пески разительно отличалась от Красных Песков. Здесь кипела жизнь. В редких кустиках засохшего по сезону чертополоха свиристела какая-то пичуга, узкие и длинные штрихи на песке, оставленные змеями, переплетались со следами их жертв, ящериц и мышей до тех пор, пока ветер не накрывал эту картину ровным слоем чуть белого, как молоко, песка. Путникам казалось, что они едут по огромной тарелке со сладким фуфле*, которое так любят дети и девчонки всех возрастов.
______________
*фуфле — десерт из молока и крахмала иногда с добавлением кусочков фруктов, печенья, взбитых сливок, других топпингов.
______________

В вышине кружили хищные птицы, высматривая свой обед. То и дело дорогу кобылискам пересекали несущиеся как на пожаре тушканчики, кобылиски фыркали в сторону непривычных им животных, но продолжали свой путь.
 

Жары не было, не было и такой всепоглощающей сухости. Кое-где встречались пучки сухой травы, у корней которой росли молодые зелёные травинки, питающиеся влагой росы. Ночи были холодными, и роса выпадала регулярно. Кобылиски не упускали возможности полакомиться пустынной травой, хоть их и кормили питательным концентратом из злаков.

Горы отдалились, уже не стало видно гордого пика Равеласа. Вокруг расстилалась будто бы снежная вселенная, высушенная ветром и выбеленная солнцем по имени Осмира. Огонь солнца и сила ветра делали землю безжизненной, но вода рождала жизнь. Пусть это были эфемерные капли росы, их хватало, чтобы росла трава, а она уже давала жизнь другим существам.

Задумавшийся Альфар не понял, чему так удивлённо радуются его друзья. Он поднял голову и увидел чудо. На горизонте возникло довольно большое зелёное пятно — в тарелку с молочным фуфле положили кусок зелёного яблока или пучок мяты.

— И чего вы так радуетесь? Это наверняка мираж, — у Карриска не было настроения.

— Ну, мираж не имеет обыкновения приближаться, — Шерани тряхнул ставшей ещё белее шевелюрой и стащил с лица закрывавший его платок. — А это чудо приближается и растёт.

— И как давно вы его наблюдаете? Я не смотрел на горизонт…

— Уже больше двух часов, — ответил Нисияр, — и пейзаж, действительно, меняется в лучшую сторону. Я думаю, что мы набрели на Иномири.

— На исчезающий оазис? — удивился Карриск. — Какие ещё шутки решила сыграть со мной Таги-Тагайя?

— Пока что это совсем не шутка, а очень даже своевременная помощь. И отказываться от такого щедрого гостеприимства лично я не собираюсь ни в каком случае, — Нисияр пришпорил своего скакуна, переводя его в галоп.

— Он так загонит кобылиска! Надо его остановить! — и Альфар поскакал за другом.

Шерани не оставалось ничего иного, как последовать за друзьями, а вьючные кобылиски никогда не отстают от своего табуна. Так они скакали, пока не стали различимы отдельные деревья на границе оазиса и пустыни. Потом все дружно перешли на шаг, чтобы животные могли отдышаться и немного отдохнуть.
 

Это было чудом. Настоящим чудом. Среди белого песка рос изумрудный остров. Буйство зелени, буйство цветов, крики диковинных птиц с такими хвостами, что больше нигде и никогда не встречаются. Навстречу путникам вышли существа, которых нигде больше нет. Одно представляло из себя девушку с телом львицы. На голом человеческом торсе у неё было надето столько венков из ярких цветов, что нагота её не смущала мужчин. Другое было похоже на птицу с головой узкомордой кошки с высоко поставленными ушами и огромным пушистым воротником. Среди них был огромный волк с фиолетовой шкурой, белый ворон, ярко алый конь с огненными хвостом и гривой, синий тигр, как и девушка-львица, имел человеческий торс и голову красивого сурового юноши. Были множество других загадочных существ, которых никто никогда не встречал, но запомнить всех, даже просто охватить взглядом Альфар не смог.

— Приветствую вас, почтенные путники! — голос синего тигра был низким и рокочущим. — Вас приглашает Таги-Тагайя, богиня земли и плодородия, в свой райский уголок Иномири. Мастер Альфар, мастер Нисияр, мастер Шерани, будьте нашими гостями, отдыхайте, радуйтесь и смейтесь, потому что Таги-Тагайя любит вас.

— Здравствуйте и вы, обитатели этого чудесного оазиса! — Альфар спешился и подошёл к синему тигру, а тот протянул ему руку для рукопожатия в знак дружбы и мирных намерений. — Мы пришли с миром и благодарны вашему гостеприимству.

— Оставьте своих кобылисков, — это заговорила девушка-львица, — мы позаботимся и о них.

А алый конь уже о чем-то говорил с кобылисками, уводя их куда-то. И те, радостно всхрапывая и коротко ржа, следовали за ним, как за вожаком табуна.

— Не беспокойтесь о поклаже! Всё будет хорошо! Мы пополним запасы вашей еды и корма для скакунов, наполним ваши бурдюки свежей водой из источника. Всё это мы дадим вам в путь, когда вы захотите идти дальше. А пока, — девушка-львица показала рукой на синего тигра, — Тогер вас проводит в ваши покои и распорядится приготовить для вас тожественный обед.

— Эриа любит животных, — объяснил обезмолвившим гостям синий тигр Тогер, — она вечно возится то с птицами, то со змеями, то с лягушками, то с пауками и пчёлами.

— Как же у вас тут красиво и… необычно! — первым «отмер», как и положено виоленту, Альфар. — Я никогда не встречал таких существ, как вы с Эриа. Да и звери у вас совершенно волшебные!

— Это верно подмечено — волшебные, — улыбнулся Тогер. — Таги-Тагайя так развлекается. Она что-нибудь сотворит эдакое, а выпускать в большой мир нельзя, чтобы мир этот не сдвинулся рассудком. Вот и остаются здесь. Как и мы с Эриа…

— Цабеты тоже отсюда? — догадался вдруг Альфар.

— И цабеты, и журакры, и жаблики, и даже кукуцапли — все отсюда, — улыбнулся Тогер.

— А вам самим не очень сложно жить в таком теле? — Нисияр не мог себе представить, как себя чувствовал бы, окажись его тело наполовину человеческим, а наполовину тигриным.

— Мы такими рождаемся, поэтому нам не известно, как себя чувствуют люди и тигры отдельно. Собственно, мы не рождаемся в вашем понимании, у нас мать одна — Таги-Тагайя. Она нас создаёт внутри себя, а потом мы выходим на свет. Лично я вышел из пещеры, где и продолжаю жить. Только обустроил её по своим вкусам и для своего удобства. Эриа вышла из логова под большим деревом, но предпочитает жить в доме со всеми удобствами, хоть это и рядом с человеческими покоями.

— А обычные люди у вас живут? — Шерани устал от необычности происходящего, и его тянуло пообщаться с кем-нибудь более привычным.

— Нет, из людей у нас бывают только гости, — Тогер отрицательно покачал головой.

Покои для гостей были обычными домишками, построенными из плотно подогнанных друг к другу камней серо-розового цвета, а их покатые крыши их были покрыты блестящим металлом. Внутри тоже было всё привычно и обыденно, нигде не стояло экзотических цветов, нигде не бродили неведомые зверюшки. Хоть Тогер заверил друзей, что в Иномири всё благоволит к человеку, даже змеи никого не кусают, Шерани успокоился, только проверив всё сам тщательным образом.

— Шер, у тебя прямо мания преследования, — подтрунивал над другом Альфар, который давно привык принимать мир таким, какой он есть, и не удивлялся сверх меры.

— Ничего у меня нет! Просто мне не нравится вся эта затея. Зачем только мы сюда сунулись!

— Мы устали, кобылиски устали, вода почти закончилась, еда тоже, а тут оазис. Потому и сунулись, — Нисияр был голоден, а хозяева обещали праздничную трапезу. — И тебе же сказали, что когда мы захотим, тогда и уйдём отсюда.

— И ты поверил? Ну, ты наивный, Нисияр!

— Ага, нас съедят, — Карриск флегматично ковырял в зубу сорванной на улице травинкой. — Вот на торжественном обеде в нашу честь нас как раз и съедят.

— А ты не ёрничай, шутник нашёлся! — Шерани, похоже, был напуган по-настоящему. — Я тогда вообще на этот обед не пойду!

— Не ожидал от тебя, друг мой Шерани, такой душевной слабости! — Нисияр, наоборот, был готов идти к столу сейчас же. — Ты бросишь нас на съедение этим людям-зверям? Нас? Своих лучших друзей?

— Нет, не брошу, — пробормотал Магох, — посмотрю, как вас будут резать и жарить перед тем, как сожрать. Только посмотрю издали, с безопасного расстояния.

— Хороший же ты друг! — Альфару уже надоела эта игра. — Ладно, я согласен, что тут всё очень и очень необычно. Но Таги-Тагайя…

— А чего ты на неё ссылаешься? Ты её хоть раз видел? Она же бо-ги-ня! Богиня! Не человек! Ты хоть понимаешь, что у неё может быть какая-то своя логика? Да вообще! Кто хоть раз в жизни видел хоть одного бога? Или богиню? А? Молчите? Вот! Не верю я всему этому! Так не бывает!

— Ты шаблонно мыслишь, Шер. Бывает и не такое, поверь, — Альфар не мог рассказать о своих встречах с богиней из-за данного слова молчать. — Аррафы же общаются с богами и силами, с демонами подземного мира общаются шаманы, маги ворочают такими энергиями, которые простой человек даже вообразить не может. В конце концов, я точно знаю, что среди нас где-то в Лерии живёт сама велиста! И, между прочим, живёт, как обычный человек. Ножками ходит по земле и ест обычную пищу.

— Только рядом с ней ходит Дымный Кот, — добавил Нисияр, — и это выдаёт в обычной миладе велисту.

— Вот, правильно! А Дымный Кот наверняка тоже отсюда! — Альфар не знал, откуда появился Дымный Кот, почему он занял место в пантеоне богов, но предположил.

Он не мог допустить мысль о том, что Дымный Кот вообще не принадлежит этому миру, а прибыл из другого вместе с велистой, сотворившей Бертерру.

А страсти в споре накалялись. И тут над каминной полкой задрожал и сгустился воздух. Из этого густого воздуха проявилась сначала зевающая кошачья пасть, напоминающая улыбку, а потом сгустился весь Дымный Кот.

— Люди, не надо спорить! Особенно о том, в чём вы не смыслите ровным счётом ничего, — Кот раздражённо подёргивал кончиком хвоста из стороны в сторону так резко, что казалось, будто у него хвост в этом месте сломался. — Я не принадлежу велисте, а она не принадлежит этому миру. Это мир Бертерры принадлежит ей! А я пришёл сюда вслед за ней. Мне было интересно. И мне тут понравилось. Сначала был сон, потом была мысль. И эта мысль была у велисты. Потом она создала одну комнату, куда приходила отдохнуть от своих забот в своём мире, где живут такие же боги, как она. Потом мы с ней пошли гулять. Так возник этот мир. Потом велиста привела к себе в гости фею цветов, и стало красиво и празднично.

— А ты-то сам что делаешь? — общее раздражение потихоньку ослабло, и Нисияр первым нашёлся, чтобы задать волнующий всех вопрос.

— Ты плохо учился в своём улевиро? — Кот недоверчиво прищурил один глаз, и его морда приобрела непередаваемо скептическое и чуть презрительное выражение. — Там вам всем рассказывают о берегущих Бертерру богах и стихиях. И про меня рассказывали. Я сторожу равновесие. Это моя миссия.

— А здесь сейчас тоже? — Шерани не мог до конца поверить, что он не спит, и всё происходит на самом деле.

— Вы слишком расшумелись. В смысле, что ваши эмоции грозили создать ураган или какой-нибудь шторм, а сейчас это было бы лишним для Бертерры. Поэтому я пришёл, чтобы впитать ваш негатив.

— А если где-то слишком чему-то радуются? — Альфар уже догадался, но всё равно спросил.

— Да, ты правильно подумал — там я забираю немного счастья, чтобы оно не перехлестнуло через край.

— Благодарю тебя, Дымный Кот! — и Альфар, молитвенно сложив ладони, отвесил Коту традиционный поклон, который положено совершать в храме, мысленно обращаясь к богам.

— Благодарю, — повторили Нисияр и Шерани.

— Мррр… — заулыбался кот и поставил хвост трубой. Теперь кончик хвоста раскачивался из стороны в сторону скорее задумчиво, словно Кот так рассуждает о чём-то. — На здоровье! На благо! А теперь идите, вам пора!

Дымный Кот растворился в воздухе, а в дверь гостиной, где сидели друзья, постучали. Вошёл Тогер. По случаю торжественного обеда на его мускулистом человеческом торсе был надет залихватского вида жилет-косуха из чёрной кожи с множеством металлических заклёпок. Черный цвет жилета гармонировал с чёрными полосками на синем тигрином теле, да и к синей же коже лица тоже подходил как нельзя лучше, делая это существо ещё более загадочным и волшебным.

— Прошу вас, друзья мои, проследовать к праздничному столу. Вас ждёт по истине богатое угощение, — Тогер улыбнулся во весь рот, показав не скромного размера клыки, от чего Шерани захотелось и вовсе спрятаться. Лучше остаться голодным, чем быть съеденным заживо.

— Благодарю за приглашение! — Альфар вежливо склонил голову и вышел из комнаты, за ним последовал довольный Гох и бледный Магох на дрожащих ногах.

В столовой гостей ждал на самом деле роскошный ужин. Роскошный и сытный. Множество фруктов, огромные блюда с овощами стояли вдоль всего длинного стола. Томлёный рис лежал на круглом блюде, возвышаясь над остальными яствами, как Равелас надо всеми горами мира. Рисовую гору окружали хороводы из сочных кусков мяса кукуцаполя, переложенные светло-зелёными разлапистыми листьями какого-то растения, на которых яркими фонариками светились крошечные томаты.

Еды было много, а едоков мало. К трапезе присоединилась всё та же Эриа и ещё одна женщина, которую пока не представили. Только Альфар сразу узнал Таги-Тагайю и почтительно склонил голову, радостно улыбаясь.

— Дорогие гости, позвольте вам представить повелительницу Иномири, — Эриа говорила особенно мягким голосом, будто подмурлыкивая от удовольствия, — Гайя Семира. Она земное воплощение Таги-Тагайи, богини земли и плодородия.

— Мне очень приятно принимать вас в моём скромном жилище, — Гайя Семира слегка растягивала слова, будто смакуя их и наслаждаясь самим процессом говорения. — Здесь не часто бывают такие высокие гости. Виолент и его литирги не посещали нас ещё ни разу. Вы первые, милостивые мастера, вы исключение из правил. Для других явеллов и холетнов я бы даже не подумала о явлении моего оазиса, даже чтобы спасти их от неминуемой смерти.

— Конечно, они же не вкусные, — всё-таки сорвался на нервный смешок Шерани.

— Мастер Магох, уверяю тебя, чем изнеженнее тело, тем оно вкуснее, — в голосе Гайи не было никакого намёка на иронию. — Но вас, дорогие мои, мы не станем употреблять в пищу. Как вы видите, у нас и без ваших мускулистых и не вкусных тел много других продуктов, чтобы насытиться и порадовать себя вкусом еды.

— Прости его, Гайя Семира, — начал было Альфар, но богиня его перебила, остановив жестом руки.

— Я ни в коем случае не обижаюсь! Боги не обижаются, мы только отмечаем про себя факты. Шерани боится. Его страх вызван необычностью обстановки и происходящего. Такая реакция свойственна многим людям, да почти всем. Редкие смельчаки вместо страха испытывают радость познания нового, ещё вы это называете любопытством.

— Да я… — Шерани совсем смутился, ему очень хотелось залезть под стол и спрятаться там. Он понимал со всей ясностью, что рациональным его желание никак назвать не получается, и изо всех сил сдерживал себя.

— Давайте завершим торжественную часть. Теперь прошу меня называть просто Гайей и забыть о моём происхождении. От своей божественной ипостаси я отличаюсь не очень сильно, но я в этом теле абсолютно человеческая женщина, настолько обычная, насколько бывают обычными люди.

— Гайя, позволь за тобой поухаживать, — предложение Нисияра было как нельзя кстати. — Тебе вина или шкаррэ?

Гайя позволила поухаживать за собой, а Нисияр так мило это делал, что обед прошёл весело и шумно. Даже Шерани расслабился и подобрел. Шутили уже все, даже сдержанная Эриа смеялась, но её клыки уже никого не пугали.

Друзья гостили в Иномири уже почти целый круг Малой Луны, когда одажды вечером Тогер не заявился с таким загадочным видом, что даже Нисияр на какое-то время замолчал и внимательно посмотрел на синего тигра.

— Друзья мои, я хочу вас предупредить, что завтра будет особенный день. Вы все вместе с нами уже плавали в нашем озере, знаете его вдоль и поперёк — оно маленькое, не составило труда его изучить. Так вот завтра вы его не узнаете.

— А что такое? Оно разольётся до размеров океана? — Альфар был в хорошем настроении и был склонен шутить.

— Нет, разлив нам не грозит. Иномирэ, так зовут наше озеро, будет исполнять любое желание отдавшего себя его волнам по доброй воле.

— А что значит, отдавшего себя волнам? — Карриск даже перестал дышать от услышанного, ведь у него как раз было такое желание, самое главное желание в его жизни.

— Это значит, отдать. Позволить волнам взять тело. Добровольно. Доверить себя, свою жизнь, свои мысли, свою судьбу. Разрешить вмешаться.

— И ваше озеро может забрать эту жизнь? Иномирэ может убить человека? — Нисияр перестал улыбаться и стал совершенно серьёзным.

— Может, — Тогер грустно посмотрел себе под лапы. — Однажды оно так и сделало. Но это было только один раз! И тот человек не хотел жить, он хотел умереть. Он был очень стар. Зато сколько раз Иномирэ возвращало к жизни уже умерших!

— Это как? — Шерани даже рот приоткрыл от удивления.

— Иномири-оазис появлялся несколько раз перед путниками, оплакивавшими своего умершего от жажды собрата, а Иномирэ-озеро воскрешало его к жизни. Пока душа человека ещё близко к телу, пока она не изнежилась в посмертии, пока она ещё хорошо помнит свою только что оборвавшуюся жизнь, её ещё можно впустить обратно в тело. Только душа должна хотеть продолжить свою жизнь. Воля умирающего — это очень мощная энергия.

— А умирать обязательно? — Нисияр нахмурился, ему совсем не хотелось умирать, да и настолько уж сильного желания, такого, которое можно было бы назвать заветным, у него не было.

Марум-Гох вообще жил без сопротивления своей судьбе, наслаждаясь жизнью во всех её проявлениях. Ему было хорошо в его теле, ему нравилось то, чем он занимался по жизни, он любил своих родных и друзей. А о женитьбе он пока не думал — ему хватало парочки хейд, давно знакомых и привычных. Всепоглощающая любовь ещё не увлекла Нисияра в свой омут страстей, как это произошло с его виолентом.

Карриск молчал, боясь спугнуть происходящее. Лиссияр… Ах, как было бы хорошо быть вместе! Ах, как было бы хорошо, если бы Лиссияр стал девушкой! Эта мысль пришла ему в голову и уже не желала оттуда уходить. Несбыточное желание. Но ради этого Карриск мог и жизнь отдать. Он же не представлял себе жизнь без него… неё… Лисс… Мой Лисс… Моя Лисс…

— Альфар! Очнись! — встревоженный Шерани потряс друга за плечо.

— А? — Альфар вернулся в реальный мир. — Я, наверное, задремал?

— Не очень похоже, но возможно и так, — Шерани скептически усмехнулся. — Замечтался — это скорее.

— А если и так?

— Ты что, собираешься завтра сигануть в озеро?

— Да, обязательно!

— Ты сошёл с ума? Или шкаррэ перепил?

— Нет, но я хочу жить и жить так, как я хочу, — упрямство Альфара было непобедимо, и друзья об этом знали. Убеждать в чём-то и доказывать, что Карриск не прав, было совершенно бесполезно, если он уже принял своё решение. Даже если это решение не устраивало никого, кроме самого Карриска.

— Суицидал!

— Имбецил!

— Цэдэнбал!

— Децибел!

— Рецитал!

— Охренел!

— Захмелел!

— Перебдел!

— Недобдел!

— Управдел!

— Фрикадел!

— Не правильно! Надо фрикаделка!

— Не фрикаделка, а фрикадэлька!

— Сам ты фрикадэ-э-э-элька!

— А ты котлета!

— Это я из тебя котлету ща сделаю!

— Ша и баста! — в пикировку друзей встрял Нисияр. — А то оба сейчас получите подзатыльники по заднице. Поняли?

— Ага-а-а! Поняли. Только всё равно, не стоит Альфару завтра прыгать с разбегу в это озеро.

— А я не с разбегу, я буду входить в него медленно и важно.

— Ага, медленно и трагично, и под похоронный марш, — не сдавался Шерани.

— Нет, я без музыки обойдусь.

— А ты собрался туда завтра нырять? — Нисияр тоже удивлённо вскинул брови.

— Мне очень надо, — серьёзно ответил Альфар. — Я не шучу. У меня есть такое желание, за которое мне не жалко и жизнь отдать.

— И, конечно же, это твой самый большой секрет?

— Да, это секрет.

— Такой, что ты даже нам не расскажешь?

— Нет.

— А хоть, когда он сбудется, ты нам расскажешь?

— Сами увидите. Если сбудется моя мечта, все увидят, а вы поймёте первые. Но я даже не надеюсь, что это когда-нибудь сможет произойти.

— И всё равно, ты готов рисковать своей жизнью? Альфар, это совершенно глупо! — Нисияр тоже был не рад затее друга.

— Глупо жить дальше, ничего не предприняв для исполнения своей мечты! Пусть даже и с риском для жизни!

— Ну-ну… Интересно, ради чего ты так завёлся… — Нисияр посмотрел на Магоха, и Шерани пожал плечами, показывая, что он тоже не в курсе этих проблем.

— И не надо вам вникать. А то вдруг ещё сглазите!

Они мучили Карриска почти до того момента, когда было пора укладываться спать, но секрета так и не выведали.

Утро разбрызгало росу по траве, сделав её похожей на дорогие украшения с бриллиантами, а по небу расстелило вуали разных цветов. Нежно-розовый, молочно-лиловый, разбелённый оранжевый, бледно-голубой, прозрачно-жёлтый… И всё это великолепие в один момент прорезал изумрудного цвета луч восходящего солнца. Такой красоты Альфар не видел ещё никогда. Он стоял и заворожённо смотрел из своего окна на белый горизонт, а там творилась феерия нового дня.
 

Озеро было великолепно. Вода с оттенком синего сапфира и бирюзы, если бы бирюза стала вдруг прозрачной, чуть-чуть плескалась в молочно-белых берегах. Волны игриво набегали на песок, чтобы через миг отступить — мы пошутили, разве ты не видишь. Ласковый ветерок скорее бережно гладил по голове своих шаловливых детей, чем веял.

Приветствовать сказочное великолепие наступившего дня вышли все обитатели Иномири, и люди, и животные, и химерические существа.

— Мир добр к нам, его детям! Откроем же сердца наши для любви мира! Мы любим тебя, наш мир! — Тогер произнёс традиционное приветствие нового утра, которое можно было бы сказать короткой привычной фразой: «Доброе утро!»

— Наполни нас любовью и благополучием, велиста! Наполни нас энергией изобилия Вселенной! — вторила собрату Эриа.

— Да будет так! — завершила Гайя Семира. — Пора приступать к ритуалу. Если, конечно, есть желающие. Учтите, такой момент наступает раз в несколько сотен лет. Другого шанса у вас не будет никогда.

Улыбка Гайи Семиры была радостной, но в глазах скакали искорки иронии. Она понимала, что только отчаянный смельчак решится на риск умереть во имя своей мечты. Надо очень сильно хотеть, чтобы нырнуть в Иномирэ сегодня.

— Всё-таки нас съедят… — грустно подытожил Шерани Магох и вздохнул так скорбно, что от него шарахнулась летевшая к озеру птичка.

— Я хочу, — шагнул вперёд Альфар. — У меня есть то, во имя чего я готов отдать свою жизнь. Если точнее, то без этого я не хочу жить. Я хочу жить только, получив желаемое!

— Твоё решение окончательное? Ты ещё можешь передумать, Карриск, — Гайя внимательно посмотрела на него, слегка наклонив голову в бок.

— Я уверен, что мне выпал единственный шанс, чтобы исполнилась моя мечта.

— Это слова мужчины. Я тебе верю. Что ж подойди к воде, дай ей к тебе прикоснуться, почувствуй её, дай ей почувствовать себя, а остальное произойдёт само собой.

— Благодарю тебя Гайя! — и Альфар подошёл босыми ногами к самой кромке, где волны гладили песок своими мокрыми ладонями.

Прохлада коснулась его ступней, и по телу побежали, словно электрические разряды, голубые искры неведомой энергии.

Увидев это, Шерани хотел уже бежать к другу, чтобы вырвать его из лап смерти, в которой он не сомневался, но Нисияр ухватил его за плечо и удержал, напомнив, что выбор человека священен, и что у Карриска было время одуматься.

Альфар зашёл в воду сначала по колено. Искры и разряды голубых молний метались уже над водой по всей поверхности. Казалось, что вода в озере переливается и сияет. Когда он зашёл по пояс, его потянуло нырнуть и дальше уже не идти, а плыть, что он и сделал. Вода озера тут же подхватила его тело и понесла вперёд туда, где было глубоко.

Струи воды накрывали его тело, заливали лицо, но Альфар не замечал этого. Он думал о своём Лиссияре. Лисс… Они будут вместе! Теперь он был уверен в этом. Теперь он это знал точно. Так же точно, как знал, что утром восходит солнце, а ночью на небосклон приходят две луны. И то, что он делал сейчас, было правильным и своевременным. И ещё это было как-то связано с тем предсказанием, записанным на ветхом свитке, который прочитал Верховный арраф Хаким.

Они будут вместе вопреки общественному укладу жизни. Они будут вместе вопреки всем косым взглядам и осуждению. Они будут вместе благодаря той любви, которая пылает в его сердце. Они будут вместе! А иначе жизни нет!

Струи стали ледяными и потащили Карриска ко дну, хватая за ноги, удерживая руки, не давая вздохнуть. Как не странно, но страха Альфар не чувствовал. Была тяжесть, давившая на грудь, было страстное желание вздохнуть, и он вздохнул, впуская в горло воду.

После этого Альфар увидел озеро сверху. Его тело плыло лицом вверх, раскинув руки и ноги в стороны. Он был свободен! От всего! Почти от всего… Он любил и желал. Лисс… Он увидел лицо девушки, удивительно похожей на Лиссияра, увидел мастерскую, где она сидела в компании с широколицым молодым мастером. Она делала украшение! Она припаивала кручёную проволочку к уже почти готовому рисунку филиграни! Девушка! Девушка-ювелир!

Из перстня на пальце его безвольно плывущего по волнам тела снова сверкнул зелёный луч, ослепляя разум того, что было сейчас Альфаром, и…

И тут он очнулся в объятиях друзей уже на берегу, кашляя и постанывая при дыхании. Оказывается, озеро его само вынесло на песок, а тут уже и друзья подхватили и стали тормошить, пока Альфар не открыл глаза и не закашлялся.

— Слава Гарону, ты живой! — Шерани громко выдохнул с явным облегчением. — Мы думали, что ты утонул с горя. Никогда больше так не делай! Слышишь? Никогда!

— Слышу, не кричи, Шер, — тихий голос Альфара привёл Магоха в чувство. — Я живой. Успокойся! Я не собирался кончать жизнь самоубийством. Всё хорошо.

— А будет ещё лучше, когда ты высохнешь и придёшь в себя! — проревел над ухом Карриска Нисияр, вложив в этот рёв все свои чувства, которые ему удавалось до сего момента успешно скрывать от окружающих.

Прощание с обитателями оазиса Иномири было тихим, в воздухе сквозила светлая печаль. Путникам пришло время идти дальше, а жители Иномири будут хранить их образы в своих воспоминаниях вечно. Потому что там нет смерти, кроме той, которая желанна и осознана, которая приходит как великое благо, когда Лут с поклоном приглашает переступить порог и протягивает руку, чтобы поддержать в момент перехода. Тогда сохраняется вся память, и потом её можно взять с собой в следующие жизни.


ЧАСТЬ 9.
 

Сытые и изрядно отдохнувшие кобылиски резво рысили по горной дороге, спускавшейся в долину извилистым путём. Позади остался чудо-уголок Иномири, даже главная гряда Ленурских гор прощалась с путешественниками. Впереди их ждала родина Шерани Магоха город Кайтас, который стоял на реке Мерат.

Выехав из-за очередного поворота, дорога пошла по кромке ущелья, спускаясь к реке. В этом месте седые воды Мерата падали вниз и образовывали водопад Ниорису, Водяные Волосы. Зрелище настолько впечатлило Альфара, что вся компания была вынуждена остановиться на привал.

Среди зелени деревьев и кустарника, густо обросших склоны приземистых гор, вниз падали струи прозрачной ледяной воды. Струи не стремились слиться в единый поток, текли каждая по отдельности, но их было так много, что все вместе они образовывали широкую ленту. Было похоже на струящуюся по воде седую шевелюру или шелковую гриву кобылиска, развевающуюся по ветру при бешеной скачке.

Чуть ниже по руслу, когда поток, уже успокоившись, тёк ровно, речную гладь снова прерывал небольшой водопадик. Здесь вода стекала с невысокой ступеньки, чтобы дальше без препятствий докатиться до озера Лочирэ.

Из Лочирэ вытекали уже две реки: Элорной, в устье которого расположен город Трисса, самый крупный порт Тагрида после Марвинона, и Петуче, спрятавшая в своём устье город Иральд. Обе реки впадают в море Денег* на северо-востоке Тагрида.
___________________
*Море Денег — Как известно, на всей Бертерре нет хождения денежных знаков, а ведётся натуральный обмен результатами труда. Деньга в понимании жителей Бертерры — это путь, который каждый человек должен пройти за один день — день-га (га означает путь). И средства, которые ему требуются, чтобы прожить этот день с достоинством человеческим, не впадая в грех обжорства и лени.
___________________

Пока устраивали перекус, Шерани Магох, знаток этих мест и здешних сказок, рассказал друзьям легенду о том, откуда взялась эта река.

Было это или не было, никто теперь доподлинно не ведает, а только старые аррафы сказывали, что пришла однажды в эти земли лютая колдунья и стала жить с людьми в их поселении, и звали её Анори Лораза. В пустом домишке кривеньком поселилась, что на окраине стоял заброшенным.

Выйдет на перекрестье дорог и давай крутиться и вертеться в разные стороны, руками махать, да кидать слова на ветер. Волосы её цвета старого пепла вставали дыбом во весь рост, глаза на узком лице становились огромными, а рот разевался в бездонную чёрную пропасть.

Сама-то Анори Лораза была невысокой, да такая она была тощая, что казалась длинной жердью в балахоне, из-под которого торчали две палки потоньше, всунутые в стоптанные пыльные башмаки. Говорили, что она во все дела суёт свой нос, напоминающий клюв хищной птицы, чтобы знать, кому и как напакостить посильней. Говорили, что Анори Лораза ест чужое горе и слезами чужими запивает.

В небольшом поселении в этих горах жил тогда мастер Кадари, который занимался резьбой по дереву. Кому колёса для повозки поправить, а тогда были колёса ещё деревянными, это к мастеру Кадари. Кому стол или кресло резное сделать, это к нему же. Кому шкап типа шифоньер или же ганьдироп, тоже к мастеру Кадари. Любил он свою работу, и свою дочку тоже любил.

Было у мастера Кадари три жены, пять сыновей и одна дочка — Форлелиа. Красавицей была Форлелиа. Нежная кожа её светилась изнутри здоровьем, и золотым сердцем подсвечивался взгляд её серых глаз. Волосы её, белее снега на вершинах гор, тугой косой падали ниже лавки, на которой сидела милада. Стройный стан её был гибким, словно ветка ракиты — гнётся во все стороны, да упрямо выпрямляется. Вот и характер у Форлелии был такой же, как её стан, уклончивый, но упрямый. Своего всегда добивалась милада, а потому и в доме всё по-её выходило — складно да гладко.

И пришёл в их посёлок путник, что шёл горами без дела, да устал в пути. И остановился он как раз в доме мастера Кадари на ночлег. Переночевал да и остался насовсем, решив не ходить никуда дальше. Очень уж по сердцу ему оказалась красавица Форлелиа. Да и к столярному ремеслу он был пригож оказался, хоть сам-то был из портных, из меран. Совмещать стал свои занятия путник по имени мастер Мерат. Одарил всех жён Кадари обновками, а особенно красивые платья пошил для Форлелии. Щеголяла тогда красавица Форлелиа в изысканнейших нарядах, что мастер Мерат создал, и смотрели на неё все и дивились — красота-то какая по земле ходит!

И Форлелиа полюбила Мерата златоглавого. Золотого цвета были его кудри шёлковые, а когда солнце светило на его непокрытую голову, казался он местным девицам то ли богом с небес, то ли колдуном немыслимым из чужих земель.

Выйдут гулять по посёлку Мерат и Форлелиа, любуются люди на красоту двойную, дивятся, радуются. Не радостно было только Анори Лоразе, потому что захотела она для себя заполучить Мерата, в мужья себе взять, навсегда своим сделать. А что? Оба пришлые, оба из чужих мест. Неужто не найдут, о чём поговорить за столом обеденным? И так она к нему подходила и эдак, не обращает на долгоносую жердяйку златовласый мастер внимания никакого, только на свою избранницу смотрит. Да какими глазами смотрит!

Синющие глаза были у того Мерата, как вода в дальнем море, что Морем Денег зовётся. День на день не приходится, а Путь дневной пройти надобно. Путь-то по-старому га называли. А потому, как много путей люди за один день проходили, то и стали говорить деньги — значит, много дадено было на прохождение пути сего дня. Возможностей дадено было, сил, богатств, пищи и питья, да не нужны были все деньги мира Анори Лоразе — подавай ей только одного мастера Мерата, и всё тут!

Зачастила Анори Лораза в дом к мастеру Кадари. То ей стол почини, то ей стулья поднови, то кресло вырежи такое, чтоб, как у Верховного кума в куманате стоит, было. Всё ходит и ходит, да не на вещи свои смотрит, а на мастера Мерата. И подлизывается к нему, и слова-то ему сладкие говорит, словно песни поёт. Да только голос у неё скрипучий, не красивый. Вот Форлелиа скажет, словно колокольчик серебряный тихонько звенит, запоёт — ручеёк звонкий журчит. Не смотрел на Анори Лоразу мастер Мерат, а зря! Пропустил он момент, когда та в питьё ему зелья злого плеснула, да выпил он то зелье до дна-донышка!

И сотворилась с ним слепота души временная. И ушёл он к Анори Лоразе в дом жить. А Форлелиа с горя потемнела лицом, да улыбка на лице у неё завяла. Ходит по поселению будто неживая-мёртвая, от призрака только телом человеческим отличается. Люди смотрят на всё это да подлости дивятся — как мог мастер такую ошибку сделать? Как мог поменять красавицу на колдунью пришлую? Не иначе, сотворила она с ним колдовство какое. Успокаивают Форлелию, да безутешна красавица, так и льёт слёзы-жемчужинки.

Долго ли, нет ли, живут мастер Мерат с Анори Лоразой в доме у неё на окраине. Починил ей многое в доме мастер Мерат, подправил, да нет той красоты в его работе, что была раньше, нет улыбки на лице его, что сияла любовью к Форлелии. Ходит он как в воду опущенный, печалится почему-то, а вспомнить причину не может. Никого к нему не подпускает Анори Лораза, никому не даёт поговорить с ним, боится, что чары её падут тогда, и откроются очи душевные у Мерата златовласого. А тогда уйдёт он снова к красотке своей и отцу её.

Но и Анори Лораза не доглядела за любимым своим, чарами скованным, но свободным телесно. Была она тогда в горах — за корешками для снадобий ядовитых ходила в ночь, да задержалась в горах из-за лавины. Лавина-то мимо прошла, да дорогу перекрыла.

Вышел Мерат за забор Лоразиного двора, по улице пошёл, людей увидел. Не радостно было ему, но не помнил он красавицу свою белокосую, словно и не было её в жизни его. Да люди с ним заговорили, растрясли-развеяли чары колдовские. Разъярился тогда Мерат, вернулся да развалил домик колдуньи, по щепочке разбросал. Плюнул на развалины и ушёл к мастеру Кадари в ноги пасть и молить его о прощении. Может быть, ещё сможет простить его красавица Форлелиа?

Да успел Мерат к последнему вздоху красавицы — умерла она от тоски. Успела только увидеть его, улыбку ему подарить да имя прошептать губами белёсыми. А умерев человеком, стала она красивой рыбой с серебристой да золотой чешуёй. Забегали мамки, воды принесли, рыбу плавать пустили в кадушку. Да сколько в кадушке прожить может рыба-то?

С горя стал златовласый Мерат седым совсем. Взмолился тогда всем богам Мерат от сердца своего безутешного. И дрогнули горы тогда, раздвигаясь. Таги-Тагайя сказала: «Вот русло тебе — ложись!» И добавил Аниор, управитель вод земных и небесных: «Будешь ты навсегда с любимой своей вместе. Как сольётесь теперь, так и во веки веков навсегда до конца времён не расстанетесь!»

Лёг Мерат в русло, что богиня мать-земля для него сделала, плеснул на него Аниор из кувшина воды студёной, и стал Мерат рекой горной. Выпустили тогда в воды его рыбу Форлелию, чтобы неразлучны они теперь были во веки веков. А поганую Анори Лоразу Таги-Тагайя камнями засыпала, горами задвинула, схоронила её косточки, чтоб никто даже случайно не нашёл, где прах её обретается.

Рыба серебристо-золотая так и плавает в водах реки-Мерата, много стало в водах реки рыб таких — косяками ходит то вверх, то вниз по течению, до волос-водопада плавает и обратно. Видать то уже дети их, да внуки-правнуки, да потомки их на стремнине резвятся-играют.

Альфар слушал легенду и кивал, соглашаясь с рассказчиком. Да, любовь предавать нельзя, это убивает обоих. И тут вдруг ёкнуло сердце. А что, если Лиссияр тоже к нему, к Альфару, нежные чувства питал, а не просто благодарность и уважение? Нет, не может такого быть! Лисс обычный нормальный парень, он не может чувствовать то же самое, что он, Карриск, развратный и похабный извращенец. Но одна разумная мысль всё же закралась Альфару в голову. Он решил, что проведает своего бывшего ученика, и сделает это сразу же, как только вернётся домой.

***
Лакса летела домой, не чувствуя под собой ног. Приехал средний брат! Приехал Шерани! Каким он стал теперь? Они не виделись уже пять лет. Когда Шерани поступил на службу к мастеру Ллаиду, Лаксе было всего четырнадцать с половиной лет. Угловатая девочка-подросток, неуклюжая и стесняющаяся своего неумения вести беседы, краснеющая при малейшем стеснении, чему способствовала тонкая кожа блондинки.

И ещё одно обстоятельство возбуждало интерес Лаксы. В письме, которое сообщало отцу о скором визите среднего сына, упоминалось, что вместе с Шером в их доме будут гостить его друг и его начальник. Виолент Ллаид… Альфар Куммит-Карриск! Сам Карриск! Какой он? Как он посмотрит на неё, Лаксу? Если Шер его друг, то может ли она понравиться самому взыскательному кавалеру Тагрида? И самому желанному… Впрочем, она его ещё ни разу не видела. Может статься, что там и смотреть-то не на что, а молва, как всегда, напридумывала легенд и сказок!

Нет, молва даже приуменьшила красоту этого мужчины. Лакса влетела в дом со стороны кухни, чтобы незаметно пробраться в свою комнату, привести себя в порядок, и уже медленно и чинно предстать перед гостями и братом. Но она увидела их раньше. Пробираясь по галерее второго этажа, чтобы попасть на женскую половину, Лакса застала торжественную часть приёма.

Кум Иллауд, и халиля Лидесса, Лавилла, мать Лаксы и младшая жена Тахилле стояли ближе к гостям. Старший из сыновей, Тувалло, специально приехавший их Триссы, где вёл дела рода, оставаясь там чаще, чем отец, стоял по другую руку от кума Иллауда и оживлённо о чем-то разговаривал с Шерани и каким-то громилой. Малыш Вилидим стеснялся гостей, поэтому старался не выходить из-за матери, но ему было интересно, поэтому он выглядывал из-за её пышной юбки и пялился на прибывших во все свои огромные глазищи. Третья жена кума Ванокка, так и оставшаяся бездетной, коротко поздоровалась, чтобы соблюсти приличие, и уже собиралась уходить, чтобы командовать на кухне, где готовили обед.

Лакса замерла и даже присела, чтобы спрятаться за балясинами галереи, но людям внизу было не до неё. А она смотрела на мужчину с чёрными, как крыло ворона, волосами и такими грустными глазами, словно в них уместилось целое море солёных слёз. Сердце милады сделало два коротких прыжка и замерло на какое-то время. Или ей так показалось, что оно замерло, но в горле у Лаксы защипало, и она не смогла сдержать слёз, глядя на этого красивого и очень грустного человека.

Понравился ли он ей? Скорее да, чем нет. Но его отчуждение от этого мира оказалось неприятным сюрпризом. Может ли она понравиться ему такому? Сможет ли она хотя бы обратить на себя его внимание? А ещё Лаксе хотелось теперь прижать Карриска к себе и утешить, поглаживая по голове и перебирая его шёлковые волосы, как это делала с ней её мать Лавилла. Лакса вспомнила, как тёплые мягкие материнские ладони касаются её волос, и ей стало легче. Слёзы перестали течь по щекам, и стало возможным продолжить путь в свою комнату. Тем более, что гости, сопровождаемые всем семейством, уже прошли в комнаты, оставив прихожую залу пустой и звонкой.

В своей комнате девушка перевела дух и совсем успокоилась. Она достала своё карманное зеркало и привела себя в порядок. Слёзы почти не оставили следов, небольшая краснота скрылась за светлой пудрой, а румянец для Лаксы был обычным делом. Нарядившись в атласное нежно-фиолетовое платье, оттеняющее цвет кожи и так идущее к её волосам цвета летнего солнца и колосьев пшеницы, Лакса уже собралась спуститься в гостиную, но подумала и надела на шею нить из речного жемчуга.

В гостиной ещё велись разговоры, и отец, увидев свою любимицу, представил Лаксу гостям. Шерани выступил вперёд, чтобы разглядеть сестрицу, и ахнул совершенно искренне.
 

— Какая же ты стала красивая, Лакса! — брат шагнул вперёд и сгрёб сестру в охапку и, подняв над полом, закружил в воздухе.

— А-а-а-ай! Ше-е-ер! Пусти меня!!! — улыбка и визг были как раз тем, чего и добивался хулиган Шерани.

Он поставил сестру на пол, и оба захохотали.

— Ты тоже стал совсем взрослым, Шер, — Лакса не могла налюбоваться на брата.

Она скучала по нему больше, чем по старшему. Тувалло гораздо чаще бывал дома и подолгу задерживался иногда вместе с отцом или сам по себе, когда отец уезжал в Триссу по портовым делам.

— Знакомься, Лакса. Это мастер Нисияр Марум-Гох, мой напарник и друг, — Шерани подвёл сестру к друзьям, и Нисияр вежливо поклонился прелестной миладе. — А это наш виолент мастер Альфар Ллаид. Ты про него слышала много разных глупостей, но знай, Лакса, всё, что про него говорят, выдумка недалёких досужих умов ченето. Альфар очень благородный человек! Он никогда не обманул ни одной милады.

— Приятно наконец-то познакомиться лично с такой чудесной миладой! — Нисияр перехватил инициативу. — Нам Шерани все уши прожужжал про свою младшую сестричку. Наш друг Шерани очень любит свою сестру, и я теперь вижу, что это совершенно справедливо! Милада Лакса, ты само очарование!

— Ну, Нисияр, ты так отпугнёшь нашу прелестную собеседницу, — Альфар должен был что-то сказать, хотя ему больше было бы по душе вообще уйти куда-нибудь отсюда подальше и побыть в одиночестве. — Хотя я должен согласиться с Нисияром, ты просто чудесно хороша.

Лакса застеснялась, и её щёки полыхнули ярким румянцем. И тут всех пригласили проследовать к столу.

Во время трапезы разговоры велись, как всегда, на лёгкие темы, приятные для пищеварения. Тувалло рассказывал о погоде в Триссе, о тамошних длиннохвостых кошках, которые живут в порту, охотясь на крыс и мышей, и иногда отправляются в плаванье на заходящих в порт кораблях. Кошки интересовали слушателей постольку, поскольку портовые крысы были способны истребить и ткани, которые возили в порт для отправки адресатам старшие мужчины семейства Магох.

Говорили о погоде, о том, что уже кончается лето, и осталось совсем немного до осенних холодных дождей. О сенокосе говорили, об урожае яблок, о заготовках крапивы и льна, шёлка и хлопчатника. Всё это покупали у сельских жителей, что трудились в поле, выращивая будущие изысканные ткани.

В подобных разговорах Альфар провёл ещё пару дней, а потом выпросил у Шерани кобылиска и ускакал вдоль реки куда-то, сам не зная, куда. Зато, вернувшись назад, высказал идею потанцевать, то есть устроить небольшой домашний бал. Идею восприняли на ура, особенно Нисияр, который уже сам положил глаз на сестру своего друга.

Нет, если бы Альфар проявил свой интерес к Лаксе, то горный барс Нисияр уступил бы своему виоленту без возражений. Мало ли в жизни ещё встретится красавиц, а такого друга пойди и поищи — не найдёшь. Но Карриск интересовался скакунами и прогулками верхом, игрой в тойтис с малолетним Магохом, разговорами со старшими Магохами. Он мило ухаживал за столом за Тахилле, чем вызывал недовольство Шерани и улыбку халили Лидессы. С Ваноккой он мог проговорить целый час или два о разных тонкостях кулинарии, будто заправский кулинар или ценитель редких гастрономических изысков. Но на Лаксу Карриск словно, специально старался, не смотрел.

Сама девушка тоже почти перестала обращать внимание на грустного красавца и переключила своё внимание на жизнерадостного громилу Нисияра. Ей было приятно его внимание, ей нравились его сильные и нежные руки, в нём она чувствовала уверенность и мощь. И ещё она прекрасно ощущала, что нравится мастеру Марум-Гоху, очень нравится. Это было приятно и пробуждало её интерес к этому большому, как бер*, мужчине.
_________
*Бер — на всей Бертерре берами называли медведей. Впрочем, слово «медведь» тоже употреблялось, но реже. Считалось, что медведи — это мелкие беры, живущие близко к домам пасечников и ворующие мёд, а беры — это огромные звери из лесной чащи, могучие и мудрые, сильные и справедливые. Беры — это хозяева всей земли, но по скромности своей они не любят являть себя людям.
_________

Бал случился в тот же день. Было весело, много смеялись, шутили друг над другом, развлекались, как могли. Натанцевавшись с Нисияром, Лакса решилась сама пригласить на вальс Альфара, сидевшего весь вечер в углу и наблюдавшего за всеобщим весельем. От неожиданности Карриск даже не сразу нашёлся, что ответить.

— Мастер Альфар, мне брат рассказывал, что ты прекрасный танцор. А я не видела ещё ни одного твоего танца. Так нельзя! Вы уедете, а я так и не увижу больше никогда, как танцует виолент моего брата! — её голосок звенел так задорно, что Карриск невольно заулыбался и поднялся со своего кресла.

— Я с благодарностью принимаю твоё приглашение, если на то будет согласие твоего кавалера. Ведь я не хочу вас с Нисияром поссорить.

— Моё согласие у тебя есть! — проревел рядом появившийся друг. — Считай, что это я так ловко тебя решил расшевелить.

— И моё согласие, как брата, у тебя тоже есть, — Шерани смеялся, довольный, что друг улыбается. Ему совсем не нравился грусный Карриск, а ведь за этот год его улыбок было так мало.

Альфар повёл в танце, одним движением покорив партнёршу. Летела мелодия, летели оборки платья, кружились руки, головы, глаза смотрели в глаза партнера… Только вот видел Карриск сейчас совсем иные глаза, и танцевал он сейчас не с миладой Лаксой, а со своим воспитанником Лиссияром. Ему он улыбался, на него он смотрел нежно и страстно.

Он не видел Лаксу, и она поняла это. Чувствительная от природы, Лакса почувствовала его любовь, которую Карриск держит взаперти, не решаясь показать никому. Кого так страстно любит самый желанный жених Тагрида? Кто знает? Только вот не её. Да и не надо! У неё теперь есть Нисияр. Вот кто смотрит именно на неё и любуется ею! Вот кто ей нравится сильнее всех мужчин! Нисияр, а не Карриск, у которого в сердце торчит огненная стрела Леура и сжигает его своим пламенем.

Танец был прекрасным и сорвал аплодисменты, но повторить его Альфар отказался. Он всё-таки покинул бальный зал и ушёл снова гулять к реке.

Лакса ему понравилась, но не как женщина, а как некое весёлое и волшебное существо. Почему-то Альфар вспомнил эльфов. Да, вот на эльфийскую прорицательницу и была похожа сестра Шерани Магоха. И как же хорошо, что есть Нисияр, и что они с этой чудесной миладой нашли друг друга! А вот ему никогда не найти своего счастья с женщиной… Что бы ни говорили ему боги и колдуны всего мира, не видел Альфар такой силы, чтобы изменить свою судьбу.

Он знал, что даже на другом краю земли никто не станет терпеть возле себя пару влюблённых друг в друга мужчин. И вообще о чём это он? Это он, Альфар, влюблён, а вот о чувствах Лиссияра можно только гадать и мечтать. Да… И у него же была невеста. Или Лисс про невесту придумал только, чтобы не ездить к хейдам? Быть может, мастер Тиен давно уже забыл своего виолента?

Мы так быстро теряем интерес к тем, кто нас облагодетельствовал. Быть благодарным всю жизнь не умеет никто. Скорее мы можем возненавидеть своих благородных помощников, но быть вечным должником слишком тяжёлая ноша для любой души.

Так помнит ли о скорбном Альфаре его избранник? И Карриск ещё долго смотрел в звёздное небо, а те раскачивались и звенели свои звёздные песни.

Наконец, Шерани и Нисияр созрели для продолжения путешествия. Их ждали в порту Триссы. Тувалло договорился, что их снова возьмут на борт и с попутным в это время года ветром домчат до самого Марвинона. По пути корабль будет заходить в гавани, где виолент будет проверять вверенную ему отрасль — как поставлено ювелирное дело, и где можно будет просто отдохнуть от качки и поразвлекаться.

Впрочем, Нисияр клятвенно заверил Лаксу Магох, которая согласилась стать его женой и халилёй, что развлекаться с другими женщинами он уже не будет до самой свадьбы. А Шерани сказал, что проследит за другом, что вызвало новый взрыв смеха у всех присутствующих, но друзья даже не улыбнулись, понимая всю серьёзность намерений Нисияра.

***
На борт речного кораблика их взял капитан Барунбай, старый морской волк, потерявший в одной из схваток с пиратами левую ногу, и слишком гордый, чтобы по его словам «переть через весь Тагрид» за эльфийским жабликовым зельем. Из-за своего увечья и взялся Барунбай за речную навигацию. На Мерате, да и на реках нет таких штормов, как в северных морях, где капитанствовал старый морской чёрт.

С Карриском Барунбай был вежлив, зато с Нисияром сразу нашёл общий язык, и они весело проводили время в капитанской каюте. Приглашали и Шерани, и Карриска, но обоих объяла прохладными крыльями меланхолия. Шер уже снова начал скучать по дому, а Альфар, как повелось после расставания с Лиссияром, привычно грустил и вздыхал. Его былой юмор и весёлый задор давно куда-то запропастились, но даже к такому рыцарю тоски и печали друзья успели привыкнуть.

Шерани с Альфаром играли в тойтис, когда в каюту без стука ввалился Нисияр.

— Скоро озеро, — коротко сказал громила, заполнив собой всё свободное пространство и одновременно словно размазавшись по предметам обстановки так, что остался воздух для дыхания.

— Ну, и что? — бесцветно спросил Шерани.

— Пересадка, вот что! Барунбай дальше ведёт другое судёнышко, побольше и покрепче.

— А нам-то что? — поддержал друга Альфар.

— Кэп сказал, что в той команде боцман любит разные байки травить, когда работой не занят. Скучно же просто так целыми днями взаперти сидеть. Так и тойтис надоест.

— А кэп не сказал, сколько времени осталось до Триссы? — Шерани выглядел словно спросонья, даже его белые волосы торчали в разные стороны, взлохмаченные руками во время раздумий над очередным ходом в игре.

— Барунбай берётся доставить нас в Триссу за два дня, если Элорной не станет шалить со своим руслом. У этой реки дурной характер и манера каждый год к осени менять фарватер. Можно запросто сесть на мель, тогда путь будет дольше. Велел нам вознести мольбы Аниору и Таги-Тагайе, чтобы вода и земля были благосклонны к кораблю.

— Помолиться — это можно, — протянул Альфар и переставил фигурку Дымного Кота на другой конец клетчатого поля. А чего же не речной деве мольбы? Почему сразу Аниору? Он вроде бы морской бог?

— Эх, ты! А вроде бы мы с тобой вместе в улевиро учились! Аниор заправляет всей водной стихией, а речная дева Форлелия всего лишь легенда! — Нисияр был доволен собой и явно слегка навеселе.

— А Барунбай щедр на угощения, — заметил Альфар, которому вдруг тоже захотелось напиться до потери пульса, забыться в хмельном мареве и хоть так отдохнуть от своих душевных терзаний.

— Ну-у-у, мы почуть-чуть! Только пригубили!

— А ты не вьюнош бледный, чтобы перед нами оправдываться. Пригубили, и на здоровье. Мы, может быть, тоже не отказались бы чуток пригубить, — поддержал Шерани.

— Ща! Ща-ща-ща, ща усё организую. Я моментом туда-назад сбегаю и принесу, — Нисияр ушёл.

Два грустных мужчины продолжили свою печальную партию в тойтис. Их больше никто не беспокоил до самого Лочирэ, а там было уже не до игры и выпивки. Нисияр на радостях «пригубил» и даже «усугубил» ещё и ещё, и его пришлось транспортировать полулёжа на кобылиске, придерживая постоянно сползающего из седла далеко не маленького и не лёгенького мужика.

Альфар объяснил Барунбаю, что их друг буквально на днях обручился с любимой миладой, и от этого стал слегка невменяемым. Ну, влюблённые! У них же вся голова больна этим чувством! Потому контроль и утрачен. Капитан кривовато улыбнулся и хмыкнул, качая головой.

— Тут не токмо чуйства, понимаш! Тут ищё-ищ и ром, вишь ли, градусом уж очень хорош! А вы же ж народец столичный, морями не хаживавший, штормами не глаженный и не термушённый, вы к рому же ж не привыкшие.

— Да, мастер Барунбай, ты прав, — не стал спорить и вдаваться в детали Альфар, в очередной раз подталкивая сползающую тушу Нисияра в седло.

Так или иначе, а пересадка прошла вполне успешно, и дальнейшее плавание не принесло никаких особенных проблем. На большом корабле они прошли до самой Триссы, но вот историй им никто так и не стал рассказывать. Боцман был не совсем здоров и предпочитал не молоть языком на потеху публике, а отлёживался в каюте, пряча свою боль от команды и пассажиров.

Порт Триссы представлял собой огромный причал, к которому подходили всё новые корабли. Пустые места заполнялись быстро, портовые грузчики работали очень слаженно, и казалось, что они вовсе не уставали. На самом деле они просто менялись друг с другом, чтобы отдохнуть, а из-за одинаковой одежды, специальной портовой формы, создавалось впечатление, что людские муравьи могут бегать без конца круглые сутки, таская мелкие грузы и управляя машинерией, перевозящей крупногабаритный и тяжёлый груз.

Распрощавшись с капитаном Барунбаем, отряд из трёх путников пересел на морское судно. Теперь это был пароход с мощными двигателями на угольном ходу. Пароход «Албирия» был назван в честь северных земель Тагрида, именующихся так из-за долгих зим с пушистым снегом. Белые зимой земли были зелёными весной и летом и жёлтыми оченью. Сейчас уже наступила осень и за бортом парохода, когда он подходил к очередному причалу, было расплёскано золото листвы. Это золото растекалось и по воде — листья плавали на поверхности, подчиняясь волнам и ветру.

Если говорить об Албирии, то это в основном приморские города, расположенные на макушке Тагрида, омываемой Северным проливом Трёх морей. Трисса была ещё городом Ленурии, а вот следующий порт по пути домой в Марвинон был Иральд. Он тоже стоял на реке, несущей свои воды из озера Лочирэ, но речка Петуче была поменьше Элорноя, и порт Иральда тоже был совсем маленьким.

Дальше «Албирия» следовала в Лионельф, город примечательный только своей архитектурой. По какой-то неведомой причине именно здесь когда-то было первое поселение эльфов. Они строили при помощи своей эльфийской магии красивые и загадочные здания, совершенно не практичные с точки зрения людей. Но люди не стали ломать старинные постройки — не понятно, но красиво, и оставили центр города таким, какой он был при прежних жителях. Кстати, куда и по какой причине ушли эльфы, история умалчивает. Может быть, сами эльфы и помнят, но людям не рассказывают. Поэтому ходят слухи, что лесные жители просто замёрзли в северном краю белых снегов.

После был такой же крошечный, но гордый порт Борольф, расположенный в небольшой бухте без названия. По-видимому, его тоже начинали строить эльфы, но эта затея у них тем более не задалась, и пришлось достраивать порт людям так, как они тогда видели свою задачу. Построили крепкий пирс, удобные тёплые склады, а сам город отдали на обустройство обычным людям. Потому и улочки там получились кривоватые, и посреди города оказались обширные сады и даже огороды.

Надо успеть за короткое северное лето вырастить достойный урожай, или призывать магов и аррафов, чтобы те сменили сезон, дабы овощи успели созреть и дать новые семена. И картины, когда везде уже лежит снег, а посреди Борольфа в саду дозревают яблоки и шарики капусты зеленеют на грядках, было делом обыденным, удивляющим только впервые попадающих в город гостей. При всей податливости времени, хоть до полного ощущения его отсутствия, волшебники никогда не любят играть с ним в игры. Пусть идёт себе и идёт, и без надобности сезоны никто не удлиняет и не укорачивает.

Борольф это вам не Эрметрис, где велисте позволено всё, что угодно! Сказала велиста, что времени там нет, значит, нет там времени. А захочет она вечное лето, значит, будет вечное лето во всём городе или в отдельном саду, например в саду у феи цветов Ирис. А Тагрид вообще любит следовать правилам, раз и навсегда установленным древними предками ныне живущих родов, и кумы на то и поставлены над родами, чтобы соблюдать законы и правила.

Путешествие вокруг Тагрида стремилось к завершению. Уже был пройден большой город Велард, стоящий в устье реки Верако, вытекающей из Даронского озера Лаингэ. Здесь Альфар попрощался со своими друзьями. Шерани и Нисияр пересели на речной пароходик, чтобы по Верако подняться в Лаингэ, переплыть озеро и по Кодеро попасть снова в Эрмегор. Надо завершить ритуал сватовства, как это было положено в благородных семьях явелов, холентов и фарентов, наметить дату свадьбы.

В гордом одиночестве Альфар Ллаид посетил порт Ий — последний порт Албирии, где напился в портовой таверне до фэлурских бедолей*, и Луг Вину, капитану «Албирии» вместе с боцманом Олес Игу пришлось тащить пассажира на борт буквально взяв того в охапку.
______________
* бедоль — мелкий демон мира Фэлур (Флора), пакостник, устраивает разные несчастные случаи, наслаждается слезами других. История про мир Фэлур поведана в одноимённом рассказе.
______________

Дальше протрезвевший и злой по этому поводу на себя и на весь мир Альфар любовался на маяк Эвиа, гордо украшающий мыс Уй. После легендарного маяка Элвы обычный маяк не произвёл на Карриска никакого впечатления. Вот если бы тут была бы какая-то загадка или история…

Пока шли от Ийя до Инаури, последнего перед Марвиноном порта, погода выдалась ясная и морозная. Ледяной северный ветер загонял всех, кто не имел срочной работы, в каюткомпанию, где было тепло и всегда можно было подкрепиться чем-нибудь горячим, но не горячительным.

Вот и теперь собрался морской народ в тепле, разомлел от горячего чая, слегка хмельной шкаррэ добавил тумана в души людей, и боцман Олес Игу начал свой рассказ.

В тавернах Албирии иногда, очень-очень редко можно встретить певицу-менестреля. Наянга, так она представляется публике, а настоящее своё имя никому ещё не сказала. Когда тонкие пальцы её перебирают струны доташа, кажется, что журчит вода в ручье и колокольцы звенят на полянке, залитой солнцем, что птицы щебечут, что мурлычет Дымный Кот и где-то рядом стоит и смотрит на всё это сама велиста, улыбаясь Наянге.

Никогда Наянга не поёт просто так, всегда только по просьбе человека. И поёт она песню только для него, другие же слова не запоминают, а только грусть или радость помнится после того, как смолкнут струны её доташа. Но для нового просящего берёт свой доташ Наянга и поёт новую песню. И всё повторяется снова — один слушает, но все помнят чувство, что приходит к ним в душу.

Поёт Наянга всего три песни, а потом просто играет или уходит, но больше в этот вечер уже не поёт никому. Намурлыкивать может мотивчики разные, но слова больше не скажет под музыку никому.

И вот однажды пошёл один матрос в таверну, чтобы перекусить и отдохнуть после плавания. Говорят, звали его Фебур. Говорят, служил на паруснике коком. Может, врут, а может, так и было, а только спела ему Наянга свою песню, и Фебур запомнил всё слово в слово. И было там пророчество, что дома его ждёт смерть неминучая от родной руки.

Не поверил Фебур Наянге. Ну, какая смерть может от родной руки грозить матросу, который в плаваниях всю жизнь проводит, да ещё в доме собственном, где семья, мать-отец, остались? Не поверил Фебур и пошёл домой.

Одно лето живёт. Спокойно всё. В плаванья ходит по морям и рекам разным, возвращается и снова уходит. Пять лет живёт. Обзавёлся тремя жёнами, пятеро детишек по дому скачут-щебечут как пичужки малые. И ничего не происходит с ним.

И в морях с ним спокойно. Знают все, если Фебур рядом на корабле, то и погода спокойной да ласковой будет, и море приветливо будет волной подгонять, куда надо, и прибыль по торговле будет.

Живёт Фебур жизнью обычной, забыл почти про песню Наянги, про смерть неминучую от родной руки под родной крышей. Заходит в таверну однажды вечером, а там снова Наянга поёт. Тряхнёт своими рыжими волосами, словно солнечным лучом плесканёт, играет, улыбнётся губами тонкими и пальчиками по струнам перебор запустит, словно ветерок шелестит, в душу радость нагоняет.

Решил Фебур просить, пусть споёт ему Наянга ещё раз. Видишь ведь, что жив Фебур, что пророчество твоё не свершилось. Ошиблась ты, Наянга, тогда, много лет назад. Пой ещё теперь другую песню! Но не стала новую песню петь Фебуру Наянга. Свела брови сурово, заострила взгляд так, что прожечь дыру в дереве можно таким взглядом, зыркнула на Фебура и только и сказала, что скоро сбудется, что уже пришла в мир та рука, что смерть принесёт Фебуру. Забрала доташ свой и ушла из таверны без прощания.

Вернулся домой Фебур в расстроенных чувствах и не трезвый. В доме тишь да гладь, дети с мамками-няньками спать ложатся, а на завтра все в парк развлечений собрались пойти, праздник себе сделать для настроения. Только младшая жена Агидэль грустно смотрит на Фебура, просит его, умоляет, чтобы не ходил он завтра в парк с детьми. Говорит, что чувствует она, будто плохое принесёт он из парка в дом. А Фебур ей рявкнул, чтобы беду не кликала, да сам спать рухнул.

А завтра, как вернулись дети с праздника, достал старший сын Фебура из кармана рогатку игрушечную, что в тире выиграл, главный приз взявши. Достал и принялся стрелять по домашним пульками из фшеното. Летят орешки, лупят по коже, больно — не больно, но забава же, игра такая.

Достал мальчонка из миски-касы очередной орешек, зарядил в рогатку, стрельнул в отца родного. Лежит Фебур мертвей мёртвого, кровью истекает. Попал в глаз сын отцу, а орешек перепутал с камушком. Пробил тот камушек глаз и через мозг прошёл, да застрял там, не вышел наружу-то.

Говорила Наянга, пела песню Фебуру, не ходил бы ты домой, не женился бы, сына не рожал. А уж если бы родил сына старшего, то домой бы к нему не возвращался бы. Смерть ждала его от сыновней руки, от родной-роднулечки ручки-лапочки.

Пела песню Наянга…

Сидел Альфар и слушал легенду, словно видел всю историю воочию. Он-то к пророчицам был внимателен, но вот эльфийке не поверил. Не мог поверить, хоть и хотел. Всем сердцем хотел!

И вот Инаури-порт. Карриск в таверне, вина андаринского заказал, пьёт потихоньку, заливает грусть-печаль свою. Входит в таверну милада. Рыжие волосы — словно пламя с головы стекает, в руках доташ. Наянга. Народ притих, сидят все молча, чавкают, порыгивают, кто сыто поесть успел, усы в вино да шкаррэ макают. Не просит никто спеть Наянгу, а она и не смотрит на людей совсем.
 

Сидит и Карриск, тихонько сидит, отчего-то даже шелохнуться боится. Незаметным бы стать! Но куда там! И тут встал один детина молодой, здоровущий, краснощёкий, просит Наянгу спеть ему. И поёт Наянга песню. Голос тихий звучит ласково, нежно-бережно слова говорит непонятные, будто на ином языке говорит. Спела песню, снова струны перебирает, ждёт следующего до песни её охочего.

И вторую песню спела Наянга, и третью. А Карриск сидит, вина в рот набрал, проглотил нервно, чуть не поперхнулся — на него Наянга сама посмотрела, будто бы обожгла взглядом чёрных глаз пламенем.

— Ты хотел просить меня, но не смог. Я тебе, Куммит-Карриск, сама спою! — громко сказала, все обернулись, все посмотрели на певицу и на Карриска, а сам виолент чуть под стол от страха не сполз.

Перебор струн и мурлыканье, подбирает мелодию Наянга. Для Карриска мелодию сплетает, слова готовит. И запела.

По дороге среди деревьев,
Среди скал, спящих лоз винограда
Ты, любимый, в любовь не веря,
Нес в груди своей лишь потерю,
Ты отдать хотел сердце зверю,
И принять свою смерть в награду.

Я онемела
и я стою без слов.
Ядом омелы
Пропитана ткань миров.

Святая вера… Слепая вера…
Не ко всем же придёт весна!
У кого-то не сдюжат нервы,
Этот кто-то не будет первый,
Полон ядом любви без меры,
Он не встанет с зарёй от сна.

Я онемела
и я стою без слов.
Ядом омелы
Пропитана ткань миров.

Мчатся ночи, истекая болью,
Водят звёзды с луной хоровод.
Время то, что прошло с тобою,
Те часы, что полны любовью,
Ввысь душа улетала раздольно,
Никогда мне никто не вернёт.

Я онемела
и я стою без слов.
Ядом омелы
Пропитана ткань миров.

Сомненья разъедают душу.
Пора уже домой, на сушу.
Ты сам себя, боюсь, укусишь!
Ты трусишь, милый мой! Ох, трусишь
Сменить такой привычный мир
На твой любви сердечной пир.

Я онемела
и я стою без слов.
Ядом омелы
Пропитана ткань миров.

А в жизни главное — любовь
Во всех малейших проявлениях!
Чтоб сердце не болело ленью,
Гони печаль из глаз оленьих!
Твержу тебе я вновь и вновь,
Ты верой замени томленье.

Я онемела
и я стою без слов.
Ядом омелы
Пропитана ткань миров.
Затихли все звуки. Только в сердце у Карриска плескалось пламя рыжих волос Наянги, горел огонь её чёрных глаз.

— Лисс… Лиссияр… Я верю, что мы будем вместе с тобой, — губы Карриска шептали слова, но никто их не мог разобрать, как и слова Наянги.

— Иди к своей любви, Альфар. Тебя давно ждут! — Наянга зачехлила доташ и натянула на изящные руки тоненькие перчатки.

Певица встала и пошла не к выходу, как все ждали, а к Карриску. Она встала перед ним, подняла его лицо за подбородок вверх и ещё раз пристально всмотрелась в его глаза, проникая в душу, в сердце, в самую глубину его существа.
 

— Да-а-а-а… Такую любовь надо беречь, а не мучить, — сказала и ушла, резко развернувшись на низеньких каблуках узких кожаных сапожек.

Альфар ещё долго сидел в таверне, потягивая вино из андаринского солнечного винограда, но оно не пьянило его больше — он и так был пьян своей любовью, своей верой, предчувствием счастья.

В себя Альфар пришёл уже на борту «Албирии». Какое будущее? Какая вера? Кому? Странной рыжей певичке? С какой стати? Из-за легенды дурацкой? Из-за созвучия с другими предсказаниями? Из-за того, что самому так хочется верить её словам, словам эльфийки, словам Хакима… А как же устои предков? Как же нерушимые законы Тагрида?

До Марвинона оставалось всего несколько дней, а там Альфар поедет в Жаккену! Он просто не может больше ждать! Он должен увидеть Лиссияра, поговорить с ним! Выяснить всё, Треклятый дьявол всех забери! Он больше не может так мучить себя.


ЧАСТЬ 10.

 

Марвинон встретил одинокого Карриска холодным и безрадостным осенним, почти уже зимним дождём. Глухое неподвижное низкое небо над Морем Здоровья давило неподъёмным грузом сошедшего на берег мастера Ллаида. Прямые улицы столицы Тагрида были малолюдны, да и те пешеходы, что отважились вылезти в такую погоду по неотложным делам, стремились как можно быстрее добежать и скрыться за приветливой дверью в тёплом уюте домов.

В доме у Карриска было пусто и тихо. Никто не бегал по коридорам, не хлопали двери, не вякали цабеты, которых забрал на время один из помощников к себе в семью. Но самое главное, в этом доме больше не было Лиссияра. И никогда не будет… Или будет? Лисс… Прижаться бы губами к твоему гладкому лбу… О большем мечтать даже нет сил.

Альфар самостоятельно затопил камин, чтобы хоть как-то согреться. Из еды ему пришлось довольствоваться сухим печеньем, которое он обнаружил в кухне, а чай заваривать прямо в кружку и пить его в полном одиночестве.

Маленький человечек в таком большом доме… В доме, который мечтал о дружной и шумной семье, маленьких детишках, играющих в прятки на обеих половинах, не считаясь с тем, что они шалят в строгой мужской части дома или путают нитки рукодельным жёнам главы семьи. Нет, наверное, никогда не будет здесь больше слышатся весёлый и звонкий смех. Не будет больше звучать музыка в бальном зале, не будет замирать сердце от близости любимых губ, упрямых завитков каштановых волос, белозубой улыбки. Лисс…

Альфар брёл по пустым комнатам, вспоминая прошлое, и слёзы без спроса катились по его щекам, никем не увиденные, не замечаемые даже самим плачущим. Плакало сердце, плакала душа, плакало тело… Разум, скрылся в потёмках сознания, а Альфар кружился в танце под беззвучную музыку, улыбаясь сквозь свои непрошеные слёзы тому, кто навсегда недосягаем. Лисс…
 

В какой-то момент Карриск потерял равновесие и со всего маху врезался в колонну, за которой когда-то стоял и смотрел на танец Лисса и Нисияра, бешено ревнуя мальчишку. Удар отрезвил виолента, заставив тереть ушибленный лоб. Действительно, а что он делает в этом безрадостном месте? Один в пустом заброшенном на целый год доме? Надо поехать к отцу, разузнать, как обстоят дела, доложить о результатах своего рейда по континенту, весьма успешного рейда, если не сказать просто замечательно удачного рейда в плане ювелирных дел.

В просторном отцовском доме царил обычный для семейства Ллаида радостный беспорядок. Многочисленные домочадцы, включая младшее поколение, без конца куда-то ходили по коридорам и комнатам. Во всех концах дома звучал громкий говор или детский смех, музыка и пение или звон металла, если кто-то из мужчин решил поразвлечься фехтованием или мастер Эд Геруа, учитель танцев, музыки и фехтования, посчитал, что для кого-то наступило время потренироваться в танце со шпагами.

На кухне, через которую Альфар любил попадать внутрь дома, стояла такая же кутерьма. Обширная матушка Эльнера, халиля и мать старших сыновей Димияма и Михельма, обожавшая кухарить собственноручно, уже наполовину скрылась в мучном облаке, когда увидела младшего из детей кума Асмура.

— Альфар, мальчик мой! Как давно ты не показывался дома! И где тебя носил Треклятый? — Большая Ма любила сына своей младшей напарницы с самого рождения, а после смерти Линам приняла под своё крыло и оберегала мальчика пуще, чем своих сыновей. — Но раз уж ты явился, сделаю я твой любимый пирог с яблоками.

Альфар подошёл к Большой Ма и поцеловал её в нос, как привык делать это с детства. Только ему позволялось такое фамильярное отношение к халиле рода Ллаид. Эльнера, хоть и была добродушной и мягкой курицей-наседкой, но «цыплят» своих держала в строгости и за проступки спуску не давала. Только Альфар мог вить из неё верёвки, как она сама признавалась, расплываясь в улыбке от нежности к младшему в семье ребёнку.

— Привет, Ма! Как же хорошо дома! Я объехал весь Тагрид, я побывал в таких местах, о которых ходят легенды, а лучше, чем твоя кухня не видел ничего! И вкуснее твоего яблочного пирога в жизни ничего не ел!

— Ладно уж, — разулыбалась Эльнера, — хватит словами воздух сотрясать, только пыль поднимаешь. Иди уже к отцу, да и Димиям дома. Михельм вот уехал по делам в Каберту, там ему обещали показать товар, что пришёл морем.

— А почему в Каберту пришёл? Там же порт с мой мизинец размером? Что может туда придти ценного? И почему не в наш порт, не в Марвинон?

— Вот вернётся, сам всё у Михельма спросишь, а меня не изводи глупыми вопросами, — Эльнера даже ворчала с блаженной улыбкой на лице, продолжая заниматься тестом. — Иди уже, мальчик мой, мне ещё долго возиться, ты устанешь тут стоять.

Альфар чмокнул халилю в нос ещё раз, стряхнул муку с её чепца и седой чёлки, выбившейся наружу, и отправился внутрь дома.

Из кухни шёл широкий коридор прямиком в столовую и смежную с ней гостиную, откуда можно было попасть в другой коридор, выводящий в вестибюль с парадной входной дверью, помпезный во всех мелочах и деталях, как и положено быть главному входу. Миновав вестибюль, Альфар пошёл в сторону мужской половины, попутно мельком глянув в зашторенный проход на половину женскую.

Шум и голоса доносились отовсюду, но в данный момент в коридорах Альфар был один, что его вполне устраивало. Настроение после встречи с Большой Ма было вполне приличным, печали и душевная боль отступили куда-то и на время спрятались. Карриск был дома, он вспоминал счастливые детские годы. Даже смерть матери вспоминалась с налётом блаженного флёра детских лет, когда кажется, что смерти вовсе нет, а мама скоро вернётся, даже если ты сам видел её на погребальном костре и позже приносил вместе с отцом срезанные цветы к семейному склепу, где упокоили её прах.

Кабинет отца был самым первым на мужской половине. Тяжёлая дверь из тёмного дерева открылась бесшумно, и только звякнувший колокольчик известил склонившегося над бумагами сухопарого мужчину о вторжении в его пространство и дела. Он поднял лицо, и Альфар прикусил губу, увидев, как отец постарел за этот год, что они не виделись.
 

Кум Асмур был почти копией своего далёкого предка и родополагателя Рахома Ллаида. Об этом говорил тот факт, что сохранённая потомками одежда дальнего прапрадеда Рахома была Асмуру настолько по фигуре, будто бы шили именно на него. Из-за тагридского запрета на портреты и зеркала нельзя было в точности сказать, был ли Асмур похож на деда Рахома лицом, но Альфар сейчас ясно представил себе, как первый Ллаид, дед Рахом, мог бы вставать из-за стола навстречу посетителю. Вся обстановка рабочего кабинета кума сохранялась бережно и тщательно восстанавливалась, если происходила какая-нибудь порча из-за времени или несчастного случая при использовании.

Вспомнилось почему-то, как однажды он сам нечаянно столкнул с отцовского стола тяжёлую чернильницу, и как она разбилась пополам, забрызгав паркетный пол чернотой из своего нутра. Альфар тогда получил телесное наказание, которое воспринял с облегчением и стерпел молча. Гораздо хуже было бы молчаливое и снисходительное прощение, терзающее душу долго и без проку, взращивающее чувство вины и оставляющее кровоточащие раны на сердце до конца жизни или до конца памяти.

— Здравствуй, отец! — Альфар склонил голову в поклоне со всем своим почтением, которое питал к отцу. — Я вернулся из своего путешествия, и я готов дать тебе полный отчёт о состоянии ювелирной отрасли всего Тагрида.

— Здравствуй, Альфар! Рад видеть тебя дома! — тонкие губы растянулись в улыбке, а глаза почти скрылись в морщинах счастья. — Я так соскучился по тебе, мой сын! А отчёт нужен скорее тебе самому, это же твоя отрасль, твоя работа и твоё дело. Скажи мне только, успешно ли развивается ювелирное дело, которому ты посвятил свою жизнь?

— Да, отец, моё дело развивается вполне успешно, многое даже лучше, чем я ожидал, — в словах Альфара прозвучала гордость за своё дело и благодарность отцу, который позволил ему заниматься делом по душе. — Я учёл твои советы, наставления мои были восприняты мастерами с большим вниманием, и вот они дали результаты. Ты можешь гордиться и собой, и своим младшим сыном!

— Я рад. Очень рад и горжусь тобой, мальчик мой, — но теперь в голосе Асмура была грусть. — Я бы гордился тобой ещё больше, если бы у тебя уже было хотя бы две жены и пара сыновей. Посмотри на всех моих детей! У всех, кроме тебя, семьи, дети — мои внуки, у Димияма уже есть свои внуки — мои правнуки. Только ты одинок и не дал пока продолжение нашему роду.

— Отец, я…

— Не перебивай, мальчик мой! Я уже стар, и моё здоровье таково, что я могу покинуть вас в любой день. Но пока ты не женился, пока я не увидел твоих сыновей, я не могу уйти со спокойной душой. Почему-то мне тревожно за тебя, Альфар. Обещай мне, что ты на ближайшем же балу невест выберешь себе хотя бы одну жену!

— Отец…

— И не перечь мне! — Асмур отвернулся к окну, выходившему в сад, где были видны уже по-осеннему голые тёмные деревья. — Прости, сын! Я не хотел сразу с порога… Но мне так хочется быть спокойным за тебя.

— Прости меня, отец! Я думаю только о себе!

Раскаяние и боль в словах Альфара были так сильны, что у отца сжалось сердце от сострадания сыну, на которого никогда не мог сердиться по-серьёзному, и по щеке старика скатилась слезинка, затерявшись в глубоких морщинах смуглой от времени и солнца кожи.

— Отец! Я не могу обещать тебе этого. Прости! Я могу только сказать, что я обязательно буду на этом балу, я буду смотреть и выбирать, но я не уверен, что мне понравится хотя бы одна из невест.

— Я знаю, что ты чувствуешь сейчас, — глаза Асмура смотрели в его далёкое прошлое, когда он сам выбирал свою первую жену, свою халилю, свою Эльнеру. — Но ты должен, пойми это. Ты должен продолжить свой род. Ты рождён мужчиной, и ты обязан оставить своё семя на этой земле. Когда тебе придёт время стать прахом и вернуться в неё, здесь должна будет остаться твоя кровь, она будет течь в твоих детях, Альфар. Только они смогут продолжить твоё дело.

— Но, отец…

— И пусть их будут звать не Ллаид, а Карриск, но кровь твоя не может просто так исчезнуть!

— Я даю тебе слово, отец! — и Карриск встал на одно колено. — Клянусь тебе, отец, клянусь кровью моей матери, что я обязательно женюсь и продолжу свой род!

Асмур положил на голову сына узкую высохшую, как урюк, руку в знак того, что клятва принята, а потом ласково погладил непослушные смоляные кудри сына.

— Встань, мальчик мой! Я рад слышать слова мужчины. Надеюсь, что ты выберешь для себя достойную халилю.

— Я тоже надеюсь на это, отец… — почти прошептал Альфар.

На обеде, к слову сказать, вполне обычном для этой большой и шумной семьи, было спокойно и вкусно. Никто никого не пытался подловить на неловком слове или действии, никто не старался никого уязвить, но Альфар сидел среди родни, из последних сил сдерживая рвущееся из глубины души раздражение этой пасторалью счастья и всеобщего благоденствия.

После данной отцу клятвы он не мог думать ни о чём другом. Теперь ему придётся жениться, придётся рожать детей с нелюбимой женщиной, а то и с двумя или тремя. Теперь ему никогда не стать другом Лиссияра… Лисс… Лисс!!!

— Альфар, братишка, передай мне вон тот поднос с пирожками, — Альдиэль, старшая дочь Эльнеры, похожая на неё как две капли воды, только Альдиэль была капелькой поменьше размером, сидела по правую руку Альфара. — Какой-то ты стал задумчивый, маленький брат. С делами всё в порядке, я надеюсь?

— Да, большая сестрица, — улыбнулся Карриск, вспоминая эти слова на вкус… Большая сестрица и маленький брат… Как давно его никто не называл так, как давно он сам не называл так старшую сестру. — С делами полный порядок, отец может мной гордиться.

— Тогда какие могут быть причины для печали? — спросила сидевшая слева Кувия, вторая жена кума Асмура и мать двойняшек Инис и Арин.

Этих троих Альфар называл всегда белокурыми бестиями за ироничный взгляд на жизнь и ослепительную белизну волос. Много позже, когда Альфар встретил и подружился с Шерани Магохом, таким же блондином, он сделал умозаключение, что белый цвет волос присущ людям, которые любят смеяться, причём могут легко смеяться над окружающими и над собой без различия чинов и имён, родства и родоположения в обществе. И Альфару нравились эти белокурые бестии.

— Ох, матушка Кувия, отец велит мне жениться, а у меня на ум приходят только… э-э-э… Ну, ты меня понимаешь, какие кандидатуры, — он усмехнулся, и улыбка стала кривоватой, но не исчезла. — Я обещал ему, что выберу достойную миладу на Марвинонском балу невест следующей весной.

— Но это же прекрасная новость, мальчик мой! Жениться давно пора, а то, что тебе на ум приходят только хейды, ну так, с кем поведёшься… На балу будут прекрасные дочери всех бассисов, но там точно не будет ни одной хейды и никого из ченето. Слава Гарону и всем богам, что у нас так разумно всё устроено в обществе, — и Кувия молитвенно соединила ладони, подняв глаза к небесам.

— Я загляну на разведку в залы всех бассисов! — и Альфар заговорщически прищурил один глаз, кивая собеседнице.

— Даже не вздумай! Что ты будешь делать, если тебе понравится милада из, например, фарентов? Обесчестишь её и получишь приключения для себя и позор для всего рода? — Альдиэль была строга, как всегда.

— А я не стану доводить дело до… обесчесчивания, я только поиграю в любовь и отдам девушку обратно в семью невинной и целомудренной.

— Хулиган! Ты шутишь! Но так лучше, чем сидел с постной рожей, — и Альдиэль хохотнула своим густым бархатным смехом.

Из-за стола встали и удалились проверить своих детей дочери младшей жены кума Вилирии красавица Нирэн и её младшая тень Алемия. И их мужья любили время, когда те гостили в доме отца вместе с детьми, а кум Асмур, глядя на своих младших внуков, радовался всей душой — это его кровь, это его продолжение в веках. Вилирия осталась за столом и продолжила разговор со своим сыном Хорандом и Даиром Раку, воспитателем мальчиков рода Ллаид. Тему разговора Альфар уловить не смог, обеденный стол был таким длинным, что надо было кричать, чтобы тебя услышали на другом его конце.

В доме Ллаид все помощники всегда обедали за одним столом с хозяевами дома. Поэтому за общим столом присутствовали и учителя, и воспитатели, если они не предпочитали трапезничать с воспитанниками, чтобы обучить их правильным манерам поведения за столом.

Даир Раку, как и прежде, предпочитал общество старшей няни-воспитательницы Олетти. Теперь уже оба седовласые и степенные, они смотрелись как брат и сестра, такими похожими их сделали годы совместной работы и жизни в доме Ллаид. Дети, которых они воспитывали когда-то, стали уже родителями сами и наступило время воспитывать уже внуков рода Ллаид. Няню Олетти младшие ребятишки так и называли: бабуля Олетти, что чрезвычайно веселило Даира.

На другом конце стола, ближе к Альфару, между Раимой, няней мальчиков, и Аквиолой, няней-воспитательницей девочек, сидел гордый, как верховный арраф, учитель танцев, музыки и фехтования Эд Геруа, любимый учитель Альфара. А по другую руку от Аквиолы сидел учитель верховой езды Ларис Мирай, выучивший Карриска даже трюкам вольтижировки. Ларис Мирай радовался как мальчишка, когда у Альфара получался очередной трюк, а сам маленький наездник гордо осаживал кобылиска перед трибуной и отдавал салют учителю.

Родные лица, привычные и слегка изменившиеся от прожитых лет, любимые и знакомые с детства, то есть всегда. Родной и уютный шумный дом. Большая Ма и большая сестрица. Учителя, воспитатели, няни… Нет только его собственной няни. Инелия пришла в дом, когда умерла Линам, его мать. Она стала поверенным почти всех его тайн. Если Большая Ма Эльнера старалась подкормить маленького Альфара, то Инелия была его компаньоном по играм, подругой и доверенным лицом.

Именно Инелии он рассказал о своей первой любви, когда, учась в улевиро встретил на званом обеде Тарис, дочь друга семьи. Именно к Инелии он пришёл, чтобы поплакать от горечи безответного чувства. Именно няня Инелия, молодая девушка, успокаивала юного Альфара, говоря ему, что сердце от такой любви только чувствительнее становится, что каждый в жизни проходит такую прививку «нежности и потери». Да, так она тогда и сказала… Что бы она сказала теперь? Если бы он мог поделиться со своей Инелией мыслями и чувствами к Лиссияру…

Няня Инелия была рядом с Альфаром до самого окончания улевиро. Она ждала его дома, они разговаривали, и Инелия помогала ему чувствовать, что он любим ею, всеми домашними, что со смертью матери в мире не прекратилась жизнь. Ей удавалось прервать поток печали, у неё получалось развеселить мальчика, когда грусть наваливалась, обволакивая своей желейной массой так, что казалось, воздуха уже не будет никогда.

После окончания улевиро Альфар стал было вникать в дела отца и старших братьев, но набрёл на ювелирную жилу и не смог уже думать ни о чём другом. Вскоре он стал делать самостоятельные проекты, и его карьера пошла в гору. К этому моменту Инелия уже вышла замуж и стала второй женой уважаемого человека из своего бассиса. Потом она родила ему детей, а, став матерью, уже не могла найти достаточно времени для продолжения общения со своим бывшим воспитанником. Поэтому теперь Карриск, приобретший дурную славу в плане соблазнения чужих милад, даже думать не мог, чтобы просто поговорить со своей бывшей няней. Да и поняла бы она его теперь? Люди меняются.

Обед был закончен чаепитием со знаменитым яблочным пирогом, который обещала и испекла Большая Ма. Ночевать в гостеприимном отцовском доме Альфару не хотелось. Теперь его тянуло домой, туда, где, как ему казалось, ещё слышны были лёгкие шаги Лиссияра. Лисс… Где ты? Как ты живёшь? Что у тебя получается теперь, какие красоты выходят из-под твоих изящных пальчиков?

Уже ночью, крутясь на шёлковых простынях постели и не находя себе места, Альфар решил, что завтра же утром он отправится в Жаккену. Пусть один, пусть его там никто не ждёт, пусть это будет глупое решение, неурочная проверка, пусть его появление взбаламутит всю ювелирную общественность города! Не важно. Важно лишь то, что он увидит Лиссияра, поговорит с ним, просто посмотрит в его глаза. Лисс… Лисс… Любимый…

***

Жаккена встретила Альфара промозглым дождём и ветром. В трактире, где остановился виолент, было тепло и сухо, что весьма располагало к отдыху и плотной трапезе. Переодевшись в сухое и чистое после душа в своём номере, Альфар спустился в едальню.

— Скажи мне, мастер Пахмияр, зачем вы устроили себе такую погоду? Приличного мага не нашлось подправить дело?

— Ох, мастер Ллаид, находили магов, просили аррафов, даже шаманы разные брались исправить нашу погоду, но хватало их волшбы ровно на пару дней, а потом снова дождь и холод. Были бы мы не ювелирным городом, а растили бы мы овощи и фрукты, разорились бы давно. Уже почти круглое лето прошло, считай, с прошлой зимы льёт, а теперь уже новая осень. Что-то зимой ещё будет…

— И никто не говорит о причинах напасти?

— Говорят. Только вот разное говорят. Кто поминает Треклятого, кто говорит, что велиста на нас осерчала за что-то, кто утверждает, что так оно для какого-то равновесия делается. Чтобы в одном городе было всегда солнечно, то в другом надо, чтоб дождь шёл чуть не постоянно. Ну, вот и говорят, что нашу Жаккену выбрали таким городом для равновесия.

— Ещё не начали уезжать?

— Как же! Первые крысы через пару кругов Большой Луны свинтили куда-то в тёплые края. А только я вот думаю, что погода наша связана с чьим-то горем-бедой сердечной. Говаривали, что в старину уже было такое, только не у нас, в каком-то другом месте.

— Эх, спросить бы деда Щупокла, вот он всю историю нашу знает. А не знает чего, так подсмотреть может, — из-за ближайшего столика поддержал разговор прилично одетый и прилично же пьяный человек. — Метнётся в те времена, возвратится и скажет, было или не было и как с этой напастью сладить.

— Дело говоришь, мастер! — откликнулся трактирщик Пахмияр. — Только вот Щупокл теперь в наших краях не бывает, за морем живёт, в Эрметрисе в Лерии. И велиста там.

— А если у неё спросить совета-помощи? — не унимался незнакомец.

— Ты в своём ли уме, мастер Дулалей? До нашего ли дождя велисте? У неё, поди, своих дел по горло. У нас ведь без дела только ченето сидят, зады чешут. А велиста самый занятой человек в мире! Не до нас ей, вот точно не до нас!

— Печально, если к весне не распогодится, — подытожил Альфар, уходя в непогоду.

Карриск остановил свою повозку прямо напротив мастерской Нимулло Бассата. В небольшом окошке одноэтажного дома горел свет, и это обрадовало Альфара, словно его ждал там праздник всей его жизни. Ему оставалось сделать всего несколько шагов до своей мечты, до своей любви, но под ноги ему бросилась громадная крыса и, злобно шипя и плюясь от страха, укусила Карриска за голенище сапога. Слава Гарону Трисвятому, кожа, из которой был сшит сапог, оказалась прочной, и нога не пострадала. Виолент отпихнул от себя мерзкую тварь и упрямо пошёл к двери.

В мастерской было тепло, но сумрачно. Два мастера трудились за своими столами, пользуясь настольными лампами и фонариками, приспособленными на лоб вместе с увеличительными линзами. Старший мастер поднял голову на звук отворившейся двери, и яркий фонарик осветил лицо мастера Ллаида.

— Приветствую тебя, мой виолент! — мастер Нимулло Бассат встал из-за стола и вежливо поклонился. — Ты прибыл неожиданно. Я в чём-то провинился или мне присудили какую-нибудь награду Верховного кумгресса?

— И тебе привет, мастер Нимулло! — Альфар подошёл к пожилому человеку и дружески приобнял его за плечи. — Ни награды, ни преступления. Я хотел повидаться со своим бывшим учеником мастером Тиеном, посмотреть на его новые работы, оценить его достижения в ювелирном искусстве. Так сказать, визит вежливости и заботы, ничего более.

— Ох-ох-ох! Мастер Ллаид! Как неловко получается! Лиссияр Тиен уже полгода путешествует по миру. Он собирался посетить Эрметрис и озеро Алидэ в Лерии, побывать в Химире, посмотреть на пустыню Жёлтые пески и на Изумрудные горы Латара. А потом в Химире познакомиться с тамошней школой ювелиров и художников, научиться ещё и писать красками картины. Ты же знаешь, что здесь художникам запрещено изображать людей. А в Латаре нет таких запретов.

— Значит, Лиссияра здесь нет? — Альфар не мог поверить, что весь свой скорбный путь он проделал впустую.

— Говорю же тебе, мастер Ллаид, моего племянника здесь нет. Со мной остался только верный мастер Дутияр Надиг, мой помощник во всех моих делах.

— А последние работы Лиссияра? Он же сделал хоть что-то после нашего… после того, как вернулся домой?

— А-а… Да, конечно, сделал, но я уже передал их все для отправки в Марвинон. Сейчас уже ничего не осталось.

— Как жаль… Как жаль… — Альфар не знал, что теперь делать, такого поворота событий он не предполагал.

— Может быть, мой виолент хочет перекусить с нами? Оставайтесь, мастер Альфар! Тхизира приготовит праздничный обед. Она так тебе благодарна за воспитание сына! — Нимулло хитро улыбнулся, приглашая Карриска пройти в дом.

— Благодарю, мастер Бассат. Твоё приглашение заманчиво, но у меня ещё есть дела, которые я не могу откладывать до вечера. Передайте матушке Тхизире моё приветствие, а с вами я прощаюсь, — Карриск кивнул в сторону Дутияра, вежливо наклонил голову перед Нимулло и вышел, не дожидаясь ответных речей хозяина мастерской.

Как же хорошо, что повозки были самоходными! Карриск велел отвезти его в гостиницу, а сам рухнул на сидение и разрыдался. Нервное напряжение, несмотря на неудачу, отпустило, и пришли слёзы облегчения. Он немедленно уберётся из этой промозглой Жаккены! Без Лиссияра этот город казался ему чужим и пустынным, ненужным и даже враждебным.

Лиссияр в Химире! Он поехал в латарскую школу искусств! Карриск найдёт его там! Ему срочно надо ехать в Химиру! Там они с Лиссияром смогут появляться на людях без утайки, там они смогут обменяться портретами друг друга! Там всё будет хорошо! Скорее в Химиру! И Карриск решил отправиться туда, даже не заезжая домой в Марвинон.

— Ма! Кто это был? — встревоженная и бледная Лелисса стояла, прислонившись к притолоке двери, ведущей в мастерскую. — Ма! Это был Он? Он? Альфар…

— Да, милая, это был мастер Альфар. Привыкни называть его именно так, а ещё лучше называй его мастер Ллаид. Ты уже не Лиссияр Тиен, ты — Лелисса Бассат, дочь мастера Нимулло, а не сын моего покойного мужа. Радуйся, что вся эта затея сошла нам с рук и никто не заподозрил обман! Мы все ходили по краю пропасти.

— Ма… Мне без него жизнь не мила… Я не знаю, что мне делать.

— Жить дальше и выполнять свой дочерний долг, девочка моя. Иного нам не дано, но это мы можем сделать. Ты единственная дочка моего брата, и ты должна продолжить наш род, выйдя замуж и родив детей.

— За кого? — с отчаянием выкрикнула Лелисса.

— Да хотя бы за Дутияра. Он мастер, он позволит тебе заниматься твоим любимым ремеслом, раз уж сам научил тебя азам мастерства. И он любит тебя.

— Но я его не люблю, ма. Мне неприятно, когда он прикасается ко мне. Да, Яр хороший друг. Наверное, из него получится хороший муж. Но представь себе, какими некрасивыми будут дети от Дутияра!

— Зато они будут от любящего тебя мужа, а не от гулёны Карриска! И вообще, как ты собралась объяснить своему Карриску, что его ученик по правде вообще-то девушка?

— Да, не собиралась я к нему… Только бы одним глазком взглянуть…

— Ты три года на него смотрела. Не думаю, что он за год сильно изменился, — Тхизира ворчала, но и ей тоже было тоскливо от всей этой ситуации.

Её племянница обречена на брак с нелюбимым человеком, а любимый недосягаем, как обе луны и солнце в придачу. Безысходность, уже такая привычная теперь, придавила обеих с новой силой. Но дверь за Карриском захлопнулась, и жизнь покатилась дальше. Некогда плакать, надо делать дела. Обед вот готовить, например, потом вязать кружево, да много разных дел, а чтобы забыться подойдут любые.

***
Небо приняло мастера Альфара, как родного. Самолёт взмыл в синеву поднебесья и стрелой пронзал расстояние, разделявшее Тагрид и Латар. Карриск никогда до этого момента не летал на самолётах, видел их в воздухе и на земле, слышал их рёв, когда провожал отца по делам, но сам на борту воздушного корабля оказался впервые.

Впрочем, Карриску было не до впечатлений, летит и хорошо. Ну, уши закладывает, сердце ёкает, когда преодолевается воздушная яма и машина проседает вниз, не находя поддержки воздушного потока. Всё это были сущие пустяки в сравнении с предвкушением встречи с любимым мальчишкой. Альфар уже видел себя обнимающим Лиссияра и даже целующим его в губы. Момент приземления тагридский виолент, путешествующий волей судьбы в одиночестве без полагающейся по протоколу свиты, тоже почти не отследил.

Воздушный порт Химиры почти повторял таковой в Марвиноне и в Эрметрисе. Стеклянные корпуса с высокими потолками, всюду блестящий металл и много воздуха. Люди снуют в разные стороны по своим делам, хотя людей-то как раз и не так много, если сравнивать, например, с Химирским базаром.

Лотки и лоточки, лавки и просто накрытая разноцветными скатертями тёплая земля… В Химире предпочитали вечное лето. Всюду море цветов и специй, одуряющие запахи того и другого туманили голову и сводили с ума, вселяя чувственность в каждую и без того возбуждённую частицу влюблённого существа Карриска.

— Подскажите мне, любезный мастер, как я могу добраться до вашей школы искусств? — спросил Альфар первого встретившегося в торговых рядах человека, на прилавке которого увидел картины.

— А, уважаемый, дойди до конца моего ряда, там дальше будет улица. Ты вызови повозку и скажи ей отвезти тебя к школе искусств. Всё просто, дорогой!

— Благодарю тебя, мастер! — и Карриск опрометью бросился мимо лотков и прилавков к выходу с базара.

Повозка и вправду доставила его к дверям величественного заведения. Дом в три этажа был усыпан лепниной так густо, что казался кудрявым — это результат сданных экзаменов и полученных дипломов юных скульпторов, несколько поколений которых занималось украшательством фасада и фронтонов школы. Сами двери были высотой в целый этаж, хотя проход открывался при помощи их нижней трети, чего вполне хватило бы, чтобы внутрь мог въехать всадник на коне или кобылиске.

Альфар вошёл внутрь. Он не мог разглядывать висевшие на стенах шедевры юных мастеров, его целью был директор. Если бы речь шла о Тагриде, то должность руководителя называлась бы диконт школы, но Латар и Лерия пользовались своими табелями о рангах, их диконт назывался директором, и он мог быть из любой семьи, даже из самых низов общества. Впрочем, какие низы? Это же Латар, тут все равны, хоть и есть те, кто «равнее» других, например, король и его двор.

На счастье Альфара директор школы искусств был у себя в кабинете и в данный момент не спешил на очередной урок. Карвинек Мопски преподавал искусство композиции, он обладал безупречным чувством формы и сочетания цветов. Лекции и семинары мастера Мопски неизменно собирали полные учебные аудитории, опоздавшие располагались на полу в проходах между рядами, а были случаи, когда студенты усаживались гроздьями на шкафах и подоконниках.

— Здравствуй, мастер Мопски, — вежливо поздоровался Альфар, заблаговременно, прочитавший табличку на двери кабинета, где были указаны имя и фамилия директора.

— Добрый день, молодой человек, — улыбнулся мастер Карвинек, сухощавый и длинный, напоминающий кузнечика в огромных роговых очках. — Какое у тебя дело ко мне? Ты ведь не учишься в моей школе, верно?

— Я… Да, верно, я не студент школы искусств, хотя и имею определённое отношение ко всему этому великолепию, — и Альфар представился по полной программе, кто он, откуда и зачем прибыл.

— Смею тебя уверить, мастер Ллаид, что в моей школе никогда не было, и теперь нет, студента по имени Лиссияр Тиен, да ещё обучавшегося в тагридской ювелирной традиции. Я бы знал. Прости, что разочаровал тебя, друг мой. Не печалься, мастер Ллаид! Надо обратиться к королевскому магу, спросить у него про твоего подопечного Тиена.

— Но что может знать маг? Чем он может мне помочь? — удручённость Карриска сменилась искренним удивлением, к своим аррафам он даже не подумал обратиться за помощью.

— У нашего короля Нолена недавно появился новый маг, молодой и рьяный. Поговаривают, что он очень способный малый, прямо творит чудеса. Его зовут мастер Лэн Моленар. Среди людей ходит слух, что он эльф, полукровка из эльфов… Насколько это правда, я судить не берусь, но за дела он взялся серьёзно и ведёт их весьма успешно.

— И к нему возможно просто так обратиться? — удивился Карриск, знающий, как сложно попасть на приём к Верховному аррафу Тагрида.

— Можно, если он не занят во дворце с королём Ноленом. У них часто бывают какие-то совместные дела, но в остальное время маг практикует, как обычный волшебник, и принимает всех, кто к нему приходит.

— А как мне его найти? — Альфар всё ещё недоверчиво смотрел на мастера Мопски.

— Просто. Прикажи повозке тебя отвезти к магу Моленару. Повозку даже впустят на дворцовую площадь. Доедешь прямо к дверям волшебника.

— Благодарю тебя, мастер Карвинек! — теперь Альфар мог даже улыбнуться, хотя разочарование ещё глодало воспалённую душу тагридского виолента.

— Успехов тебе, мастер Альфар! — пожелал вслед убегающему директор и скоренько набросал на чистом листе бумаги несколько линий — потрет Куммит-Карриска.

Портрет мастера Альфара Ллаида, которого нельзя было рисовать без его на то ведома и согласия, небрежно лёг около стопки деловых бумаг, и Карвинек Мопски залюбовался на изящество линий получившейся композиции.


Королевский дворец был старый и суровый. Он затравленно смотрел на мир пустыми окнами-бойницами, в которых не было стекол, зато и тут всюду была лепнина, да не простая, а раззолоченная. Дворец напоминал старика в плохом настроении, обряженного внуками в бабушкино бальное платье. Быть может, бабушка в этом наряде веселилась на каком-то празднике в лета своей молодости. Дворцу не нравилась вся эта мишура, но он терпел и потихоньку ворчал на неразумную молодёжь.

Через ворота повозку пропустили на самом деле без вопросов, и она лихо подрулила к небольшому в сравнении с дворцом дому, утопающему в зелени сирени и каштанов. Около двери стояли трое людей. Две милады, одна из них, постарше, по-видимому, была матерью, а вторая, помоложе, её дочкой, так они были похожи. И пожилой мастер с кривой клюкой, на которую опирался с усилием. Милады были крайними в этой малочисленной очереди, а пожилой мастер внушал почтение и сочувствие, поэтому Альфар решил не пользоваться своим статусом тагридского виолента, а просто подождать.

Погода была приятной. Мягкий ласковый ветерок слегка прикасался к коже и чуть-чуть шевелил смоляные кудри Карриска, солнце уже катилось к закату и расцвечивало розовым облака над шпилями башенок Химиры и сами шпили и башенки. Исстрадавшемуся влюблённому было приятно смотреть на эту красоту, она непонятным образом приносила облегчение.

На сердце было тихо и спокойно. Вот сейчас выйдут из дверей две милады, и маг даст ясный и понятный ответ на все вопросы, расскажет, что делать дальше, где искать Лиссияра, как получить его любовь и согласие жить вместе. Лисс… Снова мысли Альфара унеслись в даль, снова он танцевал со своим воспитанником, разучивая особо каверзные па. Снова звенела сталь, а Лисс хмурил брови, стараясь попасть в грудь своего учителя. Как жаль, что шпаги были учебными и что мальчик не пронзил сердце Карриска по-настоящему. Он бы избавил своего благодетеля от этих адовых мук ещё тогда.

— Ты ко мне? — из-за двери высунулась растрёпанная огненно-рыжая голова. — Проходи, и я закрою дверь на ключ. Ты на сегодня мой последний кверент*.
_________
*Кверент — клиент мага или гадателя.
_________

Альфар вошёл в просторную залу. По периметру стояли комоды и шкафы с какими-то непонятными принадлежностями. Кубки из металла, графины из стекла с тончайшей резьбой, чаши, вазы, банки с загадочным содержимым, пучки сухой травы странного вида торчали из склянок. Виду соответствовал и запах. Пахло не то пряностями, не то цветами, Карриск никак не мог вспомнить этот запах, а запах почему-то казался ему знакомым.

— Какое у тебя ко мне дело? — маг уже уселся за обширный стол.

Там обитал полагающийся любому волшебнику огромный хрустальный шар, наваленные кучей гадальные карты, руны и ещё каких-то знаки, стояли не зажжёнными десяток разноцветных и разнокалиберных свечей, миска с землёй и обычный камень-валун из придорожной канавы. Под камнем виднелся веер из перьев какой-то пёстро-синей птицы.

Альфар уселся в кресло напротив мага, а тот откинулся в кресле на спинку, будто потерял всякий интерес к посетителю. Красивое лицо мага не портили даже шрамы, напротив, они придавали его облику определённую притягательность. Один шрам проходил по нижней губе справа и капризной речкой стекал по подбородку вниз, второй шёл по левой скуле через глаз и, не затрагивая веки, но перечеркнув бровь, уходил на лоб и скрывался в густой шевелюре. Этот шрам был похож на изображение цветка с простыми листиками. Каким-то образом Альфар понял, что второй шрам — это какой-то эльфийский знак.

— Мастер Моленар, мне рекомендовали тебя как выдающегося мага Латара. Возможно, ты поможешь мне найти здесь моего воспитанника?

— Он сбежал?

— Нет, время его ученичества давно закончилось, мальчик… юноша блестяще сдал экзамен и стал мастером ювелирного искусства. Он делает прекрасные украшения. Но мне было нужно его увидеть… Э-э-э… Таковы наши традиции — помогать своим ученикам продвигаться в карьере.

— Ну, зачем мне врать, мастер…

— Альфар. Альфар Ллаид. И я не вру!

— Врёшь, мастер Ллаид. Я же вижу! Ты влюбился в своего воспитанника, будто бы это девица. Тебя мучает совесть и вожделение, и ты никак не можешь найти нигде и ни в чём успокоение. Ты вымотан почти до предела. И ты не поверил ни одному из, скажем так, гадателей. Ты не поверил даже богине!

— Откуда ты…

— Я маг. Я вижу. Иначе зачем мне называться магом?

— Ты прав. Всё так и есть, как ты сказал, — и Альфар грустно повесил голову, но чувствовал он себя намного легче, чем в самом начале разговора, когда надо было задать вопрос магу.

— Вещь, которую сделал твой ученик, с тобой? Дай мне её в руки.

Расставаться с «Песней бури» не хотелось даже на миг, а уж дать кольцо в руки чужому человеку… Но Альфар, скрипнув зубами, снял перстень и передал магу, чьи длинные красивые пальцы аккуратно приняли такое дорогое сердцу виолента украшение.

— Эту вещь делали женские руки, — Моленар перебирал перстень пальцами, рассматривал его на свет, через него смотрел на пламя жёлтой свечи, потом окунул его в стакан с водой и отпил из него. — Точно говорю — это сделала женщина. Она очень молода и абсолютно одинока. Но у неё тоже есть посвящение от Таги-Тагайи. Вы как будто одной крови, но свести вас вместе могло лишь чудо или нечаянность, что в вашем случае одно и то же.

— Нет, этот перстень сделал мой ученик, я это точно знаю. И он, конечно же, мужчина. Без всяких сомнений!

— Ты видел его голым?

— Нет, у нас не принято рассматривать учеников таким образом.

— Тогда ты не можешь утверждать, что твой ученик мужчина, — Моленар вернул кольцо, и Карриск моментально надел его на палец и прикрыл ладонью, словно хотел защитить.

— Он рос на моих глазах! Он три лета жил в моём доме рядом со мной и моими людьми, друзьями, помощниками! Он учился драться, фехтовать, ездить верхом на кобылисках! Он в бою чуть не превзошёл меня! А я, между прочим, если не первая шпага куманата, то далеко не последняя!

— Кричать нет смысла. Я даже не видел твоего ученика, но я вижу его работу, вещь, сделанную руками. Нет ни каких сомнений — это сделала девушка, юная милада. Тебя обманули, Карриск.

— Не важно. Я люблю Лиссияра, я хочу быть с этим человеком, мужчина это или женщина. Лучше бы, конечно, женщина… Но я не могу поверить в это. И всё равно люблю! Где мне найти моего Лисса? Ты можешь мне сказать?

— Я могу точно сказать, что человек, девушка, которая сотворила этот перстень, никогда не была ни в Химире, на вообще нигде, кроме своего родного города и твоего Марвинона.

— Но мне сказали…

— Тебя снова обманули.

— Что же мне делать?

— Возвращайся домой. Делай то, что ты обещал своему отцу. Ты дал клятву, а это серьёзно. Делай, что должно, а там уж будет то, что будет. Я вижу, что вы будете вместе. Всё будет хорошо. Главное — верить.

Они простились как хорошие друзья. Моленар обещал никому не рассказывать о цели визита Карриска, о его порочной страсти, а Карриск обещал выполнить всё так, как и обещал отцу. Таким образом, его клятва стала двойной. Погуляв по Химире ещё один день, Альфар дождался самолёта и улетел в Марвинон, чтобы приготовиться к весеннему балу невест. Времени для этого было ещё очень много, но после разговора с латарским рыжим магом на душе у Альфара заметно посветлело.

***
А в Марвиноне накопилось столько дел, что вернувшийся из своего забытья и путешествия Альфар работал, не поднимая головы и не покладая рук, до самой весны. Зима пролетела в деловых встречах, переговорах, заключённых сделках, успехах и провалах.

Новая поездка в Эрмегор на свадьбу Нисияра и Лаксы отвлекла от дел совсем ненадолго, потому что Марум-Гох со своей халилёй обосновались жить в Марвиноне неподалёку от дома Карриска.

Пришла весна. Семья праздновала наступление нового лета — Осмира, солнце Бертерры, снова дарила миру день равный ночи. Это был главный праздник Дымного Кота велисты, потому что в мире царило равновесие, за которое отвечал Дымный Кот. Поэтому на праздничном столе в доме Ллаид было много рыбы и мяса, не мышатины, конечно, но бёдрышки кукуцаполя любили все коты Бертерры и все цабеты, дальние родственницы кошек и лисиц.

Но вот праздник отгремел, веселье затихло, и в городе воцарилось восторженное ожидание. Скоро состоится бал. Невесты всех городов и поселений Тагрида соберутся в одном огромном зале, разделённом на сектора по количеству принимающих участие бассисов, и грянет музыка. Закружатся в танце кружева, полетят вслед кружевам ленты и банты, строгие костюмы, застёгнутые специально не на все пуговицы, станут распахиваться. Нежность и разгорающаяся страсть заполнят мир Марвинона. Птицы станут петь громче, цветы будут казаться ярче, а звёзды станут гораздо загадочнее, чем в обычные ночи. Весна — время любви и обновления, время создания семьи и зачатия новой жизни.

Собрался на бал и Альфар Ллаид. Он перестал думать о возможности поехать в Жаккену и поговорить с Лиссияром, понимая, что если Моленар прав, то повидать Лиссияра ему не удастся. Его спрячут от виолента, как и в прошлый раз. Тем более спрячут, если это девушка, а не юноша.

Обещание, данное отцу и подтверждённое перед Моленаром, надо было выполнять в любом случае. Да и продолжать род Ллаидов тоже было необходимо. Хотя бы для спокойствия любимого старика Асмура — отец вложил в Альфара столько любви, что сын не имел никакой возможности нарушить данное слово.

Да и простой интерес, даже не интерес, а любопытство заставляло Альфара шить новые костюмы для бала, заказывать башмаки — не в сапогах же танцевать с юными чаровницами. Он с удовольствием отдавался приготовлениям, словно предчувствовал что-то хорошее. Да и почему предчувствовал? Карриск просто поверил магу. Наконец-то, Куммит-Карриск не жёг сам себя, как одноимённые специи язык раскусившего эти цветные горошки, а поверил. Наверное, Моленар был действительно незаурядной личностью, настоящим магом, человеком с эльфийской кровью.

Бал был назначен на самый длинный день лета, чтобы у влюблённых была только крошечная ночь для разговоров. Зато новые парочки с воодушевлением всегда встречали рассвет. Ходили даже поверья, каков рассвет, такова и будущая судьба зародившегося на балу союза. Розовый рассвет предполагал мирное существование с нежности и радости. Голубой рассвет с белыми облачками дарил влюблённым нежность и умение радоваться жизни. Желтый или оранжевый рассвет говорил о страстной любви и эмоциональных разговорах в новой семье. Рассвет же с небом, затянутым серыми облаками и дождём, предвещал сложную и полную переживаний жизнь, слёзы и неприятности. Но маги и аррафы Тагрида уже долгие века не допускали пасмурной погоды в Утро-после-бала.

Центральную улицу Марвинона и площадь перед Палатами Верховного кума Тагрида украсили цветами и переносными фонтанами. Гирлянды из разноцветных лент и причудливо завязанных бантов, натянутые между домами, образовали красочный полог. Позже, вечером, в этих гирляндах обнаружатся яркие лампочки, чтобы радость пребывала с людьми и в тёмное время этого дня, пусть ночь короткая, но и двух лун мало, чтобы было светло, как днём. Играла негромкая музыка, создавая настроение мечтательности. В воздухе витали ароматы ванили и жасмина, щекоча ноздри и усиливая наслаждение действом.

Уже начали прибывать первые гости. Повозки, украшенные к празднику лентами и живыми цветами в горшках, плавно подруливали к парадному входу Палат, где одетые в красивые костюмы помощники торжественно встречали невест и их сопровождающих. Юных милад вели в бальный зал, а их близкие были предоставлены сами себе и могли гулять везде, где угодно.

Вечером во время самого бала невестам тоже будет позволено гулять в саду или по площади, заходить в библиотеку Верховного кума, прихорашиваться на женской половине. Для всего этого в дом Верховного кума приглашались помощники, способные успокоить разволновавшихся девиц, поправить их платья, даже быстро сшить что-то новое, если наряд будет безвозвратно испорчен.

На одной из таких повозок приехала и Лелисса Бассат вместе со своими подругами по ладирэ и няней Тхизирой. Альдифа Мизали и Нерена Биар сразу же вышли и, подхваченные уверенными руками помощников, отправились в бальный зал. Лелисса немного растерялась и замешкалась.

— Ма… Может быть, я это затеяла зря? — её голос дрожал от волнения.

— Ты так готовилась, так хотела сюда попасть, девочка моя, что отбрось все сомнения и веселись, что есть мочи. Это самый лучший твой бал в жизни. Поверь, лучше уже не будет.

Мудрая няня и сама когда-то так же прибыла на бал невест, только это было в родной Жаккене, а не в столице Тагрида. С тех пор воспоминания о Том Самом Танце не раз спасали рассудок милады Тхизиры, унося в счастливое прошлое.

— Иди. Увидимся позже, девочка моя.

Лелисса сделала шаг из повозки, и её тоже подхватили крепкие руки.

Бальный зал чем-то напоминал танцевальный зал в доме Альфара, но размером он превосходил всё, когда-либо виденное Лелиссой. Огромные комнаты перетекали одна в другую почти без перегородок. По пути шествующим встречались колоннады, украшенные цветами и лентами, как и всё вокруг. Между людьми сновали помощники с подносами в руках, где стояли объёмные бутыли прохладного шкаррэ и бокалы из тонкого стекла, на случай, если гости захотят утолить жажду.

Лелисса увидела своих подруг и заспешила к ним. Стоять посреди чужих разряженных девиц было неуютно и даже страшновато. Все друг друга рассматривали без стеснения, неодобрительно поджимали губки и отворачивались, словно увидели нечто непристойное. Все рассматривали всех.

Альдифа и Нерена стояли почти в уголке, зато близко к окну, из которого веяло свежестью.

— Алька, посмотри только на вон ту кукуцаплю в розовых перьях! — Нерена Биар теребила острый локоток подружки.

— Ага-а-а! А вот та, в небесно белом, как облако! Не идёт — несёт себя, боится расплескать, наверное!

— Хи-хи-хи! А если расплескает, то всех измажет своей безупречностью! — подхватила Альдифа Мизали.

— Ой, подружки! Я чуть не потерялась среди этих всех мизантропок, — Лелисса присоединилась к рассматриванию и высмеиванию конкуренток.

Весело ей не было, зато обе подружки веселились вовсю. Очаровательно рыжая Альдифа, младшая дочь в семействе Мизали, любимая и избалованная до предела, как это часто случается с младшими и желанными дочерьми, она была уверена в своей неотразимости. И действительно к её белой коже и ярким волосам очень шёл наряд из бархата цвета разбелённого малахита, отделаный жаккенским кружевом в тон материала. А в густых рыжих волосах скромно затерялась нитка крупного жемчуга, сочетающаяся с перламутровой брошью в вырезе платья.

Ничуть не уступала подруге и наряженная в лимонно-жёлтый шёлк Нерена. В семье Биар она была старшей из дочерей, но не из всех детей — девочки у жён кума Биара родились после сыновей, которых было пятеро. Нерена была шатенкой, как и Лелисса, но если у Лиссы волосы имели в своей гамме отблески золота, то кудри Нерены отливали медью. Сама она была такая устойчивая и положительная с широкой костью и такими же основательными суждениями, не терпящими споров и иных толкований. Впрочем, характеру Нерены придавали лёгкость её добрый нрав и смешливость.
 

Обе подруги то и дело уходили танцевать с разными кавалерами, а Лелисса строила из своего угла такие рожи, что никто даже не смотрел на неё дважды, тем более ни один из пришедших женихов не удостоил её приглашением на танец. Это вполне устраивало безутешно и безысходно влюблённую миладу.

Но вот в зале для юных меранок появились они… Кариск и Шерани Магох шествовали медленно и вальяжно через весь зал, постепенно приближаясь к укрытию Лелиссы. Сердце её сжалось так, что не понятно было, будет ли оно теперь биться или уже никогда не запустит снова свой бег. Дыхание перехватило, когда Карриск посмотрел в её сторону. Но… Он отвернулся и пригласил на танец совсем другую миладу.

Стук… Пауза. Стук… Стук-стук-стук… теперь сердце билось у неё в горле, в ушах, во всей голове. Казалось, что всё тело девушки содрогается в такт сердечному ритму. Она ловила воздух ртом, а он не хотел входить в её лёгкие. Ну, правда, а чего она ждала? Что Карриск сразу кинется к ней и унесёт её в свою постель? Фу-ух-х-х… Какая же она глупая! И нервная. Да он просто не узнал в ней своего Лиссияра.

Действительно, узнать в двадцатилетней миладе Бассат юного мастера Лиссияра было поистине сложной задачей. Платье девушки было тёмно-зелёного цвета. Пышные юбки скрывали стройность сильных ног, натренированных верховой ездой, а длинные рукава с «фонариками» на плечах, прятали от глаз посторонних плотные бицепсы, заработанные неустанными упражнениями со шпагой.

Отросшие волосы Лелиссы были причёсаны вверх и закреплены таким образом, что её красивая шея смотрелась ещё изящнее. Лицо было изменено умелым макияжем, увеличивающим и без того большие глаза и выделившем красивые губы, которые помада сделала ещё полнее.

Подруги возвращались к «скучающей» Лелиссе, чтобы немного посмеяться, рассказывая ей о своих кавалерах, их неловких потугах вести в танце, их глупых разговорах и манерах, а затем снова исчезали в вихре кружащихся шелков, парчи и бархата, уносимые музыкой. Лелисса громко смеялась на остроты Нерены и колкие замечания Альдифы, а потом замолкала, уходя в себя, когда девушки принимали приглашение очередного кавалера.

Лелисса следила за Карриском. Альфар пригласил на танец уже пятую меранку. Зачем? Неужели… Нет, он не мог искать её! Он просто не мог догадаться, что Лиссияр не мужчина. Тогда зачем он так упрямо танцует с девушками из её бассиса? Почему не идёт в свой зал, где, наверное, без него скучают явеллы? А Карриск уже искал новую партнёршу для очередного танца.

За окном пошёл дождь. Дождь! Такого не бывало ещё никогда! В день Бала невест ещё ни разу не шёл дождь! Даже облака смущались закрывать солнце, а тучи обходили стороной Марвинон, гонимые совместными усилиями магов и аррафов. А Лелисса ещё гадала, не у неё ли потемнело в глазах? Нет, потемнело на улице.

Дождь шёл за окном, дождь шёл в душе Лелиссы, дождь точно передавал и ощущения Альфара. Он искал. Моленар обещал! А Моленар никогда не врёт! Значит, его Лисс где-то здесь. Надо только внимательно всматриваться в эти до одури одинаковые лица. Одинаковые обведённые чёрным глаза, одинаковые алые пухлые губы, одинаковые пышные платья, одинаковые высокие причёски… Одинаковые заискивающие взгляды, одинаковые сдавленные смешки от смущения, одинаковые ошибки в танце… Как разобраться? Где он? Она…

Заливистый резкий смех привлёк внимание Карриска снова. Ржала, сказать иначе не получалось, размалёванная девица у окна. Она откидывалась назад и почти сгибалась вперёд, раскачиваясь от смеха. Только эти глаза не смеялись. Карриск увидел глаза, а в них плескалась боль. А сама девушка… Она чем-то неуловимо напоминала его Лиссияра. Да! Да-да-да!!! Она была на него похожа. Слегка, но… Другие даже таким сходством не порадовали Альфара.
 

— Позволь тебя пригласить на танец.

Спокойный голос, почти скучающий взгляд, небрежный жест… Это к ней? Это Лелиссу пригласили? Подруги уставились на неё с удивлением и откровенной завистью. Лисса сделала полагающийся по этикету книксен и протянула руку кавалеру в знак согласия. Грянул вальс.

Его руки узнали талию, а движения обоих партнёров были настолько слажены, что вокруг пары образовалось небольшое пространство из желающих посмотреть на красивые движения вальса. Глаза в глаза. Душа в душу. Это он! Она! Его Лисс! Лисса! Вот она улыбнулась — чуть не верно стоящие верхние резцы… Те же весёлые лучики вокруг глаз! Тонкая шея, такая не мужественная… Откуда ей быть мужественной, когда его Лиссияр девушка?! Он нашёл её! Она нашлась!

Мощный раскат грома вслед за яркой вспышкой молнии перекрыл звуки музыки, а из зелёного камня в перстне Альфара вырвался целый сноп золотых лучиков. Они шекочут обоих, веселят. Танец сменяется танцем. Руки Альфара держат своё сокровище так крепко, что Лелиссе остаётся только отдать себя во власть этих рук. Любимых рук. Ей так уютно в его объятиях. Так и должно быть!

Но вот закончилась гроза, закончилась и ночь. Влюблённые вышли на балкон, чтобы глотнуть свежего воздуха и увидеть рассвет. Их рассвет. Небо уже посветлело и полностью очистилось от облаков. Небо наслаждалось своей лазурью и прохладой, чистотой и свежестью. Вокруг было мокро от недавнего дождя, пахло жасмином и сиренью.

Альфар закутал свою Лиссу в пиджак, и теперь Карриска слегка познабливало от весёлого ветерка, стремящегося пролезть под рубашку. Она призналась, он понял и принял. Да, иначе поступить было не возможно. Иначе скандал разыгрался бы сразу, и это уничтожило бы и саму Лелиссу, и его отца, и матушку Тхизиру, и мастера Нимулло. Альфар продолжал называть няню матушкой, так было привычней.

— Лисс! Я не могу без тебя жить! Будь моей женой! Умоляю! Я уговорю отца, он даст мне благословение на наш брак. Я уговорю мастера Бассата! Я достаточно самостоятелен, чтобы мы никогда ни в чём не нуждались. Мы будем жить в моём доме. Ты будешь моей халилёй и единственной женой. Потому что мне кроме тебя никто не нужен!

— Альфар…

— Лисс! Я мучился всё это время, пока мы не виделись! Я надеялся забыть тебя, но не смог, а потом даже не старался. Я чуть не сошёл с ума от мыслей о тебе! Я чуть не умер в озере Иномирэ… Я загадал тогда… Загадал, чтобы мой Лиссияр оказался девушкой.

— И волшебное озеро выполнило твоё желание, — рассмеялась Лелисса. — Альфар, я не смогу стать твоей женой. Я — меранка, ты — явелл. Нам никто и никогда не разрешит создать союз. Я тоже сходила с ума, только от безысходности своей любви к тебе. Я была готова стать ченето и хейдой только, чтобы быть с тобой рядом. Чтобы быть твоей… Но я не могу так опорочить тебя, любимый! Я не могу стать твоей законной женой.

— Поверь мне, любимая! Я всё устрою! — Карриск чуть не плакал.

Лисса была права, а он витал в облаках, которых не быо даже на горизонте. А небеса плескались в розовом и голубом, жёлтые всполохи добавляли великолепия. Лисса смотрела на горизонт, и туда же перевёл свой взгляд Альфар, когда солнце, раздвигая небесную синь, разрезало мир ярким зелёным лучом до самого зенита прочеркнувшим небо. Присутствующие на улице парочки, да и все остальные наблюдатели, дружно ахнули — такой цветной феерии восход ещё никогда не устраивал.

Лелисса тоже ахнула и, воспользовавшись моментом, вырвалась из крепких объятий любимого, чтобы сбежать. Нет, она не теряла туфельку, она бежала так, как её обучал сам Альфар. И догнать её у него не было ни каких шансов.

Среди наблюдающих восход солнца она ещё с балкона высмотрела свою Тхизиру. Ухватив няну за руку, Лисса увлекла её на площадь. Там милады впрыгнули в первую попавшуюся повозку, и она укатила их домой, прямо в Жаккену. Вещи, оставленные в гостевой комнате трактира, передадут подругам Лелиссы, а те привезут домой. Да что вещи?! Она сама сломала свою судьбу! Вещи… Слёзы текли из глаз, сердце болело так, словно собиралось разорваться по-настоящему. Плакала и Тхизира.

Только слова были сказаны, а дела сделаны. Оставалось как-то со всем этим научиться жить.


ЧАСТЬ 11.
 

Как он мог? Она… Как она могла? Лисс, его Лисс ему отказал… Отказала. Привыкнуть к тому, что Лиссияра зовут Лелисса было проще, чем перестать думать о ней, как о мальчике. Нет, в голове у Карриска вполне уложилось, что он всё это время страдал любовью к девушке, прекрасной девушке. Не укладывалось то, что она отказалась стать его женой. Его женой! Не содержанкой, не наложницей в гареме, пусть их в Тагриде тоже никогда не было, но… Она отказалась стать его единственной халилёй! Как? Почему? Не поверила? Не верит, что любима им или что он сможет получить разрешение на их свадьбу?

Карриск буквально крушил всё на своём пути. Задевал людей, нещадно толкаясь, отпихивал от себя помощников Верховного кума, сновавших по залу, толкал любого, кто осмеливался приблизиться.

— Альфар! Прекрати! Ты же воспитанный явелл, а не грязный попрошайка из ченето! — голос друга затерялся в шуме опрокинутого столика с десертами, и Шерани пришлось повторить свой призыв.

— Отстань! Я хуже ченето! Я просил её стать моей женой! Она отказала! Отказала!!! Понимаешь ты? Она мне отказала! — крик почти перешёл в глухое рычание, когда Карриск с размаху ударился левой рукой о колонну, так не кстати вставшую на его пути.

— Альфар! Не дури! Прошу тебя, Альфар! — Шерани уже сам чуть было не плакал.

Он никогда не видел своего друга и виолента в таком состоянии. Карриск был всегда язвительно сдержан, взвешивал свои слова, продумывал фразы, а сейчас… Магох ухватил друга под локоть и попытался вывести из сада, куда они уже вышли благодаря усилиям Шерани.

— Да, отвяжись ты от меня, Шер! Лучше не попадай мне под руку!

— А что ты со мной сделаешь?

— Зашибу!

— Друга?

— Мне всё равно! Всё равно, кого! Просто кого-то очень хочется убить! Надеюсь, не тебя. Так что уходи, пока цел!

— Ага! А тебя потом за убийство в ченето? Да?

— Да!!! Да-да-да!!! Если её нет со мной, то мне ничего и никто не нужен!!!

— Ты говоришь глупости! Альфар! Пройдёт время…

— Ничего не изменится! Уже прошло вполне достаточно времени, но я люблю его… её! Я всё это время думал, что я извращенец, что я влюбился в мальчишку! А я влюбился в обманщицу. И она… Она!!! Она меня отвергла!

— Лисс оказалась разумной девушкой.

— Не смей при мне называть этого имени! — Карриск резко развернулся и, приподняв друга за лацканы пиджака, с силой встряхнул его. — Забудь, как звучало это слово! У меня теперь больше никогда не было такого воспитанника! Никогда! Теперь больше никогда!!! Не было!

— Не ври сам себе! Был… Была! И тому масса свидетелей имеется.

— Убью всех!

— Не сможешь!

— Убью!

— Тогда начни с меня, — и Шерани заступил другу дорогу сам, выпятив грудь вперёд. — У тебя кинжал с собой? Вот сюда бей! Тут моё сердце! Заколи меня. Если не полегчает, найди Нисияра. Убей и его! Если, конечно, он тебе это позволит сделать.

— И убью! На дуэли! Сегодня же!

Упомянутый в суе, Нисияр быстро приближался к спорящим дуэлянтам.

— Это что за шум? Где, собственно, счастье на ваших лицах? Про Карриска, который встретил сегодня ночью свою любовь, судачит весь наш городской муравейник.

— Она ему отказала, — поведал Шерани.

— Как она могла? Самому Карриску отказать?

— Это наш мальчик, Лиссияр. Лисс оказалась Лиссой, — Шерани улыбнулся, за что и схлопотал кулаком в нос, но, вовремя увернувшись, почти избежал удара.

По крайней мере, нос Магоха остался цел и не заливал костюм кровью. Карриск размахнулся ещё раз, чтобы ударить прицельно, но руку с лёгкостью перехватил горный барс.

— Прекрати! Я же не знал этого! Так ты всю дорогу страдал по мальчишке?

— Ага, — Шерани, довольно улыбнувшись, кивнул, а Карриск, молча сжав зубы, попытался выдраться из рук громилы Нисияра, чтобы врезать уже ему.

— Так, друзья мои! — Карриск всё-таки вывернулся, освободившись от обоих. — Едем ко мне в фехтовальный зал! Там и разберёмся, кто прав, а кто заблуждается и в чём!

— А и поеду! — рыкнул Нисияр.

— Едем-едем! Только мне уже тоже очень хочется чем-нибудь в тебя потыкать! — Шерани, наконец-то, обиделся на друга. — И, причём, потыкать не по-детски, а без защиты, без резиновых наконечников. У тебя же боевые шпаги, а не учебные рапиры? Вот и скрестим их по-настоящему!

— И кого же из нас ты прикончишь первым? — Нисияр стал вмиг серьёзным.

— Сразу обоих! — прорычал Карриск.

Его красивое лицо искажала ярость, одежда растрепалась, волосы вздыбил ветер. Один вид его мог устрашить кого угодно. Но подъехавшей повозке, украшенной ко вчерашнему празднику цветами и лентами, было безразлично выражение лиц своих пассажиров.

Молчали всю дорогу. Карриск старался смотреть в окно, но периодически просто закрывал глаза рукой. Нисияр и Шерани при этом многозначительно переглядывались, словно сговариваясь о чём-то, понятном лишь им двоим.

Через входные двери Карриск не вошёл — вломился, продолжив взятое после высадки из повозки ускорение. Почти пролетев через корридоры, ведущие в фехтовальный зал, он распахнул двери и выхватил из лежащей на скамье куче шпаг первую попавшуюся. Взвесил на руке орудие, рывком сорвал защитный колпачок, не глядя откинув его куда-то назад, и жестом пригласил своих друзей к бою.

Оба литирга не спешили. Нисияр, взяв шпагу и проверив её на изгиб, похлопал себя по ноге, а потом резким движением сорвал резиновую защиту с острия клинка. Шерани, тоже молча, упрямо сжав губы в тонкую линию, выбрал шпагу и похлопал ею себя по ладони перед тем, как снять колпачок. Нисияр уловил жест и кивнул, одобряюще.

Нет смысла описывать сам бой. Карриск, погребённый под своими переживаниями, не мог мыслить трезво, а руководящий им порыв ярости был никудышным советчиком. Шерани, как и показывал напарнику, ранил виолента в правую руку, но Карриск упрямо переложил клинок в левую и продолжил нападать на своих литиргов. Ещё несколько движений и неуловимый бросок Нисияра решили исход схватки. Шпага громилы прошила насквозь бедро Карриска так удачно, что не задела ни одного крупного сосуда. Однако у того убавилось прыти. Шутка ли, полноценно драться Альфар уже не мог, а прыгать на одной ноге и, держа шпагу в левой руке, отбиваться от двоих здоровых и умелых противников мог только самоубийца или тот, кто был уверен, что его ни в каком случае не собираются убивать.

— Бросай шпагу! — голос Шерани прозвучал как удар хлыста, и Карриск ещё раз попробовал дотянуться до блондина.

Оступиться и упасть было спасением чести и достоинства, что Карриск и сделал, как он думал, совершенно случайно. На самом деле, выпущенный им из поля зрения Нисияр аккуратно поставил другу подножку, а потом почти ласково помог рухнуть, не сломав при этом ещё чего-нибудь в организме.
 

— Надо вызвать лекаря, — деловито констатировал Нисияр.

— Вы сговорились? Да? Сговорились? — Карриск, если и остыл от своей неистовой злобы на себя, на Лиссу и на весь мир в придачу, то старался не подавать виду, хотя лежал тихо, стараясь не шевелить ранеными конечностями.

— В чём? Да и когда бы мы успели? Ты был рядом, мы были у тебя на глазах, все молчали. Сговориться у тебя за спиной было просто не возможно! — Нисияр уверенно разыгрывал удивление.

— Да и как ты такое мог вообще предположить? Лично мне уже хотелось просто тебя пришить, но ты очень хороший противник, Альфар, — Шерани поднял вверх брови и вытянул вперёд губы, произнося эти слова, чтобы только не засмеяться.

Его отпустило напряжение, и Магох уселся на скамью, бросив шпагу рядом. А Нисияр кликнул помощников, которые исподтишка наблюдали за схваткой, торча в дверях зала и стараясь не особенно громко ахать, когда дело доходило до крови.

— Зовите сюда лекаря! И принесите чистые простыни и холодную воду! — Марум-Гох, сам забияка и драчун, знал толк во врачевании таких ранений.

— Тебе надо будет перетерпеть, Альфар, пока я буду обрабатывать порезы, — громила разговаривал с раненым другом ласково, почти как с неразумным ребёнком.

— Зачем? — бледными губами спросил собравшийся умирать виолент. — Зачем вы меня только ранили? Я хотел умереть.

— Я понял, понял, — продолжил баюкать друга горный барс, — ты хотел умереть от наших рук, потому что никто, кроме твоих друзей, не сумел бы убить тебя более качественно и умело. Я понял, но мы сплоховали, Альфар. Мы не справились. Ты дрался как барс! Ты был сильнее нас обоих вместе взятых! Единственное, что нам удалось, это ранить тебя. Но когда ты выздоровеешь, ты научишь нас, как драться, чтобы в следующий раз точно убить тебя, чтобы ты нами мог гордиться.

— А я, пожалуй, попрошу ещё потренировать меня твоего старшего брата Димияма, — усугубил Шерани.

— Нет! Не говорите ничего Димияму и отцу! — Карриск дёрнулся встать, но со стоном осел обратно на пол. — Я не смогу им объяснить причину драки.

— А тебе и не потребуется её объяснять, я сам всё расскажу и объясню, — Шерани снова улыбнулся.

— И я тоже буду говорить с мастером Асмуром и объяснять ему, что происходит с его любимым сыном. Я отвечу на все его вопросы, чтобы кум Асмур не мучил ими тебя, — Нисияр улыбнулся, хищно показав выглянувшему из-за шторы солнцу два ряда ровных белых зубов, от чего Альфару захотелось куда-нибудь исчезнуть поскорее.

Раны были обработаны, и когда пришёл целитель, ему осталось лишь поцокать языком, утверждая, что он и сам не сделал бы перевязку лучше, чем она уже сделана. А для выздоровления раненому предписывалось лежать и скучать по вольной воле, чтобы срасталось быстрее его мышечное волокно.

В дом к болеющему сыну кум Асмур приехал вместе со своей халилёй. Эльнера привезла свежеиспеченный яблочный пирог, чтобы побаловать «своего малыша», и тут же удалилась в сторону кухни, как только обняла и поцеловала Альфара. Целитель уже разрешил больному вставать и, опираясь на крепкую клюку, медленно и аккуратно передвигаться по дому.
 

— Почему ты мне не рассказал всего сам? Почему я узнал о твоих переживаниях из уст твоих литиргов? Неужели они для тебя ближе, чем отец и твоя Большая Ма, как ты называешь Эльнеру? — оставшись наедине с сыном, кум Асмур дал волю чувствам.

— Отец…

— Ты боялся признаться в греховной страсти. Это мне понятно! Но когда ты понял, что твой… твоя девушка — девушка… Почему ты не пришёл ко мне с вопросом?

— А что ты мне можешь сказать, отец? Чтобы я нашёл себе в пару кого-нибудь из ровни? Из явеллов? Я это и так знаю.

— А ты не решай за меня, что я тебе сказал бы! — отец повысил голос впервые в жизни за всё время их общения. — Я знаю, что мне делать! И Эльнера меня поддержит!

— Но мы бессильны против законов Тагрида, а жить в другом месте у меня нет никакого желания. Я люблю лишь свой дом, и только мою землю, землю Тагрида.

— Я подниму вопрос о женитьбе на девицах из нижних бассисов в кумгрессе, а Эльнера, как халиля, поставит его на рассмотрение в сообществе халилей всего Тагрида и лично поговорит с нынешним химаной Фудием Гадастом. Он, конечно, не самый приятный человек, но за что-то же назначил его Верховный кум на этот пост!

— Оте-е-ец… — Альфар поднял на родителя полные благодарности глаза. — Теперь я начинаю верить в предсказание, которое прочитал мне Верховный Арраф Хаким. Там было сказано, что с меня начнутся большие изменения в нашем обществе, что я первый пройду новым путём. Ну, как-то так… Свиток с пророчеством сгорел и рассыпался в прах прямо в руках Хакима, но он тоже должен помнить.

— Хорошо, что ты вспомнил об этом пророчестве! Я поговорю и со светлейшим Хакимом, чтобы он тоже выступил на моей стороне.

— Я думал, что ты перестанешь со мной знаться, вычеркнешь меня из семьи…

— Как плохо ты знаешь своего отца, мальчик мой, — Асмур грустно улыбнулся и нежно добавил, — я очень люблю тебя. Я принял бы тебя и с мальчиком в придачу, если тебе с ним было бы хорошо, а ему с тобой.

— Отец… — Альфар был готов разрыдаться от переполняющих его чувств.

Стыд смешивался с радостью, чувство вины, что он так плохо думал об отце, мешалось с благодарностью за эти его слова. И Альфар расплакался бы, но дверь распахнулась, и в его комнату вкатилась Эльнера с парой помощников, которые держали в руках подносы с едой и питьём.

Маленькое семейное чаепитие в самом узком кругу, который мог себе представить Альфар, принесло мир в его душу и надежду в сердце.

***
Как она могла? Какая муха укусила её за язык? Он любит её! Любит! Он хочет сделать её своей халилёй! Как он сказал? Единственной халилёй! Это, должно быть, означает, что она навсегда осталась бы его единственной женой… Такого вообще не бывает! Альфар достаточно знатен и богат! У него должно быть четыре жены! Четыре! Или ещё больше, как у боганна Ридеска Фасики из жаккенского улевиро — восемь! А он любит только её одну. И она отказала ему! Отказала! Как только повернулся её язык сказать такую глупость?!

Лелисса кляла себя, на чём свет стоит, за необдуманный поступок, но вернуть всё назад не хотела. Не потому, что не хотела быть вместе с любимым Карриском, а потому, что сказала ему правду. Она на самом деле не понимала тогда и не понимает теперь, на что он рассчитывал? На чудо? Чудеса бывают у кого угодно, только не у Лелиссы Бассат. Ей не на что рассчитывать, и нет причин надеяться, что всё сложится наилучшим образом.

Единственный разумный поступок, который от неё все ждут теперь, это дать согласие на брак с Дутияром Надигом. Он хороший друг, он знает Лелиссу с самого детства, они вместе росли и оба любили одно и то же дело. Он добрый и мягкий человек. Дутияр не станет давить на Лелиссу, чтобы она бросила свои занятия ремеслом. А она достаточно сильная, чтобы и вести дом, и развлекаться изготовлением безделушек из золота и серебра.

И всё же… Альфар… Милый! Где ты? Забери меня отсюда!!! Я хочу быть с тобой! Я совсем не люблю Дутияра, он по-прежнему мне противен! Нет мочи представлять себя в его объятиях! Но тот наш танец… Альфар! Это волшебство навсегда только моё и твоё!

Лелисса закрывала глаза, и мечты уносили её в ту ночь, в ту грозу, когда глаза в глаза, а она в его руках… Но, как всегда, бытие лупит по голове и остальным предназначенным для бития местам нещадно. Открыв глаза из-за резкого звука открывшейся в мастерскую двери, Лелисса увидела Дутияра.

Зачем он пришёл в этот неурочный час? Что понадобилось мастеру Надигу в мастерской ночью?

— Ты так переменилась в лице, когда я вошёл… — луноликий рыхловатый человек сделал несколько уверенных шагов по направлению к Лелиссе.

Она, словно пытаясь заслониться или хотя бы отодвинуть его, вскинула вперёд руки, преграждая ему путь, не допуская до себя.

— Что тебе надо?

— Хотел тебя повидать, — он остановился, не пытаясь больше приближаться. Их разделяло пол-комнаты.

— Я занята делом, ты помешал мне.

— Раньше я не мог тебе помешать. Раньше ты с радостью делилась со мной своими достижениями.

— Раньше я училась у тебя, а теперь я работаю сама.

— Выучилась, да?

— Да.

— Это после столичной жизни ты изменилась не в лучшую сторону.

— Я повзрослела.

— Нет, не в этом дело. Дело в твоём тамошнем наставнике — дело в Карриске.

— При чём тут он? — она лукавила столь явно, что Дутияр криво усмехнулся.

— При всём. Ты влюбилась в недостойного тебя человека.

— Это Альфар меня не достоин? — глаза Лелиссы распахнулись от удивления. — Всё наоборот! Это я не достойна его! Он виолент, он явелл! А я всего лишь меранка из нищей семьи.

— Ну, нищей только по меранским меркам, — уточнил мастер Надиг.

— Это не имеет значения.

— Значит, он-то тебя достоин? А я? Чем я хуже твоего Карриска? Тем, что хранил тебе верность все эти три года? Ты даже не смотришь в мою сторону, Лисса! А я люблю тебя! Люблю давно и преданно! Мне всегда казалось, что ты отвечаешь мне взаимностью, а ты мне изменила! Изменила с ним! С твоим Карриском! А он…

— Что он? Что ты вообще про него знаешь? — Лелисса была готова грудью защищать своего любимого, она бы и глаза могла сейчас выцарапать своему другу детства.

— А он шляется по бабам, как и всегда шлялся! Где он, твой хвалёный виолент? Нету! А я тут, рядом с тобой! Только я смогу тебя утешить по-настоящему!

И он стремительно приблизился к девушке и ухватил её за плечи. А в следующий момент, воспользовавшись сковавшей её от неожиданности оторопью, привлёк к себе и властно впился поцелуем в её полуоткрытые губы.
 

Лелисса старалась отстраниться, вырваться из лап страшного зверя, который, как ей казалось, хочет лишить её жизни, но кроме сдавленного писка ничего не смогла. Тогда она размахнулась ногой, насколько это было возможно сделать в длинной неширокой юбке, и ударила бывшего друга в пах. От неожиданности и боли Дутияр выпустил свою жертву и, приложив руки к причинному месту, согнулся почти пополам.

— Что происходит? — в мастерскую вбежали сразу мастер Нимулло и Тхизира.

Тхизира сразу бросилась к своей девочке, заслоняя её собой и от брата, и от Дутияра.

— Что ты с ней сделал, мерзавец? — Нимулло с силой распрямил Дутияра, чтобы посмотреть тому в лицо, оглядел одежду на предмет расстёгнутых штанов и, убедившись, что его бывший ученик, а теперь помощник не успел совершить главный грех, отпустил его, брезгливо отшвырнув в сторону.

— Я поцеловал Лелиссу, — с некоторым вызовом ответил Надиг. — Я люблю её.

— Но она не любит тебя! — Тхизира уже была готова сама разорвать такого знакомого и такого понятного в его чувствах человека.

— Но я её люблю! — Дутияр делал ударение на каждом слове, — И я хочу на ней жениться!

— Но я не хочу за тебя замуж!!! — Лелисса вырвалась из рук няни. — Я никогда не любила тебя, и не полюблю, как должна любить жена своего мужа! Ты был мне другом, Яр, но ты перечеркнул и это! Никогда! Слышишь? Никогда я не стану твоей женой!

— Станешь! Куда тебе ещё деваться? — и Дутияр нехорошо усмехнулся. — Или я расскажу всем ювелирам про твои выходки, про то, что ты три года жила в доме Карриска. И чем вы там занимались…

— Ничем таким! И всегда рядом были свидетели! Мы никогда не оставались с ним наедине!

— Видишь! Ты уже оправдываешься! А как ты будешь оправдываться перед всеми честными людьми?

Дутияр был уверен в своей победе. Впрочем, вместе с женитьбой на Лелиссе он решал бы и массу других, вполне меркантильных, вопросов. Он давно уже понял, что мастер Бассат оставит свою мастерскую дочери, а точнее, тому, кто возьмёт её в жёны. Не только Лелисса сменит своё имя с Бассат на Надиг, но и вся мастерская с момента женитьбы станет называться мастерской Надига, а мастер Нимулло отойдёт от дел и выйдет на заслуженный отдых. Дутияр всё рассчитал, кроме упрямства Лелиссы.

— Дочка, а, может быть, ты всё-таки подумаешь? — Нимулло считал Дутияра продолжением себя в ювелирном искусстве и с радостью бы передал ему все дела.

— Никогда! Папа, никогда! — слёзы текли из глаз Лелиссы, но она их не замечала, выкрикивая слова ненависти к своему бывшему другу. — Я ненавижу Дутияра! Ненавижу! За то, что он… Он… Ему не нравится Альфар! А я люблю Альфара! Я никогда не стану женой Надига! Пусть мне не бывать женой Альфара, но и за тебя, урод блиномордый, я никогда не выйду замуж!

— А куда тебе деваться?

— Я уеду! В Лерию! Буду делать там свои безделушки, как ты их называешь!

— Нет, девочка моя! Я не позволю тебе так опорочить моё имя! Теперь говорю я, твой отец! — Нимулло сделал серьёзное лицо, и дочери стало страшно. — Я объявляю тебя невестой Дутияра Надига! Тхизира, сестра, ты свидетельница моих слов!

— Не-е-е-е-ет! Нет… — Лелисса вскрикнула и лишилась чувств, не рухнув только потому, что её лёгкое тело подхватила верная няня.

— Ничего, от замужества ещё никто не умирал, — ворчал Нимулло, перетаскивая бесчувственное тело дочери в её комнату и укладывая на постель.

— Уходи, Дутияр, — Тхизира выталкивала помощника ювелира из мастерской, — теперь тебе нельзя появляться в нашем доме — это дом твоей невесты. До свадьбы вам нельзя видеться.

— Я знаю, матушка Тхизира, знаю. Я уйду. Только ты мне скажи, Лисс не любит меня? Это правда?

— Правда, сынок! Она никогда не могла себе даже представить, что сможет поцеловать тебя… Про остальное мы с ней даже не заговаривали.

— А Карриск? Он её целовал?

— Нет. Они же всё время были на глазах сотен людей! И Альфар вполне приличный человек, уважаемый мастер, виолент. Он не мог так унизить свою… миладу.

— А я смог… — Дутияр повесил голову и вышел в ночь.

Дома своего у него никогда не было, идти ему было некуда, поэтому он вызвал повозку и поехал в ближайший трактир, чтобы поселиться в сдаваемой гостям комнате. Весь следующий круг Большой Луны другого жилья у мастера Надига не предвиделось. Предстояло ещё забрать из мастерской Бассата свои приспособления и инструменты, а с хозяином трактира договориться о дополнительной комнате для ювелирных работ.

— Надо закрыть её дверь на засов, — деловито сказал Нимулло, чем поверг сестру в ужас.

— Зачем? Что ты хочешь сделать с девочкой?

— Для её же блага, — Нимулло придвинул тяжёлый сундук со старьём, задвигая дверь дочери на эту ночь, чтобы уже утром смастерить крепкий засов. — Вдруг и вправду сбежит куда-нибудь в Лерию или в Латар, например, в Химиру. Там, говорят, и вправду есть хорошая школа ювелиров. И там девушкам тоже можно заниматься ремеслом и даже рисовать портреты.

— Я буду ходить с ней везде, Нимулло! Я прослежу!

— Нет, сестра. Нет. Я знаю свою дочь. Если она чего-то решила, то сделает. Убежит. Засов будет гарантией её доброго имени.

— Её доброго имени на траурной доске в фамильном склепе Бассатов…

— Нет, до такого я не допущу!

— Посмотрим, брат. Посмотрим.

Утром выяснилось, что Лелисса отказалась от еды, принимая только воду и фрукты. Её протест Нимулло воспринял как очередной каприз, решив, что пару-тройку дней можно и на фруктах посидеть — только польза организму.

Но Лелисса не ела уже две Малых Луны, не выходила из комнаты, откуда её не выпускал отец, а позже и вовсе перешла только на воду.

Жить без любимого человека не хотелось. Жить с нелюбимым не хотелось вдвойне. Пришёл момент, когда Лелиссе не захотелось вставать с постели, пропало желание что-то съесть. Только жажда иногда ещё посещала её измученное тело. Душа умирала, но тело ещё хотело жить.

Её натренированное, сильное и ловкое тело… Оно могло довериться, принадлежать только любимому мужчине, но его осквернил этот негодяй Дутияр. Если раньше Лелисса могла позволить себе мечты, как Альфар приезжает за ней и увозит её в Латар или в Лерию, то после того мерзкого поцелуя… Нет, она не посмеет даже посмотреть ему в глаза! Лучше смерть!

Шли дни, мелькали ночи. Короткие летние ночи, тёплые и полные сладостной неги для одних, для Лелиссы они слились в единое страдание. Лисса ясно представляла себе, как Дутияр будет прикасаться к ней там и тут, как будут его липкие пальцы исследовать её скрытые от посторонних глаз подробности. От омерзения девушку не раз тошнило водой с чем-то ещё противным и гадостным, как сам Дутияр. Теперь мысли о нём имели свой тошнотворный вкус.

Она почти совсем ослабла. Лелисса ещё могла самостоятельно встать с кровати, но сбежать уже никуда не смогла бы. Запор на двери уже был не нужен, но отец об этом не знал. Приближался день свадьбы. Теперь, напротив, напрягаясь из последних сил, Лисса постепенно передвинула к дверям всю мебель в комнате.

На вопросы о своём самочувствии она отвечала через дверь, что всё в порядке, но воду принимать перестала. Смерть ей казалась блаженным ангелом, пусть у него были тёмные крылья, зато он нёс ей покой и забвение.

Никто больше никогда, ни при каких обстоятельствах не прикоснётся к её губам, рукам, груди. Право на это было только у Альфара, но он был далеко. Да и был ли он вообще? Её любимый, её Альфар, Куммит-Карриск, мастер Ллаид… Она шептала его имена во тьме ночи, она шевелила губами, стараясь произнести их при свете дня. Пока она могла…

Однажды заскрежетал засов в двери. Лелисса даже не поняла, что это за шум, но подняться с постели уже не было сил. Глухие и сдавленные голоса доносились до сознания девушки мерным шумом, но слов она не разбирала. Сказать что-то в ответ она тоже не могла, да и не хотела. Не о чем ей было говорить с людьми, которые обрекли её на жизнь с нелюбимым, на мучительную жизнь.

Её ждала смерть. Лут стоял уже у изголовья её кровати. Прекрасный бог смерти Лут в сером плаще, с серыми волосами, струящимися из-под капюшона, смотрел на Лелиссу своими всепонимающими серыми глазами. А рядом стояла та, которая когда-то приснилась ей, Таги-Тагайя. Боги о чем-то говорили, но и их голосов Лелисса не могла различить. Лут отошёл в сторону, уступая дорогу красивой женщине, чья кожа была украшена разными орнаментами.

Руки Таги-Тагайи были мягкими и крепкими, они были горячими, и в том месте, где они прикасались к телу Лелиссы, становилось горячо и приятно. Словно жизнь снова вливалась в почти уже пустой сосуд.

— Вот, Нимулло, до чего ты довёл свою дочь! Она отгородилась от всего мира! От тебя! От твоего Дутияра! — голос няни был тревожным, и обличающая речь внезапно коснулась сознания Лелиссы. — А всё ты со своей свадьбой! Сказала же она, что не любит твоего Дутияра Надига! А ты её запер! Теперь её смерть будет на твоей совести!

— Угомонись уже, Тхизира! — голос отца извинялся, он был виноватым, но не сдавшимся. — Ты мне за этот круг Большой Луны всю плешь уже проела, душу вынула! Я сказал, значит, я сделаю!

— Тебе твоя честь дороже счастья дочери! Единственной твоей кровиночки! Да пусть уж лучше она бы уехала! Зато осталась бы живой и здоровой!

— Да не хорони ты её раньше времени!

— А ты думаешь, что девочка без воды может прожить целых четыре дня? Старый дурак! Почему ты мне не признался сразу, что она закрыла дверь и не берёт воду? Как ты мог целых четыре дня ждать?

— Ну, так свадьба только завтра…

— Да никакой свадьбы завтра не будет! Некого тебе завтра будет замуж отдавать!

— Ты каркаешь-каркаешь, журакром нарядись и каркай, только не дома, а на кладбище! Молчи уже, лучше помогай! Тяни вот эту штуку! Двигай! Толкай! Толкай, я тебе говорю!

Проход освободился, и в комнату к Лелиссе вошли отец и няня. Оба запыхавшиеся и утирающие пот, который заливал испачканные пылью лица.

— Лисса! — Тхизира бросилась к девушке, сидящей на кровати. — Ты живая! Девочка моя!

И няня расплакалась, обнимая и целуя свою воспитанницу везде, где доставала, стоя перед ней на коленях. Потом спохватилась, сдёрнула с пояса флягу с водой и приложила её к губам девушки. Лисса стала пить маленькими глотками. Жизнь уверенно возвращалась в тело, которое всё ещё хотело жить.

— Лелисса, — строго начал было Нимулло, — Лисса, доченька! За что же ты так нас напугала?

— А ты, дурак старый, ещё не понял? — ответила за девшку её няня. — За твоё решение выдать её замуж за этого Дутияра!

— Я не с тобой говорю, Тхизира! — рявкнул на сестру Нимулло. — Лисса, дочка! Завтра свадьба… Ты должна выйти замуж! Ты выполнишь мою волю?

— Я… — Лелисса закашлялась. Как давно она не произносила слов, не издавала звуков… — Я никогда не выйду за Дутияра Надига.

— Ты упрямица! — взревел отец. — Как ты можешь перечить мне, своему отцу? Я дал слово! Ты опозорить меня решила?

— Ты дал слово, ты и выходи за него замуж.

Терять Лелиссе было уже нечего, умереть ей так и не удалось — Лут, сам Лут отступился. Зачем-то она нужна была богине земли живой и здоровой. Она будет делать всё, что должно, но сказать-то она может то, что думает, то, что хочет сказать. Пусть отец знает, что это он во всём виноват! А боги… Они играют в свои игры, неведомые людям.

Лелиссу привели в порядок, почти насильно накормили жиденьким супом и уложили спать на чистую постель. Рядом осталась сидеть Тхизира, следя неустанно за своей воспитанницей. Не для того она её растила, чтобы теперь потерять в расцвете сил. Няня всё ещё сердилась на брата. Ну, как он мог молчать? И что за чудо спасло Лиссу от смерти?

***
Повозка летела во всю свою прыть. Быстрее, конечно, было бы на самолёте, но в Жаккене не было своего воздушного порта, а морем путешествие из Марвинона до Жаккены обошлось бы в три раза дольше, чем на повозке. Альфар сидел у окна с безучастным видом, точнее старался казаться безучастным. На самом деле он толкал эту повозку буквально своими руками и ногами, подгоняя её, как если бы гнал кобылиска.

В его руках было разрешение взять в жёны миладу из меранского бассиса. Разрешение самого Верховного кума, заверенное верхушкой всего куманата и химаной Фудием Гадастом, подписанного Верховным аррафом Тагрида Хакимом и членами Верховного Аррафата. Как куму Асмуру удалось раздобыть для любимого сына такую бесценную бумагу, Альфар не знал. Он знал только то, что теперь он мог жениться, причём безотлагательно жениться на своей Лелиссе. Лисс… Его Лисс… Лисса… И Альфар улыбался.

Вместе с младшим из Ллаидов ехал его старший брат Димиям Ллаид. Он представлял отца уже давно. Кум Асмур постепенно передавал старшему сыну бразды правления, считая, что в достаточной мере обучил его всем премудростям ведения дел и руководства людьми. Вот и теперь Димиям собирался говорить с отцом Лелиссы сам, чтобы наилучшим образом представить интересы своего брата.

В Жаккену они въехали почти в полдень. Солнце стремилось к зениту, а повозка влетела на Жаккенскую Ювелирную площадь.

На следующий день Лелисса уже могла стоять самостоятельно. Утром её вымыли в трёх водах, как это было положено по тагридскому обычаю. Потом ей расчесали волосы. В обряде участвовали обе подруги, а руководила всем Тхизира. Красивое платье, которое сшила няня, пришлось Лелиссе впору и даже оказалось свободным. А ведь, когда она его шила и вышивала, Тхизира думала, что талию Лиссы придётся затягивать корсетом.

Сама же Лисса была тиха и бесстрастна. Её взгляд блуждал по подругам, няне и комнате, не останавливаясь ни на чём конкретном. Лисса не возражала, на все вопросы соглашалась, отдавшись на волю судьбы. В результате вспылила даже Тхизира.

— Я тебя спрашиваю, тебе больше нравится эта лента или вот эта, а ты мне говоришь — да! Ты выбери! Эта или эта?

— Любая. Ма, мне всё равно. На самом деле я умерла уже давно. Тогда, когда мы с тобой уехали из Марвинона. Ты же знаешь это, Ма, — тихий голос, бесцветный голос, смирившийся с неизбежным голос…

Тхизире было до слёз жалко свою воспитанницу, которую она давно уже про себя называла дочкой. Сама Тхизира выходила замуж по любви, и пусть её счастье было таким коротким, но это было настоящее счастье! А Лелиссу ждали руки человека, который ей противен. Что может быть хуже? Только попасть в ченето, только участь хейды. Хоть сама Лелисса считала, что лучше уж быть хейдой, чем женой Дутияра Надига. И при этом безропотно отдавала себя ему для свадебного обряда.

Тхизира не понимала перемен, произошедших с Лиссой, вроде бы она воспрянула духом, то ли надеется на что-то, то ли задумала что. На душе у всех было тяжело и пакостно, но тишина хоть чуть-чуть облегчала жизнь, позволяя быстро выполнить положенные ритуалом действия.

Перед домом уже давно стояла повозка, украшенная к свадьбе. В ней сидел мастер Надиг и его друг детства мастер Нагали Дутадх, призванный в свидетели со стороны жениха. Дутияр ждал терпеливо. Он старался не думать о предстоящей церемонии, о будущей ночи, даже о будущей жизни. Дутияр бездумно ждал, когда мастер Нимулло выведет к нему свою дочь Лелиссу, его невесту. Он ещё не решил, будет ли Лелисса его халилёй, но женой его она точно станет. Хоть умрёт, но станет! Позор не нужен ни мастеру Бассату, ни Дутияру, а потому свадьба будет. А что будет потом, разберутся завтра.

Когда к дому на бешеной скорости подкатила пыльная повозка, и оттуда выскочили одетые в дорожную одежду люди, Дутияр не придал этому никакого значения. Но когда эти люди вошли в дом Бассатов, мастер Надиг напрягся и решил нарушить традиции и зайти в дом к будущему тестю сам.

В мастерской было тихо. Закрытые прилавки говорили о том, что никакой торговли сегодня не предвещается. Дутияр прошёл в дом, как он делал это многие годы, привычно и по-хозяйски. В кабинете мастера Бассата звучали голоса. Дутияр не спешил входить, но из-за плотно закрытых дверей разобрать речь было невозможно, и ему пришлось войти.

— А вот и наш жених! — смущённо представил его отец Лелиссы. — Знакомьтесь, мастер Надиг, Дутияр Надиг, мой помощник.

— Очень хорошо, — произнёс широкоплечий высокий брюнет и взял Дутияра под локоть, уводя в дальний угол кабинета. — Я Димиям Ллаид, наследник рода Ллаидов, и я уполномочен кумом рода вести наши дела.

— О-о-оч-ч-чень приятно… — пролепетал Дутияр.

— Дело в том, что брак моего младшего брата и твоей бывшей невесты, — Димиям сделал ударение на слове «бывшей», — одобрен светлейшим Верховным кумом Тагрида, всем куманатом и Верховным аррафом вместе со всем Аррафатом. Это не говоря уже о благословении этого союза моим отцом и мной лично.

— Э-э-э…

— Дело в том, что Альфар и Лелисса давно любят друг друга. И сами боги решили, что им положено стать едиными в своей любви. Не нам спорить с богами. Не так ли, мастер Надиг?

— Н-н-ну, спорить с богами… Нет, не стоит спорить с богами. Да я и с Верховными нашими светлейшими спорить не стал бы, — и Дутияр выдохнул с облегчением: его не убивают, не приговаривают стать ченето, у него всего лишь отбирают любимую девушку и будущее. — А-а-а…

— Ты, как законопослушный и порядочный сын Тагрида, как человек, способствующий процветанию рода Бассат, как помощник мастера Нимулло… Ты получаешь свою мастерскую в Жаккене и право поставлять свои изделия в Марвинон для оценки кумом Карриском. Да-да, после свадьбы Альфар Ллаид получит право основать свой род и станет кумом Карриском Ллаидом. И в этом есть доля твоей заслуги, гордись этой великой честью!

— Я… Э-э-э… Я согласен с твоими условиями, мастер Димиям Ллаид.

То, чего больше всего опасался Дутияр, не произошло, наоборот, его щедро наградили за какие-то большие заслуги. Не понятно, но и нет смысла понимать. Главное, что теперь у него будет имя и своя мастерская. Дутияру Надигу больше не будет нужды ставить своё клеймо внизу, под клеймом мастерской Бассата. И ещё… Он может жениться! На другой миладе. И она-то уж точно родит ему наследников! А потом, может быть, возьмёт вторую жену и третью, и четвёртую!

А Лелисса… Любил ли он её или обычная привычка сыграла с ним такую шутку? Конечно, это просто привычка! Он всю жизнь считал Лелиссу своей, сначала подругой, потом любимой, а потом невестой. А любить… Дутияр даже растерялся от своих мыслей, от нахлынувших чувств и свалившегося на него благополучия.

— Мастер Нимулло, мы уладили все наши вопросы, — Димиям подошёл к брату, стоявшему рядом со своими верными друзьями Гохом и Магохом, — мастер Дутияр Надиг уступает право взять в жёны твою дочь Лелиссу моему брату куму Альфару Карриску Ллаиду. Согласен ли ты отдать её в жёны моему брату?

— В таком случае я почту за честь породниться со светлым родом Ллаидов и отдать свою дочь замуж твоему брату Альфару, куму Карриску Ллаид, основателю нового рода, — Нимулло Бассат поднялся из-за стола, где сидел всё время переговоров, чтобы обнять своего будущего родственника.

После объятий с Димиямом и Альфаром, Нимулло продолжил.

— Теперь полагается спросить согласие самой Лелиссы.

Виолент нравился отцу невесты всё больше и больше. Во-первых, мастер Альфар уважительно молчал, пока старший брат говорил о делах, во-вторых, объятия его были сильными и горячими, а глаза сверкали искренностью. Но что скажет Лелисса? Любит ли она этого человека? Или повториться история с заточением и голодовкой? Она говорила, что любит Альфара… Но точно ли это?

— Пригласите миладу Лелиссу, — отдал указание Димиям вошедшей в кабинет Тхизире, приняв её за помощницу.

— Да, сестра, приведи сюда мою дочь. Всё так неожиданно изменилось…

— Надеюсь, что в лучшую сторону? — проворчала няня, глядя на трёх старых знакомых, которые дружно закивали ей в ответ, делая невинные глаза и пряча улыбки.

Её вели под руки, а она переставляла ноги. Не идти было нельзя, идти не хотелось. Зачем отцу понадобилось так мучительно убивать свою дочь? Можно же было просто всыпать яд в стакан шкаррэ… На пороге отцовского кабинета Лелисса вдруг поняла, что всё не так, что её не повели к выходу из дома, не тащат на церемонию. Свадьба не состоится?

Тяжёлая деревянная дверь открылась и Лелисса не смогла двинуться дальше, чувствуя, как силы покидают её. Альфар… Он был там! Он смотрел на неё с такой нежностью и любовью, что можно было умереть от счастья, один раз взглянув в его глаза. Что он тут делает? Приехал на её свадьбу? Привёз подарок? Зачем?

— Лисса, доченька! — Нимулло взял дочь за руки и помог перешагнуть невысокий порожек. — Этот человек, Альфар Карриск Ллаид, просит тебя стать его женой. Он получил все высшие и светлейшие благословения на вашу свадьбу. С тобой он станет родоначальником рода Каррисков, кумом Карриском Ллаидом. Согласна ли ты стать его женой и халилёй?
 

Что? Не может быть! Это сон? Конечно, на спит и видит сон. Или вообще умерла и теперь пребывает в мире своих грёз. Так вот как выглядит священное Седьмое небо! Там счастье плещется через край, а солнце светит сразу везде, и нет ночи. Конечно, она согласна!

— Да, отец, я согласна стать женой мастера Альфара Ллаида, — тихий голос девушки не мог передать всего ликования её существа.

Наяву или во сне, но Лелисса была счастлива. Нимулло, не выпускавший до тех пор её руки, соединил руки молодожёнов.

— Будьте счастливы, дети мои! — отдав руку дочери её избраннику, мастер Бассат смахнул набежавшую слезинку и разулыбался.

— С благоговением принимаю твой дар, мастер Нимулло, отец, — Альфар покрепче взял Лелиссу за руку и заглянул ей в глаза. — Ты верила?

— Я надеялась, любимый! Ко мне приходил Лут, но Таги-Тагайя его прогнала и вернула меня к жизни. Она дала мне надежду.

— Теперь всё будет хорошо, любимая!

Свадьба не была очень уж пышной. Было не принято приглашать много гостей не потому, что скромное житьё многих семей не давало возможности накрыть праздничный стол, а потому, что молодожёны не должны были устать перед своей первой ночью. Вкусной пищи любой мог взять много, и этим никого было не удивить, на каждом рынке или базаре было всё, что только душа пожелает — бери, не хочу.

Лелисса была в чудесном голубоватом платье, расшитом шёлковой нитью узорами из роз и незабудок. Пышные юбки полностью скрывали стройные ноги, оставляя догадываться, что там следует за этими атласными носками туфелек дальше. Высокий ворот закрывал шею почти под горло, а руки были затянуты в перчатки до самых рукавов. Голову украшала почти непрозрачная накидка, а лицо закрывала вуаль. Таковы обычаи Тагрида — свадебный наряд считался самым важным оберегом будущего семейного счастья. Чужой глаз не должен был иметь ни малейшей возможности коснуться кожи невесты.

Альфару тоже помогли переодеться в строгий свадебный костюм. Димиям достал коробочку с обручальными кольцами, и все погрузились в повозки. Дутияр долго не соглашался, но потом решил, что как помощник мастера Нимулло, как старинный друг Лелиссы должен присутствовать, и тоже поехал со всеми.

В местном храме местный же арраф спросил жениха и невесту об их согласии на вступление в супружество, сделал запись в приходской книге и велел молодым любить друг друга всю жизнь. Не принято было даже целоваться прилюдно. А чего торопиться? Потом будет время и на поцелуи, и на всё остальное, что бывает между молодыми супругами.
 

После церемонии молодые вернулись в дом Нимулло, где в кругу семьи и отметили начало новой истории. Пили шкаррэ, ели ножки кукуцаполя, овощей и фруктов было вволю. За столом велись неспешные разговоры. Шерани особенно ухаживал за подругой Лелиссы рыженькой хохотушкой Альдифой Мизали. Как он потом признался, Альдифа напомнила ему младшую жену его отца, подругу детства Тахилле в её юные годы. А Дутияр вдруг получил благосклонное отношение другой подруги невесты Нерены Биар. Нисияр даже пошутил, что скоро будут ещё две свадьбы.

Что было между молодыми супругами, когда разошлись гости, рассказывать в Тагриде не принято. Только на утро Лелисса светилась от счастья, живая, здоровая, и довольная жизнью. Им с Альфаром предстоял путь в его дом в Марвиноне. Туда же они решили забрать и няню Тхизиру вместе с мастером Нимулло, как только они соберут свои вещи.

А старую мастерскую вместе с домом Нимулло решил подарить Дутияру Надигу, чтобы Димияму Ллаиду не было нужды строить ещё один дом для выполнения данного обещания. Дутияр был рад такому решению. Как оказалось, он очень привык к дому Нимулло и любил его, как свой собственный.

***
— Вот так и закончились приключения кума Альфара Карриска Ллаида и его халили Лелиссы Бассат, — закончил свой рассказ Моленар.

— А как ты узнал, чем закончилось дело? — велиста вздохнула, немного огорчённая тем, что интересная история уже закончилась.

— Альфар прилетал ко мне в Химиру со своей молодой женой. Так что я и с Лелиссой познакомился. Очень симпатичная милада, как раз под стать Карриску, — улыбнулся маг. — Но с тобой, Инира, ей не сравниться.

— А этот перстень… — Инира дотронулась до массивного перстня с зелёным камнем на указательном пальце левой рук и мага, — Это тот самый? «Песня бури»?

— Нет, этот перстень тоже сделала Лелисса, но уже будучи миладой Карриск Ллаид. Его они мне и привезли тогда в знак благодарности за поддержку в трудный час.

И улыбка Моленара стала ещё шире. Они поднялись со скамейки и пошли в сторону дома по липовой аллее. По желанию велисты липы зацвели, и гуляющих окутал сладкий и томящий аромат липового цвета.